Двери в полночь Оттом Дина
— Почему они не приходят?
Он тихо вздохнул и накрыл мою бледную как мел руку своей ладонью, покрытой мягкой рыжеватой шерстью:
— Поверь мне, маленькая, так лучше для тебя.
— Чем?
Он снова вздохнул:
— Я не имею права рассказывать, прости.
Я кивнула, стараясь проглотить комок обиды в горле, и снова уткнулась в подушку.
Так или иначе, но прошло и это время. И когда Борменталь вновь пришел проведать меня, я успела вскочить с кровати раньше, чем за ним закрылась дверь. Он удовлетворенно хмыкнул, но все равно отказался меня отпускать. В следующий раз я спрыгнула ему на спину со шкафа, поставленного мне в палату. Поправив съехавшие набок очки и дернув коротким, немного собачьим носом, доктор согласился передать решение о моей выписке Оскару и Шефу.
Как ни странно, согласие я получила довольно быстро. Прошло буквально два дня, маленький доктор вошел ко мне в палату с небольшой бумажкой в руках. Я отложила журнал, который со скуки кромсала, пытаясь составить письмо о выкупе из обрезков слов, и внимательно на него посмотрела.
Борменталь опустил глаза в бумажку и снова перечитал ее.
— Ну что, поздравляю, тебя выпускают.
— В чем подвох? — Я оттолкнулась от подушки и перекатилась вперед, оперевшись о руки.
— Да ни в чем, — он пожал плечами, — ну терапия тебе назначена.
— Терапия?
— Да, восстановительная, — Борменталь поправил сползшие очки и присел на край моей кровати, — так всегда бывает после серьезных ранений.
— И кто ее назначил?
— Шеферель.
— Хм. И кто будет ее вести?
— Шеферель.
С тихим смехом я откинулась обратно на подушку. Все возвращалось на круги своя.
Сказать, что я была рада его видеть, — это не сказать ничего. Такой бури эмоций я даже сама от себя не ожидала. Из больничного крыла меня выписали в тот же день, когда начиналась и «терапия», так что я даже не успела заехать домой. И вот теперь, когда я открыла дверь кабинета Шефа, он, как и раньше, сидел на краешке стола, протягивая мне кружку, над которой медленно млел пар:
— Кофе?
Мне показалось, что я не видела его лет сто как минимум. И эти интонации, эта вопросительно поднятая бровь, даже его кабинет, в котором ничего не изменилось с моего первого визита, — все вдруг показалось мне таким родным, таким… желанным, что я сама не поняла, как преодолела расстояние до стола и повисла у него на шее.
— Ого.
От Шефа пахло ветром и морем, и мне на мгновение показалось, что я стою на краю обрыва и вот сейчас прыгну в пустоту, отдаваясь воздушным потокам.
— Да, Чирик, терапия тебе необходима, — он говорил насмешливо, но одной рукой все же приобнял меня в ответ, и я почуяла в этом жесте искренность — а остальное неважно.
Я отстранилась, нашла свое любимое кресло и с наслаждением в него плюхнулась. Шеф смотрел на меня одновременно довольно и подозрительно.
— Чего это ты такая стала радушная? — Я пожала плечами. — Надо было давно тебя ножиком пырнуть.
Я фыркнула, принимая наконец из его рук чашку кофе.
— Кстати, а где Оскар?
Как я ни старалась, небрежности в тоне мне не хватило. То ли дыхание сбилось на «Оскар», то ли я просто не сумела сдержать напряжения, и дрогнули руки. Не знаю, но Шеф сразу подобрался и стянул губы в прямую линию:
— Занят.
Я посмотрела на Шефа, он — на меня. Мы оба знали, что он врет, только я не знала, почему. Прошла минута, другая…
— Почему вы не приходили? — Мой голос прозвучал неожиданно хрипло.
Шеф встал со стола, глянул на меня неожиданно жестко — ни за что не скажешь, что только что мы радостно обнимались, — и потянулся за сигаретами.
— Потому что так было лучше. Для тебя. И хватит вопросов.
— Ну почему?! — Я поставила чашку на стол так резко, что кофе из нее выплеснулся на стол. — Почему хватит?! Я просто хочу правды!
— Правды? — Шеф сделал шаг вперед, нависнув надо мной: — О'кей, будет тебе правда. Ты уже не маленькая девочка, что я тебя, в самом деле, оберегаю!
Он наклонился так близко, что я видела, как в его зрачках отражаются лампочки на потолке:
— Оскар не хочет тебя видеть. Ясно?
Наверное, так же почувствовала себя жена Лота, когда оглянулась на горящий город и обратилась в соляной столб. Несколько мгновений я просидела, не двигаясь, потом кое-как вздохнула:
— Поч… — Я попыталась втянуть воздух. — Почему?
Он помолчал пару секунд и буквально выплюнул:
— Не знаю.
Я кивнула, рассеянно шаря взглядом по полу. В ногах появилось странное ощущение, что если я прямо сейчас не уйду, то их сведет судорогой, — и я вылетела из кабинета, едва касаясь пола.
Надо было съездить к матери — она думала, что я в срочной длительной командировке, — но не было сил делать вид, что все нормально, так что я ограничилась звонком. Голос у нее был немного сонный:
— Чирик? Ты чего среди ночи?
— Ой, ночь уже, да? — Я запоздало глянула на часы. Было почти два. — Прости, я с этой работой совсем запуталась когда у нас что. Спи, я днем позвоню. Если соображу, когда у нас день, — я вымученно засмеялась.
— Да ладно уже, — кажется, мама улыбнулась, — чего хотела?
— Да просто спросить, как твои дела. А то давно не разговаривали.
Она на мгновение замолчала, видимо перебирая в уме происшествия последних дней.
— Да все нормально, ничего особенного не происходит в моей старушечьей жизни.
— Я заеду, — я снова улыбнулась, уже искренне, — как будет окно в работе. А то только вернулась, надо кучу рапортов писать.
— Буду ждать. Спокойной ночи.
Все было смазанным и едва различимым, а фигуры двигались странно. Будто только что были там и уже где-то в другом месте. Она пытается уследить за их движением, но голова двигается невыносимо медленно, и она видит только размытые образы. Ей легко и приятно, будто она наконец-то на своем месте. Легкое беспокойство не выходит за пределы допустимого, и она невольно улыбается. Все хорошо, все спокойно.
Горячая волна врывается в ее сознание, сметая все на своем пути и полностью занимая ее мозг. Она пытается как-то отодвинуть ее, вернув себе ясность сознания, и инстинктивно мотает головой. В мозгу начинает потихоньку проясняться, и она уже расслабленно выдыхает, но тут понимает, что он стоит за спиной. Она чувствует его лучше, чем себя. Всегда.
Она медлит, боясь обернуться, хотя знает, что он ждет этого, не заговаривая с ней. Но раньше, чем она сама понимает, что делает, ее тело уже успевает развернуться, и она смотрит снизу вверх, пробегая взглядом по смуглым щекам с легкой черной щетиной. Она видит желтые глаза, и мир пропадает, а ее полностью поглощает ощущение сдерживаемой силы и спокойствия. Она знает, что у нее есть всего несколько секунд, иначе чувства совсем откажутся ей повиноваться, и считает про себя, но он чуть улыбается, показывая белые немного удлиненные зубы, и сознание снова делает крутой вираж.
Нет ей нельзя с ним работать. Она уже давно пытается подать рапорт о переводе, но все никак не может собраться с духом. Ведь это будет значить уйти из группы — а это просто невозможно…
Резкий звонок мобильника ворвался в мир. Она открыла глаза, пытаясь понять, где находится и почему во всем теле такое странное ощущение легкости, а в сердце — грусти. Пару секунд бездумно послушав трель телефона, она потянулась к столу и нажала на кнопку вызова.
— Чирик? Ты чего среди ночи?
— Ой, ночь уже, да? — Голос дочери звучал смущенно. — Прости, я с этой работой совсем запуталась когда у нас что. Спи, я днем позвоню. Если соображу, когда у нас день, — дочь тихо засмеялась.
— Да ладно уже, — она тоже не смогла сдержать улыбки, — чего хотела?
— Да просто спросить, как твои дела. А то давно не разговаривали.
На долю секунды ей захотелось рассказать все — и про странные сны, которые она никогда не может запомнить, и про то, что просыпается иногда вся в слезах, все еще всхлипывая, и про то, что, кажется, сходит с ума, начиная делать что-то странное, прислушиваясь к чему-то неслышному…
— Да все нормально, — улыбнулась она, — ничего особенного не происходит в моей старушечьей жизни.
Дочь фыркнула, пообещала заехать и повесила трубку.
Она опустила руку с телефоном на одеяло, неосознанно сжимая трубку до побелевших костяшек, и посмотрела в окно. Серым светом город накрывали рассветные сумерки.
Что-то надломилось во мне. Шеф и Оскар всегда были для меня опорой — даже когда все вокруг рушилось, даже когда Оскар исчезал, оставался Шеф. Невозможность рассказать кому-то, поделиться, добивала. Где-то внутри себя я убрала какой-то болезненный комок в дальний угол и сжала зубы покрепче.
С «терапией» мы покончили быстро — когда я запустила в Шефереля стулом. Сказать, что отношения у нас испортились после того разговора, — это не сказать ничего. Мы как будто специально старались вывести друг друга из себя. Привязанная необходимостью являться на «терапию», я делала все возможное, чтобы проводить эти три часа в день максимально раздражающе. Шеф не отставал, откровенно издеваясь надо мной. Иногда мне казалось, что после этих сеансов из ковролина в его кабинете можно было отжимать яд.
Так или иначе, но однажды мы дошли до точки: Шеф издевался на полную катушку, а я, решив наконец на ком-то сорваться, запустила в него стулом. Шеф невозмутимо выкинул вверх руку, ловя его за ножку, опустил на пол и выплюнул:
— Можешь идти работать.
Еще полгода я провела в Наземке — Вниз Шеф меня не пускал. Я почти уверена, что он делал это специально, чтобы досадить мне, но Сатурн, занявший теперь пост капитана, клялся рогами, что все ради моего блага. Вторым сюрпризом стала Сатрекс — она была правой рукой фавна, во всяком случае де-юре. На деле же они, кажется, поделили город пополам, и, говорят, порядку стало больше. Мне доставляло искреннее удовольствие смотреть на их совместную работу, если случалось оказаться рядом. Они понимали друг друга с полуслова, с полувзгляда, действуя слаженно и четко.
Сколько я ни пыталась узнать, куда делся Дэвид и что вообще произошло после нападения на меня, Сатурн неизменно делал большие невинные глаза, отчего они становились совершенно круглыми, и переводил разговор на другую тему. Вскоре я махнула рукой.
Он относился ко мне хорошо, как и вся группа, в которой я оказалась, но все же чего-то мне не хватало. Меня тянуло Вниз, тянуло к Черту и Вел, к Михалычу и Крапиве — словом, ко всему, что я могла назвать настоящей жизнью. А может, просто хотелось вонзить в кого-то когти и зубы — Представители хорошо подходили в качестве боксерской груши. Пронаблюдав за моими мучениями шесть месяцев, Сатурн отправился самолично переговорить с Шефом. Не знаю уж, что он ему там наговорил, но вскоре мне таки было дано высочайшее соизволение вернуться на дежурства Вниз.
Группа приняла меня радушно: Вел закружила на месте, а Крапива даже обняла, чего за ней обычно не водилось. Я с головой окунулась в работу, почти не бывая в своей квартире. Я искала любую возможность остаться в НИИДе: выходила с другими группами, подменяла отсутствующих и иногда на подхвате подрабатывала Наверху — словом, делала все, чтобы голову занимала только работа. Может, я надеялась так или иначе увидеть Оскара, а может — даже Шефа, но этого никогда не происходило. Эти двое умели прятаться от нежелательных лиц.
Со временем я заняла место второго оборотня в группе, работая в паре с Чертом. По уровню трансформации это, конечно, противоречило всем порядкам, но капитан легко и быстро сработался со мной, и недостаток физических возможностей с лихвой окупался пониманием и скоростью реакции. Я невольно вспомнила пророчества Шефа на эту тему, и желание перегрызть ему глотку взыграло во мне с новой силой. Но, скрывать не буду, с Чертом было хорошо, и я искренне полюбила дежурства, несмотря на все сюрпризы, которые они приносили.
У меня был выходной, и я решила заехать к матери — мы не виделись уже с месяц. К этому моменту я успела сдать на права (меня учили лисички, так что никакие экзамены в ГАИ уже были не страшны) и купить себе машину. Так что теперь гаишники безнадежно пытались остановить черный «порш» с номерами госслужбы.
После нескольких гудков мама наконец сняла трубку:
— Чирик?
— Привет! Я подъеду?
— Давай, — она засмеялась, — только осторожно там, ладно? А то на дороге мало ли сумасшедших…
— Конечно! — Я отбросила мобильник и вырулила со встречной полосы.
Через полчаса я была на месте. Проехать по давно знакомому двору, где все тебя знают чуть ли не с пеленок, на шикарной машине — это настоящее удовольствие! Я видела, как несколько голов повернулись следом за «поршем», и довольно ухмыльнулась.
Пиликнув сигнализацией, я взлетела по ступеням вверх, забралась в лифт, вызвавший во мне смесь отвращения с ностальгией, и поднялась на одиннадцатый этаж. Все та же старая дверь — сколько бы денег я ни посылала матери, она никак не соберется сделать ремонт — привычный звук от поворачиваемого в замке ключа… Я невольно улыбнулась.
— Мам?
Я прошла сквозь крохотную прихожую и заглянула в ее комнату…
А потом я кричала. Долго-долго, срываясь на хрип, кашель и рвоту.
2
— Можно?
Айджес приоткрыла дверь кабинета Шефереля и нерешительно замерла на пороге.
Он сидел за столом, упершись лбом в сложенные руки, и даже не поднял на нее взгляда.
— Айджес, не сейчас…
— Нет-нет, — суккуб поспешно проскользнула внутрь кабинета и прикрыла за собой дверь, прислонившись к ней спиной. — Я по-дружески.
Медленно, как будто с усилием, он поднял на нее глаза — усталые, старые, бессмысленные. Она видела его таким только один раз: когда в Нижнем Городе пропала та, другая…
Айджес медленно оттолкнулась от двери и нерешительно сделала несколько шагов вперед. Шеферель бездумно следил за ее движениями. Закусив губу, как волнующийся подросток, Айджес осторожно обошла стол, наклонилась и, обняв его за плечи, прижалась щекой к его щеке.
— Я по-дружески, — повторила она шепотом.
Он на мгновение сжал ее руку, как бы прерывая объяснения. Пальцы нащупали ее кольцо.
— Какой огромный бриллиант, — он устало ухмыльнулся, — зачем он тебе такой подарил?
Айджес покосилась на кольцо:
— Не знаю… Может быть, думает, чем больше камень, тем вернее ему я буду?
Шеферель коротко хмыкнул, подняв на нее красноречивый взгляд. Суккуб осторожно, будто боясь спугнуть шаткое взаимопонимание, улыбнулась.
Они замолчали. Она почувствовала, что он сейчас под каким-нибудь предлогом попросит ее уйти, и спросила первое, что пришло на ум:
— Зачем мы тогда разыграли ее?
— А? — Шеферель смотрел на нее чуть сощурившись, как будто у него сильно болела голова.
— Зачем мы тогда притворились, что это у нас свадьба, а не у меня одной?
Он вздохнул, едва заметно пожав плечами, и снова спрятал лицо в руки:
— Просто хотел ее позлить.
— Больше не хочется?
Колкость сорвалась с языка прежде, чем Айджес успела это осознать. И она тут же пожалела об этом — рассеянно-дружелюбный взгляд Шефереля мгновенно сменился отчужденным.
— Нет, — бросил он зло.
— Прости, прости! Я… — Она рассеянно поправила холеной рукой волосы, на мгновение прикрыв глаза: — Я тоже… переживаю.
— Не верю.
Он поднял на нее глаза и посмотрел в упор, как будто обвиняя и припоминая сразу все ее прошлые грехи.
Айджес открыла было рот что-то сказать, но промолчала. В кабинете стало тихо.
— Как она? — наконец спросила суккуб, и голос ее был тихим и извиняющимся.
— А как ты думаешь? — зло фыркнул Шеферель, снова упирая взгляд в стену. — Как она может быть?
Айджес рассеянно кивнула.
— Она в госпитале?
На долю секунды повисла пауза. Всего на долю секунды.
— Нет. Она у меня, — проговорил он как будто с вызовом. Но он, пожалуй, был единственным существом в этом городе, которое никто не решился бы осуждать.
Брови Айджес чуть прыгнули вверх, но она сдержалась.
— Ясно.
— Накачали ее смесью таблеток с коньяком. Валяется в забытьи уже третьи сутки.
— А как Оск…
— Даже не мечтай! — Шеферель неожиданно резко поднялся, нависнув над Айджес, и она невольно отпрянула. — Теперь — более чем когда-либо — ДА-ЖЕ-НЕ-МЕЧ-ТАЙ!
Мгновение она смотрела на него — пораженная, задетая, обиженная, — на глазах медленно проступили слезы. Никогда еще он не смотрел на нее так — никогда. И на секунду она увидела, как сквозь его человеческое обличье проступил истинный облик.
— Я… и не соб-биралась… — прошептала она.
Шеферель, кажется, сам понял, что был слишком резок — вспышка гнева отступила, — и проговорил уже спокойнее:
— Я не знаю, где он. Даже я не знаю, где он сейчас. И искать его не собираюсь.
Он сел обратно в кресло и снова упер голову в руки.
Айджес быстро кивнула — горло перехватило — и стремительно вышла из кабинета. Шеферель не поднял головы и не посмотрел ей вслед.
Иногда я что-то слышала. Какие-то мужские и женские голоса доносились до моего слуха как сквозь плотный слой ваты, а когда мне удавалось разлепить глаза, я видела только темные силуэты и фигуры — бесполые, бесцветные, неопознаваемые. А потом снова наступала темнота…
Иногда я пыталась понять, что происходит, почему я в таком состоянии и что было до, — но в сознании как будто возникал какой-то барьер, стена, через которую я не могла пробиться. И что важнее, она пугала меня, отгоняя от себя и как будто предупреждая, что там спрятано что-то страшное…
Периодически я чувствовала, что начинаю возвращаться в нормальный мир: кто-то поднимал меня и настойчиво, по слогам, как маленькому ребенку, что-то объяснял. Но как только я начинала что-то различать, в руке, в районе локтя, появлялась легкая боль — и все снова исчезало.
Мне казалось, прошло несколько лет, прежде чем туман вокруг меня стал рассеиваться, а нового укола не последовало. Мир постепенно приходил ко мне — по кускам, разорванный и растрепанный. А вместе с ним — и огромное, чудовищное ощущение тяжести, столь ужасной, что вынести ее я просто не в состоянии, и она вот-вот раздавит меня.
Я невольно захрипела, еще не до конца понимая, что являлось причиной этого ощущения, но чувствуя, что понимание вот-вот навалится на меня, и тогда дышать и жить станет просто невозможно.
— Тихо-тихо, — холодная рука легла мне на лоб. Рядом кто-то был. Голос казался знакомым, но я не могла понять, кто это. — Пора возвращаться, Чирик. Мне жаль — но пора. У нас много дел.
Сознание медленно поднималось из каких-то невыносимых глубин, темных и безмолвных. Кто-то аккуратно и медленно меня поднял, пытаясь посадить рядом с собой. Мышцы меня совершенно не слушались, и я стала падать обратно, но рука держала крепко.
Глаза жгло кипятком. Я попыталась протереть их, но не чувствовала кистей, и мне удалось только кое-как поводить по векам тыльной стороной запястья.
Темная комната с низким потолком и панорамными окнами во всю стену. Плотные шторы наглухо задернуты, несмотря на то, что на дворе ночь, где-то вдалеке — видимо, у противоположной стены — слабо горит ночник.
— С возвращением, — произносит голос рядом с моим ухом, и я резко поворачиваю голову. Мир летит вокруг меня, принуждая уткнуться в светлую ткань, от которой пахнет воздухом и морем.
— Шеф? — кое-как удивленно хриплю я. Язык распух и не слушается.
Он смотрит на меня внимательно, и в его глазах нет привычной насмешки или ставшей обычной за последние недели злости. Только теплота и… сожаление?
— Что слу?.. — начинаю я, и тут воспоминания обрушиваются на меня чугунной плитой, вышибая воздух из легких и заставляя замереть, онемев на полуслове.
…Лужа крови на полу. Пропитавшаяся насквозь бурая простыня, углом свисающая с кровати. Свесившаяся на пол рука, по которой бежит алая струйка. Неуместно красивые рассыпанные по багровеющей подушке волосы. Устремленные в потолок стеклянные глаза. Чуть задранный вверх подбородок, плотно сжатые губы…
— Чирик!
Разодранное в клочья домашнее платье. Еще не успевшие потемнеть брызги крови на обоях. Одна огромная, тошнотворно розового цвета, дыра от груди и до пояса…
— Дыши! Черт возьми, дыши!
…в которой видны изодранные внутренности вперемешку с синей тканью платья…
— Тише, тише… Самое страшное позади: ты вспомнила… Тише, Чирик… Тш… Ш…
…Я не знаю, сколько прошло времени, прежде чем я снова смогла дышать и разговаривать. Я сидела, обессиленная, уткнувшись в Шефереля, и не могла даже плакать — слезы будто бы кончились вообще. Будто бы вообще все во мне кончилось…
— Как ты думаешь, она… сильно мучилась?
— Не думаю, — Шеф осторожно забрался в карман и вытащил оттуда пачку сигарет, — наши эксперты говорят, что она, судя по всему, потеряла рассудок в какой-то момент. А при этом боль чувствуется совсем иначе. Я думаю, что она вообще ее не чувствовала.
Я шумно шмыгнула носом:
— Надеюсь…
Шеф помолчал, быстрыми, нервными движениями, прикуривая сигарету.
— Есть некоторые вещи, которые тебе надо знать.
— Обязательно?
Он выдохнул тугое облако дыма:
— Увы. Это касается теперь и тебя… Ее убил оборотень.
Мне показалось, что моя голова взорвалась. Я больше не могла ничего слышать ни про оборотней, ни про вампиров — ни про кого. Впервые с тех пор, как Оскар зашел в мою палату, мне хотелось закрыть глаза, зарыться в подушки и понадеяться, что все мне только приснилось.
— Характер… разрезов весьма… характерный. Это когти. Похоже, что сначала ее заставили лечь. Чем-то угрожая. А потом последовало превращение — скорее всего, именно тогда она и потеряла разум…
— Ради бога, хватит! — Я зажала уши руками и почувствовала, как по щекам текут слезы.
— Черна… — Шеф осторожно погладил меня по голове. — Тебе надо это все знать. Чтобы думать, кто это мог быть. Чтобы так же хотеть отомстить, как и мы.
— Я не хочу мстить, — прошептала я, — я хочу проснуться.
— Прости, — Шеф повернулся ко мне, и его льдистые глаза были так непривычно печальны, — не получится. Я не могу подключить тебя обратно к Матрице. Это наш мир, Чирик. Настоящий мир. Здесь умирают дорогие нам люди, и против нас ведут войну те, кого мы никогда не видели живьем.
— Но зачем кому-то мстить мне? — Я посмотрела на Шефа с надеждой, пытаясь найти смысл во всем происходящем. — Ведь я никто! Зачем было трогать ее? И кто это был? Это был тот же, кто и меня?..
— Его зовут Доминик.
— Кого? — опешила я. — Так ты знаешь, кто это?
Шеф вздохнул и кивнул, прикуривая новую сигарету:
— Да. Мы с ним как-то столкнулись.
— Он оборотень?
— Если бы, — он опустил голову и устало помассировал глаза. — Нет, все сложнее. Убил не он, но по его приказу. Тебя — да, тоже… Он не оборотень. Он человек.
— Человек? — слабо переспросила я, рассеянно вытаскивая сигарету из предложенной пачки. — Шеф, что вообще происходит?
— На тебя напали по его приказу, — повторил он, — это был предупредительный удар, чтобы показать, как он близок. Я никогда не думал, что он осмелится на такое. Мы устранили всех, кто был замешан, и теперь ты, думаю, поймешь жесткость этих мер…
— Всех, кто был замешан?..
— Да, их было несколько. Дэвид, но он был мелкой сошкой. Ему было только приказано привести тебя в назначенное время в «Око», он не знал, чем это кончится.
Я слушала спокойно, почти безразлично. Может, во мне просто не осталось эмоций?
— Так вот куда он делся…
— Да. Но ты была не первой.
— Нет? А кто?
— Зена.
— Зена? — Я с трудом вспомнила женщину-оборотня, которую увидела в день своего первого спуска Вниз. — Которая работала с Чертом?
— Да, и на месте которой теперь работаешь ты. Ее подставил Джо. Когда-то давно она уже спасла его, и он не мог простить ей этого. Оборотень-неудачник, слишком слабый, да еще и мужчина, которого спасла женщина… — Шеф ненадолго замолк, глядя в пустоту за окном. Ночь и ветер. — Он продался из-за невозможности жить с этим чувством. Так или иначе… А Михалыча мы просекли раньше, чем он натворил дел.
— Михалыч?! — Я вспомнила огромную добродушную фигуру медведя, и мне снова захотелось плакать — просто от обиды на жизнь.
— Да. Не бойся, он единственный остался жив, как ты могла заметить, и жив до сих пор. Он у нас всегда был немного на вере повернутый, такой вот диссонанс с собственным естеством. Доминик на это и нажал.
Я кое-как вспомнила свой тренировочный спуск вниз и поразившую меня фанатичную речь оборотня о церковных ценностях и вере. Боги… Я опустила голову и зарылась лицом в ладони:
— Подожди, я просто не успеваю все осознать…
— А тебе и не надо, — Шеф тихонько погладил меня по плечу, — тебе просто надо учесть.
Мы замолчали. Я бездумно прикурила новую сигарету. Шеф похлопал себя по карманам в поисках новой пачки — они исчезали одна за другой.
Я медленно составляла кусочки картинки в одно целое. Очень медленно и очень осторожно, боясь, что мой мир в любую минуту может рухнуть.
— Это были спланированные удары по Институту, так?
Шеф мрачно кивнул. Он не смотрел на меня все это время.
— А при чем здесь я?! — Мой голос сорвался на крик. — При чем здесь она?! Ведь я никто! Почему они решили ударить по мне?! Она просто пострадала зря!
Шеф глубоко вздохнул, сощурился, будто примериваясь, и задумчиво закусил верхнюю губу.
— Чирик… — тихо начал он. — Чирик… Это был удар не по тебе.
Я непонимающе качнула головой:
— Не по мне?..
— Это был удар по Оскару. Чирик, твоя мать работала на нас. В группе Оскара.
Я оторопело слушала рассказ Шефа о событиях почти тридцатилетней давности. Мой с таким трудом составленный мир разлетелся вдребезги.