Московский упырь Посняков Андрей
Встав с лавки, Василиска закружилась по комнате, легкая, невесомая, в длинном сиреневом сарафане, который тут же расстегнула и сбросила… Распустила косу, темные волосы волнами легли на плечи… Игривый солнечный луч отчертил под белой рубашкою пленительные изгибы тела.
Иван облизал губы…
– Ну? – Девушка показала суженому язык. – Какая я?
– Красивая…
– Это я и сама знаю. Еще! Какая у меня шея?
– Лебяжья!
– А очи?
– Как озера бездонные!
– Губы?
– Карминные…
– А на вкус?
– А вот сейчас попробую!
Обняв девушку, Иван поднял ее на руки, закружил, затем бережно поставил на пол, осторожно снимая рубашку. Обнаженная красавица обхватила его, прильнув всем телом…
– Осторожней… – прошептала, изгибаясь в неге, – лавку развалим…
– Не развалим… Крепкая…
И вдруг скрипнула дверь. Ветер?
– Василисушка!
Черт! И кого принесло?
– То я, подружка твоя, Филофея.
Василиска живо накинула на себя рубаху и летник, Ивана же выгнала в смежные сени.
– Заходи, Филофеюшка. Я тут прилегла вздремнуть чуточек.
Подойдя к двери, Василиска ногой закинула под лавку домашний зипун Ивана.
– Входи, входи, подруженька. Кваску ли?
– Ой, Василисушка, не буду. – Вошедшая во светлицу девушка приятной наружности, с длинной белой косой, встревоженно осмотрелась. – Иван, суженый твой, дома ли?
– Да был дома… А ты что хотела-то? Говори, не стесняйся.
Гостья вздохнула:
– Да вот, послала Архипку, братца, с деньгами на Чертолье… Теперь вот опасаюсь – не зря ли? В городе, чай, гулянье начнется, пиво-брагу на улицы выкатят, да как бы и не водку… Упьется народ. Ой, зря послала Архипку, зря…
– А зачем послала-то?
– Да к Никодиму-купцу, с долгом. Ходила вчера по торжищу, приглядела себе ожерельице… дай, думаю, куплю, пока тятенька с товаром в отъезде. А деньгов-то и не хватило… Хорошо, купец знакомцем оказался, – отправь, говорит, служку ко мне на усадьбу – принесет оставшуюся деньгу… Во сказал, да?! Да рази служкам можно деньги доверить? Братцу родному токмо! Его и послала… Вот и тревожусь теперь, наверное, надо было подождать до завтрева.
– Да ничего с твоим братцем не сделается, – отмахнулась хозяйка. – А что за ожерелье-то? Хоть красивое?
– Эвон! – Филофея с готовностью сбросила с плеч летний полупрозрачный платок с затейливой вышивкой. Ох, та еще была девица – ужас, как приодеться любила! И ведь знала, к кому зайти, похвастать.
– Ухх! – искренне восхитилась Василиска. – Вот это красотища! Никогда такого не видывала.
Гостья зарделась, словно бы похвалили не ожерелье, а ее саму. И в самом деле, изысканной красоты было ожерелье – серебряное, с золотыми вставками-листьями вокруг карминово-красных ягод – рубинов. Из богатой торговой семьи была Филофея – могла себе позволить.
– Ой, красиво, ой, красиво! – еще раз похвалила хозяйка.
– А у меня еще и помада фрязинская есть, и румяна с белилами! Идем-ка в гости – покажу.
– В гости… Ой, я у суженого только спрошусь, ладно? Ты иди пока…
– Ну, жду! – Покинув светлицу, Филофея резво сбежала с крыльца и вышла на улицу. Жила она рядом, в хоромах купца Ерофеева, знаменитого на Москве торговца.
– Ну? – выйдя из сеней, усмехнулся Иван. – В гости попросишься?
– А ты откуда знаешь?
– Да вы так тут галдели – не то что в сенях, на улице слышно.
– Так у Филофеи братец на Чертолье ушел, беспокоится.
– Ой, эко дело! – юноша рассмеялся. – Чай, братцу-то ее не пять лет. Почти вьюнош уже, что с ним случится-то белым днем? Нет, не из-за братца Филофейка заглядывала – ожерельем своим похвалиться. Что, в самом деле – богатое?
– Красивое. Так я схожу?
– Сходи, что уж с тобой делать? Смотрите, сильно там не малюйтесь, а то люди на улице испугаются.
– Да мы немножко… – Василиска проворно застегивала сарафан.
– Знаю я ваше «немножко»… Ла-адно, ла-адно, не обижайся.
– Ты пока поспи. – Девушка чмокнула Ивана в щеку.
– Да уж, поспишь тут, – шутливо нахмурился тот. – Скоро ребята с площади вернуться должны, ужо расскажут, что видели.
Иван словно в воду глядел! Едва только Василиска скрылась в соседских воротах – юноша наблюдал за ней из окна, – как в конце улицы появились две фигуры в коротких кафтанах: одна – щупленькая, а другая – здоровая. Фигуры о чем-то азартно спорили.
– А я говорю – он правильно крест целовал, вовсе не по-лютерскому.
– Нет, по-лютерскому! Люди ж в толпе говорили!
– Хм, люди… Сами не знают, чего несут! Ну, пойми ты, с чего б Дмитрию лютеранином-то быть? Католиком – еще понимаю…
Не переставая спорить, парни вошли в дом.
– Иване, квас-то еще не весь выпил?
– А вас там что, пивом-брагой не напоили?
– Ага, напоят, как же! Чай, и без нас есть кому пить.
Сбросив кафтаны, парни испили квасу и развалились на сундуках.
– Ну? – нетерпеливо поинтересовался Иван. – Чего развалились? Рассказывайте!
– Так чего рассказывать? – Митька приподнялся на локте. – Подле лобного места отслужили молебен, все как положено, прилюдно. После Арсений-архиепископ благословил само… тьфу ты, Господи… Дмитрия-царя иконой, – какой именно, мы не рассмотрели, далеконько стояли, да и толпились там все, кричали. Тут и псалмы запели, а поляки – вот умора – в литавры ударили, затрубили в трубы: думают, раз песни поют, так нужна и музыка! Тут к Дмитрию подошли священники и повели в Архангельский собор, где царь, говорят, приложился к гробу Грозного Иоанна. Мы с Прошей, правда, в собор не попали, стояли вместе со всеми на площади. Из собора Дмитрий прошествовал в тронную залу, откуда выслал на площадь ближнего боярина своего – Богдана Бельского. Бельский ничего интересного не сказал, лишь призвал всех верой и правдой служить государю. – Митька потянулся. – В общем, потом мы домой пошли – уж больно жарко стало.
– Из наших, приказных, никого не видели?
– Нешто разглядишь в этакой-то толпище?
– Поня-атно…
Иван задумчиво заходил по комнате.
– Да не маячь ты, Иване, – неожиданно улыбнулся Прохор. – Мы ведь видим, с чего ты себя коришь – мол, прокорму нет, так?
Ничего не ответив, Иван подошел к окну и посмотрел вдаль.
– Зря не переживай, брате, – подойдя, Митрий положил ему руку на плечо. – Было время – ты нас кормил, а теперь – не обессудь, уж мы тебя покормим. Проша кузнечит, я переписчиком подрядился… проживем.
– Ну уж… – Иван отвернулся, улыбнулся, стараясь, чтобы друзья не видели, как заблестели глаза.
– А зеркало смотри, не продавай, Иване, – с сундука подал голос Прохор. – Больно уж оно Василиске по нраву. Она, кстати, где?
– Да в гостях, к вечеру ближе явится.
К вечеру, перебив парням послеобеденный сон, явились обе – Василиска и Филофея, соседка.
– Слушайте, парни, у Филофеюшки братец пропал!
– Как пропал?
– Да так… Пошел на Черторый к купцу Никодиму и запропастился. С обеда еще.
– Что ж, – Иван окинул взглядом друзей. – Ужо прогуляемся до Черторыя?
Прохор с Митрием степенно кивнули:
– Да уж, конечно, сходим!
Добрым молодцам собраться – подпоясаться. Вот и наши: надели кафтаны, прицепили сабельки, за пазуху – по-московски – кистень, острый ножик – за голенище, все, вроде бы, собралися…
Девчонки помахали им вслед из окошка да взожгли свечи.
– Ну, вот, – азартно потерла ладони Филофея. – Теперь и приодеть тебя можно будет без спешки. Набелить, нарумянить, подсурьмить брови… Вернутся – ахнут!
– Да ну… А вдруг да не понравится?
– Что ты, подруженька! С ног свалятся – точно.
А парни деловито шагали к Москве-реке. Спрямляя путь, свернули с Якиманки в проулок – все ближе. Выйдя к реке, закричали лодочника… Город гулял, наслаждаясь дармовым угощением, по обычаю, выставленным на улицы новым царем. Повсюду слышались песни, шутки, веселые крики. Где-то играли на дудке, где-то плясали, а кое-где – уже и дрались, как же без этого? По улицам бродили полупьяные толпы молодежи, люди постарше степенно сидели за столами, а кто упивался, просто-напросто падал лицом в серую дорожную пыль. Смеркалось.
Докричавшись, наконец, лодочника, друзья переправились через реку и быстро пошли к Черторыю. Миновали веселящуюся Остоженку, вышли на Чертольскую – там было еще пьянее, да и народишко жил тот еще, правда, к уверенным в себе молодым людям, да еще вооруженным, приставать опасались.
Купец Никодим Рыло встретил новых гостей радостно:
– Заходи, парни! Пить-гулять во славу царя-батюшки будем! Эй, дворня, тащите-ка новый бочонок!
Пришлось выпить – а как откажешься? Утерев подбородок, Иван поблагодарил хозяина и поинтересовался насчет Архипки.
– Архипка, купца Ерофеева сын? – улыбнулся хозяин. – Да был, был, мед-пиво пил. Вот, только что ушел, вы с ним едва-едва разминулись.
– А куда пошел, не сказывал?
– Да к пристани. Так, говорит, ближе…
– Это где-то он по пути заплутал, – задумчиво протянул Митрий. – Там, на Черторые, ведь заброшенных изб много…
– Да поразвалились все эти избы давно, – Никодим отмахнулся. – Одни бревна – и заходить страшно, как бы не придавило! Вы пейте, пейте, а за отрока не беспокойтесь – дело молодое, может, девку какую по пути встретил?
Купец скабрезно засмеялся, ну а парни, простившись и поблагодарив за вино, решительно удалились. Раз уж обещали девке отыскать братца – отыщут. А вина можно и после выпить, сколько влезет.
Пройдя темным переулком с покосившимися заборами, зашагали вдоль заросшего репейником и чертополохом оврага – ведущая напрямую к реке тропинка как раз и шла мимо, за избами. Иван внимательно всмотрелся вперед – хоть и темновато уже было, да видно, что к пристани никто не шел, не спускался, – обширная, поросшая невысокими кустами пустошь выглядела совершенно безлюдной. Ну, не мог больше никуда деться парень! Либо спускался бы к реке, либо – шел бы сейчас рядом с избами… А может – лежит убитый в кустах? Или – в избах?
– Митрий, давай по кустам, мы – по избам, – живо распорядился Иван. – Ты, Прохор – с той стороны, а я с этой. Ежели что – кричим.
Обнажив саблю, Иван перешагнул валявшиеся на земле ворота и, войдя на пустынный двор, внимательно огляделся. Покосившийся забор отбрасывал под ноги длинную размытую тень.
– Архип, – оглядевшись, негромко позвал Иван. – Эй, Архипка!
Показалось, кто-то шевельнулся в избе…
Юноша осторожно подошел к входной двери… Чей-то пронзительный, словно бы нечеловеческий крик внезапно полоснул по ушам!
Выставив вперед саблю, Иван рванул дверь… и отпрянул, пропуская орущую, бросившуюся под ноги тень. Кошка! Черт бы тебя побрал…
– Эй, есть здесь кто-нибудь? – громко позвал юноша.
Никто не отзывался. Сквозь провалившуюся крышу были видны первые звезды. Осторожно осмотрев горницу, Иван вышел во двор и, обследовав амбар, выбрался прочь, направляясь к следующей избе, вернее, к ее скелету, черневшему обожженными балками саженях в пяти левее…
На всякий случай покричал:
– Прохор, как там у тебя?
– Ничего, – тут же отозвался Прохор.
Ого! Да он совсем рядом, оказывается.
– Там все прогнило уже, – выйдя из-за ограды, пояснил молотобоец. – Не зайдешь – крыша обвалится.
– Ну, ясно, – Иван повернулся, махнул рукой и хотел было еще что-то добавить, но не успел – кто-то громко закричал на пустыре, ближе к реке.
Парни переглянулись:
– Митька?
И со всех ног бросились к пустоши. Метнулись под ноги репейники, колючие кусты, ямы. Обиженно залаяв, бросились прочь растревоженные бродячие псы. Пахнуло какой-то затхлостью, тленом и еще чем-то мерзостным, не поймешь даже сразу – чем.
– Сюда! – выскочив из кустов, замахал рукой Митька. – Скорее!
Парни подбежали к приятелю в един миг:
– Ну?
– Он здесь, Архипка-то… Похоже, дышит…
Отрок лежал на спине, раскинув в стороны руки. Кафтан его был расстегнут, рубаха разорвана на груди – однако кожа чистая, белая, без всяких порезов и крови.
– Видать, не успел… спугнули… – пояснив, Митька нагнулся к мальчику и, потрогав пульс, легонько побил по щекам.
– А? Что? – Отрок испуганно распахнул глаза. – Кто здесь?
– То я, Иван, не видишь, что ли?
В светлых глазах мальчишки проскользнуло узнавание и несказанная радость:
– И верно – Иван! Господи… А где же тот, страшный… Ошкуй!
– Ошкуй? – Парни вздрогнули. – Как ты сказал?
– Ошкуй, – постепенно приходя в себя, уверенно повторил отрок. – То есть – тело человечье, а голова – медвежья. Белая такая, зубастая… Господи-и-и… – Архипка вдруг зарыдал, бессильно уронив голову.
– А ведь он не мог далеко уйти, – Прохор сильнее сжал в руке саблю. – Ошкуй это или кто еще, но он где-то здесь, в кустах, прячется! Осмотрим, пока не совсем стемнело?
– Запросто! – Иван попробовал пальцем клинок.
Оставив обладавшего недюжинными медицинскими знаниями – еще с французских времен – Митрия с отроком, парни пошли к чернеющим ореховым зарослям, тянувшимся до самой балки, – больше здесь просто негде было спрятаться. Иван чувствовал, как азарт погони и злость встают откуда-то из груди, поднимаются, делаясь все шире и шире… вот уже ударили в голову…
– Слева! – крикнул вдруг Прохор. – Вон там, у жимолости!
Ошкуй – или какая иная тварь, – услыхав крик, дернулся, выскочил и, согнувшись, со всех ног припустил к пристани.
– Бросится в реку – не догоним! – кричал на ходу Прохор.
Иван понимал и другое – если эта тварь не ошкуй, а все же человек… На берегу было довольно людно. Пойди, разыщи! А бежала тварюга быстро, не угонишься. Иван пару раз споткнулся и чуть было не упал, выронив саблю, тем не менее не останавливался, бежал, не слыша позади крика Прохора, – тому повезло меньше, он угодил-таки в какую-то яму, коих было множество на Чертолье, и теперь вот отстал, выбирался…
А Иван сознавал, что не успевает…
Позвать людей? А как же!
Иван на бегу закричал во все горло…
Не хватало воздуху, и получилось тихо… Впрочем, похоже, кто-то услышал…
– Держи его, держи-и-и!
Бах!
Юноша на бегу запнулся о какую-то корягу, перевернувшись, упал, едва не сломав шею… А когда поднялся на ноги – фигура бегущего маячила уже далеко впереди. Эх, сейчас бы пистоль… а лучше – пищаль…
И тут грянул выстрел!
Иван инстинктивно пригнулся – показалось, что стреляли в него. У ошкуя – пистоль? Господи…
Выстрел раздался еще раз!
Стрелял тот самый, что бежал впереди… впрочем, там маячило уже довольно много людей. И стрелял вовсе не в Ивана.
Услышали!
Услышали, господи!
Спустившись к пристани, юноша, тяжело дыша, подбежал к стрелку:
– Ну что, попали?
– Навряд ли, – с сожалением отозвался тот. – Ловкий, стервец, оказался – похоже, выплыл.
Он обернулся, и Иван не сдержал удивленного крика, увидев перед собой… стряпчего Артемия Овдеева!
– Вот так встреча! – заулыбался тот. – А это кто там позади, с саблей?! Никак, Прохор? Господи, парни… Вас-то я и ищу!
Глава 9
Земский двор
Новый царь выказал большой ум и способности к государственным делам.
М. Острогорский. Учебник русской истории
Белила ложились ровно. Высунув от усердия язык, купецкая доченька Филофея проворно работала беличьей кисточкой – мазала сверху вниз, а щеки – еще и вкруговую, да все приговаривала:
– Во-от, во-от, во-от… Ну, таковой красавицей станешь, Василисушка, жених возвернется – не узнает.
– Уж пора бы возвернуться-то, – озабоченно промолвила Василиска. – Ишь – смеркается.
– Ничего, успеют – трое парняг, чего с ними сделается-то? Братца бы токмо нашли.
– Найдут. Раз пошли – найдут. Из-под земли вытащат – уж они такие.
Покончив с белилами, Филофея аккуратно сложила их в шкатулку, точнее, в небольшой сундучок, в котором, кроме белил, еще имелись румяна, помада, кисточки и разные благовонные притирания. Назывался весь этот наборчик просто – «сундучок», такими у Москвы-реки торговали купцы-персияне. Стоил «сундучок» денег немаленьких и был по карману далеко не всем, а уж у кого был, те всячески им хвалились, вот как сейчас Филофейка. Да, там еще небольшое зеркальце было, в «сундучке»-то.
Умело подсурьмив подружке брови, гостья приступила к щекам. Тут нужно было не торопиться, красить тщательно да следить, чтоб румяна ложились ровным кругом – чуть скривишь, совсем не по-модному будет.
– Ну вот, – девушка с довольным видом оглядела результаты своего труда и протянула зеркало. – На-ко, посмотрись… Каково?
– Ой, красиво-о-о! Подай-ко, Филофеюшка, гребень – волосы расчешу. Эвон он, на поставце лежит, гребень-то.
Гостья потянулась за гребнем – резным, из рыбьего зуба, с изображением белого медведя – ошкуя, – оценила:
– Экий у тебя гребешок баской. А ошкуй-то – словно живой. Ишь, щерится. С топором!
– То Иван из-под Кром привез. Нравится?
– Очень! – призналась девушка.
Василиска рассмеялась, махнула рукою:
– Так забирай, коли понравился!
Филофея явно обрадовалась, но для вида, конечно, покочевряжилась, так, самую малость, чтобы подружка не передумала, – гребешок-то купеческой дочке и впрямь сильно понравился. А уж если что ее нравилось – умрет, но выпросит или купит, как вот ожерелье, к примеру. Да уж, своенравной девушкой была Филофея, но ведь и доброй – коли подарок приняла, сразу и отдаривалась, не любила ходить в должницах. Помолчала, подумала, гребешок, как бы между прочим, в рукав убрала, потом молвила:
– А тебе, Василисушка, вижу, румяна глянулись?
Василиска зарделась – да, румяна б ей не помешали… как и белила.
Филофея словно подслушала мысли:
– А, – сказала, – забирай румяна – твои. Вместе с белилами.
– Вот благодарствую! – Подружки обнялись, закружились, смеяся, по горнице… даже не услышали, как вошли парни.
– Вот это да! – Поглядев на накрашенную Василиску, Иван живо спрятал улыбку в кулак.
Ну, а Прохор с Митрием не стеснялись – ударились в покатуху.
– Ох, – держась за живот, смеялся Митька. – Ты, сестрица, поди, на поле собралась – ворон пугать?
– Дурни вы, – ничуть не обидевшись, отмахнулась девушка. – Ничего в красоте женской не смыслите. Верно, Ваня?
Иван закашлялся:
– Да… уж… – И быстро перевел разговор на другое, с чего, собственно, и надобно было начинать. – Филофея, мы там братца твоего привели с Чертолья. До самого дому проводили, теперь вот лежит – отлеживается.
– Отлеживается?
Гостья побледнела, и улыбка сошла с лица ее.
– Да не переживай, цел он – ни одной царапины.
– Цел? Да что случилось-то?
– Думаю – сам расскажет.
Забыв и попрощаться, девушка убежала домой, к братцу, а Василиска, смыв под рукомойником наведенную красоту колодезной водицей, накинулась с расспросами – что да как?
Ей, конечно, рассказали… так, в общих чертах. А уж потом, после ужина, и совсем огорошили:
– Овдеева встретили, обратно на службу в Земский двор звал, – он теперя там почти главный начальник.
– Овдеева? – не поняла девушка. – А кто это?
– Стряпчий один… – пояснив, Иван рассмеялся. – То есть теперь уже не стряпчий – стольник. Недавно государем жалован!
– Та-ак, – протянула Василиска. – Опять, значит, на старую службу? Не знаю даже – радоваться иль грустить. Опасно ведь!
– Так жисть-то – она вообще опасная! – хохотнул Прохор.
А Митька добавил, что, в общем-то, они еще ничего не решили, и Овдееву ничего конкретного не обещали.
– Сказали лишь, что подумаем.
Василиска покачала головой – в нарушение всех старомосковских традиций, она сейчас сидела с парнями за одним столом – уж больно любопытно было, да и вообще – кого стесняться-то? Кругом все свои.
Парни тоже ей доверяли, а потому тут же, за трапезой, и приступили к совету. Стоит ли принимать предложение стольника? Не зазорно ли для чести? Подумав и поспорив, решили, что нет, не зазорно – все же ведь России служить будут, а не только царю. Сколько уж сменилось этих царей за столь короткое время, можно сказать, на глазах прямо – Борис, Федор, Дмитрий. Ребята, кстати, присягали одному Борису, Федору не успели, что же касаемо Дмитрия, то…
– Пусть хоть и самозванец, да ведь царь, – задумчиво произнес Митрий. – Нельзя ведь совсем без царя-то. Нешто тогда порядок будет? Да и не царю служить будем – Отечеству! Как и служили, не переставая. Опять же, ошкуя кто ловить будет? Овдеев ведь его недострелил, промахнулся.
– Овдеев, кажется, ничего человече, – утерев губы, заметил Прохор. – И самоз… государь к нему благоволит. Как-то под его началом служиться будет?
– Эх, был бы Ртищев!
– Что и говорить – уж Андрей Петрович нам бы растолковал, что к чему…
– Андрей Петрович бы растолковал? А у самого голова на что?
– Ладно вам спорить, – Иван поднял бокал. – Помянем Ртищева, братцы.
– Царствие ему небесное.