У реки Смородины Панарин Сергей
– А ты на что?
– А я на то, чтобы думать. У нас два выхода: либо аккуратненько мотать, либо тихо взять за жабры князя и договориться по-хорошему.
– Тогда мотать, – сказал Егор.
– Ни фига подобного, – рассердился близнец. – Не для того мы мешок денег получали, чтобы им бросаться. Вдруг колдуну потребуется плата?
Ворота конюшни подпирались двумя жердями. Ефрейтор надавил, они и открылись. Вскочил дремавший на бочке страж, получил промеж выпученных глаз.
– Не жестоко? – прошептал Старшой.
Егор наклонился над вырубленным охранником, тихо произнес:
– Извини.
– Не паясничай, – тоном училки сказал Иван. – Что-то ты стал во всем на кулаки полагаться.
Младший усадил бессознательного воина, прислонив к стене. Старшой затворил ворота. Двинулись в гостиный дом.
– Где князь, малой? – спросил Иван паренька-слугу, выбежавшего с кадкой мусора.
– Опочивать соизволяють, – смешно пролопотал постреленок. – В главных покоях пребываючи. Прямо идите, не ошибетесь.
– Молодец. – Егор потрепал мальчонку по кудрявой голове.
Взошли на крыльцо.
– Стойте! – велел охранник.
– Ну, будем лясы точить или жестоко поступим? – спросил брата ефрейтор.
– Кто вас выпустил? – нахмурился часовой.
– Давай жестоко, – сдался Старшой.
За мгновение до того, как страж поднял бы тревогу, Емельянов-младший отправил его в нокаут. Обмякшее тело усадили у двери.
Внутри было тихо и безлюдно. Близнецы проследовали по широкому коридору к огромным дорогим дверям. Здесь не повезло еще паре бойцов. Удача оставила их быстро и антигуманно.
Выбив двери, братья попали в спальню, где возлежал похмельный князь. Одр был воистину скорбным – зеленый ликом Хоробрий морщился и силился поднять трясущиеся руки. Миловидная служанка подавала ему кувшин с капустным рассолом, но, испугавшись оглушительного треска, уронила живительную влагу вместе с сосудом на главного тридевятича.
– Дура… – страдательным голосом выдавил князь. – Чем я усмирю нутряных демонов?
Визитеров болезный не замечал, пока они не склонились над постелью.
– Вы?!
– Нет, блин, дуэт «Тату», – съязвил Иван. – Поговорить надо.
– Тяжко…
– Какой же ты Хоробрий? Ты Хворобий, – вывел Старшой.
– Давай, девица, дуй за вторым кувшином. – Егор шлепнул служанку пониже спины, и она выпорхнула из покоев.
Потом около четверти часа князь поправлял здоровье, а опомнившаяся охрана топталась за прикрытыми ефрейтором дверьми.
Стресс и рассол сделали свое дело – Хоробрий ожил.
– О чем толковать станем? – спросил он.
Емельянов-старший решил подбирать слова поосторожнее:
– Вчера мы не очень верно друг друга поняли, князь. В результате мы с братишкой оказались в кутузке раньше, чем представились. Меня зовут Иваном, а он – Егор.
– Те самые? – вскинулся тридевяцкий вождь, но тут же поморщился от головной боли.
– Да, если ты имеешь в виду близнецов, которые победили Соловья-разбойника…
– Что ж вы раньше не сказали?
– Так я и говорю: не по-людски вчера вышло. Но это ничего. Мы же просто странствуем. Вот и в твое княжество прибыли, чтобы повидать величайшего колдуна.
Зная дембеля Хоробрия, они насторожились бы при виде барабанящих по одеялу пальцев и прищуренного левого глаза. Тридевяцкий голова замыслил оставить прославленных богатырей себе. Уж с такими-то молодцами ни орда не страшна, ни соседи-завистники.
– А что? И повидаете, – заверил братьев князь. – Самолично вас в столицу зову, будьте гостями дорогими.
– Спасибо. – Приглашение пришлось принять, хотя Иван отлично помнил, чем оборачивается, например, гостеприимство боял из Тянитолкаева.
Егор проявил любопытство:
– А откуда о нас тут известно?
– Не смешите! – Хоробрий махнул слабой рукой. – В народе уже сказки складывают. А я узнал о вас на сборище князей. Съехались мы с князьями-братьями судьбы Эрэфии решати. Все были, кроме легендоградского да мозговского князей. Загордились, глупые.
– Ну, Велемудр погиб, – обронил Старшой.
– Все же не умер, да? – улыбнулся тридевятич. – Нет, не смерть виной его отсутствию. Весть о его кончине дошла до нас на третий день переговоров. Вот и смекайте – поехал бы, живому быть.
Помолчали.
– Ни он, ни Юрий Близорукий не пожаловали, – продолжил Хоробрий. – А про вас нам князь тянитолкайский Световар рассказал, ему депешу доставили. Дескать, объявились витязи, дракона одолевшие. А уж потом и про Соловья весть пришла. А под конец и о событиях в Легендограде. Народ истосковался по богатырям, орлы мои. Люди у нас сильные духом да славные терпением. Появление средь них витязей – большое достижение и великая помощь в деле становления Родины…
«Тебе бы у нас в думу баллотироваться с таким языком-то», – подумал Иван, не слушая агитку. Ефрейтор внимал, раскрыв рот.
Дождавшись конца пламенной княжьей речи, Старшой сказал:
– А с послом парижуйским недоразумение форменное. Сам пойми, нам с сумкой денег грабить вовсе незачем. Перепугался лягушатник, виноватых стал искать.
– Беда одна от этих басурман, – вздохнул Хоробрий. – Ладно, не берите в голову. Казна ваша в углу, забирайте. Через час поедем в Торчок.
Но ни через час, ни через два двинуться не удалось – бедняга де Монокль пребывал в адски болезненном состоянии, и добросердечный князь лично отпаивал его резким живительным рассолом. Дружинники посмеивались: благородное горло парижуйского аристократа капустный настой не принимало.
– Как говорил Нелюдовик, если государство – это я, то где же мои исполнительные органы? – стонал Пьер. – Ах, вот они…
– Какое ты шевалье, если пить не обучен? – ярился Хоробрий. – Вшивалье ты, а не шевалье.
– Что есть «вшивалье»? – загробным голосом вопрошал посол.
– Плохой рыцарь. Никудышный.
Если бы эту беседу слышала мышь Гамаюн, она бы добавила: аховый, барахольный, бяка, вшивый, гиблый, гроша ломаного не стоящий, гунявый, дрянной, дурной, жалкий, завалящий, занюханный, захудалый, зачуханный, косячный, лажовый, левый, ледащий, мерзопакостный, мертвый, мутный, неважнецкий, незавидный, никчемный, никуда не годный, ни фига не стоящий, неудовлетворительный, нехороший, никчемушный, отвратительный, скверный, скудный, слабый, третьеразрядный, тухлый, ужасный, хламный, хреновый, – в общем, ни к черту.
Черный дом гадалки казался в утренних сумерках еще темнее. Перехлюзд без труда отпер закрытую на засов дверь. Воровское колдовство давалось магу лучше всего. Пройдя по коридору, он вошел в комнату Скипидарьи. Вещунья спала, сопя, словно маленький, но мощный насос.
Перехлюзд произнес короткое заклинание, и над ним загорелся лиловый шар. Бабка поморщилась, всхлипнула и проснулась.
– Что, старая, не предрекла моего появления? – Колдун недобро ухмыльнулся. – Мне нужна диковина из иного мира.
– Хм, нешто своя отказала? – Гадалка приподнялась на локте, рассматривая визитера.
– Не дерзи, ты в моей власти.
– А ты-то, ты в чьей… – с укоризной проговорила Скипидарья. – Тьма за твоим плечом. Ложь в твоих деяниях… Не поможет тебе диковина.
– Неуверенно врешь, не пронимает.
– Твоя забота, – пожала плечами вещунья. – Бери. Вон в том сундуке.
Волшебник прошел в угол, поглаживая раздвоенную бороду. На указанном ящике спал маленький Горыныч. Стоило Перехлюзду приблизиться, и страж вскинул три рогатенькие головенки, угрожающе зашипел.
– Цыпа-цыпа-цыпа, – прошептал маг и нанес подлый магический удар.
Раздался глухой хлопок, Горыныча скрыли густые клубы сизого дыма.
– Охламон! – подала голос гадалка. – Кто же змеев волшбой воюет?
Завеса рассеялась, и на сундуке обнаружился невредимый змей, только вот незадача – в три раза увеличился.
Вместо чешуйчатой моськи колдун столкнулся с существом немаленьких размеров. И ящер был зол.
В Перехлюзда полетели сразу три струи пламени. Маг увернулся, но пришлось тушить загоревшийся плащ. Сбив огонь, волшебник протянул руку в сторону Скипидарьи. Невидимая хватка сжала старушечье сердце.
– Отзови шавку, – потребовал колдун.
– Горыныч, золотко, – прохрипела побледневшая бабка. – Поди, поди, прогуляйся.
Дракончик грузно соскочил с сундука и поковылял к открытой двери. Тиски, давившие на сердце гадалки, исчезли.
Перехлюзд порылся в барахле, извлек приемник. Обернулся к вещунье:
– Это?
Та кивнула.
– Как оно работает?
– Откель же мне известно? – прикинулась простушкой Скипидарья.
Колдун ткнул себя в грудь, потом картинно сжал несколько раз руку в кулак.
– Хорошо, не угрожай, – поспешно заговорила гадалка. – Воздействуй на него, и он заговорит-запоет, заиграет-забрешет. Больше я о нем ничего не знаю.
Потеряв к бабке всякий интерес, Перехлюзд устремился к выходу. Светящийся шар парил над ним, и вещунья улыбнулась, глядя на лиловую рожу мага. За дверями его ждал сюрприз. До ушей Скипидарьи донеслось шипение, потом лязг зубов, вскрик злобного колдуна и треск рвущейся материи.
– Ну, ведьма старая, за плащ ты мне еще ответишь! – сдавленно пригрозил волшебник и был таков. Браниться-то и пугать можно, а вот руку на гадалку поднять не смей – боги жестоко карают покусившегося на проводников их воли.
Перехлюзд явился на постоялый двор, где его ждала Ненагляда.
Целые сутки колдун колдовал над странным устройством. Воздействие магии действительно заставляло вещицу исторгать бессмысленные речи:
– Для знатной кикиморы из задольского лесхоза передаем песню в исполнении ансамбля «Иди ты ехать».
- Как же нам не удавиться да к височку пистолет,
- ведь в подвале поселился ужасающий сосед.
- Мы с соседями не знали и не верили, что псих,
- но сосед у нас в подвале истязает домовых…
Волшебник выяснил, что при усилении воздействия диковинная машинка начинает излучать невидимые лучи, заключил ее в деревянный корпус и приделал две удобные ручки. Когда изобретение было готово, чародей направил его на Ненагляду.
– Эй, полегче! – подняла руки женщина. – Иди на кошках испытывай!
Черный колдун вышел во двор, прицелился в сидевшую на ограде мурку и задействовал заклинание. Незримый выстрел был точен. Кошка пронзительно мяукнула, глазки завращались, затем расползлись в разные стороны, и бедное животное свалилось с забора в пыль. Внизу мурка начала кататься и истошно вопить какие-то бешеные мелодии, потом вскочила на лапы, разбежалась, вмазалась головой в столбец ограды, рухнула наземь да так и осталась без движения.
– Вот белиберда какая… Да, я назову свое оружие белиберданкой! – воскликнул мерзко улыбающийся маг. – Эй, Ненагляда, поехали!
Немощного Пьера де Монокля отволокли в карету, и кавалькада двинулась на столицу Тридевяцкого княжества. Хоробрий и сам чувствовал себя скверно, но седлу не изменил. Братьям Емельяновым сказал так:
– Негоже правителям да богатырям в каретах мыкаться. Мы люди воздуха, дети ветра.
– Как степняки, что ли? – усомнился Егор.
– Сравнил соколов с петухами, – ответил князь.
Ехали не особо резво, берегли коней. С погодой все еще везло – не по-осеннему ясный денек. Степь от горизонта до горизонта растекалась желтым морем. Скукота царила неописуемая.
– Эй, Кий! Приблизься! – велел Хоробрий.
Подскакал молодец с первоклассным фингалом под глазом. Егор тайно похвалил себя за прекрасную работу.
– Здеся я, княже, – звонко отрапортовал Кий.
Дружинник был долговязым, каким-то гладким и прямым, и Иван признал, что имя Кий подходящее.
– А ну, пой мою любимую песнь, – распорядился князь. – Эй, витязи заезжие и ты, посланец парижуйский, внимайте слогу былинному. Все о граде нашем стольном растолковано, вся жистянка наша пересказана.
Парень запел, и голос его был приятен. Песнь действительно оказалась этаким культурно-историческим произведением, в котором уместилась информация и о начале Тридевяцкого княжества, и о месте его в геополитических судьбах мира, и о красотах столицы – Торчка-на-Дыму.
Нет нужды приводить песнь дословно, посему ограничимся кратким пересказом.
В первых десяти куплетах описывались красоты города. Под небом голубым, пел Кий, есть город золотой с чугунными воротами и каменной стеной. На двадцати семи башнях бдят дозорные. Среди них есть не только люди, но и волшебный зверь – синий вол, исполненный очей. На случай нападения стража держит огнегривого льва, а коли надо похвастаться перед высокими гостями, князь показывал клетку с золотым орлом небесным, чей так светел взор незабываемый.
В городе был сад, и славился он не столько травами да цветами, сколько интересным, как у нас принято говорить, дизайнерским решением.
Дело в том, что Торчок-на-Дыму стоял на холме. На склоне холма зеленели многоярусные сады, и возникала иллюзия, будто они самым чудесным образом парят над городом. Висячие сады тридевяцкие мастера позаимствовали в древнем легендарном городе с пошленьким и поэтичным названием Бабийлон.
Кстати, с этим Бабийлоном была связана весьма поучительная история. Давным-давно, когда у всех людей был один язык, тамошние мастера намерились воздвигнуть огромный Фаллический Символ. «Вознесся он главою непокорной туда, где облака», – писал поэт… Но богам не было угодно, чтобы из Бабийлона торчала башня до небес. Слишком откровенно, посчитали они. В наказание боги дали строителям взамен одного языка много. А ведь во рту место только для одного языка! Все в момент онемели и стали худеть, ведь как поешь с полным ртом. Стройка остановилась. Не помогли ни мольбы, ни попытки отрезать лишние отростки. Нашлась княжна, коя посоветовала взять священную собаку Мумумию, выплыть на середину реки Евфрат и принести животное в жертву путем утопления. Жрец-строитель Хэрасим так и поступил. Боги приняли Мумумию, но лишние языки так и не убрали. Каменщиков распустили, и они стали вольными. Башня обветшала и была растащена горожанами.
Однажды Торчок чуть не повторил судьбу славного Бабийлона. Но амбициозную стройку провалили сами горожане. Волю богов подменили пьянство, воровство и чиновничий произвол.
А в небе голубом горела одна звезда, утверждала песня. Вот в любой местности звезд много, а над Торчком-на-Дыму одна.
Помимо красивой столицы Тридевяцкое княжество славилось Чуевской долиной, где произрастала гурман-трава, от которой человек видел невидимое, слышал неслышимое и чуял нечуемое. Оттого и Чуевская. Не мудрено, что столица торговала гурман-травой и с нее имела астрономический барыш. Каждый хотел наложить лапу на лакомый кусок.
В стародавние времена к стенам города подходил даже сам Ляксандр Кайфоломский. Торчковцы сами вынесли ключи, сохранив жизни и зодчество. Наместниками великого завоевателя остались Аннексий и Контрибуций. Правда, они быстро погрязли в казнокрадстве и распутстве, а там и Ляксандр преставился.
Несчетное количество набегов предпринимали степняки. Жгла Торчок и ушедшая в небытие шайтан-орда, и уже знакомые Емельяновым неразумные биохазары, и ныне разбойничающие мангалотартары. Даже латунский орден хотел было преломить копья с местными богатырями, да завяз на заболоченных дорогах других княжеств.
Пытались захватить столицу и тихими, «ползучими» методами. К примеру, то и дело наведывались в Торчок-на-Дыму волхвы разных богов. Аж из далекого Ягипта приплывали жрецы бога, носившего имя Тот-да-не-тот. Однако горожане хранили верность древним расейским заступникам и продолжали кланяться кумирам, а не смешно нарисованным человеко-зверюшкам.
А уж как грызлись между собой местные претенденты на трон княжества! Случалось, и брат брата убивал, и сын отца подсиживал, и ложные дети появлялись. Песнь коротенько, куплетов на сорок, поведала историю Бражника, княжича тридевяцкого. Юноша прикинулся дурачком, чтобы отомстить родному дядьке, который умертвил отца княжича путем вливания ему в ухо расплавленного свинца. Известно, что свинец – яд, и князь умер. Бражник ломал комедию: то с черепушками поговорит, то вопросами глупыми задастся, дескать, быть или не быть… А потом все умерли, и наступили годы смуты, когда за престол сражались боярские семьи Леликовичей и Болековичей, только верх взял потомок смуглого кочевого народа Будулай. С тех пор княжили Романовы.
Близнецы Емельяновы поражались тому, насколько ясным и избавленным от заумных терминов языком излагалась история государства Тридевяцкого. Пересказ – лишь бледная тень эпического полотна, которое соткал талантливый Кий. Егор с сожалением признал, что никогда не вызубрит настолько длинную песню, а Иван просто заслушался и о всякой ерунде не задумывался.
Шевалье Пьер де Монокль тихо ужасался варварству тридевятичей и опасностям, их подстерегающим. А вскоре волосы посла и вовсе встали дыбом, ведь песнь вырулила на совсем уж старинные времена.
Слушатели насладились былью о трех побратимах – Тиранозаре, Плезиозаре и Ихтиозаре. Могучие богатыри были столь древними, что даже выглядели не по-людски, а смахивали больше на змиев. Так бы и полевничали, полесовничали да мореходствовали витязи, но пришла Морена Большая Стужа и забрала всех, кто не спрятался. Исполины Тиранозар, Плезиозар и Ихтиозар вымахали настолько огромными, что схорониться им было некуда. Так и сгинули.
Иван грешным делом подумал, что сладкоречивый Кий размотает клубок эволюции до доклеточных витязей-богатырей, но ошибся. Прихотливая сага вернулась в настоящее.
В уши притихших воинов, князя, посла и дембелей потекло описание торчковского дворца. Славились, в основном, три вещи: бахча, сарай и фонтан. Княжий огород давал плоды не хуже, чем в самом Хусейнобаде. Сараем на восточный манер звали здание дворца. Тут Старшой отметил необычайную иронию русского народа: у турок не завоеванных сарай – дворец, а у нас – ветхое деревянное строение для хранения всяческого хлама. Фонтан же поражал воображение множеством золотых фигур и многоярусным каскадом. Здесь красовались и статуя Кожемяки, разрывающего пасть льва, и движущаяся модель многоногого чудовища Кордебалета, и чарующее взор изваяние Безрукой Бабы. Внизу стояла фигура героя-любовника Полидевка, этот фонтан был известен как «Писающий не мальчик, но муж».
Да, кто бы ни сочинял песнь о Тридевяцком княжестве, человек этот потрудился на славу. Когда Кий замолк, а замолк он нескоро, солнце почти скрылось за горизонтом.
– Хорошее предание дорогу похищает, – сказал Хоробрий. – Но пора бы и о ночлеге порадеть.
Селений не предвиделось, потому встали лагерем прямо в степи. Обученный отрок с лозою в руках отыскал воду, дружинники установили шатры числом ровно двадцать семь, ибо такое правило завели славные предки. Заплясали костры из припасенных загодя дров, запахло ужином. Хоробрий распорядился выставить часовых.
Дембеля смотрели на приготовления, вспоминая армию. Так же все организовано и заранее прописано. Гордый князь позвал на ужин шевалье Пьера и близнецов.
– А давайте, мы пить не будем, – жалобно предложил де Монокль.
– Не трусь, парижуец. – Тридевяцкий глава шутливо ткнул посла кулаком в плечо. – Во степи воину надлежит быть трезвому, ибо молния не успеет сверкнуть, и гром не грянет, как вдруг вырастет пред тобою рать нечистая, басурманская. А мангало-тартары разбору не делают, совести не имеют. Порежут и дальше поскачут. Такова их звериная сущность… Шучу, у нас с ними мир.
Пьер облегченно выдохнул, хотя весть о кочевниках тревожила.
– Поэтому можно и по чарочке пропустить! – неожиданно закончил речь Хоробрий.
Ели сытно, но медовухой все же не злоупотребляли. Иван всю трапезу просидел задумчивый. Его взволновала песнь Кия. Как и в случае с историей Колобка, справками Бояндекса и прочими источниками, Старшого озадачили явные параллели с известным нам миром. Слишком подозрительны выверты местных летописей, слишком здешние события несамостоятельны. Не впервые разумник-дембель почувствовал подвох, но разгадка даже не замаячила.
Князь заметил работу мысли на лице Ивана и озорно сказал:
– Эй, Ванюша, не грустуй, крокодил откусит… Кий! Где ты там? Спой чего-нибудь шутейного!
И парняга спел. Потом Емельянов-старший прогулялся на воздух и отнес немного еды в седельную сумку, где квартировала мышь. Гамаюн благодарно зачавкала, дембель скрылся в приготовленном стражами шатре и завалился спать. А вскоре и Егор пришел. Он был сыт и доволен, потому захрапел, едва принял горизонтальное положение.
Как говорится, утро вечера мудренее. А еще иногда и ночь недобрым словом поминается…
Глава пятая
В коей ситуация накаляется до таких пределов, что кое-кто получает ожоги различной степени тяжести
Довэрьяй, но провэрьяй.
Рональд Рейган
Встреча с легендоградским колдуном Ерусланом сильно изменила Зарубу. Разбойник не любил принуждения, и браслет, «подаренный» магом-сыскарем, жег руку. Не в прямом смысле, конечно. Окольцованный Лютозар постоянно ощущал слежку, которая будто бы велась изнутри него самого. Первая же попытка снять ненавистную железку привела к вспышке адской боли. Сначала отнялась рука, потом прострелило в затылке. «Прилип, как к заду иекибаннный лист», – рассердился разбойник. Что ж, правила игры были жесткими, и воспитанный тыпонцем-разведчиком Заруба их принял. До поры.
Еруслан стал его первым врагом. Убийца не мог похвастаться противниками такого уровня, этот оказался первым. И кто? Сильный чародей, давший бой колдуну, пробудившему мертвяков. Главный страж великого города. Лютозара это не остановило, а лишь прибавило уважения к тому, кто должен был умереть от мстящей руки.
Тыпонская пословица гласит, что и обезьяна с дерева падает.
Тем не менее сейчас разбойнику следовало находиться рядом с близнецами. Купив двух выносливых степных лошадок неблагородной серой масти, Заруба пустился в погоню за богатырями и довольно скоро нагнал. Естественно, он предпочел двигаться позади них вне пределов видимости, с сожалением отмечая, что степь – слабая помощница ночному разведчику.
Ближе всего он подобрался к братьям Емельяновым на постоялом дворе. Вызнав, что витязи ловко превратились из пленников в княжьих гостей, чем дружина была не вполне довольна, Лютозар успокоился, отдавая должное талантам парней: умеют выкрутиться, черти. Во время степной ночевки разбойник лезть в лагерь не рискнул. К чему? Еще часовые шум поднимут.
Умиротворенно глядя на полыхающие вдали костры, Заруба задремал. И вроде спал чутко…
Была бы скатерть-самолетка темной, часовые ее не приметили бы. Но Перехлюзд и Ненагляда торопились, да и устали. Пока закричал первый стражник, пока поднялась тревога, диверсанты приземлились недалеко от княжеского шатра. Вокруг почивальни Хоробрия находилось крепкое кольцо дружинников, а близнецов-героев, ясное дело, никто не охранял.
Перехлюзд, мысленно благодаря Злодия Худича, уверенно выбрал шатер Емельяновых. Силы колдуна умножались с каждым днем. Он обрел новое видение жизни, ему стали понятны заклинания, которых он не мог одолеть годами. Даже изощренная ворожба скатерти-самолетки стала ясна, как детская картинка. Маг вспоминал себя до памятной ночи, когда он почти отверз врата Пекла. Никчемный человечишка, деревенский ведун. А ныне?
Он видел богатырей сквозь матерчатые стены палаток. Два алых пламенеющих тела. Перехлюзд шел к ним, держа белиберданку на изготовку. Ненагляда прикрывала тыл. Волшебник чувствовал ее так же, как и братьев, только спутница не сияла, а напротив – поглощала магический свет. Обычные люди были окрашены в слабое розовое марево. Щенки. Перехлюзд, почти не отвлекаясь, поразил охранника, замахнувшегося на него мечом. Парнишка выронил клинок, хватаясь за горло, а ведун уже шагал дальше.
Тьма, всполохи костров, толчея – отличное время для маленькой мести.
Первым из шатра выскочил красивый, вторым – здоровяк. Колдун направил ствол белиберданки на ближнего, но увалень вдруг рванул брата назад, подставляясь под мощный магический залп.
«Тем лучше, – подумал Перехлюзд. – Бугай опаснее».
Но слуга Злебога ошибся. Иван, уронив обмякшего близнеца, рыбкой прыгнул с линии огня, выхватывая верную газету. Старшой испытывал холодную ярость: неизвестный поганец подстрелил Егора! Распускать сопли было нельзя, это все равно, что становиться мишенью. Парень обежал соседний шатер.
Всевидящий колдун встретил Ивана залпом. Спасла газета, выставленная дембелем, словно меч.
«Как это?! – Волшебник замер, не веря глазам. – Целехонек?..»
С истошным криком «Получи, гад!» воронежец сокрушил изобретение растерянного Перехлюзда, потом врезал колдуну ногой в голень. Маг заорал, а Иван пожалел, что не в ботинках. Вломив противнику «Алиментами» по рукам, Старшой врезал ему по морде.
Испорченная белиберданка выпала, сам Перехлюзд завалился навзничь.
Тут в дело включилась Ненагляда. Она метнула в дембеля сразу два маленьких огненных шарика. Один парню удалось отбить, а второй отлетел от него, будто резиновый. Тут помогла накинутая форма.
Иван наугад ткнул в черную нападавшую фигуру газетой. Раздался вопль – Ненагляда отступила. К этому моменту перед шатром появилось несколько дружинников.
– Бежим! – скомандовал Перехлюзд, ныряя в ближайшую палатку.
Его спутница сиганула через шевелящегося Егора в шатер братьев.
Старшой побежал за колдуном. В палатке было пусто – волшебник вспорол заднюю стену и был таков. Иван смело метнулся за ним. Никого. Через несколько мгновений взлетела скатерть. Маг хмуро смотрел сверху вниз, и дембель наконец-то распознал в противнике того самого Перехлюзда.
Спутницу, брошенную магом, окружили ратники. Она не показывала носа из палатки близнецов, а стражники не решались сунуться внутрь. Иван, прибежавший к брату, убедился, что тот жив, хоть и пускает слюни да поскуливает, и обернулся к палатке. Тут она разом осела, охранники осторожно стянули ткань в сторону, но под ней никого не обнаружилось. Остались лишь пожитки Емельяновых и черная одежда лазутчицы.
– Гляди-кося, – пробормотал один из перепуганных бойцов. – Прямо так и исчезла…
В тени, никем не замеченный, стоял запыхавшийся колдун Карачун. Он качал головой и шептал:
– Опоздал, старый валенок, как есть опоздал…
Парижуец и вовсе не показался из своего шатра.
Старшой вернулся к Егору. Богатырь вел себя, как огромный ребенок: агукал, сучил руками-ногами, потом вдруг выгнулся, встав на борцовский мостик, глухо взвыл и лишился чувств.
– Что же это ты, братка?.. – прошептал Иван, обнимая голову увальня.
Проверив пульс, убедился, что Емельянов-младший жив.
Пришел князь, прибежал шевалье Пьер. Стали выяснять, кто напал и каковы потери. Старшой рассказал, что за птица Перехлюзд. Получилось длинновато и не очень стройно, но Хоробрий понял. Посол шлепал глазами, топтался и создавал нервозность глупыми вопросами.
Стали разбираться, что за оружие было в руках колдуна.
– Приемник! – ахнул дембель. – Я такой у Скипидарьи видел… Так это получается, брата из радио застрелили?!
Теперь парень был вынужден объяснять, что такое приемник и откуда он в этом мире. Все покачали головами и стали расходиться.
– Усилить охрану! – велел князь и побрел куда-то в сторону карет, бормоча: – Что же он, аспид перепончатокрылый, анчутка тряпочная…
Ивану было не до тридевятичей и парижуйца – брат никак не приходил в себя. Дружинники снова возвели шатер и помогли перенести тяжеленного Егора внутрь.
Ефрейтор спал, и сон этот был нехорошим: парень то руками замашет, то примется выдувать пузыри безвольными губами, то ноги начнут елозить, будто Емельянов-младший куда-то бежит. Изредка Егор издавал жалобные и смешные звуки, дергал плечами и морщил лицо. Глаза метались под закрытыми веками. Воронежец несколько раз вспотел буквально насквозь.
– Отчего же тебя колбасит? – спросил Старшой.
Он достал газету и при свете свечи принялся искать хоть какую-нибудь информацию относительно странного случая. Начал с анонсов на первой полосе.
Читайте в следующем номере:
Куда смотрят органы? Разговор с хирургом.
А у нас в квартире «ГАЗ»! Как попал на десятый этаж грузовой автомобиль?
Анна Каренина и банановая кожура: остальное – домыслы писателя Толстого.
– Бред, – вынес вердикт Иван и наудачу перелистал «Алименты и Артефакты».
Открылись новости кино:
ГОЛЛИВУД ЖЖЕТ. Главного «Оскара» получила самая трогательная мелодрама года «Сеющие смерть и разрушения гадкие склизкие зловонные монстры тоже влюбляются».
ЕЩЕ О КИНО. Джеймс Кэмерон наконец-то решил повторить успех «Титаника» и снимает фильм «Гибель Атлантиды». Сейчас ведутся переговоры с властями Австралии, которые почему-то никак не хотят разрешить съемку на своей территории.
АНОНС ФИЛЬМА. Вместе на поиски приключений! «Пятнадцатилетний капитан» отдыхает! В субботу на 3D-Вятском TV. «Шестидесятидвухлетний юнга»!!!
– Чертова бумажка! – процедил сквозь зубы Старшой. – Будешь ты мне помогать или нет?
Брат зашевелился, зевнул и распахнул глаза.
– Как ты? – спросил Иван.
– Орту еорбод! – сказал Егор и сам испугался того, что сморозил. – Йонм ос отч?
Молчание было долгим. Старшой спрятал газету.
– Актарб… – снова попробовал заговорить младший и осекся.
Лицо его стало по-детски обиженным, и Иван успокаивающе погладил брата по руке:
– Не волнуйся, помолчи.
Егор кивнул. Смежил веки и вскоре снова заснул.
«Значит, все слова наоборот. – Старшой никак не мог прийти в себя от перемены в младшем. – Заворожил, стервец двухбородый. Ну, ничего. Сумели заколдовать, сумеют и расколдовать. Я этот мир наизнанку выверну, но мозги брату на место верну!»
Оставив возле ефрейтора стражника, Иван отправился к князю.
– Как он? – искренне потревожился Хоробрий, которому был интересен именно здоровяк, славный подвигами.
– Хреново. Слова перевирает. Все понимает, а сказать не может.
– Как собака? – участливо спросил присутствовавший у князя де Монокль.
– Жабо порву, – с деланным французским акцентом пообещал ему Старшой.
Князь оставил пикировку без внимания.
– Вернемся в Торчок, лучших лекарей созову. Исцелят нашего Егория, как миленькие.