Двери в полночь Оттом Дина

Это просто не могло быть реальностью. Это был ночной кошмар.

Я невольно попятилась, крепче сжимая руку Шефа, и нелюди Доминика отозвались насмешливым воем, лаем, стоном. Он усмехнулся:

— Смотри, Шеф, твоя девочка боится, — он сделал шаг вперед, победоносно закинув голову, — может быть, сдашься без боя?

— Не цепляйся к маленьким, Доминик, — Шеферель улыбнулся, и я увидела, как вытягиваются его зубы, превращаясь в клыки. Черты лица его заострились и неуловимо изменились, лишая всякого сходства с человеком.

Доминик улыбнулся:

— Не знаю, кто ты, Шеферель, но такие фокусы здесь никого не напугают. Последний раз предлагаю: уходи.

— Нет.

Доминик небрежно пожал обтянутыми черной тканью плечами:

— Как скажешь.

Будто по сигналу, черная тварь за его спиной рассыпалась и кинулась вперед, поглощая улицу.

Я думала, что уже никогда не испугаюсь так, как боялась раньше.

Я ничего не знала о страхе.

Не в силах пошевелиться, будто ноги приросли к земле, я стояла и смотрела, как на нас надвигается мешанина из клыков и когтей. Я видела глаза, горящие азартом охоты — той звериной жаждой убийства, которая присуща только хищникам, — видела распахнутые пасти, готовые впиться в тело и рвать его на части, превращая в груду бесполезного, бесформенного мяса.

Я не была воином. Я была трусом.

Мне было страшно. Не так, как в детстве ты боишься экзамена или темноты, нет, мне было страшно до оторопи, до беззвучного воя, вырывающегося из пережатого горла. Мне хотелось развернуться и бежать, бежать, пока не кончится мир, пока я не упаду от усталости, — лишь бы оказаться дальше от этого кошмара. На войне у страха появляются новые, недоступные в мирное время пределы.

Я оглянулась: из-за спины Шефа, на ходу обращаясь, вперед кинулись оборотни. Я видела двух одинаковых лис, скалящих морды с частоколом мелких, острых зубов; видела нескольких волков, летящих по земле неслышной тенью. На моих глазах обратился Черт, и рядом с ним, мгновенно изменившись, белым близнецом скользнул вперед Всполох. Я видела черную непроницаемую тень, обнажившую алую морду в ужасном оскале, — пантера бросилась в самую гущу, и я услышала, как тут же хрустнула, перекушенная, чья-то шея. Рядом с ней бежала, почти полностью превратившись, ласка.

Все смешалось в одну дикую, смертельную массу, наполняя воздух криком, воем и рычанием, от которого можно было оглохнуть. Звук рвущейся плоти и ломаемых костей, криков раненых и рычания нападающих проникал в мозг, просачивался в зажатые уши. Звери и не полностью превратившиеся оборотни разрывали друг друга на части, швыряя о стены домов, прижимая к земле. Измененные трансформацией лица, искаженные болью взгляды. Я вдруг поняла, что тихо подвываю от ужаса.

Китти рванула меня в сторону, схватив за плечи, и толкнула к Шефу. Я повернулась, недоумевая, почему он сам не принимает участия в бое, но он стоял, опустившись на одно колено, с закрытыми глазами, прижимая руки к земле. Вокруг пальцев его, сворачиваясь небольшими кольцами, стала подниматься пыль. Она все поднималась и поднималась вслед за ним, медленно распрямляющимся, и заполняла все пространство вокруг. Поднявшийся ветер подхватил ее, разнося по всей улице, запорошил дерущихся — и вдруг улицу накрыл туман. Тот самый, который омывал края города, страшный и хищный первозданный туман.

— Ко мне! — крикнул Шеф, и Китти, не дожидаясь моей реакции, швырнула нас обеих вбок.

Из стен домов, из темноты подворотен, из переулков, из воздуха рядом с нами стали выступать тени. Сначала нечеткие, бледные силуэты, с каждым шагом они обретали плотность, становясь все более ощутимыми, более яркими. Я видела лица — большеглазые, почти лишенные рта, слившегося с носом, натянутые на искореженные, изуродованные черепа. Видела тела — изогнутые, сломанные, будто лишенные опоры позвоночника.

— Боги, — я вжалась в Шефа и почувствовала, как вампирша так же прижимается ко мне, тихо ругаясь по-английски, — что это?!

— Это первостроители, — Шеферель не сводил глаз с сизых фигур, все плотнее наполняющих улицу, — те, кто умер, чтобы этот город стоял.

— Сколько их?! — Китти почти сорвалась на визг, расширенными от испуга глазами следя, как первостроители растворяются в клубке дерущихся нелюдей. — И почему они такие жуткие?!

— Это призраки, Катарина, — Шеф сжал мою руку, — их эмоции и страдания, обращенные в человеческую форму. На их костях стоит этот город, они несут его на себе уже больше трехсот лет. Там, Наверху, ты вряд ли заметила бы их, но здесь они обрели плоть и продолжили защищать город, который убил их. Они хранят Петербург, не давая ему пасть в войне или уйти в болота, не давая наводнениям затопить его до основания. Вечные неупокоенные души.

Какое-то время мне казалось, что ничего не изменилось и призраки просто растворились так же, как пришли, но потом я услышала вой. Жуткий, пронзительный крик испуга. Бой на мгновение замер, и этого перерыва было достаточно, чтобы увидеть, как кричит пегий волк. Застывшая картинка, срез времени в его сиюминутном проявлении: из уха сочится кровь, на одном боку обнажились алой массой мышцы, не прикрытые шкурой, проступила белым кость левой лапы, будто на ней и вовсе не было плоти. Он все кричал и кричал, а в звериных глазах застыл такой ужас, что на долю секунды мне даже стало жаль его. А потом я увидела, как что-то ползет вверх по его второй лапе, подбираясь к голове, отслаивая шерсть, кожу, мышцы, сосуды и, наконец, поглощая саму кость. Волк рухнул на землю, почти лишенный обеих лап, взметнув на мгновение стремительно облезающий хвост, и попытался кататься, стряхивая с себя невидимую силу, но уже полморды его превратилось в голый череп. Я, наверное, никогда не забуду этот живой еще глаз, горящий ужасом в зенице белой кости. Он вскрикнул последний раз — и вдруг исчез, растворившись в тумане. Я смотрела на него как завороженная, всем сердцем желая отвести взгляд, и не могла.

— God… — выдохнула за моей спиной Китти.

В ту же секунду меня согнуло пополам и вырвало.

— Это ужасы войны, Чирик, — отчеканил Шеф, пока я отирала губы, — молись, чтобы сегодня нам не пришлось добивать своих.

— Но они же не тронут их?! — вырвалось у Китти.

— Нет, — Шеф качнул головой, — они нападают только на тех, в ком не чувствуют принадлежности к этому месту. Все появлявшиеся здесь хотя бы два раза в безопасности.

Начавшийся с волка ад распространился везде: то там, то здесь я слышала крики, которые разительно отличались от остальных звуков боя. Смотреть было страшно, но почему-то я смотрела — отдавая дань уважения не то врагам, не то призракам.

Едва появившись, маленькое пятно быстро распространялось по телу, вгрызаясь в плоть подобно кислоте. Кто-то катался по земле, кто-то пытался отбиться, кто-то рычал и пятился, еще не понимая, что обречен, еще не заметив начавшей осыпаться шерсти на кончике уха. Страшнее всего было с теми, кто частично оставался людьми. Одна из оборотней Доминика, девушка едва ли много старше меня, выбралась из кольца нелюдей и, качнувшись, шагнула вперед. У нее были прекрасные черные крылья ворона, из которых цело осталось только одно. По какой-то жесточайшей случайности, призраки растворили ее ровно наполовину, и левая часть тела оставалась почти нетронутой. А справа торчал не прикрытый ничем скелет, окрыленный костями. Глаз без века смотрел пугающе, уже остекленный туманом близкой смерти, череп начал осыпаться, выставляя напоказ орех мозга. Она протянула вперед руки — одну еще покрытую плотью и украшенную пятью цепкими вороньими когтями, а другую уже голую, где видно было, как кости пальцев переходят в такие же когти.

— Почему она еще жива?! — не выдержала я, пятясь от открывшегося мне ужаса.

— Призраки не просто растворяют их. Они поглощают тела, забирая с собой в туман, в дух города. — Шеферель помолчал. — Это не быстрая смерть.

Ворона сделала еще один шаг вперед, но низ ноги ее растворился, и она рухнула на землю, так и протягивая вперед стремительно осыпающуюся руку. И исчезла через несколько секунд.

Изабель ударила кулаком в железную дверь, но та не поддалась, лишь в насмешливой уступке изогнув под рукой металл.

Оборотень в который раз уже прошла по крохотной комнатке из угла в угол, глухо рыча. Она была не просто зла, она была в бешенстве, и сохранять себя в человеческой форме становилось все сложнее.

Доминик запер ее здесь — обманом. Прямо перед тем, как собрать всех нелюдей и спуститься с ними Вниз. Он сказал, что она будет гарантией лояльности Оскара. А мертвая никому не нужна. Что он выпустит ее, когда вернется, и отдаст брату — если тот останется жив.

Изабель знала, что они собираются забрать город, но не думала, что это будет банальная бойня. Она искренне верила, что местный начальник — порождение зла, и что он топит город в грехе, вводя нелюдей в туман обмана. Что освобождение города будет благом для его жителей, как смертных, так и нет…

Она никогда не была дурой. Она просто привыкла верить тому, кто воспитывал ее и был рядом всю жизнь.

А теперь это превращалось в обычное завоевание. Уходя, он просто сказал ей это, честно глядя в глаза, — чтобы посмотреть, как она будет мучиться от сознания того, что вся ее жизнь обман. И последние столетия — обман. А потом он сказал, кто была та женщина в смешном платье в синий цветочек, — и Изабель захотелось умереть. Она знала, что брат никогда не простит ее, если только узнает. Никогда.

За дверью раздались тяжелые шаги и на уровне глаз Изабель открылось небольшое окошко. С безопасного расстояния примерно в метр ее проверил служащий Доминика — один из немногих в их организации людей.

— Вы здесь, мадам Изабель? — церемонно спросил он, однако голос его был лишен всяких эмоций.

Вместо ответа она ударила по двери частично превратившейся рукой, выгнув железо по ее форме. Служащий не вздрогнул даже, а лишь кивнул и закрыл окошко.

Изабель повернулась, упав спиной на дверь, и бессильно зарычала.

Прошел, наверное, час, когда в замке вдруг повернулся ключ. Оборотень частично превратилась, приготовившись убить каждого, кто войдет в эту дверь.

— Поиграем в нашу детскую игру, сестренка?

Изабель замерла, не веря своим ушам. Никто здесь не говорил по-испански так чисто — и к тому же женским голосом.

— Si, — прошептала она, все еще настороженная, не веря и не доверяя больше никому.

Женщина за дверью продолжала:

— Оскар просил передать тебе, что нашел синюю бусинку. — Она подождала секунду, давая оборотню время вспомнить, о чем говорит. — Я могу зайти?

Изабель отшатнулась от двери, не веря своим ушам.

Все близнецы дружны, но Изабель и Оскар не разлучались ни на минуту. Они были так привязаны друг к другу, что с ужасом ожидали время, когда ей придется выйти замуж и покинуть поместье, а ему — отправиться служить или учиться. Однажды, где-то гуляя, Оскар нашел большую синюю стеклянную бусину с вплавленным внутрь лепестком. Он отдал ее сестре просто так, как забавную безделушку, но девочке она так понравилась, что юная графиня повесила ее на шею на веревочке и носила, не снимая. Тогда они придумали игру, что, если Изабель однажды снимет ее, значит, ей нужна помощь брата. И он обещал спасти ее — правда в те далекие времена спасать приходилось в основном от оловянных солдатиков под столом. Девушке ее положения не полагалось носить на шее такие странные украшения, и поэтому про бусинку не знал никто, кроме нее и Оскара.

— Я могу войти? — повторила женщина за дверью с некоторым нажимом. Очнувшись от воспоминаний, Изабель быстро произнесла: «Si! Si!» — и отошла в сторону, возвращаясь в человеческую форму.

Дверь неслышно распахнулась, пропуская вперед светловолосую девушку с прозрачно-голубыми глазами. Прикрыв ее за собой, она улыбнулась:

— Я — Айджес.

Армия Доминика была огромна, и сейчас она быстро стала редеть. Нелюди Института, кто прижав уши к голове, кто хлеща себя хвостами по бокам, отходили назад. Я видела испуг на их лицах и не могла в этом винить. Кто-то хромал, у кого-то кровоточила рана, я даже видела полуоторванное ухо, держащееся на ниточке кожи, но слава богам, ни один из них не был тронут призраками.

Туман стал постепенно редеть, и силуэты первостроителей побледнели. Они унесли с собой множество врагов, но их время истекало. На земле остались лежать несколько тел, совершенно потерявших очертания живых существ и похожих просто на бесформенные кучи. Смерть страшно преображает. Кто-то скулил, лишившись одной или двух лап или пытаясь дотянуться до рассеченного до мяса бока, — призраки уходили, не успев забрать всех и даже не добив пораженных.

Тревожно оглядев своих, я с облегчением увидела Оскара. На боку шерсть слиплась от крови, и я надеялась, что она была не его. На спине сверху и ближе у хвоста кровоточили две раны, но похоже, они были неглубокими. Черт, чуть прихрамывая, подтянулся ближе к зданию, Всполох с покрасневшей шерстью, но с виду не особенно пострадавший, встал рядом с тяжело дышащей пантерой.

Но кого-то притащили на себе, кто-то не двигался, и я с ужасом осознала, что пострадали не только наши враги. Конечно, призраки не тронули их, но бой был жестоким, а когда главным оружие становятся не гуманные пули, а когти и клыки, страшные раны неминуемы.

Спустившиеся с нами лекари, из которых я знала только Крапиву, мгновенно обступили пострадавших, укладывая их на землю. Люди остались за нашими спинами, в глубоком тылу, и не могли пострадать. Эмпаты (кроме Вел пришло еще двое человек) хоть и были сейчас бесполезны, но уже подавали бинты и доставали хирургические иглы. Какой бы ты ни был оборотень, надорванные части тел быстрее заживают пришитыми.

— А где?.. — начала было я, но предмет моего вопроса уже выступил из тени в пятно света, вперив в Шефа злой горящий взгляд.

В первый момент я содрогнулась, увидев, что атака первостроителей не обошла его стороной, но в следующий едва смогла сдержать негодующий вопль. Доминик появился в изодранной сутане, свисающей клочьями и ободранной внизу, — и с отсутствующей грудной клеткой. Кожи и мышц там уже не было, за решеткой ребер вздрагивали розовые легкие. Половины лица он тоже лишился, и зубы, не спрятанные кожей, казались жутким оскалом. Он заметно хромал, придерживая левую руку, с как будто выдранным до кости куском мяса правой, пальцы которой торчали в разные стороны.

Я подумала, что мы победили, но, когда лунный свет осветил его, стало понятно, что наш кошмар продолжается: прямо на моих глазах Доминик стал восстанавливаться. С хрустом встали на место пальцы, стала затягиваться дыра на руке. По ребрам побежали тоненькие струйки сосудов, тут же спрятавшиеся в нахлынувших волной мышцах, через мгновение все затянула кожа. Доминик повернулся, уже не хромая, и, поймав мой взгляд, улыбнулся той половинкой рта, которой еще секунду назад у него не было.

— Боже мой… — выдохнула я, — Шеф, пожалуйста, скажи, что ты так можешь.

— Нетх. Так даже я не могху.

Я оглянулась, удивленная его странным голосом, и, охнув, отступила назад, уткнувшись в пораженно замершую Китти. Шеф изменился. Ухмыляющийся рот ощерился цепочкой острых зубов и двумя парами клыков, на руках проступили тяжелые загибающиеся когти. Он обернулся, и я вздрогнула: глаза его полностью заливало чистое золото, и только от нижнего века до верхнего тянулась тоненькая черная полоска зрачка.

— Шеф… — выдохнула я. — О, господи…

Он задержал на мне взгляд своих жутких глаз, наверное желая успокоить, но я могла думать только о том, что он привычный никогда не был им настоящим, и сейчас это стало ясно как никогда.

— What the fuck is he?.. — прошептала Китти, вцепившись пальцами мне в плечи и автоматически переходя на родной язык.

Я завороженно смотрела, как Шеф сделал шаг вперед, — он даже двигался иначе, будто земля пружинила под его ногами. Охнули нелюди, видящие, что случилось с их начальником, — ведь никто даже не подозревал, что он на самом деле.

Доминик зааплодировал. Громко, с расстановкой, широко раскидывая руки.

— Браво! — Он улыбался во весь рот, и от его искренней веселости делалось жутко. — Я все гадал, кто же ты есть на самом деле! И вот — ты все же оборотень! Только, — он театрально взмахнул в воздухе рукой с переломанными когда-то пальцами, — какой-то особенный, верно? Самый старый? Нет, ты слишком молодо выглядишь. Превращаешься в кого-то удивительного? — Доминик преувеличенно сильно свел брови, как будто этот вопрос и правда волновал его. — Ладно, неважно!

Он прошелся из стороны в сторону, словно пробуя вновь восстановившееся тело.

— У меня есть предложение. Ты хорошо помотал моих нелюдей, согласен, — он склонил голову, будто выказывая уважение сильному врагу, — не думал, что кому-то удастся докричаться до первостроителей. Это всегда было могучей силой, особенно в этом городе. Столько смертей! Возможно, ты тактик, Шеферель, и возможно, даже хороший. Но давай оставим наших людей в покое.

Он встал, раскинув руки, как артист, принимающий овации публики:

— Убей меня.

Изабель с легким опасением смотрела на девушку, стоящую перед ней. Со стороны они казались сестрами — высокие, стройные, беловолосые и голубоглазые.

— Что ты хочешь, Айджес? — спросила Изабель по-испански, но та мотнула головой:

— Прости, все, что я знаю по-испански, я уже сказала, — она улыбнулась, переходя на русский, — меня Оскар научил.

— У тебя не было акцента, — с сомнением ответила оборотень, и Айджес тихо рассмеялась:

— О, это плюсы моего вида — абсолютный слух! — В ответ на недоуменный взгляд она пояснила: — Я суккуб.

— Не думала, что вы еще остались, — Изабель прищурилась.

— Правильно, вы в Москве всех извели, и мы перебрались сюда. Ладно, ближе к делу! Твой брат оставил мне кучу указаний.

Увидев, как Изабель вздрогнула на слове «брат», она помедлила и спросила:

— Это было странно? Снова найти его через столько лет.

— Очень, — кивнула Изабель, и губы ее сами собой дрогнули в улыбке. — Так что же там придумал мой гениальный брат?

— Все сложно! Сначала я должна подменить тут тебя, — суккуб округлила глаза, — а потом ты уже все доделаешь. Кстати, почему это ваша любимая забава?

— Ты что-нибудь знаешь об Испании примерно XVI века? — спросила Изабель. Айджес мотнула головой. — Там почти не было развлечений. А мы ведь близнецы. И в детстве были особенно похожи. Игра заключалась в том, что мы оба надевали мужскую одежду и путали наших воспитателей. Любимая забава детства — подмена.

— Как все запутанно, — Айджес улыбнулась. — Пора превращать план в действие. Тебе надо тут немного все разнести, создать впечатление, что тебя пытались спасти и не смогли, — мне пришлось оглушить пару охранников, чтобы пройти внутрь. Не забудь подбросить ключи на место.

— А почему мне просто не выйти?

— Нет, — суккуб покачала головой, — тебя придут проверять, не найдут поднимется переполох. А в городе почти никого нет. Какое-то сопротивление попробуют оказать с десяток вампиров, не больше, остальные махнут рукой и сдадут Институт. Его некому защищать. Ты знаешь, кто удерживает дороги из города?

Изабель кивнула:

— Несколько ведуний из Москвы. Они в какой-то дальней родне с лесовиками, поэтому и смогли повлиять на восприятие местности.

— Тебя послушаются?

— Да.

— Хорошо, — Айджес встала, — тогда ты должна сказать им, что блокада снимается. Шеф и Оскар хотели, чтобы в случае проигрыша нелюди могли спокойно покинуть город. Кстати Оскар велел тебе уходить отсюда по мосту — сказал, ты знаешь, какому.

Изабель уже направилась к двери, но в последний момент обернулась:

— А что будет с тобой?

В глазах суккуба проскользнула какая-то тень, но губы улыбнулись:

— Со мной все будет прекрасно.

Изабель кивнула, прислушиваясь к звукам снаружи, и выскользнула на свободу.

Я тревожно переводила глаза с Доминика на Шефа и обратно. Как убить того, кто мгновенно восстанавливается от смертельных ран и отращивает новое тело?! Шеферель не двигался, за спиной его послышалось недовольное бормотание — кто-то из оборотней уже рвался вперед, в бой. Оскар мягко переступил лапами, вставая рядом, но Шеф вытянул руку, приказывая всем остановиться.

— Ну же! — Доминик поманил его обеими руками. — Давай. Ты же не боишься? Большой и сильный Шеферель! Или ты зря занимаешь этот пост?

Из тени за его спиной выступила темная фигура. В ее движениях было что-то смутно знакомое, и, когда луна осветила его лицо, я едва смогла сдержать удивленный вскрик — это был Виктор. Я только сейчас поняла, что не видела его с того момента, как мы спустились Вниз.

Неслышно ступая, он подошел вплотную к Доминику и вдруг одним резким движением свернул ему шею. Ни у кого другого, кроме вампира, не хватило бы сил сделать это так быстро. Один стремительный рывок, тошнотворный хруст — и подбородок Доминика оказался за правым плечом. Чуть помедлив, Виктор провернул голову дальше назад, так что теперь на нас смотрел беловолосый затылок.

Тело Доминика рухнуло на землю под дружный вздох нелюдей — и наших, и его. Кто-то хотел броситься на Виктора, но вампир уже растворился в темноте.

Боясь пошевелиться, мы ждали, что будет дальше, не отрывая взглядов. Прошла минута, другая. Легкий ветер скользнул по Нижнему Городу, нежной рукой проводя по полученным ранам, топорща шерсть еще не превратившимся обратно оборотням. Стояла такая тишина, что было слышно, как дышат нелюди Доминика на той стороне площади.

Мы все смотрели на тело, раскиданное на битой брусчатке площади. Ничего не происходило. Кто-то шумно выдохнул.

И тут Доминик сел.

Кто-то из женщин вскрикнул, кто-то из мужчин выругался, все отпрянули.

Доминик аккуратно, неестественно ровно согнулся в поясе, поднимая спину от земли. В том, что тело с затылком вместо лица может двигаться, было что-то особенно жуткое. Руки его остались болтаться по бокам, как плети, а голова начала медленно поворачиваться. Она двигалась, как на шарнирах, будто механическая игрушка, расправляя сложившуюся складками кожу на шее.

С мерзким хрустом голова встала на место, и глаза Доминика тут же ожили, потеряв стеклянное выражение. Он взмахнул руками и, легко оттолкнувшись от земли, встал.

— Ай-ай-ай, Шеферель, как нехорошо! — Доминик отряхнул ладони. — Я думал, ты играешь честно.

С этими словами он бросился вперед, на Шефереля. Тот качнулся, пытаясь уйти от удара, но наперерез ему бросился Оскар, метя в горло инквизитору. Его прыжок послужил сигналом, и все, кто хоть как-то держался на ногах, кинулись следом, врезаясь в мгновенно преодолевшую площадь армию Доминика.

Все смешалось в одну массу тел и костей. Вой и рычание рвали барабанные перепонки, и, хотя я пыталась пробраться вперед, Китти неумолимо тащила меня назад, куда-то вглубь зданий.

— Слушай, — прошипела она мне на ухо, — у меня был всего один приказ: сделать так, чтобы тебя не убили. И я сделаю, и если надо — я тебя даже оглушу. Так что, пожалуйста, не доводи меня до насилия!

Смотреть, как бьются твои друзья, и стоять в стороне, тяжело. Но смотреть, как смертельная опасность грозит тому, ради кого ты живешь, — невыносимо, и, хотя я дергалась, пытаясь вырваться вперед, Китти держала меня стальной хваткой вампира.

А там, впереди, площадь превратилась в свалку тел и когтей. Я едва разбирала, где свои, где чужие, перескакивая взглядом с места на место, ища Оскара, Черта, Всполоха. Иногда мне казалось, что я вижу их, иногда — что это просто тень мелькает на стене. И хотя Оскара не заметить было трудно, мне то и дело казалось, что он пропадает под тяжестью вражеских тел. Я слышала, как вскрикнула какая-то женщина, видела, как упала одна из лисичек, рухнув под лапы своих врагов. Сестра, отвлекшись всего на мгновение, тут же получила тяжелый удар по голове, раскроивший лицо, покачнулась, рухнула рядом — и уже не вставала. Черно-серое море дерущихся тут же скрыло их, и, даже если они были живы, выбраться оттуда им бы вряд ли удалось.

Смерть — это страшно. Каким-то особенным страхом. Когда ты видишь, как твои друзья падают, истекая кровью, с размозженными черепами, с разорванными шеями, кажется, что все это абсурд, какая-то чудовищная нелепость.

Я плакала от ужаса, не смея оторвать глаз от поля боя, а Китти сжимала мне руку с такой силой, что, казалось, вот-вот хрустнет кость.

— Oh, my god, — шептала она побелевшими губами, — oh, my god…

Как ни много жизней унесли призраки города, все же армия Доминика изначально превосходила нашу во много раз, и все, что удалось сделать первостроителям, это немного выравнять баланс сил. Но мы все равно проигрывали. Это стало ясно через несколько минут, когда я увидела, как все новые и новые нелюди Москвы врезаются в наших оборотней, как кулак опытного бойца входит в тело новичка. И хотя никто из участвующих новичком не был, нас было просто… мало.

Москвичи теснили назад, одной сплоченной массой сдвигая границы. Я панически пыталась найти Шефереля глазами и наконец увидела — в обычном человеческом виде, к которому я привыкла, он бился с каким-то волком одной рукой, в то время как левая висела как плеть, на его светлом плаще проступили пятна крови. Я вскрикнула, кинулась вперед, вырываясь из хватки отвлекшейся на секунду Китти, расправляя на бегу крылья.

К счастью, летающих оборотней не так уж много, иначе битва была бы не только на земле, но и в воздухе. Однако мне «повезло» — стоило подняться над дерущимися, как я почувствовала острою боль в правом крыле и тяжесть, волокущую вниз. Кое-как извернувшись и изо всех сил стараясь не упасть, я увидела, что мое крыло пробито, и на нем повис какой-то вражеский оборотень с клювом и укрытым пестрыми перьями лицом. За спиной у него били по воздуху ястребиные крылья.

Мы рухнули вниз. Он мгновенно бросил меня и вновь поднялся в воздух, разыскивая следующую жертву, а я, стараясь не шевелить поврежденным крылом, попыталась убраться куда-нибудь в сторону, избегая случайных ударов. Шефереля не было видно, и сердца коснулась холодная, глубокая паника.

Я быстро огляделась, надеясь увидеть где-то его светлый плащ, и действительно он взметнулся всего в паре метров от меня — и упал. Я кинулась вперед, забыв о боли, об опасности и о десятках оборотней, дерущихся совсем рядом.

Шеф оказался за одним из булыжников, по неведомой причине разбросанных по нижней площади. Он сидел на земле, прислонившись в нему спиной, часто сглатывая. Когда я подобралась ближе, он с трудом перевел на меня глаза и дернул ртом, пытаясь улыбнуться.

— О, Чирик, — он снова сглотнул, и я увидела, что губы и язык у него в крови, — я же просил тебя не влезать, дура.

Я не обращала внимания на его слова, пытаясь понять, где он ранен. Левая рука действительно не действовала, валяясь рядом как игрушечная, на горле было несколько глубоких укусов, сочащихся кровью, — но, к счастью, порвать его никто не успел. Правой рукой он придерживал левый бок, влажный и темный.

— Что мне сделать? — Я готова была убить себя за полную бесполезность. — Пожалуйста, скажи, что мне сделать?!

Шеф улыбнулся, глядя на меня с неожиданной теплотой и даже беззаботностью:

— Выжить.

Я не знаю, как заканчиваются бои. Просто вдруг все остановилось. Где-то еще продолжали рвать друг друга два волка, но исход битвы был уже ясен.

Я осторожно высунулась из-за камня — и похолодела. Тут и там лежали те, кто только что был жив, кто дрался. Площадь опустела, темнея трупами. Они лежали рядом — только что враги или друзья, а сейчас просто мертвые существа, оборвавшиеся жизни. Мой взгляд перескакивал с одних на других, пытаясь и боясь узнать знакомых. И тут я вскрикнула: нелюди Доминика добрались до наших людей. Если и мы сами с трудом справлялись с себе подобными, то у простых лекарей и эмпатов не было никаких шансов. И сейчас я видела зеленый плащ Крапивы, капюшон, откинутый с головы, и прядь волос, утонувшую в луже крови, — ей просто вырвали горло. Дальше, едва видные отсюда, вместе, как и при жизни, лежали, не двигаясь, две ярко-рыжих лисы. Я понадеялась было, что они просто оглушены, но бока их не шевелились в малейшей попытке дыхания. Среди них, опасливо опустив головы, рыскали нелюди Доминика, постепенно распрямляясь и ощущая себя победителями. Они даже не трогали тех, кто был ранен. Всполох, тихо скуля, полз по земле, волоча за собой задние лапы, — у него не хватало целого куска спины у самого хвоста. Не знаю, как он вообще еще мог двигаться.

Я не видела Черта, не видела Оскара, и паника разрасталась во мне как атомный гриб. Я зажала себе рот, чтобы не закричать.

— Ну, — Шеф снова сглотнул, — как там?

Моего взгляда было достаточно, чтобы он все понял. Шеферель откинулся на камень и с силой зажмурился, то ли плача без слез, то ли ругаясь.

— Э-эй, — раздался голос впереди, — выхо-о-оди.

Я испуганно повернулась к Шефу, но он только вздохнул.

— Шефере-е-ель, — продолжал издевательски-веселым голосом Доминик, — выхо-оди. Ты проигра-а-ал. Твой город — мой, — он замолчал и продолжил уже обычно: — Выходи. Дай мне убить тебя — и я отпущу тех, кто выжил. А то пока они стоят тут и готовятся к смерти.

Я оглянулась, собираясь сказать Шефу, чтобы он даже не думал двигаться, но его не было.

Уже зная, что увижу, но еще на что-то надеясь, я подняла голову и посмотрела вперед.

Шеф стоял среди поверженных друзей и врагов, стараясь не качаться и придерживая здоровой рукой рану на левом боку.

— Знаешь, ты молодец, — Доминик выступил вперед, — правда. Скольких ты уложил тут? Не знаю, я со счета сбился. И это не превращаясь даже! Почему, кстати? Почему ты не превратился?

Он подошел почти вплотную к Шефу, но тот молчал, глядя прямо перед собой.

— Вон, видишь? Там мои ребята держат твоих ребят. Тех, кто выжил, — Доминик махнул вперед, где действительно несколько его нелюдей стояли, окружив небольшую группу наших. Потрепанные и едва держащиеся на ногах, почти все они приняли человеческий облик. Но двоих держали отдельно. С ужасом я узнала в одном из них черного волка, а справа тяжелый бурый медведь придавил к земле Вел.

— Знаешь, кстати, что я сделаю с твоим городом? — Доминик засунул руки в карманы. — Я его перестрою.

Шеф вздрогнул, на лице его скользнуло беспокойство. Обрадованный хоть какой-то реакцией, Доминик продолжал:

— Видишь ли, туманом, как оказалось, можно управлять. Да, не смотри на меня так. Ты наверняка уже задавался вопросом, как я попал сюда, верно? Я скажу тебе. Через туман. Твой маленький котенок не рассказал тебе, как мы с ним встречались? Нет? Тогда расскажу я. Он пришел ко мне через Красный мост. Точнее, он, конечно, не красный, просто он… — Доминик помахал рукой в воздухе, — просто висит в каком-то таком… красном мареве. Неважно. Важно то, что он прекрасно протягивается от Москвы до Петербурга и, что еще важнее, на нем не бывает сумерек.

Инквизитор остановился, глядя Шеферелю в глаза.

— Я перестрою этот город. Я перестрою Нижний Город, и в нем наконец-то можно будет жить.

— Этого нельзя делать, — устало проговорил Шеф, и я даже вздрогнула, — ты уничтожишь Верхний Город.

— А и черт бы с ним! — Доминик пожал плечами. — Зачем мне жить среди людей, от которых постоянно надо прятаться и под которых надо подстраиваться, если я смогу жить тут, Внизу. Знаешь, я долго думал, почему же в Москве нет Нижнего Города. Это было просто невероятно! Столько эмоций, столько событий — и ничего! Только клубящийся туман. И вот однажды я спустился Вниз, и мне показалось, что там что-то есть. Что-то как будто мелькнуло в этой сизой дымке, она там повсюду. Но я побоялся идти вперед — да, побоялся, и мне не стыдно в этом признаться. Через неделю я снова спустился туда и уже ясно увидел металлический блеск. Угадай что! — Он подошел ближе к Шеферелю, и даже издали я видела, каким сумасшествием светятся его глаза. — Там оказался мост! Возник сам по себе. Да, не сразу — но просто потому, что я его хотел! Потому, что он был мне нужен!

— Ты сошел с ума… — прошептал Шеф, с искренним отчаянием следя за Домиником. — Ты совершенно рехнулся. Пойми, здесь этого не получится! Ты угробишь и город, и людей, и себя! Здесь уже все есть, оно не изменится. А начнешь рушить — рухнет все!

— А-ай! — Доминик досадливо поморщился. — Что ты знаешь! Если получилось там — получится и здесь! Только в Москве нет ничего, кроме этого чудо-моста. А здесь уже есть город. Который надо просто изменить!

Шеферель прикрыл глаза, опустил голову. Я увидела, как на лбу у него выступили бисеринки пота, он едва держался на ногах. Плюнув на все запреты, я встала рядом. Смотря на этого измотанного, израненного человека, я с трудом могла поверить, что еще сегодня вечером он шутил и балагурил. Видеть это было тяжело, избитый и поверженный Шеф казался абсурдным, и я каждую секунду ждала, что сейчас вселенная поймет, что допустила ошибку, и все исправит… Но этого не происходило.

— Как это трогательно, — Доминик улыбнулся, как будто его и правда могло что-то тронуть, — какая преданность.

Шеф открыл глаза и посмотрел на инквизитора:

— Ты обещал отпустить. Отпускай. Скоро сумерки, они смогут выйти.

— Конечно, — Доминик кивнул, — только они выйдут не в сумерки, а после сумерек. Заодно и ты убедишься, что я был прав.

— Что?! — Кажется, мы вздрогнули оба, пораженно глядя на инквизитора.

— Ну конечно, — он ходил вокруг нас, заложив руки за спину. — Шеферель, я говорю тебе, что туманом можно управлять, он по-ко-ря-ет-ся. И эта привязка ко времени дня — не более чем условность. И сегодня вы в этом убедитесь.

Шеф покачнулся, так что ему пришлось опереться на меня. Рубашка под его рукой становилась все темнее, а когда он чуть двинулся, стало заметно, что ладонь, которой он зажимал рану, испачкана в крови.

Доминик отошел к своим нелюдям проверить пленников. Кажется, он нимало нас не опасался и в общем-то был прав. Мы проиграли. Сейчас, стоя практически в центре площади, я пыталась опознать тех, кто лежал здесь, но по-настоящему искала только один силуэт — и не видела его.

— Чирик… — прошептал Шеф. — Я…

— Погоди, — я осторожно тронула его за локоть здоровой руки, — осталось, наверное, меньше часа до тех пор, пока сумерки не пройдут и мы не забудем, кто мы есть. Это очень, очень мало, знаешь. И, — я сглотнула, боясь смотреть ему в глаза, — и я просто хотела, чтобы это время… Пусть и немного… Пусть нас победили, пусть мы исчезнем, — я наконец набралась смелости и посмотрела ему в лицо, — но до того, как мы забудем друг друга и растворимся, давай просто…

Я так и не смогла закончить. Шеф улыбнулся и, отпустив на минуту рубашку, осторожно погладил меня по голове:

— Чирик-Чирик, — он коснулся пальцами моей щеки, оставляя на ней кровавый след. — Я всегда буду помнить тебя.

— Всегда?..

Я не успела закончить вопрос, потому что слова застряли у меня в горле. Шеф сделал шаг в сторону. Его стремительно окружало золотое сияние.

Он начал меняться. Исчез с плеч плащ, будто растворившись, дрогнула и восстановилась рука. И хотя рубашка осталась по-прежнему мокрой и красной, он легко отнял руку от бока и распрямился, явно больше не чувствуя боли. Исчезли кровоподтеки, затянулись раны на шее, даже кровь сошла с губ. Шеф, снова такой же, как и всегда, как и каждый день моей новой жизни, стоял в золотой взвеси и улыбался, глядя на меня с теплом и грустью.

Доминик, развернувшийся было к нам спиной и переставший считать нас опасными, проследил за взглядом кого-то из своих нелюдей — и замер. Его глаза расширились, рот приоткрылся в невысказанном вопросе, а руки замерли в полудвижении.

— Что это?! — выдохнул один из его оборотней, окружавших остатки нашей армии, и Доминик прошептал:

— Не знаю…

Зато знала я. Не верила до последнего мгновения, не хотела верить, но что-то подсказывало, что я права. Краем уха я слышала удивленные возгласы, которые становились все громче и громче, я видела какое-то шевеление, нарастающую панику — но все это не имело значения. Я смотрела на окруженного золотом Шефа и знала, что вижу его в последний раз.

— Не надо, пожалуйста! — шептала я одними губами, глядя, как свечение вокруг него становится все плотнее и плотнее. — Я прошу тебя, не надо! Ничто не стоит твоего ухода!

Шеф улыбнулся, протягивая ко мне руку:

— Стоит. Он убьет нас всех, оставив здесь после сумерек, и разрушит город. А так я смогу спасти хоть что-то… Хоть кого-то… Пожалуйста, не плачь. Я прошу тебя, не надо. Я не хочу, чтобы последнее, что я помню, были твои слезы.

Я подняла на Шефереля заплаканное лицо:

— Я же… — Воздух не шел из легких, не складывался в слова в сжатом стальной хваткой горле. — Я же не смогу без тебя!

— Сможешь, — Шеф грустно улыбнулся, вглядываясь в мое лицо, — как только меня не станет, ты освободишься.

— Значит, я не хочу освобождаться! — Я уже кричала, не обращая внимания на то, что творилось вокруг. — Пусть лучше все рухнет, только останься со мной, прошу тебя! Хотя бы на этот час, просто побудь со мной!!

— Прости, — по телу Шефереля прошла судорога, и он на мгновение болезненно выгнулся, — у нас нет этого времени. Отойди! — Он оглянулся, часто и тяжело дыша. — Отойди!

И я отшатнулась. Потому что увидела, как он стал менять форму.

Это сложно передать словами. Это вообще с трудом поддается каким-то словам. Я стояла там, глотая слезы, которые никак не хотели останавливаться, и безумно хотела отвернуться, но не могла.

Тело Шефереля скривилось, выламываясь дугой, он беззвучно охнул, хватая ртом воздух, и рухнул на землю. По всему телу его прошла волна, потом вторая и третья. Я видела, что ему больно, что он мучается от превращения, — и ничего не могла сделать.

Шеферель с трудом поднялся на колени, опираясь руками о землю, и начал кашлять. Руки его дрогнули, пальцы, дрожа, раздвинулись, рука изменила форму. Кажется, он кричал, но почему-то я не слышала. По телу его раз за разом пробегали судороги, но из последних сил он повернул голову, ловя мой взгляд, и я опустилась на колени следом за ним, прямо в серую, залитую кровью брусчатку, просто чтобы быть ближе хотя бы так. Он попытался улыбнуться, но рот ощерился клыками, голову пригнуло к земле, а спина выгнулась дугой, вспарывая рубашку прорывающимся из позвоночника гребнем. Мне было страшно, но еще больше — больно за него. Мне бы хотелось быть сильной, но я не могла, видя, как мучительно для него происходящее.

Он с трудом повернулся, скребя по земле выворачивающимися пальцами, как будто пытаясь дотянуться, посмотрел на меня в последний раз — и это были уже не человеческие глаза, а золотые глаза дракона. Я вскрикнула, прижимая руку ко рту и не веря тому, что вижу.

А потом меня отбросило в сторону, и все вокруг взорвалось золотом.

Он был… прекрасен. Огромный черный дракон, гордо раскинувший крылья, бьющий по земле хвостом. Он не соврал, когда сказал, что был большим, — сейчас, с распахнутыми крыльями, он занял почти всю площадь, посрамляя окружающие дома своими размерами. Кожистые крылья чуть трепетали, ловя порывы ветра. Тяжелая голова с выгнутыми назад рогами повернулась, осматриваясь, взгляд золотых глаз уперся в Доминика.

А тот стоял, не шевелясь, и повторял:

— Этого не может быть. Этого не может быть. Этого не…

Шеферель, черный дракон, сделал шаг вперед — и дома вокруг вздрогнули. Он наклонил голову вниз, разглядывая Доминика и его нелюдей. Часть из них уже попыталась бежать, часть же так и стояла, застыв, и смотрела на самое прекрасное и самое смертоносное зрелище в их жизни. И хотя в нем сейчас не было ничего от того мужчины, с которым я ругалась, мирилась и спала в одной кровати, я почему-то знала, что это величественное существо — Шеферель. Все тот же Шеферель. Белозубо смеющийся, курящий трубку и никогда не упускающий возможности вставить шпильку. Я смотрела на черную чешую, покрывающую могучее тело, а видела белую рубашку, дурацкий галстук-селедку и вечно расстегнутый ворот. И даже в его золотых глазах мне виделся все тот же холодный голубой свет…

Кто-то тронул меня за плечо — Китти с, кажется, плохо скрываемой паникой заглянула мне в лицо:

— Ты знала?!

Я судорожно кивнула, чувствуя, как слезы снова вскипают в глазах.

— Знала. И… он уже не сможет вернуться, — я посмотрела на вампиршу, надеясь, что она понимает, что я имею в виду, потому что произнести это вслух у меня не было сил, — и она поняла. Перевела взгляд на дракона, с нескрываемой болью повернулась ко мне:

— Вот черт…

Она посмотрела туда, где стоял Доминик, загипнотизированный случившимся, и вдруг кинулась вперед. Сначала я ничего не поняла, но потом увидела, как вампирша уводит наших оборотней. Черт скакал на трех ногах. Вел шаталась, явно не понимая, где находится.