Месть вора Седов Б.

Глава 2

«ТЫ ТЕПЕРЬ ЗНАХАРЬ»

У меня было все, кроме зеркала и свободы передвижений. Из палаты меня не выпускали и, хотя я дал слово ее не покидать, все равно дверь держали запертой на ключ. Про зеркало каждый раз, стоило мне напомнить о нем, говорили: «Да-да, принесем». И, конечно же, ничего не приносили. В результате, я плюнул и просить перестал. Всяко скоро увижу свою новую физиономию. Днем раньше, днем позже – не все ли равно. Почему бы не потерпеть? Да к тому же и смотреть пока было не на что – меня избавили только от части повязок и пластырей. Их снимали постепенно, по одной в день. Сначала освободили мне лоб; потом уши и губы; наконец, брови. Но скулы и нос по-прежнему оставались в плотном коконе из бинтов. Так же, как шрам – или бывший шрам? – на животе и те места, где раньше были наколки.

Кожа в тех местах, над которыми потрудились врачи, ужасно зудела, и целые дни я проводил в изобретении всевозможных способов и ухищрений, чтобы как-то пробраться под бинты и… всласть начесаться – как же это по кайфу! Кроме этого из развлечений у меня были телевизор и визиты медсестер и лечащего врача Александра Соломоновича. Правда, по телевизору постоянно гнали какую-нибудь бодягу, оказывать какие-то знаки внимания сестрам было бесполезняк, а Соломоныч никогда не имел свободного времени на то, чтобы хоть ненадолго задержаться у меня в палате после осмотра и поболтать за жизнь.

Один раз заглянул навестить меня Евгений Валерьевич, притащил дачку из фруктов и соков, которых и без того было предостаточно в этом больничном раю, посидел у меня пятнадцать минут и свалил. Я попытался позадавать ему вопросы («а когда? а что дальше? а как же я выгляжу?»), но он буквально отмахнулся от меня как от мухи («выглядишь превосходно!») и начал рассказывать что-то нейтральное.

Короче, создавалось впечатление, что никому я на хрен не сдался, и возится со мной медперсонал – кормит, поит и проводит осмотры – лишь потому, что, замутив всю эту бодягу с переделкой меня из Разина Константина в Сельцова Дениса, обидно бросать все на середине пути, и дело надо довести до конца.

А тем временем с живота тоже сняли бинты, и я наконец смог оценить результаты врачебной деятельности Соломоныча – уж для того, чтобы взглянуть на свой живот, зеркала не требовалось.

Шрама не было! Ни следочка! Только розовая, словно обожженная, кожа на том самом месте. И все! Я, сам врач, был поражен – даже не представлял, что можно сотворить нечто подобное!

– Покраснение кожи на животе пройдет приблизительно через месяц, – заверил меня Соломоныч. – Впрочем, так же, как и там, откуда мы удалили наколки. И вообще ничего не будет заметно. Вот только позагорать тебе, молодой человек, никогда больше не доведется. При загаре те места, над которыми мне довелось потрудиться, сразу проявятся, как на фотобумаге. Так что этого удовольствия в жизни ты, к сожалению, лишился.

«"Ксожалению", – мысленно передразнил я своего врача. – Нашел, о чем сожалеть! Не велика потеря на фоне всех приобретений».

А тем временем мне содрали пластыри с носа. Соломоныч долго разглядывал его разве что не через лупу и довольно чмокал губами.

– Одна из моих лучших работ, – в конце концов похвастался он, чем несказанно меня порадовал.

Значит, со мной все нормалек! Значит, все удалось, и я все-таки стал Денисом Сельцовым!

– Да дайте вы зеркало, наконец! – взмолился я, но Соломоныч сделал этакий жест пухлой ручонкой: мол, терпение, молодой человек.

– Послезавтра, Денис. Послезавтра. Подождать осталось недолго.

Это «недолго» растянулось у меня в голове настолько же, что и четыре недели, которые я уже провел в этой лечебнице. Я метался, словно тигр по клетке, по своей палате из угла в угол. Телевизор был забыт, книги отброшены в сторону, у меня даже пропал аппетит. И постоянно свербела в мозгу мысль: «Скорей бы, скорей! Как же все это меня достало!» Я устал от бездействия, я жаждал активной деятельности. За последнее время я настолько привык к войне, беготне по лесам и болотам и прочим головнякам, что жизни без них (головняков) просто не представлял. Я жаждал их, как алкаш алкоголя, курильщик курева, а наркоман наркотиков.

А еще я устал бороться с самим собой. С полнейшим одиночеством. С чувством, что ты никому на фиг не нужен. С депрессняком, который донимал меня все тридцать дней, что я здесь уже провалялся. И главное – главное!!! – с чувством вины за гибель Настасьи. Как ни пытался избавиться от этого чувства, как ни пробовал убедить себя в том, что я совершенно здесь ни при чем – что это судьба, это кысмет, – ничего из этого не получалось. И я уже начинал опасаться, что если пробуду еще хоть несколько дней под гнетом хандры, которая плющила меня в лепешку, то просто-напросто могу повредиться рассудком. И, не приведи Господь, изобрести какой-нибудь изощренный и красивый способ самоубийства…

Но все в этой паскудной жизни имеет начало. И всему когда-нибудь наступает конец. Вот и здесь… наконец-то свершилось!!!

В кабинет торжественно вплыл Соломоныч в компании медсестры и другой врачихи, Эльвиры Васильевны, и торжественно объявил:

– Ну-с, молодой человек. Последний шаг в нашей, так сказать, бурной деятельности, и твоя фотография будет проявлена полностью. Тамарочка, приступай.

И медсестра подступила ко мне с большими блестящими ножницами.

А уже через минуту Соломоныч и Эльвира Васильевна, держа в руках фотографию Дениса Сельцова и переводя взгляд с нее на меня и обратно – и опять на меня, – оценивали результаты своей работы, качали головами, причмокивали губами и что-то шептали друг другу на ухо. А я сидел перед ними на стуле в свете яркой стоваттной лампочки и очень старался не состроить ненароком какой-нибудь ненужной гримасы, сохранить у себя на лице – на новом лице! – нейтральное выражение. Все равно как в фотоателье перед объективом большой деревянной камеры в ожидании, когда тебя снимут на какой-нибудь документ.

Но вот консилиум закончен, Эльвира Васильевна удовлетворенно кивает и расслабленно улыбается, а Соломоныч подходит ко мне, по-приятельски хлопает по плечу и с пафосом объявляет:

– Один к одному. Уверен, что любой, кто знал Сельцова, увидев тебя, не раздумывая скажет: «Да это ж Денис». Так что могу поздравить со стопроцентным успехом, молодой человек. Целый месяц ты здесь промучатся не зря. Пятерка тебе по пятибалльной системе за твое долготерпение. Ну а нам за наши старания и наше умение, конечно же, пятерка с плюсом…

– Да дайте же, наконец, вы мне зеркало!!!

– Эльвира Васильевна, – повернулся Соломоныч к врачихе. – Будь так добра. Принеси из сортира.

На то, чтобы принести из сортира круглое настенное зеркало, потребовалось десять минут, и все это время я был готов лезть на стенку от нетерпения. Но вот, наконец…

Я пялился в зеркало на Дениса Сельцова и мучительно скрежетал мозговыми извилинами, пытаясь определить, нравится мне эта физиономия или нет. Конечно, и раньше я видел ее на фотографиях, но тогда это была всего лишь мертвая картинка. А теперь из зеркала на меня глядел живой человек, который и хмурился, и улыбался, и даже, сморщившись, шмыгал прямым тонким носом. Денис Сельцов также имел в наличии: высокий лоб, волевой, чуть тяжеловатый подбородок, высокие скулы, низкие густые брови и капризный тонкогубый рот, который придавал лицу надменное выражение. На вид новой физиономии было лет двадцать пять – двадцать восемь, что полностью соответствовало паспортным данным Сельцова.

– А не получится так, что я вдруг начну стремительно стареть, как человек, вышедший из летаргического сна? – спросил я терпеливо дожидавшегося моей оценки Соломоныча.

Тот сразу возбужденно замахал руками так, будто я обвинил его в том, что он обманом подсунул мне некачественный залежалый товар.

– Что ты, что ты, Денис! У меня все проверено десятком лет работы и несколькими десятками клиентов. Отображение процесса старения на лице идет постепенно, и точкой отсчета теперь будет тот возраст, на который ты выглядишь. Если бы было иначе, а именно так, как ты предположил, то операции по омоложению лица, которые сейчас проводятся сотнями тысяч в год по всему миру, потеряли бы смысл. У тебя еще есть вопросы?

– Нет.

– А скажи, тебе нравится? – вкрадчиво спросил Соломоныч. Как же ему хотелось услышать от меня положительную оценку!

Как же он ждал, когда я его похвалю! Словно маленький ребенок, который нарисовал картинку и принес ее показать дедушке. Дедушка надевает очки и долго вертит в руках нарисованное, поворачивая его и так, и этак, безуспешно пытаясь определить, что же это такое изображено. А малыш все это время стоит у него над душой, дожидаясь, когда же деда наконец скажет: «Супер!» И в результате от нетерпения даже мочит штаны.

Как бы не намочил штаны и мой доктор.

Поэтому я поспешил ответить:

– Супер! – и поднял вверх большой палец.

Если по-честному, я нисколько не покривил душой. Картинка действительно была нарисована на пять с плюсом, и ее не надо было вертеть и так, и этак, чтобы разобраться, что же такое на ней изображено.

– Тебе действительно нравится? – переспросил Соломоныч, несколько разочарованный лаконичностью моего ответа. Он рассчитывал на длинную хвалебную речь. Что ж, получи!

– Мне действительно нравится, Александр Соломонович, – напыщенно произнес я. – Я сам, как вы знаете, врач, и мне отлично известно, что подобные операции по изменению внешности проводятся уже давно. Но я даже представить не мог, что возможны такие великолепные результаты. Вы не врач, вы просто волшебник, и я преклоняюсь перед вашим мастерством пластического хирурга. Разрешите пожать вам вашу золотую руку.

Короче, из моей палаты Соломоныч выпорхнул буквально на крылышках, оставив мне зеркало, чтобы я, как красна девица, постоянно смотрелся в него и привыкал к своему новому облику. Чем я и занимался часа два до тех пор, пока ко мне в гости не нагрянул Евгений Валерьевич, – сидел на кровати и гримасничал перед зеркалом, словно полинезийский дикарь после захода к нему в бухту европейского корабля. В конце концов от этого увлекательного занятия меня оторвали.

– К вам посетитель, – заглянула ко мне медсестра Тамара, и следом за ней в палату вальяжно вплыл Евгений Валерьевич.

Поставил на стол бутылку «Гастон де Лагранжа», достал из кармана кожаного плаща шоколадку и лишь после этого подошел ко мне и, прищурившись, уставился на мою новую рожу. Я стоял перед ним, не шелохнувшись, словно молодой актер перед маститым режиссером на кинопробах крупнобюджетного фильма.

– А ведь не узнать, – вдоволь на меня насмотревшись, констатировал мой гость. – Пытался найти хоть что-нибудь общее с Костоправом и в результате решил, что это лишь лоб. И ничего более. Короче, здорово. Наш эскулап на этот раз расстарался. Придется выписывать премию… Ладно, садись, вьшьем да поговорим о делах. Впрочем, их не так чтобы много.

Их и правда оказалось немного. Во-первых, я получил свои новые документы – паспорт, водительские права и трудовую книжку. Во-вторых, – билет на поезд до Петербурга (купейный вагон, верхняя полка, отправление уже сегодняшним вечером). А в-третьих… А «в-третьих», в общем, и не было. Мы посидели полчасика, поболтали о чем-то пустом, вьшили по две рюмки «Лагранжа», и Евгений Валерьевич засобирался, заспешил.

– Пора бежать, дел выше крыши. А ты тоже давай собирай пожитки и отсюда проваливай. До поезда лучше погуляй по городу. Лишнее время здесь не засиживайся. Деньги-то есть?

– Пятьсот рублей, – признался я.

– Мало. – Евгений извлек из кармана забандероленную пачку сторублевых бумажек и протянул мне. – На, купишь продуктов в дорогу. – Он пожал мне на прощание руку, несколькими скупыми словами пожелал удачи и пошел к выходу. Но уже в дверях остановился, обернулся и сообщил: – Кстати, запамятовал сказать. Тут питерская братва просила тебе передать… Раз Константин Разин ушел из мира сего, то, чтобы ментов не дразнить, Костоправ тоже больше не существует. Это ты понимаешь?

Я молча кивнул, совершенно ничего не понимая. К чему весь этот базар?

– Те, кто знает, – продолжил Евгений, – кем ты был раньше, решили дать тебе другое погоняло. Короче, Костоправ умер. Ты теперь Знахарь. – Он улыбнулся. – Ничего звучит, правда? Знахарь. Поздравляю.

Евгений Валерьевич махнул мне рукой на прощание и вышел из палаты, а я остался стоять, опершись задом на стол с недопитой бутылкой «Лагранжа» и недоеденной шоколадкой.

Знахарь.

Новая физиономия. Новая жизнь. И даже новое погоняло.

Знахарь.

Я усмехнулся. И подумал: «Неплохо. Мой новый портрет мне нравится. Новое погоняло… хм, Знахарь… звучит хорошо. Новая жизнь начинается с приятных эмоций».

Дай мне Господь, чтобы так было и далее.

Я отлип от стола и пошел собираться в дорогу. В славный город Санкт-Петербург, где кое-кто уже заждался моего появления. А именно, пять человек.

Муха, Живицкий, Хопин, мой брат Леонид и бывшая женушка Ангелина.

Глава 3

«ГОРОД НАД ВОЛЬНОЙ НЕВОЙ»

Питер, естественно, встретил меня по-питерски. Я имею в виду погоду: дождь со снегом, порывы ветра с залива и невообразимая слякоть на перроне Московского вокзала.

Я вышел из вагона в летних кроссовочках и куртке-«танкере», которую получил в подарок, будучи в гостях у Гоги Абхаза, и которая на поверку оказалась никаким не «танкером», а обычным китайским дерьмом, не выдерживающим даже нулевой температуры. А если еще и пронизывающий северо-западный ветер!.. Я сразу же съежился от холода, проклиная себя за то, что не удосужился в Перми купить пальто, и поискал глазами место, куда бы спрятаться от этой чертовой непогоды. Но куда можно деться на открытой платформе, если твой поезд стоит от тебя с подветренной стороны? А вот с наветренной – пусто. Как назло! Как обычно! И ведь никуда не отойти от вагона. Меня должны встречать. А встречающие куда-то запропастились…

– Извините, – ко мне вразвалочку подошел крепкий бритоголовый детина в добротной кожаной куртке, спортивных брюках и белых зимних кроссовках, – вы не Денис Аркадьевич Сельцов?

Я смерил детину взглядом. Экая обезьяна!

– Да. Я.

– Позвольте поглядеть у вас какой-нибудь документик. Сами понимаете… Еще раз извините. – Чувствовалось, что этот орангутанг совершенно не умеет извиняться, и потому неумение, то бишь качество, пытается компенсировать количеством.

Я достал из кармана карточку водительских прав и протянул ему. Он повертел ее в толстых пальцах, украшенных наколотыми перстнями, тщательно изучил со всех сторон, разве что не обнюхал, и, удовлетворенный, протянул мне лапу.

– Володя, – представился он. – Встречаю я тут тебя. Пошли к тачке скорее, а то, блин, дубак. И как ты тока в таком клифте? – Он пощупал мою неполноценную курточку. Бросил презрительный взгляд на легкие кроссовки. – Словно с Сочей прикатил. В Перми че, теплее?..

По подземному переходу мы вышли к автостоянке, где нас дожидался массивный, покрытый грязью «лэндкрузер».

– И куда мы поедем? – спросил я у Володи.

– В Сестрорецк. Точнее, в Курорт, – проинформировал он меня, устраиваясь за рулем. – Там тебя уже ждут. Братва собралась, толковище какое-то намечается. Ты пойми, я не в курсах. Я только водила.

Притормозив у светофора перед площадью Восстания, толстомясый водила достал из кармана пачку «Парламента» и протянул мне. Когда я отказался, пожал саженными плечами – мол, не хочешь, как хочешь, – и закурил сам. А я в это время не мог оторвать взгляд от окна.

Питер. Впервые за четыре с небольшим года я вновь ехал по его забитым машинами улицам. А он встречал меня обшарпанными фасадами домов, размножившимися за это время рекламными вывесками и стендами, съежившимися от холода фигурками нищих и бомжей. И, конечно же, родной непогодой.

Питер. Я не был здесь всего четыре с небольшим года, а казалось, что минула целая вечность. И эта вечность повернула все в моей жизни настолько круто, словно сначала я умер, потом за грехи был помещен в преисподнюю, а потом удачно бежал оттуда обратно на землю. Обваренный в котле и озлобленный до предела. Как будто вновь родился…

Удачно миновав несколько небольших пробок, мы выехали за пределы города, и Володя погнал по столь знакомому мне шоссе. Слева – залив, справа – полотно железной дороги, по которой в свое время мне довелось столько поездить на электричке в Лисий Нос на свою дачу. Впрочем, сам Лисий Нос мы должны были проехать уже километров через десять. Интересно: по воле судьбы в первые же часы возвращения в Питер после долгой отлучки я ехал именно в то место, откуда более четырех лет назад началось мое малоприятное путешествие в неволю. В то место, с которым столько связано в моей жизни. Круг замыкался.

«А не попросить ли своего водилу завернуть хоть на десять минут к даче, – подумал я. – Взглянуть, в каком она состоянии. А может, даже увидеть гадину Ангелину и братца. Интересно, как они устроили свое любовное гнездышко. Все еще вместе или уже давно разбежались? Скорее, первое. Никуда им, связанным такой страшной тайной, как умышленное убийство, друг от друга не деться. Хотя черт их знает. Пути Господни неисповедимы, а их – тем более».

Но я решил не торопить события. Слишком многое было поставлено на карту, чтобы спешить.

Успею. И попозже произведу разведку как можно более аккуратно. А пока надо в первую очередь посетить толковище, перетереть с братвой кое-какие вопросы. Выяснить, чего же конкретно от меня хотят. И какую помощь готовы мне предложить. Во-первых, как выйти на Хопина и компанию. Во-вторых, в обустройстве, так сказать, личной жизни на первое время. Для начала мне нужен (даже не квартира, даже не комната) хоть бы какой-нибудь угол… И достаточно. Деньги пока есть. Месяца на три скромной жизни хватит, а там как-нибудь сумею устроиться…

Но помощь оказалась таких размеров, на какие я и не расчитывал. Правда, и требования ко мне предъявили немалые. Вернее, лишь одно требование – организовать ликвидацию Хопина. Но, по правде сказать, и этого одного было более чем достаточно!

Впрочем, обо всем по порядку.

В Сестрорецке в огромном коттедже, больше похожем на загородный царский дворец, проживал не кто иной, как смотрящий за Питером, законник из старых воров. И меня доставили прямиком к нему. Как говорится, с корабля на бал.

Охранник возле мощных железных ворот, ведущих на окруженный трехметровой кирпичной оградой участок, тщательно проверил мои документы. Потом по асфальтированной дорожке мы подъехали к крыльцу – высокому, с невесть где добытыми старыми гранитными ступеньками. Должно быть, загородному дворцу и положено иметь такое «загородное» крыльцо.

Именно с него и спустился мне навстречу гостеприимный хозяин – высокий худощавый мужчина лет сорока пяти – пятидесяти, облаченный в длинный махровый халат. Смерил меня с головы до ног бесцеремонным оценивающим взглядом; долго всматривался в мое лицо.

Я терпеливо ждал.

– Ну здравствуй, Знахарь. – Хозяин «дворца» наконец насмотрелся и протянул мне руку. – А ведь в натуре Сельцов Денис вылитый, если по фотке судить. Пересылала мне ее братва из Перми. Я Артем Стилет. – Смотрящий уже поднимался по протертым «дворцовым» ступенькам крыльца, кивком пригласив меня следовать за ним. – Заходь давай.

Мы вошли в дом и оказались в просторной прихожей, отделанной богато, но безвкусно. Дизайнер у Стилета никуда не годился. Дорогой наборный паркет для прихожей – еще куда ни шло. Но огромная искусственная пальма в кадушке в одном углу и копия (явно из пластика) Афродиты Милосской на мраморном постаменте в другом – это уж слишком! Зеркало в стиле ампир с облупившейся амальгамой и облезлой рамой, должно быть, конфискованное братвой в одной из квартир или какой-нибудь антикварной лавке. Добавьте к этому толстые чугунные решетки на двух узких островерхих окнах и самую обычную длинную вешалку с кучей дорогого тряпья, под которой примостилась простенькая стойка для обуви, заставленная до упора. Вот вам и вся прихожая. Мечта идиота. Я едко, но беззвучно ухмыльнулся, снимая у вешалки свою дешевую китайскую курточку. А Стилет, наверное, в этот момент тоже ухмылялся, стоя у меня за спиной и разглядывая спортивный костюмчик, подаренный мне братвой еще в Сыктывкаре. Он не знал, что по сравнению с тем, что на мне было надето до Сыктывкара, это ощетинившееся нитками «чудо» китайской промышленности было действительно чудом.

Стилет словно прочитал мои мысли.

– Ништяк, братишка, держи масть, – хлопнул он меня по плечу, когда мы поднялись на третий этаж и оказались в небольшом круглом зале с четырьмя симметрично расположенными дверьми. Все они были плотно закрыты, но из-за одной доносились громкие голоса и смех. – Не менжуйся, что в спортивке в гости пришел, а не во фраке. Здесь все по-простому. Кому тебя понять, как не тем, с кем сейчас познакомлю? И не такие бродяги, откинувшись, здесь появлялись… Проходь давай. – И он легонько подтолкнул меня в спину в направлении той двери, из-за которой раздавался шум.

А у меня в этот момент в голове промелькнуло воспоминание о том, как я в августе 96-го с замиранием сердца впервые входил в 426-ю хату «Крестов». И как из полумрака хаты меня встретило несколько десятков внимательных настороженных глаз. Интересно, как там сейчас Бахва? И Леха Картина? И Пионер? И Папаша? Где чалятся? Живы ль, здоровы? Может, кто уже вышел по помиловке? Надо бы поспрашивать пацанов. Глядишь, кто знает.

Я распахнул дверь и вступил в ярко освещенную просторную залу, посреди которой была оборудована огромная, отделанная темно-зеленым кафелем ванна. Или скорее это можно было назвать небольшим бассейном. Человек восемь разместились бы в нем, не испытывая особых проблем со свободным пространством. Впрочем, сейчас там над сугробом розовой пены возвышались лишь две головы. Две прекрасных темноволосых головки. Похоже, ко всему прочему, в этом загородном царском дворце водились русалки.

Мне это понравилось, и я, сделав небольшое усилие над собой, оторвал взгляд от соблазнительного бассейна и перевел его на установленный возле большого полукруглого эркера длинный низкий стол персон этак на двадцать. Была накрыта только дальняя его часть, и там, шумно беседуя, в глубоких кожаных креслах расположилось несколько человек, облаченных, как в тоги, в белые простыни.

– Здорово, братва, – громко произнес я от двери и уверенным шагом направился к ним здороваться и знакомиться.

– И тебе здорово, – ответил мне до боли знакомый голос.

Я прищурился. После полумрака прихожей, лестницы и коридора мне было не очень хорошо видно против света, падавшего из большого окна эркера. К тому же на улице погода улучшилась, дождь прекратился и посветлело.

Ба-а!!! Я даже вздрогнул от неожиданности.

Широко раскинув руки, ко мне ленивой вальяжной походочкой направлялся Миха Ворсистый, мой сосед по больничной палате еще в те времена, когда менты пытались расколоть меня на несуществующую мокруху и для ускорения «следствия» загнали, козлы, в пресс-хату. Там мне было суждено либо выйти из несознанки, либо стать «петухом», либо сдохнуть. Но я знал и четвертый путь – прямо на пороге, как только за вертухаем захлопнулась дверь, взял поудобнее зажатую между пальцами половинку лезвия бритвы и вспорол себе брюхо. Внутренности вывалились наружу, рядом с ними на бетонный пол камеры шмякнулся я, но меня никто не стал трогать. Вместо этого постучали в дверь и вызвали фельдшера. Вот так я оказался в тюремной больничке имени Гааза, где познакомился с Мишкой Ворсиковым – разбитным жизнерадостным парнем, моим ровесником, который смотрел за отделением травматологии и хирургии и оказался мне не только соседом по койкам, но и добрым корешем.

– Дениса, братишка. Вот встреча! – Ворсистый обхватил меня лапами и крепко прижал к себе. – А я уже год, как откинулся. И ведь все думал, как же ты там. А ты, оказывается, неплохо. Вот осунулся только немножко. Да лицом изменился. – Он хохотнул. – Здорово изменился. И не узнал бы так с ходу, если бы не предупредили меня. Не сказали бы: «Готовься, Ворсистый. Увидишь вскорости братана своего, который Костой звался когда-то. А теперь вот стал Знахарем. И напрочь переделал себе портрет». Действительно, напрочь. – Миха отступил на шаг от меня, склонил голову набок, оценивая мою новую физиономию. И заключил: – А ведь ништяк. Ну, проходи, занимай место. Да давай с братвой познакомлю. Ты уж не серчай, что встречаем тебя в таком виде. Здесь все по-простому, – дословно повторил он сказанное только что Стилетом.

Он подвел меня к столу, где я обнаружил еще одну знакомую личность. Взмахом руки меня поприветствовал Саша Малина, авторитетный фраер, с которым мне довелось встречаться месяц назад в Сыктывкаре в гостях у Абхаза, местного положенца. Рядом с Малиной, выложив на стол синие от наколок кисти рук, расположился старик лет семидесяти, которого мне представили, как Митрича, при этом не пояснив, кто он такой и какое место занимает в воровской иерархии. Хотя я и так догадался, что это старый авторитетный бродяга. Следом за Митричем покачивался на задних ножках стула парень лет тридцати. Он находился в сидячем положении, но было видно, что росту в нем не меньше двух метров. И косая сажень в плечах.

«Крепкий пацан, – подумал я. – А он здесь какими путями? Уж ясно, не просто так».

Но мне не спешили что-либо объяснять.

– Слава Крокодил, – представил мне здоровяка Ворсистый, и тот так пожал мне руку, что я чуть было не взвизгнул. Лучше бы меня схватил всамделишний крокодил.

Третьего из незнакомых звали Комаль. Так же как Крокодилу, на вид ему можно было дать лет тридцать. У него был цветущий вид спортсмена-профессионала, не злоупотребляющего ни наркотой, ни алкоголем, ни сигаретами.

– Здорово, братан, – поприветствовал он меня и, когда здоровался, встал. Чуть повыше меня, совсем немного, но зато массивнее раза в полтора. «Не меньше центнера, – прикинул я, – и при этом лишь мышцы да кости. Ни капельки жира».

– Малину ты знаешь, – произнес все это время стоявший чуть в стороне Стилет, – так что будем считать, теперь со всеми знаком. Присаживайся, Знахарь. Выбирай любое место и полезай за стол. Сейчас пошамаем, расскажешь нам о своих приключениях. А потом к делу. – Он достал из кармана миниатюрный пультик, нажал на кнопочку, и уже секунд через десять на пороге комнаты возникла горничная. Симпатичная девочка лет двадцати. В розовом фартуке с кружевными оборочками. Я, кобель, не отказался бы на нее влезть.

– Танюша, киска, – просюсюкал Стилет. – Через полчаса нам горячее. Все. – И снова обратил внимание на меня: – Ну чего сидишь как замороженный. Только не говори, что стесняешься. Накладывай салат, наливай водочки. Хотя ты, насколько я знаю, не пьешь.

И все-то он знал про меня.

– И поведай нам, как там, на Ижме. Как мусора вас спалили по первости. Как соскочил все-таки. А то Цепной и Малина пытались что-то рассказывать, но разве что-нибудь разберешь у них, у косноязычных. Да и из третьих рук… – Смотрящий перехватил растерянный взгляд, который я бросил на бассейн с наядами[43], и беспечно махнул рукой. – При этих красавицах говори, не менжуйся. Если чего и услышат, ни слова все равно не поймут. Таджички они. – Я скорчил удивленную рожу, и Стилет рассмеялся. – В натуре, таджички. Самые что ни на есть мусульманки. Из какого-то кишлака сюда привезли. Всяко лучше, чем если бы с голоду сдохли или в Афган бы их переправили. С делами покончим, так, если захочешь, поближе с ними тебя познакомлю.

Признаться, от такого знакомства я бы не отказался. Особенно если оно состоится в бассейне. Таджички-наложницы… хм, экзотика!

– Так что же, рассказывай, Знахарь.

Рассказывать так рассказывать. Не впервой. Валяясь в больнице в Перми, сколько раз я, будучи не в состоянии хоть немного отвлечься от депрессняка, вполголоса травил в пустоту о том, как прибил возле дома двоих конвойных, как усыпил хлороформом несчастную наркоманку Кристину, как бежал через тайгу, как хоронил Трофима и провожал умирать в монастырь смертельно раненную Настасью, когда ее увозили единоверцы.

История о побеге была отточена до словечка, и рассказывал я как по писаному больше двух часов, пока дожидались горячего, поедая салатики, пока ковырялись в этом горячем, пока пили кофе и гоняли по кругу косяк с анашой. До упора набив животы и в меру выпив хорошей водочки, все были довольны. Одному мне так и не довелось толком поесть и выпить. Мой рот был занят совсем иным. Я рассказывал самозабвенно, сам увлеченный своим повествованием:

– …Сняли последнюю повязку и наконец-то дали мне зеркало. Вот тогда-то я впервые себя нового и увидел. А потом объявился тот деловой из Перми, сунул мне пачку стошечных, ксиву, билет на поезд. И все. Вот он я здесь.

– Кристина, Настя, Алена… – пробормотал Ворсистый. – И все ведь малолетки. Ну, ты, брат, даешь. А как там, спросить все хотел, с девкой той из больнички? Ольга, кажись?

– Ольга. Посылала мне пару раз дачки, как выписался. Да записочки через вертухаев. Типа люблю, жить без тебя, родной, не могу. Ждать буду до самой кончины. А как мне двадцатник навесили, так я сам с ней порвал. Отвечать перестал. Чего баламутить зря девку?

– А жаль. Правильная была овца. Ты, будет время свободное, поинтересуйся, как она там.

– Зачем…

– Ша, братва, – шлепнул ладонью по столу Стилет. – Хорош базарить впустую. Тут нам о делах еще тереть и тереть. Короче, слушай сюда, Денис. Все здесь об этом в курсах. Для одного для тебя рассказываю. Вкратце. Времени нету подробнее. Потом все сам уточнишь. Вон Комаль, – Стилет кивнул на улыбнувшегося здоровяка, – расскажет тебе все в деталях. Короче, мешает нам один человек. Сильно мешает. Ведет себя не по чину, не по понятиям. Правда, откуда ему, недалекому, понятия знать? Хотя и крутой, да всего лишь барыга. Хопин, сволочь. Ты его знаешь. У тебя к нему свои есть предъявы, насколько я знаю, серьезные. Так вот, эта падла всегда наглым был, по беспределу жил, но мы терпели, не связывались, пока этот козел не оборзел до упора. За последний год подмял под себя несколько тем, нами прикрученных. Мы бы за это ему предъявили, как полагается, но только крышуют его архарские и комитетчики. При этом московские комитетчики. И крышуют надежно. А это серьезно. Да и Хопин шифруется грамотно. Сидит в своей скорлупе в Александровской, носу оттуда не кажет, всем делом руководит по компьютеру. А скорлупа понадежнее крепости будет. Два раза пытались его оттуда выколупнуть. Пустое. Второй раз на пробивке потеряли двух пацанов и пока завязали. А эта падла продолжает нам пакостить. И методы-то у него все какие-то извращенные. Правда, поговаривают, что с головой он не дружит.

– Это уж точно, – заметил Ворсистый, и Стилет одернул его суровым взглядом – мол, не лезь в разговор, пока не дали слова тебе. Ворсистый смутился и принялся сосредоточенно колупаться в бисквитном пирожном.

– И вот что решили мы, Знахарь, еще прошлой осенью. Коли надумал ты делать ноги из Ижмы, так поможем тебе. Упорешь косяк какой и спалишься – так туда тебе и дорога. Потеряем немного от этого. А вот если сумеешь уйти из тех мест, из которых еще никто никогда не уходил, значит, есть в тебе что-то такое, чего не сформулировать простыми словами. Но что, быть может, поможет тебе добраться до Хопина. Уж не знаю как. Глядишь, сам сумеешь придумать. А мы, Денис, поможем тебе, чем сможем. А можем мы многое.

– Я это знаю, – сказал я, вспомнив Комяка – таежного супермена, боевой дробовик «Спас-12» и семь схронов, которые были понаделаны для нас по всему пути до Кослана.

– Вот что решила братва, Знахарь. Даем мы тебе в подмогу людей. Все проверены, в каждом можешь быть уверенным, как в себе. Все профи. Спецы, так сказать, по определенным делам. Послужные списки их перечислять не буду. Захочешь, так спроси сам, только хрен кто тебе что ответит. Вот, – на этот раз Стилет кивнул в сторону Крокодила, – Крокодил, Комаль и Ворсистый – трое из них. Комаль – старший. Старше его только ты. Все должны слушать тебя без базаров. А ты отвечаешь за Хопина передо мной. И не приведи Господь, упустишь этого урода… Так вот, Комаль познакомит тебя с группой, расскажет все, что мы сумели надыбать на Хопина. Посидите, прикиньте весь расклад. Скатаетесь в Александровскую. Только поосторожнее, не спалитесь, не покажите себя… А может, наоборот? Позвонить тебе этой твари, сообщить, что ты уже в городе? Глядишь, заменжуется, упорет косяк. Тут-то мы его… А? Как ты думаешь, Знахарь? Есть какие идеи?

– Рано пока для идей, – устало промолвил я. – Здесь заморочка такая, что если будешь спешить, то спалишься. Все надо делать последовательно и основательно. Дай мне для начала встретиться с группой, выслушать все подробности, какие есть. Съездить в Александровскую, глянуть на эту неприступную крепость. А потом и будем решать, с какой стороны кусать Хопина.

– Хорошо. Как что надумаете, пришли ко мне кого из своих, пусть расскажет.

– А мы что, собираться будем не здесь? – удивился я, хотя и так мог бы догадаться, что не нужны мы смотрящему у него дома. Ему без этого достает гостей. Не хватает еще постояльцев.

Стилет рассмеялся:

– Нет, Денис, перебьетесь. Собирайтесь, где хотите, но только не у меня. Скажем, на твоей хате. Только не засветитесь. А то найдется бдительная бабулька, насвистит мусорским, что открылась малина какая-то по соседству. Ты ведь за четыре года успел отвыкнуть от воли. Ты сейчас как крестьянин, который впервые выехал в город. Любой его разведет, а он и не заметит. Адаптироваться тебе нужно к воле скорее…

– Что за «моя» хата? – перебил я смотрящего. – Откуда?

– Ах да, – хитро улыбнулся Стилет, – совсем запамятовал. Старею… Братва тут подсуетилась, нору тебе подыскала. Ничего, жить можно. Сам смотрел… Лови. – Через стол ко мне полетела связка ключей с брелоком от автомобильной сигнализации. – И на тачку, и на квартиру документы найдешь в «бардачке».

– И машина? – поразился я.

– Собираешься разъезжать на трамваях? – рассмеялся смотрящий. – Мно-о-ого наездишь… Водить-то умеешь?

– Умею.

– И все же первые дни поаккуратнее, не побейся. Как-никак четыре с децлом года не ездил… Ну что, Денис? Все понятно? Есть вопросы?

– Есть.

– Давай.

– Сколько у меня времени?

– Чем скорее, тем лучше. Но строгих сроков тебе никто не забивает. Главное, не спеши, если чувствуешь, что можешь что-нибудь напортачить. Но и не затягивай. Каждый день из-за этого мудака мы теряем немалые фишки. Еще вопросы? – Стилет достал из кармана портсигар, вытащил из него «беломорину» и начал выдаивать из нее табак. Решил напоследок забить еще один косячок.

– У меня здесь еще кое с кем счеты. Параллельно с Хопиным я хочу заняться еще четверыми.

– Занимайся, если это не будет мешать главному делу. Может, это даже пойдет на пользу. Слышь, Комаль, братишка. – Стилет повернулся к Комалю. – Поможешь Знахарю разобраться с четырьмя негодяями. Там один мусор из прокурорских, доктор и двое лохов – его бывшая женушка и брательник. Те, что его подставили.

Я поразился. И все-то ему про меня известно! Хотя неудивительно. По «должности» положено.

Когда мы закончили с разговорами, за окном давно стемнело. Две русалки-таджички куда-то пропали, я даже не заметил, как они выскользнули из бассейна. Пушистые сугробы голубой пены съежились, словно настоящие снежные сугробы под ярким мартовским солнышком. Малина и Митрич сменили свои римские тоги на цивильный прикид. Комаль с Крокодилом тоже потихонечку собирались домой.

– А ты-то как, Знахарь, – хитро посмотрел на меня Стилет, – тоже отчаливаешь? Смотреть свою хату? Или задержишься? Я ведь с мусульманками обещал познакомить, – напомнил он мне. – Не забыл, ты не думай. Поплещешься с ними, расслабишься. Отдохнешь, а то уж замучили тебя терками. Все Хопин да Хопин. Забыть бы скорее про это дерьмо. Так что, Денис?

– Не стесню если… – нерешительно промямлил я, и смотрящий расхохотался:

– Брось! Иди вон туда, – он кивнул на низкую дверцу, ведущую, должно быть, в предбанник, – раздевайся. Полотенца да простыни там. Банька, правда, не русская, сауна. Но, – Стилет сокрушенно развел руки, – извини, чем богаты. У других и такого нету в квартирах, – как бы оправдываясь, цинично заметил он, а я за него продолжил, правда, не вслух: «У многих нет и квартир. Многие дохнут сейчас от холода и с голодухи в грязных подвалах или на чердаках. Так повод ли для расстройства то, что у тебя дома всего лишь обычная сауна? Всего лишь с бассейном? Всего лишь с наложницами-таджичками? И куда же ушли те легендарные времена, когда настоящий матерый ворюга по закону не имел за душой ничего – ни семьи, ни имущества, – кроме неколебимого авторитета? Уже не вернутся? Увы…»

В скромненькой по размерам, но уютной сауне мне пришлось скучать одному. Правда, недолго – судя по часам, закрепленным над полком рядом с термометром, я выдержал там пять минут и выбрался наружу совершенно очумевший от жара. Мечтающий лишь об одном – поскорее добраться до бассейна с прохладной водой. И остатками голубой пены. И девочками-таджичками. Если, конечно, все разговоры о них не оказались пустой болтовней. Хотя не должны бы. Такие люди, как Стилет, отвечают за то, что обещали.

Разговоры оказались не пустой болтовней ровно наполовину. Это если считать по тому, что вместо двух наяд ко мне в бассейне присоединилась одна. Она вошла в зал, молча бросила на меня безразличный взгляд и первое, что сделала, так это подобрала и аккуратно сложила простынку, которую я перед тем, как спуститься в бассейн, небрежно скомкал и кинул на кафельный пол. Я, сидя по шею в прохладной воде, с интересом наблюдал за тем, как девочка, не обращая на меня никакого внимания, семенящей походкой перемещается по залу. Вот она подошла к столу. Налила в бокал сок. Отломила кусочек от пиццы. Чем-то она напоминала мне заводную игрушку. Ну нечто вроде той куклы Суок, что из сказки о трех толстяках. Правда, в отличие от той, сказочной, на этой, реальной, было надето не платье, а нечто национальное. Сарафан – не сарафан. Халат – не халат. Под ним цветастые шальвары. Никакой обуви. Волосы заплетены в четыре косички. «Они были распущены, – припомнил я, – когда я только здесь объявился и эта красавица плескалась в бассейне. Ну и когда она снова решит там поплескаться? Честно признаться, мне уже невтерпеж».

– Эй, подружка. – Ничего более умного я придумать не смог, а потому позвал таджичку именно так. Один хрен, не понимает. – Иди ко мне.

Ноль эмоций. Она словно не слышала. Будто меня и не было. Стояла ко мне спиной и с аппетитом кушала пиццу. И запивала ее апельсиновым соком.

– Э-эй!

От пиццы ей было не оторваться. А на меня было глубоко начихать.

«Ну и чего? – раздраженно подумал я. – Вылезать из бассейна, хватать в охапку эту надменную задницу и тащить ее в воду? Словно водяной свою жертву? Но… Как-то все это не так. По-другому должно бы быть. Только…»

Посоветоваться мне было не с кем. Малина и Митрич свалили домой, а следом за ними распрощались с нами и Комаль с Крокодилом. Положенец растворился по каким-то делам в недрах своего огромного дома. Ворсистый, чтобы мне не мешать, тактично перебрался в соседнюю комнату, откуда до меня доносились приглушенные звуки работающего телевизора. Одним словом, мне, измученному месячным воздержанием, создали идеальную обстановку, сдали в аренду наложницу, а я, лопух, отвыкший в таежной глуши от человеческой жизни, щелкал хлебалом и не знал, как со всем этим богатством обращаться.

– Эй, милая, – позвал я.

И таджичка, похоже, меня наконец-то расслышала. Поставила на стол пустой бокал, вытерла салфеткой маленькие темные ладошки и, откинув назад косичку, подошла к краю бассейна. Остановилась – пятки вместе, носки врозь, руки по швам – и, не моргая, уставилась на меня.

«Наверное, в ожидании приказаний», – подумал я и, улыбнувшись как можно доброжелательнее, позвал:

– Раздевайся. Иди сюда. Не бойся. Я ласковый и пушистый.

– Не панимая, – пискнула девочка.

Это, пожалуй, было единственным, что она выучила из русского языка. Разве что еще «здравствуйте» и «спасибо».

– Иди сюда.

– Не панимая.

– Как тебя хоть зовут?