Первые шаги по Тропе: Злой Котел Чадович Николай
— Нет-нет! — он даже отшатнулся. — Лучше бы я эту вещь вообще никогда не видел. Для меня она — вечное ярмо. Теперь я твой раб до скончания века.
— Так уж сразу и раб! Скажешь тоже… — я ободряюще похлопал его по плечу. — Кое в чем, конечно поспособствуешь. Не без этого. Но ездить на тебе верхом я не собираюсь.
— Наверное, ты хочешь сбежать? — вещун уже немного оправился от пережитого потрясения. — Только помочь тебе я вряд ли смогу. За мною самим постоянно приглядывают. Пришельцам здесь веры нет.
— Что ты имеешь в виду? Этот застенок или всю страну?
— Конечно, страну! Из застенка, считай, тебя уже выпустили. Покинуть болото куда сложнее. Повсюду трясины. Без проводника туда лучше не соваться. А все гати и дороги сторожит мошкара, готовая выпить кровь из любого чужака.
— Против мошкары у меня имеется надежное средство. — Я отобрал у него флакон с истомой. — Да и не собираюсь я никуда бежать. Побуду пока здесь. Ты ведь сам определил меня на добычу болотной руды.
— Даже и думать об этом не смей! Долго там не протянешь. Я постараюсь пристроить тебя в мукомолы или углежоги. Самое главное, чтобы место было сухое… Но пока тебе лучше какое-то время побыть в заключении. Сейчас объясню, в чем тут дело…
Оказалось, что вредоносцы, с которыми при первой встрече я обошелся не совсем учтиво, собираются мне отомстить. Это у них конек такой — не спускать никому обиду. Национальная черта, так сказать. Если я покину загон, они обязательно подстерегут меня в укромном месте и утопят.
Зато, оставаясь в загоне, я находился в относительной безопасности, поскольку вход сюда вооруженным вредоносцам был заказан. Впрочем, существовала вероятность того, что обиженная парочка все же рискнет появиться здесь. Месть проволочек не терпит. Такие дела в долгий ящик откладывать не принято.
Извиняться перед мстителями, которые понимали лишь язык силы, было бесполезно. Отрезвить их могла только хорошая взбучка. Победа, добытая в честном бою, сомнению не подлежала, и победители, кем бы они ни были, преследованию не подвергались.
— Пусть приходят, — сказал я беспечно. — Хоть двое, хоть четверо. Встречу как положено… Но ты меня тоже не забывай. Наведывайся время от времени.
Вещун выразился в том смысле, что и рад бы меня забыть, но сие уже выше его сил. Натура не позволит. Фаворит королевы для него почти что полубог.
Потом он поинтересовался, не нуждаюсь ли я в чем-нибудь. В пище, например.
Я ответил, что носить сюда передачи не имеет смысла, поскольку все идет в общий котел, а если мне что-нибудь и останется, то лишь на кончике мизинца.
— Можно устроить так, что ты будешь питаться отдельно от всех, — предложил он.
— Нет уж, уволь! Для чего тогда я приучил этот сброд делить каждый кусок по-честному? Посуди сам, какой пример я им подам… Ты мне лучше подкинь что-нибудь из одежонки, — я тряхнул своими живописными лохмотьями. — Совсем обносился.
— Бери мое! — он попытался было стащить свой щегольской плащ, но я воспротивился этому.
— Оставь себе, мне бы что-нибудь попроще.
— Хорошо, в следующий раз принесу… Кстати, тебе не мешало бы знать, что повсюду идет розыск лазутчиков, которых засылают тенетники. Один из них, доставленный сюда по воздуху, приметами весьма схож с тобой. Рост, телосложение, цвет кожи — все совпадает. Хотя тот был совершенно глухой. Наверное, потому тебя и не трогают. Но впредь будь осмотрителен. Постоянно марай лицо грязью или сажей.
— С тенетниками меня ничего не связывает, но я непременно последую твоему совету. Предосторожности никогда не бывают чрезмерными… А теперь позволь мне задать один вопрос.
Я вкратце изложил вещуну историю о загадочном Поводыре, без которого вредоносцы не могли принять ни одного мало-мальски важного решения. Однако мой новый знакомец ни о чем таком не слышал и даже усомнился в самой возможности существования подобной личности.
— Мало найдется существ, столь же упрямых, как чревесы, — молвил вещун, старательно избегая термина «вредоносцы». — Они по самой своей натуре не склонны следовать чьим-либо советам. Более того, чревесы стараются все делать вразрез с общепринятыми обычаями и правилами. Дай им в руки острый топор, так они нарочно станут рубить обухом. Для них нет ничего святого. А ты говоришь про какого-то Поводыря… Впрочем, утверждать что-то наверняка я не берусь. Мое нынешнее положение мало чем отличается от твоего. Ты будешь делать работу, которой чревесы брезгуют, а я делаю работу, к которой они не имеют способностей. Оба мы здесь подневольные чужаки. Во всяком случае, своих секретов чревесы передо мной не раскрывают.
— И все же разница перед нами имеется. Меня чревесы взяли в плен, а ты служить им добровольно. Учитывая эти обстоятельства, твои жалобы выглядят неискренне.
— Нужда заставляет служить даже исчадиям зла, — отводя глаза в сторону, ответил вещун. — Жить-то надо. А пахать землю и разводить скот мы не умеем.
— Отсюда и начинаются все наши беды. За кусок хлеба торгуем совестью и идем в услужение к дьяволу. Забываем, что зло не грязь, а короста, от которой потом не отмоешься… Только не подумай, что я стыжу тебя. Сам этим частенько грешил.
— Уметь бы еще безошибочно отличать добро от зла, — вздохнул вещун. — Для кого-то мрак — это та же слепота. Другой во мраке видит лучше, чем на свету. Как их рассудить? А ведь с добром и злом не в пример сложнее.
— Если тебя к чему-то неудержимо тянет, можешь смело полагать эту вещь злом, — разговор, ставший чересчур тягостным, я решил завершить шуткой. — Все остальное либо добро, либо вообще пустое место.
На этом вещун покинул меня, обещав в самое ближайшее время навестить снова.
Мстители появились гораздо раньше, чем я предполагал, и потому мне предстояло действовать по наитию, а не по заранее разработанному плану. Может, так оно и к лучшему.
Два коротконогих увальня, издали чем-то весьма напоминавшие вышедших в тираж борцов-сумоистов, ввалились в загон и, не трогаясь с места, принялись внимательно приглядываться к заключенным, слонявшимся вдоль стен или валявшимся прямо в грязи.
Те хоть и понимали, что от таких гостей следует держаться подальше, но вели себя крайне вызывающе — швырялись окаменевшим дерьмом и демонстрировали такие части тела, которые в приличном обществе принято скрывать двумя-тремя слоями одежды.
В это время я, как назло, был занят на кухне — готовил баланду из побегов молодого тростника и костей какой-то рептилии, чье мясо и шкуру мы сожрали еще накануне. Варево только что начало кипеть, и пора было закладывать в него доморощенные специи. Короче говоря, сейчас у меня даже минутки свободной не было.
— Вот он! — вредоносец, левый глаз которого был залеплен целебными листьями, указал в мою сторону. — У огня хлопочет.
— На этом огне мы его и зажарим, — сказал другой, в свое время получивший от меня корягой по голове.
Полагая, что их никто здесь не понимает, вредоносцы открыто делились своими нехитрыми замыслами. Что же, это мне на руку.
— Жаль, что у нас нет ножа, — сказал одноглазый. — Или металки.
(Наверное, он имел в виду длинную ложку, посылавшую в цель железные ядрышки.)
— Это было бы уже слишком! — возразил другой вредоносец, державшийся атаманом. — Двое на одного да еще с оружием. Разве не стыдно?
Подобные слова вселяли надежду на то, что совесть у вредоносцев еще не атрофировалась окончательно. Ладно, не буду их калечить. Немного проучу и все.
Оба мстителя уже топали ко мне, отшвыривая прочь арестантов, оказавшихся на их пути, а я так еще и не решил окончательно, какие меры лучше всего предпринять для отпора.
Ошпарить вредоносцев баландой? А что потом будут есть мои товарищи по несчастью? Ведь обед уже на носу. Закидать горящими поленьями? Но ведь сухие дрова тут чуть ли не на вес золота. Пойди их потом найди. Нет, нужно придумать способ, который навсегда отучит вредоносцев от самоуправства и в то же время не нанесет никакого ущерба посторонним. Применить оружие точечного действия, так сказать.
Пришлось оставить очаг на попечение некраша, так до сих пор и не сообразившего, чего ради заявились сюда эти громилы, и отступать к дальней стене загона, где и должна была состояться решающая схватка. При этом в некоторых наивных головах сложилось впечатление, что я сам себя загоняю в угол.
Вредоносцы вразвалочку следовали за мной, обмениваясь язвительными замечаниями по поводу всего, что только попадалось им на глаза. Особенно бурный приступ ехидства вызвала чья-то голова, одиноко торчавшая из кучи отбросов. (На самом деле это было яйцо, внимательно наблюдавшее за ходом событий. Просто я смеха ради намалевал на скорлупе глаза-черточки и рот-полумесяц.)
В той части загона, куда я направлялся, от забора до забора была вырыта глубокая канава, по дну которой протекал ручей, служивший одновременно и источником воды, и отхожим местом. Через ручей вместо мостика была перекинута довольно толстая жердь.
Перебежав по ней на другой берег, я оказался в глухом тупике, основательно загаженном многими поколениями заключенных (некраш, например, при условии регулярного питания, мог за один присест навалить кучу размером с добрую болотную кочку).
То, что для ристалища мне приглянулось именно это место, наверное, весьма озадачило вредоносцев. Умирать в дерьме (а в том, что я обречен, они не сомневались) по нраву только самым отпетым извращенцам! Ах, как горько они ошибались!
Каждый чревес весил раза в полтора больше моего, но жердь выдержала их, хоть и со скрипом. Теперь мы находились прямо друг перед другом. Пора было уже приступать к делу, ради которого они и явились сюда вопреки всем запретам.
— Очень уж он шустрый, — сказал атаман, легонько помахивая правым кулаком. — Как ящерица. Ты его хватай сзади и держи покрепче, а я буду бить.
— Только сразу не убивай, — попросил одноглазый. — Позволь и мне душу отвести.
Не дожидаясь, когда они набросятся на меня, я провел стремительный обходный маневр, подхватил жердь и, используя ее, как шест, перемахнул на другой берег канавы. Между нами вновь оказалась преграда.
Вредоносцы сначала опешили и разразились потоками весьма оригинальной брани («пиявка, обитающая в заднем проходе жабы» — было еще не самым сильным выражением), но потом — делать нечего — полезли в ручей. Вода сама по себе, будь она глубокой или мелкой, чистой или загаженной, никакого препятствия для них не представляла, да вот берег оказался крутоват — коротенькими ручками не дотянешься.
Пришла пора объяснить незадачливым мстителя истинное положение вещей, и для начала я поочередно огрел каждого жердью, целя преимущественно по спинам. Когда первый урок не пошел впрок, экзекуцию пришлось возобновить.
Надо признать, что вещун оказался прав, называя вредоносцев самыми упрямыми существами на свете. Не сумев выбраться на берег, они стали руками раскапывать его, и все это под градом моих ударов.
Взаимное ожесточение нарастало. Меня осыпали снизу комьями земли и поливали грязью — в прямом и переносном смысле. Зато и жердь мелькала, словно цеп на молотьбе.
He давая вредоносцам и минуты передышки, я загнал их в тот самый конец канавы, куда течение сносило отбросы. Судя по всему, умирать в дерьме предстояло не жертве мщения, а мстителям.
В конце концов это поняли и сами вредоносцы (давно замечено, что хорошая взбучка очень стимулирует рассудительность). Избитые и обессиленные, они сидели по горло в нечистотах и уже не предпринимали никаких попыток к сопротивлению. Толпа арестантов бесновалась неподалеку, и одного моего слова хватило бы, чтобы с этой парочкой было покончено раз и навсегда.
В запале боя я как-то позабыл, что вредоносцы вряд ли способны воспринимать мою речь и, не скрывая торжества, воскликнул:
— Ну что, успокоились? Хватит вам или еще добавить?
Удивительно, но тот из вредоносцев, который казался мне наиболее здравомыслящим, понял эти слова (по-видимому, диапазон звукового восприятия был у них гораздо шире, чем у людей). Воздев руки к небу, он немо взмолился — немо для всех, кроме меня.
— Пощади! Победа, а значит, и правда на твоей стороне. Не обрекай нас на гибель в отхожем месте. Позволь принять достойную смерть.
— Не нужна мне ваша смерть, — сразу опомнившись, заявил я. — В том, что случилось, нет моей вины. Вы погорячились, и я был вынужден ответить тем же. Простим друг друга и разойдемся с миром.
— Уповаем только на твое милосердие, — вредоносец в знак покорности раскинул руки, а вот присесть не удосужился — и так по уши сидел в дерьме.
Я отбросил жердь в сторону и помог вредоносцам выбраться из зловонной канавы. Арестанты встретили мой великодушный поступок улюлюканьем, свистом и упреками. До идеи всепрощения они еще не созрели.
Молчал один только некраш, возившийся с обедом.
То, что в итоге у него получилось, оказалось неудобоваримым даже для луженых арестантских желудков. Ничего не поделаешь — асимметричные мозги для кулинарного искусства не приспособлены.
По прошествии некоторого времени, вполне достаточного для того, чтобы у бритого человека отросла изрядная щетина, меня вызвали к воротам загона. Полагая, что это вновь дал знать о себе вещун, я поспешил к выходу.
Каково же было мое удивление, когда выяснилось, что в гости ко мне заявился тот самый вредоносец, которого я сначала огрел корягой, а потом основательно отделал жердью (следы побоев до сих пор украшали его физиономию).
Поздоровавшись, он угостил меня вяленым мясом водяной змеи (все стражники уже давно жевали этот деликатес) и завел разговор о всяких пустяках.
Таким образом, я оказался в весьма затруднительном положении. Отвечать ему — значит окончательно сознаться в знании местного языка. Прикинуться ничего не понимающим дурачком — и у чревеса могут возникнуть вполне законные подозрения. Он-то уже успел обменяться со мной дюжиной теплых слов.
Да черт с ним, подумал я. Что в этом преступного? Вещуны ведь запросто разговаривают с вредоносцами — и ничего. А вдруг я прихожусь вещунам какой-нибудь родней! Кто сможет доказать обратное? Уж только не сами вещуны.
Закончив рассказ о том, какими средствами и у каких лекарей он лечился от ушибов, вредоносец приступил к обсуждению причин, заставивших его вновь явиться сюда.
— Не опасайся меня, Дериглаз (вот какое прозвище я заслужил здесь благодаря едким свойствам истомы), — мы не прощаем обид, но не оставляем втуне и добрые поступки. Не правы те, кто считают нас отъявленными негодяями. Мы такие, какие есть, и за это следует ругать или благодарить природу. Разве жгучая трава виновата в своих свойствах? Как быть змее, которая рождается с ядовитым жалом? Вырвать его и питаться цветочным нектаром? Сам знаешь, что это невозможно… Недавно ты сохранил мне жизнь, хотя мог бы и отнять ее. В благодарность за это я хочу предложить тебе свое содействие. Иди ко мне в работники. Будешь по мере сил помогать в кузнице, а там посмотрим. Грядут большие перемены, и вполне возможно, что в изменившемся мире ты найдешь себе достойное место. А здесь тебя не ждет ничего хорошего.
Перехватив взгляд, исподтишка брошенный мною на стражников, он добавил:
— Ни о чем не беспокойся. С ними уже все оговорено.
— Пренебречь подобным предложением мог бы только безумец, — молвил я после некоторого раздумья. — Но кузнец из меня, прямо скажем, неважный. Качать мехи или поддерживать огонь в горне — самое большее, на что я гожусь. Уж если ты так добр, возьми к себе еще и моего приятеля. Это тот самый арестант, у которого руки разной длины. Умом он, правда, не блещет, зато покладист, исполнителен и сговорчив. А ковать может даже не молотом, а одним только кулаком.
— Я понял, о ком идет речь, — кивнул вредоносец, которого, кстати говоря, звали Храп Непогода. — Когда ты колотил нас, он один не восторгался этим. Такое поведение достойно поощрения… Но уж больно он неказист! Словно из разных кусков слеплен. Соседи на меня будут пальцем показывать.
— Соседи — это еще не суд божий. Подумай сам, зачем молотобойцу привлекательная наружность? Его дело молотом махать да сажу глотать. Ну и, конечно, кузнеца слушаться.
— Так и быть, — уступил Храп. — Замолвлю словечко и за него.
К месту своего обитания наш новый хозяин обычно добирался вплавь, как типичная амфибия, но ради не приспособленных для водного образа жизни попутчиков была построена примитивная тростниковая лодка, державшаяся, можно сказать, на честном слове (за небольшое вознаграждение ее соорудили те же самые стражники, страдавшие не только от однообразного рациона, но и от скуки).
Дрыгва была так велика, что точное расположение всех ее заводей, протоков, плесов, топей и омутов не знали даже сами чревесы, которые провели здесь всю свою сознательную жизнь.
Иногда нас заносило в такие места, откуда, казалось, уже не будет возврата, но опыт Храпа, сила некраша и мой здравый смысл всякий раз указывали путь к спасению.
Это касалось и глухих затонов, где вода чуть ли не на метр превратилась в густую, клейкую тину, и озер жидкой грязи, плюющихся огромными газовыми пузырями (на наших глазах один такой плевок накрыл целую стаю цапель, кормившихся на мелководье), и водоворотов, увлекавших в пучину даже подмытые водой стволы деревьев.
Правил лодкой, естественно, Храп, никогда не терявший присутствия духа, а греб некраш (сломав три весла подряд, он приспособился грести ладонью, что оказалось весьма эффективно).
Случайно прихватив в горсть какую-нибудь болотную тварь, некраш сначала демонстрировал ее Храпу, а в случае одобрения незамедлительно съедал свою добычу в сыром виде без соли и специй. Как говорится, хоть и дурак, зато всегда сытый.
Несколько раз нашего гребца кусали за пальцы хищные рыбешки, похожие на амазонских пираний, и ядовитые водяные змеи, но на эти досадные недоразумения он обращал внимания не больше, чем на мои постоянные и, надо сказать, вполне справедливые замечания.
В узких протоках диковинные растения сплетались над нашими головами, и тогда мы плыли, словно по сумрачному зеленому туннелю. Там, где из недр Дрыгвы били горячие источники, стояла удушливая жара и все вокруг застилал пар, а в других местах, наоборот, от бурлящих вод тянуло зимней свежестью.
Гудение насекомых было как бы постоянным аккомпанементом нашего путешествия, но комары и мухи не смели даже приближаться к лодке. Вредоносцы обладали какой-то таинственной властью над всеми живыми существами, начиная от мельчайших мошек и кончая чудовищами, в сравнении с которыми нильские крокодилы показались бы безобидными ящерками.
Только здесь я уяснил истинное значение выражения «царь природы». Оно подразумевало отнюдь не грубую силу, свойственную, скажем, львам, и не перелицовку окружающего мира под себя, чем повсеместно грешат люди, а добровольное и безоговорочное признание твоего превосходства всеми живыми существами — летающими, плавающими, бегающими и ползающими.
Случалось, что проплывающие мимо вредоносцы интересовались, какое именно горе заставило Храпа усесться в это утлое суденышко, но он всякий раз отделывался незамысловатыми шутками. Как я понял, лодки подобного типа применялись в Дрыгве исключительно для транспортировки покойников, которых в преддверии великого переселения в Ясмень свозили в какое-то строго определенное место.
Это звучит банально, но, покинув грязный и тесный загон, недостойный даже бессловесной скотины, а уж тем более разумного существа, я ощутил себя пташкой, вырвавшейся из клетки на волю. Интуиция подсказывала, что случай наконец-то вывел меня на верный путь и все тайны вредоносцев будут вскоре разгаданы.
Есть народы, которые, однажды потерпев военный, политический или экономический крах, живут только воспоминаниями о своем великом прошлом, нередко мнимом.
Другие, напротив, плевать хотели на прошлое (а также на будущее) и придерживаются принципа: день прошел и слава богу. Их кумир — настоящее, со всеми его сиюминутными проблемами и обыденными заботами.
Вредоносцы не принадлежали ни к одной из вышеперечисленных категорий. Свои помыслы и надежды они связывали только с грядущим, и потому были так равнодушны к настоящему, что даже шалашей себе не строили. Зачем, спрашивается, тратить силы на возведение чего-то основательного, если в самом скором времени оно достанется жабам и змеям.
Единственным исключением из этого весьма спорного правила были местные кузницы, на что, кстати говоря, имелись свои веские причины.
Во-первых, железо вещь основательная и требует к себе соответствующего отношения. Небрежность и тяп-ляп тут недопустимы. Пусть в кузнице нет стен и крыши, но горн, наковальня, молоты и весь подсобный инструмент должны содержаться в полном порядке.
Во-вторых, здесь изготовлялись предметы, предназначенные для завоевания Ясменя, — ножи, кольчуги, шарики для метания, — а потому каким-то боком тоже причастны к светлому будущему. А это понятие было для вредоносцев святым.
Единственным изделием общего пользования, выходившим из кузниц наравне с оружием, были серпы, служившие для уборки дикого риса, повсеместно произраставшего в Дрыгве.
В рыболовных крючках, острогах и другом аналогичном снаряжении вредоносцы не нуждались — зверь и рыба сами шли к ним в руки.
Вся округа так или иначе обслуживала кузницу Храпа. Одни вредоносцы добывали болотную руду — низкокачественный бурый железняк, сильно засоренный серой и фосфором. Другие заготовляли торф и древесный уголь. Третьи выплавляли из руды металл, который потом перековывался в оружейную сталь.
Это было что-то вроде трудовой повинности, уклоняться от которой не смел ни один вредоносец (Храпа потому и прозвали Непогодой, что его соседи получали отдых только в период затяжных дождей, когда кузница простаивала).
Сразу по прибытии к месту назначения некрашу вручили тяжелую двуручную кувалду и через меня объяснили, как с ней надо обращаться.
Даже одной рукой он управлялся с кувалдой играючи, но — вот беда — не умел соизмерять силу своих ударов. После того как наковальня дала трещину, кувалду пришлось взять мне, а некрашу поручили трясти огромный кожаный мешок с кварцевым песком, в котором полировались готовые изделия. Правда, при этом ему строго-настрого запретили пользоваться хватательной рукой.
Ничто так не располагает к доверительной беседе, как общая работа или совместная выпивка. Но поскольку вредоносцы никаких других напитков, кроме родниковой воды, не употребляли (пьяному в болоте делать нечего), мои разговоры с Храпом происходили преимущественно в кузнице.
Тесное общение с кувалдой вообще-то не располагает к праздной болтовне, но сейчас мы делали ядрышки для металок, устроенные таким образом, что в них можно было заправлять горючую смолу, а потому по-настоящему тяжелой работы было не так уж и много.
Скоро выяснилось, что о Ясмене, этой светлой мечте всех вредоносцев, местном аналоге Эльдорадо, Беловодья и Земли обетованной, Храп имеет весьма приблизительное представление.
Когда, например, я рассказывал о Светоче, пожирающем облака, мертвецов, стаи бабочек и все остальное, что оказывается в непосредственной близости от него, слова мои воспринимались исключительно как плод неудержимой фантазии. В понимании Храпа Ясмень был таким же болотом, как и Дрыгва, только куда более изобильным и благодатным.
Однажды я поинтересовался, когда же у вредоносцев появятся потомки (а с этим делом, похоже, у них были те же самые проблемы, что и у тенетников). Храп без тени сомнения ответил, что сие счастливое событие случится сразу после переселения в Ясмень.
Ни о проблеме полов, ни о том, как произойдет зачатие и сколько времени продлится беременность, ни о прочих деталях, обычно сопутствующих процессу деторождения, он не имел ни малейшего понятия и, в отличие от тенетников, ничуть по этому поводу не беспокоился.
Будущее должно было само решить все проблемы. Будущее да еще крепкие кольчуги и острые ножи.
Пускаться в воспоминания Храп не любил, предпочитая распространяться о том, какую превосходную кузницу он построит себе в Ясмене.
— Зачем тебе там кузница? — удивлялся я. — Если вы одолеете тенетников, нужда в оружии сразу отпадет. Да и серпы вам не пригодятся — рис в тех краях не растет.
— Так не бывает, чтобы оружие вдруг оказалось ненужным, — возражал он. — Завоевать Ясмень — это еще полдела. Потом придется его защищать.
— От кого защищать?
— От тенетников, само собой.
— Но ведь все они должны погибнуть во время вашего вторжения?
— Эти погибнут, появятся другие.
— Откуда появятся? С неба, что ли, упадут?
— Неважно! Что ты пристал ко мне? Обо всем на свете даже Кудесник не знает.
— А это еще кто такой?
— Не твоего ума дело!
Обычно после этого Храп надолго умолкал, но, поев и выспавшись, забывал наши мелкие размолвки, и все начиналось сначала…
Как-то раз, разрубая проволоку, из которой потом должны были чеканиться ячеи кольчуги, Храп сообщил, что, по слухам, сюда направляются сыщики, выявляющие среди чужаков скрытых врагов, лазутчиков и просто недовольных, способных своими действиями или своим бездействием нанести ущерб планам вредоносцев.
И хотя сказано все это было как бы между прочим, ощущалось, что Храп слегка обеспокоен. Что ни говори, а заполучил он нас к себе не совсем законным путем.
— Может, на это время нам лучше скрыться в каком-нибудь укромном месте? — предложил я.
— Поздно, — ответил Храп. — Всем уже давно известно, что на моей кузнице работают двое чужаков. Наверное, соседи проболтались. Ну ничего, будем надеяться на лучшее.
Но готовиться надо к худшему, подумал я. Очень уж в последнее время все удачно складывалось. Если судьба вдруг дает тебе одну поблажку за другой — обязательно жди беды. Примета верная.
— Ты не говори сыщикам, что мне понятна ваша речь, — попросил я. — Зачем давать повод для лишних кривотолков…
— Разве это имеет какое-нибудь значение? — Храп отложил в сторону молоток и зубило.
— Не думаю… Но начнутся разные расспросы. Где научился? Зачем? Какой злой умысел этим преследовал? Все сыщики на свете одинаковые. Никому не верят. Даже себе.
— А в самом деле, откуда ты знаешь наш язык? Большинство чужаков его даже на слух не улавливают.
— К языкам у меня врожденные способности. Не хуже, чем у вещунов. Я их, наверное, уже больше полсотни знаю, — чтобы не вызвать у Храпа подозрений, приходилось врать напропалую. — Как только попаду в какую-нибудь незнакомую страну, сразу иду на базар или в другое место, где собирается толпа. Потолкаюсь немного, послушаю — и сразу начинаю понимать чужую речь.
— С твоими задатками только Кудесником быть, — не без зависти молвил Храп.
Тут мое любопытство наконец-то пересилило осторожность, и я напрямик спросил:
— Вот ты все время говоришь: Кудесник, Кудесник… Хотя бы объяснил, кто это такой на самом деле.
— Да, наверное, никто, — похоже, что мой вопрос озадачил Храпа. — Просто присказка такая… Спроси у Кудесника… Это одному Кудеснику известно… Тут без Кудесника не разобраться…
— Теперь буду знать, — я постарался скрыть свое разочарование. — А сейчас будь добр и ответь на тот самый вопрос, который прежде относился ко мне. Как ты научился говорить? Надо полагать, что твои родители не имеют к этому ни малейшего отношения.
— Своих родителей я знать не знаю. Наверное, так оно и к лучшему. Родительская забота только портит детей. В этом можно убедиться на примере вещунов. Какие они все изнеженные, ленивые, лживые, падкие на дармовщину… А говорить меня научил мой ровесник Костолом Маета. Заодно и к кузнечному ремеслу приохотил.
— Жив он сейчас? — стараясь не выдать своего интереса, осведомился я.
— Что ему станется! Мы недавно виделись. Он даже подарил мне кое-какой инструмент. — Храп продемонстрировал клещи замысловатой формы, которыми мы еще никогда не пользовались.
— Его кузница далеко отсюда? — продолжал я выспрашивать.
— Раньше далеко была. А теперь поближе стала. В тех местах, где Костолом обитал прежде, иссякла руда. Вот он и перебрался на Слюдяное озеро. Если напрямик, по кочкарнику, так до него вообще рукой подать. По воде будет раза в два дальше… Тебе он зачем сдался?
— Просто так. Интересно стало. Много вас здесь… кузнецов.
— Как раз и нет. Меньше дюжины на все болото. Сам видишь, с заказами не справляемся.
— Меньше дюжины… — повторил я. — И все, наверное, как один — ученики Костолома?
— Конечно.
— А мукомолы откуда взялись? Углежоги? Стражники? Сыщики?
— Про стражников и сыщиков ничего не скажу, я с ними почти не знаюсь. Углежоги из той же компании, что и кузнецы. Вместе с нами ремесло у Костолома перенимали. Мукомолов, хлебопеков и жнецов обучал Обух Злоба. Дело свое знал, ничего не скажу, только уж очень вспыльчив был. Когда его потом прибил жернов, сорвавшийся с оси, никто об этом и не пожалел.
— А сами вы, значит, свое ремесло никому не передаете, — задумчиво молвил я.
— Так ведь пока некому!
Нежданно-негаданно мне удалось выведать у Храпа немало весьма любопытных сведений. Да только ликовать по этому поводу было рановато. Сейчас хватало совсем других забот.
Если перед походом на Ясмень вредоносцы решили основательно почистить свои владения, то и меня могут запросто прибрать под горячую руку.
Неужели опять проклятый загон? Нет уж, увольте. Мне и одного раза вполне хватило.
Первым делом нужно хоть как-то изменить свою внешность. И если с ростом, цветом глаз и длиной конечностей ничего поделать нельзя, то над другим броскими приметами стоит поработать.
Зачем мне, например, белая кожа, столь экзотична в этих краях? Или буйная шевелюра?
Добровольно вызвавшись почистить горн, я так перемазался в саже, что стал похож на трубочиста, причем на трубочиста-мавра. Сено, набитое под одежду сразу придало моей фигуре не свойственную ей прежде солидность, а чересчур приметные волосы я прикрыл широкополой шляпой, ради такого случая специально сплетенной из лыка.
Лучше всего, конечно, было бы вообще постричься наголо, но это могло вызвать недовольство Храпа, весьма ценившего мои волосы, правда, из чисто практических соображений — с их помощью он проверял остроту ножей и серпов.
Все свои сокровища — алмаз, флакон с истомой, яйцо и королевский медальон — я спрятал в дупле росшего неподалеку дерева, как говорится, от греха подальше.
Теперь, когда наиболее опасные улики исчезли, а сам я приобрел сходство по меньшей мере с Отелло, можно было вздохнуть спокойно. Пусть сыщики проверяют меня хоть под микроскопом.
Невольно напрашивалась мысль: насколько мне проще, чем легендарному Штирлицу. Нет у меня ни шпионского фотоаппарата, ни симпатических чернил, ни шифровальных блокнотов, ни инструкций из Центра, ни передатчика, ни радистки Кэт.
Есть только язык, уши, память, не очень умелые руки да на довесок — придурок-некраш… Хотя нет!
Нельзя забывать про яйцо. Вот это настоящий товарищ. Такой никогда не подведет.
Сыщики появились в самый разгар работы, когда над кузней буквально дым стоял коромыслом. Их было… Даже затрудняюсь сказать, сколько их было. Не то двое, не то трое. А вернее всего, два с половиной.
На руках одного из чревесов, столь дородного, что он не влез бы в самую просторную нашу кольчугу, восседало пренеприятнейшего вида существо, отдаленно напоминавшее лысую бесхвостую обезьяну. Вне всякого сомнения, это был прытник — лесной вредоносец, по компетентным сведениям, сволочь из сволочей.
И хотя все почему-то считали чревесов и прытников родными братьями, сам я не улавливал между ними никакого сходства. Общими были разве что некоторые черты лица, вызывавшие ассоциации одновременно и с рылом свиньи, и с харей черта, и с мордой гиены, да еще непропорционально короткие конечности.
Чревесы, промокшие с головы до пят, энергично отряхивались, зато прытник, по слухам, боявшийся воды, как взбесившийся пес, выглядел совершенно сухим. В лесах эти уроды приспособились разъезжать на зверях-скорохватах, а в болотах для той же цели использовали своих дебелых братьев. Хорошо устроились, ничего не скажешь.
Пока чревесы обменивались с хозяином приветствиями, прытник рыскал вокруг кузницы, выискивая неизвестно что.
Я, как ни в чем не бывало, продолжал тюкать молотком по чекану, а некраш тряс мешок, в котором полировались стальные кольца.
Дородный чревес, неодобрительно глянув в нашу сторону, сказал:
— Удивляешь ты меня, Храп Непогода. Особенно в последнее время. Ну скажи, зачем ты пригрел этих чужаков? Не боишься от них нож в спину получить?
— Кузнец кузнецу никогда зла не сделает, — ответил Храп. — Даже если он и не наших кровей. Давно проверено.
— Ты эти отговорки для соседей оставь. Кузнец кузнецу… Нечем тут гордиться! — сыщик зло пнул какую-то железяку, подвернувшуюся ему под ноги. — Самое большее, что позволено чужакам, — добывать руду. И ничего кроме! Сколько тебе раз это нужно твердить?
— А молотом кто будет махать? Ты? Или вот он? — Храп указал на прытника, копавшегося длинным стилетом в куче торфа. — Охотников коротать свою жизнь в дыму и чаде маловато. Все на свежем воздухе норовят пристроиться. Возле водички. Не будь у меня в кузнице этих помощников, я со своей работой никогда бы не управился.
— Остынь! — прикрикнул на него сыщик. — Работу вашу еще проверить надо. Вдруг она никуда не годится. Тогда совсем другой разговор будет.
Он наугад взял один из уже готовых ножей и принялся испытывать его остроту на ногте своего большого пальца. Наступила напряженная тишина.
— Не режет, — буркнул сыщик, побагровевший от напряжения. — Тупой, как твоя башка.
— Это твой ноготь твердый, как булыжник, — возразил Храп. — Нажми посильнее.
Либо лезвие оказалось чересчур острым, либо рука сыщика дрогнула в самый неподходящий момент, да только верхняя фаланга пальца вместе с ногтем вдруг улетела в огонь горна.
— Да что это за ножи такие! — взвыл бедолага, потрясая окровавленной дланью. — Сами живое тело рвут на части! Может, они у тебя заколдованные?
— Самые обыкновенные, — Храп подал сыщику чистую тряпицу, в которую был завернут кровоостанавливающий корень. — Мы колдовством отродясь не занимались. Просто руки у тебя неловкие. Вот лезвие и соскользнуло. Такое с каждым может случиться.
— Ты говори, да не заговаривайся. Я сюда здоровым пришел. А ухожу калекой. За увечье кому-то придется отвечать.
Пятясь задом, дородный сыщик споткнулся о мою кувалду, которой сейчас полагалось находиться совсем в другом месте, и едва удержался на ногах. Напарник, до сих пор не проронивший ни слова, устремился ему на помощь, но сверху рухнула жердь, на которой висели кольчуги, дожидавшиеся окончательной отделки. Это уже попахивало мистикой. Или, что куда более вероятно, — проделками яйца.
— Ты нарочно все это подстроил! — заявил сыщик, потерявший полпальца.
— Отделаться от нас хочешь! — добавил его исцарапанный напарник.
— Если сейчас с неба молния упадет, я тоже окажусь виноватым? — возмутился Храп. — Это кузница, а не чистое поле. Здесь каждый шаг надо с оглядкой делать.
— Вот ты и делай! — огрызнулся вконец разобиженный толстяк. — А мы рисковать не намерены. Доложим о твоих злодействах куда следует. Пусть с тобой другие разбираются.
— Не спешите, — вмешался прытник, которого пока благополучно миновали все каверзы, подстроенные яйцом. — Сначала закончим дело, порученное нам. Есть верные сведения, что глухой лазутчик, в свое время ускользнувший от нас, скрывается где-то в этих краях.
Переговариваясь между собой, вредоносцы были абсолютно уверены, что чужаки, то есть мы с некрашем, не понимают их, а потому секретов друг от друга не держали.
Чревесы, уже собравшиеся покинуть столь негостеприимное местечко, вынуждены были уступить. Как видно, бал здесь правили не они.
Прытник начал с меня. Подобравшись сзади, он громко хлопнул в ладоши, и я, давно ожидавший чего то подобного, испуганно встрепенулся и даже картинно выронил молоток, чудом не задевший самого прытника.
— Слышит, тварь приблудная, — констатировал он. — Не глухой. Хотя выглядит подозрительно.
Затем сходный эксперимент был проделан с некрашем. Тот, как всегда, предавался воспоминаниям об утраченной свободе и даже ухом не повел. Не произвел впечатления и повторный хлопок.
— Не слышит! — обрадовался прытник, сразу позабывший обо мне. — Глухой! Сразу будем его вязать или сначала пристукнем?
— Глухота не единственная примета, — возразил скептически настроенный толстяк. — Разыскиваемый преступник был светлокожим, косматым, из себя стройным. А этот бурый, как тина, безволосый и поперек себя шире. Да ты на его руки посмотри! Одна чуть ли не вдвое короче другой. Никогда не слыхал про лазутчиков с разными руками.
— Это еще не довод. Лучше прямо скажи, что не хочешь с чужаком связываться, — судя по всему, прытник терпеть не мог, когда ему перечат. — Вы тут в своем болоте мхом обросли! Корни пустили! Бдительность утратили! Кожу можно в какой угодно цвет перекрасить, а волосы и сбрить недолго. Да и рука у него, скорее всего, фальшивая. Ну-ка дерни за нее хорошенько!
Прежде чем Храп успел помешать этой опрометчивой затее, дородный сыщик уже ухватил некраша за свободную руку и резко потянул на себя, как это обычно делают, вправляя вывих плечевого сустава.
Вполне возможно, что некраш воспринял эти действия как некую форму приветствия и решил отреагировать соответствующим образом. Ответная любезность привела к тому, что сыщик едва не лишился руки. Вдобавок он проехался брюхом по полу кузницы, не убиравшейся, наверное, еще с тех времен, когда я и знать не знал о Тропе.
Пока я уговаривал некраша разжать пальцы, Храп пытался поставить сыщика на ноги. Когда и то и другое удалось, раздался вопль, порожденный не только болью (десятки мелких железок впились чревесу в живот), но и глубоким испугом, который, как известно, почти равнозначен припадку психоза:
— Хватайте его! Вяжите! Это лазутчик! Он чуть не убил меня!
Когда бразды правления берет на себя любой из допотопных инстинктов, которыми проказница-природа щедро снабдила каждое разумное существо, здравому смыслу остается только стыдливо потупить взор.
В следующий момент все словно взбесились.