Страна Рождества Хилл Джо

«Скажи ей что-нибудь, что могло бы ей пригодиться, — подумал он. Потом снова подумал то же самое, но на этот раз медленно и задом наперед: — Пригодиться. Нибудь-что. Скажи».

— Я видел бабушку Линди, — выпалил он вдруг. — Во сне. Она говорила запутанно, но пыталась сказать что-то о том, как с ним бороться. Только это трудно. Все равно что пытаться поднять булыжник ложкой.

— Что бы она ни говорила, просто делай это, — сказала мать. — Старайся.

— Да. Да, я постараюсь. Мама. Мама, кое-что еще, — сказал он, из-за внезапной срочности начиная тараторить. — Он везет нас повидаться с…

Но Мэнкс просунул руку в задний отсек машины и выхватил телефон у него из руки. Его длинное, тощее лицо пылало, и Уэйну показалось, что он видит в его глазах досаду, будто тот потерял карты, с которыми рассчитывал выиграть.

— Ладно, хватит болтовни, — сказал мистер Мэнкс веселым голосом, который не соответствовал мрачному полыханию в его глазах, и захлопнул дверцу перед лицом Уэйна.

Как только дверь закрылась, словно бы прекратилась подача электрического тока. Уэйн повалился на кожаные подушки, чувствуя усталость, шея у него ныла, в висках стучало. Он понял, что обеспокоен. Голос матери, ее плач, воспоминания об укусе и гибели Хупера растревожили его так сильно, что у него расстроился живот.

«Я отравлен, — думал он. — Отравлен я». Он коснулся своего переднего кармана, нащупав комок, составленный из всех зубов, которые выпали, и подумал о радиационном отравлении. «Я подвергаюсь облучению», — подумал он вслед за этим. «Облучение» было забавным словом, словом, вызывавшим в памяти гигантских муравьев из черно-белых фильмов, тех, которые он привык смотреть с отцом.

Он стал прикидывать, что произошло бы с муравьями в микроволновой печи. Предположил, что они бы просто изжарились, казалось невероятным, что они будут расти. Но как можно узнать, не попробовав! Он поглаживал лунный полумесяц, представляя себе муравьев, лопающихся, как попкорн. На задворках сознания присутствовала смутная мысль — насчет того, чтобы думать задом наперед, — но он не мог ее удержать. Она не была забавной.

К тому времени, когда Мэнкс вернулся в машину, Уэйн снова улыбался. Он не знал, как долго это продолжалось, но Мэнкс закончил разговор по телефону и сходил в лавку фейерверков «СТРЕЛЯЙ В ЛУНУ». У него был узкий коричневый бумажный пакет, из которого торчала длинная зеленая трубка в целлофановом пакете. Этикетка на трубке сообщала, что это ЛАВИНА ЗВЕЗД — ПРЕКРАСНОЕ ОКОНЧАНИЕ ПРЕКРАСНОЙ НОЧИ!

Мэнкс, глаза у которого слегка выпучивались, а губы растягивались в разочарованной гримасе, посмотрел поверх переднего сиденья на Уэйна.

— Я купил тебе бенгальские огни и ракету, — сказал Мэнкс. — Воспользуемся ли мы ими, это уже другой вопрос. Я уверен, что ты готов был сказать своей матери, что едем к мисс Мэгги Ли. Это испортило бы мне все удовольствие. Не знаю, почему я должен съезжать с дороги, чтобы обеспечить тебя забавами, когда ты, кажется, настроен отказывать мне в моих маленьких радостях.

— У меня ужасно болит голова, — сказал Уэйн.

Мэнкс яростно потряс головой, захлопнул дверцу и сорвался с пыльной стоянки, выбросив облако бурого дыма. Он был в плохом настроении на протяжении двух или трех миль, но невдалеке от границы Айовы жирный ежик пытался проковылять через дорогу, и «Призрак» ударил его с громким стуком. Звук был настолько громким и неожиданным, что Уэйн не удержался и разразился смехом. Мэнкс оглянулся, одарил его теплой, полной зависти улыбкой, включил радио, и оба они начали подпевать песне «О малый город Вифлеем»[149], и все стало намного лучше.

— Мама, мама, кое-что еще, он везет нас повидаться с… — сказал Уэйн, но за этим последовал грохот, дребезг и громкий стук захлопываемой дверцы.

— Ладно, хватит болтовни, — сказал Мэнкс своим радостным голосом карнавального затейника. — Милый малыш в последнее время многое пережил. Не хотел бы я, чтобы он надорвался!

У Вик полились слезы. Она уперлась кулаком в кухонный стол и покачивалась, плача в трубку.

Ребенок, которого она слышала на другом конце линии, говорил голосом Уэйна… но это был не Уэйн. Не вполне. В нем была дремотная, ошалелая отстраненность — не только от ситуации, но и от серьезного, самодостаточного ребенка, которым он всегда был. Лишь напоследок он походил на самого себя — после того как она напомнила ему о Хупере. Тогда он на мгновение показался смущенным и испуганным, но был самим собой. Говорил он как одурманенный наркотиками, как человек, только что начавший приходить в себя от глубокого наркоза.

Эта машина его в некотором роде анестезировала. Анестезировала, тем временем выкачивая из него необходимые личностные свойства, его Уэйность, оставляя лишь счастливую бездумную вещь. Вампира, догадалась она, вроде Брэда МакКоли, холодного маленького мальчика, который пытался убить ее в коттедже возле Ганбаррела сколько-то лет назад. Здесь нащупывалась линия рассуждений, которой она не смела следовать, от которой ей надо было отвернуться, иначе она завопила бы.

— С вами все в порядке, Виктория? Мне перезвонить в другое время?

— Вы убиваете его, — сказала она. — Он умирает.

— Он никогда не был более живым! Он хороший мальчик. Мы ладим, как Буч и Сандэнс![150] Я хорошо с ним обращаюсь, можете мне поверить. Собственно, я же обещал вам, что не причиню ему вреда. Я никогда не делал больно ни одному ребенку. О чем никто не знает после всей той лжи, что вы обо мне наговорили. Всю свою жизнь я посвятил служению детям, но вы были рады рассказывать всем, какой я небывалый педофил. Я был бы в своем праве, знаете ли, если бы проделывал с вашим сыном всякие ужасные вещи. Я бы только воплотил в жизнь все те небылицы, что вы обо мне наплели. Терпеть не могу отставать от мифа. Но во мне нет никакой злобы по отношению детям. — Он помолчал, потом добавил: — Со взрослыми, однако, все совсем по-другому.

— Отпустите его. Пожалуйста, отпустите его. Дело не в нем. Сами знаете, что он ни при чем. Вы хотите поквитаться со мной. Я понимаю. Припаркуйтесь где-нибудь. Просто припаркуйтесь и подождите. Я воспользуюсь своим мостом. Я найду вас. Мы сможем совершить обмен. Вы отпустите его из машины, а я в нее сяду, и делайте со мной что угодно.

— Вам придется многое загладить. Вы объявили всему миру, что я вас изнасиловал. Мне дурно, когда меня обвиняют в чем-то, чего я никогда не имел удовольствия попробовать.

— Вы этого хотите? Это бы вас обрадовало?

— Если бы я вас изнасиловал? Боже мой, нет! Во мне просто говорит раздражение. Я не понимаю такой развращенности. Знаю, многие женщины обожают, когда их шлепают по заду во время полового акта и всячески обзывают, но это всего лишь забава. Взять женщину против ее воли? Мне это не по душе! Вы можете не поверить, но у меня самого есть дочери. Но вот что я вам скажу: иногда я думаю, что у нас с вами просто не заладилось! Я сожалею об этом. У нас никогда не было возможности узнать друг друга получше. Бьюсь об заклад, я бы вам понравился, если бы мы встретились при других обстоятельствах!

— Черта с два, — сказала она.

— Это не так уж невероятно! Я дважды был женат и редко оставался без женского общества. Каждая находила что-то, что было ей по душе.

— Куда вы гнете? Хотите долбаного свидания?

Он присвистнул.

— Ну и язык! От ваших слов и грузчик покраснел бы! Учитывая, как прошло ваше первое свидание с Бингом Партриджем, я полагаю, что для моего здоровья в долгосрочной перспективе будет лучше, если мы согласимся просто на разговор. Подумайте, наши первые две встречи не были особо романтичны. Мужчине трудно с вами, Виктория. — Он снова засмеялся. — Вы меня резали, лгали обо мне и отправили меня в тюрьму. Вы хуже моей первой жены. И все же… у вас есть то, что заставляет мужчину возвращаться снова и снова! Вы умеете заставить парня задуматься!

— Я дам вам пищу для размышлений. Задумайтесь вот о чем. Вы не можете ездить вечно. Рано или поздно вам придется съехать на обочину. Рано или поздно вы остановитесь где-нибудь, чтобы сомкнуть на какое-то время глаза. А когда вы их откроете, я буду там. Ваш друг Бинг легко отделался, Чарли. Я подлая вырожденная сука, и я сожгу вас к черту в вашей машине и заберу своего сына.

— Я уверен, что вы попытаетесь, Виктория, — сказал он. — Но не задумывались ли вы, что будете делать, если наконец нас догоните, а он не захочет к вам идти?

Телефон умолк.

Когда Мэнкс дай отбой, Вик согнулась, задыхаясь, словно только что закончила долгую и яростную гонку. Ее плач был злобным, таким же физически трудным и изнурительным, как рвота. В сердце у нее был порыв схватить трубку и колотить ею о стену, но более холодная ее часть удерживала руку от этого.

«Если сходишь с ума, — услышала она голос отца, — то обрати это себе во благо».

Говорил ли он когда-нибудь на самом деле что-то подобное? Она не знала, знала только, что слышала его голос у себя в голове.

Когда она перестала плакать, глаза у нее были воспалены, а лицо горело. Направившись к раковине, она почувствовала, как что-то дернуло ее за руку, и обнаружила, что все еще держит трубку, прикрепленную к настенному телефону длинным черным шнуром, закрученным спиралью.

Вик вернулась, повесила ее на рычаг, потом постояла, глядя на диск набора. Она ощущала опустошенность и боль, но теперь, когда истерика миновала, она также чувствовала, впервые за эти дни, своеобразный покой, очень похожий на тот, что испытывала, когда набрасывала какую-нибудь из картинок «ПоискоВика».

Были люди, которым можно было позвонить. Было из чего выбирать.

В головоломках «ПоискоВика» всегда было много отвлекающей визуальной информации, много шума. Кульминация первой книги наступала внутри инопланетного космического корабля. ПоискоВик должен был пробраться через поперечное сечение звездолета, нажимая по пути на разные самоуничтожающиеся переключатели, и наконец достигнуть спасательной капсулы. Между ним и свободой были лазеры, запертые двери, отсеки с повышенной радиацией и злобные инопланетяне, похожие на большие кубы кокосового желе. Взрослым это давалось труднее, чем детям, и Вик постепенно поняла, что дело было в том, что взрослые всегда пытались увидеть свой путь до конца, а это было невозможно из-за чрезмерного обилия информации. Там было слишком много, на что смотреть, слишком много, о чем думать. Дети, однако, не стояли в стороне от головоломки и не смотрели на все разом. Они притворялись, что они и были ПоискоВиком, героем рассказа, находились внутри самой головоломки и смотрели лишь на то немногое, что мог видеть он сам на каждом этапе своего пути. Разница между детством и взрослой жизнью, убедилась Вик, состоит в разнице между воображением и отстранением. Меняя одно на другое, заблуждаешься.

Вик видела — уже, — что ей на самом деле вовсе не нужно искать Мэнкса. Это было так же безнадежно, как пытаться попасть в одну летящую стрелу другой. Он думал — она позволила ему так думать, — что она попытается догнать его с помощью своего моста. Но ей не нужно этого делать. Она знала, куда он направляется. Куда он должен попасть. Она могла направиться туда в какое угодно время.

Но это означало бы забегать вперед. До Страны Рождества было еще очень далеко, как в прямом, так и переносном смысле.

Ей нужно было приготовиться драться, когда она снова увидит Мэнкса. Она думала, что дело дойдет до его убийства, и ей требовалось узнать, как это сделать. Более того: стоял вопрос о Уэйне. Ей нужно было знать, останется ли Уэйн самим собой к тому времени, когда доберется до Страны Рождества, и носит ли то, что с ним происходит, обратимый характер.

Вик знала, кто мог бы рассказать ей о Уэйне, знала и того, кто мог бы сказать ей, как сражаться. Того, кто даже мог бы добыть оружие, которое понадобится ей, чтобы угрожать тому единственному, о чем Мэнкс явно заботится. Но оба эти человека пока тоже пребывали в будущем. Она увидит каждого из них по очереди. Скоро.

Прежде всего, однако, имелась девушка по имени Мишель Деметр, потерявшая отца, которой надо было узнать, что с ним случилось. Она уже достаточно долго остается в неведении.

Вик оценила взглядом, под каким углом падает свет из окна кухни, и решила, что время близится к вечеру. Небо было синим куполом, грозу, накатывавшуюся сюда, когда она прибыла, должно быть, унесло ветром. Если кто-то слышал, как взорвался баллон севофлурана, разделив Бинга Партриджа на две части, то, скорее всего, принял это за простой раскат грома. Она предположила, что пробыла без сознания часа три или, может, четыре. Взглянула на стопку конвертов на кухонном столе. Почта Человека в Противогазе доставлялась по адресу:

БИНГ ПАРТРИДЖ

25 БЛОХ-ЛЕЙН

ШУГАРКРИК, ШТАТ ПЕНСИЛЬВАНИЯ

Это будет трудно объяснить. Четыре часа — слишком мало, чтобы добраться из Нью-Гемпшира до Пенсильвании, даже выжимая газ до упора. Потом ей пришло в голову, что ей и не нужно это объяснять. Об объяснениях пусть беспокоятся другие.

Она набрала номер, который помнила наизусть.

— Да? — сказал Лу.

Она не была уверена, что ответит Лу, — думала, это будет Хаттер. Или, может, другой, уродливый коп с кустистыми белыми бровями, Долтри. Она могла сказать ему, где найти его зажигалку.

Звук голоса Лу заставил ее почувствовать себя чуточку слабой, на мгновение лишил ее уверенности. Ей казалось, что она никогда не любила его так, как он заслуживал, — и что он всегда любил ее больше, чем заслуживала она.

— Это я, — сказала она. — Они слушают?

— А, черт, Вик, — сказал Лу. — А как ты думаешь?

— Я здесь, Вик, — сказала Табита Хаттер, подключаясь к линии и к разговору. — Вы расстроили здесь целую кучу народу. Хотите поговорить о том, почему вы сбежали?

— Я поехала за своим ребенком.

— Я знаю, что есть вещи, о которых вы мне не рассказали. Может быть, боялись рассказать мне о них. Но мне нужно услышать о них, Вик. Чем бы вы ни занимались последние двадцать четыре часа, вы, я уверена, думаете, что должны были этим заняться. Я уверена, что вы считаете это правильным…

— Двадцать четыре часа? Что вы имеете в виду… двадцать четыре часа?

— Вот так долго мы вас искали. Черт знает что за исчезновение. Нам надо когда-нибудь поговорить, как вам это удалось. Почему бы вам не сказать мне, где…

— Прошло двадцать четыре часа? — Вик снова заплакала. Мысль, что она потеряла целые сутки, казалась по-своему столь же невероятной, как машина, работающая на человеческих душах вместо неэтилированного бензина.

— Вик, оставайтесь, пожалуйста, там, где вы находитесь, — спокойно и терпеливо сказала Хаттер.

— Я не могу.

— Вы должны…

— Нет. Замолчите. Просто слушайте. Вам нужно найти девушку по имени Мишель Деметр. Она живет в Бранденбурге, Кентукки. Ее отец пропал без вести в конце мая, и она, наверное, сошла с ума от беспокойства. Он здесь. На первом этаже. В подвале. Он мертв. Уже несколько дней, по-моему. Вы поняли?

— Да, я…

— Черт побери, отнеситесь вы к нему по-человечески. Не надо просто засовывать его в ящик в каком-нибудь долбаном морге. Попросите кого-нибудь посидеть с ним, пока не появится его дочь. Он и так долго пробыл один.

— Что с ним случилось?

— Он был убит человеком по имени Бинг Партридж. Бинг — это тот тип в противогазе, который стрелял в меня. Тип, которого, по-вашему, никогда не существовало. Он работал с Мэнксом. Думаю, они долгое время провели вместе.

— Вик. Чарли Мэнкс мертв.

— Нет, это не так. Его видела не только я, но и Натан Деметр. Деметр подтвердит мои слова.

— Вик, — сказала Табита. — Вы только что сказали мне, что Натан Деметр мертв, как же он подтвердит ваши слова? Пожалуйста, успокойтесь. Вы через многое прошли. Думаю, у вас возник…

— Никакого чертова разрыва с реальностью у меня не возникло. Я не вела воображаемые разговоры с мертвецом. Деметр оставил записку, понятно? Записку, в которой упомянут Мэнкс. Лу! Лу, ты еще на линии?

— Да, Вик. Я здесь. Ты в порядке?

— Лу, я сегодня говорила с Уэйном. Он жив. Он еще жив, и я собираюсь его вернуть.

— О господи, — сказал он, и голос у него сделался грубым, и она поняла, что он старается не заплакать. — О господи. Что он сказал?

— Он не пострадал, — сказала она.

— Виктория, — сказала Табита Хаттер. — Когда вы…

— Подождите! — крикнул Лу. — Вик, чуня. Не делай это одна. Тебе нельзя на этот мост в одиночку.

Вик приготовилась, словно целились из винтовки в далекую цель, и сказала со всем спокойствием и ясностью, на которые была способна:

— Слушай меня, Лу. Мне надо сделать одну остановку, а потом я поеду к тому, кто сможет предоставить мне АНФО. С помощью нужной АНФО я смогу стереть мир Мэнкса с лица земли.

— Что за инфа? — сказала Табита Хаттер. — Виктория, Лу прав. Вы не можете справиться с этим самостоятельно. Приезжайте. Приезжайте и поговорите с нами. С кем вы собираетесь встретиться? Какая вам нужна информация?

Голос у Лу был медленным и срывался от волнения:

— Выбирайся оттуда, Вик. Перетирать навоз будем с тобой в другой раз. Они идут за тобой. Выбирайся и поезжай, сделай, что нужно сделать.

— Мистер Кармоди? — сказала Табита. В ее голосе внезапно возникла нотка напряженности. — Мистер Кармоди?

— Все, Лу. Я люблю тебя.

— Я тебя тоже, — сказал он. Он словно задыхался от волнения, едва сдерживался.

Она осторожно повесила трубку.

Она решила, что он понял, о чем она ему говорила. Он сказал: «Перетирать навоз будем с тобой в другой раз», — и эта фраза была почти понятна в контексте. Почти, но не совсем. В ней был второй смысл, но никто, кроме Вик, не смог бы его обнаружить. Навоз — основной компонент АНФО, субстанции, с помощью которой ее отец десятилетиями взрывал скальные шельфы.

Прихрамывая на левую ногу, она добралась до раковины, пустила холодную воду и плеснула ею себе на лицо и руки. Кровь и грязь закружили у стока красивыми розовыми завитками. Частицы Человека в Противогазе покрывали Вик повсюду, капли разжиженного Бинга измазали ее футболку, забрызгали ей все руки и, вероятно, волосы. Вдалеке она услышала вой полицейской сирены. Ей пришло в голову, что надо было принять душ, прежде чем звонить Лу. Или обшарить дом в поисках пистолета. Пожалуй, в оружии она нуждалась больше, чем в шампуне.

Распахнув сетчатую дверь, она осторожно спустилась с заднего крыльца, стараясь не нагружать левое колено. Во время езды ей придется держать его выпрямленным. Она испытала неприятное мгновение, подумав, как же будет переключать передачи левой ногой, — но потом вспомнила, что байк был британским. Правильно. Рычаг переключения передач располагался справа, что в США было объявлено незаконным еще до ее рождения.

Вик вышла из тени дома, и ее омыло чистым светом. Это была не летняя яркость, но свет ранней осени, ясный, нежный, прохладный свет поры сбора яблок, поры футбола, когда листья начинают делаться хрупкими и обретать свои осенние цвета. Как же она любила этот свет. Всегда любила.

Она стала подниматься на холм, обратившись лицом к солнцу. Закрыла глаза, сосредоточив все чувства на тепле, ласкающем кожу.

Сирены становились все громче и громче — эффект Доплера, заставляющий звук подниматься и опускаться, нарастать и падать. Табита Хаттер им головы поотрывает, когда узнает, что они подъехали к дому с ревущими сиренами, задолго уведомив Вик о своем приближении.

На вершине холма, ковыляя на парковку Скинии Новой Американской Веры, она оглянулась и увидела полицейскую машину, сворачивающую на Блох-лейн и останавливающуюся перед домом Бинга. Полицейский даже не въехал на подъездную дорогу, просто остановил автомобиль под углом, загородив половину дороги. Коп выскочил из-за руля так быстро, что ударился головой о дверную раму и его шляпу сбило на дорогу. Он был так молод. Вик не могла себе представить, чтобы он посмел пригласить ее на свидание, не то что арестовать.

Вик двинулась дальше и через три шага перестала видеть дом внизу. Она успела подумать, что же ей делать, если байка не окажется на месте, если какая-то шпана обнаружила его с ключами в замке зажигания и решила на нем прокатиться. Но «Триумф» стоял именно там, где она оставила его, накренившись на свою ржавую подставку.

Поднять его было нелегко. Вик негромко вскрикнула от боли, отталкиваясь левой ногой, чтобы его выровнять.

Она повернула ключ, перекинула переключатель в рабочее положение и нажала на газ.

Байк попал под дождь и простоял всю ночь, и ее не удивило бы, если он бы он не захотел заводиться, но «Триумф» загремел сразу же, ему, казалось, не терпелось уехать.

— Рада, что хоть один из нас готов, — сказала она.

Она развернулась по кругу и выкатилась из тени. Поехала вокруг руин церкви, и в это время пошел дождь. Сверкающие и блестящие капли падали с залитого солнцем неба, холодные, как в октябре. Это было наслаждением для ее кожи, для ее сухих, окровавленных, грязных волос.

— Дождик, лей веселей, — тихо приговаривала она. — Избавляй от грязи всей.

«Триумф» с сидящей на нем женщиной описал большую петлю вокруг обугленных досок, некогда бывших молитвенным домом.

Когда она вернулась туда, откуда начала, мост был на месте, глубоко в лесу, так же как накануне. Только он повернулся, так что она въехала на него, как ей представлялось, с восточной стороны. На стене слева от нее зеленой аэрозольной краской было написано:

ТУТ

Она вкатилась на старые гнилые доски, застучавшие под шинами. Когда шум двигателя смолк в отдалении, у въезда в мост приземлилась ворона и уставилась в его темную пасть.

Когда мост через две минуты исчез, он пропал сразу, выпал из бытия, как воздушный шарик, проколотый булавкой. Он даже хлопнул, как воздушный шарик, и испустил звонкую, дрожащую ударную волну, которая врезалась в ворону, как мчащийся автомобиль, сорвала с нее половину перьев и отбросила ее на двадцать футов. Она была мертва к тому времени, как упала наземь — всего лишь очередная жертва ДТП.

Хаттер увидела это раньше остальных, хотя это происходило у всех на глазах. Лу Кармоди начал опускаться. Правое колено у него подогнулось, и он опустил руку на большой овальный стол в конференц-зале.

— Мистер Кармоди, — сказала она.

Он опустился в одно из офисных кресел на колесиках, упал в него с негромким ударом. Его большое серое лицо приобрело вдруг молочную бледность, на лбу жирно заблестел пот. Он прижимал ко лбу запястье, словно проверяя, нет ли у него жара.

— Мистер Кармоди, — снова обратилась к нему Хаттер через стол и всю комнату.

Со всех сторон его окружали люди; Хаттер не понимала, как это они стоят там и не видят, что у парня случился сердечный приступ.

— Все, Лу, — сказала Вик МакКуин, чей голос попадал в ухо Хаттер через гарнитуру Блютуз. — Я люблю тебя.

— Я тебя тоже, — сказал Кармоди. У него была такая же гарнитура, как у Табиты, как почти у всех в комнате, где вся команда вслушивалась в разговор.

Они находились в конференц-зале штаб-квартиры полиции штата за чертой Лаконии. Это мог бы быть конференц-зал отеля «Хилтон» или «Кортъярд Марриотт»: обширное пустое помещение с длинным овальным центральным столом и окнами, выходящими на просторную стоянку.

МакКуин повесила трубку. Хаттер сорвала с себя наушник.

Канди, ее ведущий спец, сидел за своим ноутбуком, глядя на карты Гугла. На дисплее был увеличен Шугаркрик, штат Пенсильвания, чтобы показать Блох-лейн. Канди поднял глаза на Хаттер.

— Наши машины будут там через три минуты. Может, меньше. Я только что говорил с тамошними копами, они уже едут с включенными сиренами.

Хаттер открыла рот, намереваясь сказать: «Скажите им, чтобы выключили свои долбаные сирены». Объявленных в федеральный розыск не предупреждают, что к ним приближаются копы. Это из разряда основ

Но тут Лу Кармоди наклонился вперед до упора, так что улегся лицом на стол, расплющив нос о дерево. Он тихо рычал и цеплялся за столешницу, как будто был в море и хватался за большой кусок плавника.

И поэтому Хаттер сказала не то, что собиралась:

— «Скорую помощь». Немедленно.

— Вы хотите… чтобы «Скорая» приехала на Блох-лейн? — спросил Канди.

— Нет. Я хочу, чтобы «Скорая» приехала сюда, — сказала она, быстро двигаясь вокруг стола. Она повысила голос: — Джентльмены, пожалуйста, дайте мистеру Кармоди подышать. Отойдите. Отступите от него, пожалуйста.

Офисное кресло Лу Кармоди медленно откатывалось назад, и в этот самый миг оно выскользнуло из-под него, и Кармоди упал отвесно вниз, словно провалился в люк.

Ближе всех к нему был Долтри, стоявший как раз позади его кресла с кружкой в руках, на которой было написано «ЛУЧШИЙ В МИРЕ ДЕДУШКА». Он отпрыгнул в сторону, плеснув черным кофе на свою розовую рубашку.

— Что за херня с ним случилась? — спросил Долтри.

Хаттер опустилась на одно колено рядом с Кармоди, наполовину скрытым под столом. Она уперлась руками в большое покатое плечо и стала толкать. Это походило на попытку перевернуть матрас. Он упал на спину, правой рукой схватившись за свою футболку с «ЖЕЛЕЗНЫМ ЧЕЛОВЕКОМ»[151] и стягивая ее в узел меж своими мужскими сиськами. Щеки у него осунулись, губы посерели. Он испустил долгий надорванный вздох. Его взгляд метался туда-сюда, как будто он пытался сориентироваться.

— Держитесь, Лу, — сказала она. — Помощь скоро прибудет.

Она щелкнула пальцами, и он наконец нашел ее взглядом. Он моргнул и неуверенно улыбнулся.

— Мне нравятся ваши серьги. Супердевушка. Никогда бы не означил вас Супердевушкой.

— Да? А кем бы вы меня означили? — спросила она, просто пытаясь заставить его не умолкать. Ее пальцы сомкнулись у него на запястье. Там долго ничего не было, затем последовал тяжелый удар, один большой толчок, потом снова тишина, а затем шквал быстрых ударов.

— Велмой, — сказал он. — Знаете? Из «Скуби-Ду»[152].

— Почему? Потому что мы обе приземистые? — спросила Хаттер.

— Нет, — сказал он. — Потому что вы обе умные. Я боюсь. Не подержите ли вы меня за руку?

Она взяла его руку в свои. Он осторожно двигал большим пальцем по костяшкам ее пальцев.

— Я знаю, вы не верите ничему тому, что Вик рассказала вам о Мэнксе, — вдруг сказал он ей яростным шепотом. — Знаю, вы думаете, что она спятила. Но нельзя, чтобы факты загораживали правду.

— Вот те на! — сказала она. — А какая разница?

Он удивил ее своим смехом — быстрым, беспомощным, задыхающимся.

Ей пришлось поехать вместе с ним в больницу в машине «Скорой». Он не выпускал ее руку.

К тому времени, когда Вик выехала из другого конца моста, она сбросила скорость чуть ли не до нуля, а байк был на нейтральной передаче. Она отчетливо помнила свое прошлое посещение Тутской Публичной библиотеки, как она с разгону врезалась в бордюр и проехалась по бетонной дорожке, обдирая колено. Ей было ясно, что в нынешнем состоянии она не выдержит такого крушения. Байку, однако, нейтральная передача не нравилась, и когда он соскочил на асфальт дороги, проходившей за библиотекой, двигатель сдох с тонким подавленным хрипом.

Когда Вик была здесь в прошлый раз, парковая полоса за библиотекой была ухоженной, чистой и тенистой, там можно было бросить одеяло и читать книгу. Теперь она представляла собой пол-акра грязи, изрезанной следами протекторов погрузчиков и самосвалов. Вековые дубы и березы были выкорчеваны из земли и, стащенные бульдозерами в сторону, образовали груды мертвой древесины в двенадцать футов высотой.

Сохранилась единственная парковая скамейка. Когда-то она была темно-зеленой, с коваными железными подлокотниками и ножками, но краска отшелушилась, и дерево под ней было занозистым, иссушенным на солнце почти до бесцветности. Мэгги с прямой спиной сидела в одном углу скамейки и дремала, уронив подбородок на грудь, в прямом и беспощадном свете дня. В руке она держала картонку с лимонадом, у горлышка которой жужжала муха. Футболка без рукавов выставляла напоказ тощие, сухие руки, испещренные шрамами от дюжин сигаретных ожогов. Когда-то она испортила себе волосы флуоресцентной оранжевой краской, но теперь видны были каштановые и седые корни. Мать Вик не выглядела такой старой, когда умерла.

Вид Мэгги — такой измочаленной, истощенной, неухоженной и одинокой — оказался для Вик мучительнее боли в левом колене. Вик заставила себя в дотошных подробностях вспомнить, как в минуту гнева и паники она швырнула бумаги в лицо этой женщины, угрожая ей полицией. Чувство стыда было невыносимым, но она не позволяла себе от него отмахнуться. Она предоставляла ему обжигать ее, как кончик сигареты, крепко прижатый к коже.

Передний тормоз пронзительно взвизгнул, когда Вик остановилась. Мэгги подняла голову и, смахнув с глаз несколько прядей своих хрупких с виду волос цвета шербета, сонно улыбнулась. Вик опустила подножку.

Улыбка Мэгги исчезла так же быстро, как появилась. Она неуверенно поднялась на ноги.

— Ой, В-В-Вик. Что ты с собой сделала? Ты вся в крови.

— Если тебе станет от этого лучше, то эта кровь в основном не моя.

— Не с-с-с-стало. М-м-меня от этого м-м-мутит. Разве не приш-ш-шлось мне тебя бинтовать, когда ты была здесь в прошлый раз?

— Да. Кажется, было дело, — сказала Вик. Она посмотрела мимо Мэгги, на библиотеку. Окна первого этажа были заколочены фанерными щитами. Железная дверь в задней стене была наискосок завешена желтой полицейской лентой. — Что случилось с твоей библиотекой, Мэгги?

— В-в-видела лучшие дни. Как и я с-с-самхмхмх-ммм-ммма, — сказала Мэгги и улыбнулась, показывая отсутствующие зубы.

— Ох, Мэгги, — сказала Вик и на мгновение снова почувствовала, что готова расплакаться. Из-за неравномерно нанесенной помады Мэгги цвета виноградной шипучки. Из-за мертвых деревьев, сваленных в кучу. Из-за солнца, слишком горячего и слишком яркого. Мэгги заслуживала сидеть хоть в какой-то тени. — Не знаю, кто из нас больше нуждается во враче.

— Ой, да я в порядке! Просто з-зх-аикаюсь с-сх-сильнее.

— А руки?

Мэгги посмотрела на них, щурясь в замешательстве на созвездие ожогов, затем снова подняла взгляд.

— Это помогает мне нормально говорить. И с-с-с другими вещами помогает.

— Что тебе помогает?

— Б-б-б-бх-бх-боль. Да ладно. Пойдем внутрь. Ма-ма Мэгги тебя ппппппполечит.

— Кроме лечения, Мэгги, мне нужно кое-что еще. У меня есть вопросы к твоим фишкам.

— М-м-мх-могут и не ответить, — сказала Мэгги, сворачивая к тропинке, ведущей вверх. — Они б-б-б-больше не работают так хорош-ш-шо. Они теперь тоже з-з-з-заикаются. Но я пост-ст-стараюсь. После того как мы приведем тебя в порядок и я тебя немнож-ж-жко понянчу.

— Не знаю, если у меня есть время, чтобы ты со мной нянчилась.

— Конечно, есть, — сказала Мэгги. — Он ещ-щ-щ-ще не добрался до Страны Рождества. М-м-м-м-мы обе знаем, что ты не см-м-м-можешь поймать его раньше. Все равно что пытаться схватить горсть ту-м-м-м-мммана.

Вик осторожно спустилась с байка. Она почти скакала, чтобы не нагружать левую ногу. Мэгги поддерживала ее за талию. Вик хотела сказать ей, что не нуждается в опоре, но правда состояла в том, что нуждалась, — она сомневалась, что смогла бы дойти до задней двери в библиотеку без посторонней помощи, — и машинально обхватила рукой плечи Мэгги. Они прошли шаг-другой, а затем Мэгги остановилась, чтобы оглянуться на мост «Короткого пути», снова перекинутый через Сидар-ривер. Река казалась шире, чем помнилось Вик, вода бурлила у самого края узкой дороги, огибавшей библиотеку сзади. Покрытая чащей набережная, некогда окаймлявшая воду, была смыта.

— Что на этот раз на другом конце моста?

— Пара мертвецов.

— З-з-за тобой по нем-м-му кто-нибудь последует?

— Не думаю. Меня там ищет полиция, но мост исчезнет, прежде чем они его найдут.

— П-п-пх-полицейские были и здесь.

— Меня разыскивали?

— Не знаю! Мх-мм-мммможет быть! Я воз-з-звращалась из аптеки и увидела, что они п-п-припарковались у ф-ф-ф-фасада. Так что я отчалила. Иногда я останавливаюсь з-з-зздесь, а иногда — в других мм-ммммместах.

— Где? Кажется, когда мы встретились в первый раз, ты говорила, что живешь с родственниками… с дядей, что ли?

Мэгги помотала головой:

— Его б-б-больше нет. И всего п-пх-парка трейлеров нет. Смыло.

Две женщины заковыляли к задней двери.

— Они, наверное, искали тебя, потому что я тебе звонила. Они могут отслеживать твой мобильник.

— Я так и п-пх-подумала. Выб-б-бросила его после того, как ты п-пх-позвонила. Я знала, что тебе не п-пх-понадобится звонить мне снова, чтобы мм-ммммменя найти. Не б-б-беспокойся!

На желтой ленте, шедшей через ржавую железную дверь, было написано: ОПАСНО. Лист бумаги, засунутый в прозрачный пластиковый пакет и прикрепленный в двери, определял строение как ненадежное. Дверь была не заперта, но придерживалась куском бетона. Мэгги поднырнула под ленту и толкнула дверь внутрь. Вик последовала за ней в темноту и разорение.

Здесь когда-то было огромное, похожее на пещеру хранилище, благоухавшее десятками тысяч книг, тихо старившихся в темноте. Полки еще оставались, хотя ряды их были опрокинуты, как железные костяшки домино высотой в двенадцать футов. Большинство книг исчезло, хотя некоторые лежали в разбросанных тут и там гниющих кучах, вонявших плесенью и разложением.

— В 2008 году б-б-б-было сильное наводнение, и ст-ст-ст-стены до сих пор влажные.

Проведя рукой по холодному, сырому бетону, Вик обнаружила, что это правда.

Мэгги поддерживала ее, пока они осторожно пробирались через обломки. Вик задела ногой кучу ржавых банок из-под пива. Когда глаза привыкли к темноте, она увидела, что стены изукрашены граффити, обычным ассортиментом из шестифутовых пенисов и сисек с пропорциями суповых тарелок. Но было еще и огромное воззвание, написанное красной краской с потеками:

ПЫЖАЛУСТА НЕ ШУМИТИ В БЛЯОТЕКЕ ЛЮДИ ПЫТАЮТЦА УЛИТЕТЬ!

— Мне очень жаль, Мэгги, — сказала Вик. — Ты, я знаю, очень любила эту библиотеку. Кто-нибудь хоть как-то помогает? Книги перевезли на новое место?

— Еще бы, — сказала Мэгги.

— Неподалеку?

— Довольно б-б-близко. Городская свалка находится всего в м-м-мм-миле вниз по реке.

— Неужели никто ничего не может сделать для этого старинного здания? — сказала Вик. — Сколько ему? Сто лет? Оно должно быть исторической достопримечательностью.

— Здесь ты права, — сказала Мэгги, и какое-то время в ее голосе не слышалось ни малейших следов заикания. — Это история, детка.

Вик мельком увидела во мраке выражение ее лица. Это была правда: боль действительно помогала Мэгги избавляться от заикания.

Кабинет Мэгги Ли позади аквариума оставался на месте… если можно так выразиться. Аквариум был пуст, грязные фишки «Эрудита» валялись кучей на дне, мутные стеклянные стенки открывали вид на то, что когда-то было детской библиотекой. На месте оставался и стол Мэгги, серый с красноватым оттенком, хотя его поверхность была изрезана и поцарапана, а на одном из его боков кто-то изобразил аэрозольной краской зияющую красную вульву. Незажженная свеча склонялась над лужицей фиолетового воска. Пресс-папье Мэгги — пистолет Чехова, и Вик, да, теперь поняла эту шутку — удерживало ту страницу, до которой она дошла в книге в твердом переплете, которую сейчас читала, — это были «Вымыслы» Борхеса. Имелся твидовый диван, которого Вик не помнила. Он был куплен на дворовой распродаже, кое-какие прорези в нем были заклеены липкой лентой, а кое-какие дыры не залатаны вовсе, но он, по крайней мере, не был влажным, не вонял плесенью.

— Что случилось с твоим кои? — спросила Вик.

— Точно не знаю. Думаю, кто-нибудь его с-с-съел, — сказала Мэгги. — Надеюсь, он с-с-составил кому-то хорошую трапезу. Никто не долж-ж-жен голодать.

На полу валялись шприцы и резиновые трубки. Вик постаралась не наступить на какую-нибудь иголку, пока шла к дивану и опускалась на него.

— Это не м-м-м-мое, — сказала Мэгги, кивая на шприцы, и прошла к метле, стоявшей в углу, где когда-то была вешалка для шляп. Метла теперь сама раздвоилась вверху, как вешалка для шляп, и на ней висела грязная старая федора Мэгги. — Я не кололась с-с-с-с прошлого года. С-с-с-слишком дорого. Не знаю, как каждый мог бы позволить себе улетать при такой экономике.

Мэгги водрузила шляпу на свои волосы цвета шербета с достоинством и заботой пьяного денди, готовящего качнуться из абсентного зальца в дождливую парижскую ночь. Взяла метлу и стала подметать пол. Шприцы стеклянно постукивали по цементу.

— Могу перевязать тебе ногу и дать тебе окси, — сказала Мэгги.

— Окси?

— Оксиконтин. Гораздо дешевле героина.