Грозовой щит Геммел Дэвид

Глава 23

Собрание волков

Приам сидел один в покоях царицы, завернутое тело Гекубы лежало в центре комнаты. От белья исходил тяжелый аромат духов, который скрывал запах смерти. Царь Трои не мог подойти к телу. Он сидел в дальнем конце комнаты с наполовину опустевшей чашей в руке. Согласно похоронным обычаям дома Илоса, его белая туника была разрезана на плече, правый рукав был испачкан серым пеплом, которым была осыпана и голова.

Приам допил остатки вина. Он ощущал присутствие Гекубы в комнате, царица стояла здесь и смотрела на него. Царь чувствовал ее неодобрение.

— Я должен был прийти к тебе, — прошептал он. — Я знаю это. Но я не смог. Это было выше моих сил. Ты понимаешь это, Гекуба. Я знаю, что понимаешь. Ты когда-то была самой красивой женщиной в мире. Я хотел запомнить тебя такой, а не пораженной раком старухой с желтой кожей и выступающими костями.

Он украдкой бросил взгляд на тело и закрыл глаза, снова представляя славные дни своей молодости, когда им обоим казалось, что они бессмертны. Приам вспомнил, что, когда эти покои были закончены, они с Гекубой стояли на балконе и смотрели на город. Она была тогда беременна Гектором. «Нет ничего, чего бы мы не смогли сделать, Приам, — сказала ему тогда жена. — В наших руках огромная власть!»

— В наших руках была огромная власть, — произнес он вслух. — Но теперь ты ушла от меня, и здесь собираются волки. Все они в мегароне внизу ожидают пиршества в честь твоих похорон. Они придут ко мне, принося соболезнования и говоря добрые слова. Они будут смотреть на меня и будут чувствовать мою слабость. Агамемнон на вершине счастья. Отвратительный Пелей, жадный Идоменей, лукавый Нестор и хитрый Одиссей.

Он встал и стал ходить взад-вперед, не глядя на тело Гекубы. Царь Трои посмотрел на дно опустевшей чаши, затем швырнул ее в стену.

— Где ты теперь, когда ты мне так нужна?! — закричал Приам. Затем он без сил упал в кресло. У него перед глазами возник образ Андромахи, раздевающейся перед ним и поворачивающейся к нему спиной, когда ее хитон упал на пол. Он увидел, как сам сделал шаг вперед, его руки заскользили по ее нежной коже. Этот образ преследовал его последние дни. Приам просыпался с ним, жил с ним и засыпал с ним.

— Мой разум затуманен, Гекуба, — сказал он, пытаясь отогнать это воспоминание. — Я затащил Андромаху в постель, ты знала, что я должен. Я думал, что тем самым покончу со своим постоянным влечением к ней. Но этого не произошло. Это только разожгло мою кровь, чего не было с тех пор… с тех пор как мы с тобой были молодыми. Ты на это надеялась? Это был твой дар мне? Она так похожа на тебя, моя любовь. Я вижу тебя в ее глазах, слышу тебя в ее голосе.

Он замолчал, затем, шатаясь, пошел туда, где на маленьком столике стоял кувшин с вином. Взяв его, Приам жадно напился, жидкость красного цвета полилась по его щекам и закапала на тунику.

— Теперь она не придет ко мне. Андромаха напоминает мне о соглашении, которое мы заключили. Только в новолуние. Она напоминает мне! Разве я не царь? Разве я не могу заключать или нарушать соглашения? — Он протер глаза. — Нет, я не могу думать о ней сейчас. Я должен сосредоточиться на волках. Они сбиваются в стаю, я должен разделить их, разъединить. Я могу подкупить Идоменея. С Нестором можно договориться. Я должен найти способ запугать остальных. И Одиссей должен умереть.

Он услышал, как распахнулась дверь, и увидел, как тихо вошел его сын, толстый Антифон.

— Что с тобой? — закричал царь Трои. — Не можешь видеть, как я разговариваю с твоей матерью?

— Я могу, отец, как и другие, но боюсь, что она не может тебя услышать.

Приам повернулся к телу, потерял равновесие и начал падать. Антифон подхватил его, поставил прямо, а затем почти отнес к кушетке.

— Принеси мне вина, — приказал царь. Антифон покачал головой.

— Твои враги собрались в зале. Сейчас неподходящее время для такого настроения. Я принесу тебе воды, ты выпьешь ее и избавишься от этой слабости. Затем ты спустишься к своим гостям как могущественный царь Трои, а не как горький пьяница, ноющий о своей умершей жене.

Эти слова поразили Приама: несмотря на горе, он схватил Антифона за тунику и завалил его на кушетку.

— Ты смеешь разговаривать со мной так? Разрази тебя гром, я вырву твой язык!

— Вот такого Приама нам нужно сейчас увидеть, — тихо сказал его сын.

Царь захлопал глазами, его ярость прошла. Глубоко вздохнув, он отпустил Антифона. Его сын был прав. Комната поплыла у него перед глазами, и он отклонился назад на кушетку.

— Принеси воды, — пробормотал Приам. Сын взял его за руку.

— Давай выйдем на балкон. Свежий воздух прояснит твои мысли.

Царь Трои с трудом встал и, поддерживаемый сыном, шатаясь, вышел на залитый лунным светом балкон. Оказавшись там, он наклонился через перила, и его вырвало. В голове у него начало стучать, но Приам почувствовал, что действие вина проходит. Антифон принес ему кувшин с водой, который он заставил себя выпить. Через какое-то время царь Трои глубоко вздохнул и с усилием выпрямился.

— Я вернулся, — сказал он. — Теперь давай прогуляемся среди волков.

Цари западных и восточных земель сидели за огромным столом в мегароне Приама при свете мерцающих факелов, в тени позолоченных статуй троянских героев. Слуги с золотыми подносами, на которых стояли наполненные до краев чаши с вином, ходили вдоль большого стола, сделанного в форме лошадиной подковы. Приама все еще не было, и беспокойство царей нарастало. Царь Афин, Менестеос, первым начал жаловаться. Коренастый, рыжебородый афинянин славился своей нетерпеливостью.

— Сколько еще он будет заставлять нас ждать? — ворчал он. — Это невыносимо!

— Успокойся, друг, — сказал Агамемнон с другой стороны стола. — Этот человек в отчаянии и не может мыслить ясно. Он не желает оскорбить нас, я уверен. В своем горе он просто забыл о приличиях.

Сидящий с ним рядом золотоволосый Гектор покраснел.

— Благодарю тебя за твое понимание, Агамемнон, — холодно заметил он, — но отец не нуждается в том, чтобы кто-нибудь приносил извинения за него.

Одиссей сидел молча возле огромных дверей. У него не было никакого желания присутствовать на этом пиру, он не чувствовал симпатии к царице. Одиссей знал, что она была ядовитым созданием: улыбка сирены, глаза леопарда, сердце змеи. Царь Итаки не сожалел о ее смерти и не хотел произносить слова соболезнования Приаму. Но правила приличия требовали, чтобы он присутствовал на торжественной речи. Поэтому он должен вежливо слушать, как Верховный жрец Афины будет перечислять бесконечные достоинства царицы, и наблюдать, как перережут горло семерых белоснежных голубей, которые, как верят глупцы, должны улететь на далекий Олимп и усладить слух богов историей жизни Гекубы. Каким богам еще неизвестно о жизни царицы, об обманах и предательствах, запятнавших ее? «Какой глупый обычай», — подумал Одиссей.

Слуга поставил золотой кубок перед ним, но он не обратил на это внимания. Царь Итаки посмотрел на другой конец стола, туда, где между Агапенором, молодым царем Аркадии, и Ээтионом, пожилым царем Фив у горы Плака, отцом Андромахи, сидел Геликаон. Юноша не смотрел в сторону Одиссея.

Двери в дальнем конце мегарона открылись, вошли шестеро Орлов в бронзовых и серебряных доспехах, в белых плащах и шлемах с белым султаном. Отойдя в сторону, они застучали копьями о круглые щиты, объявляя о выходе царя Приама.

Он вошел в сопровождении своего большого сына Антифона. Одиссей наблюдал за царем холодным взглядом. Приам был все еще высоким и широкоплечим, но возраст давал себя знать, словно ворон, отбирающий силу. Он, очевидно, много выпил, и его лицо покраснело. Но при этом он уверенно подошел к своему месту во главе стола в форме подковы и сел, не сказав ни слова своим гостям. Затем царь Трои дал знак жрецу начинать торжественную речь.

Высокого роста, худой, жрец был гораздо моложе, чем большинство Верховных жрецов. «Наверное, еще один побочный сын Приама», — подумал Одиссей. Но его голос был сильным и глубоким, он трогательно рассказывал о жизни Гекубы. Жрец говорил о ее силе, верности и любви к Трое. Он говорил о ее сыновьях и ее гордости за сына-героя, Гектора. Представление было превосходным. Когда он закончил, цари застучали руками по столу в знак одобрения. Затем Приам с трудом встал на ноги.

— Благодарю вас за то, что вы пришли сюда сегодня, — сказал он своим гостям. — За всю мою жизнь здесь побывало много друзей Трои. Еще больше людей могут стать нашими друзьями. Я на это надеюсь. Все мы, собравшиеся здесь, — люди военные. Порой это давит на нас. Иногда мы устраиваем походы, в надежде получить золото или славу. Война — это благородное занятие, часто, когда это требуется, мы защищаем наши дома или наносим смертельный удар тем, кто хочет уничтожить нас. Сегодня, однако, мы сидим за столом как друзья и оплакиваем уход красоты. Ешьте и пейте, мои друзья, наслаждайтесь представлением, которое организовали мои сыновья. Здесь будут танцовщицы с Крита, жонглеры с Милета, певцы и музыканты. Этой ночью здесь будет весело, мы будем воздавать благодарность небесам за жизнь, которая много значила для меня.

Приам хлопнул в ладоши, и зазвучала музыка. Слуги бросились вперед, ставя на стол золотые тарелки, наполненные едой.

Одиссей ел мало. Как только началось представление, он встал из-за стола и направился к двери. С удивлением он услышал, как его окликнул Приам:

— Царь Итаки, ты покидаешь нас так рано? Никаких слов соболезнования?

Когда царь заговорил, музыка стихла. Одиссей медленно повернулся в наступившей тишине.

— Что ты хочешь, чтобы я сказал, царь Приам? Что я сожалею о твоей потере? Я сочувствую любому, кто теряет того, кого любит. Но я не буду говорить тебе приятных слов. Честь и обычай требуют, чтобы я был здесь сегодня. Честь и обычай требуют, чтобы я посетил завтра Игры. Затем я уплыву отсюда, не оглядываясь.

— Ты уплывешь отсюда как враг Трои! — разбушевался Приам. — Как наниматель убийц и нарушитель клятвы! А когда мы встретимся в следующий раз, то в твоей руке, конечно, будет оружие!

— Вне всяких сомнений, — сердито ответил Одиссей. — И это будет Акилина, а не какой-нибудь сломанный прутик, который твои подхалимы-судьи всучили мне. Я не хотел войны с Троей. Запомни это, Приам. Ты вспомнишь это, когда погибнут твои сыновья, а твое влияние окажется бесполезным. Ты вспомнишь это, когда твой дворец охватит пламя.

— Я уже чувствую, как дрожит мое тело, — фыркнул Приам. — Маленькая Итака против могущественной Трои. У тебя есть оружие, чтобы пробить мои стены? У тебя есть армия, чтобы победить троянскую конницу? Нет у тебя ничего! Ни у тебя, ни у сотни таких, как ты, собравшихся здесь. Ваши потуги похожи на укус комара на теле Трои. Сто тысяч человек не смогут взять этот город. У тебя есть сто тысяч человек, царь?

В этот момент Одиссей понял, что Приам разжигает эту ссору, чтобы его слова услышали все собравшиеся здесь цари. Он постоял молча минуту, а затем рассмеялся.

— Я хочу, чтобы ты запомнил свои хвастливые слова, Приам, — сказал царь Итаки. — Я хочу, что все присутствующие разносили эти слова по Зеленому морю. Ни я, ни сотня собравшихся здесь царей не смогут ничего сделать Трое, кроме комариного укуса. Пусть в долинах разносятся эхом эти хвастливые речи. Пусть море повторяет эти слова на всех берегах мира.

С этими словами он повернулся и вышел.

Услышав, что кто-то идет за ним, Одиссей оглянулся и увидел Геликаона. Царь Итаки почувствовал, как у него упало сердце.

— Постарайся побыстрей закончить со своими угрозами! — воскликнул он. — У меня нет настроения оставаться здесь дольше.

— Я не буду угрожать, Одиссей, — печально сказал юноша. — Я не желал этого.

— Нужно было лучше подумать, прежде чем бежать к Приаму, — ответил царь. — Разве наша дружба для тебя так мало значила, что ты не мог подождать, чтобы поговорить со мной, прежде чем меня объявили негодяем и изгнанником?

Обуреваемый и печалью, и яростью, он отвернулся от юноши, но Геликаон схватил его за руку.

— Все было не так, как ты думаешь! — закричал юноша. — Я ни к кому не чувствую большей симпатии, чем к тебе, Одиссей. Я не помню, как Приам приходил ко мне. Я лежал без сознания, в моей крови был яд. Я едва помню, что говорил тогда. Я погружался в сны — сны о смерти и отчаянии — и просыпался.

Одиссей почувствовал, что ярость отступила, и его охватила ужасная усталость.

— Лучше спроси меня о том, что тебе нужно знать, — посоветовал он.

— Карпофорус солгал? Скажи мне, что он солгал, и мы сможем все исправить.

Царь Итаки увидел, как юноше хочется, что все оказалось ложью. Это светилось в его глазах.

— Это невозможно исправить, Счастливчик. Убийца не солгал. Я заплатил ему серебро, равное весу овцы, за убийство Энхиса.

Геликаон стоял, молча глядя на него, на его лице было написано недоверие.

— Я не понимаю. Зачем ты это сделал? Ты ничего этим не достиг. Мой отец ненавидел меня, но он не чувствовал враждебности по отношению к тебе. Расскажи мне все и положи конец моим страданиям.

Царь Итаки вздохнул.

— Я боюсь, что это только принесет другую боль, и я охотнее отдал бы десять лет своей жизни, чем открыл тебе правду. Даже теперь я медлю, прежде чем рассказать тебе все.

— Мне нужно знать, Одиссей, — юноша пристально на него посмотрел. — Но я думаю, что могу догадаться об ответе.

Царь кивнул.

— В то последнее путешествие, когда мы плыли в Дарданию, у нас было три пассажира. Двое торговцев и путешественник. Этим путешественником был Карпофорус. Мы разговорились однажды ночью вдалеке от команды. Я сообщил ему, что мне известна его цель, и сделал предложение. У него не было другого выбора, как принять его, потому что отказ привел бы его к немедленной смерти от моей руки.

— Я был его целью?

— Да. Энхис уже лишил тебя трона и объявил незаконным сыном. Он назначил Диомеда своим наследником. Но он хотел быть уверен, что ты не доставишь ему проблем, — Одиссей вздохнул. — Он хотел, чтобы ты умер. Я это знал, потому что он предлагал мне деньги за твою смерть во время плавания. Я ошибочно посчитал, что, когда он увидит, каким ты стал мужчиной, то его сердце, как и мое, наполнит гордость. Когда я догадался, что он нанял Карпофоруса, то понял, что его ничто не остановит. Я заплатил Карпофорусу за его убийство. И даже теперь я не жалею об этом.

Геликаон отошел на несколько шагов и стал спиной к царю Итаки.

— Почему ты не рассказал мне об этом раньше? — спросил он. — Я бы понял.

— Да, ты бы понял. Но, несмотря на все, ты восхищался Энхисом. Я не видел причин портить память о нем. Теперь я жалею, что не сделал этого.

— Мне нужно пройтись, — сказал юноша, повернувшись к нему лицом. — Давай уйдем из этого дворца, спустимся на берег и почувствуем дуновение морского ветра на лицах.

— Нет, Геликаон. Мы не можем гулять вместе, — возразил Одиссей с печалью в голосе. — Мои охранники ждут меня за воротами. Возможно, Приам пошлет убийц, чтобы устроить мне засаду. Что касается тебя, ты уже знаешь, что тебя ищут микенские убийцы. Не будет у нас с тобой больше беспечных прогулок.

На несколько минут между ними воцарилось молчание. Затем царь Итаки заговорил снова:

— Грядет великая война, и мы будем врагами, ты и я. Это печалит меня больше, чем можно выразить словами.

— И ты будешь сражаться на стороне Агамемнона? Он зальет мир кровью.

Одиссей пожал плечами.

— Это не было моим решением, Геликаон. Я не объявлял себя врагом Трои. Даже если бы я хотел этого, мне некуда бежать и негде прятаться. Приам постарался оскорбить меня три раза. Я — царь, а цари правят недолго, если позволяют другим царям мочиться на их туфли. Мои корабли не будут нападать на галеры Дардании, и я не буду принимать участие во вторжении в твои земли. Но я принесу войну в Трою и увижу падение Приама.

— Я буду сражаться рядом с Приамом и Гектором, — вздохнул Геликаон.

— Это единственно возможный благородный путь, — согласился Одиссей. — Но восстанавливай свои силы, мальчик. Ты кожа да кости.

— А как же Семь холмов? — спросил юноша. — Мы вместе построили поселение, там жители Итаки и Дардании работали бок о бок.

Царь Итаки обдумал его вопрос.

— Оно находится далеко от грядущей войны. Ты можешь довериться мне в этом, не сомневайся, что твоя прибыль останется за тобой. Я сделаю все, чтобы между людьми там не было разногласий. Будем надеяться, что однажды мы сможем гулять по Семи холмам вместе как друзья.

— Я буду молиться об этом дне, друг Одиссей.

Со слезами на глазах царь Итаки заключил юношу в объятия и расцеловал в обе щеки.

— Пусть боги благоволят к тебе, — сказал он.

— И пусть они присматривают за тобой, страшила. Всегда.

Игры завершились наутро после пира в честь похорон царицы Гекубы. Небо было чистым, с холмов дул свежий ветер. Тысячи людей собрались у ипподрома и стадиона, огромные ставки были сделаны в этот последний день. Однако на Ахилла не поставили ни одной медной монеты, потому что не смогли найти никого, кто поставил бы против него.

Несмотря на предупреждения своих друзей, Геликаон ходил среди возбужденной толпы, наблюдая за состязаниями. Расставание с Одиссеем тяжким грузом легло на его сердце, и его больше не интересовали Игры. Он пришел сюда только для того, чтобы мельком увидеть Андромаху. Гершом был с ним, его рука лежала на рукоятке кинжала, а темные глаза изучали толпу.

— Это глупо, — повторял египтянин уже не в первый раз с тех пор, как они начали пробираться среди зрителей на ипподроме.

— Я не хочу жить скрываясь, — сказал ему Геликаон. — Я пробовал уже однажды. Это мне не подходит.

Деревянные скамейки поднимались стройными рядами вокруг места для гонок, но они уже были заполнены. Геликаон повел друга через толпу к царскому ограждению под навесом, где его узнали два Царских Орла, охраняющих вход.

— Приятно видеть тебя снова среди живых, — поприветствовал его широкоплечий ветеран с черной с проседью бородой. Этот человек был одним из тех воинов, которые сражались вместе с Геликаоном прошлой осенью во время нападения на дворец Приама. Юноша похлопал его по плечу и вошел внутрь ограждения; Гершом последовал за ним. Слуга принес прохладительные напитки из фруктов, сдобренные специями.

В дальнем конце ограждения Геликаон увидел худощавого темноволосого Диоса и большого Антифона. Они спорили о преимуществах возничих, которые готовились к соревнованию. Диос заметил Геликаона и, широко улыбнувшись, подошел к нему, чтобы обнять. Следом за ним подошел Антифон и пожал ему руку.

— Сейчас ты уже больше похож на себя прежнего, — заметил Диос. — Приятно это видеть.

— Но все еще немного худой, — добавил Антифон. — Кажется, я потерял больше веса, чем есть в тебе, Геликаон.

Снаружи, на ипподроме, они увидели Полита и еще двадцать судей, которые ходили по площадке и изучали землю в поисках маленьких камешков, которые могли бы отскочить от спиц колесниц и попасть в толпу.

— Он хорошо поработал, — сказал Геликаон. — Игры были превосходно организованы.

Как только судьи закончили осмотр площадки для гонок, вперед единым строем выехали колесницы, чтобы зрители могли осмотреть лошадей, составить о них свое мнение и решить, на кого ставить. Рыжеволосый царь Афин, Менестеос, возглавлял этот строй, четыре его черных мерина выглядели ухоженными и сильными. За ним ехал ликийский возничий, Суполос, а следом — микенский чемпион. Он был единственным человеком, кто надел шлем и кожаные доспехи. Все другие возницы были в простых туниках.

Геликаон осмотрел колесницы, внимательно наблюдая за поведением лошадей. Некоторые из них нервничали, поднимали головы и били копытами, другие казались спокойными. Черные мерины Менестеоса продолжали приковывать его взгляд.

— Ты делаешь ставку? — спросил Диос.

— Наверное.

— Ликиец, Суполос, был превосходен. Никогда не видел упряжку, обладающую такой скоростью.

Геликаон улыбнулся.

— Я ставлю сто золотых монет, что Менестеос и его черные мерины обойдут ликийца.

— Согласен!

Сделав полный круг, двенадцать колесниц заняли свои позиции. Скоро они понесутся к первому шесту, обозначающему поворот, обогнут его, затем устремятся ко второму шесту, чтобы сделать десять кругов. Линия старта располагалась ступенями, поэтому расстояние до первого шеста было одинаковым для всех колесниц. Менестеос занял внешнюю позицию, а ликиец Суполос — внутреннюю. Возничие натянули поводья в ожидании сигнала трубы.

Толпа замолчала.

Загремела труба.

Сорок восемь лошадей сорвались со своих мест, и начались гонки. Четыре черных мерина Менестеоса застучали копытами, идя наперерез другой упряжке и заставляя следующего возничего отклониться от прямого пути и придержать поводья. По внутренней дорожке упряжка Суполоса бросилась вперед с невероятной скоростью. Ликиец достиг первого поворота, его колесница поднялась на одном колесе, пока он придержал внутреннюю пару лошадей, а внешняя набрала скорость. Это была захватывающая демонстрация мастерства, колесо его колесницы прошло от шеста на расстоянии волоска. Менестеос мчался прямо за ним, а микенец, Аджакс, шел третьим.

Теперь толпа начала волноваться, возбуждение нарастало. Две колесницы сзади столкнулись на повороте. Воины выбежали на поле, чтобы убрать поврежденные упряжки. Оба возничих были целы.

К пятому повороту было похоже, что лавровый венок получит Суполос, но Менестеос и Аджакс правили умело и спокойно, ожидая, когда один из них совершит ошибку, которая позволит другому вырваться вперед.

Это случилось на девятом повороте. Немного недооценив расстояние, Суполос повернул слишком широко. Аджакс погнал свою упряжку, пытаясь прорваться через образовавшийся узкий проход. Суполос, быстро исправившись, попытался прижать его. Они бросились вперед бок о бок. На следующем повороте они оказались слишком близко друг от друга, и их колеса сцепились. Колесо ликийца отскочило, и его поврежденная колесница упала на заграждающие перила. Повозка разбилась, но лошади продолжали бежать. Они поволокли по земле Суполоса, туго накрутившего поводья на запястья. Столкновение заставило Аджакса сбавить скорость, Менестеос, заметив это, громко закричал, погоняя своих меринов:

— Вперед, красавцы! Вперед!

Черные мерины выскочили из-за поворота и перешли на галоп. Беспомощный Суполос оказался у них прямо на пути. Скачущий мерин перепрыгнул через несущееся вперед тело, но колесо ударило ему по шее с невероятной силой, и все в толпе тотчас поняли, что возничий погиб.

Менестеос помчался к последнему повороту впереди Аджакса и предпринял превосходный поворотный маневр. Затем он стегнул меринов, и они устремились в последнем рывке к финишу. Аджакс не смог преодолеть расстояние между ними и финишировал вторым, другие семь возничих пришли за ними следом без всяких проблем. Только тогда люди с носилками выбежали на площадку, чтобы унести тело Суполоса.

— Мне не везет! — воскликнул Диос.

— Не так, как этому ликийцу, — заметил Геликаон.

— Менестеос мог бы объехать его, — вздохнул Антифон. — Ему нужно было только натянуть поводья и отклониться от прямого пути.

— Это стоило бы ему победы, — сказал Диос.

Геликаон остался, чтобы поапплодировать, когда Менестеос получал лавровый венок, затем вместе с Гершомом прошел по дорожке с колоннами к входу на стадион. Египтянин продолжал подозрительно оглядывать толпу вокруг.

Когда они пришли, финальные соревнования по метанию копья подходили к концу. Победу одержал житель Родоса с броском невероятной дальности, но Геликаон с радостью увидел, что его старый друг Биас оказался вторым. Команда «Пенелопы» бросилась к нему, подняв его на плечи, словно победил он. Сверху Биас заметил Геликаона, помахал ему рукой и широко улыбнулся. Юноша поднял руку и улыбнулся в ответ. Его охватила печаль. «Будем ли мы оба улыбаться, когда встретимся в следующий раз?» — подумал он.

В дальнем конце стадиона было построено еще одно царское заграждение. Геликаон и Гершом пробирались через толпу, пока не оказались рядом с ним. Затем юноша остановился. Спереди были расположены два блестящих трона, на которых под расшитым золотом навесом сидели Гектор и Андромаха. Ээтион, отец девушки, худощавый мужчина с глубоко посаженными, усталыми глазами сидел справа от нее, а Приам — рядом с сыном.

Геликаон стоял, молча глядя на любимую женщину. На ней было переливающийся хитон желтого цвета длиной до лодыжек и золотой пояс. Ее длинные рыжие волосы были завязаны золотой нитью и убраны с лица с помощью золотого обруча. Красота Андромахи поразила его сердце, словно острое лезвие.

— Ты собираешься войти? — спросил Гершом.

— Нет, тебя не пустят внутрь. Мы вместе останемся здесь, — ответил Геликаон.

Египтянин засмеялся.

— Поверь мне, друг, я бы предпочел, чтобы ты вошел. Меня нервирует то, что приходится ходить с тобой, выискивая в толпе убийц. Я встречу тебя здесь, после того как Ахилл завоюет свой приз.

Геликаон глубоко вздохнул, пытаясь успокоиться, затем прошел мимо стражи и вошел в ограждение. Приам увидел его и приветственно улыбнулся. Встреча с царем напомнила Счастливчику о событиях, произошедших прошлой ночью. Одиссей ответил на насмешки Приама угрозой войны. «И в этот момент, — понял Геликаон, — мир изменился». Он вспомнил тогда видение своей жены Халисии об огне и битве, множестве кораблей в кровавом море.

Теперь его захватило ощущение нереальности происходящего. Всего в пятидесяти шагах в собственном шатре собрались цари западных земель; они наблюдали за атлетами и шутили между собой: Одиссей, Агамемнон, Идоменей, царь Афин Менестеос, который все еще не снял свой лавровый венок. Рядом с ними — Пелей из Фессалии, Нестор с Пилоса, Пелемос, правитель Родоса, высокий Агапенор из Аркадии. Эти люди покинут Трою и уплывут к себе на родину, чтобы собрать армию и вернуться. Больше не будет дружеских соревнований, состязаний за обладание лавровыми венками. Одевшись в бронзовые доспехи и взяв в руки острые мечи, они будут пытаться убить или обратить в рабство всех, кто теперь радостно наблюдает за тем, как их будущие убийцы состязаются друг с другом. Когда соревнование в беге выиграл худой микенец, толпа радостно закричала и захлопала в ладоши. Возможно, они приветствовали человека, который в один прекрасный день будет убивать здесь мужчин и насиловать их жен.

Геликаон прошел в заднюю часть шатра, где стояли слуги, готовые предложить прохладительные напитки высокопоставленным вельможам. Взяв чашу, он сделал глоток. Это была такая же смесь из фруктов и специй, которую подавали на ипподроме. Затем он увидел, как Андромаха встала со своего места и направилась к нему. Его сердце забилось быстрее, дыхание перехватило, во рту немедленно пересохло. Андромаха взяла чашу с водой у слуги, затем, не поприветствовав Геликаона, пошла обратно на свое место.

— Ты сегодня невероятно красива, — сказал Счастливчик. Она остановилась, ее зеленые глаза серьезно посмотрели на него.

— Я рада видеть, что силы возвращаются к тебе, царь Дардании.

Тон Андромахи был холодным, и, несмотря на ее физическую близость, он почувствовал, что так же далек от нее, как луна от солнца. Ему захотелось найти какие-нибудь слова, чтобы приблизиться к ней, заставить ее, по крайней мере, улыбнуться. Но он не смог ничего придумать. К ним подошел Приам. Он наклонился к Андромахе, обнял ее за талию, его широкие пальцы остановились на изгибе ее бедер. Геликаон почувствовал, как у него сводит желудок при виде такой фамильярности, и с удивлением заметил, что Андромаха спокойно принимает это.

— Как тебе сегодняшний день, дочь моя? — спросил Приам, наклонившись, чтобы поцеловать ее в волосы.

— По правде говоря, я с нетерпением жду возвращения на ферму.

— Я думаю, что ты могла бы остаться во дворце, — сказал он.

— Ты очень добр, но я устала сегодня. На ферме спокойно и прохладно, и мне там нравится.

Геликаон увидел разочарование на лице Приама. Царь перевел свой взгляд на него.

— Ты выглядишь лучше, Геликаон. Это хорошо. Ты подумал о словах Одиссея, сказанных прошлой ночью? Ты считаешь, что мне следует бояться его блошиного укуса?

— Да, я думаю, следует, — ответил ему Геликаон. — Из всех своих врагов в лице Одиссея ты выбрал самого опасного.

— Я не выбирал его, — возмутился Приам. — Он убил моего родственника. Твоего отца. Я подумал, что для тебя это может быть веской причиной ненавидеть его.

— Теперь он мой враг, — согласился юноша. — Этого достаточно, потому что я бы никогда не смог его возненавидеть.

— Я думал, что кинжал пронзил тебе грудь, а не отрезал твои яйца, — зашипел царь Трои, его светлые глаза засверкали от гнева.

Ответ Геликаона был холодным:

— Я вижу, что желание приобретать новых врагов еще не покинуло тебя. Разве уже не достаточно, дядя? Или ты хочешь, чтобы я тоже перешел в лагерь Агамемнона?

— Правда! Правда! — воскликнул Приам, заставив себя улыбнуться. — Нам не следует ссориться. Мои слова были сказаны поспешно и без всяких на то оснований.

Погладив напоследок талию Андромахи, он пошел обратно на свое место, чтобы наблюдать за Играми.

Девушка подняла чашу с водой и сделала глоток. Затем она посмотрела на Геликаона.

— Вы действительно теперь враги с Одиссеем? — спросила она.

— У нас не было выбора, — сказал он, — но я очень его люблю.

— Он будет страшным врагом, — тихо заметила она.

— Конечно. Агамемнон кровожаден и жаден. А Одиссей — мыслитель и стратег. Война, которую он принесет нам, будет во много раз ужасней, чем то, что мог сотворить Агамемнон.

— Я разговаривала с Гекубой перед ее смертью. Она сказала, что царь Итаки представляет для Трои угрозу. Я не поверила в это. Когда ты вернешься в Дарданию?

— Завтра, после того как завершатся Игры. Если у Агамемнона нет других планов. Микенские шпионы ходят кругами вокруг моего дворца. Скоро, наверное, придут и убийцы.

Она побледнела, в ее глазах появился страх.

— Зачем ты говоришь мне это? Он наклонился к ней:

— Чтобы увидеть беспокойство в твоих глазах. Мы признались в любви друг другу, Андромаха. Судьба распорядилась так, что мы не можем быть вместе, но любовь не умерла — по крайней мере, во мне. А ты холодна, и я не знаю причин этого.

— Неприлично говорить о любви в день моей свадьбы, — сказала она, и ему показалось, что он услышал печаль в ее голосе. — Я знаю, что скрыто в моем сердце. Я знаю, о чем кричит моя душа. Но я также знаю, что не могу иметь того, что хочу, и мысли об этом, разговоры об этом не облегчат мою боль. Возвращайся домой к своей жене, Геликаон, а я вернусь к своему мужу.