Стулик Парисов Роман

IV. ЗАКАТ

18

Солёные всхлипы обдают ухо. Прохладная невесомость, ласковое постоянство. Покой и равномерно искрящаяся, ничем не нарушаемая бесконечность. На горизонте, правда, завис парус. Если совсем прищуриться, его можно потрогать, как будто он маленький и бумажный. Я лежу щекою на воде. На том живом, изменчивом и зыбком, что превращается, с упорным постоянством, само в себя. Равномерное колыхание матраса меняет ритмы организма, и кажется уже, ты был всегда и будешь вечно, и равнодушие вечности подступает к немеющему сознанию, как кормилица к грудничку.

…ты всегда права, стихия! О, ты – большая скромница, ты даже мимикрируешь. Меняешь цвет, как хамелеон. Дружишь со всеми, кто рядом. Ветру отвечаешь волнами. Солнцу отвечаешь искрением. Моё тело вымещает тебя, а ты говоришь ему на своём языке – ласковом и равнодушном: добро пожаловать, я уступаю, и в податливости твоей гигантская сила. Сила эта центростремительна. Это сила коллапса. Сила забвения. Ты уже гипнотизируешь, поглощаешь, забираешь к себе. Но… я тебе не нужен! Смотри – вот я уже проснулся. Я помню – я другой, и тёплые объятья наши иллюзорны и прохладны, и бесконечно мы близки и так же далеки.

…а знаешь, почему? Да потому, что для меня весь смысл – в чередовании событий, да ещё в погоне за тем самым неуловимым моментом, который наконец-то сделает меня счастливым. Ты же, о бесстрастная и чуждая стихия! – этим моментом ты живёшь… ты счастлива всегда… и с холодной улыбкой своею созерцаешь ты сиюминутность, длящуюся вечность!! (Вот – наконец – вырвалось то, что скопилось у горла.)

…и в несоприкасаемости наших смыслов и есть весь смысл бытия и равновесие природы!

С размаху окунаю голову и открываю под водой глаза. Косяк усталых рыбок струсил, дёрнулся, пошёл на глубину. Прошу меня простить, опять я со своей непрошеной патетикой, и у меня похмелье. Здесь оно однозначно и свинцово, как приговор военного суда. (Да извинит мне Веня Ерофеев [16] сие никчёмное сравнение!) Свинец оковывает кровь, и морской воздух уже не служит паллиативом. Зачем, о Боже, дал ты смешать мне их напитки?..

О, как далёко берег! Навязчивое сожаление о вчерашнем бередит мне душу, пока я подгрёбываю по направлению. Моя печаль отрывочна, раскаяние неконструктивно. Мне вроде не в чем так себя корить, но в моих грёзах первый кипрский вечер выглядел иначе. Кто мог подумать, что в десять вечера ресторан в отеле уже затих, а на весь курортный город, горящий мёртвыми витринами, открыта единственная пиццерия? И мы, разодетые, будем жевать на нашем торжественном взводе вашу резиновую пиццу и запивать её тёплым виски!! (Это надо же: льда – нету!..) Под шелест уборки, громыхание послушных стуликов, запрокидываемых на столы… Светин взгляд отсутствует. Я реанимирую обманутый праздник каким-то нелепым тостом… Извините – сандэй. Воскресенье здесь священно, как в Индии корова.

Зато: огромная очередь на дискотеку. Портал её футуристичен. Очередь дисциплинированна. Мы идём без очереди. Кто нас остановит? Мы идём не спеша, под руку. Мы деловиты. На мне белоснежная рубашка «Гараж». У неё повязка на бедре и голые ноги на копытах. Очередь смотрит на нас с уважением. Внутри, однако, давка за напитками. Стойка мокрая и не очень чистая. Файв паундз – много это или мало?.. Виски, джин, ром. И всё ведь у них какое-то местное. Тьфу. Ром, виски-колу, Ром!.. Сейчас будут палить из пушки. Из какой ещё пушки?! Пена столбом забила на танцпол. Плюгавые подростки строятся под столб в очередь. Барахтаются, как поросята, в озерках из пенной взвеси. Тыкают вовсю на Светины опасливо ступающие страусиные ноги. Какие уроды, кричит мне на ухо Света… У-у-ух! – я подставляюсь под пушку, принимаю рыхлые удары струи, я весь воздушный, белый, в пюре… (Интересно, можно оценить снаружи, сколь изрядно уже я весел?..) Света плачет на банкетке. Плачет?! Я не понимаю: что, опять из-за Марины?!!…

Я уже почти спасаюсь, давит бремя пережитого, припекает сверху, гонит прочь от здешней тяжёлой глубоководной мысли… Я работаю руками, быстрей-быстрей к берегу.

(Вот со стороны-то, наверно, прикольно – Солнце, Море и Рома!..)

Сегодня утром началась новая жизнь. Началась она с ровного попискивания птичек, солнца, рвущегося в портьеру, с квадратного потолка над квадратной головой, заставившего вздрогнуть: где я?.. Началась она с какого-то дивного алого цветка, до которого я дотянулся прямо с балкона, чтоб поднести покаянно к Светиному приоткрытому сопящему ротику. С её заспанных глаз, подёрнутых уже памятью вчерашнего, но всё же счастливых:

– Первое утро на Кипре!..

Эх, Светик! Спасибо тебе за позитив и за тактичность. Я собираю уверенную улыбку. Я обещаю, как мужчина: больше не повторится. Всё забыли, ладно?.. сейчас на пляж и – в сказку.

Ничего не ответила Светик. Глазами только повела и бойко засобиралась – маска, йо-йо, сигареты, Гарри Поттер… И в движениях наших была приятная суетливость, возбуждённая неприкаянность начала.

Но как же это вдруг очутился я посреди моря? Один?? До пляжа-то мы так и не дошли. Тут же, утомлённые солнцем, и упали в бассейн. Был как раз обед – единственное место поесть почему-то у бассейна, и голые неспортивного вида люди потребляли гамбургеры и жирную картошку. Зрелище глаз не радовало. Чёрная тоска по турецким и египетским олл-инклюзивам охватила меня, и я попросил пива. Да, самого безобидного ледяного пива. Залить раскалённый чугун, клокочущий в голове.

– Роман. Я против пива , – вдруг заявляет Света.

Ага! Против ты. Мой чугун бьёт через край, он готов уже выплеснуться на праведную писклю. Пришлось девчонку наказать. Ни слова не сказать. Выпрыгнуть махом из воды, оставить ей любимый картофель-фри с кока-колой – и испариться.

– Тяжело тебе, Рома.

Ба! Так это ж Перец – головкой красной из воды-то вынырнул, и не глумится вовсе, а вроде факт констатирует.

– Перчик, как я рад тебе! Поговори со мной. Не исчезай, поплавай. Я тебя на матрасик даже могу взять.

– Благодарствуй, не положено нам. Так тяжело ведь?..

– Ох, тяжело, брат, – отвечаю. – Видишь ли… мучение не столько физического, сколько… интеллектуального порядка. Дилемма. Вот выпью я сейчас – и будет легко мне… понимаешь?

– Конечно, понимаю, Рома. Ты продолжай, пожалуйста.

– …ещё выпью – ещё лучше, ну и дальше. И на таком вот искусственном взводе будем мы воспринимать реальность. Но! Тогда это ведь не совсем же я буду уже?.. Краски-то кругом другие, шальные, угарные, – и Света, значит, ненастоящая. А… вот если вообще не похмелиться, например, так это ж какая мука… но – преодоление! И в конце туннеля – голова ясная, открытая для всяческих оценок.

Перец на спинку перевернулся. Задумался.

– И что ж, в Москве не оценил ещё? А?.. В «Кабане». Представление-то какое тебе устроили… Всё зря? Сюда привёз, чтоб приглядеться?

– Ну да. Ведь в необычной обстановке можно увидеть человека с новой, порою неожиданной стороны…

– Ага. А пил тогда зачем?

– Ну как же. Свобода. Вместе. Праздник!

– Нет, Рома. Пил ты потому, что вместе-то как раз ты быть боишься. Потому что там, внутри, где раньше срывал ты всякие колокольчики свои да незабудки, боишься ты увидеть пустоту…

Наверное, я сильно обгорел, думаю я, подплываючи. Так мне, впрочем, и надо. Солнце слепит, сводит спину. Вокруг уже много голов, а впереди открылись человеческие залежи, полоса голых тел под шеренгой синих зонтиков. Над ними, поодаль, невзрачная отсюда сероватая конструкция с неубедительной вывеской: «Dome hotel». Дом наш то есть. И почему-то четыре хлипкие звёздочки рядом, а в Москве на буклете было пять, я точно помню. Это всё меня сильно раздражает, просто бесит. Я не знаю, что я вообще здесь делаю. Что принесло меня сюда! Это надо же – приехал за счастием. Это надо – на свои же деньги, и так мучаться!!

Я не понимаю, как поступить мне со Светой. За что я так на неё взъелся. Хочет девчушка нормальной, трезвой жизни. Не имеет права?! Сидит там себе, дожёвывает последний картофельный ломтик. Глазки, небось, грустные. Всё гадает, какая муха его укусила. Переживает, где это он так долго. И что вообще он там думает – обижать меня ни за что. Сейчас вот возьму и заплачу!..

…ещё можно, можно всё исправить, только быстрей из воды, к бассейну, какой-нибудь цветок, что ль, урвать по дороге, или нет – кока-колы бутылку! Вот эта мысль – когда что-то ещё можно, но скоро станет уже нельзя, потому что время вроде как на исходе, а ты не трогаешься с места, ты замер, ты зачем-то считаешь секунды, даёшь им умереть нарочно – так почему-то эта мысль всегда прихватит за сердце, и так становится жалко и себя, и всё вокруг … Очень тяжёлая мысль.

Ббу-духх! – пляж, отель, небо взметнулись, ушли под воду. Месть Светика ужасна. Кто ещё здесь может так профессионально турнуть меня с матраса. Не выныривая, нежусь я в пучине, смакую неизвестность, за небанальное решение конфликта благодарю Бога.

Но это было не всё. (Ха, не знаете вы Свету.) Стоило мне показаться, как сверху напало что-то цепкое и вертлявое, и увлекло опять под воду, и стало меня там крутить и придушивать, и я поддавался жестоким манипуляциям, пока мощным разгибом спины не скинул её, получив напоследок фонтаном брызг по носу. Но и тут расслабляться было рано. Противник вынырнул сзади и открыл огонь из противотанкового водомёта, из всех стволов сразу, не давая мне развернуться с контрнаступлением. Я был в сплошном водяном прессинге, не дающем дышать, я уже устал от атаки и хотел перемирия. Я вдруг вспомнил «Гелиопарк», то лучистое существо, доверчиво льнувшее ко мне в бассейне – и очень захотел увидеть Свету такой же, как тогда. Продираясь сквозь отступающую завесу, я всё-таки схватил её на руки и сильно закружил, едва касаясь воды, поднимая хвост из брызг, и все вокруг смотрели, какие красивые и весёлые папа с дочкой, разве что не очень похожие, а я считал круги, взвинчивал темп, ловил её взгляд. Он был весь в том удовольствии, что доставляло ей кружение. Я попробовал другие фигуры – поддержка за бёдра, торпеда, пароходик. Урча и щурясь на солнце, выплёвывая хулиганские струйки, она подставлялась мне, давая себя обхаживать. Тогда я осел и замер. Её взгляд, недоумённый и мутноватый, потребовал продолжения; через секунду он уже налился заговорщическим прищуром, ляжка упруго соскочила с моего бедра, и опять мне в глаза, в нос, в рот полетела вода – едкая, солёная, горькая. Не в силах больше выносить этот бездушный шквал, я повалился на песок.

Тяжело дыша и отфыркиваясь, я слушал свою пустоту.

Лёгкое и мокрое, долгожданное с размаху шлёпнулось мне на спину.

– Ну что, Р-р-р-раман! Самое время выпить за мою победу!

…а ты тщеславна. Да-да, соревновательна и тщеславна. Как важно показать тебе свой верх, а утвердившись, ещё и фору дать «проигравшему» – и в чём?.. да в том же, за что спор и был! Какое детское и недетское свойство, размышляю я, бредя по жаркому песку к субтильной вывеске «Restaurant».

На самом-то деле это бутербродная под навесом. Блюда здесь так же изысканны, как и у бассейна, а цены дармовые: 5, 5.30, 7… (Местные паунды, стало быть, умножаются на два – и получаются доллары.) Это что же, за чизбургер – триста рублей?!

…триста рублей – много это или мало?..

Зато есть здесь такой светлый и прозрачный напиток – узу. Я ещё не знаю, что такого светлого в его прозрачности и какой вообще в нём вкус. Но эта сладкая тормознутость, повисшая и набухшая в окружающем зное, это нарочитое томление воспалённого мозжечка уже отсчитывают секунды до неизбежного разрешения. Я прошу два узу со льдом и, присев за баром, начинаю упоительно смотреть в стаканы.

Через минуту, конечно, появился Перец и примостился на льдинку.

– Так. А на чём это мы остановились?

– Ой, Перчик. А вот теперь некстати. Я ведь ещё не…

– Вот-вот. Как раз кстати. Перелей из двух в один, разбавь кока-колой и отнеси ей, а себе возьми сочку.

Я обалдел.

– Ничего себе ты раскомандовался. Я же на отдыхе.

– Вот-вот. На отдыхе и отдохни. Вот ты приехал на свой остров – и что дальше? Счастье – есть?.. Где он, твой ключик?

– Да погоди ты с ключиком, надо…

– Что, пивка для рывка? Чтобы топтаться всё в одном и том же? В положении твоём, Рома, нет хуже ничего. Если не идёшь вперёд, то идёшь назад. Третьего не дано, пойми!

– Послушай, ты, Пьеро. – (О! Почему назвал я его так?) – С тех пор, как я проснулся, прошло полдня. Я хожу не пимши и не емши. И то, что я хожу – уже подвиг! А мне ещё девчонке надо показать, что никакого у меня похмелья и что вовсе мне не плохо, а очень даже хорошо. Так что дай мне жить! Просто жить, понимаешь?..

– О, нет проблем, Р-р-раман. Я умываю руки. Но скоро будешь ты у меня летать…

Беседовать со стаканчиками на повышенном тоне, а после тяпнуть, запрокинув голову, – сначала один, потом сразу и другой! Вертлявый бармен, конечно, под впечатлением. Лук вот ай хэв фор ю, говорит он мне, подмигивая. Пшикает розовой ледовой массой из дозатора, плещет в стаканы рома… Уот из йор нэйм? Рома? О-у! Ром фор Рома фри оф чардж.

Ну что ж. Способ наработать клиентуру. А вокруг… вокруг всё буйно насыщается красками и наполняется звуками. Голые малоспортивные люди, лежащие, сидящие, бредущие – какие они все симпатичные! Как улыбаются они мне – розовому орангутангу, танцующему с коктейлями… А какой нежный, глубокий и мелкий песочек расступается под ступнёй: ведь мы на Макрониссос бич, лучшем пляже побережья! И уж точно: на всём побережье лучше девушки нет вон той, хрупкой, скромной и умной, с открытой книгой.

Заждалась меня Света. Даже «Кубка огня» целых семь страниц прочитала. Жалуется, что обгорела. Просит подвинуть её под навес. Намазать её всю восьмёркой – двойкой пока рано. Коктейль свой потягивает со мною наперегонки. Смеётся уже о чём-то, распаренная, вытирая с носа пот. Справляется, а что там у нас дальше по плану, Р-р-раман.

И чувствую я, что абсолютно со мной она прежняя, открытая и бесхитростная, и что я ей совершенно, как всегда, необходим, и что всяким несуразным и обидным даже мелочам не затмить пока её ко мне доподлинного отношения. То есть: кредит доверия, получается, практически не растрачен.

С этой приятною мыслью впервые за многострадальный день растягиваюсь я на лежачке и… отрубаюсь.

…что в высшей степени для меня нехарактерно, так как в любом практически состоянии важнейшим для мужчины почитаю умение держать контроль над ситуацией. Так как выключившись из самого средоточия жизни на полчаса и пробудившись уже на её обочине и в испарине, что может сказать мужчина об изменённом этом мире, кроме того, что голова у него болит обновлённо? Не будет же искать ответа в обманчивых глазах напротив?..

– Ой, Роман, ты так храпел!..

Ну вот. Ещё одно физиологическое недоразумение. Слюна-то хоть не текла? Ладно ночью, но так вот в неурочный час да у всех на виду… Я противен сам себе. Срочно, срочно накатить.

(Тут иной читатель, возможно, зевнёт – и будет отчасти прав: сколько можно уже топтаться на месте, в похмельных страданиях, отвлечённых измышлениях, пляжных баталиях?.. Действие где, действие?! – Тс-с-с-с!! Жизнь тихо выпала в осадок и затаилась в прострации.)

В шесть у нас собрание. Разъездная русская гидесса, елейно заливаясь, продаёт экскурсии. Обгоревшие соотечественники послушно и настороженно засели в каре. Холл скучен, конторка деревянна… Я понял, что меня так бесит. Ни попугая, ни фонтанчика – да у отеля нет лица!..

Вновь прибывшим полагается напиток. Виски-колу!! Света насупилась. Света против виски-колы. (Когда успела она заделаться трезвенницей?!) Гидша: да что вы, девушка, он же на отдыхе. Психолог эта гидша. Не гидша, а гадша. Поздновато понял я, что за все прогулочки отдал пятьсот долларов. Путешествие на катере вокруг острова. Надо? Надо. Погружение к рыбкам на подводной лодке! Ну как без него? Поездка на осликах вокруг фермы – Свете персонально обещали раздобыть лошадку. И самое главное: настоящий, взрослый аквапарк! – это из-за него – разноцветного и смазанного недетскими скоростями на рекламках – мы здесь, в Айа-Напе, а не в каком-нибудь Лимассоле. Но почему, откуда, за что эти двойные цены?! – А на Кипре фунт приравнен к английскому, доверительно объясняет гидесса. – О-у! А давайте приравняем к английской местную звёздность, туманно предлагаю я.

Всегда так на этих курортах – быстро спускается вечер, и невыразимая щемящая тревога уже коснулась меня. Вечер задаёт иные темпы, он будто требует проникновенности, лёгкой чувственной глубины, чтоб соответствовать ему. Намекает на то не вполне ясное – но обязывающее к чему-то, пронзительное и томное, – что призвано свершаться в темноте, в изменённом цикадами цветочном воздухе. Он всегда обещает, этот вечер. Всегда манит – и не обманывает. Но хочет всегда больше – и я робею перед ним.

Вот вечер входит ко мне с балкона, чуть коснувшись портьеры, по номеру разлив легенды пальм и фонарей… Я встречаю его виски – виски сделает его ближе и понятней. Показалась из душа Светлана, голая и свежая, фосфоресцируя в полумраке новым загаром. Чутко шевельнулось желание, но я не подхожу. Что-то не даёт мне. Я даже знаю, что. Я не чувствовал её сегодня целый день, за этой суетой, в ленивом мареве. Хоть раз мы посмотрели друг на друга? Остановилось ли мгновение – хоть раз?..

Но я подхожу, и целую, и слышу «хум-хум-хум-хум», родное и далёкое, и чувствую набухшие соски…

– Р-р-рома, тр-р-рахай меня!! – Меж её ног открылась бездна. Я задеваю что-то там очень важное, а она вдруг поймала, нащупала свою лазейку в бесконечность – и сползает в неё, глубже и дальше, технично, глубже и дальше, с лицом, загашенным от удовольствия. Я бью как-то с оттяжкой, всё в одну точку, последовательно взвинчивая её крик до самых высоких нот, и нет этому конца. Вся сила её пружинящего тела на этой оси, она даже подняла голову, чтоб было видно, как входит член, она помогает ему лицом, она умоляет его искажённым лицом…

– Так и не кончила?.. – жалею я Светлану, когда мы отваливаемся друг от друга, мокрые, тяжело дыша. Жадно глотаем минералку из мини-бара… Она закуривает. Я ощущаю себя странно: вроде герой, а долг и не выполнил. Её и правда немножко жалко, а вообще-то всё немножко смешно: опять использовали девчонку. Два раза целых.

– Не кончила – не кончила. Я редко кончаю, Ром.

– Да-а?.. А сначала так не показалось.

– Да всё нормально. Непр-р-ринципиально.

– Ну… всё ещё впереди. Но хорошо-то было?

– Было, коне-е-ечно. Это… Р-р-ромик! Ты поиграешь со мною в карты? Ну, пять мину-у-ут!

Обе партии в подкидного я, естественно, проигрываю. Ромик бесхитростен и начисто лишён здорового соревновательного начала, особенно теперь, большой голой куклой распятый на кровати. Подвешенный за яйца в безвременье. Выбитый этой игрушечной паузой из череды многообещающих вечерних мероприятий, Ромик неспособен на просчёт нехитрых карточных комбинаций, которые так и роятся злорадными всполохами в Светиных глазах. Всё в той же неудобной позе лежит она, голая и сосредоточенная на игре…

Много бы я дал, чтобы проникнуть внутрь, узнать, что там на самом деле. Неужели подкидной?!

– В чём мне пойти?..

(О, понимание! О, доверие!!)

Пошли мы, конечно, в набедренной полоске, завязанной на самых трусиках. Город-курорт Айа-Напа визжал, галдел, глушил сигналами авто, обливался потом, тыкал пальцем, обмирал, глазел, балдел и оборачивался. Бедняга! И что видел он хорошего за свою недолгую жизнь?.. Курусьи окорочка-самоходы. Переспелые дыни, сгоревшие и обвисшие, в мешочках. Плотные утиные задки. (Краснокожих англичанок и всяких прочих шведок.) Пивные баварские бурдючки. Лапландские потешные ходули. Сочные отечественные формы.

Ну, можно себе представить.

Господи, за что ты сделал нас такими красивыми!!

Мы бродим по городку, бушующему и горящему. Сначала идём строго, в ногу, потом – обнявшись – виляя, от бедра. Заглядываем в витрины. Нам ничего в них не надо – мы ловим друг друга в стекле. Вдруг прыснем – ни с того, ни с сего. В руках у нас по виски-коле. Каждый шаг у нас – праздник.

Светик – игриво: а чего это они все смотрят?.. – О-у! Известно, чего. Ты, конечно, девочка на шаре, а я с тобою – староватый, но стильный Тарзан. Пара заводная, яркая. Неслыханная. Однако изюминка, Светик, не в твоей симпатичной мордашке и не в ладности наших силуэтов, и даже не в том волнительном единении хрупкого, полудетского – и массивного, зрелого. Есть в этой славной паре некий скандальный диссонанс, крикливый, почти безысходный и, в общем, разрушительный – но моментально притягивающий взгляд! Прямой наводкой шибает он мимо мозгов в подсознание – а там уж много всяких нюансов. До костей пронизывает он той обязательною задней мыслью, что завистью опаляет мужиков и ненавистью – дам. Ну, джентльменов – там понятно, с ними вообще всё проще. А дама: ага, мой муж на неё косится – значит, хочет; вот каких свеженьких и бесстыжих они все вожделеют; такие вот малолетние хищницы и уводят наших мужей! А мужья-то – это я, так что и мне достаётся: и как он её не раздавит… а интересно, сколько она с него снимает… да какие там у них могут быть отношения!.. козёл – как молодится, это же надо такую майку надеть… а ведь идёт ему!.. Конечно, дама даме рознь. Но – поверь мне, Светик: подсознание! Против него не попрёшь.

Короче: вся сила вызова общественным устоям воплотилась в нас. Мы образы собирательные, а потому – страдательные. Мы фланируем меж ресторанчиков, мы никого не трогаем…

То слева, то справа от нас прекращается приём пищи.

Ба-а, а вон тот красный филин с пузиком и огромной видеокамерой – так это ж Филя! Мендиков! В соломенной пиццерии в красно-белую клеточку выкармливает семейство, увековечивая процесс на плёнку для полноты архива. А ну пойдём-ка, Светик, прикольнёмся. Пойдём-пойдём. Заодно и поужинаем.

Филя красный неспроста. Обгореть-то все успели, но вот характерная припухлость взгляда… Отходить от самолёта – дело непростое. По себе знаю.

Сели за столик рядом, заказали пиццу, по салату, молодого кипрского вина… Мои шуточки и жажда диалога разбиваются о явную круговую поруку, сцепившую дружную семью. Филя, впрочем, туманно намекает на субботу, когда исчерпаются плановые экскурсии и будет готов полнометражный фильм. Дочка, открыв рот, буровит Светины ножульки, то и дело поглядывая на маму. Чего-то недопонимает. Мама натянуто улыбается время от времени в нашу сторону, но большей частью рассматривает заботливо вазочку с гвоздиками. Осуждение, неприятие витают в воздухе. Нет – не по пути нам.

…а с кем – по пути? Нужен ли нам вообще кто-нибудь – нам, самодостаточному, диковинному дуэту неразлучников?! Мне не нужен никто – я готов вывариваться в одном котле с нею до самого конца, но… варево уже вот-вот и потеряет вкус. Ведь никогда-то я не задумаюсь, а что вообще стоит за её признаниями, писульками, клятвами… Не то ли милое желание поиграть не понарошку в женихи-невесты, дочки-матери, кошки-мышки и делает меня пока безусловно интересным ей?! А мне – что она мне?!! Инструмент тщеславия – я же хожу и выё…ваюсь ею! Дразню совершенно незнакомых, скромных, достойных людей – и чем?! Да что мы, кто мы есть, чтоб залихватски разбрасывать этот пустейший вызов повсюду?! Никчёмный великовозрастный ланселот с претензиями и пустым карманом – и порченая, неуловимая, по верхам скользящая нимфетка?!

…стоп! – а как же, как же тогда то моё светлое, то моё искреннее, потаённое, моё ни от чего не зависящее отношение к ней – к любой?.. (Где мой психоаналитик?!!) Короче, всё опять запутано, и вот тоска проникает в меня, опять гложет меня, и я уже осажен, и чёрные свинцовые барабашки опять зашевелились в крови. (То покидает организм мой верный алкогольный взвод, построивший самооценку по стойке «смирно». Схватившись за голову и поясницу, самооценка расползалась. Срочно, срочно накатить!)

Поддержка явилась неожиданно. Небанально.

– Ромик, ну их на х.! – (Умница моя.) – У меня есть тост. За нас с тобой!.. Тусклые они, а эта их дочка – противный ботан. Нам что, делать с тобой нечего? Ты сейчас устанешь меня развлекать!..

Так незаметно и легко исчез из моей жизни Филя Мендиков, добрый институтский товарищ. Улетучились разом вместе с ним самокопания и сомнения…

А на носу у Светы появились новые очки – несколько сразу, цветные, стрекозьи, с камешками, как у Царевны-лягушки. И купаться завтра она будет верхом на несбывшейся мечте детства…

– Касатка, касатка!.. – горланит она, размахивая коробкой с надувным китом. Ну, знаете – чёрным таким, похожим на дельфина.

– Казатка, казатка!.. – вторят киприоты в дверях магазинчиков. Улыбаются.

19

Господа! Вы, конечно же, знаете, что такое на курорте – завтрак? Да-да, банальнейший шведский стол?! Когда ты, забывшись часика на три с половиной и вскочив так без двух десять – а потому что закалка армейская, внутренний будильник! – весь в прохладном поту, в шортах, на бегу натянутых, с рогами вместо волос и батальоном похмельных кошек во рту, сощурив (как бы от солнца) единственный глаз, что удалось открыть, возносишь на автопилоте потрёпанную, поруганную хоругвь своего торса – сквозь галерею настурций и аспарагусов – да наконец-то на заветную, безмятежную, полную сладких звуков и запахов антресоль, и по ходу выясняется, что ты в Светиных шлёпанцах, а шорты надеты наизнанку, но это не очень заметно и не совсем важно, потому что всё равно ты уже чужой на этом праздничке жизни, и что-то ухватить ещё можно, но скоро будет уже нельзя, и утренняя парадность равнодушно покидает помещение, и официанты нахохливаются, хотя ещё и столь любезны, что проводят натянуто за чистый столик (а то я и без тебя не сяду, гномик, иди, слушай, своей дорогой), однако уже кое-где и громыхнут предупредительно подносом, из-под носа сметя последнюю сосиску – ой, ой, а лебедя, лебедя-то глиняного на колеснице с соломенными поросятами куда потащили?!! (как бесприветно без них и безлико, без этих идолов казённого застолья!..) – а кругом свежие гусаки в штаниках все ещё накладывают бодро, чинно так и размеренно шербет, маслинку и тарталетку соответствующими ложечками да щипчиками (ну правильно – на дискотеке не скакали до шести!), да, улыбаясь всем подряд, отстаивают ещё и очередь за почему-то изготовляющимся тут же омлетом (нет чтоб так же его вывалить, как всё прочее, не затруднять движение и время не красть у отдыхающих!) – и милейший поварёнок, как назло, с надлежащей паузой испрашивает у каждого – вам, извините, со спаржей, со шпинатом или ветчиной?… короче!.. врываешься ты таким подбитым истребителем в это пышущее всё ещё неспешностью оранжевое утреннее царство, торпедируешь с ходу остывающие корытца, бомбишь графинчики, проходишься короткими очередями по фруктам, и соответственно, подносик твой буйно разрастается и разбухает безмерно – за секунды. (Ну, а ежели что уже убрали – так и на кухню пустите, и холодильник отопрёте…)

– Ит’с фор май уайф. Ши из вери илл.

Учитесь, незадачливые отцы семейств и непонятливые официанты, простоте и внезапности манёвра!

Взгляды понимания, сочувствия. Хватит до самого ужина. Операция занимает три минуты.

(Вообще-то я их всех, здешних обитателей, прекрасно понимаю и завидую даже их размеренности. Их отбою в одиннадцать. Подъёму в семь, купанию в девственном тишайшем море, бодрости и аппетиту за завтраком. Но это совсем другая жизнь – простая и мудрая, созидательная, разве что немного скучная; для неё нужно бы мне родиться обратно, выйти замуж за умную и хозяйственную мать , а не бредить разрушительно любовью взбалмошных нимфеток, инфант и принцесс красоты. Это говорит мне всё время моя мама и это знаю я без неё.

Но… дискотеки, как же тогда дискотеки?! – Шутка.)

Май уайф ещё, конечно, слипинг. Кроватка у неё вполне оборудована: сверху свисает рачок, спит рядом Гарри Поттер, на ночнике в обнимку амулетик и кипрские стеклярусные бусы, а прямо у подушки застыла на дыбах бронзовая коняшка, выпрошенная у меня вчера.

Поставим тихонько поднос на тумбочку, воткнём в изголовье несколько розовых гвоздик… С бассейна доносятся уже на всех языках команды водной аэробики. А мы вот штор не откроем, затаим удовлетворение от тайного присутствия рядом, посидим с полумраком ещё несколько минут…

Эх, свинтим голову новому виски.

Вообще-то номер наш дерьмо. Даже на четыре не тянет. Серые одеяла, серый старый ковролин, в туалете ДСП… (А что, интересно, я хотел за 700 долл. на старом «английском» острове…) Светка даже глазом не моргнула, но я-то знаю: надо было ехать в Турцию! (Там хорошо, где нас нет?..)

…и вообще как будто что-то всё ещё никак не началось, затормозилось, хоть вот они мы – здесь уже два дня. Почему всегда так, господи: вот ждёшь чего-то, как озарения, как решения всех проблем, вот оно настало – и что же?.. Просветления не свершается, счастья в этом, текущем, произвольно льющемся моменте – нет и не с чего ему предвидеться, и опять ты в какой-то дыре между прошлым и будущим, ты опять невольно смотришь куда-нибудь вперёд или даже назад…

…господи, а помнишь ту молитву, помнишь, что просил я у тебя и обещал тебе?.. Господи, а ведь подзабыл я думать об этом вседневно… А она… вроде такая же – а всё дальше от меня и дальше, и нет того тепла… Может, расслабился я, господи, и не знаю толком, что мне делать уже, чтоб развивать, чтоб интересным быть… Начало конца, а, господи?.. Откуда безмыслие моё?.. Дай воспрять мне и собраться, ведь если дано этому чуду свершиться – то через меня! – не через неё же?..

…ну так, а?.. Неужто не пить мне правда?..

Что-то этот душный полумрак нисколько не одушевлён. Я помолчал и сделал несколько глубоких глотков – за начало нового витка.

Света зачмокала и перевернулась на другой бок.

– Ведём свой репортаж с острова Сайпрус! Во-от моя стрекозка. – (Наконец я вспомнил про видеокамеру. В огромных Светиных очках мир весел и кругл.) – Скажи: здравствуйте, мама-папа…

– Здр-р-равствуйте, мама-папа…

– …и все мои друзья.

– Ну что я, Ельцин тебе – читать по бегущей строке!

– …скажи: а не хотите ли посмотреть на мою новую серёжку в пупке?..

– Ну что ты у них спра-а-ашиваешь! К-не-ечно, хотят!..

– Пое-ха-ли! – кричит уже поджарый гид-киприот. Последними влезаем мы в «автобус». Он похож на горного барана. Деревянная ядовито-зелёная колымага довоенных времён. Только так и можно добраться до места. (На ранчо заждались нас ослики и лошадки.)

Сцена 2. Света повисла меж двух послушных задков, как на брусьях. Задков целая дюжина. Света в своей стихии, комментирую я – в компании четвероногих парнокопытных. Не лягнёт она меня, Света?.. – Э-э-э… может, отвечает со знанием дела. Да-а. Вот такой пустынный, песчаный, каменистый, жаркий остров Кипр. Кое-где какашки. Пальмы только на пляже – все привозные. До семидесятых народ передвигался на осликах да на таких вот общественных драндулетах – машин не было.

Сцена 3. Откуда-то слышен призывный клич «Р-р-ра-ман»… Как всегда. Ага, она уже кого-то обнимает, гладит. В загоне разыскала-таки белую лошадку, прильнула.

Далее: неразборчиво. Света делась куда-то с инструкторшей, группа вереницей растаяла вдали на осликах… Мне ваши эти ослы по барабану. Только один остаюсь – скучный становлюсь, всё томлюсь, всё томлюсь. (Дальше что? Что – дальше?) Вышел вот в степь – камни, барханы какие-то да закатное небо… Где ловить её теперь моей камерой? Под ногами, в сером песчанике, суетятся муравьи. Дайте хоть вас пощёлкать. (Эх, не то у меня «макро» – не для микро.) Эти вообще зашиваются в рефлекторном своём предназначении. Нет для них ни вперёд, ни назад. Есть сиюсекундность – она почти абсурдна.

Сцена 4. Багровый закат сквозь кипарисовую шевелюру. В ста метрах отсюда – «зелёная линия», отделяющая настоящий Кипр от оккупированных турками территорий. В темноте православного храма рука моя втыкает чадящую свечку – во здравие, в песок… (Не видя нигде моей наездницы, зачем-то поехал я с первой, откатавшейся, группой на экскурсию в монастырь, вернувшись потом всё на том же драндулете на ферму. Что ж так всё нескладно, виню себя я. И ведь ничто мне не интересно – я здесь исключительно, чтоб новыми конными фото разукрасить ей портфолио… Я, вообще, нормальный?!)

Сцена 5. На сильном приближении – Светино лицо, взмыленное, ищущее. (Она – одна.) Вот глаза нашли меня, сфокусировались – и наполнились: вначале неким смыслом, затем детской аффектированной обидой, уже смешанной с неподдельной радостью обретения. (Нас – двое! Я нужен ей. Вот-вот, ради этой улыбки и стоило сюда забраться!)

– И не снимай меня, вредный чел! Где там у тебя моя сумка… – (Лезет за сигаретой.) – Я уже и на ослике успела покататься на халяву!.. Ну где ты был, я так хотела, чтоб ты со мной – так прикольно… А мне дали Шумахера, самого крутого… сказали, чтоб, когда мне будет восемнадцать, я приходила к ним сюда работать.

О-у! Это – обязательно, Света.

Сцена 6. Ужин в таверне (входит в экскурсию). Красный метровый попугай лазит вверх – вниз по цепи, восторженно каркает, вырывает у Светы сумку. Светик широко открывает глаза и рот: он карабкается клювом! От невозможности она дёргает его за хвост. Наше больное, наше слабое место. Попугаи.

На столе молодое вино и ракия. Печёная картошка, баранина. Всё вокруг поехало. У Светы тоже. А народ из Брянска, Ульяновска… Начинаются тосты, песни. Ну, можно себе представить. (Я выключаю камеру.)

А сидим мы на втором этаже, под открытым чёрным небом. Под открытым сияющим небом – над головой открылась бездна… И никто не замечает, что мы как бы в котловане: обступили нас еле видные, припорошенные звёздным светом, величественные жуткие горы.

…и где-то, как ребёнок, ноет, ноет скрипка. Почему никто не слышит её?!

Вечерами принято обязательно какое-нибудь мероприятие. В основном скука смертная – ну, там конкурс или лотерея, из последних сил оживляемая аниматорами. Реже посещают нас певцы, танцоры, иллюзионисты. Тогда приодетый народец высыпает к пул-бару (что рядом с бассейном) – места свободного не найти. (Интересно уже, вроде.) За них даже мне порою стыдновато, за местных артистов – заученно выступают, замученно улыбаются, и кажется – вот-вот зевнут посреди фокуса. Конечно – кочевать так каждый вечер из отеля в отель.

Так что мы пока со Светой избегаем. Мы и ужинаем-то всё в городе. Но вот сегодня… сегодня в отеле «Beach party», и мне не отвертеться. Что такое «пляжная вечеринка» – знает один Бог, да ещё Света: активно так, с песенками надевает после утомительной экскурсии драные джинсы с курткой, косметику смывает – ну опять пацанёнок. Ладно, сходим – там хоть вход платный: детям два фунта, взрослым четыре. (Это значит – наливают, логически рассуждаю я. Мы её как ребёнка пустим, а сами, значит, пойдём по полной.)

Так и сделали. Шесть фунтов – два билета. Нашу пару персонал уже хорошо выучил, но не смогли и рта открыть при виде моей девчонки – в панамке и без грудок она была невиннее вон того карапуза в памперсах. (Да поймите вы, два фунта, недоплаченные мною за второй взрослый билет – никакая не проблема, два фунта – это наш прикол, залог той чудесной непостоянной, ровно на которую может вдруг измениться Светино естество – до наоборот!)

Тёмное песчаное пространство рядом с баром очерчено скамейками, высвечено факелами, туземный бит из динамиков, виночерпий в кокосовых листьях – всё серьёзно. Пиво, кислое вино из бочки – сколько влезет. (Так вот за что билеты.) Детвора резвится в предвкушении, родители прильнули к камерам… Что-то будет сейчас. Светик с кока-колой плюхнулась мне на коленку:

– Тебе нравится вон та аниматорша?

Ну, баба как баба. Лет под тридцать. Ноги тяжёлые, в жёлтых шортах. Они все здесь такие ходят – помесь цыплят с утятами. (Глаза вот у неё непростые, как будто понимают всё.) Я сижу, вино потягиваю. А что случилось-то?

– Это Таня. Мы уже познакомились, она из… Сербии – это где такое? – ну не важно, короче, если она у тебя спросит, ты говори ей, что мне тринадцать, ладно?

– …?

– Ну та-ак. Она на меня сразу обратила внимание, ущипнула в шутку…

– Так она в тебя влюбилась!

– Н-ну… может быть. А она такая: ты с кем пришла? – я: уиз май бойфренд. Так у неё глаза на лоб полезли: уот френд?!

– Ну ясно. А тринадцать-то почему?..

– Ladies and gentlemen! Dear children! Наш удивительный вечерний праздник, наш фантастический конкурс разрешите считать открытым! – прогремела Таня в микрофон на английском, вполне правильном и достаточном.

…а тринадцать – да потому, что хочется усугубить ситуацию, поиграть в совсем Лолиту. Тоже своего рода эпатаж – ну оба мы хороши, короче.

Сначала была объявлена какая-то малопонятная эстафета, и люди носились с факелами, как на пожаре, и Светино разгорячённое личико металось, как-то даже не по-детски, всерьёз радея за свою команду, а мне приятно было на неё смотреть, и я немножко поразился, потягивая своё винцо и поняв вдруг, что странное любование это поднималось очень издалека – из самого детства моего, в котором я старался избегать коллективных игр, требовавших от меня какого-то непонятного командного духа…

Наши, конечно, победили – развесистый салют озарил пляж – и быстро, следуя опять же Таниной команде, разбились как-то по парам. На сей раз предстояло пропрыгать с партнёром в одном мешке чёрт знает зачем и куда… Да, потешно смотрелась Света в непривычной и довольно интимной связке с незнакомой сухой и весёлой тёткой… Но и тут, собравшись и как-то поняв друг друга, они пришли вторыми!..

Светик наскоро курит, запивает колой… я вытираю с неё пот. Обдуваю и подбадриваю, как тренер на ринге.

Потому что следующий эпизод решает всё, он важен абсолютно. Личное первенство в командном зачёте. Не всякий сможет пройти изогнувшись со стаканом на лбу под опускаемой всё ниже планкой. Взрослые один за другим под смех и улюлюканье вылетают, вот и Светик пятится вперёд коленками, как краб… Коленки не выдерживают, подворачиваются, она падает, чуть не плачет… Победитель – рыжий мальчуган в веснушках.

– Ромик, канат поможешь нам перетянуть?! – кричит она мне, в полной уверенности. (Вроде моё же, силовое.)

Как бы не так. Бегу я этих коллективных сумасшествий, хоть убей.

Она подходит, вглядывается в меня, будто первый раз видит…

– Ты… ты – скучный, банальный чел!

Что?.. Кто – я?! Скучный? Банальный?! (Где-то я это уже слышал.) Я поднимаю гору торса, я скромно приближаюсь к её команде, поигрывая грудью… О-о-о! – предвосхищение близкой победы вырывается из рядов. Я становлюсь вперёд, самым первым, чтоб было видно, кто вообще здесь главный.

Перетягивание каната – дело тонкое и непредсказуемое. Уже лёжа лицом в песке под навалившимся сверху кем-то, начинаешь понимать, что, очевидно, командный дух – это как хорошо скоординированная мышца: не толщина волокон, но их единовременное включение определяет силу тяги… Но не живём мы начерно, нет.

Ну всё. Я, похоже, совсем разжалован?..

Да ладно, пока не особенно. (Чуть разочарован во мне Светик, но внутри-то, надеюсь, понимает, что один бы я их всех перетянул.) Праздник окончен, но прожектора ещё горят, и ребятня всё соревнуется меж собой: кто ловчей сядет на шпагат, перевернётся колесом, встанет на голову и т. п. Таня сворачивает аппаратуру неподалёку, улыбается. Света краем глаза следит за тем рыжим пацаном и, используя Таню в качестве зрителя, повторяет передо мною вроде его фокусы, только красивее и лучше. (Нет, на самом деле, красиво – художественная гимнастика неокончательно ещё покинула члены.) И неймётся же ей хоть как оспорить первенство! Я вдруг пожалел, что не могу предъявить ей ничего подобного. Эх, Светик, тебе бы Альку твою сюда, вы бы с ней… – Ой, мы бы с ней…

Я и Таня – не единственные наблюдатели наших воздушных экзерсисов. Примостилась на скамейке напротив компания молоденьких студентов с пивом – скалозубят. Те, что утром на пляже всё хотели «скинуть мелкую с матраса». Ещё бы за косички подёргали.

– She is… you know, very smart and quick, and besides, the most beautiful Russian girl, – говорит всезнающе Таня, когда мы уходим – отмываться, и Светик от переполненности чуть не виснет на ней на прощанье. – Take care of her, big guy. [17]

Да, Таня, ай ноу. Как могу – берегу, думаю я, рассекая пронизанный цикадами ночной воздух по направлению к прибою. Светик намывается там под своим душем, а я вот взорву внезапно чёрную живую гладь, дразня ленивое и жуткое, таящееся в тёмных водах. Распластаюсь подальше, застыв меж двух живых стихий, меж небосводом и океаном мировым, меж звёздами и первоосновой, меж вечностью и вечностью. Господи, что я, что мы перед тобою?.. Что всё это – пред тобой!! Они давят, давят непостижимыми и неподъёмными своими сущностями друг на друга, а я такой вдруг лёгкий, что полежи ещё минут десять – и можно забыться, раствориться, улететь и не вернуться. И ни о чём не пожалеть.

А рядом, в ста метрах – совсем другая жизнь, жизнь насекомых. (О, почему так быстро куда-то уходит катарсис и возвращаются твои обычные микроскопические думки, тревоги, сомненьица?) Вон на скамейке засиделись молодые муравьи с пивом… Я вам дам щас мелкую. Мокрый, большой, в полосатых плавках шагаю я на них – через кустарник, напролом, сквозь бар. Что смотрят они на меня, что думают там себе?!

Неожиданность ожидает меня в номере. Голый бэмби на шпильках, загадочно прогнувшийся в проёме балкона. Ну ничего себе. (У неё настроение, почему бы это не сделать сюрприз.) С ходу, молча принимаю я игру, кладу ей руки на перила: пусть откроется новая грань этой великой и тёмной силы – быть подсмотренными…

(Сегодня у нас вообще на редкость удачный, длинный день.)

После столь необычного секса, после потов и душей мы умиротворённые и шёлковые. Я лежу с ней на постели, я глажу ей головку и читаю вслух «Кубок огня». (Давно хотела Светик приобщить меня к культуре.) Я стараюсь, читаю литературно-художественно, диктор как-никак. Светик комментирует по ходу мудрёные имена, объясняет, кто есть кто, чтоб я тоже знал её друзей. Но я и не вникаю в непростые отношения между обитателями Хогвартса. Сонным чутьём филолога я всё пытаюсь понять, как нудноватое бытописание каких-то хоббитов с довольно плоским сказочным развитием реальности может вдохновить такую истерию. Ей-богу, Светик, «Мастера и Маргариту» бы почитала. – А… у нас только в одиннадцатом по программе…

Минут через десять она уже посапывала у меня под мышкой. Тогда я выключил свет, но долго, долго не мог заснуть…

Калейдоскопом проносятся ослики, лошадки, попугаи, ласточки, мостики, шпагаты, канаты, вот пролетели два фунта – а я всё не могу заснуть!..

Всё пытаюсь ответить себе, ну почему же, почему меня так удручает Гарри Поттер.

20

…и так вот, постепенно и незаметно, вызревает конец. Конец – он вовсе и не должен быть чем-то, однозначно являющим завершение, и не обязательно это последняя, видимая на горизонте и потихоньку близящаяся точка в некой веренице, и уж не чёрный дядя с топором под мышкой. Конец – это равнодушное и бесстрастное то, что непреложно родится внутри всего и каждого, вместе с ним, спит в нём до поры калачиком, а проснувшись, раковою клеткой улыбнётся – мудро и незримо – из розового жизнестойкого тела. Он, конец, знает свой верный час. Ибо только в нём, в этой смерти начала – гарантия новых начал, залог постоянного движения, обновления Жизни. (Это говорю не я – я не знаю, откуда это. Мне жалко всё до слёз, но так было, есть и будет, и аминь.)

В глазах у Светы – завязь конца. Я, правда, этого ещё не знаю. Я удивляюсь, какой непроницаемой завесой сверкнули вдруг её глаза, собрав все блики низкого уже солнца, и это мгновение во мне остановилось…

А она уже вырывается, шарахает водой, не давая себя приласкать. И не снизу вверх смотрит на меня, как недавно ещё, а совсем по-другому – как на непопулярного доставучего папу.

…иль мне пригрезилось?.. и опять я себя накручиваю?..

Весёлый оранжевый мячик, затормозив по воде, шлёпнулся аккуратно передо мной. Это Христос. Он всегда мне кидает, будто приободрить хочет меня. Приятный парень этот Христос. Я бросаю обычно в мелких его, сорванцов лет двенадцати. Они всегда норовят почему-то Свете. Ну, а Света – Христосу.

Так и играем.

Познакомились на днях: у Христоса всегда с собой холодильник под зонтиком, а там чего только нету слабоалкогольного. Когда и к бару направимся. Бармен уже улыбается, готовит коктейли с ромом. Между прочим, Христос – аргентинец, а живёт на Кипре. (Светик любит игровой момент: с внутренней гордостью за меня слушала она мои итальянские завывания, [18] а когда после трёх минут разговора поняла, что я принят за соседнего уругвайца, вообще озарилась восторженно.)

Чернявый, кудрявый, глаза добрые – настоящий Христос. С ним всегда есть тема, а значит, и повод. Даже Светик сегодня не прочь напиться – виски-колой!

– Mira vos, pero que linda, linda… – говорит он почти восхищённо. —…un poco joven, no? Сuantos tiene? Quince?!… Vos estas loco!.. Un ano solo mas que mi hija… Pero… como podes… con una nena asi?! [19] – Он уже совершенно серьёзен, он действительно пытается понять, в глазах ни тени мужского озорства…

…и мне – впервые, вдруг (о, небеса!) неловко… Что случилось со мной – я потерялся в песке! Да, я разом почувствовал отсечённые тылы – дурацкое предчувствие прошлось между лопаток: что дальше того, на море остановившегося мгновения не будет уже ничего, что дальше путей нет – они разобраны (или не собраны ещё?)… и куда-то делся мой кураж, и нечего, нечего мне противопоставить внезапной искренности его непонимания, и я не знаю, что ответить на этот простой и совершенно новый для меня вопрос: как ты вообще с такой маленькой?.. Алё, Рома, ты здоров?! Тебе… стало… стыдно?!!

– О чём это вы тут? – подоспела на подмогу Светик.

При ней мы по-английски. Совсем что-то стесняется она испанского.

– О тебе всё. Look… Beside this girl I feel myself just the same age as her… and that’s why she is staying with me. [20]

(Боже, что я такое сказанул.)

И всем стало весело… Ну что ж – нельзя не выпить. За вас – за понимание и терпение, говорит Христос. (Есть же доброжелательные люди с понятием.)

…и насколько уютней выпивать вот так, осмысленно и легально , при Светином участии…

Подъехала сзади активная женщина лет сорока, похожая, как бы это выразиться, на цифру «8», тоже весёлая, с пацаном своим – в самолёте-то не успели, так хоть теперь познакомиться… Всем по виски-коле! (Вот ведь как на курортах – только подставлять успевай.) Оказалось – бизнес-вумен из Саратова. Всегда приятно легко, непринуждённо, а самое главное – остроумно поговорить ни о чём на трёх языках… Только – краем глаза замечаю – сказала что-то Света её сынишке, надулась и на руке моей повисла: пойдём, Ромик, отсюда. Эх, только я в своей тарелке…

Ну, что случилось-то?

– Как, ты не слышал?.. Что эта мамаша его п…анула?! Вот, говорит, хорошо – будет моему Антошке невеста!.. А Антошка – ты видел его? – сам два вершка: пойдём погуляем… Нет, это он мне – нормально?!!

Утробная, не совсем здоровая судорога уже начала сводить мне животик.

– Что ты ржёшь!

– А что, плакать… Так значит, иногда… ошибочка выходит-с-с-с… – И я покатился пуще прежнего. До слёз, до колик, надсадно и безутешно. – Ну, а ты… ему что?

– Что-о! Гуляй давай, мальчик, к маме!! Нет, ты прикинь – мама с сыночком решили устроить личную жизнь на пару!..

– Ты думаешь, она меня…

– Ну а то! Ты видел, как она на тебя смотрела?!

Не видел. Не заметил. Не просёк. Всё, что вокруг творится, – воспринимаю одномерно. Всё Светик да Светик. (Ну бред же, а?) Приятны вот почему-то реакция её и ревность.

– …нет, это по правилам – я должна быть с ним, а ты с ней, нормально?! – (Всё никак не успокоится.) – Так что тебе все, все должны завидовать, Ромик… Что я у тебя девушка такая, а то была бы сейчас какая-нибудь жена вроде неё!