Танец смерти Престон Дуглас
– Не хочу.
– Заговорите с братом. Скажите, чтобы он встал. Скажите, что хотите поговорить с ним наедине.
Еще одна пауза.
– Готово.
– Пусть пойдет с вами в беседку.
– Он отказывается.
– Он не может отказаться. Вы им управляете.
Даже на мониторе Глинн заметил испарину на лбу Пендергаста. «Начинается», – подумал он.
– Скажите Диогену, что в беседке его ждет человек, который хочет задать вам обоим вопросы. Объясните, что это – некий доктор Краснер. Скажите ему это.
– Да. Он пойдет посмотреть на доктора. Это ему любопытно.
– Извинитесь перед родственниками и идите в беседку. Там я буду вас ждать.
– Хорошо.
Короткая пауза.
– Вы там?
– Да.
– Хорошо. Что видите?
– Мы внутри. Вижу брата, вас и себя. Мы все стоим.
– Хорошо. Мы будем оставаться на ногах. Теперь я задам вам и вашему брату несколько вопросов. Вы будете передавать мне ответы брата, так как он не сможет общаться со мной.
– Если вы настаиваете, – сказал Пендергаст с легкой иронией.
– Вы контролируете ситуацию, Алоиз. Диоген не может уклониться от ответов, потому что на самом деле отвечать за него будете вы. Готовы?
– Да.
– Скажите Диогену, чтобы он смотрел на вас. Чтобы не спускал с вас глаз.
– Он не хочет.
– Заставьте его. Вы можете это сделать.
Молчание.
– Хорошо.
– Диоген, сейчас я говорю с вами. Помните ли вы, как впервые увидели вашего старшего брата Алоиза?
– Он сказал, что помнит, как я рисовал картину.
– Что за картина?
– Каракули.
– Сколько вам лет, Диоген?
– Он говорит, что ему шесть месяцев.
– Спросите Диогена, что он думает о вас.
– Он думает обо мне как о будущем Джексоне Поллоке.
«Снова иронический тон, – подумал Глинн. – Очень трудный клиент».
– Необычная мысль для шестимесячного ребенка.
– Диогену на самом деле десять лет, доктор Краснер.
– Хорошо. Попросите Диогена смотреть на вас. Что он видит?
– Говорит – ничего.
– Что значит «ничего»? Он молчит?
– Он сказал. Произнес слово «ничего».
– Что вы имеете в виду под словом «ничего»?
– Он говорит: «Я не вижу того, чего здесь нет, а это значит – ничего».
– Прошу прощения?
– Это цитата из Уоллеса Стивенса[23], – сухо сказал Пендергаст. – Уже в десятилетнем возрасте Диоген интересовался Стивенсом.
– Диоген, когда вы говорите «ничего», не означает ли это, что вы считаете своего брата Алоиза ничтожеством?
– Он смеется и говорит, что это сказали вы сами, а не он.
– Почему?
– Он еще больше смеется.
– Как долго вы будете в Рейвенскрай, Диоген?
– Он говорит, что будет здесь, пока не пойдет в школу.
– А где она?
– На Лафайет-стрит, в Новом Орлеане.
– Вам нравится школа, Диоген?
– Он говорит, что она ему нравится так же, как понравилась бы вам, если бы вас заперли в комнате с двадцатью пятью умственно отсталыми детьми и пожилым истериком.
– Какой ваш любимый предмет?
– Он говорит – экспериментальная биология... на игровой площадке.
– Теперь я хочу, чтобы вы, Алоиз, задали Диогену три вопроса, на которые он должен ответить. Заставьте его отвечать. Помните, вы находитесь под контролем. Готовы?
– Да.
– Назовите вашу любимую еду, Диоген.
– Полынь и желчь.
– Мне нужен настоящий ответ.
– Этого, доктор Краснер, вы из Диогена не вытянете, – сказал Пендергаст.
– Помните, Алоиз, что на вопросы отвечаете вы.
– И с большим терпением, должен прибавить, – сказал Пендергаст. – Я делаю все, чтобы избавиться от недоверия.
Глинн откинулся на спинку инвалидного кресла. Не получалось. Бывало, клиенты сопротивлялись изо всех сил, но тут другое. Пендергаст заслонился и защитился иронией. Глинн никогда еще с этим не встречался и все же узнавал в агенте самого себя: Пендергаст полностью контролировал ситуацию. Он не сделал ни одного опрометчивого шага, не забылся ни на секунду. Стена, которой он отгородился от мира, стояла неколебимо.
Глинн мог понять этого человека.
– Хорошо, Алоиз, вы по-прежнему находитесь в беседке с Диогеном. Представьте, что в вашей руке заряженный пистолет.
– Представил.
Глинн выпрямился, слегка удивившись. Краснер двигался к тому, что называлось у них «фаза два», причем без подготовки. Видимо, он тоже понял, что здесь придется действовать наскоком.
– Что это за пистолет?
– Это пистолет из моей коллекции, системы Яма и Викерса, 1911 года, калибра 45.
– Дайте его ему.
– Это в высшей степени неразумно – давать пистолет десятилетнему ребенку, как вы думаете? – Снова иронический тон.
– Тем не менее сделайте это.
– Сделал.
– Скажите, чтобы он направил на вас оружие и нажал на спуск.
– Сказал.
– Что случилось?
– Он хохочет во все горло. На курок не нажал.
– Почему?
– Говорит, еще рано.
– Он собирается вас убить?
– Конечно. Но он хочет... – Пендергаст замолчал.
Краснер настаивал.
– Чего он хочет?
– Какое-то время поиграть со мной.
– Что это за игра?
– Он говорит, что хочет оторвать мои крылья и посмотреть, что получится. Я для него что-то вроде насекомого.
– Почему?
– Не знаю.
– Спросите его.
– Он смеется.
– Схватите его и потребуйте ответ.
– Я бы предпочел его не трогать.
– Схватите. Примените силу. Заставьте его ответить.
– Он по-прежнему смеется.
– Ударьте его.
– Это нелепо.
– Ударьте.
– Я не стану продолжать эту шараду.
– Отнимите у него пистолет.
– Он бросил пистолет, но...
– Поднимите его.
– Поднял.
– Застрелите его. Убейте.
– Это уж полный абсурд...
– Убейте его. Сделайте это. Вы ведь убивали раньше, знаете, как это делается. Вы можете и вы должны это сделать.
Долгое молчание.
– Вы сделали?
– Это дурацкое предложение, доктор Краснер.
– Но вы вообразили это. Разве не так? Вы вообразили, что убиваете его.
– Ничего подобного я не вообразил.
– Неправда, вообразили. Вы его убили. Вы вообразили это. И теперь представили его мертвое тело на земле. Вы видите его, потому что не можете не видеть.
– Это... – Пендергаст замолчал.
– Вы видите его, не можете не видеть. Я говорю вам это, и вы видите... Но подождите, он еще не умер... Он шевелится, он еще жив... Хочет сказать что-то. Он собирается с последними силами, дает вам знак приблизиться. Говорит вам что-то. Что он сказал?
Долгое молчание. Затем Пендергаст сухо произнес:
– Qualis artifex pereo.
Глинн моргнул. Он узнал цитату, но видел, что Краснер не понял. То, что стало переломным моментом для Пендергаста, внезапно превратилось в интеллектуальную игру.
– Что это значит?
– Это на латыни.
– Повторяю: что это значит?
– Это значит: «Какой великий артист погибает!»
– Почему он это сказал?
– Это последние слова Нерона. Думаю, Диоген пошутил.
– Вы убили вашего брата, Алоиз, и теперь смотрите на его тело.
Раздраженный вздох.
– Вы сделали это во второй раз.
– Во второй раз?
– Вы убили его раньше, много лет назад.
– Прошу прощения?
– Да, вы сделали это. Вы убили то хорошее, что еще было в нем. Оставили пустую оболочку, заполненную злом и ненавистью. Вы сделали что-то, что погубило его душу!
Глинн невольно затаил дыхание. Спокойный, умиротворяющий голос остался в прошлом. Доктор Краснер вступил в третью фазу, и снова с необычной быстротой.
– Ничего подобного я не делал. Он таким родился – пустым и жестоким.
– Нет. Вы убили в нем доброту! Другого ответа быть не может. Разве вы не понимаете, Алоиз? Ненависть, которую испытывает к вам Диоген, невероятна в своей интенсивности. Она не могла возникнуть ниоткуда. Энергию невозможно ни создать, ни разрушить. Эту ненависть породили вы сами, вы сделали что-то, что вытравило из него душу. Все эти годы вы замалчивали свой ужасный поступок. А сейчас вы снова убили его, и буквально, и фигурально выражаясь. Вы должны посмотреть правде в глаза, Алоиз. Вы сами породили свою судьбу. Вы виновник. Вы сделали это.
Наступила долгая пауза. Пендергаст неподвижно лежал на кушетке. Лицо его было серым, застывшим.
– Сейчас Диоген поднимается. Снова смотрит на вас. Я хочу, чтобы вы его о чем-то спросили.
– О чем?
– Спросите Диогена, что вы ему сделали. За что он вас так ненавидит?
– Спросил.
– Его ответ?
– Он снова смеется. Говорит: «Ненавижу тебя, потому что ты – это ты».
– Спросите еще раз.
– Он говорит, что это – достаточная причина. Ненависть его не связана с моими поступками. Она просто существует, как солнце, луна и звезды.
– Нет, нет, нет. Что именно сделали вы, Алоиз? – Голос Краснера снова стал мягким, но настойчивым. – Освободите себя от этого груза. Как ужасно, должно быть, носить его на плечах. Сбросьте его.
Пендергаст медленно приподнялся, свесил ноги с кушетки. Какое-то мгновение сидел неподвижно. Потом провел рукой по лбу, взглянул на часы.
– Полночь. Настало 28 января, у меня нет времени. Я прекращаю испытание.
Он встал и повернулся к доктору Краснеру.
– Вы приложили гигантские усилия, доктор. Поверьте мне, в моем прошлом нет ничего, что могло бы объяснить поведение Диогена. За свою карьеру я изучил немало криминальных умов. В результате понял простую истину: некоторые люди рождаются монстрами. Вы можете изучать мотивы их поведения и реконструировать их преступления, но не сможете объяснить их злую природу.
Краснер смотрел на него с выражением глубокой печали.
– Вот тут вы ошибаетесь, друг мой. Никто не рождается злым.
Пендергаст протянул ему руку.
– Здесь мы с вами расходимся, доктор.
Затем глаза его обратились на спрятанную камеру. Глинн вздрогнул: как Пендергаст догадался, где она находится?
– Мистер Глинн? Я и вас благодарю за ваши усилия. В папке еще много документов, с помощью которых вы сможете завершить вашу работу. Больше я помогать вам не буду. Сегодня произойдет что-то ужасное, и я должен сделать все, что в моих силах, чтобы предотвратить это.
С этими словами он повернулся и быстро вышел из комнаты.
Глава 42
Дом 891 на Риверсайд-драйв стоял над одной из самых сложных геологических зон Манхэттена. Пласт кристаллического сланца под замусоренными улицами уступал место другой формации – кембрийскому Манхэттену. Гнейс манхэттенской формации был очень сильно поврежден: в нем встречались слабые участки, трещины и природные туннели. Одна такая слабая зона несколько столетий назад расширилась, и образовался подземный коридор, берущий начало в подвале дома и заканчивающийся возле поросшего тиной берега Гудзона. Но были там и другие туннели, более старые и неизвестные глубины.
О них не знал никто, кроме одного человека.
Констанция Грин медленно шла по одному из таких туннелей. В темноте она чувствовала себя уверенно. Фонарь у нее был, однако она его не зажгла. Глубокие и потаенные места были ей так хорошо знакомы, что свет не требовался. Коридор местами настолько сужался, что она могла дотянуться до обеих стен руками. Хотя туннель находился в природной скале, потолок был высок и довольно ровен, да и пол, казалось, был вырублен человеком.
Тем не менее, кроме Констанции, здесь никто еще не ходил.
Всего несколько дней назад она надеялась, что никогда сюда не вернется. Это место напоминало ей о прошлом – ужасном прошлом, – когда она видела вещи, которые не следовало видеть человеку. Тогда пришел он, жестокий убийца, и отнял у нее единственного человека, бывшего ей вместо отца. Убийца перевернул гармоничный мир, к которому она привыкла. Она бежала сюда, в холодную утробу земли. Казалось, что само здравомыслие сбежало сюда, спасаясь от безумия.
Но мозг ее выпестовали с детства, и в безумие она не впала. Медленно, очень медленно пришла в себя. Снова почувствовала интерес к жизни, пошла назад, к своему старому дому, к особняку на Риверсайд, 891. Тогда она стала приглядываться к человеку по имени Рен и наконец подружилась со старым добрым джентльменом.
Тот, в свою очередь, привел ее к Пендергасту.
Пендергаст. Он снова познакомил ее с миром, помог выбраться из темного прошлого и обратиться к более светлому настоящему.
Но работа все еще была не закончена. Она слишком хорошо знала о слабой нити, с которой она могла сорваться в нестабильность. И теперь это произошло...
Констанция прикусила губу, чтобы не разрыдаться.
Нет, все будет хорошо, говорила она самой себе. Все будет хорошо. Алоиз обещал. И он может все что угодно, чуть ли не воскреснуть из мертвых.
Она пообещала ему, что будет проводить здесь ночи. Тут даже Диоген Пендергаст ее не отыщет. Она сдержит свое обещание, несмотря на страшный груз воспоминаний, которые навевало это место.
Проход впереди сузился, потом разделился на два рукава. Справа коридор спускался в темноту. Слева более узкий путь горизонтально отходил в сторону. Констанция пошла налево, следуя за изгибами и поворотами. Расстояние составило сто ярдов. Потом она остановилась и наконец-то зажгла фонарь.
В желтом свете стало видно, что коридор сильно расширился: перед Констанцией была небольшая уютная комната, размером десять на шесть футов. Пол застелен дорогим персидским ковром, принесенным сюда из кладовой особняка. Очертания голых каменных стен смягчены репродукциями картин художников Ренессанса: Пармиджанино – «Мадонна с длинной шеей», Джорджоне – «Гроза» и с полдюжины других картин. В нише стояла узкая кровать и столик. Аккуратная стопка книг Теккерея, Троллопа и Джордж Элиот стояла рядом с «Республикой» Платона и «Исповедью» Блаженного Августина.
Внизу было гораздо теплее. Воздух довольно приятно пах камнем и землей. Однако и тепло, и попытки создать домашний уют не приносили Констанции утешения.
Она поставила на стол фонарь, села и посмотрела в угол. В скале была ниша, возвышавшаяся над полом на три фута. Констанция вынула из нее тетрадь в кожаном переплете – последний дневник, который вела, будучи подопечной родителей Пендергаста.
Она открыла дневник, стала медленно и задумчиво переворачивать страницы, пока не дошла до последней записи. Она была датирована июлем прошлого года.
Дважды перечитала запись, утерла слезу. Затем с тихим вздохом убрала дневник в углубление, к его сотоварищам.
В углублении стояли сорок две тетради – одного размера и формы. Те, что стояли справа, выглядели совсем еще новыми, но по мере удаления на левый фланг они утрачивали свой парадный облик, становились потрепанными и старыми.
Констанция смотрела на свои дневники, положив руку на краешек ниши. При этом ее движении рукав платья сполз вниз, обнажив длинный ряд мелких заживших шрамов на предплечье – двадцать или тридцать одинаковых следов, выстроившихся параллельно друг другу.
Еще раз вздохнув, она отвернулась. Затем погасила свет и, быстро помолившись в темноте, подошла к кровати, легла и повернулась лицом к стене. Она лежала с открытыми глазами, готовясь к ночным кошмарам, которые непременно ее посетят.
Глава 43
Виола Маскелене сняла свой багаж с карусели в аэропорту Кеннеди, наняла носильщика. Тот погрузил чемоданы на тележку, и она прошла через таможню. Время было за полночь, и осмотр прошел быстро. Усталый таможенник задал ей несколько дежурных вопросов, поставил штамп в ее британский паспорт и отпустил.
В зоне прибытия собралась небольшая толпа. Виола остановилась, осмотрела толпу, пока не заметила высокого мужчину в сером фланелевом костюме, стоявшего чуть поодаль. Она узнала его тотчас: так велико было сходство с братом – тот же высокий гладкий лоб, орлиный нос и аристократическая манера держаться. Увидев человека, столь сильно похожего на Пендергаста, она почувствовала, как невольно забилось сердце. Впрочем, были и отличия. Он выше и не такой худой. Сложение его, пожалуй, несколько тяжеловато, но черты лица острее. Скулы и надбровные дуги более выражены. Все это, вместе взятое, придавало лицу любопытную асимметрию. У него были рыжеватые волосы и густая, аккуратно подстриженная борода. Но самое сильное отличие в глазах: один его глаз зеленовато-карий, а другой – сизо-голубой.
Она улыбнулась и помахала рукой.
Он тоже улыбнулся и вальяжной походкой пошел к ней. Сжал ее ладонь обеими руками, прохладными и мягкими.
– Леди Маскелене?
– Зовите меня Виола.
– Виола, я очарован.
Голос, как и у брата, бархатистый, и выговор южный, хотя манера говорить почти такая же небрежная, как и походка. Слова произносились четко, но окончания словно бы обрубались. Все это производило необычайное, почти странное впечатление.
– Приятно познакомиться с вами, Диоген.
– Брат говорил о вас как-то загадочно, но знаю, он ждет вас с нетерпением. Это ваш багаж?
Он щелкнул пальцами, и носильщик кинулся к ним со всех ног.
– Отнесите багаж леди к черному «линкольну», припаркованному у входа, – сказал ему Диоген. – Багажник открыт.
Двадцатидолларовая бумажка появилась в его ладони, словно по волшебству, но носильщик так загляделся на Виолу, что едва ее заметил.
Диоген снова повернулся к Виоле.
– Как долетели?
– Ужасно.
– Прошу прощения, что не мог предложить более удобный рейс. Сейчас у брата очень хлопотное время, вы, наверное, знаете, а служащие, устроившие поездку, были не слишком расторопны.
– Неважно. Самое главное, я уже здесь.
– Вы правы. Ну что, пойдем?
Виола оперлась на предложенную руку. Она оказалась удивительно сильной, мускулы твердые, словно стальные. Полная противоположность мягким, небрежным движениям.
– Вас ни с кем не спутаешь: сразу видно, что вы – брат Алоиза, – сказала она, когда они вышли из багажного отделения.