Король Треф Седов Б.

Глава 1 СЕКС-ЛИКБЕЗ ДЛЯ МОРЯКОВ

Мы были в открытом океане. Рефрижератор «Нестор Махно», на борту которого я уже четвертый день находился в роли корабельного врача, ходил под либерийским флагом и в данный момент имел на борту груз аргентинской говядины и американских ножек Буша. Нормальный бизнес. А еще через десять суток мы должны были оказаться в Гамбурге, где я попросту слиняю на берег, и капитан Довженко, такая уж у него была знаменитая фамилия, опять окажется без «ликаря».

Не знаю, догадывался ли он о такой возможности, но, сидя с ним за одним столом в кают-компании, я уже не однажды ловил на себе его пытливый взгляд Что касается моих обязанностей врача, то пока что, слава богу, я был без работы. Никто из команды на здоровье не жаловался, у меня в амбулатории был полный порядок, так что я шлялся по судну, бездельничал и точил лясы со всеми, кто не был чем-нибудь занят. А для пытливых взглядов, по-моему, была еще одна, и, возможно, более веская причина.

В первый же день, когда «Махно» еще стоял у пирса, офицеры, а я теперь тоже относился к этой категории, собрались в кают-компании на ужин и принялись за салаты. Неожиданно дверь открылась, и в салон вошла женщина, несшая поднос, на котором были расставлены стаканы с компотом из сухофруктов.

Я посмотрел на нее и обмер. Сердце сильно ударило в грудь, и от ног поднялась холодная волна. Эта женщина была до боли похожа на Настю.

Конечно, позже, когда я уже присмотрелся к ней, то понял, что сходство это было весьма приблизительным, но в первый момент я испытал шок. Я сам, своими руками, похоронил мою Настю на окраине Душанбе, выбрав такое место, чтобы ее могилу никто и никогда не смог ни найти, ни осквернить. И вдруг на другом конце света она неожиданно оказывается на идущем через океан судне. Наверное, на моем лице отразилось что-то необычное, потому что она задержала на мне взгляд и чуть-чуть нахмурилась. Однако, через несколько секунд, когда она поставила поднос на стол и открыла рот, наваждение улетучилось.

— Ось я тутачки компотик принесла, кушайте на здоровьичко, — жеманно произнесла она с мягким украинским акцентом и, значительно посмотрев на капитана, повернулась к двери.

Но капитан остановил ее и, бодро пережевывая огурец, сказал:

— Галя, познакомься, это наш новый судовой эскулап. Его зовут Евгений Викторович. Так что прошу любить и жаловать, а если тебе вдруг захочется заболеть, то обращайся к нему.

Галя повернулась ко мне и, придерживая короткую юбчонку, на которой спереди висел микроскопический белый кружевной передник, сделала книксен.

— Очень приятно. Галя.

Я оторвал зад от стула и, проглотив кусок, ответил:

— Евгений. Тоже очень приятно.

Она сладко улыбнулась и, виляя довольно выразительной попкой, вышла.

Я с облегчением вздохнул и воткнул вилку в салат.

Нет, подумал я, конечно же — нет.

А ведь как похожа!

Но это только внешне, и то метров с пятнадцати. А когда она заговорила, то я понял, что эта капитанская подстилка не имеет ничего общего с той чистой и нежной женщиной, которая разбудила меня однажды утром в тайге. И то, что она принадлежала капитану, я тоже понял сразу. Ее выдал интимный взгляд, брошенный на загорелого молодчагу мастера. Да и вообще, всем известно, что капитан обычно сам выбирает себе буфетчицу на рейс, чтобы было с кем покувыркаться в свободное от вахт и прочей работы время. Так сказать, заместительница жены.

А уж прочие помощники, штурманы и механики, не говоря уже о простых матросиках, могут обходиться, как хотят. Хоть в кулак, хоть друг с другом. Я набил рот салатом и совсем успокоился. Мое сердце угомонилось и снова стучало ровно и уверенно.

Однако теперь появились другие мысли.

Конечно, меня нисколько не интересовала буфетно-постельная душа этой бабенки, но то, что внешне она была так же гибка и стройна, так же подвижна и легка, как Настя, возбудило меня. И та моя часть, которой было наплевать на высокие чувства, ожила и заинтересовалась появлением в непосредственной близости подходящей девки. И я, не очень-то и сопротивляясь пожеланиям этой самой моей части, которая располагалась чуть ниже брючного ремня, подумал о том, что неплохо было бы этой буфетчице засадить по самые гланды.

Сначала эта мысль была неявной и мимолетной.

Но, когда я принялся за приготовленный Галей хорошо прожаренный бифштекс, я подумал, что мысль эта на самом деле весьма неплоха. А когда дело дошло до компота, который она так красиво принесла, я уже твердо решил, что заправлю-таки свой эклер в ее мохнатый сейф. Желательно, конечно, чтобы он был не мохнатым, а гладко выбритым.

Но это уже частности.

Поблагодарив присутствующих за компанию и пожелав им приятного аппетита, я поднялся из-за стола и отправился к себе в амбулаторию, чтобы в спокойной обстановке переварить обед и впечатления, которые произвела на меня эта Галя.

Выйдя на палубу, я с удовольствием наполнил легкие чистейшим морским воздухом и осмотрелся. Вокруг до самого горизонта простиралась сверкающая поверхность океана. До этого я никогда в жизни не видел такого огромного пространства, и оно производило на меня очень неслабое впечатление. На небе не было ни единого облачка, и только несколько чаек, покрикивая, кружились за кормой корабля.

Где-то в глубине корабля глухо шумели машины, и легкая вибрация отдавалась в ступнях. Одна из дверей надстройки открылась, из нее выскочил матрос с ведром, выплеснул грязную воду за борт и шмыгнул обратно. Дверь закрылась, и я снова остался на палубе один.

Раздумав идти к себе, я повернулся и пошел на бак.

Облокотившись на фальшборт в самом носу судна, над форштевнем, я почувствовал медленную и неглубокую килевую качку. Судно то приподнимало свой нос, то медленно опускало его, и мне это нравилось.

Я слышал о том, что всякая морская романтика существует только для людей, далеких от моря, а те, кто работают на воде, не видят ничего этого и ничем не отличаются от колхозников, работающих на полях и плюющих на красоту бесконечных просторов.

Возможно, это и так. Но я-то был как раз человеком, не имевшим к морю никакого отношения, и поэтому кайфовал на полную катушку. И все эти сверкающие дали, закаты, качка и прочий морской антураж были для меня как новая шикарная игрушка.

Наш рефрижератор, или на морской фене — рифер, был, как и положено, выкрашен в белый цвет, чтобы не очень нагревался под жарким экваториальным солнцем. Кстати, о морской фене. У них тут тоже, оказывается, свой базар. И не всякий с первого раза может врубиться, о чем это морячки бакланят. Ну, например, я до сих пор не знаю, что значат эти «майна» и «вира». Понятное дело, это — вверх и вниз. А вот что куда — я без понятия. Ну и еще много всяких слов вроде этих. Капитан у них, например, — мастер, старший помощник — чиф, боцман — дракон. Второй помощник — секонд, старший механик — дед, а мотористы — так тех попросту маслопупыми кличут, а еще — мотылями. Ну да ладно, мне с ними детей не крестить, так что ихняя феня мне до лампочки. Мне бы только до Гамбурга добраться.

А что касается отношений на корабле, то как-то уж так принято, что боцман, он же — дракон, является правой рукой капитана, а также его цепным псом и стоячим членом, посредством которого капитан, не пачкая белоснежного кителя, имеет всех нижних чинов. Вот и на здешнего боцмана Михалыча, а они все или Михалычи или Егорычи, матросики посматривали с уважением, а чаще с опаской.

В холодильниках, как и положено, мерзли аргентинская говядина и американская курятина. Но, сдается мне, эти хохлы возили не только заокеанскую хавку. У меня на всякие темные дела нюх — дай бог каждому. Я все эти макли просекаю автоматом.

На второй день плавания, когда я обходил судно, принимая его на предмет антисанитарии, я заметил, что когда совал нос в некоторые закоулки, сопровождавшие меня секонд и боцман напрягались, как в игре «холодно — горячо». Ну, я быстренько менял курс и направлялся в другую сторону. Зачем людей зря беспокоить! Это их пироги, а я тут не при делах. Или, например, неоднократно замечал, что стоят два матросика и базарят о чем-то вполголоса. И оглядываются при этом. А как увидят меня — тут же начинают громко трендеть о какой-то ерунде. Я эти детские дела давно уже проглотил и переварил. Можно было бы предположить, что это их личное отношение ко мне, типа — не заслуживаю доверия, но заработать недоверие за два дня невозможно, так что зуб даю — это у них были разговоры о своих делишках. А какие могут быть темные дела на корабле? Конечно же, контрабанда. Но, опять же, это не мое дело.

Постоял я на носу, подышал свежим воздухом и пошел все-таки к себе в лазарет. Скипятил водички, забодяжил чашечку кофе, а тут в дверь стучат. Тихонько чертыхнувшись, я радушно произнес:

— Да-да, войдите!

Дверь открылась, и через комингс, пригнувшись, перешагнул один из матросов. Это был тот самый Мыкола, который стоял тогда у трапа.

— День добрый, Евгений Викторыч, — уважительно сказал он.

Теперь я для него был не просто хмырь с берега, а уважаемый корабельный врач. И он со свойственной хохлам склонностью к чинопочитанию демонстрировал мне свой полный респект.

— Привет, Мыкола, — ответил я, — заходи. Мыкола закрыл за собой дверь и засмущался.

— На что жалуешься? — спросил я и покосился на дымящуюся чашку кофе.

— Та вот… — промямлил он, теребя пряжку ремня.

— Ну что, говори, не томи! Заболел, что ли? Судя по внешнему виду, на тебе пахать можно. Что случилось?

— Та… С конца капаеть, Евгений Викторыч. Сначала я не понял, а потом мне стало смешно, но я принял серьезный вид и сказал:

— С конца, говоришь, капает? И давно?

— Та ни… только сегодня закапало. У обоих.

— Та-ак… Это вас двое теперь, значит?

— Ага… Я и Петро.

— А Петро где?

— Та он за дверью ждеть.

Я подошел к двери, распахнул ее и увидел притулившегося к стенке длинного и тощего Петро, который, увидев меня, встал прямо и тоже засмущался.

— Та-ак, — сказал я многозначительно, — ну, заходи, сексуальный маньяк.

Он вытаращился на меня и встревоженно спросил:

— Який такий маньяк? Мы не маньяки, Викто-рыч, мы нормально отдыхали…

От волнения он не мог выбрать, говорить ли ему на чистом русском, который он отлично знал, или прикидываться дремучим селянином из Диканьки. Я эту хохлацкую заморочку давно уже просек.

— Давай, давай, заходи! Сейчас разберемся. Загнав его в амбулаторию, я запер дверь на ключ и демонстративно убрал его в сейф. Оказавшись запертыми, Петро и Мыкола забеспокоились, и Мыкола спросил:

— А эта… Зачем дверь зачинили, Евгений Викторович?

— А затем, Мыкола, что сейчас в рамках борьбы с венерическими заболеваниями принята особая резолюция Совета безопасности ООН, в соответствии с которой вы оба представляете собой угрозу для международного сообщества.

Они вытаращились на меня, но на лице Петро тут же проступила хитрая усмешка:

— Шутите, Викторыч!

— Шучу, говоришь? А ты спроси у мастера, он тебе объяснит. Это ты на своей батькивщине можешь с триппером гулять, сколько влезет. А здесь, в открытом океане, который является достоянием всего человечества, ты представляешь собой угрозу для экологии. И потом, может, это и не триппер у вас, а ураганный СПИД. Слышали про такой?

Оба отрицательно замотали головами, и на их лицах отразилось сильное беспокойство. Я огорченно покивал и сказал:

— Значит, не слышали. А должны бы! Так вот, ураганный СПИД, или обвальный синдром иммунодефицита, появился не более трех месяцев назад. Новый штамм вируса развивается за восемь дней и после этого захватывает весь организм примерно в течение десяти часов. Средства, способного остановить ураганное разрушение иммунной системы, нет, и через десять часов человеческий организм не способен сопротивляться ничему. Даже отравляющему воздействию собственных отходов жизнедеятельности. Поэтому ураганный СПИД называют еще «мочевым отравлением». Собственная моча становится для организма ядовита, как мышьяк, и человек умирает в течение суток. И между прочим, в страшных муках. Причина такой резкой мутации неизвестна, хотя некоторые ученые предполагают, что это связано с изменением активности Солнца. С тех пор, как обнаружили эту новую разновидность вируса, от него погибло около восьмидесяти тысяч человек.

Я увлекся и гнал телегу, как наперсточник, почуявший, что клиент созрел и с ним можно делать все, что угодно. И, кстати, именно тогда я понял, что такое настоящий морской прикол.

— Причем не менее одиннадцати тысяч из них были именно моряками дальнего плавания, — добавил я, сделал паузу и просверлил обоих матросиков взглядом сталинского следака.

— Садитесь на кушетку, — приказал я им, — и рассказывайте.

Они одновременно опустились на клеенчатую медицинскую кушетку, стоявшую у переборки, и посмотрели друг на друга. Здоровенный Мыкола хлопал глазами, а похожий на жердину Петро побледнел, и на его лбу выступил пот.

— Рассказывайте все, как есть. Когда, с кем, сколько раз, где, способ, короче — все как на духу.

Я открыл шкафчик и нацепил себе на морду марлевую повязку.

Усевшись за письменный стол, я посмотрел на них и сказал:

— Я жду.

И вынул из ящика стола шприц для промывания ушей размером с автомобильный амортизатор. Положив его на стол рядом с правой рукой, я снова посмотрел на них, и Мыкола, вздохнув, начал свой горестный рассказ:

— Ну, яка така история…

Я резко прервал его, стукнув ладонью по столу, и сказал:

— Значит так, Мыкола. Или ты нормально говоришь по-русски, а я знаю, что ты это умеешь, или я запру тебя в изолятор до берега, а там вызову переводчика. Если доживешь. Понял? Он вздохнул и начал снова:

— Ну, мы с Петром пошли на берег, как раз у меня вахта кончилась, а он тогда вообще свободен был. Ну, зашли в этот бар, как его…

И он посмотрел на Петра. Петр поморщился и выдал:

— «Вайлд сэйлор»,[12] кажись. Да, точно.

— Адрес! — выстрелил я в него вопросом.

— Да какой там адрес, Евгений Викторович, — заныл Мыкола, — кто ж его знает, этот адрес? Ну, это за пакгаузом направо, там заправка «Шелл», а рядом — бар этот самый.

Я чиркнул несколько слов в тетрадь и сказал:

— Так, дальше!

Похоже, что оба размякли, как расколовшиеся урки на допросе, и теперь, как положено, будут топить друг друга.

— Ну вот. Зашли мы в этот бар, — продолжил Мыкола, — и начали отдыхать. Там одни мореманы, так что все кругом свои, все нормально.

Я кивнул.

— Ну, отдыхаем, значит, берем выпивку, а потом, когда уже захорошело, подсаживается к нам китаец и говорит…

— По-китайски говорит? — перебил я его.

— Зачем по-китайски, — удивился Мыкола, — нормально, по-русски говорит.

— Так… Китаец — по-русски, — пробубнил я себе под нос, чиркая в тетради, — продолжай.

Мыкола, вытянув шею, попытался заглянуть в тетрадь, но я закрыл ладонью написанное и строго посмотрел на него.

— Ну, в общем, не желаете, говорит, девочку, а тут Петро…

— А что Петро, — вскинулся тот, — что Петро? Ты за себя говори!

— Ну, в общем, привел он девчонку китайскую лет пятнадцати, смазливая такая мокрощелка, а Петро уже и лыка не вяжет.

— Зато ты трезвый был, как стекло, — возмутился Петро, — а кто три раза в гальюн блевать ходил?

— И вовсе не три, а только два! Ну вот… Привел он, значит, девку эту, мы дали ему пятьдесят зеленых, а он…

— Какие пятьдесят, ты же говорил, что сто?

— Я говорил? — смутился Мыкола, — а может, и сто. Разве упомнишь, мы же пьяные были.

Петро посмотрел на него с подозрением, и я понял, что Мыкола откроил на этом деле полтинник.

— Так вот, взяли мы девчонку эту и пошли с ней за пакгауз. А там вот это самое и… вот.

Я понял, что рассказ подошел к эротическо-сексуальной части, и, сделав очень серьезное лицо, сказал:

— Что — «это самое»? Говори яснее.

— Ну, Петро ее…

— Опять Петро! — возмутился тот. — А кто ее загнул и засадил ей в задницу по самые помидоры? Она только пискнуть успела!

Мыкола повернулся к Петро и, прищурившись, ехидно спросил:

— А кто ей в это время в рот засунул так, что чуть все зубы не выбил?

— А ты ей в рот не совал, что ли? Что, не совал? Теперь они сидели на кушетке, повернувшись друг к другу, и, забыв о приличиях, швырялись взаимными обвинениями.

— Я-то совал, а кто ей в это время скважину полировал, как корабельную медяшку?

— Как медяшку, говоришь? А кто к ней с заду пристроился, когда я ее с переду отоваривал?

В общем, я понял, что оголодавшие за рейс морячки за пятьдесят долларов отодрали бедную китаяночку во все дыры и нормально подцепили обыкновенный триппер. А ей за это удовольствие — хорошо, если десятка от сутенера досталась. Я вздохнул и прервал их излияния:

— Так, все понятно.

Они замолчали и уставились на меня.

— И контрацептивами вы, конечно же, не пользовались?

— Чем? — одновременно спросили оба.

— Презервативами, вот чем, — грозно сказал я, — обыкновенными гондонами!

Они понурились, из чего следовало, что им было не до этого.

— И вот теперь вы пришли в амбулаторию и пудрите мозги вашему врачу. А вы знаете, что одним из способов спасти больного от ураганного СПИДа является своевременная стерилизация, — и, предупреждая вопрос, я сразу пояснил, — то есть полная кастрация?

Оба сексуальных маньяка были полностью разбиты и деморализованы. Я решил, что с них хватит, и закончил свое выступление следующими словами:

— Возможно, это и не ураганный СПИД. Может быть, у вас просто триппер. Но, насколько мне известно, представители желтой расы являются переносчиками особой формы триппера. И у меня может не оказаться подходящих медикаментов. Вы-то, наверное, рассчитываете на пару уколов бициллина в задницу, и все. Так вот, приготовьтесь к тому, что каждому из вас предстоит провести курс из сорока пяти уколов, причем довольно болезненных. Инъекции делаются через каждые пять часов, причем после этого нужно приседать в течение десяти минут, чтобы лекарство рассосалось как следует.

Я сделал паузу и многозначительно добавил:

— Это если у вас просто триппер. Спускайте брюки, оба!

Они вскочили и начали расстегиваться.

Мне предстояло элементарно взять у морячков мазки, а потом, выгнав их из амбулатории, спокойно исследовать их под микроскопом. И все дела. Встав из-за стола, я подошел к стеклянному шкафчику и стал рыться в нем в надежде найти чистые предметные стекла.

А в это время посреди кабинета торчали два унылых моремана со спущенными штанами. Они стыдливо прикрывали натруженными руками вывалившееся хозяйство и вполголоса переругивались.

На столе стоял безнадежно остывший кофе.

На следующее утро вся корабельная элита собралась, как всегда, в кают-компании на завтрак.

Рассевшись вокруг большого овального стола красного дерева, мы после обычных приветствий и шуток принялись за еду. И только я положил себе кусок жареной рыбы, как старпом, пережевывая кусок бутерброда с сыром, озабоченно повернулся ко мне и сказал:

— Вот у меня тут вопрос к медицине имеется. Может, Евгений Викторович разъяснит мне, что к чему?

Остальные притихли, а он, оглядевшись, продолжил:

— Вы знаете, Евгений Викторович, у меня есть жалобы на здоровье.

Я, изобразив на лице внимание и готовность помочь, повернулся к нему. А остальные смотрели на нас, и по их лицам я понял, что на самом деле никаких жалоб у него нет, а просто происходит обычный морской прикол. На корабле, в размеренной и однообразной жизни, ничто не ценится так высоко, как хорошая хохма.

— У меня, Евгений Викторович, симптомчики появились. И поэтому я хотел бы посоветоваться с вами и выяснить, не подцепил ли я случайно какуюнибудь экзотическую заразу вроде горбатого триппера.

— Горбатого триппера? — удивился я. — А это еще что такое?

Все зашевелились, и чиф с удовольствием рассказал историю о морячке, который вернулся с берега согнутый в три погибели и пошел жаловаться врачу. Рассказал он ему, что трахнул проститутку в борделе и после этого его и согнуло. Врач посмотрел, а у матросика рубашка к брюкам пристегнута. Ну, он и объявил мореману, что у того очень редкий и опасный горбатый триппер. И давай ему уколы в жопу засаживать через каждые два часа, чтобы неповадно было на берегу блядовать.

Все посмеялись, и я понял, что вчерашняя история с Мыколой и Петром уже стала известна на всем корабле. А чиф, покряхтев, продолжил:

— Ну так вот, горбатый он или нет, я не знаю, а вот то, что все матросики наши свои концы в марганцовке мочат — это факт. И сдается мне, что медицина должна просветить драгоценное корабельное руководство на этот счет. А то, если мы все сляжем с ураганным СПИДом, кто же будет вести наше судно через моря и океаны, навстречу штормам и штилям?

Я все понял и, запив рыбу чаем, с удовольствием рассказал присутствующим о вчерашнем визите двух горемык. Рассказывал я в подробностях и даже в лицах. Салон неоднократно оглашался хохотом, и, когда я закончил свой рассказ, секонд, вытирая слезы, выступившие от смеха, выдал резюме:

— Надо поручить медицине прочитать среди низших чинов лекцию о беспорядочных половых связях и сопутствующих им заболеваниях. В частности, об ураганном СПИДе. И чтобы под расписку. Во всем порядок нужен.

Завтрак окончился в атмосфере общего веселья, и я подумал, что, наверное, быть моряком не так уж и плохо. Вот только как быть с половыми связями…

Выйдя на палубу, я пошел на корму и, поворачивая за надстройку, столкнулся с Галей, которая шла мне навстречу, опустив голову. Она ткнулась лбом мне в подбородок и чуть не упала от неожиданности. Я подхватил ее за плечо и случайно задел при этом за ее небольшую, но, как оказалось, весьма упругую грудь.

Она подняла на меня глаза и кокетливо сказала:

— Ой, Евгений Викторович, вы меня так испугали! Ну разве можно? У меня аж дух захватило. Фу-у…

Я продолжал держать ее за плечо, и она, положив свою ладонь поверх моей руки, спросила:

— Ну что, вы долго будете держать меня? При этом ее рука сжала мою кисть, и она медленно сняла ее со своего плеча.

— Честно говоря, отпускать не хочется, — откровенно признался я.

Ее пальцы скользнули на мою ладонь и пощекотали ее знакомым с самого детства движением, которое всегда означает только одно — «я тебя хочу». Я ответил ей тем же, и ее зрачки расширились.

Она сделала инстинктивное движение телом в мою сторону, но тут же отпустила мою руку и, проведя ладонью по лбу, отстранилась.

— Жарко, Евгений Викторович, — сказала она негромко и посмотрела мне в глаза.

— Да, пожалуй, — согласился я и осторожно провел пальцем по ее шее с левой стороны.

Она наклонила голову набок, слегка прижав мою руку, затем игриво взглянула на меня и сказала:

— Что-то я с вами тут задержалась! Мне надо идти дела делать, я ведь на работе все-таки.

Я придал лицу преувеличенно серьезное выражение и, склонив голову, сказал:

— Прошу прощения, сударыня. Не смею задерживать.

Она засмеялась и вдруг на секунду прижалась ко мне всем телом. Затем, оттолкнув меня, она повернулась ко мне спиной, при этом как бы невзначай скользнув рукой по моим брюкам спереди, и скрылась за надстройкой.

Я почесал в голове, подняв брови, и пошел на корму посмотреть на кильватерный след и переварить эти неожиданные, но, судя по всему, весьма приятные новости.

На корме с правого борта дул приятный ветерок, в небе висело ослепительное солнце, и температура была не меньше тридцати. Прислонившись к фальшборту, я уставился на уходившую за горизонт светлую полосу потревоженной воды, которая оставалась за кормой, и стал думать о том, что мне предстоит сделать в первую очередь, когда я окажусь на немецкой земле.

Когда я распределял свои камушки по разным европейским банкам, то из немецких меня больше всех привлек «Дойче Банк», который, судя по рекламе, был крупнейшим банковским концерном Германии. А значит — самым надежным и имеющим отделения во всех городах неметчины.

И там, в абонентской ячейке, под надежной охраной вооруженных полицаев и современной электроники стояла небольшая металлическая коробочка, в которой находилась примерно пятая часть того, что я вывез из Эр-Рияда. То есть на сумму около двадцати миллионов баксов. Нехило. Странное дело, но, имея такие деньги, я совершенно не ощущал их тяжести. Наверное, потому, что они достались мне на халяву. Это если можно считать халявой смертельную нервотрепку в течение нескольких лет, гору трупов, море крови и смерть любимой женщины.

А теперь к этому прибавилась еще и толпа желающих снять с меня шкуру и сделать из нее бубен.

Что я буду делать дальше, я еще не решил.

Но то, что мне необходимо организовать себе надежные документы и по возможности сильно изменить внешность, — было совершенно очевидным. Иначе эта гонка будет продолжаться до бесконечности. Ну, не до бесконечности, конечно. В конце концов, как говорил Ходжа Насреддин, или ишак сдохнет, или эмир, или он сам. То есть в данном случае — я, Знахарь. А мне хотелось бы тихо скончаться в возрасте ста двадцати лет, сидя в плетеном кресле под пальмой на берегу синего океана, и чтобы вокруг меня были молодые красотки, ласкающие меня нежными пальчиками, и чтобы я сам уже точно знал, что на этом свете мне больше делать нечего и незачем. Правда, как только я крякну, эти красотки тут же разбегутся и бросятся в объятия молодых мускулистых ребят, но мне это дело будет уже до лампочки. Так что пусть себе разбегаются.

Я вздохнул и повернулся к океану спиной.

И тут же увидел интересную картину. На крыше капитанского мостика, на самой верхней плоскости корабля, стояла голая женщина. Причем, кроме меня, ее не мог видеть никто. Это я сразу же понял. Выше этого места на корабле, кроме мачты, ничего не было, а расположение надстроек было таким, что подсмотреть было неоткуда. Разве что оттуда, где в этот момент стоял я.

Этой женщиной могла быть только Галя. И она точно знала, что я ее вижу. О таких вещах женщины всегда знают точно. Она сделала несколько гибких движений и, присев на корточки, стала расстилать какую-то тряпку. Понятно, подумал я, загорать отправилась. До нее было далековато, но я смог разглядеть, что ее тело было чисто выбрито везде.

Так, значит, капитан тоже соображает, что мохнатость не красит женщину. Молодец. А Галя тем временем расправила свою подстилку и, прежде чем улечься на нее, повернулась в мою сторону и помахала рукой. Я ответил ей тем же, и она улеглась, скрывшись из виду. Вот теперь ее точно никто не мог увидеть. Но она успела показать мне себя и тем самым как бы сказать мне — видишь, какая я гладкая, посмотри на меня, возжелай и знай, что я тебя тоже хочу. Между нами произошла бессловесная договоренность, и теперь оставалось только выбрать подходящее время и место.

Воодушевленный всем этим, я расправил плечи и решил сходить в рубку, посмотреть, как там рулят. А еще, когда я буду торчать у лобового стекла рубки, я буду знать, что в метре надо мной лежит голая женщина, которая думает о том, как бы залезть ко мне в штаны. И, похоже, залезание в штаны к мужикам интересовало ее больше всего в жизни.

Глава 2 НЕ СУЙ В ЧУЖОЕ…

Ближе к вечеру, когда солнце уже опустилось к горизонту и на гладкой воде появилась чешуйчатая сверкающая дорожка, я спустился в свое докторское царство и стал делать перед самим собой вид, что навожу порядок. На самом деле порядок у меня был идеальный, и, кроме двух сексуальных маньяков, которые приходили ко мне дважды в день, чтобы получить укол в жопу, пациентов у меня не было. Амбулатория сверкала чистотой, все было разложено под прямым углом, и мои действия носили чисто символический характер.

Но что-то удерживало меня от того, чтобы запереть эту богадельню и отправиться или к себе в каюту, или, например, на корму, чтобы полюбоваться приближающимся закатом А в открытом океане закат — это нечто особенное. Прямо скажу, производит впечатление.

Что удерживало меня, я понял, когда по коридору прошуршали легкие шаги и раздался тихий стук в мою дверь.

Я сразу понял, кто это мог быть, и, согнав складки на рубашке назад по ремню, равнодушно, но вежливо сказал:

— Войдите.

Дверь распахнулась, и, конечно же, это была она — Галя.

Оглянувшись по сторонам, она скользнула в амбулаторию и, повернувшись ко мне спиной, заперла дверь на ключ, который, как всегда, торчал в замочной скважине.

Снова обратившись ко мне лицом, она застыла на несколько секунд, потом глубоко вздохнула и бросилась на меня, как на горячо любимого мужа, который три года был на станции «Северный полюс — 4».

Ого, подумал я, с удовольствием отвечая на ее жаркие объятия, а Галя-то наша — горячая девчонка! Она подняла одну ногу и обвила ею мою талию. Это было здорово. Мне всегда нравились гибкие женщины, и я почувствовал, что начинаю возбуждаться. Она тоже почувствовала это и, отпустив меня, стала быстро раздеваться. Зараженный ее энтузиазмом, я скинул рубашку, брюки, в общем все, что было на мне. Но она успела раньше, и когда я снимал носки, а я терпеть не могу заниматься своим любимым делом в носках, она уже была вполне готова и стояла прямо передо мной, так что, когда я стал выпрямляться, то уперся носом прямо в ее так понравившийся мне гладко выбритый лобок.

Я не стал подниматься дальше и схватил ее за тугие ягодицы. Она застонала, и ее лобок стал судорожно подергиваться вперед.

Тут я почувствовал, что мое естество уже находится в том самом боевом положении, которое так любят женщины, и решил на этот раз обойтись без прелюдий. Я выпрямился, и мой стоявший в положении «зиг хайль» член с размаху шлепнул ее снизу прямо по пухлому пирожку. Она закатила глаза и схватила меня за плечи. Ее пальцы впились мне в кожу, и, надо сказать, это было вполне приятно.

Я чуть отодвинулся, и теперь член поднялся, как Кировский мост. Она прижалась ко мне, и поскольку я был выше ее примерно на голову, то он красиво торчал между ее чуть сплющенных на моем животе упругих грудей. Картинка была — что надо. Но я хотел продолжения, а она — тем более. Сама ведь пришла, не вытерпела!

Я взял ее за ягодицы, оторвал от пола и стал поднимать вверх, не прекращая прижимать к себе. Ее горячее тело скользило по моему все выше и выше. Она, опершись о мои плечи, облегчала мне эту приятную задачу. Наконец член оказался на уровне ее пупка, затем скользнул ниже, и я почувствовал, что он приблизился к ее горячей и влажной печечке, в которую я сейчас буду подбрасывать свои дровишки.

Она тоже почувствовала это и глубоко и прерывисто дышала. Ее голова была откинута назад, а глаза — закрыты. Она развела ноги в стороны и обняла меня ими на уровне поясницы. А потом я начал медленно опускать ее. Она закусила губу, и я почувствовал, как мой член, сам найдя дорогу, начал медленно входить туда, куда нужно.

Она, постанывая, быстро дышала носом, и я замедлил ее движение вниз. Тогда она, все так же держась за мою шею, нетерпеливо задвигала бедрами, пытаясь поскорее надеться на мой твердый и горячий сук, но я не спешил. Я знал, что чем медленнее войду в нее, тем скорее она увидит радугу и тем послушнее и податливее будет потом.

Наконец, когда казавшееся бесконечным медленное движение вниз закончилось, и ее уютная норка оказалась заполненной мною до самого конца, до того состояния, когда все уперлось в горячую и упругую преграду, она начала плавно вращать тазом. А я все держал ее на весу, вонзив пальцы в ее гладкий зад, и мне было очень приятно ощущать руками эти развратные движения, которые становились все быстрее и быстрее. Наконец она вся затряслась, как ведьма, увидевшая крест, и, завизжав сквозь сжатые зубы, кончила, часто ударяя меня лобком. Замерев на несколько секунд, она опять начала рисовать своим подвижным тазом страстную спираль, все быстрее и быстрее, и снова кончила. А когда она начала это в третий раз, я не выдержал и, опрокинув Галю на свой докторский стол, закинул ее ноги себе на плечи и начал часто и резко входить в нее размашистыми и глубокими качками.

Теперь она замерла, мягко распластавшись подо мной и полностью отдавшись моим уверенным и властным движениям, и только каждый раз со стоном выдыхала, когда я снова и снова пронзал ее своим тупым и горячим копьем. Я почувствовал, что момент водружения моего флага на воротах ее побежденной крепости близок, и ускорил движения. Она стала отвечать мне встречными толчками, я ускорился еще и наконец почувствовал, как по всему моему телу зарождаются огненные точки и жгучими пунктирами устремляются в поясницу. Их потоки становились все многочисленнее и резвее, потом они начали опоясывать меня, приближаясь туда, где бушевало горячее, тесное и мокрое движение, и наконец я почувствовал, как пульсирующий жидкий огонь устремился вперед по стволу моей перегревшейся пушки и выплеснулся в жадную сосущую темноту.

Я замер, пронзив тело раскинувшейся передо мной женщины, и только чувствовал, как неподвластная мне сила раз за разом выталкивает из меня горячие фонтаны. Галя жадно принимала их, они становились все реже и слабее, и вот, наконец, я был опустошен полностью. Закрыв глаза, я стоял, откинув голову, и хрипло дышал. Мой успокоившийся инструмент стал уменьшаться, худеть, становиться все более мягким и наконец выскользнул из нее, как мокрое мыло из кулака.

Мы молчали, постепенно успокаиваясь и дыша все реже и тише, и тут я услышал какой-то странный звук.

Это были тихие шаги, удалявшиеся от моей двери.

Я сидел за своим столом и, глядя на дверь, пил кофе.