Грозовой щит Геммел Дэвид
— О! Он также превосходный бегун.
— Леукон — наш кулачный боец, Банокл. И вспомни, что последний раз, когда я тебя видел в кулачном бою, ты лежал на спине, закрыв голову руками.
— Правда, — согласился великан. — Но там было пятеро твоих парней, и я говорил тебе, что хотел только перевести дыхание.
Одиссей улыбнулся.
— В Трое соберутся великие бойцы. На самом деле великие. Я не могу выставить человека, который, возможно, опозорит Итаку.
— А я и не опозорю! Я превосходный боец.
— Ты великий воин, Банокл. Я это видел сегодня. Но кулачный бой — это совсем другое.
— Я могу бы победить Леукона, — уверенно заявил великан. Одиссей посмотрел в его глаза.
— Кажется, тебя не волнуют события этого дня.
— Что ты имеешь в виду?
— Ты только что участвовал в битве, а сейчас тебя окружают мертвецы, которые лежат на палубе, омытой кровью. Как ты можешь думать о Свадебных Играх?
— Ну… битва закончилась, не так ли? Нет смысла думать об этом. Мы все сделали хорошо. Мы сражались.
— Да, мы сражались.
— Всегда неплохо выиграть бой, не имея преимуществ, — заметил великан. — И мне понравилось, как ты сражался. Некоторые бойцы — такие, как Каллиадес, — всегда стараются оставаться хладнокровными. Я предпочитаю свой собственный стиль — яростной собаки. Броситься вперед, крича, разя и побеждая всех, кто в поле досягаемости. Немногие захотят сражаться против яростной собаки.
— Ты говоришь мне, что я сражаюсь, как яростная собака? — спросил царь Итаки.
— Это похвала, — радостно сказал Банокл, изменив тон. Одиссей внезапно улыбнулся. На этого человека было невозможно обидеться.
— Я сделаю вот что, — вздохнул он. — Сегодня у нас будет Поминальный пир в честь наших погибших друзей. Мы будем воздавать им почести и поднимать бокалы за их благополучное путешествие до Елисейских полей. У нас недостаточно людей, чтобы устроить Игры в память о них. Но, если Леукон согласится, вы с ним сможете сразиться в честь покинувших нас.
— Чудесно, — на лице Банокла появилась счастливая улыбка. — И если я стану победителем, мы сможем представлять Итаку в Трое?
— Сможете, — согласился Одиссей.
Он наблюдал за тем, как великан удалился легкой походкой. «Он живет больше сердцем, чем головой», — подумал царь Итаки. Оглядев палубу, он заметил Леукона и подозвал его. Одиссей коротко рассказал ему о предложении великана. Леукон пожал плечами.
— Ты хочешь, чтобы я сразился с ним?
— Да.
— Хорошо.
— Он говорит, что сможет одолеть тебя. Моряк бросил взгляд на Банокла.
— Его радиус действия короче моего, а это означает, что он получит больше ударов. У него хорошая шея и сильные руки. Подбородок выглядит крепким. У него есть все признаки хорошего бойца. Да, это будет неплохая тренировка.
После того как Леукон ушел, на Одиссея нахлынула новая волна усталости. Ему захотелось лечь на палубу и поспать, но он почувствовал укол совести: «Какой пример ты подашь своим людям, если будешь спать, пока они работают?»
«Черт побери эти примеры, — сказал он себе. — Я — царь. Я поступаю так, как мне хочется». С этой мыслью он вытянулся, подложив руки под голову, и заснул.
Ближе к полудню исчезли последние облака, и небо засияло ярко-голубым светом. Не было ветра, и наступила жара. Часть старого паруса подняли, чтобы создать навес с левой стороны кормы «Пенелопы». Нестор, его сыновья и Идоменей сидели здесь.
Пирия перешла на нос и смотрела на голубую воду. Внезапно девушка почувствовала острую боль внизу тела, такую сильную, что она чуть не закричала. Она закрыла глаза, пытаясь выровнять дыхание и побороть боль. Все это время — после того жестокого нападения на нее — боль не исчезала. Она просто уходила и возвращалась вновь, лишая ее силы.
«Прошло всего несколько дней, — говорила себе девушка. — Я приду в себя. Они не сломают меня. Я — Каллиопа, и я сильней, чем ненависть любого мужчины». Но сегодня боль была еще хуже, чем прежде, и это испугало ее.
Открыв глаза, Пирия попыталась сосредоточиться на голубизне моря, которая искрилась от солнечных лучей. Море было таким спокойным, что теперь утренние события казались просто сном. Она убивала мужчин, посылая острые стрелы, чтобы пронзить их плоть, после того как они поступили с ней. Девушка думала, что убийство пиратов собственными руками принесет ей удовлетворение. Но где оно? Где радость от мести? Пирия даже почувствовала небольшую печаль из-за смерти юного Деметриоса. Он не разговаривал с ней, но она наблюдала за его поведением с товарищами, видела его скромность и поняла, что он чувствует себя неловко в компании бывалых моряков. Девушка не видела, как он умер, но была свидетелем того, как его тело положили рядом с телами еще семи погибших товарищей. После смерти он еще больше был похож на ребенка, на его лице застыло выражение невероятного испуга.
«Не жалей его! — закричал темный голос ее страхов. — Он был мужчиной, и зло его пола проявило бы себя, когда он стал бы старше. Не сочувствуй никому из них! Они все подлые».
«Не все они», — подумала девушка. Есть Каллиадес.
«Он такой же! Ты увидишь! Его добрые слова скрывают такую же жестокую душу, ту же необходимость управлять и обладать. Не доверяй ему, глупая девчонка».
Она увидела, как он идет к ней, и двойное проклятие ее желания и страха охватило ее: «Он мой друг — он предаст тебя».
Каллиадес приветливо улыбнулся, затем посмотрел на воду, словно ища что-то. Она повернулась, чтобы облокотиться на бортик, и боль немного отступила. От облегчения у нее на глазах чуть не выступили слезы. Молодой микенец прикрыл глаза рукой и продолжал изучать море. Выражение его лица было серьезным, ей снова показалось, что в нем не было и намека на жестокость.
— Ты не похож на воина, — сказала Пирия; эти слова вылетели у нее, прежде чем она успела остановить себя.
— Это комплимент или оскорбление?
— Просто наблюдение, — ответила девушка.
— Мерионес впечатлен твоим умением обращаться с луком. Я полагаю, он не ожидал, что ты тоже окажешься воином. Но, очевидно, Одиссей догадывался.
— Проницательный человек, — кивнула она. Каллиадес засмеялся.
— Может, он и проницательный человек, но с ним страшно сражаться рядом. Он дважды чуть не отрезал мне ухо. Я думаю, что потратил больше времени, чтобы избежать его неистовых ударов, чем сражаясь с пиратами.
Он замолчал на секунду, и она посмотрела на него.
— Я почувствовал гордость, когда Мерионес похвалил тебя, — сказал он.
Темный голос в ее голове победоносно закричал: «Ты видишь! Он гордится тобой. Он хочет обладать тобой». Ее охватила ярость.
— Какое ты имеешь право гордиться мной? — закричала она. — Я не твоя лошадь, которая победила в соревнованиях!
— Я не это имел в виду. Я просто… — он посмотрел вниз, и его лицо изменилось. — У тебя идет кровь, — сказал микенец. — Ты ранена?
Пирия почувствовала, как струя крови побежала по внутренней стороне ее бедер. Морской ветер поднял ее разорванную тунику. Ее пронзила боль, почти невыносимая. «Ты ранена? Глупый, глупый мужчина. Мое тело измучено и покалечено, моя плоть разбита и покрыта синяками. Мое сердце и душа изранены и осквернены. Ты ранена?».
Горечь от надругательства вылилась из нее, словно река, которая вышла из берегов. Ее глаза наполнились слезами, а зрение затуманилось. Фигура, стоящая перед ней, больше не была Каллиадесом. В этот момент он стал отцом, которого она любила и который предал ее, братом, которого она обожала и который отверг ее с презрением. Ненависть и отчаяние боролись в ней.
Злые слова вылились из нее стремительным потоком:
— Ты думаешь, я не знаю, кто ты на самом деле? — закричала она. — Твои нежные слова — ложь! Твоя дружба — ложь! Ты хочешь того же, чего хотят все мужчины. Я вижу это по твоим глазам. Ну, давай. Набросься на меня с кулаками, кусай мою плоть, сжимай пальцами мое горло и души. Затем ты сможешь отойти в сторону и сказать: «Смотри, что ты наделала, шлюха!»
Ее дыхание стало прерывистым, и девушка попятилась от него. В последовавшем за ее словами молчании она поняла, что вспышка ее гнева была замечена, что моряки смотрят на нее. Каллиадес остался на своем месте, а когда заговорил, его слова были спокойными, а тон примирительным:
— Прости, Пирия. Я… оставлю тебя ненадолго. Мы можем… поговорить позже, если захочешь. Или нет.
Боль снова отступила. Девушка увидела, как он отвернулся. Внезапно испугавшись того, что она останется на носу одна, когда все эти мужчины смотрят на нее, Пирия окликнула его.
— Не уходи, — сказала она упавшим голосом. — Прости…
Он остановился, и она увидела, что молодой воин заметил интерес команды к их разговору. Тогда микенец вернулся и встал между ней и любопытными взглядами моряков.
— Это я должен просить прощения. Прости за все, что ты пережила, — мягко сказал он. — Я никогда не причиню тебе вреда, Пирия. Никогда не сделаю больно. Постарайся запомнить это.
Девушка подняла глаза.
— Ты влюблен в меня, Каллиадес?
Этот вопрос сорвался с ее губ, прежде чем она успела подумать. Пирия молча проклинала свою глупость. В любом случае ей не хотелось слышать ответ.
Молодой воин посмотрел ей в глаза, и она почувствовала силу его взгляда.
— Мои чувства принадлежат только мне, — ответил он наконец. — Все, что я знаю, — ты плывешь в Трою, чтобы встретиться с человеком, которого действительно любишь. Если ты позволишь мне, я прослежу, чтобы ты добралась туда в безопасности.
— Я никогда не смогла бы полюбить мужчину так, как ему бы хотелось. Ты понимаешь это?
— Разве я просил тебя любить меня? — поинтересовался Каллиадес.
— Нет.
— Тогда проблемы нет.
Он заметил движение в воде и отвернулся.
— Смотри туда! — закричал микенец, показывая на правый борт. Три дельфина серо-голубого цвета с гладкими телами прыгали и плыли по волнам.
— Мне всегда нравилось наблюдать за ними, — улыбнулся он. Это была неловкая попытка сменить тему, но она была благодарна ему за это.
— Они очень красивые, — согласилась девушка, затем посмотрела на него, желая показать, что доверяет ему. — Мое настоящее имя — Каллиопа.
Микенец улыбнулся.
— У нас прекрасные имена, — заметил он. — «Прекрасный голос» и «Скрытая красота». Твой голос приятен на слух. А мое имя оправдывает себя с каждым новым шрамом. — Он замолчал. — Я думаю, что твое имя должно оставаться в секрете?
— Да.
— Спасибо за то, что доверяешь мне. Я не предам тебя.
— Я знаю это, Каллиадес. Ты — первый мужчина, о котором я могу сказать такое.
Они стояли и непринужденно молчали, наблюдая за дельфинами и слушая удары весел о воду, медленный, ленивый скрип обшивки. Банокл присоединился к ним. На нем все еще были тяжелые доспехи, а лицо было испачкано кровью.
— Мы все снова друзья? — спросил он.
— Мы друзья, — улыбнулась Пирия.
— Хорошо, потому что у меня есть новости! — великан усмехнулся Каллиадесу. — Мы сможем участвовать в Играх, устроенных в Трое в честь свадьбы Гектора. Там будут соревнования по борьбе, бегу, кулачный бой, гонки на колесницах. Там будет турнир лучников и состязание по метанию копья. Я собираюсь участвовать в кулачных боях, и при хороших ставках мы сможем пожить какое-то время довольно неплохо. Может, даже купить… несколько… несколько, — он посмотрел на девушку и прочистил горло, — несколько лошадей. Ну, что ты думаешь?
— Хороший план, — кивнул Каллиадес. — С небольшими изъянами. Во-первых, мы не представляем ни народ, ни город. Во-вторых, последний раз мы были в Трое в качестве захватчиков, и нам, возможно, просто будут не рады. В-третьих — и это, я думаю, самое важное — ты скандалист, который не добрался до финала соревнования, чтобы встретиться с лучшими бойцами в нашем отряде из пятидесяти человек. Насколько я помню, Эрутрос победил тебя.
— Все правильно, — нехотя признал Банокл, — возможно, я не стану чемпионом, но я завоюю несколько наград. Поэтому мы все же могли бы заработать немного золота. А как насчет соревнования в беге? Бегал ли кто-нибудь быстрее тебя в нашем отряде?
— Нет, но опять-таки там было всего пятьдесят человек. — Каллиадес вздохнул. — Я согласен, что мы могли бы принять участие в Играх. Но кого мы будем представлять?
— Ага! Я позаботился об этом, — радостно воскликнул великан. — Я спросил Одиссея, не сможем ли мы представлять Итаку.
— И он согласился? — удивился молодой воин.
— Не совсем. Он объяснил, что Леукон представляет Итаку в кулачном бое, что он лучший боец в команде. Он сказал, что я смогу выступать от Итаки, если одолею Леукона сегодня вечером на Поминальном пире.
— А что Леукон думает об этом? Банокл широко улыбнулся.
— Счастлив, как свинья, оказавшаяся в дерьме. Он говорит, что не возражает попрактиковаться в бое. Очевидно, больше никто в команде с ним тренироваться не хочет.
— Ты думал, с чего бы это?
— Конечно. Я полагаю, потому что он наносит удары, как брыкающаяся лошадь.
— И это тебя не беспокоит? — вмешалась Пирия.
— Меня и раньше била лошадь. Я встал. Я всегда поднимаюсь. Когда я одержу победу над Леуконом, ты согласишься участвовать со мной в Играх?
Каллиадес посмотрел на Пирию, девушка улыбалась.
— Что ты думаешь? — спросил он ее.
Девушка посмотрела туда, где сидел Леукон, затем перевела взгляд на Банокла.
— Я думаю, что лошадь, о которой ты рассказываешь, должно быть, ударила тебя по голове, — заметила она.
Одиссей наблюдал за тем, как три его пассажира разговаривают на носу. Женщина, Пирия, была теперь спокойней и даже улыбалась. Редкое зрелище. Он вспомнил свои посещения дворца ее отца. Тогда она была моложе и более замкнутой, ее лицо всегда было серьезным, а серые глаза полны сомнений и подозрений.
— Кто она? — спросил Идоменей. Одиссей пожал плечами.
— Просто девушка, захваченная пиратами. Они изнасиловали ее. Каллиадес и его друг украли ее у них.
— Они получат за нее не слишком большую цену. Слишком дерзкая. Любого раба, который бы так разговаривал со мной, я бы выпорол.
— Они не собираются продавать ее или оставлять себе.
— Тогда зачем они ее украли?
— Зачем, в самом деле? — усмехнулся царь Итаки. Перейдя к перилам на правом борту, Одиссей наклонился и понаблюдал за ходом судна. Поднялся ветер, и Горбатая гора теперь уже была недалеко. Можно было разглядеть длинный пляж Лука Аполлона в форме полумесяца. Там уже причалило несколько кораблей.
Каллиадес покинул нос и прошел по центральной палубе.
— Мы можем поговорить, царь Одиссей? — спросил он.
— Слова ничего не стоят, — ответил царь Итаки.
— Твой человек, Леукон, опытный кулачный боец?
— Да.
— А Банокл нет, — сказал микенец. — У него большое сердце и безграничная смелость.
— Тогда Леукон свалит его, словно дерево.
— Нет, царь Одиссей. Леукон повалит его, а Банокл встанет, чтобы напасть снова. Он будет продолжать вставать, пока будет биться его сердце. Он будет продолжать сражаться, пока его не покалечат или пока он не умрет. Таков его характер.
— Я так понимаю, что ты говоришь мне это по какой-то причине.
— Я говорю это, потому что может показаться забавным позволить Баноклу верить, что он мог бы представлять Итаку. Но это будет не так уж весело, если ты не получаешь удовольствия от крови и страданий.
— Твой человек попросил меня об этом, — напомнил ему Одиссей. — Его судьба в его собственных руках. Если он захочет отказаться от поединка, я не буду думать о нем хуже.
Идоменей, который слушал их разговор все это время, вышел из-под навеса и присоединился к ним.
— У тебя прекрасный меч, — сказал он Каллиадесу. — Можно, я посмотрю его?
Молодой воин вытащил оружие, перевернул его рукояткой вперед и протянул критскому царю. Верхняя часть рукоятки была сделана в виде бронзовой головы льва, а сама рукоятка — обтянута кожей, лезвие было острым и надежным.
— Хороший баланс, — заметил Идоменей. — Этот меч сделан хорошим мастером. Он не подведет в бою.
— Этот меч принадлежал Аргуриосу, — сказал Каллиадес. — Оружие, о котором нежно заботились.
— Ты думал о том, чтобы продать его?
— Нет.
— За меч героя я хорошо заплачу золотом.
— Я никогда не продам его, — заявил микенец.
— Жаль, — вздохнул Идоменей, возвращая оружие. Это предложение заставило Одиссея почувствовать себя неловко, потому что он увидел жадный блеск в глазах критского царя.
— Поединок, — сказал царь Итаки, — состоится по Олимпийским правилам. Как только бойца собьют с ног пять раз, я объявлю его противника победителем.
— Благодарю тебя, царь Одиссей, — кивнул Каллиадес.
Глава 10
Молот Гефеста
Солнце уже садилось, когда «Пенелопа» причалила к берегу. Горело несколько костров, на которых готовилась пища. Команда отправилась собирать дрова, чтобы зажечь огромный погребальный костер, на котором можно было положить восемь тел их мертвых товарищей.
Еще три торговых судна причалили к Луку Аполлона, и их команды наблюдали за тем, как моряки «Пенелопы» собрались вокруг погребального костра. Одиссей говорил о мертвых моряках, об их верности и смелости, затем он обратился к великому богу Зевсу, прося, чтобы он направил их души по Темной дороге. На погребальный костер вылили огромную амфору масла. Четыре человека направились от ближайшего костра к Одиссею. Они оказались путешествующими певцами, которые направлялись в Трою. Музыканты предложили устроить представление «Песнь по покинувшим». Царь Итаки поблагодарил их и отошел, чтобы сесть вместе со своей командой. У двоих музыкантов были кифары, а третий держал бубен из темного дерева, отделанного бронзовыми полосками. У четвертого не было инструментов. Он был старше остальных, и в его аккуратно подстриженной бороде сверкали серебряные пряди.
Как только все замолчали, музыканты начали свое представление. Кифары заиграли чистую и приятную мелодию. Худой, рыжеволосый человек ударил кончиками пальцев правой руки по бубну и начал выстукивать медленный, настойчивый ритм. Голос седого певца зазвучал над музыкой кифар сильно и красиво.
Команда сидела и слушала знакомую мелодию «Песни погибших», но мастерство музыкантов казалось таким необычным, созданным исключительно для этой ночи, что всех присутствующих тронуло представление. Некоторые моряки плакали. Когда песня закончилась, Одиссей подошел к музыкантам, поблагодарил их и протянул каждому по серебряной монете.
Затем он зажег погребальный костер. Пропитанное маслом дерево тотчас загорелось, и пламя было таким ярким, что морякам пришлось отойти подальше от него. Большинство членов команды стояли молча, когда костер озарил берег. Каждый из них был погружен в свои воспоминания. Остальные моряки с перевязанными ранами сидели на песке.
Наконец Одиссей подошел туда, где на берегу стояли Каллиадес, Банокл и Пирия.
— Ты уверен, что хочешь это сделать? — спросил он Банокла. — Я однажды видел, как Леукон ударил по отделанному бронзой щиту и расколол его прямо посередине.
— А щит ударил его в ответ? — усмехнулся великан. Царь Итаки засмеялся.
— Нет, — сказал он, — не ударил.
Он долго и пристально смотрел на Банокла.
— У тебя подходящая фигура для кулачного бойца, твой друг говорит, что у тебя есть сердце. Я наблюдал, как ты двигаешься, вся твоя сила заключается в верхней части туловища. Хороший боец бьет с плеча, а великий — с пяток. Банокл засмеялся.
— Это еще одна история. Кулаки в ногах.
— Нет, парень. Это простая истина. Великий боец поворачивается всем телом, вкладывая весь свой вес в удар. Леукон — великий боец. Я надеюсь, что он доберется до финала в Трое и принесет еще больше славы «Пенелопе» и Итаке. Поэтому никто не подумает о тебе плохо, если ты решишь не сражаться против него.
— Почему я должен так поступать? — спросил великан, поглаживая свою густую светловолосую бороду. Он сжал кулак. — Я назову его Молотом Гефеста! — с гордостью воскликнул Банокл. — Принесите мне щит, и я сломаю его пополам.
Одиссей перевел свой взгляд на Каллиадеса, затем покачал головой и ушел.
— Он пытался пошатнуть мою уверенность в себе, — сказал великан. — А ты знаешь, что уверенность в собственных силах — это все для бойца.
— Ну, у тебя с ней все в порядке.
— Это правда. Но ты веришь в меня? Каллиадес положил руку на широкое плечо друга.
— Я всегда верил в тебя, друг мой. Я знаю, что, если даже боги выстроятся против меня, ты будешь на моей стороне. Так когда состоится эта схватка?
— Одиссей сказал, что это будет после того, как сюда прибудет «Ксантос». Он говорит, что Гектору не понравится, если он пропустит хороший кулачный бой, — Банокл понизил голос, хотя поблизости никого не было: — Ты думаешь, он вспомнит нас по Трое? Я никогда не забуду, как этот огромный ублюдок обрушился на наших мальчиков, словно на детей. Единственная вещь, которой я испугался за всю свою жизнь — это атака Гектора. Я не стану это от тебя скрывать. Хотя если ты расскажешь об этом кому-нибудь еще, я назову тебя лжецом.
— Я не стану об этом болтать. Я почувствовал то же самое. На какое-то время я почти поверил, что это сам бог войны.
Вечерний ветер был холодным, и Каллиадес, Банокл и Пирия отошли от берега под деревья, где собрали сухие ветки. Вернувшись к камням, молодой воин разжег маленький костер. Пирия сидела тихо, прислонившись спиной к валуну. Где-то поблизости музыканты запели у другого костра. Это была старая песня о любви и потере. Каллиадес вздрогнул от холода и накинул на плечи плащ.
Когда последние лучи солнца погасли на небе, он увидел, как вдалеке показался «Ксантос». Парус с огромной черной лошадью свернули, два ряда весел медленно работали, направляя корабль к берегу. Банокл растянулся на песке и заснул у огня. Пирия наблюдала за огромным кораблем. Когда он подошел ближе к берегу, можно было разглядеть моряков. Нос судна вонзился в песок.
Тяжелые камни, привязанные к толстым канатам, полетели с кормы в воду — это было сделано для того, чтобы удержать заднюю часть судна на месте. Затем команда начала высаживаться. Каллиадес увидел, что Гектор перебрался через перила на носу и спрыгнул на берег. Одиссей подошел к нему, и двое мужчин обнялись. Гектор также тепло поприветствовал Нестора и двух его сыновей. Затем он быстро обменялся рукопожатием с Идоменеем. Даже со своего места, издалека, молодой воин мог сказать, что между Гектором и царем Крита нет особой симпатии. Это было неудивительно. Даже Каллиадес, который не был допущен на советы царей и полководцев, знал о приближающейся войне между Троей и армией Микен и их союзников. Идоменей был родственником Агамемнона и разрешил построить две микенских крепости на острове Крит. Неудивительно, что Гектор холодно его поприветствовал.
Микенец вернулся мыслями к нападению на Трою, которое произошло прошлой осенью. Предатели открыли им великие ворота, и Каллиадес вспомнил высокие стены и узкие улочки, находящиеся за ними. Если армии придется брать эти стены, потери будут большие. Внутри города улицы можно было защищать, и за каждый шаг придется платить кровью. И еще там была крепость Приама с высокими стенами и крепкими воротами. Микенцев убедили, что троянцы — неумелые воины. Это было ложью. Личная охрана царя Приама — две сотни людей, известных как Царские орлы, — показала себя жестокими и смелыми воинами, опытными и выносливыми. А когда прибыли троянские воины, они сражались с таким упорством же, как и микенские.
Агамемнон решил разграбить Трою и заполучить ее легендарное богатство. Чтобы сделать это, нужна огромная армия. Каллиадес знал, что для этого понадобится участие всех царей материка и других стран.
— О чем ты думаешь? — тихо спросила Пирия.
— Ни о чем важном, — солгал он.
Казалось, она приняла ответ и посмотрела на спящего Банокла.
— Он не выглядит обеспокоенным предстоящим поединком.
— Он не из тех, кто о чем-то беспокоится, — улыбнулся микенец. — Он не размышляет о прошлом и не боится будущего. Для Банокла существует только настоящее.
— Хотела бы я быть на него похожей. Прошлое цепляется за меня, а будущее страшит меня. Какое-то время я знала, где нахожусь, и была довольна своей жизнью. Это продлилось недолго.
— Тогда сегодня мы будем как Банокл, — предложил он. — Мы сыты и сидим в безопасности у огня. Светят звезды, и нам не грозит опасность. Давай наслаждаться этим моментом, пока он длится.
Великан начал просыпаться, когда Каллиадес не слишком нежно толкнул его своей обутой в сандалии ногой по ребрам.
— Что такое? — спросил он сонно.
— Это на случай, если ты забыл, что должен сражаться с Леуконом, — сказал молодой воин. Банокл усмехнулся и сел.
— Жаль, что мне нечего поставить, — вздохнул великан. — Неправильно устраивать бой без ставок.
Поднявшись на ноги, он заметил Пирию, сидящую в тени скалы. Она не была в его вкусе, но, казалось, прошла вечность с тех пор, как он получал удовольствие от общения с женщиной. Он улыбнулся ей, девушка бросила в ответ ему хмурый взгляд. «Наверное, она ведьма, — подумал великан, — и знает, о чем я думаю». Он виновато отвел взгляд. У костра «Пенелопы» Банокл заметил Леукона, который закинул руки за голову и поворачивал тело из стороны в сторону.
— По крайней мере, он похож на бойца, — заметил великан.
— Я думаю, что нужно поверить в это, — сказал Каллиадес, вставая рядом с ним. — У него удар дальше, чем у тебя. Лучше всего кидаться под его длинные руки и хватать за тело. Сражайся в близком бою.
— Хороший совет, — одобрил Банокл. — Но нужна ставка.
— У нас нет ничего, что мы могли бы поставить. Все, что я получил у Арелоса, я отдал за наш проезд Одиссею.
— Я мог бы поставить свои доспехи.
— Просто сосредоточься на бое.
— Тогда начнем! — воскликнул Банокл. — Я мог бы убить за кувшин вина.
Двое мужчин вместе пошли туда, где у большого костра расположилась команда «Пенелопы». Банокл увидел троянца Гектора, который сидел рядом с Одиссеем. Он не выглядел таким устрашающим в эту спокойную весеннюю ночь, но у великана скрутило желудок при воспоминании о его появлении во время битвы в Трое. Тогда он выглядел непобедимым.
Одиссей встал на ноги и подошел к ним, подозвав Леукона. Идоменей присоединился к ним На нем были сверкающие доспехи, отделанные золотом и серебром. Они искрились в свете огня.
— Может, мы заключим дружеское пари? — предложил Идоменей.
— Я уже говорил об этом, — сказал Банокл. — Но у нас ничего нет. Кроме моих доспехов.
— У твоего друга есть меч, — возразил царь Крита. — Я ставлю против него мои собственные доспехи.
— Отлично! — воскликнул великан. — Меч, Каллиадес. Мы забыли о нем.
— Да, мы забыли, — молодой воин холодно посмотрел на Идоменея. Банокл увидел, что Одиссей тоже выглядит обеспокоенным. Это было странно. У Каллиадеса был шанс выиграть знаменитые доспехи, а он был недоволен. Банокл помрачнел.
— Ты веришь в меня? — спросил он.
— Всегда, — ответил его друг. — Вот меч, — сказал он царю Крита.
Одиссей вышел вперед.
— В этом поединке мы будем следовать правилам Олимпийских игр, — объяснил он. — Вы их знаете?
— Да, — кивнул Банокл, который понятия не имел, о чем говорит царь Итаки.
— Наверное, их нужно объяснить, — быстро вмешался Каллиадес.
— Во время поединка пользоваться только руками. Никакого захвата, дерганья, ударов головой, ногами или укусов. Только кулаки.
— Фу! — фыркнул великан. — В чем тут умение? Удары головой — это часть искусства кулачного боя.
— О, я, очевидно, выразился не очень ясно, — любезно добавил Одиссей. — Давайте еще раз. Если ты нарушишь эти правила, я размозжу твои руки и ноги топором и оставлю гнить на этом пляже. — Он наклонился ближе. — Не усмехайся, полоумный. Посмотри в мои глаза и скажи, шучу ли я.
Банокл посмотрел в злые глаза царя Итаки. Это человек не шутил.
— Хорошо, — согласился он. — Никаких ударов головой.
— Укусов, захватов, ударов ногами и подвохов.
— Вы не упоминали о подвохах, — заметил Банокл с усмешкой.
— Я говорю об этом сейчас. Когда один из борцов падает с ног, его противник отходит в сторону. Упавший должен подняться и коснуться копья, которое будет воткнуто в песок. Если он не захочет продолжать, то ему нужно выдернуть копье и бросить его на землю.
— А если он будет без сознания? — спросил великан с невинным видом.
— Во имя богов, буйвол наступил тебе на голову, когда ты был ребенком?
— Это важный вопрос, — возразил микенец. — Если он без сознания, то не может коснуться копья, правда?
— Если он без сознания, то проиграл, идиот!
— Нужно было просто объяснить это, — добродушно заметил Банокл.
— Человек, которого первым свалят с ног пять раз, будет считаться проигравшим, — продолжил Одиссей. — Все понятно?
— Да, — подтвердил великан. — Когда начнем?
Читать бесплатно другие книги:
