Страна Рождества Хилл Джо
Байк наклонился, проезжая по высокому крутому изгибу, и она мельком увидела внизу залив Пагус, темно-синий и холодный. Она прикидывала, где ее закроют, когда она в следующий раз увидит воду. Большую часть своей взрослой жизни она провела в лечебных учреждениях, ела учрежденческую еду, жила по учрежденческим правилам. Отбой в 8:30. Таблетки в бумажном стаканчике. Вода со вкусом старых ржавых труб. Сиденья унитазов из нержавейки, а голубую воду видишь только тогда, когда нажимаешь на кнопку смыва.
Дорога поднялась, затем немного опустилась, и в углублении слева обнаружилась сельская лавка. Это было двухэтажное строение из ошкуренных бревен, с белой пластиковой вывеской на двери: СЕВЕРНОЕ СЕЛЬСКОЕ ВИДЕО. Здесь в лавках еще давали напрокат видео — не только DVD-диски, но и видеокассеты. Вик почти проехала мимо этого заведения, когда решила въехать на грунтовую парковку и спрятаться. Парковка простиралась за заднюю стену, и там, под соснами, было темно.
Она встала на задний тормоз, уже входя в поворот, как вдруг вспомнила, что заднего тормоза нет. Она поспешно взялась за передний тормоз. Ей в первый раз пришло в голову, что тот тоже может не работать.
Он работал. Передний тормоз схватил колесо так жестко, что она чуть не перелетела через руль. Заднее колесо пронзительно заскулило, чертя на асфальте черную резиновую полосу. Она еще скользила, когда попала на грунтовую парковку. Шины рвали землю, поднимая облако бурого дыма.
«Триумф», колотясь отбойным молотком, проехал еще двенадцать футов, мимо СЕВЕРНОГО СЕЛЬСКОГО ВИДЕО, и наконец с хрустом остановился в задней части парковки.
Под вечнозелеными растениями ожидала ночная тьма. Позади строения провисающая цепь загораживала проход к тропе, пыльной траншее, прорезанной в сорняках и папоротниках. Может, это была грунтовая велодорожка, а может, заброшенная туристская тропа. Она не заметила ее с дороги, и никто ее не заметил бы, расположенную вот так — в стороне и в тени.
Она не слышала полицейской машины, пока та не подъехала очень близко, — уши ей наполняли звуки ее собственного прерывистого дыхания и перегруженного работой сердца. Машина с визгом пронеслась мимо, стуча на колдобинах.
На краю своего видения она заметила промельк движения. Она посмотрела на витрину, наполовину заклеенную плакатами, рекламирующими гироскопический тренажер «Пауэрбол». Широко раскрытыми от тревоги глазами на нее уставилась какая-то жирная девица с кольцом в носу. К уху она прижимала телефон, и рот у нее открывался и закрывался.
Вик посмотрела на тропу по другую сторону цепи. Узкую колею усыпала хвоя. Она круто уходила вниз. Она пыталась угадать, что находится там, внизу. Скорее всего, маршрут 111. Если тропа не приведет к шоссе, она сможет, по крайней мере, следовать по ней, пока та не закончится, а потом остановить байк в соснах. Среди деревьев будет спокойно, хорошее место, чтобы посидеть в ожидании полиции.
Она перевела байк на нейтральную передачу и повела его вокруг цепи. Потом подняла ноги на подножки и предоставила гравитации сделать все остальное.
Вик поехала через войлочно-мягкую темноту, сладко пахнущую елками, Рождеством — мысль, от которой ее передернуло. Это напоминало ей Хэверхилл, городской лес и склон позади дома, где она росла. Шины ударялись о корни и камни, и байк вихлял на изменчивой почве. Требовалось сильно сосредоточиться, чтобы вести мотоцикл по узкой колее. Она стояла на подножках, чтобы видеть переднее колесо. Ей пришлось перестать думать, опустошиться, не давать места у себя в голове ни полиции, ни Лу, ни Мэнксу, ни даже Уэйну. Сейчас она не могла разбираться, что к чему, вместо этого ей приходилось сосредотачиваться на сохранении равновесия.
Так или иначе, трудно оставаться неистовой в сосновом мраке, при свете, косо падающем через ветви, и ввиду атласных белых облаков, вписанных в небо. Поясница у нее закостенела от напряжения, но эта боль была приятной, она давала ей знать об ее собственном теле, действующем в согласии с байком.
В вершинах сосен ярился ветер, тихонько рыча, как река во время половодья.
Она жалела, что у нее нет возможности посадить на мотоцикл Уэйна. Если бы она смогла показать ему этот лес с его расползающимся ковром из ржавых сосновых игл под небом, озаряемым самым лучшим светом июля, то, думала она, это стало бы памятью для них обоих, которой можно было бы держаться всю оставшуюся жизнь. Как здорово было бы ехать в душистой тени с крепко сжимающим ее Уэйном по грунтовой тропинке, пока не найдется спокойное место, чтобы остановиться и разделить прихваченный из дому обед и несколько бутылок шипучки, подремать вместе рядом с байком в этом древнем доме сна с его полом из мшистой земли и высоким потолком из пересекающихся ветвей. Закрыв глаза, она чуть не почувствовала руки Уэйна, охватывающие ее талию.
Но закрыть глаза она осмелилась только на мгновение. Она выдохнула и подняла взгляд — и в этот миг мотоцикл достиг подножия склона и проехал двадцать футов плоской земли к крытому мосту.
Вик застучала ногой по заднему тормозу — машинальный жест, который ни к чему не привел. Мотоцикл продолжал катиться почти до самого въезда в мост «Короткого пути», прежде чем она вспомнила о переднем тормозе и замедлилась до полной остановки.
Это было смехотворно: крытый мост в двести футов, лежащий прямо на земле, посреди леса, ни через что не перекинутый. За въездом, опутанным плющом, было ужасно темно.
— Да, — сказала Вик. — Хорошо. Вполне по Фрейду.
Только ничего фрейдистского здесь не наблюдалось: он не был маминой киской, не был родовым путем; а байк не был ее символическим пенисом или метафорой полового акта. Это был мост, покрывавший расстояние между потерянным и найденным, мост над тем, что возможно.
Что-то в стропилах издавало трепещущие звуки. Вик глубоко вдохнула и уловила запах летучих мышей — затхлый животный запах, дикий и острый.
Сколько бы раз ни проезжала она через этот мост, он никогда не был фантазией эмоционально неуравновешенной женщины. Причину путали со следствием. В ее жизни бывали моменты, когда она становилась эмоционально неуравновешенной женщиной из-за всех тех случаев, когда пересекала мост. Мост, может быть, был не символом, но выражением мысли, ее мыслей, и всякий раз, проезжая через него, она будоражила жизнь внутри. Трескались половицы. Тревожился всякий хлам. Летучие мыши просыпались и начинали неистово летать.
Прямо у входа зеленой аэрозольной краской были написаны слова: ДОМ СНА.
Она перевела байк на первую и въехала передним колесом на мост. Она не спрашивала себя, действительно ли перед ней «Короткий путь», не гадала, не въезжает ли она в галлюцинацию. Этот вопрос был решен. Вот он, мост.
Потолок устилали летучие мыши, окутывавшие себя крыльями, чтобы скрыть свои лица, те лица, что были ее собственным лицом. Они беспокойно ерзали.
Доски под шинами байка издавали звуки: кха-бах-бах-бах. Они были не закреплены и шли неравномерно — кое-где отсутствовали. Все строение сотрясалось от силы и веса байка. Пыль падала с балок вверху моросящим дождем. Когда она ехала по мосту в прошлый раз, он не был в таком плохом состоянии. Теперь он был скрючен, стены заметно клонились вправо, как коридор в комнате смеха.
Она подъехала к зазору в стене, где не хватало доски. Мимо узкой щели сыпался ливень светящихся частиц. Вик замедлилась почти до полной остановки, хотела взглянуть поближе. Но тут доска под передним колесом треснула с громкостью пистолетного выстрела, и она почувствовала, что колесо провалилось дюйма на два. Она схватилась за газ, и байк прыгнул вперед. Она слышала, как под задней шиной треснула другая доска, когда она рванулась дальше.
Вес байка был едва ли не слишком велик для старой древесины. Если бы она остановилась, сгнившие доски могли бы не выдержать и уронить ее в это — это — во что бы там ни было. Возможно, в пропасть между мышлением и реальностью, между воображаемым и имеющимся.
Она не видела, на что открылся туннель. За выездом она различала только сияние, такое яркое, что было больно глазам. Она отвернулась и заметила свой старый синий с желтым велосипед, руль и спицы которого были увешаны паутиной. Он валялся у стены.
Переднее колесо мотоцикла ударило по деревянному выступу, и ее выбросило на асфальт.
Вик плавно остановилась и опустила ногу. Прикрыла глаза рукой и осмотрелась вокруг.
Она прибыла к руинам. Она находилась позади церкви, уничтоженной пожаром. Сохранился только фасад, придавая ей вид киношной декорации, единственная стена, обманно внушавшая представление о целом здании за нею. Видны были несколько почерневших скамей и протяженность задымленных осколков стекла, забросанная ржавыми пивными банками. Больше ничего не осталось. Выцветшая на солнце парковка, неогороженная и голая, тянулась, пустая и ровная, насколько она могла видеть.
Она перевела «Триумф» на первую и поехала вокруг, к фасаду того, что, как она предполагала, было Домом Сна. Там она остановилась еще раз, под неравномерное урчание двигателя, время от времени запинавшегося.
У фасада стоял щит с буквами на прозрачных пластиковых карточках, которые можно передвигать для написания различных сообщений; это больше походило на вывеску, которой место возле «Молочной Королевы», а не у фасада церкви. Вик прочитала, что там написано, и по телу у нее пробежал озноб.
СКИНИЯ НОВОЙ
АМЕРИКАНСКОЙ ВЕРЫ
БОГ СГОРЕЛ ЗАЖИВО
ТЕПЕРЬ ТОЛЬКО ДЬЯВОЛЫ
Дальше шла пригородная улица, дремавшая в ступорозном зное конца дня. Она гадала, где оказалась. Это могло по-прежнему быть Нью-Гэмпширом — хотя нет, небо было не таким, как в Нью-Гэмпшире. Там оно было ясным, синим и ярким. Здесь было жарче, и в небе громоздились гнетущие облака, затемнявшие день. Чувствовалось приближение грозы, и в самом деле, она, пока стояла там, оседлав байк, услышала отдаленный грохот первого взрыва грома. Подумала, что через минуту или две может хлынуть ливень.
Она еще раз осмотрела церковь. В бетонном основании имелась пара покореженных дверей. Двери в подвал. Они были заперты тяжелой цепью с замком из светлой латуни.
Дальше, среди деревьев, стоял какой-то сарай или амбар, белый с синей черепичной крышей. Черепицы были пушистыми ото мха, и даже прямо на крыше росли несколько сорняков и одуванчиков. Спереди была одностворчатая большая амбарная дверь, достаточно большая, чтобы впустить автомобиль, и боковая дверь со сплошным окном. Изнутри к стеклу был приклеен скотчем лист бумаги.
Там, подумала она, а когда сглотнула, в горле у нее щелкнуло. Он там.
Это опять было Колорадо, все с самого начала. «Призрак» был загнан внутрь сарая, и Уэйн с Мэнксом сидели в нем, пережидая день.
Поднялся горячий ветер, ревущий в листьях. Раздавался и другой звук, где-то за спиной у Вик, какое-то лихорадочное механическое жужжание, стальной шелест. Она посмотрела вниз по дороге. Ближайший дом был ухоженным маленьким ранчо — окрашенный в клубнично-розовый цвет с белой отделкой, он напоминал торт «Хозяйкина закуска», из тех, на которых красуется кокос. «Снежки», — подумала Вик, вот как они называются. На газоне было полно вращающихся металлических цветков, которые ставят во дворах, чтобы ловить ветер. Сейчас они сходили с ума.
На своей подъездной дороге стоял низкорослый, уродливый пенсионер, держа в руках садовые ножницы и щурясь на нее. Наверное, это был тип из разряда наблюдателей за соседями, а значит, если через пять минут она не попадет в грозу, то попадет в полицию.
Она подогнала байк к краю парковки и выключила его, оставив ключи в замке зажигания. Хотела быть готовой к поспешному отъезду. Она снова посмотрела на сарай, стоявший рядом с руинами. Запоздало заметила, что у нее совсем нет слюны. Во рту было сухо — как сухи были листья, шелестевшие на ветру.
Она чувствовала давление, растущее у нее за левым глазом, ощущение, которое помнила с детства.
Вик оставила байк и на внезапно плохо слушающихся ее ногах направилась к сараю. На полпути она наклонилась и подняла отломанный кусок асфальта размером с обеденную тарелку. Воздух вибрировал от еще одного отдаленного сокрушительного раската грома.
Она знала, что звать сына по имени будет ошибкой, но обнаружила, что губы у нее все равно складываются в это слово: «Уэйн, Уэйн».
Ее пульс колотился позади глазных яблок, так что казалось, будто мир неуверенно подергивается вокруг нее. Перегретый ветер пах стальными стружками.
Оказавшись в пяти шагах от боковой двери, она прочла написанное от руки объявление, приклеенное к внутренней стороне стекла:
входа НетТОЛЬКО ДЛЯ ГОРОДСКОГО персоналА!
Кусок асфальта пробил окно с изрядным дребезгом, сорвав это объявление. Вик больше не думала, только двигалась. Она уже прожила эту сцену и знала, как она развивается.
Ей, возможно, придется нести Уэйна, если он окажется не в порядке, как не в порядке был Брэд МакКоли. Если он окажется подобным МакКоли — полуупырем, каким-то замороженным вампиром, — она его вылечит. Она найдет для него лучших врачей. Она починит его так же, как починила байк. Она создавала его в своем теле. Мэнкс не мог так просто переделать его своим автомобилем.
Она просунула руку в разбитое окно, ища внутреннюю ручку двери. Нащупывала защелку, хотя видела, что «Призрака» там нет. Место для автомобиля было, но самого автомобиля не было. У стен были уложены мешки с удобрениями.
— Эй! Что вы делаете? — крикнул тонкий, писклявый голос откуда-то из-за ее спины. — Я могу вызвать полицию! Могу позвонить им прямо сейчас!
Вик повернула защелку, распахнула дверь и стояла задыхаясь, глядя в маленькое, прохладное, темное пространство пустого сарая.
— Мне уже следовало вызвать полицию! Из вас, арестованных за взлом и проникновение, я могу составить целый букет! — верещал кто-то, кем бы он ни был.
Она повернулась на каблуках, вглядываясь в приземистого уродливого типа в футболке FDNY, пенсионера, вышедшего в свой двор с садовыми ножницами. Он по-прежнему держал их в руке. Глаза у него выпучивались за очками в массивной черной пластмассовой оправе. Волосы были зачесаны назад и набриолинены до яркого блеска, в стиле Рональда Рейгана.
Вик не обратила на него внимания. Она осмотрела землю, нашли кусок лазурита, схватила его и прошла к покосившимся дверям, которые вели в подвал сгоревшей церкви. Опустилась на одно колено и стала наносить удары по большому латунному йельскому замку, запиравшему эти двери. Если Уэйна и Мэнкса не было в сарае, то оставалось только это помещение. Она не знала, где Мэнкс спрятал машину, а если бы обнаружила, что он там спит, то не стала бы спрашивать его об этом, прежде чем обрушить этот камень ему на голову.
— Давай, — сказала она себе. — Давай, открывай эту хреновину.
Она ударила камнем по замку. Полетели искры.
— Это частная собственность! — крикнул урод. — Вы и ваши друзья не имеют права туда входить! Вот и все! Я звоню в полицию!
Теперь она обратила внимание на то, что он визжал. Не в части полиции. В другой части.
Она отбросила камень, утерла пот с лица и вскочила на ноги. Когда она повернулась к нему, он в испуге сделал два шага назад и едва не запнулся одной ногой о другую. Он выставлял перед собой садовые ножницы.
— Не надо! Не бейте меня!
Вик предположила, что выглядит как преступница и сумасшедшая. Если он видел именно это, она не могла его винить. На разных отрезках своей жизни она бывала и тем и другим.
Она вытянула руки, успокоительно ими потряхивая.
— Я не собираюсь вас бить. Мне от вас ничего не надо. Я просто кое-кого ищу. Думала, что кто-то может там быть, — сказала она, указывая головой назад, на двери подвала. — Что вы сказали о моих друзьях? Какие друзья?
Уродливый гном гулко сглотнул.
— Их здесь нет. Люди, которых вы ищете. Они уехали. Недавно укатили. Полчаса или около того. Может быть, меньше.
— Кто? Пожалуйста. Помогите мне. Кто уехал? Это был кто-то в…
— …в старом автомобиле, — сказал маленький человек. — Вроде как в антикварном. Он стоял там, в сарае… и, по-моему, он провел ночь там! — Он указал на покосившиеся двери подвала. — Я хотел вызвать полицию. Не в первый раз туда забираются люди, промышляющие наркотиками. Но они уехали! Их здесь больше нет. Он отъехал недавно. Полчаса…
— Это вы уже говорили, — сказала она. Ей хотелось схватить его за жирную шею и хорошенько встряхнуть. — А был ли с ним мальчик? Мальчик в заднем отсеке автомобиля?
— Ну, я не знаю! — сказал гном, поднес пальцы к губам и уставился в небо с почти комичным удивлением на лице. — Мне показалось, что с ним кто-то был. Сзади. Да. Да, пари держу, в машине был ребенок! — Он взглянул на нее еще раз. — С вами все в порядке?
— Нет.
Она покачнулась, как будто слишком быстро встала. Он был здесь. Уэйн был здесь и уехал. Полчаса назад.
Ее мост привел ее не туда. Мост, всегда переправлявший ее через расстояние между потерянным и найденным, на этот раз не доставил ее в нужное место. Может быть, Домом Сна была именно эта заброшенная церковь, эта груда обугленных балок и битого стекла, и она хотела найти это место, хотела этого всем сердцем, но только потому, что здесь должен был быть Уэйн. Уэйн должен был быть здесь… а не на дороге с Чарли Мэнксом.
Вот в чем дело, устало подумала она. Так же как фишки «Эрудита» Мэгги Ли не могли сообщать собственных имен — теперь Вик это вспомнила, она многое вспомнила этим утром, — мосту Вик требовалось закрепить оба конца на твердой почве. Если Мэнкс находился где-то на межштатном шоссе, ее мост не мог с ним соединиться. Это было бы вроде попытки вытащить пулю из воздуха с помощью палки (у Вик промелькнуло воспоминание о свинцовой пуле, пробивавшей туннель через озеро, как она отмахивалась от нее, а потом обнаружила ее у себя в руке). Краткопуток не знал, как перенести ее к чему-то, что не стоит на месте, поэтому сделал то, что было ближе всего к требуемому. Вместо того чтобы привести ее туда, где Уэйн был сейчас, он привел ее туда, где Уэйн был до этого.
Вдоль фундамента клубнично-розового дома росли огненно-красные цветы. Он стоял в самом начале улицы, вдали от других домов, будучи почти таким же уединенным, как коттедж ведьмы в сказке… и по-своему таким же фантастичным, как пряничный домик. За травой тщательно ухаживали. Уродливый человечек провел ее на задний двор, к сеточной двери, ведущей на кухню.
— Я хочу получить второй шанс, — сказал он.
— На что?
Ему, казалось, потребовалось время, чтобы обдумать ответ.
— Шанс все исправить. Я мог бы помешать им уехать. Тому человеку и вашему сыну.
— Откуда вы могли знать? — спросила она.
Он пожал плечами.
— Вы проделали долгий путь? — спросил он своим тонким, фальшивым голосом.
— Да. Вроде того, — сказала она. — Не совсем.
— Вот как. Теперь понимаю, — сказал он без малейшего следа сарказма.
Он придержал для нее дверь, и она первой вошла на кухню. Кондиционер принес облегчение, почти такое же, как стакан холодной воды с веточкой мяты в ней.
Это была кухня для старушки, умеющей готовить домашнее печенье и пряничных человечков. В доме даже немного пахло пряничными человечками. Стены были увешаны миленькими кухонными изречениями, рифмованными.
НА КОЛЕНИ СТАВШИ, ТАК МОЛЮ Я БОГА:
ПУСТЬ ГОРОХА МАМА НЕ ДАЕТ МНЕ МНОГО.
Вик увидела помятый зеленый металлический баллон, водруженный на стул. Он напомнил ей о кислородных баллонах, которые еженедельно доставлялись в дом ее матери на протяжении последних месяцев жизни Линды. Она предположила, что где-то в доме находится жена этого типа, которой нездоровится.
— Мой телефон к вашим услугам, — громко сказал он своим фальшивым голосом.
Канонада грома гремела снаружи так сильно, что сотрясала пол.
Она прошла мимо кухонного стола, направляясь к старому черному телефону, прикрепленному к стене рядом с открытой дверью в подвал. Ее взгляд сместился. На столе лежал чемодан с расстегнутой «молнией», обнаруживая безумный клубок нижнего белья и футболок, а также зимнюю шапку и митенки. Почта со стола была сброшена на пол, но она не видела ее, пока та не захрустела у нее под ногами. Она быстро шагнула, сходя с нее.
— Простите, — сказала она.
— Не беспокойтесь! — сказал он. — Это я устроил кавардак. Кто устроил кавардак, тот убрать его мастак. — Он нагнулся и зачерпнул конверты своей большой мосластой рукой. — Бинг, тупица, дурачок. Вешал уши на крючок!
Это была плохая песенка, и ей хотелось, чтобы он ее не пел. Она казалась чем-то таким, что кто-то мог бы делать во сне, начинающем истлевать по краям.
Она повернулась к телефону, большой, громоздкой штуковине с диском для набора номера. Вик собиралась снять трубку, но вместо этого прислонила голову к стене и закрыла глаза. Она так устала, а левый глаз у нее так чертовски болел. Кроме того. Теперь, оказавшись здесь, она не знала, кому ей позвонить. Она хотела, чтобы Табита Хаттер узнала о церкви на вершине холма, о сожженном доме Божием (БОГ СГОРЕЛ ЗАЖИВО, ТЕПЕРЬ ТОЛЬКО ДЬЯВОЛЫ), где Мэнкс и ее сын провели ночь. Она хотела, чтобы Табита Хаттер приехала сюда и поговорила со стариком, который видел их, стариком по имени Бинг (Бинг?). Но она еще даже не выяснила, где именно находится, и не была уверена, что в ее интересах вызывать полицию, пока этого не узнает.
Бинг. Это имя ее как-то смущало.
— Как, вы сказали, вас зовут? — спросила она, подумав, что, может быть, ослышалась.
— Бинг.
— Как поисковик? — спросила она.
— Точно. Но я пользуюсь Гуглом.
Она рассмеялась — в этом смехе больше выразилась усталость, а не веселье, — и искоса глянула в его сторону. Повернувшись к ней спиной, он стаскивал что-то с крюка рядом с дверью. Это было похоже на бесформенную черную шляпу. Она еще раз бросила взгляд на старый, помятый зеленый баллон и наконец увидела, что это не кислород. Трафаретная надпись на боку гласила: СЕВОФЛУРАН. ОГНЕОПАСНО.
Она отвернулась от него обратно к телефону. Подняла трубку, но так и не решила, кому бы хотела позвонить.
— Это забавно, — сказала она. — У меня есть свой собственный поисковик. Можно задать вам странный вопрос, Бинг?
— Конечно, — сказал он.
Она провела пальцем вокруг диска, не поворачивая его.
Бинг. Бинг. Больше, чем на имя, это походило на звук, производимый ударом серебряного молоточка по стеклянному колокольчику.
— Я немного переутомилась, и название этого города выскользнуло у меня из памяти, — сказала она. — Можете вы сказать мне, куда я, черт возьми, попала?
У Мэнкса был серебряный молоток, а у его спутника был пистолет. «Пиф-паф, — сказал он. — Пиф-паф». Прямо перед тем как выстрелил в нее. Только он сказал это смешным речитативом, так что это мало походило на угрозу, больше на детский стишок, который читают, прыгая через скакалку.
— Еще бы, — сказал Бинг у нее за спиной, и голос у него был приглушен, как будто он зажал нос платком.
Тогда она узнала его голос. Он был приглушен и в прошлый раз, когда она его слышала.
Вик повернулась на каблуках, уже зная, что увидит. На Бинге опять был старомодный противогаз времен Второй мировой войны. В правой руке он по-прежнему держал садовые ножницы.
— Ты в Доме Сна, — сказал он. — Конец тебе, сука.
И он ударил ее в лицо садовыми ножницами и разбил ей нос.
Вик сделала три спотыкающихся шажка назад и ударилась пятками о порог. Единственная открытая дверь вела в подвал. У нее было время вспомнить об этом, прежде чем произошло дальнейшее. Ноги у нее подкосились, и она упала прямо назад, словно чтобы сесть, вот только стула позади нее не было. Не было там и пола. Она упала и продолжала падать.
«Будет больно», — подумала она. Тревоги в этой мысли не было — просто констатация факта.
Она испытала краткое чувство невесомости, когда все внутри сделалось эластичным и странным. В ушах свистел ветер. Она мельком увидела голую лампочку над головой и фанерные щиты между незакрытыми балками.
Вик ударилась о ступеньку, сначала задом, с костяным хрустом, и беспорядочно закувыркалась, словно брошенная кем-то подушка. Ей представилось, как ее отец выщелкивает сигарету из окна движущегося автомобиля и как та ударяется об асфальт, рассыпая искры.
О следующую ступеньку она ударилась правым плечом, и ее бросило дальше. Левое колено во что-то врезалось. Левой щекой она ударилась обо что-то еще — казалось, ей попали ботинком в лицо.
Вик думала, что, достигнув подножия лестницы, она разобьется, как ваза. Вместо этого она приземлилась на мягкий комковатый курган из чего-то, что было завернуто в пластик. Она врезалась в него сначала лицом, но нижняя часть ее тела продолжала двигаться, ноги безумно крутились в воздухе. «Смотри, мам, я делаю стойку на руках!» — вспомнила Вик, как кричала однажды Четвертого июля, глядя на мир, где небо стало травой, а земля стала звездами. Она наконец с глухим ударом остановилась, лежа на спине на покрытой пластиковой пленкой массе, и лестница теперь была позади нее.
Вик уставилась вверх, на крутую лестницу, видя ее вверх тормашками. Она не чувствовала своей правой руки. В левом колене присутствовало давление, по ее мнению, грозившее вскоре обернуться мучительной болью.
Человек в Противогазе спустился по ступенькам с зеленым металлическим баллоном, держа его одной рукой за вентиль. Садовые ножницы он бросил. Ужасно было, как противогаз забрал у него лицо, заменив рот гротескным, чужеродным выступом, а глаза — пустыми пластиковыми окошечками. Часть ее хотела кричать, но она была слишком ошеломлена, чтобы производить какие-либо звуки.
Он сошел с нижней ступеньки и встал так, что ее голова оказалась между его ботинками. До нее слишком поздно дошло, что он снова собирается ее ударить. Он поднял баллон обеими руками и опустил его ей на живот, выколачивая из нее воздух. Вик взрывчато закашляла и перекатилась на бок. Когда дыхание восстановилось, она думала, что ее вырвет.
Баллон лязгнул, когда он его поставил. Человек в Противогазе собрал в горсть ее волосы и дернул. Рвущая боль вынудила ее издать слабый крик, несмотря на решение молчать. Он хотел, чтобы она встала на четвереньки, и она повиновалась, потому что это был единственный способ остановить боль. Его свободная рука скользнула вниз и нащупала ее грудь, сжимая ее, как кто-то мог бы проверять на твердость грейпфрут. Он захихикал.
Потом он ее потащил. Она ползала, пока могла, потому что тогда было не так больно, но ему было все равно, больно ей или нет, и когда руки у нее отказали, он продолжал тащить ее за собой за волосы. Она с ужасом услышала, как кричит слово «пожалуйста».
Вик получила лишь смутное представление о подвале, который больше походил не на комнату, а на сплошной длинный коридор. Она заметила стиральную машину и сушилку; обнаженный женский манекен в противогазе; ухмыляющийся бюст Иисуса, приоткрывшего накидку, показывая сердце, выполненное со всеми анатомическими подробностями, а сторона его лица была подрумянена и покрыта волдырями, словно его держали в огне. Она слышала доносившийся откуда-то металлический гудящий звон. Он звучал беспрерывно.
Человек в Противогазе остановился в конце коридора, она услышала глухой стальной удар, и он отвел в сторону тяжелую железную дверь в пазу. Ее восприятие не поспевало за развитием событий. Часть ее была еще в коридоре и только заметила этого обгоревшего Иисуса. Другая ее часть была на кухне и видела стоящий на стуле помятый зеленый баллон, СЕВОФЛУРАН, ОГНЕОПАСНО. Часть ее была наверху у опаленных обломков Скинии Новой Американской Веры, держа в обеих руках камень и так сильно ударяя им по блестящему латунному замку, что высекались медные искры. Часть ее была в Нью-Гемпшире, стреляя сигарету у детектива Долтри, держа в ладони его латунную зажигалку, ту, на которой был изображен Попай.
Человек в Противогазе заставил ее пройти на коленях через паз, по-прежнему дергая ее за волосы. В другой руке он тащил зеленый баллон, СЕВОФЛУРАН. Баллон и производил этот звенящий звук — его основание негромко и непрерывно звякало, когда он тянул его по бетону. Он гудел, как тибетская молитвенная чаша, когда монах катает и катает молоток по священному блюду.
Когда она перебралась через паз, он сильно дернул ее вперед, и она опять оказалась на четвереньках. Он уперся ногой ей в зад и толкнул, и у нее подкосились руки.
Падая, она ударилась подбородком. Зубы у нее лязгнули, и с каждого предмета в комнате взвилась чернота — с лампы в углу, с койки, с умывальника, словно у каждого предмета мебели имелся тайный теневой двойник, и их можно было толкнуть и разбудить, испугать и заставить вспорхнуть, как стайку воробьев.
Мгновение эта стая теней угрожала обрушиться на нее. Она отогнала их криком. В комнате пахло старыми трубами, бетоном, нестиранным постельным бельем и изнасилованием.
Вик хотела встать, но трудно было даже оставаться в сознании. Она чувствовала, что эта дрожащая живая тьма готова развернуться и окутать ее целиком. Если сейчас она потеряет сознание, то, по крайней мере, не почувствует, как он ее насилует. Не почувствует, и как он ее убивает.
Дверь загремела и захлопнулась с серебристым клацаньем, реверберирующим в воздухе. Человек в Противогазе схватил ее за плечо, толкнул на спину. Шея у нее расслабленно повернулась, голова прокатилась по полу, стуча черепом по неровностям бетона. Он встал над ней на колени с прозрачной пластиковой маской в руке, контур которой соответствовал ее рту и носу. Человек в Противогазе ухватил ее за волосы и потянул голову, чтобы приладить маску к лицу. Затем он положил на маску руку и стал ее придерживать. Прозрачная пластиковая трубка уходила в баллон.
Она ударила по руке, прижимавшей маску к ее лицу, попыталась царапать его запястье, но на нем теперь были брезентовые садовые перчатки. Она не могла добраться до уязвимой плоти.
— Дыши глубже, — сказал он. — Почувствуешь себя лучше. Просто расслабься. День миновал, не стало больше света. Я бога застрелил из пистолета.
Одну руку он держал на маске. Другую протянул назад и повернул вентиль на баллоне. Она услышала шипение, почувствовала, как что-то прохладное дует ей в губы, и задохнулась от сахаринового порыва чего-то, что пахло пряниками.
Она схватила трубку, намотала ее на руку и дернула. Та сорвалась с вентиля с жестяным хлопком. Баллон шипел, извергая видимый поток белого пара. Человек в Противогазе оглянулся на зеленый металлический баллон, но вроде бы не возмутился.
— Примерно половина из них делает так же, — сказал он. — Мне это не нравится, потому что баллон расходуется зря, но если хочешь по-плохому, мы можем и по-плохому.
Он сорвал с ее лица пластиковую маску, бросил ее в угол. Она начала приподниматься на локтях, и он ударил ее кулаком в живот. Она согнулась пополам, обнимая ушибленное место, держа его крепко, как любимого человека. Она сделала большой судорожный вдох, а комната наполнилась одурманивающим газом, пахнущим пряниками.
Человек в Противогазе был низким — на полфута ниже, чем Вик, — и кряжистым, но, несмотря на это, двигался с ловкостью уличного артиста, парня, который может играть на банджо, прогуливаясь на ходулях. Он взял баллон в обе руки и потащил его к ней, наставляя на нее открытый вентиль. Газ выходил из конца вентиля белым потоком, который вскоре расходился, делаясь невидимым. Она вдохнула еще один глоток воздуха, у которого был вкус десерта. Вик по-крабьи пятилась назад, отталкиваясь от пола руками и ногами, волочась по нему задом. Она хотела задержать дыхание, но не могла этого сделать. Дрожащим мышцам требовался кислород.
— Ты куда? — спросил Бинг через противогаз. Он шел за ней с баллоном. — Здесь герметично. Куда бы ты ни двинулась, дышать тебе все равно придется. У меня в этом баллоне триста литров. Тремястами литрами я, милая, мог бы вырубить хоть целый шатер со слонами.
Он пнул ее по ступне, раздвигая ей ноги, затем толкнулся носком левой кроссовки ей в промежность. Она подавилась криком отвращения. Вик испытала краткое, но жгучее ощущение насилия. На миг ей захотелось, чтобы газ уже отключил ее, она не хотела чувствовать там его ногу, не хотела знать, что произойдет дальше.
— Сука, сука, спать ложись, — сказал Человек в Противогазе. — Буду трахать как ни в жисть. — Он снова захихикал.
Вик вжалась в угол, ударившись головой об оштукатуренную стену. Он продолжал надвигаться на нее, держа баллон, наполнявший комнату туманом. Севофлуран был белой дымкой, делавшей все предметы мягкими и размытыми по краям. На другой стороне комнаты стояла одна койка, но теперь их стало три, перекрывавших друг друга и наполовину скрытых за дымом. В густеющей дымке сам Человек в Противогазе разделился на двоих, которые потом снова соединились.
Пол медленно опрокидывался под ней, поворачивался, скользя, и в любой миг она могла повалиться на него, уносясь от реальности в бессознательное состояние. Она ударила по нему пятками, стараясь зацепиться, удержаться в углу комнаты. Вик затаивала дыхание, но легкие наполнялись не воздухом, но болью, и сердце у нее колотилось, как двигатель «Триумфа».
— Ты здесь, и это к лучшему! — горячечным от волнения голосом вскрикнул Человек в Противогазе. — Ты — мой второй шанс! Ты здесь, и теперь мистер Мэнкс вернется, и я смогу поехать в Страну Рождества! Ты здесь, и я наконец получу, что мне полагается!
В голове у нее быстро мелькали образы, словно игральные карты, тасуемые волшебником. Она снова была на заднем дворе, Долтри щелкал своей зажигалкой, не получая пламени, так что забрала ее у него, и синий огонек выпрыгнул из сопла с первой ее попытки. Она остановилась, чтобы взглянуть на картинку на боку зажигалки: Попай наносит удар с разворота, и это сопровождается звуковым эффектом, но каким именно, она не помнила. Потом ей увиделось предупреждение на боку баллона с севофлураном: ОГНЕОПАСНО. За этим последовала простая мысль, не изображение, но решение. Возьми его с собой. Убей эту дрянь.
Зажигалка — думала она — была у нее в правом кармане. Она начала в нем рыться, но это было подобно тому, как Мэгги лезла в свой бездонный мешочек с фишками «Эрудита»; это продолжалось целую вечность.
Человек в Противогазе стоял у ее ног, держа баллон обеими руками и целясь в нее вентилем сверху вниз. Она слышала, как баллон шептал ей длинную, смертельную команду умолкнуть, отныне и навсегда: «Ш-ш-ш».
Ее пальцы коснулись металлического прямоугольника, сомкнулась вокруг него. Она выдернула руку из кармана и воздела зажигалку между собой и Человеком в Противогазе, словно это был крест для защиты от вампира.
— Не заставляй меня, — выдохнула она, ощущая вкус еще одной порции ядовитого пряничного дыма.
— Не заставлять тебя что? — сказал он.
Она откинула колпачок зажигалки. Человек в Противогазе услышал щелчок, в первый раз увидел ее, отступил на шаг.
— Эй, — сказал он с ноткой предостережения в голосе. Он сделал еще один шаг назад, держа баллон на руках, как ребенка. — Не надо! Это опасно! Ты что, спятила?
Вик нажала на стальное колесико. Оно издало резкий скоблящий звук и выплюнуло взрыв белых искр, который за один чудесный миг зажег в воздухе ленту синего пламени. Пламя разматывалось, как змея, воздух горел, направляясь прямо назад, к баллону. Этот еще заметный белый пар, выпрыскиваемый из вентиля, стал диким языком огня.
Севофлурановый баллон на короткое время стал огнеметом с близким диапазоном, разбрызгивающим пламя из стороны в сторону, пока Человек в Противогазе отступал от Вик. Он, спотыкаясь, сделал еще три шага назад — непреднамеренно спасая ей жизнь в этом процессе. В сверкающем свете Вик смогла прочитать, что было написано на боку зажигалки:
БА-БАХ!
Человек в Противогазе словно нацелился ракетницей себе в грудь и выстрелил из нее в упор. Баллон взорвался через дно, и шквал белого горящего газа и осколков приподнял его над полом и швырнул назад, в дверь. Триста литров севофлурана под давлением вдруг взорвались, превратив баллон в крупный заряд в тротиловом эквиваленте. Вик не с чем было сопоставить произведенный им звук, огромный хлопок, который ощущался как швейные иглы, вонзившиеся ей в барабанные перепонки.
Человек в Противогазе ударился о железную дверь с такой силой, что та наполовину вырвалась из своих пазов. Вик видела, как он врезался в нее, через взрыв, походивший на чистый свет, воздух, сияющий газовым блеском, заставивший половину комнаты на мгновение исчезнуть в ослепительной белой вспышке. Она инстинктивно подняла руки, чтобы защитить лицо, и увидела, что тонкие золотистые волоски на ее голых руках сморщиваются и усыхают от жара.
Вследствие взрыва мир изменился. Комната билась, словно сердце. Предметы подергивались в такт ее колотящемуся пульсу. Воздух наполнялся вихрящимся золотым дымом.
Когда она входила в эту комнату, то видела тени, выскакивавшие из-за мебели. Теперь все предметы выбрасывали яркие вспышки. Подобно баллону с газом, они, казалось, пытались набухнуть и извергнуться.
Она почувствовала влажные капельки у себя на щеке и подумала, что это слезы, но когда коснулась лица, кончики пальцев стали красными.
Вик решила, что ей надо идти. Она встала и сделала шаг, и комната яростно повернулась влево, и она упала обратно.
Она встала на колено, точь-в-точь как учили делать в Маленькой Лиге[144], когда кто-то ранился. В воздухе падали горящие обрывки. Комната накренилась вправо, и она накренилась вместе с ней, повалившись набок.
Яркость вскочила с койки, раковины, вспыхнула по краям дверного проема. Она не знала, что в каждом предмете в мире может иметься тайная сердцевина как тьмы, так и света, и требуется лишь сильное сотрясение, чтобы выявить ту или иную сторону. С каждым ударом ее сердца эта яркость становилась все сильнее. Она не слышала ни звука, кроме надрывной работы своих легких.
Она глубоко вдыхала аромат сгоревших пряников. Мир был ярким пузырем света, удваивавшимся перед ней в размерах, набухавшим, напрягавшимся, заполнявшим ее зрение, растущим к неизбежному…
…хлопку.
Страна Рождества
Севернее Колумбуса Уэйн на мгновение закрыл глаза, а когда открыл их, в ночи над ними спала рождественская луна, а по обе стороны от шоссе было полно снеговиков, повернувших головы, чтобы посмотреть, как проезжает «Призрак».
Перед ними поднимались горы, чудовищная стена из черного камня на краю мира. Пики были так высоки, что казалось, будто сама луна застряла среди них.
В складке чуть ниже самой высокой части самой высокой горы располагалась корзина огней. Она сияла в темноте, видимая за сотни миль, — огромная светящаяся елочная игрушка. Зрелище это было настолько захватывающим, что Уэйн едва мог усидеть на месте. Это был кубок огня, совок горячих углей. Он пульсировал, и Уэйн пульсировал вместе с ним.
Мистер Мэнкс расслабленно держал одну руку на рулевом колесе. Дорога была настолько прямой, что ее могли бы провести с помощью линейки. Радио было включено, и хор мальчиков пел «Все, кто верит, приходите». В сердце Уэйна звучал ответ на их священное приглашение: «Мы в дороге. Едем быстро, мчимся к вам, как только можем. Рождества приберегите хоть чуть-чуть на нашу долю».
Снеговики стояли группами, семьями, и ветер, поднимаемый машиной, подхватывал их полосатые шарфы. Снеговики-отцы и снежные бабы-матери, снежные дети и снежные щенки. Изобиловали цилиндры, равно как трубки из кукурузных початков и морковные носы. Они махали кривыми палками рук, приветствуя мистера Мэнкса, Уэйна и «NOS4A2», пока те проезжали мимо. Каменные угли их глаз сверкали темнее ночи и ярче звезд. У одной снежной собаки в пасти была кость. Один снежный папа держал у себя над головой белую омелу, меж тем как снежная мама застыла, целуя его в круглую белую щеку. Один снежный ребенок стоял между обезглавленными родителями, держа топор. Уэйн смеялся и хлопал в ладоши; живые снеговики были самым восхитительным, что он когда-либо видел. До какой глупости они доходили!
— Что ты хочешь сделать в первую очередь, когда мы туда доберемся? — спросил мистер Мэнкс из мрака в переднем отсеке. — Когда мы приедем в Страну Рождества?
Возможности были настолько захватывающими, что трудно было их упорядочить.
— Я хочу в пещеру леденцовой скалы, чтобы увидеть Отвратительного Снежного Человека. Нет! Я хочу прокатиться в Санях Санта-Клауса и спасти его от облачных пиратов!
— Вот план! — сказал Мэнкс. — Сначала аттракционы! Потом игры!
— Какие игры?
— У детей есть игра под названием «ножницы-для-бродяги», веселее всего, во что ты когда-либо играл! А еще есть «трость слепого». Сынок, ты не узнаешь веселья, пока не сыграешь в «трость слепого» с кем-нибудь по-настоящему проворным. Посмотри! Справа! Там снежный лев откусывает голову снежному барану!
Уэйн повернулся всем телом, чтобы выглянуть из правого окна, но когда он двинулся к нему, на пути у него появилась его бабушка.
Она была точно такой же, какой он видел ее в прошлый раз. Она была ярче всего в заднем отсеке, яркой, как снег в лунном свете. Глаза у нее скрывались за серебряными монетами в полдоллара, которые вспыхивали и блестели. Она присылала ему монеты в полдоллара на дни рождения, но никогда не появлялась сама, говорила, что не любит летать.
— небо ложное Это, — сказала Линда МакКуин. — .же то и одно не веселье и Любовь наперед задом идти пытаешься не Ты бороться пытаешься не Ты.
— Как это так, ложное небо? — спросил Уэйн.
Она указала на окно, и Уэйн вытянул шею и посмотрел вверх. Миг назад в небе вихрился снег. Теперь, однако, оно наполнялось статическими помехами — миллионом миллиардов мелких черных, серых и белых пятнышек, яростно гудевших над горами. Нервные окончания за глазными яблоками Уэйна пульсировали при его виде. Оно не было болезненно ярким — оно, по сути, было довольно тусклым, — но в яростном движении присутствовало что-то такое, из-за чего смотреть на него было трудно. Он поморщился, закрыл глаза, отодвинулся. Бабушка обратилась к нему лицом, хотя глаза у нее оставались скрыты за монетами.
— Если бы ты хотела играть со мной в игры, тебе надо было приехать навестить меня в Колорадо, — сказал Уэйн. — Мы могли бы говорить задом наперед, сколько бы тебе было угодно. Когда ты была жива, мы не разговаривали даже обычным способом. Не понимаю, почему теперь тебе хочется поговорить.
— С кем ты говоришь, Уэйн? — спросил Мэнкс.
— Ни с кем, — сказал Уэйн, протянул руку мимо Линды МакКуин, открыл дверь и вытолкнул ее.
Она ничего не весила. Это было так же легко, как вытолкнуть пакет с палочками. Она закувыркалась из машины, ударилась об асфальт с сухим стуком и разлетелась вдребезги с довольно музыкальным бьющимся звуком, и в этот миг Уэйн, дернувшись, проснулся в штате
повернул голову и посмотрел в заднее стекло. На дороге разбилась бутылка. Стеклянная крошка паутиной покрывала асфальт, звякали, катясь, осколки. Это Мэнкс выбросил бутылку из-под чего-то. Уэйн уже видел, как тот делал это раз или два. Чарли Мэнкс не был похож на парня, озабоченного переработкой отходов.
Когда Уэйн сел — протирая глаза костяшками пальцев, — снеговиков не было. Равно как спящей луны, гор и горящей в отдалении жемчужины Страны Рождества.
Он увидел высокую зеленую кукурузу и дешевый бар со зловещей неоновой вывеской, изображавшей тридцатифутовую блондинку в короткой юбке и ковбойских сапогах. Когда вывеска мигала, она топала ногой, откидывала голову, закрывала глаза и целовала темноту.
Мэнкс смотрел на него в зеркало заднего вида. Уэйн чувствовал себя разгоряченным и плохо соображающим после крепкого сна, и, возможно, по этой причине его не испугало, каким молодым и здоровым выглядел Мэнкс.
Шляпы на нем не было, и он был лыс, как обычно, но кожа головы была гладкой и розовой, а не белой и пятнистой. Только вчера она была похожа на глобус, показывавший карту континентов, посещать которые не захотел бы никто в здравом уме: остров Саркомы, Северное Печеночное пятно. Глаза Мэнкса выглядывали из-под острых изогнутых бровей цвета инея. Уэйну казалось, что он не видел, чтобы тот мигнул хотя бы раз за все время, что они были вместе. Насколько он понимал, у этого типа не было век.
Вчера утром он был похож на ходячий труп. Теперь он выглядел примерно на шестьдесят пять, полным жизненных сил и здоровым. Но в глазах у него была какая-то заядлая глупость… жадная глупость птицы, которая смотрит на падаль на дороге и прикидывает, сможет ли она добраться до каких-нибудь лакомых кусочков, чтобы ее не переехали.
— Вы меня едите? — спросил Уэйн.
Мэнкс рассмеялся грубым каркающим смехом. Он даже походил на ворону.
Читать бесплатно другие книги:
