И танки наши быстры Верещагин Павел

Он почему-то подумал, что через какой-нибудь десяток лет его дочка будет такой же, как эта Настя. И будет мучиться над вопросами любви и нелюбви, добра и зла, жизни и смерти – вечными вопросами этого мира.

– Я вот все думаю, – опять заговорила Настя. – Если он смог так все забыть… И простить измену жены… Значит… Значит, он просто ее любит. Так? – Она заглянула в глаза Бурцеву.

Бурцев пожал плечами. В двух словах не скажешь. Непростой это вопрос.

– Ведь он мог отказаться начать все сначала из одной только гордости… – сказала Настя. – Не простить ей обиду… Так часто бывает. Но ведь это… Когда не любишь. А если любишь… – Она замолчала. – Любовь… как это объяснить? Это что-то непонятное. Когда просто сидишь с человеком, пусть даже на маленькой кухоньке, и тебе так хорошо!… Вокруг – будто дворец чудесный и все переливается огнями. Так что ничего другого не нужно… Мы с ним жили разнообразно, ездили на охоту, катались на лошадях… Но мне все это было не важно. Мы могли бы просто сидеть на этой самой кухоньке. И я была бы счастлива. Но я это чувствовала, а он, видимо, нет. А с ней… С ней он чувствует… И с этим ничего нельзя поделать.

Настя вопросительно посмотрела на Бурцева, и ее глаза опять начали наполняться слезами.

– Вы только не подумайте! Я не жалуюсь. Тысячи и тысячи женщин отдали бы половину своей жизни за то, чтобы в ней были такие два года, как у меня… Я это понимаю. Но я… я… Я никогда не думала, что это бывает так больно…

Бурцев пошевелился в своем кресле.

– Мне иногда кажется, – голос Насти осекся, – что я не смогу дожить до вечера. Ведь это невозможно. Ведь оно все время болит…

– Что?

– Я не знаю что! Что-то вот здесь. – Настя прижала руки к груди. – Раньше бы сказали – душа! Мне иногда хочется расцарапать грудь ногтями! Хочется разорвать ее и вынуть то, что болит!

Бурцев пристально посмотрел на нее.

– Я даже пить пробовала! – Настя по-своему поняла его взгляд и горько усмехнулась. – Только мне не помогает.

Бурцев кивнул. Это известно. Кому-то это дело помогает, а кому-то нет.

Он смотрел на девушку и чувствовал к ней все большее и большее сочувствие. Даже не просто сочувствие… А нечто большее.

Эх, если бы не обстоятельства… Если бы не его сегодняшние заботы… Бурцев покосился на окно, за которым, двумя этажами ниже, ждал его на балконе одинокий житель полярных широт.

Взгляд Насти упал на телефон. Она вздрогнула. И почему-то усмехнулась.

– Ну да ладно! – тряхнула она головой. – Может быть, недолго уже осталось.

– Что вы имеете в виду?

– Да так… Ничего. – Настя спрятала глаза. – Налить вам еще чаю?

Бурцев отказался.

Он все больше и больше прислушивался к непонятным звукам, которые начали доноситься из-за окна. Как будто кто-то с настойчивостью, достойной лучшего применения, стучал молотком в железный лист. Бурцеву эти звуки очень и очень не нравились.

Настя заметила изменившееся выражение его лица и тоже прислушалась.

– Что это там за шум? – спросила она.

– Не знаю…

– Думаете, ваш питомец?

Бурцев пожал плечами. Он встал и подошел к окну.

Люди, проходившие под окнами, задирали удивлено головы и смотрели куда-то вверх, туда, где располагался его, Бурцева, балкон. Несколько человек даже остановились и, переговариваясь между собой, указывали руками вверх.

Некоторое время царила тишина, потом опять раздались глухие удары по железу. Потом удары смолкли, и до Бурцева приглушенное хорошими стеклами донеслось знакомое «гха-гха».

– Он? – спросила Настя.

– Он! – Бурцев прошелся по комнате и остановился перед Настей. – Вы меня извините, но мне нужно идти…

Настя смотрела снизу вверх в его лицо.

– Не уходите… – вдруг попросила она. – Посидите еще…

Высказав все, что было на душе, она как-то немного успокоилась, повеселела.

– Я бы с удовольствием… – сказал Бурцев. – Но там этот тип. Слышите?

– Да.

– А я к вам еще приду. Вот разберусь со своим пернатым и приду.

– Обещаете? – улыбнулась она.

– Обещаю!

Настя проводила его до дверей.

И уже открыв замки, она вдруг замерла еще на мгновение и задумалась. А потом улыбнулась как-то странно – себе на уме, – и проговорила:

– Самое ужасное состоит в том, что я сама во всем виновата!…

– Не понял…

– Когда между нами еще ничего не было… И я еще ходила по этому городу и только мечтала о своем счастье…

– Ну?

– Я как-то зашла в церковь, поставила свечку и попросила: «Господи, сделай так, чтобы он разлюбил свою жену. Совсем разлюбил. И вместо нее полюбил меня».

– Ну и что?

– Как – что? Я попросила у Бога несчастья для другого человека. Для его жены. Из-за этого все мои несчастья…

– Так ведь у вас все вышло по-другому. Не ваш герой разлюбил жену, а она его.

– Ну и что? – тихо улыбнулась Настя. – Но я-то попросила! Понимаете?

Стук за окном нарастал.

– Ну, знаете! – сказал Бурцев. – Это уж вы чересчур! Да если каждого человека наказывать за то, о чем он подумал и что попросил, – на земле вообще людей не останется! Среди нас такие перцы ходят – мама не горюй. Они человека пришьют за копейку, а за сто тысяч сотрут с лица земли целый квартал. Сироту или бабушку по миру пустят – и не задумаются! А вы говорите…

Настя не стала возражать. Но по ее лицу Бурцев понял, что его аргументы ее совсем не убедили.

Эх, было бы побольше времени! Бурцев бы рассказал ей, что такое жизнь! Но такое не объяснишь в двух словах.

– Постойте, постойте! – вдруг спохватилась Настя. И испытующе посмотрела на Бурцева. – Ведь вы не просто так приходили… Ведь вам что-то было нужно?…

Бурцев крякнул, ничего не ответил и вышел вон.

Бурцев обнаружил пингвина стоящим у стареньких детских санок в виде жестяного круга, о существовании которых Бурцев уже успел забыть. Пингвин выглядывал между прутьев балконного ограждения на улицу, потом поворачивался, что есть силы бил клювом в круглую тарелку санок и опять выглядывал на улицу. Под балконом уже успела собраться небольшая толпа зевак.

«Ну и пусть!» – подумал Бурцев. Он вдруг почувствовал приступ усталости и безразличия.

Опять зазвонил телефон.

– Бурцев, это ты? – спросил лучший друг Айвазовский.

– Нет, это Усама бен Ладен! – вяло огрызнулся Бурцев.

Айвазовский, видимо, хотел пошутить что-то по поводу международного терроризма, но сдержался. Голос его был заметно трезвее, чем в прошлый раз.

– Слышь, Бурцев… Мы это… в клуб пришли, шары погонять… – как-то виновато сказал друг. – Ну, в тот, где вчера все вместе были…

– Так держать! Молодцы! – язвительно прокомментировал Бурцев.

– Я не об этом… Мы по дороге шли мимо подземного перехода. Того, где мужик вчера стоял…

– Какой мужик?

– Ну, полярник… У которого ты пингвина… того…

Бурцев понял, о ком идет речь.

– Ну и что?

– Так это… Он опять стоит.

– Кто?

– Да я же говорю – мужик.

– И что?

– Ничего.

– Он что, опять кого-нибудь продает?

– В том то и дело, что нет…

– А что?

– Просто… Стоит… Унтами притопывает.

Бурцев задумался:

– Ну и что?

– Да так, ничего…

– А зачем ты мне это говоришь?

– На всякий случай. Чтобы ты знал, – сказал Айвазовский и повестил трубку.

Не успел Бурцев как следует подумать над его словами, как телефон зазвонил опять.

– Бурцев, это ты? – спросил Зинкин голос.

– Бурцева нет дома, – почему-то решил соврать Бурцев.

– Ладно, слышу, что это ты. Ты где ходишь? Я же велела тебе быть у телефона!

– А что такое?

– У нас проблемы, Бурцев! Этот ларечник, ну, мужик моей подруги, – денег не дает! Требует справку, что пингвин твой может детей иметь.

– Чего?!

– Он, видишь ли, один раз уже обжегся на этом вопросе. Второй год мою подругу лечат, денег вбили – немерено, а конца все не видно.

Бурцев помолчал и спросил:

– А где я ему такую справку возьму?

– Ты что, не знаешь, как в наше время дела делаются? Пойди к ветеринару, дай денег, он тебе любую справку выпишет.

Бурцев задумался.

Он вдруг представил, сколько еще пустых разговоров ему придется провести с этой напористой Зиной, с ее дремучей подругой, с их нервным ларечником; сколько глупостей придется наговорить, сколько лапши навешать им на уши, сколько нервов потратить и какой урон нанести собственной совести. И Бурцеву вдруг стало тоскливо.

То есть раньше бы он не обратил на эту тоску внимания, бояться трудностей – не наш стиль. Но после разговора с Настей – он чувствовал – что-то неуловимое изменилось у него внутри.

Бурцев вздохнул:

– Ладно, Зин, пошутили и хватит. Пора заканчивать комедию.

– То есть, как заканчивать? Какую комедию?

Бурцев поморщился.

– Ну, эту. С яйцами. Сама подумай, какие тут могут быть яйца?

Зина некоторое время соображала, что имеет в виду Бурцев.

– Ты чего, с дуба упал? – спросила она.

– Нет. Не упал. Но зачем же людей обманывать? Я ведь даже не знаю, самец это или самка.

– Да какая разница? Я же тебе говорила, он у них больше двух недель все равно не протянет. Моя подруга его заморит.

Бурцев помолчал.

– Ну? – поторопила Зина.

– Нет.

– Слушай, Бурцев! Ты, может, трудностей испугался? А ты вспомни, кому в наше время легко?

– Нет, – еще тверже сказал Бурцев.

– Бурцев, ты мне коммерцию не порть! Если ты можешь несколько сотен баксов на ветер пустить, то это еще не значит, что все вокруг такие. Я, между прочим, свои деньги добываю в ежедневной борьбе!

Бурцев ничего не ответил.

Зина помолчала, прикидывая что-то в уме.

– Ладно, Бурцев, если ты такой жмот, справка – за мой счет. Но не больше пятидесяти долларов. И ветеринара ты находишь.

Бурцев опять вздохнул.

– Слушай, Зин, а тебе самой-то не противно? Ну что мы с тобой все об одном – баксы, баксы…

– Ну и что? – не поняла Зина.

– А то!

Наступила пауза. Бурцев слышал, как посапывала Зина, напряженно соображая.

– Ты что, в самом деле не хочешь его продавать?

– Не хочу.

Зина не сдавалась.

– Бурцев, чувствую, что у тебя какая-то мысль в голове, а какая – не пойму. Скажи честно, тебе кто-то лучше цену предложил? Да? Так мы можем перетереть этот вопрос.

– Нет, Зин. Не в этом дело.

– А в чем?

Бурцев помолчал.

– Сам не знаю… Может быть в погоде… Слякоть проклятая. Хоть бы снежок выпал.

Зина вздохнула.

– Обламываешь меня, Бурцев, да? – сказала, она, подумав. – Вот так с вами, мужиками, – всегда облом! А я уж планы построила. Сапоги новые в магазине приглядела. Вот и выходит, что бесполезные вы люди. Одни убытки от вас.

Он подошел к балконной двери и посмотрел на пингвина.

Пингвин тоже уставился на Бурцева. Они некоторое время пристально смотрели друг другу в глаза. Потом пингвин, расправив крылья самолетом и переваливаясь с боку на бок, сделал несколько шагов навстречу человеку и сильно стукнул клювом в стекло.

– Ну все! Хорош! – сказал Бурцев пингвину. – Поиграли и хватит. Собирайся. Поехали.

Он зажал пингвина в углу балкона, подхватил тревожно заверещавшего птицу на руки, запихал в хозяйственную сумку и вышел из квартиры.

Он очистил от снега машину, которая стояла припаркованная со вчерашнего утра, сел внутрь и пристроил сумку с пингвином на сиденьи рядом с собой. Затем набрал мобильный номер Айвазовского.

– Айвазовский, а тот мужик у какого метро стоял? – спросил он.

– Какой мужик? – не расслышал друг из-за шума голосов.

– С пингвином.

Айвазовскому потребовалось почти минута на то, чтобы сообразить, о ком идет речь.

– Я же говорил! Как выйдешь из клуба, так налево. В подземном переходе.

– Где газеты продают?

– Ну!

Бурцев помолчал.

– А вы что делаете? – спросил он.

Айвазовский почему-то замялся.

– Шары гоняем, – сказал он. – Бильярд.

– У Макарыча?

– Нет. В «Шароварах».

Бурцев вздохнул.

– Приедешь? – спросил Айвазовский.

– Нет.

Айвазовский промолчал. Друг, он на то друг, чтобы понимать твое состояние. И не задавать лишних вопросов.

– А как он хоть выглядел? – спросил Бурцев.

– Кто?

– Да мужик этот!

– Мужик?… Ну, как обычно. Валенки с галошами. Ушанка из собаки. Короче – полярник.

Когда Бурцев подрулил к подземному переходу возле клуба, стало уже совсем темно. Тусклые фонари ничего не освещали, а лишь добавляли рыбьего жира в тоскливые сумерки.

«И это центр города! Почти столичного, между прочим, города! А вокруг темно, как в деревне Задрыгино», – горько подумал Бурцев.

К тому же температура уже в который раз за последние дни переползла из минуса в плюс и под ногами образовалась грязная снежная каша. В воздухе повисла какая-то отвратительная влажная морось. Чтобы припарковаться, пришлось по ступицу въехать в бескрайнюю, как море, соленую лужу.

В переходе сразу за газетным развалом выстроился рядком мелкий торговый люд: молодая тетка с лотком орешков и семечек, задрапированная под бабку и даже обмотанная платком, молодцеватый отставник в добротных доперестроечных галифе и с несгибаемой офицерской выправкой, торговавший батарейками и аккумуляторами, две смазливые девчушки с пухлыми накрашенными губками, созданные явно для любовных утех, но временно вынужденные продавать чужих двухнедельных котят из картонной коробки…

Завершал шеренгу неунывающий мужичок в валенках с галошами и рыжей ушанке. Завидев Бурцева с объемистой сумкой в руках, он почему-то оживился. Как будто давно его ждал.

– Добрый вечер! – приветствовал Бурцева мужичок, который при ближайшем рассмотрении оказался совсем еще молодым парнем с внимательными, неглупыми, можно даже сказать, интеллигентными глазами.

– Ты, что ли, полярник? – мрачно спросил Бурцев, опуская у ног сумку с пингвином.

– Получается, что я.

– Значит, это ты вчера мне эту живность впарил… – Бурцев коснулся носком ботинка зашевелившейся сумки.

Молодой человек улыбнулся и развел руками: что было, то было. Он, по-видимому, был готов к тому, что последует дальше.

Он посмотрел куда-то поверх голов, и Бурцев, обернувшись, заметил фигуру милиционера, который стоял возле турникетов метрополитена в другом конце подземного перехода. Кроме того, при появлении Бурцева из-за электрического щита выступили еще два каких-то типа с заспанными лицами – стриженные, в спортивных костюмах…

«Ну конечно, – подумал Бурцев. – Все схвачено. И подмазанная милиция на страже».

– Что же это получается? – тем не менее строгим голосом спросил Бурцев.

– А что такое?

– Правила торговли нарушаете. Продаете бракованный товар.

– Как это бракованный? Нет. Вы ошибаетесь. Товар соответствует кондициям…

– У животного энурез и стригущий лишай, – мрачно сказал Бурцев.

– Не может быть, – пряча улыбку, сказал парень. – Животное абсолютно здорово. На этот счет имеются справки ветеринарной службы.

Он достал из кармана и показал Бурцеву какие-то бумажки с медицинскими треугольными печатями.

– Но если у вас есть вопросы, – добавил парень, – мы готовы их рассмотреть. В договорном порядке.

Бурцев горько усмехнулся. В другое время он бы устроил скандал, а то и драку. Вызвал бы Айвазовского с приятелями, и они бы показали молодежи, на что способно среднее поколение. Но теперь он почему-то не почувствовал необходимой для этого злости и спортивного азарта.

– Ладно! – сказал Бурцев. – Я все понял. Вы, как я вижу, приготовились к моему приходу. А у меня сегодня… – он махнул рукой…

Парень охотно кивнул. Вот и правильно. Дела нужно решать мирно, в рамках рыночных отношений. Приятно иметь дело с разумным человеком.

– Давайте сделаем так, – предложил Бурцев. – Я купил вашего пингвина за пятьсот долларов. Вы берете его обратно за четыреста, и мы расстаемся с приятными воспоминаниями об этом курьезе.

Парень, который очень внимательно слушал слова Бурцева, поморщился и огорченно вздохнул. Ему не хотелось говорить неприятные вещи столь симпатичному человеку, но…

– Обычно мы возвращаем клиентом треть суммы… Бурцев удивленно вскинул глаза.

– Обычно? – переспросил он.

– Ну конечно. Вы же не первый его покупаете. И не первый приносите обратно.

– Вот как?

– Да.

Бурцев посмотрел парню в лицо. Открытое такое лицо. И неглупое. Наверное, любит хорошее кино. И в компьютерах разбирается. Симпатичный парнишка. Смотрит на Бурцева как ни в чем не бывало и глазом не моргнет. «Вот так, – подумал Бурцев, – приличные молодые люди делают свой маленький бизнес. Подрабатывают. Раньше вагоны разгружали, а теперь… Новое поколение. Мозги устроены по-другому. Все нормально. Жизнь идет вперед».

– То есть, за сколько ты готов взять его обратно?

– За двести долларов. Максимум за двести пятьдесят.

Бурцев осуждающе покачал головой.

Парень развел руками. Не хотите – можете не возвращать.

– И откуда только вы беретесь такие наглые… – сказал он.

Парень рассмеялся и пожал плечами: сам не пойму!

– А триста нельзя? – спросил Бурцев.

Парень с сожалением развел руками.

Бурцев понял, что это, в самом деле, предельная сумма. Хорошо еще, что столько дают.

Он махнул рукой.