Бизнес есть бизнес – 3. Не сдаваться: 30 рассказов о тех, кто всегда поднимался с колен Соловьев Александр
Первые два контейнера купило фермерское хозяйство в Озерском районе Московской области, вторые два, тоже в комплекте, ушли в Тулу. К 1997 году предприятием было продано 30 молочных контейнеров, и тут у партнеров возникли первые разногласия.
- Все продаваемые нами контейнеры имели одинаковую комплектацию и одинаковую производительность - на них можно было переработать 700 литров молока в сутки. Они так и назывались - «Молоконт-700». То есть независимо от того, что человек в этих контейнерах собирался производить: сметану, сыр или творог, ему все равно всучался стандартный набор оборудования. Конечно, это было неправильно. Часть оборудования простаивала и занимала драгоценное место. Не говоря уже о деньгах, которые нашим клиентам приходилось переплачивать. А я видел, что нашими клиентами являются отнюдь не богатые люди: многие залезали в долги, брали кредиты. Я предложил своим партнерам разработать линейку контейнеров, разных по ассортименту и производительности. Но это им не понравилось, потому что требовало дополнительного вложения средств.
Средства были - проданные контейнеры уже принесли предприятию определенный доход, однако пускать этот доход на научные разработки партнеры Александра Парфенова не собирались. Александр Борисович решил уйти и создать свое собственное предприятие. Назвал его «Молоконт» - по названию контейнера. Большая часть оборудования при разделе имущества досталась Александру.
- Я начинал это дело, создавал все своими руками. Поэтому имею полное право на технологию и оборудование.
Вредные бактерии
Александр Парфенов решил делать проект молочного контейнера под каждого конкретного клиента. Производительность была уже теперь не 700 литров в сутки, а, в зависимости от пожеланий клиента, от 500 до 10 тыс. литров. Набор оборудования тоже стал различаться. Если заказчик хочет производить сыр, ему ставят одно оборудование, если сметану - то другое. Причем фирма не просто изготавливает контейнер по заказу, но и объясняет клиенту требования Госсанэпиднадзора и рассчитывает бизнес-план.
- Требования СЭС по-прежнему достаточно сложны в исполнении. Хоть и есть какое-то послабление - с 1996 года туалет и душ могут быть вынесены за пределы цеха, но все равно неосведомленному человеку разобраться во всех нюансах достаточно трудно. Например, если вы ставите контейнер около фермы, то должны изучить направление ветров и оборудовать производство с подветренной стороны скотного двора. Из ста человек, обратившихся к нам, только 30 доходят до покупки контейнера: кто-то замучился бороться с Госсанэпиднадзором и бросил эту затею, кто-то обанкротился, пока оформлял документы, у кого-то коровник сгорел.
Для тех, кто не сдался, «Молоконт» бесплатно составляет бизнес-план.
- Если человек купит у нас контейнер, а потом окажется, что ему это невыгодно, то он начнет его продавать и кричать на всех углах про нас гадости. Вреда от этого нам будет больше, чем пользы. Поэтому прежде чем продать контейнер, мы выясняем у клиента, в каком регионе он планирует открывать производство, свое у него молочное хозяйство или он собирается покупать молоко на стороне, сколько в данном районе молочных хозяйств, потенциальных конкурентов и, наконец, какие в этом регионе зарплаты? На основании всего этого мы рассчитываем и объясняем каждому клиенту, выгодно ему покупать контейнер или невыгодно. Наше производство и так достаточно загружено, поэтому если мы отговорим человека от покупки контейнера, вреда нам от этого будет мало. Если приходим к выводу, что молочный контейнер в данных условиях выгоден, определяем, какой объем контейнера ему лучше брать, какое оборудование ставить - для пастеризации молока, производства сметаны, йогуртов или чего-то другого. Например, приходит к нам фермер, которому до ближайшего города ехать 50 км. Он хочет продавать свою продукцию в окрестных селах, а зарплата там 2 тыс. рублей. Если он начнет делать настоящее масло из натурального молока, то килограмм у него будет иметь себестоимость 200 рублей. Сможет ли он такое масло продать у себя в провинции? Масло по этой цене можно продать только в Москве, и то всего в нескольких магазинах. Большие комбинаты знают, как применять различные технологии для удешевления продукции, использовать вместо молока сою, но для маленького производителя идти на такие уловки довольно сложно и не всегда оправданно.
Подобная ситуация складывается не только с маслом, но и с большинством других молочных продуктов. На сегодняшний день наиболее выгодным для мелкого предпринимателя является простая пастеризация молока и розлив его по пакетам. Для фермера это зачастую единственный способ превратить свое хозяйство в прибыльное.
- Если фермер не имеет перерабатывающего оборудования, то его молоко является сырьем, и стоит оно не больше шести рублей. А если он его пастеризовал и упаковал, то это уже не сырье, а продукт, и стоит такое молоко уже не шесть, а десять рублей, то есть почти в два раза дороже. Производство масла или сыра не дает такой отдачи, но и конкуренция на рынке молока в несколько раз выше, чем на рынке сыров или масел.
По словам Александра, молочные контейнеры окупаются в среднем за два года, а срок службы оборудования составляет 15 лет.
- Это не значит, что через 15 лет оно выйдет из строя. Просто молочное оборудование постоянно подвергается санитарной обработке, его промывают специальными высокоактивными веществами. Дырки на металле из-за этого не появляются, но со временем металл начинает плохо воздействовать на качество продукта, способствует распространению бактерий и вредных веществ.
Из всех пищевых производств молочное является самым опасным с эпидемиологической точки зрения, так как именно в молочной среде наиболее интенсивно размножаются бактерии. Натуральное молоко может скиснуть за несколько часов, тогда как мясо портится в течение нескольких дней.
- Это не значит, что владелец контейнера может отравить кучу народа, но это сильно усложняет производство молочных продуктов. Сделать сыр труднее, чем сделать колбасу. В молоке происходят процессы, невидимые для человеческого глаза. Если в один прекрасный момент вредных бактерий становится больше, чем полезных, то процесс превращения молока в сметану, творог и другие продукты затормаживается, а то и вовсе останавливается. Человек, решившийся приобрести молочный контейнер, должен отдавать себе отчет в том, что он или два его работника будут исполнять функции и обязанности целого отдела технологов молочного комбината. Ведь маленький молочный контейнер от большого завода ничем не отличается: там точно так же варится сыр или квасится сметана, но при этом покупатель молочного контейнера зачастую не имеет никакого специального образования, не заканчивает пищевых институтов и учится работать с молоком прямо на месте.
Для монтажа оборудования и обучения персонала сотрудники «Молоконта» выезжают к клиенту на три дня. Но это только в том случае, если у клиента есть деньги на то, чтобы оплатить сотрудникам компании дорогу и проживание. Затем фермеру, купившему молочный контейнер, предстоит длинный путь от молока к сметане, от сметаны к маслу и далее вверх до производства сыра, если делать сыр позволят финансовые возможности и личные умственные способности.
- Всем клиентам мы советуем начинать с простой пастеризации, - рассказал Александр Борисович. - И, когда дело пойдет, покупать дополнительные цеха для более сложных продуктов. Ведь если человек никогда не имел дела с молочным производством, то сразу научиться делать сыр у него не получится. К тому же для того, чтобы начать производство того же сыра, надо вначале выяснить, какое молоко предполагается использовать в качестве сырья. Если это хозяйство очень бедное и кормит своих коров только сеном, то молоко у них низкого качества и сыр из него не сварить. А у нас в регионах таких хозяйств немало.
Работают на молочном контейнере обычно два человека. Их путь от пастеризации молока до производства сыра может занять до трех лет. Сам «Молоконт» к сыру тоже пришел не сразу: вначале делали мини-цеха по пастеризации и фасовке молока, затем стали делать мини-цеха по производству кисломолочных продуктов, сыра. В 2001 году мини-цех уже был оборудован таким образом, что позволял осуществлять приемку, пастеризацию, охлаждение и хранение молока, в 2002 году в компании разработали и запустили в производство вспомогательный мини-цех, который дополнял универсальный холодильной камерой, отделением фасовки и имел заквасочное отделение.
- В 2005 году мы завершили разработку принципов стыковки мини-цехов в единый комплекс. Оптимальным оказалось создание комплекса из трех мини-цехов по переработке 15 тонн молока в сутки. Такой комплекс может производить пастеризованное молоко, сыр, творог, масло, сметану и питьевые сливки. В этом году по заказу одной из фирм в Татарстане сделали мини-цеха для получения кумыса из кобыльего молока. Узел производства кумыса состоит из ванн длительной пастеризации. Здесь происходит заквашивание кобыльего молока и его аэрация. Произведенный кумыс разливается агрегатом розлива в затемненные стеклянные бутылки, укупоривается кронен-пробками и этикетируется. Готовая продукция направляется в холодильную камеру или отгружается потребителям. Для приготовления заквасок предусмотрено заквасочное отделение, включающее в свой состав набор лабораторной посуды. В сутки мини-цех производит 1000 литров кумыса.
Покупателями мини-цехов зачастую оказываются самые разные организации: конструкторские бюро и столичные банки, монастыри - недавно один из цехов отправили в Спасо-Преображенский Валаамский монастырь. Хлопчатобумажный комбинат «Шуйские ситцы», который каждый день поит сотрудниц молоком за вредность, сэкономил много денег благодаря собственному мини-цеху: раньше комбинат возил молоко от своих коров на пастеризацию за много километров, теперь сам его пастеризует. Среди клиентов - ОАО РГИЛК «Агролизинг» из Бурятии и ОАО «Уралвагонзавод» из Нижнего Тагила.
Год назад Александр Борисович даже начал обнаруживать подделки мини-цехов. Один фермер прислал ему письмо: «Хотел купить ваш „Молоконт“, но, увидев подобное произведение у знакомого в Кировской области, резко раздумал. Гнилой пол, провисшая крыша и совершенно бездарный, непродуманный технологический процесс. Что за бездарность работает у вас технологом и откуда растут руки у тех, кто все это собирает?»
- Это письмо меня очень удивило, - рассказал Александр Парфенов. - Дело в том, что мы до сих пор не установили ни одного нашего цеха в Кировской области. Судьбу всех наших мини-цехов мы отслеживаем самым тщательным образом, и, по нашим данным, цех не мог попасть туда даже в случае перепродажи. Я попросил автора письма прислать координаты его знакомого, чтобы мы могли выехать на место, собрать необходимую информацию и подать в суд с целью защиты авторских прав.
Блестящие перспективы
Большинство покупателей мини-цехов - представители малого бизнеса, работающие под эгидой муниципальных образований.
- Человек в каком-нибудь Урюпинске приходит в магазин, там стоит датское молоко или молоко из Москвы, и цена такая, что не укусишь. Тогда он идет в городскую администрацию и просит обеспечить его социальным заказом. Покупает наше оборудование и начинает поставлять молоко в школы, детские сады, больницы.
Без поддержки администраций заниматься переработкой молока в нашей стране достаточно сложно, поэтому многие предприниматели сейчас надеются, что переработка молока в ближайшем будущем попадет в какую-нибудь национальную программу президента. На сегодняшний день государство оказывает поддержку только в сфере приемки и хранения молока.
По словам Александра Борисовича, с 1993 года ситуация на молочном рынке изменилась не в лучшую сторону.
- Фермерское движение зашло в тупик, колхозы все финансовые вливания разворовали и возрождаться не собираются, - констатировал Парфенов. - Большая часть поголовья крупного рогатого скота ликвидирована. Магазины продают порошковое молоко, весь интернет забит объявлениями о продаже молокозаводов. Производители крупногабаритного оборудования для молочной промышленности давно уже разорились. Большинство молокоперерабатывающих предприятий куплены крупными иностранными компаниями, а они используют только импортное оборудование.
Несмотря на это, Александр Борисович не теряет надежды на развитие.
- В последние годы некоторые страны отказались от выпуска молочных контейнеров. Например, Израиль их теперь не делает, потому что у них уже нет такого наплыва переселенцев. Но зато другие страны начали проявлять к молочным контейнерам огромный интерес. Мы поставляем свои контейнеры в Канаду: в городе Ванкувере установлены мини-цеха по производству творога и кисломолочных напитков.
С января 2006 года компания «Молоконт» является членом Национального комитета содействия экономическому сотрудничеству со странами Латинской Америки. Заключены договоры о поставке оборудования в Чили, Венесуэлу и Перу.
- У нас крестьяне без работы просто тихо спиваются, а в Латинской Америке безработные от нечего делать начинают бегать с автоматами. Поэтому властям выгодно их чем-нибудь занять. Они хотят установить молочные цеха по всей стране, чтобы везде крестьяне делали сыры и другие полезные продукты.
Производственные мощности «Молоконта» рассчитаны на четыре контейнера в месяц, поэтому в связи с обилием заказов образуется очередь. Александр Борисович уверен, что такими трудами выживший «Молоконт» не пропадет: даже если в России молочная отрасль окончательно развалится, его контейнеры будут востребованы за границей. Ведь их цена почти в 10 раз меньше по сравнению с зарубежными аналогами.
«БИЗНЕС», N27(292) от 16.02.06
Лучшая рыба - это колбаса
Борис Полынский
Совладелец ТОО «Тополис». Производство и продажа мясных продуктов
ТЕКСТ: Анастасия Никитина
ФОТО: Евгений Дудин
Полынский Борис Григорьевич - мясник. Самый настоящий. Белый халат, забрызганный кровью, и 12 тонн колбасы в сутки. Но коров он очень любит, поэтому бизнес свой пытается сделать как можно более гуманным и чистым. Мол, сосиски, конечно, не на деревьях растут, но на мясокомбинате должны обязательно соблюдаться этические нормы.
Все там были непростыми
Меня предупреждали, что на мясокомбинатах страшно. Кровь, туши животных, скользкие полы, холод жуткий. Но когда Борис Григорьевич Полынский пригласил на экскурсию в колбасный цех, интерес все-таки переборол страх. Облачившись в халат, я шагнула за железную дверь.
- Вот сюда приходит замороженное мясо, из которого мы делаем колбасу, полуфабрикаты, деликатесы, - рассказывает Борис Григорьевич, показывая на висящие в ряд туши. - Здесь раньше был цех по ремонту доильных аппаратов, мы его взяли в аренду, потом выкупили и потихонечку обновляем оборудование: сначала покупали западное б/у, теперь новое - недавно приобрели немецкое за 250 тыс. евро. Жалко ужасно было. Крупным холдингам кредиты дают в европейских банках под смешные 4%, а нам сразу приходится расплачиваться. Этот агрегат делает колбасу - при определенной температуре в вакууме перемалывает мясо, специи и воду со скоростью 4 тыс. оборотов в минуту. Далее по трубе как из шприца масса поступает в руки операторов, которые упаковывают ее в оболочку.
Мы проходим в упаковочный цех: здесь трудятся девушки в чепчиках. За движением их рук уследить невозможно. Каждый взмах отработан. Отрезала, завернула, отставила…
- Вы не стремитесь исключить человеческий ресурс из производства?
- Это нерентабельно с нашими мощностями. Все импортные упаковочные аппараты очень дорогие, и их производительность превышает нашу, а российские - ненадежные. На суточные две с половиной тонны вполне достаточно поставить несколько человек, которые путем несложных действий будут запаковывать продукт руками. В крайнем случае, используя полуавтоматическое оборудование.
Мы заходим в коптильный цех. В воздухе приятный запах опилок.
- В этом автоматическом агрегате колбаса сушится, варится или коптится на дубе и ольхе. Потом в холодильник - дозревает, дегустируется и через сутки уходит на продажу. Работаем под заказ. Складов не держим, все сразу развозим.
По окончании экскурсии мы пьем чай с бутербродами. Борис Григорьевич рассказывает о своей молодости.
- Родился я в Питере и служил в КГБ. Обеспечивал связью, как тогда говорили, руководителей партии и правительства. С1985 года летал с Михаилом Горбачевым, потом с Борисом Ельциным. В 1992 году уволился. Откровенно говоря, это был чистый экспромт. Времена наступили сложные, в службе перспектив никаких, структура разваливалась, а семью надо кормить. Все стали разбегаться кто куда: в коммерцию, охранные структуры. Во-первых, я был неплохим инженером и считал, что самое последнее дело - идти кого-то охранять: будь то банк или автостоянка. И тут мой бывший коллега, который устроился в Академию наук, позвонил и сказал: «У нас тут немец какой-то крутится, не знаем, как от него отделаться, хочет строить мясокомбинат, поговори с ним, мы готовы со своей стороны частично финансировать проект».
- Разве у Академии наук были деньги? Тогда же финансирования лишились не только военные, но и ученые.
- Тогда вокруг Академии наук появились некие фирмы, на которые сбрасывались активы.
- То есть официально денег не было, а на самом деле они просто оседали на нужных счетах?
- Да, именно так. Деньги осваивались нужными людьми, но надо было предъявлять какие-то результаты. И как раз подвернулся я в качестве управленца. В общем, дали мне тогда немножко металла, компьютеры, несколько сотен телевизоров и сказали: «Продашь, а на эти деньги будешь строить мясокомбинат». Я понятия не имел, как все это делается. Для меня на рынке торговаться было всегда большой проблемой. Пришлось искать контакты. Пришел к людям, которые возили бытовую технику, и честно сказал: «Ребята, у меня есть аппаратура, но я в этом ничего не понимаю». Теперь я, конечно, осознаю, что ободрали меня как липку. Но что-то все равно, конечно, выручил и стал думать, куда вложить. Немец же обещал привезти оборудование и технологии. Он тоже непростым парнем оказался. Да все там были непростыми.
В нужное время в нужном месте
Оборудование, обещанное немцем, надо было куда-то ставить. Поэтому Борис Григорьевич занялся поисками помещений под мясокомбинат.
- Я объехал все сельхозпредприятия Подмосковья. Беседовал с руководителями хозяйств, директорами совхозов, которые уже вовсю качались, но гонор все еще оставался. Рассказывал им какие-то истории о том, что привезу оборудование, все тут подниму, хотя сам толком не понимал, о чем говорю. В процессе путешествий я начал понимать психологию людей: если приезжаю на «Жигулях», меня серьезно не воспринимают. Тогда я взял напрокат у товарища Volvo, купил на рынке пачку Marlboro и поехал к председателю колхоза в Коломне. Антураж произвел неизгладимое впечатление. Он отдал нам столовую, куда мы и завезли оборудование. Оборудование - громко сказано. Самая свежая машина - 1975 года выпуска, а в основном 1953-го. Списанная техника в ужасном состоянии. Немец подобрал ее на помойке, покрасил, почистил, привез и долго потом удивлялся, что она функционирует. Так и начали работать.
- Даже без технолога?
- Мы же не знали, как все это делается. Я вообще не понимал, что такое экономика, деньги на службе никогда не зарабатывал, вместо зарплаты получал довольствие. То есть пришел ты на службу - и все, родина о тебе позаботится. А тут надо крутиться. Я приехал на мясокомбинат «Раменский» с мыслью, что сейчас сманю технолога большими деньгами. Разговор вышел короткий: «Ты вообще знаешь, как колбаса делается?» Я отвечаю: «Да, из мяса». И он меня прогнал. Тут из Узбекистана приехал мой двоюродный брат, который работал сварщиком на заводе. Он и стал нашим технологом. Первой выработкой руководил немец: что-то резал, что-то клал, а мы записывали в тетрадку. Через недели полторы он собрался и уехал решать какие-то проблемы, посоветовав нам пока немножко покурить. А как курить, когда мясо нарезано, морозилок нет, а телевизионные деньги на исходе. Мы попытались сделать пару выработок самостоятельно. То ли везение, то ли наша наглость тому виной, но они получились нормальными, даже вкусными. А третья вышла просто ужасной, залитой чем-то черным. Мы перепугались, думали, отрава. Наняли двух колхозников, которые под покровом ночи все это зарыли в землю. А потом выяснилось, что в термокамере скапливается смола и ее нужно раз в три дня мыть. Вскоре немец вернулся, мы нахватались у него рецептов, появился какой-никакой ассортимент. И как раз большие мясокомбинаты начали загибаться: во-первых, платежеспособность населения резко упала, а во-вторых, появился большой объем импорта - ярко-красная, оранжевая и зеленая колбаса, которая заполонила прилавки, стоила копейки и привлекала своим внешним видом.
- Почему она была дешевой?
- В России существовал ГОСТ по списку наименований колбасы. Отходить от него было противозаконно. А на Западе нормативы жестко не привязывались к конкретным рецептурам. Производитель должен был указать, что колбаса состоит из такого-то количества белков, жиров, углеводов и не вредна для здоровья. Все остальное - проблемы покупателя. Вот и пошли в 1992-1993 годах в Россию очень дешевые и некачественные товары, которые соответствовали внешнему виду мясного продукта, а на самом деле никак не отвечали привычным стандартам. Такую колбасу называли «крахмальной» или «бумажной». И мы оказались в нужное время в нужном месте. Спрос на нашу колбасу пошел сумасшедший.
«Я знал, где те помойки»
- У нас не было негативного опыта работы на советских комбинатах, мы сразу получили доступ к немецким технологиям и старому, но работоспособному оборудованию, которое все равно было лучше, чем российское. Плюс у нас были редкие ароматические добавки, которые оставил немец: куча пакетиков, мы даже не знали, что в них, просто сыпали и все. Колбасу называли «Баварской», «Штутгартской». На эти названия никакого ГОСТа не существовало. Тогда вообще был полный бардак. На продукт заполнялась бумажка: «Я, директор такого-то предприятия, гарантирую, что моя колбаса качественная», ставилась подпись, печать - и в продажу. Контролирующие органы не работали. Я и налоги начал платить только потому, что в газете об этом прочитал. Экономика вся была на уровне интуиции. Стоимость продукта определялась из двух-трех арифметических действий. Сырье, зарплата - составлял какую-то цену, смотрел, сколько стоит на рынке аналогичный продукт, на 10% сбрасывал и продавал.
- Большая получалась рентабельность?
- Потом посчитал: 100% я имел минимум. Но это уже потом, когда научился считать, бухгалтера нанял, он мне рассказал все технологии, как правильно оформить сотрудников, как учитывать налоги. Месяца четыре мы так проработали, пошел оборот, и я понял, что как менеджер, видимо, состоялся, пора работать самостоятельно.
- Вы все еще были при Академии наук?
- Да, я был соучредителем предприятия. Мне дали 0,3% акций. Первое время очень этим гордился. Опять, в общем, меня надули.
- Вы решили создать что-то свое?
- Братец мой стал более или менее сносным технологом, а я понял, что не боги горшки обжигают, имел навыки и решил уйти. За мной последовала вся команда, в том числе и бывший сослуживец, который стал компаньоном нашего нового предприятия. Один из тех, через кого я продавал когда-то бытовую технику, тоже вложился. Тогда, собственно, не требовалось большого финансирования, я уже знал, где найти оборудование, догадался, где находятся те помойки, на которых бывал немец, знал людей, которые могли помочь с растаможкой, и знал, где брать сырье и куда продавать.
- У вас было равное владение?
- Да, нас было четверо. В 1994 году мы создали ТОО «Тополис». Сейчас из соучредителей осталось только двое, остальные ушли и занялись другими делами. Парень, который занимался техникой, понял, что так много денег, как на компьютерах, на колбасе не заработать, и вышел из дела.
Красная армия не придет
- Я быстро нашел новые площади - арендовал предприятие, которое в конце 1980-х годов получило югославский модуль по мясопереработке. Он там так и стоял. Целый завод с оборудованием, машинами, с инфраструктурой.
- На помойки Германии ехать не пришлось?
- Пришлось, но чуть позже. Те деньги, которые зарабатывались, я вкладывал в оборудование. Аренда - дело непостоянное, завод состоял в федеральной собственности, в любое время его могли забрать более умные и хитрые товарищи. Поэтому вскоре мы выкупили в собственность помещения на другом предприятии в Коломне - там было примерно 500 квадратных метров, мы пристроили еще 150 и съездили на помойку.
- Почему в России не было оборудования?
- В советские времена на государственных производствах никто деньги не считал. Директора комбината, который принимал решения, привозили в какой-нибудь стриптиз-бар, дарили ему видеомагнитофон, и он закупал то, что ему подсовывали, - безумно дорогое оборудование, которое валялось потом на свалке. Конечно, это все распродавалось в 1990-х, я сам поучаствовал в таких мероприятиях. Комбинаты находились в плачевном состоянии, зарплаты не выплачивались по три-четыре месяца, стоило привезти немного наличных, и отдавали все, что угодно.
- С бандитами сталкивались?
- Конечно, как только высунулись, наладили производство и получили первые деньги. Раз в неделю приезжали люди с предложениями. Я блефовал, говорил им, что военный из КГБ, про «Альфу» обязательно упоминал, понимая, что на самом деле за меня никто не вступится и Красная армия не придет. Но они уезжали. Конечно, не со словами «ой, извините». Угрожали. Пару раз увозил семью, отсиживались. Родным ничего не объяснял, но они, наверное, догадывались, почему вдруг вечером я прибегал и говорил: «Быстро собираем вещи, бегом, что-то порыбачить захотелось». Со временем появились знакомства в силовых структурах, и все стало проще. Был случай, когда приезжали очень серьезные люди. Я сразу побежал за помощью. На меня навешали техники, попросили записать все разговоры. Я разошелся, завел собеседников, наслушался кучу неприятных вещей, а потом оказалось, что диктофон не включился. Надо было повторить. Следующая встреча состоялась через три недели. Я сам поехал, купил устройства, применил все свои навыки инженера правительственной связи, трижды проверил, но разговор оказался довольно мягким, они пытались выяснить, не передумал ли я, и уехали.
- А как вы кризис пережили?
- Недели за три до дефолта мне позвонил руководитель банка и предложил, как хорошему клиенту, перевести рублевый кредит с 30-процентной ставкой на валютный с 20-процентной. В итоге я выплачивал им в пять раз больше. Но компенсировал потери. Мы тогда работали исключительно на российском сырье, а 90% мясопереработки в России, как и сейчас, - на импорте. Доллар подскочил, цены на сырье взлетели, но не для нас. Инфляция докатилась до регионов только месяца через три - все это время люфт позволял нам продавать мясные продукты намного дешевле конкурентов и резко увеличить объем продаж. Я докупил оборудование и приобрел в собственность еще одно здание, которое арендовал у соседнего предприятия. Там стояли ржавые тракторы и комбайны, вся инфраструктура развалилась, а рабочие вообще не понимали, что дальше делать и как жить. Я понял, что надо как-то защитить свои интересы, и потихонечку начал скупать акции за копейки. Так у меня оказался контрольный пакет, и мы забрали это предприятие. Естественно, металлом заниматься дальше не стали, не наш бизнес. Сейчас часть помещений мы сдаем в аренду, некоторые площади продали иностранцам.
- Вы продолжаете работать только на российском сырье?
- Поголовье российского скота резко сократилось, и внутреннее сырье на рынке сейчас дороже, чем импортное. Главной проблемой изначально стал развал колхозов. К середине 1990-х их прибрали к рукам шустрые люди, и с 1999 по 2001 год пошел достаточно серьезный прирост. Государство тут же взвинтило цены на зерно. А скота без зерна не бывает. И начался спад. Все перешли на импорт. И тут же ввели квоты. Раньше около 500 компаний ввозили мясо, теперь 15. Образовалась монополия, которая держит цены. Поэтому мы построили большой холодильник на 500 тонн и закупаем скот у бабулек, бывших колхозов, совхозов в регионах - у них дешевле.
- Не опасно это?
- Бабушка, прежде чем забить свою корову или продать ее на бойню, должна получить документы на животное, фактически паспорт. Чем болела и когда, что ела и т. д. Хотя не исключены подтасовки, но контроль достаточно жесткий. У нас тоже есть своя система: проверяем не только сырье на входе, но и на каждом этапе обработки.
Коровы все чувствуют
- Сотрудники много колбасы домой таскают?
- Комбинат оборудован системой видеонаблюдения, но постоянно приходится ловить за руку и увольнять людей. Мы даже провели анализ, установили «мертвые точки» у камер - туда работники завозят продукты, там колбасу в карман и обратно. Когда коллектив был маленький - психологическое давление и убеждения помогали, сейчас 130 человек. Буквально вчера один пытался подделать накладные и вывезти партию колбасы. В таких случаях мы привлекаем милицию, чтобы другим неповадно было. Но каждый ведь мечтает: «Всех ловят, а я проскачу». Мясо - это не железо. Можно в колбасу налить чуть больше воды. Да и коровы жилистые бывают - вес у нее один, а на выходе сырья мало. Вот и списывают килограммы, а на самом деле домой их тащат. Кроме того, с советских времен сохранилась психология: на комбинатах можно и нужно воровать. Но хочу вам сказать, что воруют и в Германии. Когда только начинали, немец нам дал установку: «Ребята, ищите мне тех, кто с мозгами, но чтобы не имели отношения к мясопереработке». Учить всегда легче, чем переучивать. Сейчас уже все не так. Наши главные технологи - люди новой экономики.
Сегодня в состав холдинга «Тополис» входят пять компаний, каждая из которых занимается своим направлением. Комбинату принадлежат десять магазинов в Коломне и множество автолавок, которые рассредоточены по городу. «Тополис» обеспечивает около 30% подмосковного рынка. Борис Григорьевич говорит, раньше было больше, но москвичи давят ценой.
- В Москве удается держать позиции?
- В Москве мы представлены только в отдельных магазинах. Автолавки наши в столицу не пускают. Я пару раз пытался решить что-то на уровне префектур, но мне четко сказали: есть решение чужих не пускать. Входной билет в сети - от $300 до $1000 на каждый продукт. А у нас 200 наименований. Крупные комбинаты имеют мощный финансовый ресурс - иностранные инвестиции, мы - нет. Вообще работа с сетями - это головная боль и отсутствие больших прибылей. Все крупные мясокомбинаты зарабатывают на средних сетях, на одиноких магазинах и на регионах. Крупные сети - это как реклама. Там иногда устраиваются акции, где продукты продаются ниже себестоимости. Поэтому мы предпочитаем работать с Рязанью, Тулой, Подмосковьем. В сутки выпускаем 10-12 тонн колбасной продукции, 2-3 тонны полуфабрикатов, большие надежды возлагаем на новое оборудование, на 30-40% поднимем обороты. Активно поставляем охлажденное мясо крупным комбинатам. Это сложный продукт, с ним много проблем - с Запада его не привезешь, дорого, поэтому заводы, выпускающие большие объемы, стараются с ним не связываться. С московской HoReCa тоже работаем. Чем вообще хороша HoReCa - рестораны не интересует цена, только качество. Они сами на нас выходят. Но уж если быть до конца честным - в России нет хорошего мяса.
- Если так, то чем же нас кормят дешевые рестораны?
- Скорее всего, они закупают на рынках мясо без сертификатов. Правда, еще раз говорю, очень хорошего мяса у нас нет нигде. Ведь в мире существуют специальные породы скота - молочный, мясной. У каждого свое предназначение. В России обычно все в одном: корову сначала доят, а потом, как надоест, режут.
- А анаболиками скот пичкают?
- На Западе есть раз личные, которые этим занимаются для больших мясокомбинатов. У наших хозяйств на это нет денег. Экологически чистая еда - как следствие бедности.
- Был у вас интересный проект халяльного мяса. Что с ним стало?
- Идею я украл в Голландии - мясные продукты для мусульман из правильно убитых животных. При забое, по нормам шариата, нужно прочесть молитву во славу Аллаху и использовать нож, а не ток.
- А сейчас на бойнях используется гуманный ток?
- Современные технологии все гуманны. Я в Германии видел завод, где свиней усыпляют. Думал, это требования «зеленых», а оказалось, все намного прозаичнее. В момент забоя у животного не происходит выброса в кровь адреналина, так мясо остается мягким и лучше хранится. Так вот голландский предприниматель поставлял халяльное мясо в Арабские Эмираты, Европу, Лондон. Там очень большие мусульманские диаспоры, которые сформировались за последние 10-15 лет. Они живут компактно по своим традициям. Когда я начал делать для России подобный продукт, то даже вышел на верховного муфтия и получил сертификат N1, разрешающий выпускать продукцию по мусульманским канонам. Но не пошло. Я не учел одного факта: в отличие от Европы наши мусульманские диаспоры плохо знают традиции ислама, им нужно рассказывать, что такое халяль. Продукт я выпустил, сделал хорошую упаковку, стал продвигать. В Казань хотел попасть - не пустили, говорят «нам своих надо кормить». В Москве, наоборот, в сети входил без «билетов». Продукт уникальный. Но когда я стал разрабатывать стратегию рекламной кампании, понял, что надо продвигать не продукт, а ислам. А это все-таки не мое дело. Причем у нас работал мусульманский контролер, который проверял качество забоя. Халяльную продукцию с нехаляльной одновременно выпускать нельзя. Поэтому утром на чистом оборудовании делали мусульманскую колбасу, вечером - обычную. Но проект пришлось временно заморозить.
- Мне всегда было интересно, кто вообще работает на скотобойнях?
- Я, откровенно говоря, на бойне сам был всего раза три-четыре. Просто не могу там находиться. Но есть те, кто спокойно работает. Это люди с крепкой психикой, из сельской местности родом. Они выросли в деревне. У каждого был свой поросенок, свои куры.
- Вы сами едите мясо после того, что видите у себя на производстве?
- В последнее время больше рыбу люблю. Но отторжения мясные продукты не вызывают. Хотя я четко знаю, что животные предчувствуют смерть. Свиньи нет, а коровы чувствуют. Глаза у них очень выразительные. Но каждый зарабатывает как-то на жизнь. Кто-то канализацию чистит - тоже не самая приятная работа, но нужная. Я считаю себя мясником, но в первую очередь управленцем: люблю и умею считать деньги. Однажды даже у жены забрал отложенные на долгожданную первую машину средства и купил мясорубку. Буквально из-под подушки. До сих пор мне припоминает.
- Вы организовали частное предприятие одновременно с мясными московскими гигантами. Почему они такие большие, а вы нет?
- Все гиганты - это бывшие советские комбинаты, которые со временем были акционированы и получили крупные иностранные инвестиции. Я же построил все с нуля. Таких предприятий всего пять-шесть штук.
- Уходить из бизнеса не собираетесь?
- Жизнь - сложная штука, и все в этом мире продается. Если завтра придет дядя и предложит хорошую цену за мой бизнес, я его продам. Я не сросся с ним. Рассуждаю рационально: тенденции к расширению предприятия есть, вижу большие перспективы, но делать из этого цель жизни не хочу.
«БИЗНЕС», N188(207) от 06.10.05
Своя лепта
Владимир Шорохов
Основатель и глава Фирмы «Лепта». Разработка и производство измерительных приборов для сельского хозяйства
ТЕКСТ: Аделаида Сигида
ФОТО: Дина Щедринская
Компания «Лепта» одной из первых в России стала делать влагомеры сыпучих продуктов для сельского хозяйства и перерабатывающей промышленности. Вначале это были влагомеры для зерна, потом появились влагомеры для круп, пиломатериалов, поточные влагомеры для использования в технологических процессах, а в ближайшее время должен появиться влагомер для сена и силоса: «Это все продается и покупается. И потому интересно знать, сколько там воды», - рассказал основатель компании Владимир Шорохов.
Погибшие направления
Владимир Васильевич Шорохов родился в селе Синодском Пензенской области. После окончания физического факультета Казанского университета по распределению попал в город Пущино, где в Институте биологической физики АНСССР занимался изучением биологического действия электромагнитных полей.
- По этой теме защитил диссертацию, а когда настали голодные времена, вместе с тремя научными сотрудниками основал фирму по разработке приборов для ультразвукового исследования кожи. В Академии наук было много интересных разработок, но никакой схемы внедрения этих разработок не существовало и, к сожалению, не существует по сей день. У нас была разработка, на которую СССР потратил 4,5 млн. рублей, и в 1991 году всего 200 тыс. не хватило, чтобы довести работу до конца и провести клинические испытания. Мы пробовали производить подобные приборы, продавали их в медицинские учреждения. Однако внедрение приборов продвигалось с трудом, денег у российского здравоохранения не было. Вскоре один из учредителей уехал в Америку, второй уехал, и фирма закрылась. Мне пришлось некоторое время торговать ширпотребом, хоть я и оставался старшим научным сотрудником института.
Через год Владимиру Васильевичу попалась на глаза разработка из области сельского хозяйства:
- Один инженер у нас в лаборатории, постоянно что-то изобретал. Звали его Александр Леонидович Горохов. Однажды он сконструировал влагомер зерна. В СССР был влагомер «Колос», разработанный и производившийся серийно еще в 1970-е годы. Хороший влагомер, но к тому времени он уже не выпускался. Влагомер Горохова отличался от «Колоса» тем, что был современнее и проще в обращении. В эти годы в стране было невозможно купить влагомер: советский завод закрылся, а импортных влагомеров тогда еще не привозили. Возник вакуум, и это натолкнуло нас на мысль заняться производством влагомеров. В 1993 году я зарегистрировал фирму «Лепта» - это древнегреческая монетка. Самая мелкая, но все равно полезная. Относительно названия нисколько не сомневался, и до сих пор не жалею. Что касается названия влагомера, то А. Л. Горохов решил назвать его «Фауна». До сих пор все спрашивают: почему «Фауна»? Логичнее было бы назвать влагомер «Флора». Объясняется все просто: Александр Леонидович картавит, «р» не выговаривает.
Внедрение влагомера начали с просмотра тематических газет.
- Вышли на Всероссийский институт зерна, принесли им наш прибор. Вначале сотрудники института отнеслись к нам с подозрением, дескать, мы всю жизнь этим занимаемся, а тут пришли новички и пытаются делать какие-то приборы. К тому времени к разработке прибора уже подключился профессиональный метролог с большим опытом работы в приборостроении - Александр Иванович Макаров. Он, как и все его коллеги, показался нам редкостным крючкотвором и занудой - именно такое впечатление производят метрологи на непрофессионалов. Однако именно благодаря его квалификации прибор был доведен до кондиции по показателям назначения.
В Институте зерна провели испытания. Все заявленные характеристики подтвердились. Оставалось только найти покупателей и организовать производство.
Письма счастья
- Мой однокурсник работал в Казани на предприятии «Татрапс», которое занималось продвижением рапса в Татарстане. Он предложил привезти наш прибор в Казань, показать его директору и главному агроному. Две недели они испытывали наш влагомер. Наконец решили, что прибор их устраивает, и заключили с нами договор на производство 200 влагомеров.
На полученные в счет предоплаты деньги Владимир Васильевич заключил договор на изготовление пресс-форм и литье пластмассовых деталей с Институтом биологического приборостроения в городе Пущино.
- В те годы работать в основном приходилось ногами, - рассказал Шорохов. - Александр Леонидович давал мне список деталей, и я с этим списком ехал на радиорынок в Москву. Машины у меня тогда не было, надевал на плечи рюкзак и в любую погоду, в дождь и снег, ехал за 120 км, загружался деталями - и обратно в Пущино. Нашел у себя в городе несколько монтажников и монтажниц, выдавал им электронные компоненты и платы. Не спрашивал, где они их паяют, на работе или дома. Главное, что через две недели они приносили готовые сборки. Затем мы отдавали комплектующие двоим сборщикам, которые уже окончательно собирали прибор. Упаковку заказывали на нашей Пущинской типографии. Благодаря такой «скромной» технологии производства на полученные у «Татрапса» деньги мы вместо 200 приборов сделали 500.
Шорохов стал искать покупателей на оставшиеся 300 приборов:
- Знакомые компьютерщики из института распечатали мне списки сельхозпредприятий России, взятые из какой-то базы данных, с адресами и телефонами. Я сочинил сопроводительное письмо на прибор, нанял пятерых девочек подписывать конверты. Целый день изучал списки, выбирал такие сельхозпредприятия, которые были достаточно крупными и находились в основных зонах произрастания зерна - Черноземье, Краснодарском крае, Ростовской области. Расчет был элементарным: в стране 90 регионов, из которых как минимум 50 - зернопроизводящие. В каждом регионе по 20 районов, в каждом районе не менее 20 хозяйств. Таким образом, выходило, что у нас в России 20 тыс. потенциальных покупателей.
В городе Пущино почтовых ящиков мало и всего одно почтовое отделение. Чтобы не «затоварить» его таким объемом корреспонденции и избежать нездорового интереса, Владимиру Васильевичу пришлось посылать своих людей с сумками писем в соседние города.
Когда пришло время получать ответы, выяснилось, что в России не так уж много желающих купить влагомеры:
- В 1993 году во многих хозяйствах еще были советские влагомеры, до сих пор в некоторых совхозах можно увидеть «Колос». Правда, он уже морально устарел и выглядит как музейный экспонат. А некоторые агрономы считали, что влагомер им просто не нужен, - дескать, я пшеницу беру на зуб и так определяю влажность с точностью до 1%.
Тем не менее Владимир Васильевич не отчаивался и продолжал слать письма.
- Даже если ничего не получается, сделай еще один шаг, еще одно усилие над собой. Результат в конце концов обязательно будет, что-то где-то сработает. Пусть даже не сейчас, а через несколько лет. Ко мне до сих пор обращаются знакомые знакомых тех людей, которым я послал письма в 1993 году.
Сопротивление элеваторов
Наконец на влагомер стали появляться покупатели.
- Влажность необходимо определять при закладке зерна на хранение, при размоле. Необходим влагомер и при операциях купли-продажи. Очень большое сопротивление нам оказывали элеваторы, которые брали зерно на хранение или покупали. На каждом элеваторе есть лаборатория, которая измеряет влажность зерна и выдает заключение. Его правильность рядовому производителю проверить крайне сложно. Благодаря этому элеватор мог купить зерно дешевле его реальной стоимости. Когда сельхозпроизводители обзавелись нашими приборами и стали сверять показания влагомера с показаниями лаборатории, элеваторы стали заявлять, что прибор плохой, что он неправильно измеряет. Тогда мы сертифицировали наш влагомер и добились включения его в Государственный реестр средств измерений. И все же, согласно российским ГОСТам, в случае взаимных расчетов арбитражными судами признаются только измерения с помощью сушильного шкафа, которым можно пользоваться исключительно в лабораторных условиях. Наш влагомер - полевой, им агроном может пользоваться прямо на месте, - объяснил Владимир Васильевич.
На каждую сотню писем приходилось два-три заказа. Отправить влагомер заказчику было непросто.
- Это сейчас обращайся в транспортную компанию, и тебе что угодно в любую точку России или даже мира довезут. А тогда надо было нести влагомер на почту, упаковывать его, стоять в очереди. Для этого мне пришлось нанять еще двух женщин. Чуть позже в одном из институтов появился факс, и я стал рассылать по факсу часть предложений. Заполнял бесплатные купоны на объявление в газете «Крестьянская Россия». Участвовал в большом количестве выставок - до Владивостока не доехал, но в Тюмени был. Самые эффективные выставки проходили в регионах, самые неэффективные - в Москве. Хорошо, когда на выставку приходят люди, которые представляют какой-нибудь совхоз. А кто из региона поедет в Москву на выставку на ВВЦ? Как правило, только тот, кто сам в ней участвует.
Около 90% влагомеров покупали совхозы, остальные 10% приходились на перекупщиков, которые занимались комплектованием лабораторий.
- Сейчас мы прямых контактов с совхозами практически не имеем, - рассказал Владимир Васильевич. - Продаем влагомеры через посредников. Они начали позже появляться. В целом можно сказать, что мы довольно легко вошли в этот рынок благодаря отсутствию связей с зарубежными производителями влагомеров.
Родственники в Бобруйске
В начале 1990-х Шорохову удавалось продать в год от 1000 до 1500 влагомеров. Но через три года в «Лепте» неожиданно обнаружили, что пресс-форма рассчитана всего на 5 тыс. экземпляров пластмассовых деталей.
- Когда я заказывал пресс-формы, то не очень разбирался в том, из какого металла ее надо делать. В один прекрасный день мы обнаружили, что ни одного корпуса на этих пресс-формах сделать больше не сможем, и это было для нас полной неожиданностью. Изготовление новых пресс-форм требовало больших вложений, а денег у нас не было. Я в те годы состоял в ассоциации «Хлебопродуктпрогресс», которая занималась в том числе и коммерческой деятельностью. Мы заключили с ассоциацией договор: они дают нам денег на пресс-формы, а мы рассчитываемся с ними готовой продукцией по себестоимости.
Заодно Владимир Васильевич решил изменить форму прибора - сделать его более эргономичным и привлекательным по дизайну. Даже заказал разработку дизайна одной из московских компаний.
- К сожалению, этот опыт оказался неудачным. Дизайнер думает прежде всего о реализации своих творческих идей, а не о том, будет ли удобен такой прибор для потребителя и сколько он будет стоить в производстве.
Разработку дизайн-проекта в конце концов произвели собственными силами, разместили заказ на изготовление новых пресс-форм на одном из предприятий Серпухова. К этому времени влагомеры стали покупать Украина и Белоруссия.
- На белорусский рынок мы вышли отчасти и благодаря тому, что мои родственники живут в Бобруйске, - рассказал Владимир Васильевич. - Когда я приезжал к ним в гости, старался несколько раз съездить из Бобруйска в Минск. До вечера успевал обойти и обзвонить несколько крупных организаций, связанных с сельским хозяйством, из телефона-автомата, сотовых тогда еще не было. Встречался со специалистами, показывал прибор в работе. Так у нас появились первые клиенты в Белоруссии. Чуть позже мы внесли наши влагомеры в белорусский реестр средств измерения. С Белоруссией проблем не было, зато, когда мы захотели внести влагомер в украинский реестр, пришлось преодолеть очень много сложностей.
Волгодонский конкурент
В середине 1990-х у компании появился первый серьезный конкурент.
- Однажды в Пензе я случайно увидел прибор, который был копией нашего. Оказалось, что такие приборы делает предприятие из города Волгодонска Ростовской области. Мы купили у них прибор через посредника и с интересом его изучили. Конкуренты передрали влагомер в точности, воспроизвели даже все орфографические ошибки, которые были у нас в инструкции. Но одно отличие у волгодонского прибора все-таки было: у него был клееный корпус, тогда как у нашего - цельный. Было понятно, что на пресс-формы у конкурирующей организации денег не было. А это значило, что себестоимость их приборов была значительно выше.
Я связался с Ростовской машиноиспытательной станцией и предложил им продавать в Ростовской области наши приборы по существенно более низким ценам. Конкурент разорился, а через год директор фирмы, которая скопировала наш влагомер, приехал на автобусе в Москву за товаром. Я с ним встретился. В качестве компенсации за использование нашей разработки он предложил мне по сходной цене 5 тыс. потенциометров, которые ему теперь были не нужны, а нам как раз необходимы. Раньше потенциометры делали на заводе в Иркутске, но к тому времени завод закрылся, и потенциометры купить стало негде. Перед тем как закрыться, завод взял у меня предоплату, но потенциометры сделать не успел и предложил расплатиться косметикой. Так что потенциометры в тот момент оказались как нельзя кстати.
Сейчас влагомеры делают около пяти производителей.
- Некоторые производят аналоги наших влагомеров. И хотя все свои приборы мы теперь патентуем, доказать авторские права чрезвычайно сложно.
В середине 1990-х стали появляться зарубежные конкуренты - финские, японские, немецкие и даже украинские влагомеры. Наибольшую опасность для «Лепты» представляли финские приборы: они были близки по качеству, но при этом почти в два раза дороже.
- Нам пришлось подстраиваться под финнов, - рассказал Владимир Васильевич. - Например, показания влажности зерна зависят от температуры. Финны сделали автоматическую термокомпенсацию. Реальной прибавки в точности это не дает, но зато финны стали писать об этой функции в своей рекламе. Нам пришлось делать то же самое. Такая же ситуация с ручной коррекцией показаний влажности.
По словам Владимира Васильевича, погрешности в измерении влажности зерна бывают, но они зачастую зависят не от прибора, а от региона.
- В разных местах зерно имеет разную массу, есть понятие «натура зерна». Из-за «натуры зерна» вместо 12% влагомер может показать 14%. Но сделать влагомер более точным невозможно. До сих пор среди россиян бытует предубеждение, что зарубежные приборы лучше отечественных, а уж если приборы сделаны в Японии - значит, они самые точные! На самом деле японские влагомеры не лучше наших. Они дороже.
Один раз Владимир Васильевич чуть не разорился - в 1998 году его подвел один белорусский предприниматель.
- Он брал у нас на реализацию 30% от общего объема производимых приборов. Приборы были включены в какую-то коммерческую схему, по которой он получал за эти приборы зерно у сельхозпроизводителей и сдавал его на переработку на спиртзаводы. Изменение белорусского законодательств в сфере оборота алкогольной продукции привело к тому, что этот предприниматель разорился и треть нашей годовой продукции осталась неоплаченной. Я искренне верю, что он действительно не смог отдать нам деньги, хотя очень этого хотел. Мы слишком ему доверяли, поэтому даже не стали предпринимать никаких шагов, чтобы выяснить, так это или не так. Но мы выжили, и это свидетельствовало о том, что мы к тому времени уже были довольно устойчивы.
Прибор по разнарядке
Во второй половине 1990-х появился производитель влагомеров в Новосибирске, а затем еще несколько отечественных компаний.
В это же время на мировом рынке стали преобладать цифровые влагомеры. Владимир Васильевич заказал разработку первого цифрового российского влагомера оборонному предприятию в Тульской области. Назвали влагомер «Фауна-М». Затем появились влагомер круп «Фауна-ВК» и влагомер пиломатериалов - «Фауна-ПМ». Например, при производстве ДСП необходимо определять влажность опилок.
Два года назад запустили в производство влагомер для поточных зерносушилок «Фауна-П».
- Остро стояла проблема контроля влажности зерна в процессе сушки. Одно из предприятий Тверской области обратилось к нам с предложением сделать подобный влагомер. Сейчас уже выпускаем его серийно.
Сегодня половина продаваемых в России влагомеров - отечественного производства, вторая половина - финского. Несколько процентов занимают японские и другие дорогие влагомеры. Они появляются в российских хозяйствах самым загадочным образом.
- Лет пять назад я приехал на выставку в один из южных регионов, - рассказал Владимир Васильевич. - Подошли к моим приборам два человека, один другому говорит: «Ты хотел влагомер. Покупай». А тот отвечает: «Я не могу, нам уже разнарядка пришла». Оказалось, что управление сельского хозяйства закупило 2 тыс. дорогих американских влагомеров и стало втюхивать их хозяйствам по две-три штучки. Из-за этого у меня в этом регионе два года влагомеры не покупали. Сейчас почему-то не покупают наши влагомеры в Пермской области. Я думаю: почему? Нам не хватает человека, который изучал бы рынок влагомеров, его анализировал.
Несколько лет назад произошел такой случай: в один из регионов приехал дилер зарубежной фирмы, собрал в Доме культуры всех ведущих агрономов и провел перед ними сравнительные испытания влагомеров. В ходе испытаний выяснилось, что влагомер «Фауна» ничего не показывает. Хорошо, что среди этих агрономов были наши знакомые. На следующий день звонят мне, рассказывают: «Провели испытания, ваш влагомер ничего не показывает». Я говорю: «Как ничего? Совсем ничего?» Послал в этот регион своего сотрудника разбираться. Он приехал, попросил протоколы испытаний. Оказалось, никаких протоколов не имеется. Просто человек стоял на трибуне, в зале сидели агрономы, он производил с приборами какие-то манипуляции и комментировал: «Зарубежный влагомер показывает такой процент влаги. А вот отечественный ничего не показывает». В общем, разыграл целый спектакль, но многие поверили, и влагомеры в этом регионе у нас потом еще долго плохо покупали.
Гарантия на влагомеры «Фауна» составляет 18 месяцев. За год ломаются три-пять влагомеров при объеме производства несколько тысяч штук.
- Мы соглашаемся обменять влагомер только в том случае, если его корпус не поврежден. Когда люди звонят, они говорят, что корпус целый и влагомер сам сломался, а потом присылают раздавленный и начинают уверять, что его раздавили во время пересылки. На самом деле во влагомере просто нечему ломаться.
Пенсионер с машиной
Сейчас в «Лепте» работают всего несколько человек - директор, главный инженер, главный метролог, коммерческий директор, конструктор, бухгалтер и два сборщика. Есть еще двое разработчиков, которые в постоянном штате не числятся.
- Один разработчик работает по аналоговой части, другой - по цифровой. Хотя сейчас все влагомеры цифровые, аналоговая составляющая в них все равно сохранилась. Наши сборщики до сих пор работают на дому. Есть мнение, что работа на дому низко оплачивается. Я своим работникам плачу хорошо. Один наш сборщик, пенсионер, недавно купил себе машину. Нам тоже выгодно: при таких условиях накладные расходы не превышают 15%. Нет смысла организовывать свое собственное производство - всегда найдутся предприятия, которые сделают это лучше нас. Пластмассовые корпуса мы заказываем в Серпухове, электронику - в Москве, упаковку - в Пущине. У нас в аренде находятся только лаборатория, склад и офис. Для испытания влагомеров пришлось покупать немецкое оборудование.
Сезон влагомеров - со второй половины апреля до начала октября. Все остальное время фирма занимается разработками и производством. Этой зимой компания планирует разработку влагомера для силоса и сена - его часто спрашивают, а никто из отечественных производителей таких влагомеров пока не делает.
- Мы готовы объявить конкурс на разработку экспресс-метода или портативного прибора для определения содержания белка в пшенице. Если Россия присоединится к ВТО, нашей стране придется отказаться от определения содержания клейковины и перейти к измерению количества белка. И тогда такие приборы станут востребованными на рынке. Сейчас подобных приборов нет не только в России, но и вообще в мире. Применяется дорогое спектральное лабораторное оборудование или громоздкий химический метод. Фермер собрал урожай, заказывать исследование в специализированной лаборатории довольно дорого и хлопотно, создавать свою лабораторию - нерентабельно, да и специалистов не везде можно найти.
Владимир Васильевич уверен, что Кулибины в России найдутся и полевой определитель белка будет создан. Изобрели ведь недавно по заказу фирмы инклинометр-регистратор, который измеряет отклонение вертикальной поверхности.
- Теперь любой строитель или дачник может закрепить его на стене или на другом элементе строительной конструкции и увидеть, стоит она вертикально или отклоняется от вертикального положения. Результаты измерений угла наклона фиксируются в памяти прибора, и таким образом всю информацию за период до полугода можно считать с помощью компьютера и использовать для принятия инженерных решений.
По словам Владимира Васильевича, на рынке влагомеров сейчас наступила стабильность.
- Количество производимых нами влагомеров не падает, но и не растет такими темпами, как в 1997 году. Рынок насытился, за эти годы многие уже купили себе влагомеры, да и производителей теперь достаточно. Учитывая большой опыт в приборостроении и потенциал специалистов, работающих на предприятии, мы постепенно осваиваем смежные сферы деятельности и готовимся в ближайшее время выйти на рынок с новыми приборами.
«БИЗНЕС», N189(454) от 10.10.06
Авто требует жертв
Дмитрий Ломаков
Владелец Музея Ломакова. Частный музей старинных автомобилей и мотоциклов
ТЕКСТ: Николай Фохт
ФОТО: Евгений Дудин
Дмитрий Ломаков, директор одноименного музея старинных автомобилей и мотоциклов - безусловно, удивительный человек. По нынешним временам просто нереальный. Почти мифический.
Самостоятельно взваливший на себя ношу, предварительно эту ношу придумав и реализовав. Первый в России частный музей - серьезное и громоздкое предприятие. Чтобы обеспечить функционирование этого предприятия, Ломаков тратит, как я понял, все свое время - не свободное, а вообще все.
Сточки зрения извлечения прибыли это дело неблагодарное заведомо: по определению и по закону. Но детище семьи Ломаковых требует настоящего бюджета - живого, серьезного. Музей сам зарабатывает деньги на себя (на продаже билетов) плюс предоставляет ряд сервисов, пополняющих бюджет. И, разумеется, привлекает спонсоров, инвесторов и т. д. Точнее, старается привлекать… Как бы то ни было, Ломаковка живет, принимает посетителей, радует знатоков и детей с 1999 года.
Цена раритета
Ломаковский музей - недалеко от метро «Люблино», на Краснодарской улице. Рядом - торговый комплекс «Москва», совсем под боком - кафе «Минутка». Говорят, место хорошее - Т-образный перекресток, все такое. Наверное.
Хорошая ограда, охранник. Потом и Дмитрий Ломаков появляется.
Мы прошлись по музею и территории, которая музею принадлежит. Если бы мы не беседовали пару часов перед этим, если бы Дмитрий не рассказал про все, я бы сказал: хаос. Но теперь, когда уже многое знал, виделась мне чрезвычайно сложная конструкция, как бы частично замороженный объект, заархивированная экспозиция, готовая развернуться в любое удобное время. А почему прямо сейчас неудобное? Ну, вот об этом мы и говорили с Дмитрием Ломаковым.
- Дмитрий, что сегодня представляет собой музей как предприятие?
- Сегодня в музее работают три человека, включая меня. Должность билетера совмещена с должностью смотрителя зала. Зарплата - около 5000 рублей. Разумеется, приходится выполнять и другие функции - дворником быть, например.
- Справедливости ради надо сказать, что цена входного билета - 100 рублей для взрослого и 50 для ребенка - достаточно высока. С учетом, что помещение не отапливается (осенью и зимой это, в общем, проблема), нет буфета, нет каких-то обычных для государственного, например, музея вещей. Не отпугивает это посетителей?
- А я не считаю, что цена высокая. Хотя бы потому, что доход от продажи билетов покрывает стоимость не всех даже коммунальных услуг - электричество, водопровод и телефон, а, скажем, на отопление уже нету.
- А от билетов какой доход?
- За несколько лет наблюдаю такую статистику: в среднем в день 10-20 посетителей. Месячный доход колеблется от 20 тыс. до 28 тыс. рублей. Но кроме коммунальных услуг, вы понимаете, еще есть масса потребностей у музея. Кроме поддержания этого 500-метрового зала, первого из десяти по проекту, нужны средства на развитие, на благоустройство. Все это деньги, которые надо найти, надо заработать - от государства, от города мы ничего, ни копейки не получаем. Вон дорожку до входа недавно забетонировал - обошлось в 9500 рублей. Чтобы музей полностью формировал бюджет от продажи билетов, они должны стоить не 100, а 700 рублей. И то на все не хватит.
Мировой опыт подтверждает: нет рентабельных музеев, ни частных, ни государственных. Даже самые успешные, самые богатые музеи работают без плюса. Я переписывался с крупнейшими автомобильными музеями мира - там есть пожертвования, гранты, там есть возможность устраивать специальные акции. У меня элементарно нет средств, чтобы поставить одного человека у входа, организовать ресепшн для подобных акций. Чтобы с каждым посетителем можно было работать.
Музей в финансовом смысле это черная дыра. То есть даже если собирать по 700 рублей за билет, этого мало. Наш музей уникальный, я бы даже сказал, академический: тут не просто старинные автомобили - детали в выставочных экземплярах аутентичные. По нашим экспонатам можно изучать историю автотехники, вообще развитие конструкторской мысли первой половины XX века. Так вот, реставрация одного старинного музейного автомобиля стоит от 300 тыс. до 700 тыс. рублей. И отремонтированный автомобиль нужно поддерживать в хорошем состоянии.
- Сколько экспонатов в музее?
Читать бесплатно другие книги:
