Месть вора Седов Б.

Глава 2

МЫ ОДИНАКОВО НЕСЧАСТНЫ

– Так о чем ты, Денис, так серьезно задумался? – переспросила меня Конфетка, стоило «девятке» отчалить от тротуара.

– О том, какая же я грязная скотина, – честно признался я.

– Ты уверен, что это именно так? – Конфетка на секунду отвлеклась от дороги и бросила на меня мимолетный взгляд. А я с удивлением обнаружил, что ее голос, оказывается, может звучать удивительно мягко. Совсем без, казалось бы, неизбежных примесей едкой щелочи и металла. – Денис, скажи, ведь тебя что-то гложет?

– Иногда, – вздохнул я. – Бывает так, что оно – это что-то – наваливается на меня, затягивает в какую-то чудовищную мясорубку… душегубку… И начинает терзать, рвать на куски.

– А ты никогда ни с кем не пытался этим делиться?

Я задумался. Когда? С кем? То, как я тяжело переживаю гибель Настасьи, как виню в этом себя, видел, пожалуй, только Комяк. Но тогда, в тайге, ему было не до того, чтобы заострять внимание на моем сплине. Да и у меня все эмоции тогда легко вытеснялись целым сонмом текущих проблем, вызванных сложной дорогой и беспомощностью моего раненого проводника. Потом тоже вроде было совсем не до тяжких думок о том, насколько я виноват в смерти несчастной девочки-нетоверки. Кослан, Микунь, Сыктывкар, Пермь… Новые люди, свежие впечатления, заботы о том, как бы не угодить в лапы ментам… Но вот появилось море свободного времени, когда я бездельничал после пластической операции в одной из частных клиник Перми. Именно тогда я и испытал на себе, что такое настоящая – вязкая, словно патока, бездонная, как Марианская впадина, – всепожирающая хандра. Валялся в постели, тупо пялился в потолок и ел поедом самого себя. За то, что так по-собачьи обошелся с несчастной маленькой Крис; за то, что явился причиной (хотя и косвенной) гибели Трофима и Насти; за то, что по-подлому ножом в спину заколол солдата, который не успел сделать мне ничего плохого, а потом хладнокровно разнес из дробовика башку сопливому дураку мальчишке, сдавшемуся нам в плен. Черт меня знает, может, и не пережил бы я этого приступа депрессняка, наложил бы на себя белы рученьки – или спился бы, или бы подсел на иглу, – если бы не цель номер один всей моей жизни – должок брательнику и бывшей женушке; адвокату и прокурору; и, наконец, негодяю Хопину, совершенно уверенному в том, что он вправе манипулировать человеческими судьбами…

– Денис. Дени-и-ис. – Конфетка легко коснулась моего локтя. – Опять задумываешься? Дурной признак. Смотри, как бы не пришлось обращаться к психиатру.

– Не придется, – пробурчал я.

– Хорошо бы. – Конфетка притормозила перед светофором, вытащила из пачки сигарету. Прикурила и задумчиво произнесла: – Знаешь, порой бывает так, что проще поделиться с кем-нибудь грузом, который тебя тяготит, чем волочить его на себе в одиночестве.

Загорелся зеленый, и «девятка» начала набирать скорость по Ивановской улице.

– А тебе, кажется, хочется, чтобы я поделился с тобой? – поинтересовался я. – Не пойму только, зачем тебе это надо? Обычное женское любопытство?

– Я и сама не пойму. – Конфетка чуть заметно пожала плечами. – Возможно, что так. Ты мне действительно интересен. Никогда не встречала человека… – Она на секунду замялась, подыскивая подходящую формулировку. И выбрала самый обычный штамп. – Человека с такой сложной судьбой.

– Никогда не встречал человека с таким сложным характером, – выдал я довольно мрачным тоном. – А вообще-то, что ты можешь знать о моей судьбе?

– Ничего. Точнее, никаких подробностей. – Конфетка, разогнавшись по путепроводу над платформой «Сортировочная», переключила на пятую скорость. И, помолчав пару секунд, виноватым тоном произнесла: – Денис, ты меня извини, что вела сегодня себя как последняя стерва. Это совсем не потому, что ты мне не нравишься. Наоборот… У меня, у непутевой, все наоборот. Все не как у нормальных людей… Сама не пойму… Я почему-то поставила перед собой цель вывести тебя из терпения. И злилась, что у меня ничего не выходит.

– Никогда ничего у тебя и не выйдет, – хмыкнул я. – Просто полгода назад я прошел трехмесячные тренировочные сборы у одного из ведущих специалистов по трепке нервов. Ее зовут Крис. Кристина. Вот это профи! Ты по сравнению с ней всего лишь любитель.

– Расскажи. – Конфетка опять отвлеклась от дороги и уперлась в меня своим рентгеновским взором.

– Смотри вперед. Сейчас куда-нибудь вмажемся… Так про что тебе рассказать? Про Кристину?

– Про все.

«Вот уж нет, – подумал я, – перебьешься! Это мое, и никто никогда от меня не услышит больше того, что я сочту возможным рассказать про Крис и Настасью, про Комяка и Трофима, про чувство вины, которое источило меня, как термиты кусок древесины, и приступы сплина, которые развили во мне жестокую монофобию[46]. Никто! Никогда!»

Именно так я подумал…

…и неожиданно для себя вдруг начал рассказывать. Сам удивляясь тому, что, поддавшись какому-то непонятному импульсу, взял вот и безоглядно пересек границу, за которой вступает в силу гриф «Только для личного пользования»; за которой на все-все-все наложено строжайшее табу неразглашения.

Я без жалости выливал из себя все те головняки, что накопились во мне за последнее время. Я, не скупясь, делился философией разочарованного жизнью бедолаги, которая сформировалась во мне в последнее время.

Я, ни на секунду не прерываясь, молол языком, изливая душу. Сознавая, что, возможно, выгляжу сейчас в ее глазах не в лучшем свете, выставляя на обозрение свои неприглядные кровоточащие болячки. Настоящие мужчины стараются скрывать их от окружающих, занимаются самолечением, даже не держа в голове мысли о том, чтобы попробовать поискать себе доктора. Я же, слабак, как только выдалась такая возможность, тут же поспешил выпятить наружу все свои язвы. Но мне от этого, кажется, стало действительно немного полегче.

– Мерзко слушать меня, душного пессимиста? – спросил я у Конфетки. – Все выкрашено одной черной краской. Ни просвета, ни проблеска. Один сплошной мрак.

– Сплошная жизнь. Не ее нарядный фасад, отремонтированный для показухи, а вонючие внутренности. – Конфетка, любительница быстрой езды, сейчас плелась по пустынным ночным улицам Купчина со скоростью поломанного троллейбуса. Она не спешила доставить меня до места. Она не хотела прерывать нашу беседу. – А знаешь, мы ведь в какой-то мере сродни друг другу, Денис. Ты один. И я одна. Когда угодила под суд, от меня отрекся даже отец. Ты прошел все круги ада. И я тоже прошла, хотя и в меньшей мере, пожалуй. Ты впереди видишь лишь пустоту. Ха… – горько усмехнулась Конфетка. – Я тоже, милый!

– Собрались два воинствующих пессимиста в одной тесной машинке, – прокомментировал я, но Светка пропустила мои слова мимо ушей.

– Теперь я понимаю, почему ты не желаешь быстрой смерти своей бывшей жене и брательнику, – сказала она. – Все верно. Так и должно быть, Денис. Если тебе будет тяжело справиться одному, я всегда помогу. Только скажи. – Конфетка ненадолго замолчала, закурила очередную сигарету и, опустив немного боковое стекло, мощной струей выдула дым наружу. – Хочешь, расскажу тебе то, что стараюсь никому-никому не рассказывать? – повернулась она ко мне.

– Зачем же, если стараешься никому-никому? – неуверенно промямлил я.

– Слушай. Четыре года назад я была студенткой третьего курса университета. Между прочим, юрфака. И, между прочим, круглой отличницей. Все было замечательно, все впереди виделось в розовых красках. У меня был жених, мы любили друг друга. У меня был отец, важняк военной прокуратуры, – мы очень дружно с ним жили. Вдвоем. Мать у меня умерла, когда я была еще маленькой. – Конфетка свернула на Кузнецовскую улицу. До моего дома оставались какие-то триста метров. – Это случилось на католическое Рождество. Какого-то черта меня понесло к подруге в общагу. А там дым, пьянка. Я не пью, но меня все равно усадили за стол. И удерживали там чуть ли не силой. Несколько раз я пыталась свалить, но меня не пускали, хватали за руки, упрашивали, говорили, что если уйду, то испорчу весь праздник. – Конфетка свернула во двор и остановилась возле моего дома. – Ты не спешишь? – спросила меня.

– Нет, – отрицательно покачал я головой.

– Тогда слушай дальше. Ну так вот, сначала нас было пятеро. Я, моя подружка и трое парней – двое питерских и аспирант, хозяин комнаты, где мы сидели. Потом подруга и один из питерских куда-то свалили. И после этого все началось. Тот ублюдок, который из Питера – его звали Рашид, – упился в хлам. Запер комнату изнутри на ключ и полез ко мне. Я начала отбиваться. Аспирант попытался прийти мне на помощь, но Рашид вмазал ему по кумполу. А в нем, в мудаке, весу под центнер. И он тогда был в сборной университета по самбо. Короче, хозяина комнаты вырубил без проблем. А потом опять принялся за меня. Двинул по башке кулачищем так, что я на какое-то время потеряла сознание…

– Ты же сама неплохо дерешься ногами, – перебил я Конфетку.

– Там в комнате было тесно. Не развернуться. Пару раз я достала его по брюху, но это было все равно, что бить в бетонную стену. Этот медведь схватил меня в охапку так, что я не могла ни охнуть, ни шелохнуться. Короче, очухалась, привязанная враскоряку к кровати. Совсем голая. И сверху возилась вонючая потная туша. А я даже не могла закричать – он запихал мне в рот кляп. – Конфетка тяжко вздохнула, и я подумал, как это тяжко – прокручивать в памяти подобные, отдающие трупным смрадом эпизоды, пережитые в прошлом. Я отлично знал это из личного опыта. – В общем, этот мудак насиловал меня до утра, – продолжала Конфетка. – Когда очухался аспирант, Рашид заставил его хлебать водку, пока тот снова не вырубился и не заснул под столом. А сам же, скотина, пил, как бездонная бочка. И, наконец, слава Богу, тоже заснул. Прямо за столом, харей в тарелке. Без штанов – как слез с меня, так и не удосужился их натянуть. А дальше… Я не помню, как сумела отвязаться. И первым делом, даже не думая, что надо одеться, взяла литровую бутылку с водярой и ею сделала ублюдку анестезию. Точнехонько в темечко. Бутылка в осколки. Вся башня в кровище. Он шмякнулся на пол и основательно вырубился. А я взяла со стола столовый нож и вырезала ему все между ног. А потом нашинковала все это на меленькие кусочки, чтобы назад приделывать было нечего. Вот так-то, Денис. – Конфетка повернулась направо и одарила меня долгим взглядом. Исподлобья. Мне нравилось, как она это делает. – Вот так-то, – еще раз повторила она. – Сколько потом ни пыталась вспомнить в подробностях то, как все это проделала, так ничего и не получилось. Какие-то жалкие обрывки воспоминаний, а все остальное будто во сне. Подобное называется состоянием аффекта, и если бы я смогла это доказать на суде, все было бы нормалек. Но я не смогла доказать даже того, что перед этим меня несколько раз изнасиловали. Никаких экспертиз, никаких врачебных осмотров. Даже аспирант показал, что никто его не бил и не заставлял силой пить водку. Типа, нажрался сам и завалился спать. И ни хрена не видел. А если бы даже и видел, то все равно по пьяни ничего не запомнил бы. Короче, это был фарс, а не суд. Папаша этого кастрированного Рашида оказался каким-то крупным эмвэдэшным чинушей. Дядька – того выше – занимал в Москве пост чуть не под самыми небесами.

– А чего твой отец? – спросил я. – Он ведь тоже…

– Он тоже, – перебила меня Конфетка, – оказался дерьмом. Таким же, как и все остальные. Поспешил от меня отречься, как только возбудили дело за нанесение тяжких. Ему его рабочее кресло оказалось дороже единственной дочери. Он даже не явился на суд. И не переслал мне ни одной дачки. Впрочем, как и мой любимый женишок Дима.

– Тоже отрекся?

– Есте-е-ественно. Не смог простить мне того, что меня изнасиловали. И я почти три года, пока не откинулась по амнистии, хлебала одну баланду.

– А как откинулась, – улыбнулся я, – не пыталась продолжить разговор с этим кастратом?

– Ха, – довольно хмыкнула Конфетка. – Бог шельму метит. Уже два года, как кастрат сдох от ложного крупа. Представляешь, такой здоровяк?

– Может, потому что без члена и без яиц? – расхохотался я. – Иммунная недостаточность, нарушение обмена веществ.

– Может, – хихикнула Светка и, посерьезнев, добавила: – Все в ничего. Вот только… только после того случая я стала ярой мужененавистницей. Могу свободно общаться с мужчинами, поддерживать с ними дружеские отношения, даже очень теплые отношения. Но как только проявляется что-то, хоть немного похожее на стремление достичь со мной половой близости, я сразу чуть не блюю от отвращения. Не могу даже заставить себя кого-то поцеловать. Так что ты теперь, может быть, понимаешь, почему я сегодня цапнула тебя за губу.

«Не сегодня. Уже вчера», – машинально поправил я, бросив взгляд на часы, закрепленные на «торпеде». А вслух произнес:

– Наплевать. Я уже это забыл. – И потрогал основательно увеличившуюся в размерах губешку. – Ты, Светка, лучше скажи, как ты с такими понятиями умудряешься выполнять эти… деликатные поручения?

– Да я ж тебе говорила… – Мне показалось, что мой вопрос возмутил ее. – Еще ни одного кобеля не подпустила к себе на расстояние вытянутой руки. Просто парю им мозги. И все.

– Ну а если не с мужиками, а с бабами?

Мне показалось, что сейчас схлопочу по роже. Конфетка заводилась с пол-оборота. Но на этот раз она смогла взять себя в руки, ограничившись тем, что лишь обдала меня жаром своих презрительно сощуренных глаз.

– Если ты у себя в зоне драл петухов, – едко сказала она, – то не равняй всех по себе. С ковырялками никогда не якшалась. Просто понимаешь, Денис… – Ее тон снова смягчился. Эта девочка как стремительно накалялась, так стремительно и остывала. – Понимаешь, я совершенно не нуждаюсь в какой-нибудь половой жизни. В любом ее проявлении. С того момента, как меня изнасиловали, я ни разу не то что не была с мужиком, я даже ни разу не мастурбировала. Как-то попробовала, но сразу вспомнила вонючего потного Рашида. И мне стало до одури мерзко. Наверное, это теперь останется со мной навсегда. До самой смерти… Слушай, а чего это я так перед тобой разоткровенничалась? – вдруг одернула она себя. И удивленно добавила: – Раньше я даже представить себе не могла, что буду рассказывать кому-нибудь нечто подобное. Даже самой близкой подруге. А ведь я знакома с тобой меньше суток… Ты что, священник, чтобы я перед тобой исповедовалась?

– Просто родственная душа. Ты же сама это отметила. И знаешь, что я пойму тебя правильно. Не буду огульно ни за что осуждать. Не стану смеяться или злорадствовать. И всегда выслушаю, всегда тебе помогу, если чего.

– Спасибо, – прошептала она и, приподнявшись из кресла, перегнулась ко мне и прижалась губами к моей щеке. Ну совсем как маленькая девочка. – Вот так. – Конфетка плюхнулась обратно на водительское сиденье и удовлетворенно пробормотала: – А ведь ты, пожалуй, первый мужчина, который не вызывает у меня отвращения. Я это отметила еще тогда, в Купчине. Перед тем, как тебя укусила… Слышь, ты правда на меня за это не злишься?

– Я же сказал, что забыл.

– Спасибо, – еще раз прошептала она и щелкнула длинным, покрытым черным лаком ногтем по циферблату часов на «торпеде». – Гляди, как уже поздно. Давай разбегаться.

– Давай, – согласился я. – Если, конечно, не хочешь переночевать у меня. Все равно завтра утром нам вместе ехать смотреть на хопинскую крепость.

– Переночева-а-ать? – протянула Конфетка. – Но я же, кажется, все тебе объяснила.

– А я не имел в виду ничего такого. Ляжешь в комнате для гостей.

Света расхохоталась.

– Ты что, серьезно надеешься, что там свободно? Вернись в реальность, родной. Хорошо хоть, если найдешь незанятой собственную кровать. Ха, оставил у себя в квартире пьянствовать семерых разгильдяев и считает, что они по-доброму расползутся по своим хатам. Иди, Денис, и убедись, что у тебя все еще полон дом гостей. И… спокойной ночи, любимый…

Я очень надеялся, что Конфетка ошибается, но когда зашел в квартиру, увидел, что она оказалась права.

Накурено было, словно в дешевой пивнухе. К запаху табака примешивался отвратительный сивушный духан. Прямо посреди гостиной возле журнального столика пушистый палас был обильно удобрен рассыпанными из пепельницы окурками и куриными костями. Рядышком с этим футуристическим натюрмортом прямо на полу в живописнейшей позе раскинулся сладко посапывающий Леха-взрывник. Рядом, свернувшись калачиком в кресле, дрых Миша Ворсистый. На столике стояло несколько початых бутылок водки и коньяку. Под столиком еще десяток бутылок – уже пустых. На разложенном диване валетом спали Серега Гроб и Акын.

Я усмехнулся, сокрушенно покачал головой и, выбрав стакан, который показался мне почище других, плеснул в него коньяка. Выпил и отправился дальше инспектировать квартиру.

К счастью, развал царил только в гостиной. На кухне, как это ни странно, был полный порядок. В кабинете я обнаружил раскатисто храпящего на коротком диванчике Комаля. В комнате для гостей спиной к спине спали Катя и Крокодил. И что меня особо приятно поразило – это то, что никто не покусился на мою спальню. Пьяные-пьяные, а предпочли корчиться на неудобном диванчике и в еще более неудобном кресле, но не стали меня стеснять.

Хоть на этом спасибо, братва.

Я вернулся в гостиную, хлебнул еще коньяка, поразмышлял, а не подсунуть ли Лехе под башню подушку, решил, что перебьется, и отправился к себе в спальню. Еще раз сокрушенно покачав головой.

Завтра, по моим расчетам, предстоял непростой день, и надо было попробовать выспаться. С максимальной пользой использовать те несколько жалких часов, что мне остались от ночи.

Глава 3

У ВАС ЕСТЬ ПЛАН?

В Александровскую мы отправились вчетвером на моем «мерседесе». Злющую с утра пораньше Конфетку я усадил за руль. Сам устроился рядом на пассажирском сиденье. А сзади активно тискались Крокодил и Катерина. О чем-то шушукались, над чем-то хихикали, а в промежутках жадно хлебали из большой пластиковой бутыли дешевое пиво.

– Закройтесь вы там, – шипела Конфетка и прибавляла газу по Пулковскому шоссе. А я представлял, какие испепеляющие взгляды исподлобья она бросает в панорамное зеркало. – Угомонитесь, сказала! Сейчас высажу, на хрен, попретесь дальше пешком.

Сзади бурный приступ веселья. Ни Крокодил, ни Катя Конфетку совсем не боялись. Просто она ни разу не кусала их за нижний губешник.

Я чисто автоматически коснулся своей распухшей и посиневшей за ночь губы.

– Болит? – От Светы не ускользнуло мое непроизвольное движение.

– Красавец? – вместо ответа спросил я.

– Да уж. Как негр, – хихикнула она.

Вот так вот весело мы добирались до Александровской, пока Конфетка не свернула на расхлябанную дорожку и не припарковала «мерин» впритирку к недостроенному и, похоже, заброшенному коттеджу.

– Остановка «Вылязай», – радостно объявил Крокодил и тут же нарвался.

– Вы, двое. Любовнички, – прошипела Конфетка. – Обратно едете на электричке. А сейчас вытряхайтесь.

Особо напрягаться, изображая из себя праздных придурков, выбравшихся по случаю субботы и погожего дня на природу, нам не пришлось. Катерина и Крокодил с бутылкой пива в руке, в обнимку занимающиеся слаломом между многочисленных луж, не могли вызвать никаких подозрений и у самого бдительного охранника.

– Вот такой домик хочу, – тыкала Катя пальцем в сторону небольшого аккуратного коттеджика с покатой крышей почти до земли.

– Фигня! – Крокодил указывал бутылкой на небольшой недостроенный дворец в стиле позднего классицизма. – Вот ништяк.

– Да у тебя фишек не хватит его содержать.

– Зарабо-о-отаем.

– Не, лучше поменьше, но поуютнее. Вон смотри, какой там впереди.

Как и было задумано, медленно, но верно мы приближались к дому, в котором затаился от мира сволочной господин Хопин.

По сценарию, разработанному сегодня утром, мы должны были выглядеть в глазах охранников хопинского особняка, которые, конечно же, будут разглядывать нас через видеокамеры внешнего наблюдения, четырьмя молодыми бездельниками, что шатаются между недостроенными коттеджами, будто по музею новорусского строительства, с завистью разглядывают воздвигаемые там хоромы и мечтают, как когда-нибудь построят себе нечто подобное. Мы должны были, не таясь, обойти по периметру участок Хопина, попробовать якобы из праздного любопытства заглянуть в любую доступную щелочку, постараться отметить расположение замаскированных камер наружного наблюдения и при удачном стечении обстоятельств определить принятую там систему охраны. И, наконец, присмотреть поблизости какой-нибудь недостроенный домик, где можно было бы оборудовать пост наблюдения.

Такой домик – а точнее, домину – я увидел сразу. Трехэтажная кирпичная коробка с черными глазницами незастекленных окон была сооружена метрах в ста – ста пятидесяти от хопинского особняка, и основное преимущество ее было в двух достаточно высоких и узких башнях. Подобное можно встретить у минаретов и древнерусских теремов – в таких раньше запирали прекрасных царевен, дабы те блюли свою честь в ожидании Иванушек-дурачков. Из этих высотных изысков архитектора можно было отлично видеть одну из стен высокой – метра три с половиной – ограды с широкими въездными воротами и даже заглянуть за нее. Увидеть часть дворика и почти весь фасад дома, вернее, настоящего готического замка, которому место скорее во Франции или Германии, но уж никак не в российском селе Александровская.

– Вот здесь он и обитает, – почему-то шепотом сообщила мне Конфетка, хотя от хопинских владений мы находились еще метрах в ста, и уж услышать-то нас никто не мог.

– Узнал уже эти хоромы. Я же видел, наверное, тысячу фотографий. Лучше скажи, как тебе те минаретные башни? – Я легонько взял Конфетку за затылок и повернул ее голову чуть вправо так, чтобы она уперлась взглядом в облюбованный мною недостроенный дом.

– Наблюдательный пункт? – сразу же догадалась она. – Неплохо, но если там внутри нет лесов, как, думаешь, мы туда заберемся?

– А Айрат? Для него кирпичная стенка не сложнее тех скал, по которым он раньше карабкался.

– Да, забыла совсем, – рассмеялась Света. И добавила с легким акцентом – тем, с которым говорил Акын: – Какой же дирявый башка.

Тем временем мы уже почти вплотную приблизились к логову врага, и Крокодил с Катей замерли перед ним, «разинув от удивления рты». Они разве что не тыкали в него пальцами и не качали восхищенно головами. Мы подошли к ним.

– Так, – сразу взял руководство в свои руки вдруг совершенно протрезвевший Крокодил. – Продолжаем строить из себя праздных разинь. К тому же подвыпивших. Да не стойте вы как истуканы! – прошипел он. – Не забывайте, что за нами сейчас очень внимательно наблюдают. Но скоро плюнут на это пустое занятие. Ведь на дураков долго смотреть скучно.

Выдав сей афоризм, Крокодил поискал глазами полянку посуше. Выбрал – с еще оставшейся травкой. Схватил Катю в охапку и, опрокинув ее, несчастную, на спину, с какими-то дикарскими воплями и истерическим хохотом своей неподъемной тушей грохнулся сверху. Потом, вскочив на ноги, начал шутливо нападать на нас со Светой, картинно изображая неуклюжие стойки некоей, еще неизвестной миру, восточной борьбы. Короче, актер хоть куда! Корчить из себя дурака он умел. Конфетка, смеясь, отмахивалась ручонкой. Я, засунув руки в карманы, спокойно наблюдал за ними со стороны: мол, я давно вышел из того возраста, когда играют в подобные игры, и вступать в них мне совсем не по рангу. А эти трое вволю бесились на еще зеленой полянке. И продолжался весь этот дурдом минут десять-пятнадцать.

«А ведь прав Крокодил, – размышлял я, наблюдая с улыбкой за клоунским шоу. – К дуракам сильные люди всегда относятся без опаски, и внимание бдительной стражи мерзавца Хопина должно быть усыплено чуть ли не сразу. Конечно, если охранников он набирал не из бывшей "девятки". Не пора ли в разведку?»

Я поднял брошенную Крокодилом большую бутыль с остатками пива и, встав так, чтобы охрана отлично видела, чем занимаюсь, надолго приник губами к горлу, сделав за все это время лишь несколько маленьких глоточков. И то потому, что хотел пить.

– Эй вы, шоумены! – Я швырнул бутылку обратно. – Не пора ли прекращать. Все перемажетесь к дьяволу! Стыдно домой будет ехать. Пошли погуляем еще. Мартин! Леха!

Леха и погоняло Мартин на сегодняшний день были «псевдонимами» Крокодила. Мы все решили поменять имена на время поездки в Александровскую.

– Мартин! Ольга! Наташа!

Они наконец угомонились, Крокодил, к огромной обиде Катерины, в два глотка дохлебал их общаковое пиво. И все трое начали «чистить перышки», основательно перемазанные в грязи. И все это на виду видеокамер наружного наблюдения, явно в это время направленных на нас. Дежурный у мониторов за четверть часа, наверное, получил огромное удовольствие от разыгранного нами представления.

Зато потом мы совершенно беспрепятственно бродили вдоль забора, окружающего особняк Хопина, качали головами, изображая восхищение, тыкали пальцами куда ни попадя, подталкивали друг друга в плечо, дабы обратить внимание на нечто якобы интересное, хотя кроме сплошной стены из неоштукатуренного красного кирпича ничего примечательного перед нашими глазами не было. И – кроме камер внешнего наблюдения.

Крокодил насчитал их восемь штук. Признаться, я не отыскал ни одной, настолько хорошо они были замаскированы. Но недаром Крокодил два раза чалился по воровской статье. Уж где расставляют и как маскируют свое видеобогатство непрофессионалы-охранники, он знал превосходно.

– Правда, быть может, там были еще, – заметил он, стоило только нам отойти от забора. – Кто знает уровень этих охранничков? Эх, жаль, не удалось перекинуться словечком с кем-нибудь из них. Хоть бы кто из этих уродов выполз наружу отогнать нас от ограды. Я сразу в просек, что у них за подготовка. Из бывших вояк, из мусоров, просто с улицы, натасканные на коммерческих курсах, или все-таки профи. Мне достаточно пары минут, чтоб въехать в тему.

– Ну уж профи так просто не прочитаешь, – возразил я.

– Смотря какой профи. Бывало, и этих колол. Легко. Ведь среди них тоже есть лохи. Эх, везде есть разные люди. Куда ни кинь камушек, хоть к нам, хоть к мусорским, хоть куда еще, попадешь то в одного, то в другого, – вздохнул Крокодил так, будто эта проблема так уж сильно его долбила.

– Тебе, Крокодил, социологом быть, а не вором, – заметил я.

– А-а-а… Один хрен, что здесь, что там, что где еще – везде без понту, без навара. И перебиваются все наши совки бывшие с хлеба на соль в результате. Ну ладно, Знахарь. Будя о дерьме разговаривать. Ты лучше скажи, полезем в этот домик, что ты присмотрел?

Мы как раз оказались возле недостроенного кирпичного «терема» с двумя высокими башнями. Правда, эти башенки казались чересчур узкими для того, чтобы оборудовать в них нормальные лестницы, даже винтовые, но черт знает, быть может, у хозяина есть большая парусная яхта, и он привык бегать по вантам. А теперь закрепит в жерлах своих башенок обычные веревочные лестницы и будет лазать по ним не хуже, чем по корабельным снастям. В одной башенке у него будет обитать любовница, а в другую он будет удирать от жены, чтобы спокойно выпить бутылку водяры и запить ее пивом. А потом в конце концов ка-а-ак навернется по пьяни вниз вместе со своей веревочной лестницей!..

– …Денис! Дени-и-ис!

Я оторвал взгляд от башенок и не успел спуститься с них на бренную землю, из мира фантазии в мир материальный, как неожиданно ко мне крепко прижалась Конфетка. И совершенно поразила меня тем, что нежно коснулась губами моей щеки. Я чуть повернул голову, наши губы оказались рядом. В той близости, которую принято считать взрывоопасной.

«С кем угодно взрывоопасной, но только не с этой воинствующей мужененавистницей. Вернее, она тоже взрывается, только совсем иначе», – подумал я, памятуя о своей прокушенной накануне губе. И не сдержался. (Черт с ней, с губой! Наращу себе новую!) Поцеловал Конфетку так, как собирался сделать это вчера. И вдруг – о несказанное чудо! – она ответила на мой поцелуй. Робко. Как ученица седьмого класса. Так, будто делала это впервые. Мужененавистница! Девушка, из всех отношений с мужчинами признающая лишь деловые!

От удивления я с трудом перевел дыхание!

– Денис, милый. Опять? – прошептала она.

– Ну ты же больше меня не кусала. Ты даже чуть-чуть ответила.

– Дурачок, я не об этом. Я о том, что ты снова задумываешься. Что вчера, что сегодня, – улыбнулась Света. – И притом совсем неожиданно, на ходу. Когда-нибудь ты так расколотишься на машине. Вот задумаешься за рулем… Денис, милый, прошу: вернись с небес на землю.

Сейчас я, наоборот, был готов вознестись на самые небеса!!!

– Мы наконец пойдем смотреть эту чертову башню? – проскрипел у меня над ухом Крокодил.

Мне не надо было идти. Наверное, я смог бы легко долететь до «этой чертовой башни» по воздуху. Но не бросать же внизу товарищей, пользуясь тем, что умеешь летать.

– Пошли. – Я обнял Конфетку за хрупкое плечико, и мы так и отправились – тесно прижавшись друг к другу – на ревизию своего НП.

Благо вокруг него не было ни забора, ни даже низенькой оградки. Да и никаких дверей в дверных проемах, естественно, не наблюдалось. Судя по всему, стройка была заморожена на уровне каменно-кладочных работ. Видать, у заказчика не хватило фишек на то, чтобы финансировать столь грандиозный проект.

– Ну и что ты обо всем этом думаешь? – поскрипел строительным мусором Крокодил. – Да Конфетка же, наконец! Отлипни от Знахаря! Не мешай работать. Помогай лучше… То ни к кому и на аркане не подтянешь, – ворчливо пробурчал он, – а то прилипла к человеку, не успев толком с ним познакомиться.

– Отвянь, слышь? Ведь достанешь когда-нибудь. Так закатаю в лобешник, что не подымешься, – лениво оставила за собой последнее слово Света, но от меня оторвалась.

Вообще отошла в сторонку, уманив за собой Катерину. («Але, Кать. Ну их, фанатиков. Пускай себе в дерьме ноги мажут, сколько влезет. Не будем мешать им в этом благородном порыве, вон там постоим. Курнем. Я тут краем уха слыхала, у тебя травки есть децл?.. Вот и ништяк. Айда вон в тот угол. Там вроде почище. А они пусть подавятся. Сами все спыхаем».)

Они отошли в сторонку и увлеченно занялись изготовлением косяка. Мы же с Крокодилом отправились наверх. Чем выше – тем лучше. Иллюзий насчет того, что удастся подняться хоть на одну из башен, мы не имели. Но проверить, существуют ли внутри них какие-нибудь проходы, следовало. Обидно было бы свозить сюда скалолаза Айрата зазря.

На третьем этаже мы сразу наткнулись на остатки бомжовского лагеря – очаг, сложенный из обломков силиконового кирпича, старое кострище, почерневшие кости и бутыльки из-под настойки боярышника, разбросанные промеж истлевших кучек человеческих экскрементов.

– Ур-роды! Где живут, там же и срут, – бурчал Крокодил, осторожно ступая и внимательно глядя под ноги, чтобы ненароком не вляпаться. Я шел за ним след в след.

К счастью, света, попадавшего в комнату через широкие окна, хватало с избытком, «минное поле» мы миновали, не «подорвавшись». И без проблем достигли «шахты» одной из башенок – наиболее удобной для наблюдения за владениями Хопина. В диаметре она составляла примерно два с половиной метра, в высоту была метров пять, наверху по кругу – четыре небольших арочных оконных проема, один из которых был направлен точно на хопинский «замок».

– Идеал, – восхищенно пробормотал я.

– Ты уверен? – Крокодил стоял, задрав голову. – И как, думаешь, Акын туда заберется?

– Ему лучше знать. На то мы его и держим. Ну, например, забьет несколько костылей.

– В красном кирпиче держаться не будут. Если только пристреливать дюбеля, но тогда нашумим, привлечем внимание.

– А если попытаться забросить кошку? На одно из окон.

– Ха! – Крокодил, поражаясь моей беспросветной тупости, сокрушенно покачал головой. – Ты попробуй в этом колодце подбросить ее хотя бы на пару метров. Хрен!

– Есть специальные арбалеты. «Самсон»…

– Да где ты его достанешь!

– Братва…

– Брось ты, Денис. Давай-ка мы сделаем проще. Не будем, два дилетанта, спорить, как лучше. Завтра с утра я привожу сюда Акына, и он решает, как быть. Покатит?

– Идет, – обрадовался я. И тут же поспешил скинуть со своих плеч проблему наблюдения за объектом. – В общем, этим занимаетесь вы с Айратом. Вдвоем. Ты старший. Ты ответственный. С тебя буду спрашивать за все. Что мне нужно, ты знаешь.

– Знаю, – усмехнулся Крокодил. – Тебе нужно все.

– Все, что удастся узнать. Количество охраны. Время пересменки. Наличие собак. Сможет ли с этой проклятой башни по Хопину работать снайпер, когда тот выползет на прогулку во двор и появится на обзоре. Время этих прогулок, если он живет по распорядку. Короче, все-все-все. Понятно?

– Угу, – согласно кивнул лобастой башкой Крокодил. – Пошли-ка на хрен отсюда. Домой пора. И в кафешку какую-нибудь. Жрать захотелось.

– Мне тоже. – Только сейчас я почувствовал, что проголодался. Бедные девчонки, как они там? Хотя у них есть анаша, они накурились, и им все по кайфу. – Пошли…

А вечером того же дня у меня дома мы втроем – я, Крокодил и Айрат – обсуждали, что делать с башней.

– Ха-а, Денис! Ты не видел, на какое дерьмо в свое время мне приходилось взбираться без всякой страховки, – хвастался Акын. – На спор. За штуку баксов. Взбирался. Порой по целой минуте висел только на пальцах одной руки. Правда, тогда весил поменьше. Да и не пил – не курил. Но ништяк. Пять метров по кирпичу и сейчас – как два пальца… Так что не менжуйся. Завтра буду на башне. И не надо никаких костылей, никаких арбалетов.

– Ты только из окошек там не высовывайся. Не дай Бог, засветят.

– Да не вчера же рожденный, – обиделся Айрат. – Перебазарю сегодня с Комалем, пускай подгоняет приличный бинокль.

– А завтра утречком выезжаем, – тут же решил Крокодил.

– Супер! – обрадовался я тому, что у меня с плеч свалилась одна проблема. Теперь за сбор информации о житии господина Хопина можно не беспокоиться.

Мы «вышли на охоту», когда уже стемнело. В том же составе, что и вчера – я, Электроник и еще не отошедшая от анаши Конфетка. Поэтому за рулем ее «девятки» пришлось сидеть мне.

Весь путь до дома Эла мы проделали в полнейшем молчании. Электроник вообще не отличался разговорчивостью (предпочитал общению с простыми смертными общение со своим компьютером).

Короче, веселой нашу поездку до Народной улицы назвать было нельзя.

Когда прибыли на место, Игорь скоренько смотался домой и забрал тот же набор электронных прибамбасов, что и накануне. А пока он отсутствовал, в машине по-прежнему царила гробовая тишина. Мы с Конфеткой не обмолвились ни единым словечком. Она постоянно прикладывалась к бутылке с «Эфесом Пилсенером», а в промежутках глядела куда-то в пустоту. Я не рисковал ее беспокоить. Существовал риск нарваться на порцию хамства, хотя, по-моему, сил на то, чтобы хамить, у Светы попросту не было. Тоска зеленая, в общем. Мне ничего не оставалось, как просто закрыть глаза и чуть откинуть назад спинку сиденья.

Я закрыл глаза и, кажется, даже успел задремать, но вернулся Эл, и пришлось отправляться в дальнейший путь.

Первой положительной эмоцией за последний час оказалось для меня то, что когда въехали в уже знакомый по вчерашним приключениям двор, то я сразу обнаружил «фольксваген-пассат», припаркованный там, где и накануне. И свет в знакомых окнах.

– Дома, ублюдки, – неожиданно подала с заднего сиденья голос Света.

– Дома, – продублировал ее Электроник. – Знахарь, не менжуйся, подъезжай прямо к подъезду. Не хочу далеко бегать. Хорошо, что здесь на двери нет кода. – Он имел в виду дверь в подъезд.

Я нахально припарковал «девятку» прямо впритирку к «пассату», и Эл, не откладывая дел в долгий ящик, выбрался из машины и отправился подключаться к телефонной линии. ЬСак и вчера, ему не составило никакого труда влезть в распределительный щит и установить там «жучок». Номер телефона 29-й квартиры, в которой сейчас обитали моя бывшая женушка и брат, Электроник тоже узнал без проблем, попросту позвонив в обычную справочную.

С установкой «жучка» Эл провозился не больше десяти минут, и, как по заказу, за все это время никто из подъезда не вышел, никто в него не вошел.

– Идеально! – Игорь вернулся обратно, довольный донельзя. – Условия для работы ну просто супер! Щит даже не заперт, не пришлось возиться с замком. Все наружу, бирочки с номерами квартир…

– Ты вот что, братан, – перебил я поток его восторженного красноречия, – займись пока их машинкой, установи маячок. Стопудово уверен, после звонка побегут отсюда сразу же куда глаза глядят. Интересно мне, куда же они у них глядят… Батарейки-то новые вставил?

– Вста-а-авил. – Электроник извлек из сумки знакомую мне «игрушку» с магнитом, как и вчера отвязал от нее кусок пенопласта и прицепил маяк на днище «пассата», благо тот стоял всего в каких-то полутора метрах от нашей машины.

– А теперь звони, – неожиданно подала с заднего сиденья голос Конфетка. Ожила! И неизвестно, что для нее послужило лучшим лекарством – выпитое пиво или охотничий азарт. – Ну звони же, Денис.

Я взял протянутый мне Электроникой сотовый и бумажку с записанным на ней номером телефона и с едкой улыбочкой на устах, растягивая удовольствие, стал нажимать на кнопочки.

К телефону подошла Ангелина. Опять Ангелина. Кажется, она была у Леонида за секретаря. Впрочем, с ней разговаривать, пугать ее мне было куда приятнее, куда интереснее, нежели брата.

– Алло.

– Узнала?

Я ее не видел. Я с ней лишь разговаривал по телефону, но даже в такой ситуации мне показалось, что она сейчас хлопнется в обморок. Молчала, пытаясь переварить весь ужас своего положения. Стараясь взять себя в руки. И ей это удалось только через несколько минут. Я терпеливо ждал, пока к Ангелине вернется способность шевелить языком.

– Что тебе от нас надо? – Как же у нее дрожал голос! С каким же трудом она выдавливала из себя слова! – Пожалуйста… оставь нас… в покое… Молю тебя!

Электроник с Конфеткой просто ловили кайф от этого разговора, который четко, будто коммерческая радиостанция по УКВ, звучал из большой рации – той, что Игорь держал в руке.

– Костя, как ты узнал… этот… наш телефон? – В голосе Ангелины к страху примешивались нотки удивления. Обычно случается наоборот, но сейчас было именно так. – Скажи, ты ведь нас не тронешь? Зачем… мы тебе?

Конфетка у меня за спиной хихикнула.

– Отгадай с трех попыток, – нежно промурлыкал я.

– Ну… Я все понимаю… Я сволочь… Я это знаю… Хочешь… перед тобой извинюсь…

Конфетка хихикнула уже громче. Эл тоже не смог сдержать ухмылки.

– Давай я позову… к телефону Леню.

Чувствовалось, что Ангелина разговаривает со мной из последних сил. Ввела в действие некие тайные резервы своего организма и произносит какие-то осмысленные фразы уже чисто на автомате.

– Кажется, сейчас она начнет бредить, – прошептал Электроник. Он словно прочитал мои мысли. Или состояние Ангелины, ужас, пропитавший ее голос, настолько лезли наружу, что двух мнений о том, что с ней сейчас происходит, просто быть не могло?

– Давай… позову.

– А на хрена он мне сейчас нужен, – хмыкнул я. – Я с ним побеседую позже, при личной встрече. И с тобой, любимая, тоже. Так что ждите, пожалуйста, в гости. И мой вам добрый совет: не вздумайте обкладываться охраной, устраивать на меня засады. Я сильнее. Я слишком многому научился за последнее время, я оброс обширными и значительными связями и все равно переиграю вас, к кому бы вы ни обратились за помощью. Хоть к ментам, хоть к бандитам, хоть к самому Господу Богу. В общем, готовься к встрече, любимая.