Милый друг Натаниэл П. Уолдман Адель

– Юджин сам всех отпугивает. А Питер живет в Баттфаке, штат Мэн.

Но, что бы он ни говорил Аурит, Нейт действительно чувствовал, что нашел ту женщину. По прошествии нескольких месяцев – которые, вместе с сексом, ее тревогами и меланхолиями, их ссорами, были для него головокружительным приключением, – они с Грир стали притираться. Легче шли на уступки, легче соглашались с притязаниями друг друга. Нейт поддерживал ее там, где требовалось. (Он согласился, например, с тем, что, если она хочет, чтобы он пришел к ней среди ночи, потому что какой-то друг какого-то друга перебрал накануне вечером, и ей страшно, – в этом нет ничего смешного или нелепого.) Когда его огорчали порой ее требования, он чувствовал и кое-что еще: в самом его раздражении присутствовало удивительно приятное подтверждение того, что он все же намного рассудительнее, чем она. Он также признавал, что счастливее, продуктивнее, собраннее с Грир, чем без нее. И уже не настолько, как раньше, сексуально озабочен. Если ради сохранения отношений приходится идти на определенные компромиссы, что ж, пусть так.

Случалось, Грир ставила его в неловкое положение, смущала своими выходками. Она ни в чем не знала меры – могла быть чересчур жеманной и несерьезной, могла с излишней поспешностью высказать во всеуслышание непродуманное и безосновательное мнение, была настолько самовлюбленной, что иногда, сама того не замечая, демонстрировала легкомысленность, которая, в худших своих образцах, граничила с вульгарностью. Но то были отдельные моменты, мимолетные вспышки чувства. И кто он такой, чтобы судить? Он – угрюмый, зацикленный на работе книжник – и сам определенно не был совершенством. Что беспокоило его больше, так это находившее порой чувство одиночества. Иногда Грир, невинная душа, говорила что-то такое, что глубоко его печалило, бросала реплику, которая в своей сути или даже элизии[76] выражала рефлексивное безразличие, а то и насмешку в отношении дорогих ему и особенно им ценимых предметов.

Ей были попросту недоступны определенные аспекты его бытия. Все это сваливалось в кучу «интеллектуальное что-то там». Грир считала писательское ремесло способом монетизации ее харизмы. Оно позволяло проводить время в размышлениях о том, что ей нравилось более всего: о себе самой, своих чувствах. Объяснить Грир, чем оно является для него, чем являются для него определенные книги и определенный тип мышления, Нейт не мог. Да и не особенно старался. Ничего хорошего из этого, наверно, и не вышло бы. Пустые звуки. Претенциозные заявления.

В их отношениях места для таких разговоров не находилось. Их разговоры были флиртом, легким и веселым, сменой ритма после рабочего дня. С Грир Нейт попадал в другой мир, более светлый, более снисходительный к слабостям, более легкомысленный, чем его. Такой переход давал ему возможность некоторого уединения. Он сохранял себя отдельного, отличающегося от того, кто был с Грир. Этот первый, отдельный Нейт оставался нетронутым и свободным и тогда, когда второй, физический Нейт шел на помощь испуганной Грир. И правда заключалась в том, что, даже спеша к ней посреди ночи, он почти всегда был рад ее видеть. Даже по прошествии немалого времени этот ее прием глубоко его трогал. В ней самой, в ее улыбке, в ее милом, тихом смехе, в ее легких, птичьих прикосновениях, в ее миниатюрности и хрупкости, было что-то, что не только заводило его, но и наполняло позитивным чувством – тем, чего он никогда прежде не знал.

Однажды Грир спросила, правда ли, что он порвал с Ханной из-за нее. И Нейт сделал ошибку, ответив, что это не совсем так.

– У нас и так все шло к концу.

– То есть ты вроде как искал со мной утешения? – бросила она. – Я же знаю, ты считаешь ее такой умной.

– Послушай, с Ханной все было не всерьез. И с тобой я намного дольше, чем с ней.

Через несколько дней Нейт узнал, что Ханна нашла издателя для своей книги. Грир, вероятно, тоже об этом прослышала и оттого завелась. В душе он был рад за Ханну. Его теплое отношение к ней, в общем-то, не изменилось, несмотря на то, что у них так ничего и не сложилось. Иногда он думал о ней, думал о том, что хотел бы сказать ей, какие из его наблюдений она бы оценила, и с горечью сознавал, что это невозможно. Иногда вспоминал то хорошее, что было у них вместе, но гораздо чаще эти воспоминания тонули в других, далеко не приятных. Он хорошо помнил, каким несчастным чувствовал себя ближе к концу.

Он чувствовал себя виноватым, думая о других женщинах из прошлого (хотя обрадовался и даже испытал некоторое эгоистическое облегчение, услышав от Джейсона и Аурит о том, что в «Таймс» промелькнуло извещение о свадьбе Джулиет). Вспоминая Ханну, он чувствовал и кое-что еще. Они совпадали на уровнях, которые были невозможны для него и Грир. Мысль эта причиняла некоторый дискомфорт. Отношения с Ханной открыли ему те стороны себя самого, гордиться которыми он не мог, показали, что именно он ценит в женщине и без чего, несмотря на все уверения в обратном, вполне может обойтись.

Они с Грир встречались уже больше года, когда решили съехаться. Решение представлялось вполне разумным. У них все шло хорошо. У него закончился срок аренды. Квартира, как признавал даже он сам, оставляла желать лучшего. Грир тоже была не в восторге от своей.

В разгар сборов Нейт взял паузу, чтобы сходить на вечеринку по случаю дня рождения Кары. Со временем его отношение к ней менялось только к лучшему. Он даже по просьбе Марка помог ей найти работу, замолвив словечко перед редактором одного журнала, которому требовалась ассистентка. Самое главное, они с Марком были счастливы (хотя, когда ее не было поблизости, Марк произносил пространные речи на тему отсутствия у женщин чувства юмора).

Перед вечеринкой Нейту пришлось пообедать с Джейсоном, Аурит и Гансом, решившим, в конце концов, остаться в Нью-Йорке, и Питером с его новой подружкой. Оказалось, что и в Мэне можно кого-то найти! Милая девушка, она работала архивистом в Портленде и производила очень даже приятное впечатление, хотя и выглядела немного чудно для Нью-Йорка – с «хвостиком» и в куртке из флиса.

Грир еще раньше прислала эсэмэску, сообщив, что составить компанию не сможет. Нейт даже корил себя немного за то, что встретил это известие с облегчением. Каждая ее встреча с его друзьями заканчивалась тем, что у нее портилось настроение. Она думала, ее считают недостаточно умной для них или для него. Разубедить ее не получалось, как Нейт ни старался. Проблема заключалась в особенностях разговорного стиля. Грир нравилось очаровывать и развлекать своей самостью – вот такая она, Грир! – потчевать компанию рассказами о своих последних чудачествах или комических происшествиях: наполовину ироничном увлечении астрологией и проистекшем из оного визите к медиуму, стычке с соседом, пожаловавшемуся на исходящий из ее квартиры запах чеснока… Она могла поделиться своей любимой теорией насчет реалити-телевидения или мнением о «подростковых» фильмах 1990-х. Отвлеченный спор, агрессивная перепалка и совсем иного свойства юмор – все то, что объединяло Нейта и Джейсона, Аурит и Питера – было ей чуждо, и она чувствовала себя лишней, даже отвергнутой. Но что бы ни придумывала Грир, его друзьям она нравилась. Они с готовностью отдавали должное ее очарованию в первые пять минут вечеринки и в промежутках между разговорами, но в остальное время хотели общаться нормально – то есть нормально в их понимании. Втолковать это Грир, не задев ее чувств, Нейту не удавалось.

За обедом Джейсон сказал ему, что Элайза пошла на повышение в новостном журнале, где теперь работала.

По просьбе Грир Нейт перестал общаться с ней. Оказалось, что и к лучшему. Элайза с удовлетворением интерпретировала этот факт таким образом: Грир сочла ее такой угрозой, что запретила Нейту не только видеться, но и разговаривать с ней. От Джейсона же Нейт узнал, что Элайза упоминает об этом при каждой возможности. Нейт нисколько не сомневался, что уже один этот триумф служит более чем достаточной компенсацией за прекращение того, что – и это, должно быть, признавала сама Элайза – было всего лишь незадавшейся дружбой. (Кроме того, на новом месте она чувствовала себя намного лучше и даже начала встречаться с каким-то репортером.) Нейт, со своей стороны, испытал облегчение: избавление от бремени произошло без его непосредственного участия. Грир же, добившись столь скорого жертвоприношения, получила убедительное доказательство своей власти.

Нейт сообщил друзьям, что его книга попала в лонг-лист на получение весьма престижной премии. Он попытался преуменьшить значимость этого достижения, но, конечно, был чрезвычайно доволен. В ознаменование такого события его заставили, по настоянию Ганса, выпить десертного вина – на удачу.

Из ресторана все отправились на вечеринку. Нейт рассчитывал быстро отделаться – ему еще предстояло заниматься подготовкой к переезду.

В самом начале вечеринки, в гостиной Кары, на глаза ему попалась Ханна. Он задержал взгляд ровно настолько, чтобы увидеть, что и она заметила его. Ханна вздрогнула и тут же отвернулась. Когда Нейт посмотрел в ту сторону снова, ее там уже не было.

Он вышел в кухню – попить. Ханна стояла возле холодильника. Как он и рассчитывал.

– Привет.

– Привет.

Тон сдержанно-холодный, лицо бесстрастное. Он сказал, что рад ее видеть. Она вежливо улыбнулась и посмотрела так, как если бы хотела, чтобы он провалился.

В одной руке Нейт держал стакан с пивом, пальцы другой, в кармане, сжимались и разжимались. Он поймал себя на том, что хочет извиниться. Или сказать что-то еще. Но боялся, что выдаст что-нибудь не то. Что-нибудь снисходительно-покровительственное. Потом все же решился. Грир говорила, что он слишком много думает, когда дело доходит до такого рода вещей, и часто была права.

Нейт собрался с духом и шагнул в пропасть:

– Хотел сказать, что мне очень жаль. Я виноват. Во многом. Правда. Вел себя, как болван.

Ее лицо немного смягчилось. Да, сказала она, так оно и было. Но сказала с чуть кривой, беззлобной усмешкой. А потом и сама начала извиняться.

– Мне не следовало писать то, что я… – она покраснела.

Нейт понял, о чем речь. И, похоже, сам смутился:

– Ничего, не беспокойся из-за этого.

Ханна отвела глаза. Но в том, как она закусила губу, было что-то лукавое. Нейт пожал плечами и заговорщически закатил глаза. Их взгляды встретились, и Нейт не столько увидел, сколько ощутил что-то знакомое, какой-то дух фамильярности. На секунду-другую неловкости и разочарования прошлого стали мрачной шуткой, которую они делили на двоих.

Он заметил, что у нее немного другая прическа: волосы такие же прямые, ниже плеч, но подстрижены более модно. И макияжа больше, чем раньше. И юбка короче. И вообще…

Незадолго до того Аурит поведала ему, что Ханна встречается с каким-то режиссером-документалистом. Естественно, его это немного задело. В мире нет типов надменнее и претенциознее режиссеров-документалистов! Нейт всегда так считал. Мысль о том, что какой-то самодовольный идиот-режиссер пользуется ее юмором, ее умом, ее зрелостью раздражала его. В полной мере оценить особые достоинства такой женщины, как Ханна, был способен только он, Нейт. С ума сойти.

Интересно, встречается ли она и сейчас с этим режиссером. Спросить? Нет, это будет как-то… странно.

– Слышал про твою книгу. Поздравляю.

– Спасибо.

– Знаю, получится замечательно.

– Ты так любезен.

Снова молчание… вполне дружелюбное, но с предчувствием какого-то беспокойства.

– Так, значит… – начал Нейт.

Он хотел сказать что-то, но не знал, что. И, ничего не придумав, спросил, видела ли она Питера. Она покачала головой:

– Он здесь, приехал на уик-энд. Будет рад тебя увидеть.

Она вроде бы опять покраснела. Может, не стоило этого говорить? Но почему? Разве что это напомнило ей о чем-то. И потом: ему тоже вспомнился тот вечер, когда она познакомилась с Питером. Ресторан, разговор, ее квартира. Он обнимал ее и чувствовал… чувствовал что-то такое сильное и такое печальное. Сказал ли он в ту ночь, что любит ее? В ту ночь он любил ее.

Вдруг закружилась голова. Пальцы так сильно сжали пластиковый стакан, что тот треснул и начал крошиться в руке. Пиво пролилось на ногу.

– Осторожней, – улыбнулась Ханна.

И потом, неожиданно – он подумал, что они ведь только начали, – добавила, что ей пора идти.

– Мой… м-м… друг в другой комнате. Нам действительно пора. Передавай привет Питеру. Жаль, что не повидались.

Вскоре после этого Нейт ушел. По пути домой, в метро, накатили воспоминания: долгие ночи с разговорами у ее окна, в его постели, шутки и смех, взаимопонимание, глубокое, но без напряга, секс, в котором – в лучшие моменты – было столько чувств, столько энергии. Им овладело ощущение потери, сила которого удивила его так же, как и сам факт. После расставания с Ханной он так редко о ней думал…

Дома его встретил сухой бумажный запах. Составленные штабелями коробки теснились в темноте вдоль стен.

Нейт прошелся по комнате. Конечно, Ханна никогда не казалась более привлекательной, чем теперь, когда была вне досягаемости, когда он собрался съезжаться с Грир. И все же он понимал – здесь что-то еще, что-то большее. Возникшее там, в кухне у Кары, чувство близости было настоящим, спонтанным и хорошо знакомым. То же самое он чувствовал, когда они были вместе – в их лучшие моменты.

Но он же был несчастен с ней! Поэтому они и расстались.

Нейт взял наполовину заполненную коробку и поставил на стол с намерением сложить в нее всю свою картотеку. Но так и не взялся за дело.

Постояв, подошел к окну. Открыл – в комнату устремился холодный воздух. Он дал ему омыть себя, вытянуть волоски на руках.

Даже сейчас он затруднялся сказать, почему был несчастен с Ханной.

Нейт закрыл окно. Сел к компьютеру.

Когда он, выключив свет, забрался в постель, часы показывали три ночи. И все равно быстро уснуть не получалось.

По крайней мере, завтра у него куча дел, подумал он, в очередной раз поворачиваясь с одного бока на другой. Может быть, Грир придет помочь. В одиночку у него выходит не очень. Да, это было бы отлично. Грир заполнит квартиру легким, бодрящим весельем, посмеется над его жалкими потугами и тем, что постоянно открывается взорам, когда он залезает в глубь шкафов и передвигает мебель, годами враставшую в пол.

С этой мысли настроение его пошло вверх. А потом он понял. То, что он переживал сейчас – ощущение потери, желание, – рассеется, уйдет, как и любое другое настроение. Как и должно быть. А то, что было между ними, было чертовски хорошо. Более того, ему нравились его жизнь, друзья. И работа над новой книгой шла хорошо, что, возможно, было для него важнее всего. Он был – заслуженно или нет – счастлив.

Через несколько дней от этого вечера ничего не останется, кроме единственной улики – неотправленного и автоматически сохраненного в папке «черновики» емейла. («Дорогая Ханна…») Боль – или радость – этого момента забудется, как только он переедет на новую квартиру, так же, как запах воздуха из окна спальни на рассвете после проведенной за работой ночи.