Король Треф Седов Б.
Семка оказался дома и, увидев меня, сильно обрадовался и стал заманивать к столу, на котором по случаю выходных была расставлена какаято очень аппетитная еврейская хавка и несколько бутылок с разноцветными домашними наливками. Семкина жена Райка, одетая в китайский халат с драконами, шныряла в кухню и обратно, нося тарелки и закуски.
Я решительно отказался от угощения, сославшись на неотложные дела, и, выразительно посмотрев Семке в глаза, качнул головой в сторону двери. Семка понимающе кивнул и, накинув куртку, вышел со мной.
Мы отошли от ярко освещенного крыльца, и Семка по-деловому спросил:
— Ну, что случилось?
Сам он был, как и я, питерским и в то время, когда жил в Совке, занимался какими-то темными делами. Бандитом он, конечно, не был, но за время нашего знакомства показал себя человеком достаточно решительным и вроде бы даже способным на риск. Так что, в какой-то мере, я мог на него положиться.
— Сема, хочешь заработать пятьсот баксов за полчаса? — спросил я с ходу, чтобы не тратить время на лишние вступления.
— Смотря как, — резонно ответил Семка, — если ты хочешь, чтобы я проник в главную кладовую Манхэттен Банка, это будет стоить дороже.
Мы посмеялись, затем я на полном серьезе сказал ему:
— Сема, нужно пробить мою хату. По-моему, меня там ждут.
— А кто?
— Я не знаю. Но чувствую, что не голые девушки.
— Та-ак, — протянул Семка и задумался на минуту.
Я ему не мешал.
— Так, — повторил он, — значит, так. Давай мне твои ключи. Я иду туда и притворяюсь пьяным. Начинаю ломиться в твою дверь, звать тебя, поднимаю шум, а там видно будет. Полицию никто вызывать не станет, потому что у меня затаривается весь микрорайон и все твои соседи знают меня в лицо. В крайнем случае, если увидят, то посплетничают пару дней, что Сема Миркин напился пьяный. Этим все закончится. Годится?
Я подумал и сказал:
— Годится. Только будь осторожен, Сема, я не хочу, чтобы твои дети остались сиротами. Я ведь и сам не знаю, что там у меня дома происходит. Может, и ничего. Может быть, мне все показалось. А может — и нет.
— Ну все, я пошел. Ты жди меня здесь. Если что, отдашь деньги вдове.
— Тьфу-тьфу-тьфу, — замахал я руками, — типун тебе на язык!
Семка усмехнулся и растворился в сумерках Бруклина.
Я вздохнул и вошел в дом.
Райка, увидев, что я вернулся один, всполошилась:
— Это куда это Сема отправился на ночь глядя? На столе все стынет, а он направляет свои ноги неизвестно куда! Вася, куда он пошел, скажи мне, я его жена и должна знать!
Я засмеялся и ответил:
— Успокойся, Рая, он скоро вернется.
— Я знаю, как он скоро вернется! В восемьдесят девятом он вот так же вышел по делам, знаю я его дела, а вернулся только через четыре года с конфискацией. А ты мне будешь говорить, что он скоро вернется.
И она, гремя посудой, пошла на кухню. Я взглянул на телевизор, где несколько мускулистых девушек показывали, как нужно следить за фигурой, и вышел на улицу. Хотелось побыть одному и обдумать происходящее.
Но обдумывания не получилось.
Когда я уселся на Семкину пластиковую скамью за двести долларов, стоявшую рядом с входной дверью, и, закинув руки за голову, посмотрел на темное звездное небо, то увидел там улыбавшуюся Настю.
В последнее время такое случалось со мной часто.
Стоило только задуматься ни о чем или просто отвлечься от ежедневных однообразных мыслей, как в памяти всплывал образ милой таежной девушки, которая смогла расколоть каменную корку, уберегавшую мое холодное сердце от никчемных волнений. Она смогла вдохнуть в него свою любовь, и я с удивлением и радостью почувствовал, что и сам способен, оказывается, на настоящую нежность и настоящую любовь.
Я часто вспоминал драгоценные моменты нашей короткой совместной жизни и каждый раз чувствовал, как в моей груди всплывает что-то горячее, поднимается обжигающей волной к горлу и готово вылиться кипящими в глазах слезами, но…
Я не умел плакать.
Точнее, когда-то умел, конечно же, но разучился. Все дети умеют плакать, но прошло время, и мои глаза стали оставаться сухими при любых обстоятельствах. Не знаю, хорошо это или плохо, ведь говорят же люди — поплачь, легче станет. Может быть, это и так, но мне в зрелом возрасте не приходилось испробовать этот способ облегчения на себе.
Прежде я не задумывался о том, что значат некоторые слова, но после того, как потерял Настю, которая стала для меня теплым и нежным светом и источником радости и настоящего желания жить, а не простого инстинкта энергичного шевеления, как это было до встречи с ней, все изменилось.
Сотни раз до этого я произносил простое слово «никогда» и только теперь понял, какой страшный и безжалостный смысл скрыт в нем. Я никогда не увижу Настю. Я никогда не услышу, как она шепчет ласковые слова, согревая мое ухо дыханием. Я никогда не увижу, как она ярким солнечным днем купается в таежном ручье, со смехом брызгая на меня водой…
Я никогда не обниму ее, погружаясь в теплое озеро настоящей ласки и настоящей нежности, которые я познал только в ее объятиях.
Никогда.
Однажды, вспомнив, как Настя, держа мою голову на коленях, гладила меня по лицу и шептала какие-то древние слова любви, я ужаснулся тому, что все это абсолютно недостижимо теперь, и в приступе невероятной жалости к ней и к самому себе почувствовал, как защипало глаза. И я попробовал заплакать. Ничего из этого не вышло. Я кривил лицо, с усилием зажмуривался, пытаясь выдавить из глаз хоть одну слезинку, и все напрасно. Я не мог плакать.
Но зато теперь я знал, что я могу, умею любить.
Настя научила меня этому. И, вспоминая иногда своих многочисленных женщин, я удивлялся тому, как иной раз принимал неудержимый азарт собачьей свадьбы за настоящее глубокое чувство. Конечно, это было приятно и здорово. Не зря же это называют основным инстинктом. Но только с Настей я узнал, что такое наслаждение истинной близостью мужчины и женщины. И теперь этого не будет никогда.
Наверное, я ошибаюсь, в отчаянии думая, что больше не встречу такой женщины. Конечно же, невозможно, чтобы на всей Земле только она одна обладала даром настоящей любви. И не исключено, что мне повезет и я снова встречусь с той, которая будет знать этот волшебный и мудрый язык, но это будет не Настя. И я боюсь того, что буду вспоминать о ней, обнимая другую, которая тоже сможет затронуть самые нежные и тайные струны моей души.
Я вздохнул и проводил глазами медленно проехавший мимо меня «Фольксваген Жук», за рулем которого сидел молоденький оболтус. Его обнимала за разные места светловолосая девушка, и на лице оболтуса была смесь удовольствия и беспокойства. Он понимал, что нужно выбрать что-нибудь одно — или управление машиной, или молодые прелести, которыми девушка активно прижималась к нему. А иначе это могло закончиться, как в анекдоте. Машина — в канаве, руль — в руках оболтуса, а его откушенный член — в зубах у девушки. Осторожно, молодой человек, береги себя, подумал я и посмотрел на часы.
Прошло полчаса.
Потом прошло еще десять минут.
И когда часы на моей руке показали половину десятого, а это значило, что Семка ушел час назад, я решительно встал с гостеприимного еврейского дивана и, заглянув в кухню, фальшиво зевнул и с деланым равнодушием сказал Райке:
— Что-то Семка застрял! Пойду посмотрю, как он там, может, чем помочь надо.
Райка мрачно покосилась на меня и снова уперлась в телевизор, где по русскому каналу шла «Санта Барбара».
Когда я вышел на улицу, было уже темно.
На душе у меня скребли кошки, и я сильно подозревал, что втянул Семку в совсем не нужную ему заблуду. И дай бог, чтобы для него это все кончилось без особых проблем. Иначе Райка мне горло перегрызет и будет совершенно права.
Я внимательно огляделся и пошел в сторону своего дома пешком.
Зорко глядя по сторонам и останавливаясь, если мне что-то не нравилось, я медленно шел по Скул Драйв. До моего дома оставалось метров сто. Шагнув в темный простенок между забором и трансформаторной будкой, я стал изучать обстановку.
Перед домом стояли три машины. Все они были мне знакомы. А вот чуть в стороне, в тени огромного дерева, стоял какой-то совершенно посторонний микроавтобус «Форд», и в нем светился огонек сигареты. За рулем был виден темный силуэт. Кроме этого человека, в автобусе больше никого не было. Я потрогал «Беретту» под мышкой и осторожно двинулся в ту сторону. Когда до «Форда» осталось не более десяти метров, я нагнулся и начал подкрадываться к нему, касаясь кончиками пальцев земли. Подобравшись к «Форду» с правой стороны, я медленно поднялся, чтобы разглядеть того, кто сидел за рулем.
Осторожно высунувшись над краем окна, я увидел тускло освещенный далеким уличным фонарем профиль водителя. Он поднес к губам сигарету и глубоко затянулся. Закусив губу, я присел.
В моей голове вихрем понеслись предположения, но все они не стоили и ломаного гроша. Ничего не срасталось. Если это те же люди, которые заплатили Алексу за то, чтобы он меня сдал, то зачем им Алекс? Можно было обойтись и без него. Если это те, чьи дружки подохли в раздавленном на трассе «Галанте», то зачем было выжидать две недели и жечь бензин? Можно было попытаться схватить меня сразу. А если это опять люди Алекса, то… Если это люди Алекса, то я полный кретин. Надо было грохнуть его до кучи, да и все дела. Но мне всетаки не верилось, что это продолжение истории с Алексом. В общем, голова моя заскрипела и отказалась думать дальше. А когда не можешь думать, надо трясти.
В это время раздался звук открывающейся двери подъезда.
Я присел на корточки и утиным шагом перебрался к заднему бамперу. Вышедший из подъезда человек, не таясь, подошел к «Форду» и, открыв правую дверь, уселся рядом с водителем. Дверь он оставил открытой. Вынув пистолет, я подкрался к открытой двери и услышал конец русской фразы, сказанной только что пришедшим человеком:
— …ждать так долго. Если Знахарь не придет, этого нужно будет убрать, а дальше действовать по обстановке.
Опять — Знахарь! Что же это происходит, черт побери?
Водитель ответил:
— Да, Горелый, пожалуй, ты прав. Возвращайся к Максиму и ждите еще десять минут. А дальше — как сказал.
«Этого» — значит, Семку. Это они, падлы, Семку решили списать! Смять и выкинуть, как ненужную бумажку! Да кто они такие, чтобы между делом хладнокровно убивать случайных людей? Все, решил я, хватит наблюдать и прятаться. Пора действовать.
Я встал и, сделав шаг, оказался вплотную к открытой двери «Форда». Схватив Горелого левой рукой за шиворот, я воткнул «Беретту» ему под челюсть и негромко сказал:
— Одно движение, и ты останешься без мозгов. А дальше все произошло совсем не так, как я хотел.
Водитель изумленно разинул рот, выронив дымящуюся сигарету, и вдруг резким движением сунул правую руку под мышку.
Я нажал на спуск, и в «Форде» прозвучал негромкий хлопок.
Голова Горелого дернулась, на макушке вздыбились волосы, и в потолок микроавтобуса ударил фонтан кровавой дряни.
В этот момент водила выдернул из-за пазухи пушку. Я быстро перевел пистолет на него и выстрелил ему в грудь. Выронив пистолет, водила горестно всплеснул руками и повалился на руль. Стараясь не испачкаться в крови и мозгах, я столкнул Горелого на пол и захлопнул дверь, а потом, быстро обойдя «Форд», проделал ту же операцию с водилой. Ткнувшись мордой в педали, он застонал, и я, сжав зубы, выстрелил ему в затылок.
Стараясь не очень шуметь, я осторожно захлопнул водительскую дверь «Форда», и теперь любой прохожий мог увидеть в темноте обычный пустой микроавтобус, не привлекавший никакого особого внимания.
Убрав «Беретту» в кобуру, я направился к подъезду. К счастью, мои окна выходили на противоположную сторону, и при всем желании остававшийся в моей квартире Максим не мог видеть того, что происходило перед домом.
Войдя в подъезд, я начал подниматься по лестнице, обдумывая свои дальнейшие действия. Этот Максим, который ну никак не может знать, что вместо Горелого увидит меня, даст мне несколько нужных секунд, чтобы я успел его убить. Вообще-то лучше было бы его ранить, чтобы он перед смертью объяснил мне, тупому, что же такое происходит, но уж это — как выйдет.
Поднявшись на третий этаж и встав перед своей дверью, я увидел, что она не захлопнута, а просто прикрыта. Тогда я вынул «Беретту» и, держа ее стволом вниз, тихо толкнул дверь пальцами. Она медленно отворилась, и я увидел Семку, сидевшего на стуле посреди комнаты. Его рот был замотан скотчем, а из правой ноздри опускалась струйка крови.
Белобрысый Максим в это время стоял, пригнувшись, за Семкиной спиной и что-то там делал. Заметив, что дверь открылась, он поднял лицо и, увидев меня, с неожиданной быстротой обхватил Семку левой рукой за шею и вздернул его со стула. В правой руке у него был пистолет, который он тут же приставил к Семкиной голове. А Семка, широко открыв глаза, смотрел на меня со страхом и надеждой.
Я вдруг вспомнил Арцыбашева с Кемалем, и меня охватила веселая злость. Теперь я точно знал, что сделаю. Не сводя с Максима глаз, я нашарил за собой дверь и закрыл ее. Потом, приподняв пистолет, презрительно спросил:
— Что ж вы, падлы трусливые, так любите за чужие спины прятаться? Можешь мне ответить?
Максим вдавил ствол пистолета в Семкину щеку и нервно произнес:
— Будь уверен, я выстрелю.
— Это в кого? В него, что ли? А ты не беспокойся, я сам!
И я выстрелил Семке в правую сторону груди, но так, чтобы наискось продырявить ему грудную мышцу и плечо, но не более того. Семка хрипло замычал и повалился на пол. Максим изумленно проследил, как простреленный мною Семка валится у его ног, а когда поднял глаза на меня, то последним, что он мог успеть увидеть, была дырка глушителя, направленного ему прямо в глаз. Хлопок, и его голова откинулась назад, а на обоях появилось кровавое пятно, окруженное мелкими брызгами. Он свалился на пол и, дрыгнув ногой пару раз, затих.
Убрав пистолет в кобуру, я помог Семке встать и усадил его на стул. Разрезав ножницами скотч, я рывком сдернул его, и из открывшейся ссадины начала сочиться свежая кровь.
Разодрав простыню на полосы, я начал перевязывать Семку, а сам в это время стал оправдываться:
— Ну, Семка, ты же видишь…
Он усмехнулся и, поморщившись от моего неосторожного движения, перебил меня:
— Да ладно тебе гундосить! Я, как только твою морду увидел, так сразу и понял, что ты какой-нибудь фортель выкинешь. Больно, конечно, но ничего. Терпеть можно. А интересно, ты представляешь, во сколько тебе обойдется моя прогулка?
— Ах ты, еврейская твоя морда! В него из пистолета палят, а он о деньгах думает. Не зря мне говорил мой папа-антисемит…
Семка засмеялся и опять перебил меня:
— Ладно, ладно, молчу! А красиво я рухнул, правда?
Я закончил перевязку и сказал:
— Так. У тебя прострелены две мышцы. Крупные сосуды не задеты. Через две недели можешь играть в теннис. Надеюсь, не обращаться к врачу официально у тебя ума хватит. А теперь посиди и помолчи.
На то, чтобы собрать сумку, у меня ушло минуты три. На то, чтобы выйти на кухню и завернуть в полиэтилен тридцать тысяч долларов, — еще одна. Осмотрев свое жилище, я протянул Семке упакованный брикет денег и сказал:
— Держи. Пересчитаешь потом. А теперь — уходим. И молись богу, чтобы нас сейчас никто не увидел.
Я закинул сумку на плечо. Мы тихо спустились по лестнице и вышли на улицу. Было совсем темно, только светились некоторые окна, да редкие фонари освещали дорогу. Я взял Семку под руку и повел его к нему домой, старательно выбирая самые темные места. Он вдруг засмеялся и сказал:
— Что сейчас дома будет! Райка меня живьем сожрет. Точно.
Глава 7 Я РАБОТАЮ ВРАЧОМ
И вот я снова смотрю на статую Свободы.
Но уже не так, как в прошлый раз. Не с набережной Бэттери Парка, а с кормы корабля, который медленно удаляется от Нью-Йорка в сторону открытого океана И я, облокотившись на облезлый фальшборт, смотрю на бурлящее и пузырящееся за толстой кормой рефрижератора жидкое зеленое стекло.
Прощай, Америка, о-о!
Не приняла ты Знахаря на своих гостеприимных берегах Ни к чему он тебе оказался. Ну и черт с тобой, далекая и на хрен никому не нужная страна. Обойдемся. Выпустила живым — и то хорошо. Сэнкью вэри матч. Интересно, как там Семка? Как бы у него рана не воспалилась! Ну, тьфу-тьфу-тьфу, будем надеяться, что все обойдется.
Я рассеянно смотрел на медленно уплывавший берег и вспоминал события последних дней.
После того, как я проводил Семку до дому и сдал его с рук на руки раскудахтавшейся, как встревоженная наседка, Райке, я уселся в «Хонду» и, выехав на хайвэй, направился в сторону Манхэттена.
Ехал я и шевелил мозгами.
И так шевелил, и этак, а выходило все одно — надо мне отсюда сваливать. Отсюда — значит, из Америки. Мелькнула мысль о том, что можно было бы уехать куда-нибудь в Техас, где вроде бы можно затеряться среди загорелых крепких ребят в белых шляпах, да уж больно там у них тоскливо. Какие бы они на первый взгляд понтовые да интересные ни были, а один черт — пастухи они, да и все тут. И я там от тоски уже через три месяца волком бы взвыл. Так что эта мысль мелькнула и навсегда улетела из моей головы. Не такой я человек, чтобы всю оставшуюся жизнь где-нибудь на ферме ховаться. Уж больно скучно.
Значит — уезжаю. А куда?
Ну, тут двух мнений быть не может. Надо валить в старую добрую Европу. Тем более, что там мои денежки лежат. Надо проведать, как они там, а заодно и отщипнуть немного налички. Тысяч сто пятьдесят, не больше. Так что, Знахарь, решено. Опа, опа, Америка — Европа.
Прямо как про меня сказано!
Как принял я это решение, так словно камень с души свалился. И я, насвистывая, въехал на Манхэттен и решил провести эту ночку на Бродвее, а точнее — на Таймс Сквер. Там круглые сутки разгуляево идет, так что скучно мне не будет, посижу в каком-нибудь баре, с красивыми девчонками потрендю…
А светиться с чужой ксивой в мотеле — извините. Мало ли что! Может, Брателлу этого уже в морге гримируют, а рядом безутешные родственники голову ломают — куда же его бумажник задевался? И вот сунусь я в мотель, а там меня и повяжут. Вынут тепленького прямо из койки и объявят, что я могу хранить молчание и имею право на один телефонный звонок. А мне и позвонить-то некому.
Заплатив двадцать баксов, я поставил телегу на стоянку во дворе и отправился на площадь Таймс Сквер, а там завалился в кафе «Рокси», где можно было с комфортом посидеть, послушать приятную музычку, принять на грудь несколько граммов, да и перекусить, если захочется.
Усевшись за столик и рассказав симпатичной улыбчивой официантке, явной метиске, чего я хочу, я уставился на мелькающие на улице цветные огни и стал думать, как бы это технично свалить из Штатов. Интересное дело, думал я, люди жизнь кладут на то, чтобы сюда попасть, а у меня все наоборот. Все не как у людей. А говоря проще — у бедного Васечки вечно в жопе камушки. Кстати, теперь нужно не забывать, что я уже не Вася, а вовсе даже Женька. Или, на крайняк — Юджин. И, между прочим, американский гражданин.
Ну, принесли мне напитки всякие, фрукты, лед, я дал девчонке денег и стал думать дальше. А думать надо было конструктивно.
Поезда отсюда не ходят, в аэропорт меня никакими пряниками не заманишь, значит, остается один вариант. Чесать отсюда на корабле.
И опять же — не пассажиром, а… А кем? Можно, конечно, попросту дать тысяч десять капитану, и он совершенно спокойно перевезет меня через океан. Впишет в судовую роль пятым помощником восьмого чистильщика гальюнов — и все. И никто даже не вякнет. Ведь капитан на корабле — не просто начальник или там директор какой-нибудь. Капитан — это царь и бог. Он может арестовать человека, он может похоронить его в море, если сочтет нужным. На борту своего корабля он распоряжается не только действиями команды, но и судьбами людей. Как вождь племени или, скорее, как пахан на зоне.
Я приложился к коктейлю и подумал, что это вариант неплохой, но не нужно спешить. Есть в нем что-то слегка сомнительное.
Ну, дам я ему денег. А ведь это вроде как признание в том, что у меня рыло в пуху и я не хочу светиться. А он, если вдруг ему нужно в пароходстве очков себе набрать, возьмет да и сдаст меня в порту прибытия. Вот, мол, какой он принципиальный и как он за честь родного флота болеет. И даже не в деньгах дело, которые я на этом потеряю. Тут потерять можно гораздо большее. Голову можно потерять.
Значит, надо устраиваться матросом.
Может быть, для этого тоже придется кому надо ручку позолотить. Но без этого — никуда. Это уж как положено. Значит…
Значит, завтра, а точнее — уже сегодня, с самого утра — в порт.
Или даже лучше не ломиться в порт, а купить русскую газетку, кажется, она называется «Шалом», и почитать там объявления.
Эх блин, Америка!
Только тут можно купить русскую газету «Шалом». Между прочим, тут, если хочешь, можно купить кошерное сало. Вот уж этого я никак не понимаю. Видно, туповат.
В общем, проваландался я на Бродвее до семи часов утра, потом сходил в тубзик, вымыл лицо, чтобы слегка освежиться, и поехал на Брайтон-Бич за газетой. Купил там три последних номера «Шалома» и сразу отвалил. Хоть это было и раннее утро, но мало ли, вдруг кто-нибудь из интересующихся мною лиц решит прогуляться с собачкой. Береженого бог бережет, подумал я, нажимая на педаль газа.
Убравшись с Бруклина, я остановился на заправке, купил бутыль «Кока-Колы» и принялся изучать страницы объявлений.
И через несколько минут я понял, что главный небесный начальник решил в этот день дать мне пирожок. Среди объявлений о том, что требуются опытные бэбиситтеры[10] и сейлзмены,[11] я обнаружил скромное извещение, сообщающее о том, что на холодильник «Нестор Махно», стоящий у четырнадцатого пирса нью-йоркского грузового порта и отправляющийся в Европу, требуется врач на один рейс.
Я аж заерзал на сиденье. Это было то, что мне нужно.
На всякий случай я посмотрел на число. Число было завтрашнее. Заглянув в предыдущий номер, я тщательно проштудировал страницы объявлений о работе и с величайшим облегчением убедился в том, что там этого объявления еще не было.
Так. Значит, вакансия свеженькая, с пылу с жару, самое то, что нужно. А если там объявится еще какой-нибудь лекарь, желающий прокатиться в Европу, то лучше бы ему, пока не поздно, бежать из порта во все лопатки. Ясное дело, что я отобью у него охоту устраиваться на такое нужное мне место. А если он упрется, я ведь его и урыть могу! Причем не моргнув глазом. Слишком уж важным было для меня это место корабельного врача.
Я бросил газеты на заднее сиденье и завел двигатель.
Внутри у меня все аж зудело от нетерпения, но по дороге в грузовой порт я старался ехать, не нарушая правил и не привлекая к себе внимания редких копов. Вообще-то здесь, в Америке, кое-что хорошее все-таки есть. Ни один коп, а по-русски — мент, никогда не остановит тебя, если ты не нарушаешь правила или если твоя телега не в розыске.
Точно говорю — никогда. И всякие совковые варианты типа «Здрасьте, сержант Пердодрищенко. Проверочка документиков!» — здесь не проходят. И если какой-нибудь совсем уж тупой патрульный сделает это, то на следующий день с самого утра он будет объясняться с судьей, а твой адвокат будет драть его, как котяра спинку кресла.
В общем, приехал я в порт, бросил телегу и пошел искать четырнадцатый пирс. Нашел. Стоит там этот самый «Нестор Махно», трап спущен, а на палубе у трапа облокотился на фальшборт здоровенный стопроцентный хохол. Морда аж лоснится, усы как у Тараса Шевченко из учебника литературы, маховики как у гориллы, и лениво так плюет вниз.
Увидел, что я к трапу подошел — плевать перестал. Смотрит сверху, а щеки, как тугая жопа у доярки. Вниз так и просятся.
Ну, поднимаюсь я на палубу, говорю ему:
— Здоровеньки булы!
Он на меня посмотрел и говорит:
— Ну!
— Не нукай, не запряг, — говорю, — это вам тут лекарь нужен? Я по объявлению.
— А-а, — понял он и говорит: — Иди к секонду. Капитана сейчас на борту нет, будет после обеда.
Я спрашиваю:
— А секонд — это кто?
Он на меня с пренебрежительной усмешкой посмотрел, дескать, сухопутная крыса приконала, и отвечает:
— Это второй помощник.
В это время из-за надстройки показался еще один хохол. Но уже совсем другого типа. Тощий и длинный, как жердина. Но тоже с обвислыми национальными усами.
И говорит этому здоровому:
— Мыкола, старшего механика не бачив?
— Не бачив, — ответил вахтенный Мыкола, — тут человечек до секонда пришел. Проводи его, Петро, будь ласка.
Петро кивнул и сказал мне:
— Пишлы. Развернулся и пошел.
Ну, я иду за ним, поднялись мы по одному трапу, потом по другому, и заводит он меня в огромную, от борта до борта, рубку. А там сидит у стола с картами еще один хохол, но эти оба против него — козявки. Не в смысле размеров, а в смысле важности. Мне аж захотелось шапку с головы сдернуть. Сильный хохол.
Он повернул ко мне гладко выбритое табло, посверкал золотыми очками, а тот, который меня привел, говорит:
— Ось, Петро Данилович, ликарь пришел по объявлению.
Так, думаю, еще один Петро. Петро Данилович встал, подошел ко мне и без всяких этих хохлацких штучек протянул руку:
— Здравствуйте, молодой человек. Как вас зовут?
— Вас… — начал я и чуть не откусил себе язык. Кретин! Какой Василий! Идиот! Я же — Женька Егоров!
— Вас… Петром Даниловичем зовут? — вывернулся я по какому-то сверхъестественному наитию, — очень приятно. Я — Евгений. Евгений Викторович Егоров. Врач-реаниматолог.
— Очень хорошо. Знаете ли, наш судовой врач загремел в местную больницу с двухсторонним воспалением легких. Это примерно на месяц. А мы через два дня отходим. Сами понимаете — положение пиковое.
Он отпустил мою руку.
— Документы у вас при себе?
Я вынимаю бумажник и говорю:
— Я вообще-то американский гражданин. Водительские права, естественно, имеются. А вот диплом мой — увы! Два месяца назад у нас обчистили квартиру, так вместе с барахлом и документы все унесли. Удостоверение личности, сами понимаете, восстановил на следующий день, а вот все прочее…
И я с великим сожалением развел руками.
Гоню ему эту лапшу, а сам чувствую, что стою на тонком льду и он подо мной похрустывает, потрескивает и прогибается.
Петр Данилович пожевал губами, взял мою ксиву, взглянул на нее мельком и возвращает мне обратно. Я аж холодным потом облился. Все, думаю, сейчас он извинится передо мной и вежливо отправит к чертовой матери. А он молчит, думает о чем-то… Пока он там себе думал, я десять раз то в небо улетал, то в пропасть проваливался. Ну, говори же, черт очкастый!
Наконец он решительно поднял голову и, глядя на меня, сказал:
— То, что диплома нет, это, конечно, непорядок. И в этом случае сам я, без капитана, такой вопрос решить не могу. Но, поскольку, я повторяю, у нас безвыходное положение, то, я думаю, мы вас возьмем. В подобных случаях капитан вправе проверить вашу компетентность и, если вы оправдаете свою заявку, то считайте, что все в порядке. Правда, должен вам прямо сказать, что если до момента принятия решения, касающегося вас, на судно придет специалист с дипломом, тогда — извините.
Я понимающе кивнул, а сам думаю — вот это — только через мой труп. Да я от трапа не отойду, буду охранять его, как пес цепной. А всех специалистов с дипломами, хоть их двадцать штук будет, просто порву на тряпки и в воду покидаю.
Он протягивает мне руку, я вежливо жму ее, а он говорит:
— Мастер прибудет на борт после четырнадцати, так что приходите.
Я посмотрел на часы. Было полдесятого.
— Очень хорошо, — говорю, — всего доброго. Я обязательно приду.
И поконал на берег.
Спустился я по трапу на пирс, зашел за ближайший контейнер и стоял там, как столб, до самого прихода капитана. Следил за поляной и был готов остановить любого, кто направился бы к моему кораблику, чтобы спросить, не доктор ли он. Но таких не нашлось. И слава богу. Меньше проблем.
Ровно в два часа пришел капитан.
Выждав десять минут, чтобы не дышать ему в затылок, я поднялся по трапу, и вахтенный матрос Мыкола уже более доброжелательно, чем в прошлый раз, и на этот раз на нормальном русском сказал:
— Мастер пришел. Иди в рубку, он сейчас там вместе с секондом.
Я кивнул и отправился по уже знакомым переходам и трапам.
Вежливо постучав в белую железную дверь, я услышал ответ:
— Войдите!
Открыв дверь и войдя в рубку, я увидел капитана и секонда, сидевших за просторным штурманским столом и тыкавших пальцами в разложенные на нем карты.
Капитан поднял голову и посмотрел на меня, а секонд Петр Данилович пояснил:
— Это наш претендент на должность судового врача.
Капитан встал и, выйдя из-за стола, протянул мне руку:
— Сергей Александрович. Капитан этой посудины.
Он был примерно одного роста со мной, широкоплечий и поджарый, и его тропическому загару можно было только позавидовать. Лет ему было под сорок, а рука — сухая и крепкая. Шикарный кремовый костюм сидел на нем как влитой. Нормальный мужик.
— Евгений Егоров, — ответил я, отвечая на его рукопожатие, — врач-реаниматолог.
— Присаживайтесь, — сказал Сергей Александрович и указал мне на стоявший рядом со штурманским столом стул, — подождите минут пять, осмотритесь пока, а мы тут с помощником закончим кое-что.
Кивнув, я сел на стул, а они продолжили свой разговор, тыкая пальцами в карту и говоря друг другу какие-то цифры и непонятные мне морские слова.
Я тем временем незаметно изучал капитана и пришел к выводу, что все будет о’кей. Что-то в нем успокаивало меня. То ли его уверенность в движениях, то ли чуть насмешливый взгляд темно-серых глаз. Да, подумал я, этому парню бюрократические инструкции до одного места. Он все сделает так, как решит сам. Пусть экзаменует, сколько влезет, а уж я не облажаюсь. Вот только меня не оставляло ощущение, что я его где-то уже видел. И, похоже, не на партсобрании, а при таких обстоятельствах, когда решаются дела конкретные и серьезные. И это не давало мне покоя. Надо будет при случае пробить его. Может, чего и выясню.
Когда они закончили свои дела, секонд свернул карты и убрал их в стенной шкаф, а капитан повернулся ко мне и, сложив загорелые руки на столе, сказал, слегка улыбнувшись:
— Ну-с, господин доктор, поскольку, как нам уже известно, диплома у вас при себе нет, придется вам держать экзамен. Готовы?
— Как юный пионер, — ответил я, тоже улыбаясь и успокаиваясь уже окончательно.
Секонд положил перед капитаном книжку, тот взял ее и показал мне обложку. На ней было написано: «Справочник судового врача».
— Мне, как вы понимаете, Евгений Викторович, — начал Сергей Александрович, — от дипломов никакого толку нет. Был у меня как-то докто-ришка один, с красным дипломом, между прочим. И позапрошлой зимой, когда мы стояли в Маниле, у одного из матросов случился аппендицит. А лекарь этот долбаный лечил его от кишечных колик и довел дело до перитонита. Парня отвезли на берег уже без сознания, а там, в местной больнице, когда его доктора филиппинские распотрошили, так они чуть в обморок не упали. Ну, в общем, спасли матросика, правда, шрам у него на брюхе теперь от грудины до самого паха, сами увидите. А лекаря этого я, понятное дело, списал. Мне такие не нужны. И на суда ему теперь путь заказан. Я ему такую характеристику состряпал, что с ней только в ассенизаторы идти в пору. Вот так.
Он говорил все это, а сам, чуть прищурившись, смотрел мне в глаза. Дескать, я это тебе не просто так рассказываю, а для того, чтобы если ты — шарлатан вроде того краснодипломника, так двигай отсюда сам подобру-поздорову и не дожидайся, пока тебя носом в твое собственное говно ткнут.
Ну, а я от этих его речей только увереннее себя чувствовать стал и говорю:
— Сергей Александрович, я понял ваш намек. Позвольте мне объяснить вам кое-что. Как я уже говорил, я — реаниматолог. А это значит, что я не просто слежу за тем, как человек болеет, и таблеточки ему выписываю. Моя специальность — спасать людей от смерти в критических состояниях. И стоматит от геморроя я как-нибудь отличу. Да и аппендикс, если надо, откромсаю сам, без посторонней помощи. А кроме того, мне много раз приходилось запускать остановившееся сердце. И еще много разных дел делать. В общем, начинайте ваш экзамен, лично я — готов.
Капитан удовлетворенно кивнул, открыл «Справочник судового врача», полистал его, подумал и спрашивает:
— А скажите мне, Евгений Викторович, вот, например, у вашего капитана сильно болит живот, температура под сорок, он лежит на койке, поджав колени к животу, и стонет. И рядом с ним стоит тазик, в который он время от времени травит, а через каждые десять минут ползает в гальюн и дрищет там, как поливальная машина, а лицо у него в поту, и, кроме того, на сквозняке его качает от слабости. Что будете делать?
Так, думаю, это ты меня решил на острое пищевое отравление пробить. И отвечаю ему, а сам улыбаюсь:
— Ну, что я могу сказать… Для начала это значит, что закупили вы, например, в той же Маниле, несвежую говядину. А ваш судовой повар, кок, стало быть, приготовил из нее рагу, которое коварно скормил своему капитану, и теперь ждет, когда капитан откинет копыта. В общем, по описанным вами симптомам, это — классическое острое пищевое отравление. И действовать я буду следущим образом.
И дальше я в красках рассказал, как буду заправлять ему резиновую кишку в пищевод, как буду капельницу ставить, как я ему метоклопрамит по вене прогоню, как накормлю активированным углем, в общем — как обойдусь с ним по полной программе.
Закончил я про острое отравление, он кивнул и давай опять справочник перелистывать.
Читать бесплатно другие книги:
