Страна Рождества Хилл Джо

— Вижу, однако, что вам кое-что обо мне известно, — продолжала Вик. — Поймите, мой сын ничего не знает о Чарльзе Мэнксе. Я никогда не говорила ему об этом человеке. И я не позволю, чтобы он услышал о нем… от посторонней. — Она чуть было не сказала от сумасшедшей.

— Конечно. Я не хотела п-п-пугать тебя или с-с-с-с…

— Тем не менее вы это сделали.

— Н-н-н-но, Вик…

— Прекратите называть меня так. Мы не знаем друг друга.

— Если бы я называла тебя П-п-п-пацанкой, тебе бы больше понравилось?

— Я не хочу, чтобы вы хоть как-то меня называли. Я хочу, чтобы вы ушли.

— Н-н-но тебе надо узнать о мм-мм-ммм… — От отчаянного желания выдавить нужное слово она едва не стонала.

— Мэнксе.

— Спасибо. Да. Нам надо решить, что с ним делать.

— С чем что делать? Что значит — Мэнкс снова разъезжает? Условно-досрочного он не получит вплоть до 2016 года, а последнее, что я о нем слышала, — он лежит в коме. Даже если бы он проснулся и его освободили, ему было бы лет двести. Но его не выпускали, потому что в противном случае меня бы уведомили.

— Он не настолько стар. Попробуй сссс-с-с… — Она словно имитировала звук горящего фитиля. — …сто пятнадцать!

— Господи Боже. Я не обязана выслушивать эту чушь. У вас есть три минуты, чтобы убраться, леди. Если после этого вы еще будете на лужайке, то я вызову полицию.

Вик сошла с дорожки в траву, собираясь обойти Мэгги и достичь двери.

Она этого не сделала.

— Тебя не уведомили, что его отпустили, потому что его не отпускали. Подумали, что он умер. В конце мммм-мм-мая.

Вик застыла на месте.

— Что значит — подумали, что он умер?

Мэгги протянула папку.

На внутренней стороне обложки Мэгги записала телефонный номер. Взгляд Вик задержался на нем, потому что первые три цифры, шедшие после кода зоны, были собственным ее днем рождения, а следующие четыре цифры были вовсе не четырьмя цифрами, но буквами ФУФУ, своего рода непристойным заиканием из самих себя.

В папке содержалось около полудюжины распечаток из разных газет, сделанных на листах бумаги с надписью ТУТСКАЯ ПУБЛИЧНАЯ БИБЛИОТЕКА — ТУТ, ШТАТ АЙОВА. Бумага была в пятнах от воды и сморщенной, коричневатой по краям.

Первая статья была из газеты «Денвер Пост».

Предполагаемый серийный убийца Чарльз Талант Мэнкс умирает, вопросы остаются

Там была миниатюрная фотография, сделанная при аресте: худое лицо с выпученными глазами и бледным, почти безгубым ртом. Вик пыталась прочесть статью, но текст расплывался у нее перед глазами.

Она вспомнила бельепровод — и как слезились у нее глаза, как полны были дыма легкие. Она вспомнила лишающий мыслей ужас, сопровождаемый мотивом «Веселого Рождества».

Она выхватывала отдельные фразы из статьи: дегенеративное заболевание, подобное болезни Паркинсона… прерывистая кома… подозревается в десятке похищений… Томас Прист… перестал дышать в два часа ночи.

— Я не знала, — сказала Вик. — Никто мне не сообщил.

Она была слишком выведена из равновесия, чтобы продолжать сосредоточивать свою ярость на Мэгги. Она просто думала: он умер. Он умер, и теперь ты можешь о нем забыть. Эта часть твоей жизни завершена, потому что он мертв.

Эта мысль не принесла с собой никакой радости, но она чувствовала возможность чего-то лучшего: облегчения.

— Не знаю, почему мне не сообщили, что его не стало, — сказала Вик.

— Ммм-мм. Спорить готова: потому что растерялись. Посмотри на следующей странице.

Вик устало подняла взгляд на Маргарет Ли, вспомнив ее слова о том, что Мэнкс снова разъезжает по дорогам. Она подозревала, что сейчас они подойдут к собственному сумасшествию Мэгги Ли, тому безумию, что заставило ее проделать весь путь из Тута, штат Айова, в Хэверхилл, штат Массачусетс, чтобы просто передать Вик эту папку.

Вик перевернула страницу.

Труп предполагаемого серийного убийцы исчезает из морга

Департамент шерифа обвиняет «вандалов-извращенцев»

Вик прочла первый абзац, затем закрыла папку и протянула ее обратно Мэгги.

— Псих какой-то тело украл, — сказала Вик.

— Н-н-не думаю, — сказала Мэгги. Папку она не приняла.

Где-то ниже по улице взревела, оживая, газонокосилка. Вик только сейчас заметила, как жарко было во дворе. Даже сквозь пасмурную дымку солнце пекло ей голову.

— Значит, вы думаете, что он имитировал свою смерть. Да так ловко, что провел двух врачей. Каким-то образом. Пусть даже они уже приступили к вскрытию. Нет. Подождите. Вы думаете, что он действительно умер, но потом, сорок восемь часов спустя, вернулся к жизни. Вылез из своего ящика в морге, оделся и вышел.

Лицо Мэгги — все ее тело — расслабилось, выражая глубокое облегчение.

— Да. Я п-проделала такой п-п-ппп-путь, чтобы увидеть тебя, Вик, потому что знала, п-п-просто знала, что ты мне п-п-поверишь. Теперь посмотри следующую статью. Там об одном-м-м типе из Кентукки, который исчез-з-з из своего дома на старинном «Роллс-Ройсе». На «Роллс-Ройсе» М-м-м-мэнкса. В статье н-н-не говорится, что он принадлежал М-м-мэнксу, н-н-но если ты п-п-посмотришь на ф-ф-фото…

— Я не собираюсь смотреть на это дерьмо, — сказала Вик, швыряя папку ей в лицо. — Пошла вон с моего двора, сука сумасшедшая.

Рот у Мэгги открывался и закрывался, точь-в-точь как у большого старого карпа, кои в аквариуме, который был главной достопримечательностью ее маленького офиса в Тутской публичной библиотеке, о чем Вик прекрасно помнила, пусть даже никогда там не была.

Ярость Вик наконец вскипела, и она хотела ошпарить ею Мэгги. Дело было не просто в том, что она преграждала Вик дорогу к двери, не в том, что своим безумным лепетом она угрожала подорвать у Вик ее собственное понимание правды… украсть у Вик ее с трудом обретенное здравомыслие. Дело было в том, что Мэнкс умер, действительно умер, но эта сумасшедшая не давала Вик располагать этим фактом. Чарли Мэнкс, похитивший Бог знает сколько детей, похитивший, терроризировавший и едва не убивший саму Вик, — этот Чарльз Мэнкс лежал в земле. Вик наконец сбежала от него. Только Маргарет, чтоб ее, Ли хотела вернуть его, выкопать его, заставить Вик снова его бояться.

— Захвати эту хрень, когда пойдешь, — сказала ей Вик.

Она наступила на кое-какие из бумаг, обходя Мэгги и направляясь к двери. Она постаралась не задеть ногой грязную, выцветшую на солнце фетровую шляпу, лежавшую на краю нижней ступеньки.

— С ним н-н-не покончено, Вик, — сказала Мэгги. — Вот почему я хотела — надеялась, — что ты попытаеш-ш-шься найти его. Я знаю, я говорила тебе н-н-не возвращаться, когда мы впервые встретились. Но ты тогда была слишком маленькой. Ты не была готова. Теперь, думаю, ты единственная, кто м-м-может его найти. Кто м-м-может его остановить. Если ты еще знаешь, как это сделать. Потому что, если ты этого не сделаешь, боюсь, он с-с-сам попытается тебя найти.

— Я собираюсь найти только телефон, чтобы вызвать полицию. Меня здесь не будет, когда они появятся, — сказала Вик. Затем, обернувшись и глядя прямо в лицо Мэгги Ли, она сказала: — Я ВАС НЕ ЗНАЮ. Убирайтесь со своим сумасшедшим бредом куда-нибудь в другое место.

— Н-н-но, Вик, — сказала Мэгги, подняв палец. — Разве ты не помнишь? Я п-п-п-подарила тебе те сережки…

Вик вошла в дом и захлопнула дверь.

Уэйн, который стоял всего в трех шагах и, наверное, все это слышал, подпрыгнул. Хупер, находившийся сразу позади него, съежился, тихонько заскулил, повернулся и затрусил прочь в поисках какого-нибудь более благополучного места.

Вик повернулась к двери, прислонилась к ней лбом и глубоко вздохнула. Прошло полминуты, прежде чем она стала готова открыть глаза и посмотреть через глазок в передний двор.

Мэгги как раз распрямлялась над крыльцом, осторожно и с определенным достоинством надевая на голову свою грязную фетровую шляпу. Она бросила на входную дверь дома Вик последний несчастный взгляд, затем повернулась и, прихрамывая, пошла по газону прочь. У нее не было машины, и ей предстояла долгая, в шесть кварталов, прогулка по жаре до ближайшей автобусной станции. Вик смотрел на нее, пока та не скрылась из виду, — смотрела и бесцельно поглаживала серьги, что были у нее в ушах, любимые с детских лет сережки, пару фишек из «Эрудита»: Ф и У.

Когда через полчаса Уэйн вышел, чтобы прогулять Хупера — нет, вычеркивается, чтобы оказаться подальше от матери и ее концентрированно горестного настроения, — папка лежала на верхней ступеньке и все бумаги были снова аккуратно в нее вложены.

Он глянул через плечо в еще открытую дверь, но мать была на кухне, пила чай со льдом и думала выпить чего-нибудь покрепче. Он предполагал, что она думает именно об этом. Она все время посматривала на шкаф над холодильником, где ба держала джин, когда они с Вик еще выпивали. Его мать не пила после реабилитации прошлой зимой, а ба бросила это дело самым простым способом — умерев.

Уэйн закрыл дверь. Наклонился, поднял папку, открыл ее и посмотрел на тонкую стопку распечаток. Предполагаемый серийный убийца. Вандалы-извращенцы. Исчезновение инженера компании «Боинг».

Сложив стопку бумаг вчетверо, он положил ее в задний карман шорт. Пустую папку сунул за живую изгородь, росшую вдоль фасада дома.

Уэйн не был уверен, что хочет просмотреть эти статьи; будучи всего двенадцати лет от роду, он еще не осознавал себя настолько, чтобы понять, что уже решил взглянуть на них, что принял это решение в тот миг, когда спрятал папку за изгородью. Он пересек лужайку и сел на бордюр. Ему казалось, что в заднем кармане у него лежит нитроглицерин.

Он посмотрел через улицу, на лужайку с увядшей, пожелтевшей травой. Старичок, который там жил, по-настоящему запустил свой двор. У старичка было забавное имя — Зиг де Зут — и полная комната игрушечных солдатиков. Уэйн забрел туда в день похорон ба, и старик любезно показал их ему. Он рассказал Уэйну, что когда-то очень давно его мать, Вик, раскрасила несколько его фигурок. «У твоей матери даже тогда была тонкая кисть», — сказал он с акцентом, как у нациста. Потом его добрая старушка-жена подала Уэйну запотевший стакан чая со льдом и кусочками апельсина, у которого был почти райский вкус.

Уэйн думал, не пойти ли снова посмотреть на солдатиков старичка. Там он укрылся бы от жары и отвлекся бы от распечаток в своем заднем кармане, на которые ему, вероятно, не следовало смотреть.

Он даже зашел настолько далеко, что поднялся с бордюра и приготовился перейти улицу, — но потом посмотрел на свой дом и снова сел. Матери не понравится, если он убредет, не сказав, куда пошел, и он не думал, что уже можно вернуться в дом и спросить разрешения. Так что он остался, где был, глядя на увядающую лужайку через дорогу и скучая по горам.

Однажды Уэйн видел оползень, не далее чем прошлой зимой. Они с отцом прибыли в какое-то место над Лонгмонтом, чтобы отбуксировать «Мерседес», соскользнувший с дороги в кювет. Семья, ехавшая в машине, была потрясена, но цела и невредима. Это была нормальная семья: мама, папа, двое детей. У девочки даже были светлые косички. Вот настолько они были нормальными. Уэйн с первого взгляда понял, что эта мама никогда не лежала в психиатрической больнице, а в шкафу у этого папы не висел бронежилет имперского штурмовика. Он догадался, что у этих детей были нормальные имена, вроде Джона и Сью, в противоположность именам, взятым из комиксов. На крыше «Мерседеса» у них были лыжи, и отец спросил у Лу, может ли он расплатиться карточкой «АмЭкс». Не «Американ Экспресс». «АмЭкс». Через несколько минут после встречи с ними Уэйн полюбил всю эту семью с необъяснимым жаром.

Лу велел Уэйну спуститься с насыпи с крюком и тросом лебедки, но когда мальчик подобрался к машине, с высоты донесся звук: раскалывающийся треск, громкий как выстрел. Все посмотрели через сосны на снежные вершины, на зазубренные края Скалистых гор, возвышавшихся над ними.

У них на глазах оторвалось и заскользило вниз белое полотнище снега размерами с футбольное поле. Это было в полумиле к югу, так что им ничто не угрожало. После первого треска, с которым оторвался оползень, они даже едва его слышали. Он был не громче низких перекатов отдаленного грома. Хотя Уэйн его чувствовал. Он воспринимался как легкое постукивание в земле под ногами.

Этот огромный шельф снега проскользил несколько сот ярдов, ударился в линию деревьев и взорвался белой вспышкой, приливной волной снега в тридцать футов высотой.

Отец с картой «АмЭкс» поднял своего мальчика и усадил его на себе плечи, чтобы тому было видно.

— Вот она, дикая природа, малыш, — сказал он, меж тем как акр горного леса удушался под шестьюстами тоннами снега.

— Черт знает что, да? — сказал Лу и посмотрел с насыпи на Уэйна. Лицо его отца сияло от счастья. — Можешь вообразить, что ты под ним? Можешь представить, что все это дерьмо наползает на тебя?

Уэйн мог — и представлял, все время. Он думал, что это лучший способ умереть: быть стертым сверкающим обрушением снега и света, когда мир вокруг ревет и разрывается на части.

Брюс Уэйн Кармоди так долго был несчастен, что перестал обращать на это внимание. Иногда Уэйн чувствовал, что мир уже долгие годы разрывается на части у него под ногами. Он все еще ждал, чтобы тот утащил его вниз, похоронил его наконец.

Его мать какое-то время была сумасшедшей, верила, что звонит телефон, когда никаких звонков не было, вела разговоры с мертвыми детьми, которых не существовало. Иногда у него было чувство, что с мертвыми детьми она разговаривала больше, чем когда-либо говорила с ним. Она сожгла их дом. Провела месяц в психиатрической больнице, вышла оттуда для явки в суд и выпала из жизни Уэйна почти на два года. Некоторое время она провела в книжном туре, посещая книжные магазины по утрам и местные бары ночью. На шесть месяцев она зависла в Лос-Анджелесе, работая над мультипликационной версией «ПоискоВика», которая не сдвинулась с мертвой точки, и привычкой к кокаину, которая благополучно развилась. Какое-то время она потратила на рисование крытых мостов для выставки в галерее, на которую никто не ходил.

Отец Уэйна устал от пьянства Вик, от ее блужданий и безумств — и ушел от нее к даме, которая сделала ему большую часть татуировок, девушке по имени Кэрол, у которой были длинные волосы и которая одевалась так, словно на дворе по-прежнему стояли 80-е годы. Только у Кэрол был другой приятель, и они украли паспорт Лу и сбежали в Калифорнию, где наворотили десять тысяч долларов долга на имя Лу. Лу до сих пор разбирался с кредиторами.

Брюс Уэйн Кармоди хотел любить своих родителей и радоваться им, что время от времени и делал. Но они мешали ему в этом. Вот почему он чувствовал, что бумаги у него в заднем кармане подобны нитроглицерину, бомбе, которая еще не взорвалась.

Он решил, что если есть возможность отсрочить этот взрыв, то надо посмотреть, прикинуть, какой урон он может причинить и как лучше всего от него защититься. Он вытащил бумаги из заднего кармана, в последний раз украдкой посмотрел на свой дом и расправил страницы у себя на колене.

В первой газетной статье давалось фото Чарльза Таланта Мэнкса, мертвого серийного убийцы. Лицо у Мэнкса было таким длинным, что казалось, будто оно немного растаяло. У него были выпученные глаза, неправильный глупый прикус и лысый выпуклый череп, имевший сходство с яйцом динозавра из мультфильма.

Этого Чарльза Мэнкса арестовали у Ганбаррела почти пятнадцать лет назад. Он был похитителем, который перевез неназванного несовершеннолетнего через границы штатов, а затем сжег человека за попытку остановить его.

Никто не знал, сколько ему было лет, когда его посадили. В тюрьме у него не заладилось. К 2001 году он лежал в коме в больничном крыле «Супермакса» в Денвере. В этом состоянии он пробыл десять лет, прежде чем скончаться в мае месяце.

После этого в статье шли, главным образом, кровожадные домыслы. У Мэнкса имелся охотничий домик за Ганбаррелом, где деревья были увешаны сотнями рождественских украшений. Пресса окрестила это место «Домом Саней», из чего произвели пару каламбуров, ни один из которых не был удачен. В статье содержался намек, что он похищал детей и убивал их там на протяжении многих лет. Лишь мимоходом упоминалось, что никаких тел на территории так никогда и не нашли.

Какое отношение имело все это к Виктории МакКуин, матери Брюса Уэйна Кармоди? Никакого, насколько мог видеть Уэйн. Возможно, если он взглянет на другие статьи, то сможет в этом разобраться. Он продолжил.

Следующая статья называлась «Труп предполагаемого серийного убийцы исчезает из морга». Кто-то проник в больницу Св. Луки в Денвере, ударил охранника и убежал с мертвым старым Чарли Мэнксом. Кроме того, похититель трупа угнал «Транс-Ам» с парковки на другой стороне улицы.

«К сожалению, — заявил детектив Тед Адамс, — таковы времена, в которых мы живем. В прошлом году один тип напал на Санта-Клауса из Армии Спасения, чтобы украсть одиннадцать долларов. Вам ненавистна сама мысль о том, что кто-то похищает тело известного детоубийцы и совершает нападение просто ради удовольствия, но некоторые люди просто упыри».

Следующая заметка была взята из газеты, выходящей в Луисвилле, штат Кентукки, и не имела ни мало-мальского отношения к Чарльзу Мэнксу.

Она называлась «Исчезновение инженера компании «Боинг»: местная загадка беспокоит полицию и Федеральную налоговую службу». Ее сопровождала фотография загорелого и жилистого человека с густыми черными усами, который опирался на старый «Роллс-Ройс», положив локти на капот.

Брюс хмурился, читая эту историю. Натан Деметр был объявлен пропавшим без вести своей несовершеннолетней дочерью, которая, вернувшись из школы, обнаружила, что дом не заперт, гараж открыт, недоеденный обед стоит на столе, а старинный «Роллс-Ройс» ее отца исчез. В ФНС, казалось, думали, что Деметр мог скрыться, чтобы избежать уголовного преследования за неуплату налогов на доходы. Его дочь не верила в это и говорила, что он либо похищен, либо мертв, но никоим образом не мог скрыться, не сообщив ей, зачем и куда направляется.

Как все это связано с Чарльзом Талантом Мэнксом, Уэйн не понимал. Он подумал, что, может, что-то пропустил, подумал, что надо вернуться к началу и перечитать все еще раз. Он как раз собирался перейти к первой распечатке, когда заметил Хупера, присевшего во дворе через дорогу и ронявшего в траву какашки размером с банан. Цветом они тоже походили на бананы: зеленые.

— Ой, нет! — крикнул Уэйн. — Ой, нет, здоровяк!

Он уронил бумаги на тротуар и начал переходить улицу.

Его первой мыслью было утащить Хупера со двора, пока никто не увидел. Но в одном из окон фасада дома через улицу дернулась занавеска. Кто-то наблюдал — то ли добрый старичок, то ли его добрая старушка-жена.

Уэйн решил, что лучше всего будет пойти туда и обратить это в шутку, спросить, не найдется ли у них пакета, которым он мог бы воспользоваться, чтобы навести порядок. Старик с этим его нидерландским акцентом, казалось, готов был посмеяться чему угодно.

Хупер поднялся, перестав горбиться. Уэйн зашипел на него: «Фу! Фу на тебя». Хупер завилял хвостом, радуясь тому, что привлек внимание Уэйна.

Уэйн уже собирался взойти на крыльцо к входной двери дома Зигмунда де Зута, когда заметил тени, мерцавшие вдоль нижнего края двери. Когда Уэйн посмотрел на глазок, ему показалось, что различает пятно цвета и какое-то движение. Кто-то стоял в трех футах от него, сразу за дверью, наблюдая за ним.

— Эй? — крикнул он, застыв у крыльца. — Мистер де Зут?

Тени под дверью шевельнулись, но никто не отозвался. Отсутствие ответа встревожило Уэйна. Тыльные стороны рук покрылись гусиной кожей.

Ой, перестань. Что за глупость, ты просто начитался этих страшных историй о Чарли Мэнксе. Поднимись и позвони в звонок.

Уэйн отбросил беспокойство и начал подниматься по кирпичным ступеням, протягивая руку к дверному звонку. Он не заметил, что дверная ручка уже начинает поворачиваться, потому что человек с другой стороны готовился ее распахнуть.

Бинг Партридж стоял у дверного глазка. Левой рукой он держался за дверную ручку. В правой руке у него был пистолет.

— Мальчик, мальчик, уходи, — тонким и напряженным от насущности своей просьбы голосом прошептал Бинг. — Наша встреча впереди.

У Бинга был план, простой, но рискованный. Когда мальчик достигнет верхней ступеньки, он распахнет дверь и втащит его в дом. В кармане у Бинга была банка с пряничным дымом, и он мог бы отключить ребенка газом, как только тот окажется внутри.

А если малыш начнет кричать? Если малыш закричит и будет вырываться?

В конце квартала кто-то устраивал барбекю, дети во дворе бросали фрисби, взрослые слишком много пили, слишком громко смеялись и загорали. Возможно, Бинг не был самым острым ножом на кухне, но не был он и дураком. Бинг полагал, что человек в противогазе и с пистолетом в руке может привлечь какое-то внимание, борясь с кричащим ребенком. А еще была собака. Что, если она бросится? Это был сенбернар, большой, как медвежонок. Если он просунет свою медвежью голову в дверь, Бинг никогда не сможет выставить его обратно. Это было бы все равно что пытаться удержать дверь закрытой перед стадом крупного рогатого скота.

Мистер Мэнкс знал бы, что делать… но он спал. Он спал уже больше суток, отдыхал в спальне Зигмунда де Зута. Когда он бодрствовал, он был старым добрым мистером Мэнксом, но когда задремывал, иногда казалось, что он никогда не проснется. Он сказал, что ему будет лучше, когда он поедет в Страну Рождества, и Бинг знал, что это правда… но никогда не видел мистера Мэнкса таким старым, и когда он спал, то походил на мертвеца.

А что будет, если Бинг затащит мальчика в дом? Бинг не был уверен, что сможет разбудить мистера Мэнкса, когда он вот такой. Как долго смогут они здесь скрываться, прежде чем Виктория МакКуин выйдет на улицу и станет кричать, зовя своего ребенка, прежде чем полицейские пойдут от одной двери к другой? Это не то место и не то время. Мистер Мэнкс ясно дал понять, что сейчас они только наблюдают, и даже Бинг, который не был самым заточенным карандашом на столе, понимал, почему. Эта сонная улица не была достаточно сонной, и у них будет только один заход за этой шлюхой с ее шлюшьими татуировками и лживым шлюшьим ртом. Мистер Мэнкс не высказывал никаких угроз, но Бинг знал, как много это для него значит, и понимал, какое наказание его ждет, если он все испортит: мистер Мэнкс никогда не возьмет Бинга в Страну Рождества. Никогда, никогда, никогда, никогда, никогда.

Мальчик поднялся на первую ступеньку. И на вторую.

— Желанье загадать хочу, что звездам будет по плечу, — прошептал Бинг, закрыл глаза и приготовился действовать. — Желанье нынче таково: пошел вон, маленький ублюдок. Мы еще не готовы.

Он проглотил резиновый на вкус воздух и взвел курок на большом пистолете.

А потом кто-то появился на улице и крикнул мальчику:

— Нет! Уэйн, нет!

Нервные окончания у Бинга начали пульсировать, и пистолет едва не выскальзывал из его потной руки. По дороге катился большой серебристый автомобиль, похожий на лодку, и солнечный свет вспыхивал на его дисках, как спицы. Он остановился прямо перед домом Виктории МакКуин. Окно было опущено, и водитель высовывал из него обвисшую толстую руку, помахивая малышу.

— Привет! — снова крикнул он. — Привет, Уэйн! — Привет, а не нет. Бинг был в таком нервном напряжении, что ослышался. — Что случилось, чувак? — крикнул толстяк.

— Папа! — крикнул ребенок. Он забыл, что собирался взойти на крыльцо и позвонить в дверь, повернулся и побежал вниз по тропинке, а его чертов медвежонок поскакал рядом.

Бинг, казалось, лишился костей, ноги у него подгибались от облегчения. Он подался вперед, упершись лбом в дверь, и закрыл глаза.

Когда он открыл их и посмотрел в глазок, ребенок был в объятиях отца. Водитель был патологически жирным великаном с обритой головой и ногами вроде телеграфных столбов. Это, должно быть, был Луи Кармоди, отец мальчика. Бинг читал об их семье в Интернете, имел общее представление, кто есть кто, но никогда не видел фотографии этого типа. Он был поражен. Он не мог представить, как Кармоди и МакКуин занимались сексом — жирный зверь расколол бы ее на две части. Бинг и сам не был вполне атлетом, но рядом с Кармоди он сошел бы за чертову звезду стадиона.

Он недоумевал, чем таким располагал этот тип, чтобы побудить ее к сексу с ним. Возможно, они поладили в финансовом плане. Бинг долго разглядывал эту женщину и не удивился бы. Все эти татуировки. Женщина может сделать любую татуировку, которая ей понравится, но все они говорят то же самое. Все они — вывеска с надписью СДАЕТСЯ.

Ветер подхватил бумаги, которые перед этим рассматривал мальчик, и унес их под автомобиль толстяка. Когда Кармоди опустил своего ребенка на землю, мальчик оглянулся и заметил их, но не опустился на четвереньки, чтобы их достать. Эти бумаги тревожили Бинга. Они что-то означали. Они были важны.

Эти бумаги принесла покрытая шрамами костлявая наркоманка, которая пыталась всучить их МакКуин. Бинг наблюдал за всем этим из-за занавески в передней комнате. Виктории Маккуин эта наркоманка не нравилась. Она кричала на нее и корчила ей рожи. Швырнула в нее бумаги. Их голоса доносились не очень хорошо, но Бинг сумел расслышать, как одна из них сказала «Мэнкс». Бинг хотел разбудить мистера Мэнкса, но его невозможно было разбудить, когда он бывал вот таким.

«Потому что на самом деле он не спит», — подумал Бинг, а затем засунул эту неудачную мысль куда подальше.

Однажды он заглянул в спальню, чтобы посмотреть на мистера Мэнкса, лежавшего поверх простыней в одних боксерских трусах. На груди у него был большой Y-образный разрез, удерживаемый закрытым грубыми черными нитками. Тот частично зажил, но оставался блестящим каньоном в его плоти, из которого сочились гной и розовая кровь. Бинг простоял несколько минут, прислушиваясь, но не услышал, чтобы он хоть раз вздохнул. Рот у мистера Мэнкса был приоткрыт, источая слегка приторный, слегка химический запах формальдегида. Глаза у него тоже были открыты, тусклые, пустые, уставившиеся в потолок. Бинг подобрался вплотную, чтобы коснуться руки старика, и она была холодной и жесткой, холодной и жесткой, как у всякого трупа, и Бинга охватила тошнотворная уверенность, что мистер Мэнкс скончался, но затем глаза у него шевельнулись, совсем легонько, повернулись и задержались на Бинге, уставились на него, не узнавая, и Бинг ретировался.

Теперь, когда кризис миновал, Бинг позволил своим шатким, слабым ногам доставить его в гостиную. Он снял противогаз и сел с мистером и миссис де Зутами, чтобы посмотреть вместе с ними телевизор, потому что ему требовалось некоторое время, чтобы прийти в себя. Он взял старую миссис де Зут за руку.

Он смотрел игровые передачи и время от времени оглядывал улицу, следя за домом МакКуин. Незадолго до семи он услышал голоса и стук захлопывающейся двери. Он вернулся к входной двери и посмотрел в глазок. У неба был бледный оттенок нектарина, а мальчик со своим карикатурно жирным отцом шли по двору к взятому напрокат автомобилю.

— Если понадобимся, мы в отеле, — крикнул Кармоди Виктории МакКуин, которая стояла на крыльце дома.

Бингу не нравилось, что мальчик уезжает с отцом. Мальчик и женщина проходили вместе. Мэнкс хотел заполучить их обоих… как и Бинг. Мальчик предназначался для Мэнкса, но женщина была угощением для Бинга, кем-то, с кем он мог позабавиться в Доме Сна. От одного взгляда на ее худые голые ноги у него пересыхало во рту. Одна последняя забава в Доме Сна, а потом в Страну Рождества с мистером Мэнксом, в Страну Рождества на веки веков.

Но нет, никаких причин обливаться потом не было. Бинг просмотрел всю почту в почтовом ящике Виктории МакКуин и нашел счет за дневной лагерь в Нью-Гемпшире. Малыш был зарегистрирован там по август. Это правда, Бингу, вероятно, было далеко до клоуна в цирке, но он не думал, чтобы кто-то стал устраивать своего ребенка в лагерь, который стоит восемьсот долларов в неделю, а затем просто решил на это наплевать. Завтра будет Четвертое июля. Отец, вероятно, приехал сюда, чтобы просто повидаться с ребенком в праздник.

Отец и сын уехали, оставив здесь нечестивый призрак Виктории МакКуин. Бумаги под машиной — те самые, которые Бингу так хотелось посмотреть, — подхваченные воздушным потоком «Бьюика», закувыркались вслед за ним.

Виктория МакКуин тоже собиралась уезжать. Она вернулась в дом, но оставила дверь открытой, а через три минуты вышла с ключами от машины в одной руке и пакетами для продуктов в другой.

Бинг наблюдал за ней, пока она не исчезла, и затем еще немного понаблюдал за улицей и наконец вышел наружу. Солнце зашло, оставив на горизонте лучащуюся оранжевую дымку. Несколько звезд прожгли отверстия в темноте над землей.

— Человечек с пистолетом надевал противогаз, газ, газ, — тихонько напевал сам себе Бинг, что бывало с ним, когда он нервничал. — В Вик МакКуин стрелял он метко и попал ей между глаз, глаз, глаз.

Он ходил взад-вперед вдоль обочины, но смог найти только один лист бумаги, измятый и запятнанный.

Он ожидал чего угодно, но только не распечатку заметки о человеке из штата Теннесси, который прибыл на «Призраке» в дом Бинга месяц назад, за два дня до самого мистера Мэнкса. Мистер Мэнкс, бледный, с горящими глазами, истощавший и окровавленный, приехал на «Транс-Аме» с сиденьями под зебру, с большим серебристым молотком, лежавшим рядом с ним на пассажирском сиденье. К тому времени Бинг уже поставил на «Призрак» прежние номерные знаки, и NOS4A2 был готов в путь.

Человек из Теннесси, Натан Деметр, провел совсем немного времени в маленькой подвальной комнате в Доме Сна, прежде чем продолжить свой путь. Бинг предпочитал девушек, но у Натана Деметра был замечательно подвешен язык, и к тому времени, как Бинг с ним покончил, у них произошло много долгих, значительных и мужественных разговоров о любви.

Бинг был потрясен, снова увидев Натана Деметра на фотографии, сопровождавшей заметку под названием «Исчезновение инженера компании «Боинг». У него от этого заныло в животе. Он под угрозой смерти не мог вообразить, зачем та наркоманка пришла к Виктории МакКуин с такой вещью.

— Вот черт, — прошептал Бинг, раскачиваясь. Он машинально начал напевать снова: — Человечек с пистолетом надевал противогаз, газ, газ…

— И не так, и не так, — сказал слабый, писклявый голос у него за спиной.

Бинг повернул голову и увидел маленькую белобрысую девочку на розовом велосипеде с дополнительными колесиками. Ее занесло сюда от барбекю в конце улицы. Взрослый смех раздавался в теплом и влажном вечернем воздухе.

— Папа читал мне этот стишок, — сказала она. — Жил-был маленький охотник, пуль к ружьишку он припас. Он стреляет в утку, верно? А кто такой человечек в противогазе?

— О-о-о, — сказал ей Бинг. — Он хороший. Все его любят.

— Ну а я его не люблю.

— Полюбишь, когда узнаешь.

Она пожала плечами, развернула велосипед по широкому кругу и пустилась обратно по улице. Бинг посмотрел ей вслед, затем вернулся к де Зутам, сжимая в руке статью о Деметре, распечатанную на бланке какой-то библиотеки штата Айова.

Час спустя Бинг сидел перед телевизором с де Зутами, когда из спальни вышел мистер Мэнкс, полностью одетый, в шелковой рубашке, в сюртуке и в остроносых туфлях. Его изможденное лицо кадавра нездорово поблескивало в мерцающей темноте.

— Бинг, — сказал Мэнкс. — Кажется, я говорил тебе перенести мистера и миссис де Зутов в свободную комнату!

— Да ладно, — сказал Бинг. — Они же никому не причиняют вреда.

— Конечно, они никому не причиняют вреда. Они мертвы! Но это все равно не причина, чтобы они болтались здесь под ногами! Ради всего святого, зачем тебе сидеть здесь вместе с ними?

Бинг очень долго смотрел на него. Мистер Мэнкс был самым умным, самым наблюдательным, самым думающим человеком, которого когда-либо знал Бинг, но иногда он не понимал самых простых вещей.

— Это же лучше, чем вообще без общества, — сказал он.

Лу с малышом сняли номер на верхнем этаже отеля «Хилтон» при аэропорте Логан — одна ночь там стоила столько же, сколько Лу зарабатывал в неделю, ему не карману, но да черт с ним, так проще всего тратить, — и не ложились, пока не кончился «Вечерний Леттерман»[105]. Передача шла до часу ночи, и Лу был уверен, что Уэйн уснул, поэтому не был готов к тому, чтобы ребенок заговорил — громким в темноте голосом. Он сказал всего девять слов, но этого хватило, чтобы сердце Лу прыгнуло ему в горло и застряло там, словно ком, которого не проглотить.

— Этот тип, Чарли Мэнкс, — сказал Уэйн. — Он что, такой уж крутой?

Лу стукнул кулаком меж своими большими грудями, и его сердце упало на место. Лу не очень-то ладил со своим сердцем. Оно так уставало, когда ему приходилось подниматься по лестнице. В тот вечер они с Уэйном прошагали по Гарвардской площади и по набережной так много, что он дважды вынужден был останавливаться, чтобы отдышаться.

Лу говорил себе: это потому, что он не привык находиться на уровне моря, его легкие и сердце приспособлены к горному воздуху. Но он не был глупцом. Он не собирался становиться таким жирным. То же самое случилось и с его отцом. Последние шесть лет своей жизни тот провел, разъезжая по супермаркету в одном из этих маленьких гольф-карах для людей, которые слишком толсты, чтобы стоять. Лу скорее снес бы свои слои жира бензопилой, чем залезать в супермаркете в один из этих чертовых скутеров.

— Мама что-нибудь о нем говорила? — спросил Лу.

Уэйн вздохнул и немного помолчал: этого хватило, чтобы Лу понял, что он, сам того не желая, ответил на вопрос малыша.

— Нет, — сказал наконец Уэйн.

— Тогда где ты о нем услышал? — спросил Лу.

— Возле маминого дома сегодня была одна тетка. Какая-то Мэгги. Она хотела поговорить с ней о Чарли Мэнксе, и мама просто взбесилась. Я думал, мама надает ей по заднице.

— Ну и ну, — сказал Лу, гадая, кто такая эта Мэгги Какая-то и какое отношение имеет она к Вик.

— Его посадили за убийство какого-то парня, да?

— Это та женщина, Мэгги, которая приходила к твоей матери? Это она сказала, что Мэнкс убил человека?

Уэйн снова вздохнул. Он перевернулся в постели, чтобы посмотреть на отца. Его глаза блестели в темноте, словно кляксы.

— Если я скажу тебе, откуда я знаю, что сделал Мэнкс, то мне не достанется? — спросил он.

— Только не от меня, — сказал Лу. — Искал о нем в Гугле или еще где?

Глаза Уэйна расширились, и Лу понял, что он даже не думал искать о Чарли Мэнксе в Гугле. Теперь, однако, подумает. Лу хотелось хлопнуть себя ладонью по лбу. Так держать, Кармоди. Так держать, чтоб тебе. Жирный и безмозглый.

— Та тетка оставила папку с газетными статьями. Я их вроде как прочел. Мама, наверное, не хотела бы, чтобы я их видел. Ты ведь не расскажешь ей об этом, да?

— Что за статьи?

— О том, как он умер.

Лу кивнул, подумав, что начал понимать, что к чему.

Мэнкс умер, когда не прошло трех дней после того, как скончалась мать Вик. Лу услышал об этом в тот же день, по радио. Вик всего три месяца как вышла из центра реабилитации, всю весну наблюдала, как чахнет ее мать, и Лу не хотел ей ничего говорить, опасаясь, что это выбьет почву у нее из-под ног. Он хотел рассказать ей, но возможности никак не представлялось, а потом, в какой-то точке, ворошить это стало невозможным. Он слишком долго тянул.

Мэгги Какая-то, должно быть, узнала, что Вик была девушкой, убежавшей от Чарли Мэнкса. Единственным ребенком, спасшимся от него. Может, Мэгги. Какая-то была журналисткой, может, описывала подлинные преступления и работала над новой книгой. Она заглянула ради комментария, и Вик выдала ей таковой: явно непечатный и, вероятно, связанный с гинекологией.

— Мэнкс не стоит того, чтобы о нем думать. Он не имеет с нами ничего общего.

— Но зачем кому-то говорить о нем с мамой?

— Об этом тебе надо спросить у мамы, — сказал он. — Мне точно ничего не надо об этом говорить. В противном случае мне самому достанется. Понимаешь?

Потому что таков был уговор, его сделка с Викторией МакКуин, которую они заключили, когда она узнала, что беременна, и решила, что хочет иметь ребенка. Она позволила Лу назвать малыша; она сказала Лу, что будет с ним жить; сказала, что будет заботиться о ребенке, а когда ребенок будет в постели, они вдвоем смогут повеселиться. Она сказала, что будет ему женой во всем, кроме названия. Но мальчику ничего не полагалось знать о Чарли Мэнксе, если она не решит рассказать ему о нем.

В то время Лу согласился, все это казалось достаточно разумным. Но он не ожидал, что эта договоренность не позволит его сыну узнать единственную хорошую вещь о своем отце. Что его отец однажды преодолел свой страх и на мгновение дотянулся до подлинного героизма Капитана Америки[106]. Он втащил красивую девушку на седло своего мотоцикла и умчал ее от монстра. А когда монстр догнал их и поджег человека, именно Лу бросился гасить пламя… правда, слишком поздно, чтобы спасти жизнь, но намерения у него были чисты, и он действовал, совсем не думая о риске, которому подвергался.

Лу очень не нравилось все то, что вместо этого знал о нем его сын: что он был ходячим жирным анекдотом, что он кое-как сводил концы с концами, вытаскивая людей из снежных завалов и ремонтируя трансмиссии, что он не был в состоянии удержать при себе Вик.

Он мечтал получить еще один шанс. Ему хотелось спасти кого-то еще, чтобы Уэйн это видел. Он был бы рад воспользоваться своими жировыми отложениями, чтобы остановить пулю, если бы Уэйн стал этому свидетелем. Тогда он мог бы истечь кровью в дымке славы.

Существует ли человеческое стремление более жалкое — или более сильное, — чем желание получить еще один шанс для чего-либо?

Сын вздохнул и повалился на спину.

— Ладно, расскажи мне о своем лете, — попросил Лу. — Что на сегодня самое лучшее?

— Что никто не лежит в реабилитации, — сказал Уэйн.

Лу ожидал, чтобы что-нибудь взорвалось — это надвигалось и теперь могло произойти в любой миг, — когда Вик, держа руки в карманах этой своей армейской куртки, подошла и сказала:

— Можно присесть?

Он взглянул на женщину, которая никогда не была ему женой, но которая, как это ни невероятно, подарила ему ребенка и придала его жизни какой-то смысл. Мысль о том, что он когда-то держал ее за руку, прикасался к ее губам или занимался с ней любовью, даже сейчас казалась фантастичной, как укус радиоактивного паука.

Справедливости ради, она была невменяема. Перед кем шизофреничка скинет штанишки, заранее не скажешь.

Уэйн вместе с несколькими другими детьми находился на каменной стене с видом на гавань. Все постояльцы отеля выбрались посмотреть фейерверк и сгрудились на площадке из старого красного кирпича, выходившей на воду и бостонский горизонт. Некоторые сидели на железных шезлонгах. Другие слонялись вокруг с шампанским в бокалах. Дети бегали в темноте с бенгальскими огнями, прочерчивая в ней красные царапины.

Вик смотрела на своего двенадцатилетнего сына со смесью любви и печальной тоски. Уэйн ее еще не заметил, а она не подошла к нему, никак не дала ему знать, что она здесь.

— Ты как раз вовремя — сейчас все громыхнет, — сказал Лу.

Его мотоциклетная куртка лежала на пустом сиденье рядом. Он схватил ее и положил себе на колено, освобождая место для Вик.

Она улыбнулась, прежде чем сесть, — этой своей улыбкой, в которой приподнимался только один уголок рта, выражавшей, казалось, столько же сожаления, сколько радости.

— Мой отец когда-то занимался этим, — сказала она. — Устраивал фейерверки на Четвертое июля. Хорошее получалось зрелище.

— Ты никогда не думала съездить вместе с Уэйном на денек в Довер и повидаться с ним? Туда от озера никак не больше часа езды.

— Думаю, я бы вошла с ним в контакт с ним, если бы мне понадобилось что-нибудь взорвать, — сказала она. — Если бы мне понадобилась АНФО[107].

— Инфа?

— АСДТ. Это взрывчатка. С помощью которой мой папаша выкорчевывает пни, взрывает валуны, мосты и так далее. Этакий большой скользкий мешок конского навоза, предназначенный для разрушения.

— Что именно? АСДТ? Или твой папа?

— Оба, — сказала она. — Я уже знаю, о чем ты хочешь поговорить.

— А может, я просто хотел, чтобы мы провели Четвертое июля все вместе, как одна семья, — сказал Лу. — Может такое быть?

— Уэйн говорил что-нибудь о женщине, которая вчера появилась возле дома?

— Он спрашивал меня о Чарли Мэнксе.

— Вот черт. Я отправила его в дом. Думала, не услышит, о чем мы говорим.

— Ну а он услышал.

— Много? Что именно?