Схимники. Четвертое поколение Дорош Сергей
– Почему паутина? – тупо спросил я.
– Эх ты, Искатель. Ищешь чего-то непонятного, а того, что под носом, и не замечаешь. Как можно столько бродить по Империи, а законов ее не знать? Пойманный преступник, все равно на чем он был пойман, теперь клеймится паутиной и отправляется на каторгу. Ненамного, в зависимости от того, какой закон нарушил. Да, отправляется. А если клейменый попадется, тогда нет ему пощады. Посягнувшему на чужое имущество отрубят руку, на жизнь – голову. Тех же, кто бунтовал против Империи, клеймят, гноят на рудниках, только не убивают. Не хочет Император плодить мучеников. Ждет его тайная стража, пока клейменный паутиной бунтарь не будет пойман за убийство, – лишь тогда казнит. Разве мог бы твой брат Мятежник найти людей ближе и роднее?
– А почему именно паутиной? Не каким-то другим знаком?
– Это от первой Империи традиция осталась. Символизирует, что человек теперь попался, как муха в паутину, и чем больше дергается, тем больше запутывается. Нынешний Император если напрямую и не объявил себя тем самым, первым, то мнение это в народе всячески укрепляет. Отсюда и возрождение старых символов.
– Кажется, припоминаю, – кивнул я. – Да, точно, слышал про такое, правда, с самими клеймеными встретиться не доводилось, но как же давно это было!
– Что-то не то с тобой, Искатель. Да, не то. Ну ничего, сейчас найдем таверну поприличнее, и буду тебя пивом отпаивать.
– Зачем пивом?
– Так надо. Обязательно темным, мягким, но с горчинкой. И к этому всему возьмем маринованных осьминогов.
– Зачем осьминогов?
– Всегда было интересно, как люди их едят.
– Мы же схимники, Ловец. Какое пиво? Какие осьминоги?
– Темное пиво, маринованные осьминоги, – как ребенку повторил он. А потом с горечью и сарказмом добавил: – Эх, не ту тактику Мятежник выбрал! Ему бы Императору и его приближенным историю Бочага рассказать. Бедный повелитель венедов удавился бы от тоски и раскаяния. А воеводы его приказали бы себя расстрелять из пушек. Даже мне хреново, ой хреново. А ты – его брат, вы же друзьями раньше были. Он же, сам не понимая того, из тебя все чувства выдавил да вместо них свои влил. Ты сейчас чувствуешь то же, что и он. Так что схимник не схимник, а мы с тобой будем пить и разговаривать. Много разговаривать, обо всем и о разном. А иначе мне тебя не починить.
– Починить – это к Механику, – попытался я пошутить.
– Ага, с Механиком твоим мы еще свидимся, ох, чувствую, свидимся. Глянет он на всю эту кагалу набежавшую да скажет – мол, мой это город, а вы все валите на хрен, за моря, за сини горы катитесь колбаской.
И было так, как он сказал. Нет-нет, не с Механиком. С таверной. Маленькое уютное заведение где-то между портовой частью города и центром. Оно притаилось в чистеньком, но неприметном переулке. Видимо, завсегдатаи и так знали о нем, а чужих здесь не особо жаловали. Но разве способен кто-то отказать в приюте схимнику, который облюбовал для себя именно это место?
Дверь украшало резное изображение коней. Да и вообще любили здесь конские мотивы. Конек крыши вполне оправдывал свое название. Ставни были изукрашены рисунками резвящихся лошадок. Внутри – низкие потолки, с балок свисают связки чеснока, некоторые из них человек роста Барчука вполне мог задеть головой. Кругленькие столики совсем не похожи на те, которые я привык лицезреть в кабаках для наемников. И вообще мебель не рассчитана на добрую драку. Завсегдатаи – ремесленники средней руки и столь же среднего возраста. Такие предпочитают уютный покой тихого уголка и кружку доброго пива в хорошей компании шумной разнузданной попойке, когда хмельное течет рекой, а аргументами в спорах часто служат зуботычины.
Хозяин – низенький, чуть полноватый. Нос картошкой, на котором сидело новомодное изобретение златомостских стеклодувов, именуемое «окулярами». Маленькие подслеповатые глазки и добрая, приветливая улыбка на круглом краснощеком лице дополняли облик тавернщика. Помогали ему две дочки, тоже низенькие и полненькие, пышущие здоровьем.
Ловец долго и придирчиво инспектировал пивные запасы и наконец остановился на каком-то сорте, который оказался именно таким, как он говорил, – темным, мягким, с легкой горчинкой. Нашлись и осьминоги. Хозяин быстро накрыл на стол, даже не поинтересовавшись наличием у нас денег. Мы устроились в темном углу, который не освещали свечи и красный свет, лившийся из камина – странной открытой печки, о которой я лишь слышал, но не видел нигде до сегодняшнего утра.
Ученики мои устроились поближе к огню. Малышка достала скрипку. Песни ее сегодня были тихи и мелодичны. Как раз то, что требуется в подобных местах. Мелодия полилась рекой, и, глянув на лицо хозяина таверны, я понял, что денег за еду с нас сегодня не потребуют. Опершись о стойку, толстячок протирал чистой тряпицей свои окуляры, глаза его были полузакрыты, а на губах блуждала чуть печальная улыбка. А после третьей песни он сам принес целый поднос с блюдами, распространявшими восхитительный аромат, сноровисто расставил их на столе и произнес с отеческой нежностью:
– Покушай, маленькая, оно, глядишь, и пальчики по струнам быстрее порхать станут.
– Ну что? – спросил меня Ловец, мельком взглянув на эту картину. – Мятежник нам не помощник?
– Сам догадался? – ехидно поинтересовался я. – Или подсказал кто?
– Да больно уж быстро ты от него ушел. Да, быстренько. Даже о себе ничего не рассказал.
– Что ему рассказывать? Что у него спрашивать? Он нынче в своем горе, нырнул в него по самую маковку и сидит, вылезать не хочет.
– Он лишился большинства послушников. Разве это не повод для ненависти? И разве не хочешь ты помочь ему против Империи?
– Не знаю. Я услышал одну сторону. Схима пошла против схимы. Кто виноват? Мои ученики однажды схлестнулись с его. По недоразумению. Нас за имперцев приняли, а мы просто охраняли торговый караван. Если бы кого-нибудь убили, кто оказался бы виноват? Я или Мятежник?
– Искатель, то – караван, а здесь весь город вырезали! Бочага больше не существует! Мертвый город! Имперские мечи не щадили никого.
– И кто виноват? Император, пославший ратников на подавление обычного мятежа, или Мятежник, вливший свою боль в каждого горожанина, как сегодня влил в меня отчаяние? В меня, схимника! Да и ты держался лишь потому, что нет у тебя с ним такого сродства, как между учениками одного учителя. Кого винить?
– Я не знаю. – Ловец смешался.
– Вот и я не знаю. Надо обе стороны выслушать, а тогда уж решать. Пойми, Ловец, ну нет во мне уверенности, что Империя – это плохо. Да, она создала неудобства мне, тебе, возможно, еще кому-то. Мятежника не берем. Не о нем речь сейчас. Не будь Императора – он нашел бы против кого бунтовать. Мне нужен еще кто-то, нужен его взгляд на Империю, его мнение. Не хорошее и не плохое – другое. Понимаешь?
– Понимаю, – тяжело вздохнул он.
– Проклятый Караванщик! – Я ударил кулаком по столу. – Если бы он не был таким упрямым ослом, я уже получил бы то, что мне требуется. Взгляд еще одного бродяги, измерившего ногами пол-Империи, – как раз то, что надо. Не пришлось бы с Мятежником встречаться. Знаешь, Ловец, сейчас я бы его с удовольствием зарезал.
– Кого? – Глаза моего собеседника округлились.
– Караванщика, не Мятежника же. Хоть и понимаю, что неправильно перекладывать на другого ответственность за свои решения.
– Вот именно, – назидательно произнес Ловец. – Ты сам искал Мятежника. И сам ушел, хоть, возможно, твоему брату сейчас нужна помощь.
– Нет. Не нужна. Ему покой сейчас нужен и одиночество. Переварить случившееся и принять. А он не может, все мечется в потугах отомстить. Эх, что же вез тот караван, вокруг которого сплелись в узел интересы моего брата и имперцев?
– Не знаю.
– Конечно, не знаешь. Откуда? А возможно, это знание многое объяснило бы. И почему я тогда не проявил больше любопытства!
Малышка закусила и опять взялась за скрипку. Спокойная мелодия заполнила небольшой общий зал. Солнце давно зашло, посетителей не становилось больше. Но и те, кого мы застали, не спешили уходить. Наверно, не так часто выпадает им случай послушать красивую музыку. Краем уха слышал я, что играют в других подобных заведениях. Абсолютно примитивные мелодии, дурацкие слова. Поневоле задумаешься, куда катится наш мир.
– Вот смотри, я Искатель, а ты Ловец. – Мой голос звучал тихо. – А местечко это ты нашел. Хотя должен был я.
– Ты другое ищешь. Не таверны и кабаки. Скорее, я его поймал, как людей ловлю, – в тон мне отозвался Ловец.
– Ты ведь степняк. У вас кумыс пьют. Где так насобачился в пиве разбираться?
– Это еще до схимы, – откликнулся он. – Я ведь убийцей наемным был. У нас в семье это мастерство от дедов-прадедов идет. А в степи для таких, как я, работы много. Ханы вынуждены подчиняться обычаям при общении друг с другом. Война редко объявляется. И повод должен быть весомым. А иногда так хочется избавиться от чем-то насолившего соседа или от кого-то из его особо талантливых подручных. Вот тогда и нанимали меня. Да, меня или моего отца. Только он погиб рано. Своей смертью в моей семье никто не умер. И казалось бы, чего там – человека убить. А на сердце потом так гадко. Ой, гадко, Искатель. Если издалека, стрелой или метательным ножом – то легче, а когда горло перерезаешь или саблей лицом к лицу – так потом хоть самому в петлю лезь. Вот тогда и начал я пить все, в чем есть хоть чуть-чуть хмеля. Бывало, на месяц в запой уходил, до нового заказа. И вот однажды заказали мне певца одного. Что-то не то он про хана спел, как-то вроде бы восхвалял, а получилось, что осмеял. Потом на северо-восток подался, в пустыню. Но я его и там настиг. А с ним были еще двое, Дервиш и Палач.
– Так это тебе Акына заказали, – вдруг понял я.
– Его. Только Акыном он тогда не был еще. А я – Ловцом. Дервиш меня, конечно, скрутил, саблю отобрал, а потом уже рассказал про схиму. Вот так я с ним и остался. В степь не вернулись, сразу в пустыню ушли. Учитель решил, что нас троих ему за глаза хватит.
– Ты же говорил, что вас пятнадцать было?
– Так это еще до меня. Учитель сперва двумя учениками собирался ограничиться. Да, двумя, а тут я под руку подвернулся. Решил взять с собой зачем-то.
– И правильно решил. Хорошие у Дервиша ученики вышли, – кивнул я, и в словах этих не было и капли лжи. Палач, как вы помните, стал мне другом. Да и Ловец нравился, хоть знал я его всего лишь день.
– А кем ты был до схимы? – спросил он.
– Кем только не был. – Я отмахнулся. – Отец мой был переписчиком книг. Только не прельщали меня пыль фолиантов и пальцы, измазанные в чернилах. Собрал кое-какие пожитки и подался куда глаза глядят. Побродил немало. Довелось и перебиваться случайной работой, и грабить, и от городской стражи бегать. А потом прибился к разбойникам. Прижился, пообтерся. Тогда и с Мятежником встретился. Правда, звали его по-другому в те времена. Он из знатных, Лихославич. Все жалел, что Империю без него развалили, не довелось поучаствовать. Поднял бунт против князя, своего троюродного дядюшки, получил по рогам, но костяк своих сторонников спасти сумел. Подался в дальние веси, собрал новую армию, опять получил по рогам. А потом, кажется, еще раз или два. В общем, долго не могли его задушить.
– Он, я смотрю, с тех пор не изменился. Да, совсем не изменился.
– Отчасти – да. Мы встретили его с небольшим отрядом. Сначала чуть до резни не дошло, а потом решили выживать вместе. Я к тому времени чем-то вроде советника у нашего атамана был. В общем, сошлись мы с Мятежником, даже сдружились. А однажды решили путников ограбить. Вроде бы неопасными они нам показались. Мужик без оружия, трое юношей, один, правда, здоровый, как лось, да две девки. Если разобраться, на девок-то как раз и позарились. Сам понимаешь, полсотни здоровых мужиков в лесу. Тяжко без баб.
– Дай угадаю – это был Экспериментатор?
– Он самый, с учениками. От отряда нашего только клочки полетели. Нас с Мятежником он живыми взял. А дальше – получилось почти так же, как у тебя. Разглядел он в нас что-то, потому и не дал убить.
– Так ты тоже к своему учителю последним попал?
– Нет, последним стал Атаман. Нам его отец с рук на руки передал. Тогдашний кошевой атаман чубов. Крепкий старик. Ему тогда уже за шестьдесят было. А он сына дождался. Говорят, до последнего в походы чубов водил, пока не передал булаву Атаману. А потом как-то сразу зачах. До ста лет чуть-чуть недотянул. Последний сподвижник Императора – того, первого – и последний бунтарь против Империи. Бурная у него жизнь выдалась. Вот кто мог бы много рассказать.
– Он и так прожил долгую жизнь. И увидел, как власть перешла к лучшему из его сыновей. Правда, я слышал, у чубов кошевой избирается.
– Так и было. После первого же похода чубовская Рада объявила Атамана новым кошевым и торжественно вручила атаманскую булаву.
– Знаешь, Искатель, вот смотрю я на твоих учеников. Бывший вор, которого зарезали бы где-нибудь в подворотне, бастард, чьи способности гораздо выше, чем происхождение, лишняя дочь князя и дочь воеводы, вместо которой ждали сына. Лишние. Да, лишние люди. А мы с тобой? Акын? Мятежник? Палач? Мы все не дожили бы до зрелых лет, если бы не схима. Возможно, только из таких выходят настоящие схимники? Ведь ты же знаешь – если нет у человека склонности, не будет из него настоящего толка. В лучшем случае освоят первую ступень. Продвинутся не дальше, чем сейчас тот же Зануда. Даже Мятежник берет в ученики тех, кому тесно в нынешнем мире. Возможно, только такие и могут вырваться за рамки, очерченные для обычных людей.
– А Атаман? Он не изгой. Младший, любимый сын кошевого чубов.
– Вот именно, младший. Все время в тени братьев. Когда он ушел в первый поход, братья уже наверняка покрыли себя славой. Если бы не схима, не видать бы ему булавы.
– Мне надо об этом подумать. – Я встал. Хотелось на воздух.
– Мне пойти с тобой?
– Не надо. Хочу побродить один. Дождешься?
– Конечно. Пиво здесь отменное, музыка великолепная, зачем искать что-то лучшее.
Глава 2
Книжник
Ночь была тиха. Даже топот башмаков стражников и их редкая перекличка не могли испортить ее. Я повернулся туда, где, как знал, за складами и доками лежало море. Легкий ветерок подул в спину, словно подталкивая. Вспомнился где-то слышанный обрывок фразы: «…С ночным бризом отчалим». Позади слышался шум Золотого Моста, города, не засыпавшего даже ночью. Чего я искал сейчас? Море? Детская мечта. Помню, когда я ушел из дому, хотелось побывать во всех уголках мира. И однажды сесть на корабль и отплыть в Заморье. Именно так, с ночным бризом. И, повинуясь ветру, я пошел.
Пустынные переулки, слабо освещенные улицы. То слева, то справа сквозь тишину прорывались отдаленные шумы таверны. Я знал, что в здешних переулках частенько поутру находят парочку трупов. Но городская стража ловит убийц без особого рвения. Наверняка те уже покинули гостеприимную гавань на борту какого-нибудь судна. Отдельный мир, город в городе.
Очередная улица вывела меня на пристань. Пусто. Тихо. Слышен лишь плеск воды да скрип корабельных снастей. Вся гавань усеяна огнями, словно пытается соперничать со звездным небом. Фонари горят на мачтах, на носу и корме кораблей. Но жизнь затихла. Видны фигурки вахтенных. Кто же оставит судно без присмотра, даже в дружественном порту?
Наверно, в этой части пристани разгружались большие корабли, которые из-за осадки не могли подойти к пирсам, и их хозяева гоняли туда-сюда целую армию небольших шлюпок, чтобы опорожнить трюмы или, наоборот, заполнить их купленным товаром. На самом конце пирса горел одинокий фонарь, чуть раскачиваемый ветром. И море уже не казалось мне таким загаженным. Оно было прекрасно.
Я поднял взгляд. Между корабельными «звездами» и огнями небосклона четко было видно еще два, расположившиеся как раз посредине. Маяки, построенные на скалах, образующих вход в бухту. Там, наверно, хорошо. Город где-то внизу, со всем его шумом, многообразием запахов, мелочной суетой. А ты – один между бескрайним простором моря и таким же бескрайним простором неба. Кто знает, возможно, не стань я схимником, с удовольствием устроился бы смотрителем маяка. Хотя одно другому не мешает. Может быть, когда-нибудь в будущем именно там пожелаю я дожить последние годы.
Двинулся вперед. Раз уж пришел, стоит хотя бы прикоснуться к морю, а не стоять осторонь. Первый шаг на пирс отозвался бурей эмоций. Я почувствовал шевелящуюся под ногами безбрежную стихию, от которой отделяли меня лишь тонкие доски. Легкий укол страха сменился восторгом. В жизни до схимы я плавать не умел. Так уж получилось, что рядом с моим городом не было озер, а речку, протекавшую не так далеко, гуси вброд переходили. Опыта в этом деле у меня с тех пор не прибавилось, но все же тело знало само, как выжить в воде. Я вдруг задумался – хватит ли у меня сил добраться вплавь в Заморье? Вот это было бы настоящее испытание для схимника! А почему нет? Каждый из нас умел правильно распределять силы, давать отдых мышцам, не прерывая движения, даже усыплять попеременно полушария мозга, при этом бодрствуя. Хоть идея сама по себе дурацкая. А вот проникнуть в Золотой Мост, минуя бдительную стражу ворот, смог бы любой ученик схимника. Именно гавань – слабое место города.
Я не смог удержаться, разбежался и прыгнул с пирса, сразу уйдя под воду. Вынырнул, лишь когда воздуха в легких совсем не осталось. Рядом проплывала бутылка, кожура от какого-то южного фрукта, поодаль качалась на волнах бесформенная куча мусора, мерзкого даже на первый взгляд. Ночная темнота скрыла на время то, как загадили люди бухту, но мусор сам по себе никуда не делся. Находиться тут сразу же стало противно.
Я разогнался и выпрыгнул прямо на пирс, как рыба. Нога соскользнула. Я чуть не грохнулся обратно в воду, но вовремя ухватился за край пирса. Левую ладонь обожгло болью. Я подтянулся и увидел, что напоролся на острие ржавого гвоздя, которое и пробороздило кровавый след на моей ладони. Всего лишь досадная мелочь. Даже не стоит ускорять метаболизм, чтобы заживить такую царапину. Сама затянется. Выползая на деревянный помост, я услышал отдаленный вскрик, а потом – тихий всплеск. Вот она, ночная жизнь порта. Смерть всегда рядом.
Встряхнувшись, как пес, я все же пошел в ту сторону. Мало ли, вдруг успею кого-то спасти. Кажется, звук раздавался с соседнего пирса. Но на нем никого не оказалось. Я не слышал даже удаляющихся шагов. Возможно, над водой звук распространяется по-другому? Не знаю. Я уже почти отчаялся что-то найти, как вдруг обнаружил небольшую каплю крови. Не моей. Свое кровотечение я остановил сразу. Кровь была свежей. Я прикоснулся к ней кончиком мизинца, а потом слизнул то, что осталось на пальце. Несколько мгновений расслабленно ждал, чтобы мозг сообщил мне хоть что-то о том, кто оставил этот след. Потом лизнул свою ладонь.
Странно все получалось. В капле крови на пристани присутствовали вещества… хм… не знаю, как и сказать. Таких не обнаружишь у простых людей. Эти вещества мы, схимники, вырабатывали для омоложения своих тел. Значит, не так давно здесь побывал схимник. Либо златомостские алхимики научились воспроизводить подобные вещества в своих колбах и пробирках. Я слышал о том, что уже не одно поколение этих людей ищет так называемый эликсир бессмертия. Сейчас я этому не удивился бы.
Старая привычка, въевшаяся в плоть и кровь, – держаться подальше от дел собратьев. Я встал и пошел прочь. Хватит с меня и одного врага, нажитого в лице Караванщика. Надеюсь, Механик не воспримет то, что все мы собрались в его городе, как попытку ущемить его интересы. Да, раньше в этом мире все было проще. Раньше, до Империи…
Вдруг я остановился. В переулке, выходящем на пристань, мне померещился человеческий силуэт. Высокий, на голову выше Барчука, и гораздо шире в плечах бывшего егеря. Я знал лишь одного человека, обладавшего подобной статью.
– Книжник! – окликнул я его.
Но великан словно бы растаял в ночной темноте. В ответ ни звука, ни шороха. Конечно, из моих братьев Книжник был самым нелюдимым, всегда держался особняком, молчун, каких поискать. Вполне в его манере избежать встречи, хоть мы и не виделись несколько десятков лет. Я не стал преследовать брата. Не хочет общаться – его дело. Может быть, это его капля крови осталась на пирсе? А может…
Идея о том, что вражда Книжника с кем-нибудь из кузенов могла дойти до вооруженной стычки, показалась мне дикой. Да, он мог быть резким на слово, иногда и на дело, но навоевался еще в молодости. Стал ли он ярым приверженцем ненасилия? Трижды нет. Книжник был физически самым сильным человеком в этом мире, и если бы посчитал нужным, пустил эту силу в ход. Но повод должен быть весьма серьезным.
Мне показалось, что отсутствовал я недолго. Чего там – прогуляться до пристани, нырнуть, вынырнуть и пройтись обратно. Однако таверна к моему приходу опустела. Хозяин сонно позевывал за стойкой да за нашим столом о чем-то вполголоса общались Ловец и Зануда.
– Тебя помоями окатили? – спросил степняк, когда я подошел к ним.
– Сам в помои прыгнул, – не очень дружелюбно отозвался я.
Ловец расхохотался:
– Все-таки не успокоился. Что ж тебя так тянет к этому морю?
– Не знаю, это – из детства.
– Эх, Искатель, ох, Искатель! Я же тебе не сказал, что городская канализация в море сливается. Да, в море, в гавань их. Думаешь, почему у рыбаков такие серьезные посудины? Далеко в море надо выйти, чтобы пойманная рыба дерьмом не воняла. Но я и подумать не мог, что тебе взбредет в голову искупаться! Слушай, да у тебя кровь на одежде!
– На ржавый гвоздь напоролся. – Я продемонстрировал ему оцарапанную ладонь.
– Даже не знаю, смеяться или плакать, – качнул он головой. – Будешь теперь ходить, вонять свежей морской водой.
Он расхохотался собственной шутке. Я и сам уже чувствовал, как от меня разит.
– Баня истоплена, – флегматично заметил хозяин. – Еще не совсем остыла. Конечно, без парной не то, но помыться – в самый раз. А одежу в предбаннике брось, мил-человек, дочки с утра постирают. А коли надеть на смену нечего, я подберу чего-нибудь.
– Спасибо, самый гостеприимный из известных мне хозяев подобных заведений. – Я церемонно поклонился ему, круглое лицо толстячка расплылось в довольной улыбке.
Вот что значит человек на месте. Хорошо делает свое дело и получает удовольствие от заслуженной похвалы. Да, конечно, баня остыла, но в бадье нашлось достаточно воды. Здесь стены были покрыты резьбой со все теми же конскими мотивами с примесью морских. То великолепный скакун выходил из воды, то лошадиные гривы вдруг чудным образом преображались в морскую пену. Все сплеталось, рождая удивительное ощущение сказки.
– У тебя, смотрю, в знакомцах неплохой резчик по дереву, – заметил я, возвращаясь в общий зал, вымытый и посвежевший.
– Куда там, – хозяин махнул рукой. – Все сам, в меру слабых сил моих.
Он смачно зевнул. Время было далеко за полночь. Скоро просыпаться пора, а он все не ложился. Я не стал спрашивать почему. Не может хозяин уйти почивать раньше своих постояльцев. А вдруг им что понадобится? Хотя сама таверна уже была закрыта. Дверь заперта на массивный засов, ставни плотно затворены, так что наружу не пробивался даже лучик света.
Зануда ушел спать. Я присел рядом с Ловцом, задумчиво потягивающим пиво.
– Снова спиться решил? – не удержался от шутки.
– Куда там, – меланхолично отозвался он. – Не берет меня хмель, ох не берет.
– Что-то стряслось, пока меня не было?
– Ученик у тебя непростой, Искатель, ох непростой. Многое заставил меня вспомнить. Странные вопросы не дают ему покоя, странные и страшные. Да, страшные. Присмотрел бы ты за ним. Не ровен час – найдешь с перерезанным горлом.
– Что за вопросы-то? – удивился я.
– Как ты там говорил, «мои ученики»? – Ловец прищурился, отчего его и так узкие глаза превратились в едва заметные щелки. – Плохой ты учитель, коли не знаешь, что у послушников твоих за душой.
– За чем? – Я не понял последнего слова.
– За душой, – веско повторил Ловец и вдруг рассмеялся.
– Что это?
– А ты разум напряги. Тебе ведь не меньше восьмидесяти. Так? Во времена нашего детства слова этого еще не забыли. Эх, схимник. Про корни схимы небось слышал?
– Все слышали.
– Вот. А зачем те, старые схимники от мира удалялись? Для спасения души.
– Да что это такое, толком поясни! – вспылил я. Почему-то веяло от слова, произнесенного Ловцом, чем-то знакомым и при этом – опасным, маняще-неизведанным.
– То, что останется от нас, когда тело умрет.
– Я не понимаю.
– Наши с тобой народы, когда слово «бог» или «боги» еще не попали под запрет, верили в разное. Но понятие «душа» было у всех. Мне самому оказалось непросто вспомнить это слово. Но я сумел, сумеешь и ты. С Занудой поговори.
– О чем вы с ним беседовали?
– О разном. Но в основном о богах.
– Мы родились…
– Да-да, когда войны богоборцев давно отгремели. Вы слишком привязаны к своим ветхим пергаментам и бумажкам. А у нас прошлое живет в памяти народа. И те, кто рискует рассказывать о старых войнах, в которых уничтожили всех служителей богов, точно люди непростые. Такие, общение с которыми схимнику надобно пуще еды и питья. Когда-то мне заказывали немало таких. И до встречи с Дервишем, и после. Только до я находил и убивал их. А после – скрывал от тех, кто охотился на них. Но и до, и после я не мог удержаться и не послушать их рассказов.
– Бабкины сплетни. – Эти слова вырвались у меня сами собой.
Наверно, так отдергивает ребенок руку, коснувшись раскаленной сковороды. Так встряхивает лапой кошка, вступившая в лужу. Так вздыбливает шерсть на загривке сторожевой пес, зачуяв волчий дух. Вот как вырвались слова. Словно разум мой рефлекторно защитился, поспешив отнести все обрывки древних преданий в разряд бреда.
– Может, и сплетни. У меня их подобралась немалая охапка. Да, Искатель, немалая. Сплетни хунну, заведейские сплетни. Бабки ведь и там и там есть. А еще легкая, хорошо укрытая от всяких ушей прослойка сплетен в чубовских песнях-думах. Или в венедских былинах. Даже одна антская сказка затесалась туда же. Да, затесалась. А ученик твой из меня все это слово за словом вытянул. И вот лежит оно теперь на поверхности. А я смотрю, и мозги как-то интересно думать начинают. Ежели доживет твой Зануда до того дня, когда станет схимником, нареки его Дознавателем. Этот любую информацию выудит из кого угодно.
– А с чего бы ему не дожить?
– А ты сам не знаешь, куда деваются те, кто начинает вспоминать о богах и о том, что безжалостно вырвано из ваших венедских летописей? Или прилюдно споет нашу, ордынскую песню, скажем, о боге войны? Живы потомки богоборцев. Они все еще несут свою стражу.
– Это я знаю. Но разве рискнут они замахнуться на схимника?
– На схимника – нет, уверен. Потому что немного знаю их. Ой, знаю. А вот на послушника – вполне. Знают они про схиму, Искатель. Много больше, чем прочие знают. И коль на то пошло, помнишь, я рассказывал тебе, как мне заказали Акына?
– Сегодня же и рассказывал. Сложно забыть.
– Так вот, не хана он оскорбил. Вернее, все верно, хана. – Он встряхнул головой. – Тьфу ты, запутался совсем. Словом, хан тот богоборцем был. А Акын, только тогда его звали Менке, он про бога спел. Он не сказал мне про какого, да там еще ханская дочка была замешана. И послали меня оторвать излишне певучую голову. Вот и смотри. Задаст твой Зануда не те вопросы – и за ним какого-нибудь «ловца» пошлют.
– Лучше бы им этого не делать, – ответил я, правда, не очень уверенно. – Он на улице вырос. Всегда держится настороже.
– Да, понимаю, все так. Однако за прошедшее с появления богоборцев время нигде не возродился ни один религиозный культ, даже в подполье. Ты даже смысла слова «душа» вспомнить не смог. И о чем это говорит?
Я оставил вопрос без ответа. Но Ловец в нем и не нуждался. Вновь погрузился в себя, прихлебывая пиво. Глаза его блестели в полумраке, разгоняемом лишь светом трех лучин. Может быть, Ловец вышел на след. Но кого он ловит на сей раз? Я не стал спрашивать. Придет время – сам расскажет. День. Всего лишь день знал я его. Но уже чувствовал определенную близость. Может быть, Империя, загнавшая всех схимников в Золотой Мост, сделала нас ближе? И этого вопроса я задавать не стал. Ушел спать, оставив Ловца наедине с его мыслями и дремлющим хозяином таверны.
Спал я долго. Простые человеческие радости. Одна из них – поваляться в чистой постели, застеленной белой простыней. Мое тело отвыкло от мягких перин, но вспомнило о них очень быстро. Когда я проснулся, солнце взошло уже высоко. На табурете возле двери лежала моя вчерашняя одежда, выстиранная, высушенная и выглаженная, все дырочки аккуратно заштопаны. Я улыбнулся. В подобном идеальном состоянии она не была, даже когда я ее купил. Вот что значит женская рука.
Ловец сидел за тем же столом, за которым я его оставил. Не уверен, что он вообще ложился спать. Хозяина видно не было. За стойкой обосновалась одна из его симпатичных пышечек-дочек. Зал, который сквозь открытые окна заливали лучи солнца, оказался пуст. Еще бы, день в разгаре, завтракать поздно, обедать рано. Все завсегдатаи трудятся в поте лица.
Ловец крутил в руках шарик из скомканного бумажного листа, словно не решаясь что-то с ним сделать – положить на стол, бросить на пол или отправить в окно. Еще один лист, сложенный вдвое, лежал перед ним.
– С утром тебя, Искатель, – поприветствовал он меня.
– И тебе утро доброе.
– Ой, доброе ли? Тебе письмо.
– От кого?
– Раз его принес тот же человек, что доставил мое, скорее всего, от твоего брата Механика. Все наши вчерашние упражнения по сбрасыванию топтунов со следа оказались детскими играми. Досадно. Ты был прав. Твой брат держит этот город в кулаке, хоть со стороны и не скажешь.
Я подсел к нему, придвинул лист поближе.
– Завтракать будешь? – буднично поинтересовался Ловец.
– Вчера мне хватило чревоугодия. Не голоден.
– А у нас борщ чубовский, – сказала дочь хозяина. Голос ее оказался громким, но по-своему мелодичным. Точно так же как сама она была по-своему красива. – Вкусный, я сама готовила. Отец говорит, что лучше борща даже на Сечи не варят.
– Сомневаюсь, что твой отец бывал на Сечи.
Впрочем, слова ее напомнили мне вновь об Атамане. Борщ он готовил вкусный. Я усмехнулся. При воспоминании о самом ярком из моих братьев на ум сразу приходили две сабли и борщ.
– Отец, может, и не бывал, а чубы у нас один раз останавливались, очень хвалили мою стряпню.
Похоже, достойная дочь своего отца задалась целью накормить меня завтраком во что бы то ни стало. А почему бы и нет? Уж что-что, а ожирение схимнику не грозит, если он сам того не пожелает. Так что очень скоро сияющая от гордости девушка принесла глиняную миску, исходившую ароматным паром, другую, чуть поменьше, со сметаной, несколько головок чесноку, деревянную ложку и серый ноздреватый хлеб, еще теплый.
Стоит признать, оказалось действительно вкусно, хоть и не совсем по-чубовски. Но все равно ел я с удовольствием. Трудно ждать от женщины, тем более жительницы Золотого Моста, что она владеет настоящими рецептами суровых степных воинов, которые большую часть жизни проводят вдали от своих жен. Впрочем, образ жизни чубов – не столь интересная тема, чтобы отвлекаться на нее. Скажу просто, что борщ вышел вкусный, но не чубовский.
Ловец терпеливо ждал, пока я закончу трапезу, хоть по нем, как он ни старался оставаться невозмутимым, было видно, что он ждет даже не того, чтобы я прочитал письмо, а моей реакции на него.
– Мои где? – спросил я между делом.
– Разошлись. С утра устроили во дворе тренировку, прямо перед баней, пугая хозяйских дочек и домашнюю птицу, а потом разошлись. Не в смысле расходились, а разбрелись. Да, разбрелись по городу.
– Не сказали куда?
– Нет, но я уверен, что вечером Бешеная придет с какой-нибудь новой побрякушкой, из тех, которые златомостцы втюхивают иноземцам как уникальные изделия местных мастеров. Малышка вернется с кучей денег и всевозможных подарков, которые преподнесут ей благодарные слушатели, а Зануда – с залежами морщин от умных мыслей. Да, от мыслей. Либо с ехидной улыбкой и воспоминаниями о какой-нибудь морячке, которой он помог скрасить ожидание мужа.
– Весьма точно. Скорее всего, так и будет, – кивнул я.
– Ты бы уже прочитал послание, – напомнил он.
– Всему свое время, – ответил я и все же развернул лист тонкой желтоватой бумаги.
Брату моему Искателю привет и пожылания долгих лет
После захода сонца преходи в васьмой дом от порта по улице Алхимиков. Думаю, нам всем есть, што абсудить. Зная, что с городом ты низнаком, я на всякий случай намалювал тибе карту. Иди по стрелачкам. Вхадить можыш бизстука. Учиников оставь в «Марском коньке». Не их ума это дело. В обчем, жду.
Подписи не было. Я узнал корявый почерк Механика и без нее. Он всегда писал быстро и с ошибками. Несколько солидных клякс вполне могли бы сойти за родовую печать моего брата, всегда считавшего каллиграфию и грамматику напрасной тратой времени. «Всем понятно, что я написал, – остальное чушь собачья», – говаривал он.
– Тебя тоже пригласили? – спросил я у Ловца.
– Угу. – Он кивнул. – После захода солнца. Из этого можно сделать вывод, что нынче в городе собрались если не все известные твоему брату схимники, то подавляющее большинство. Да, большинство.
– Мы с тобой поняли это еще вчера, – напомнил я.
– Да, но не знали наверняка.
– Думаешь, речь об Империи пойдет?
– А о чем еще? – искренне удивился Ловец. – Сейчас имперцы хорошо прищемили хвост Золотому Мосту. Местные купчишки и пальцем не пошевелят, даже если небо начнет падать на землю. Но стоит упасть их прибыли… Так что новые имперские пошлины на вывоз железа – это хуже, чем если бы самым уважаемым купцам плюнули в лицо. А коль Механик действительно контролирует город так плотно, должен он реагировать на подобные вещи.
– Торговцам ударили по самому больному месту – по кошельку.
– Империи конец. – Ловец расхохотался. – Да, Искатель, конец. Если все схимники объединятся против одного… Пусть даже не все, пусть половина. Самый лучший не устоит.
Мне не понравилось его настроение, но я промолчал. Как бы то ни было, мы – схимники, не годится решать спорные вопросы, меряясь силой, подобно сельским мужикам. Следует встретиться с тем, кто стоит за Империей, выслушать его резоны, а уж потом… А вот что потом, я не знал.
– Ну что притих? – воскликнул Ловец. – Думаешь, прикидываешь. Больно нерешителен ты, Искатель.
– Знаю, какая за мной сила, потому и решать не спешу, – ответил я.
– Ну думай. Да, думай, пошли посмотрим на этот Золотой Мост. А то увидели лишь краешком. До вечера времени много.
После градов и весей Империи это было весьма необычно. Для нас ведь важно не только общение. Просто слушать, о чем говорят люди, ловить их настроение, мысли и чаяния – это настоящая пища для ума. А говорили златомостцы о разном. В основном – обычные житейские беседы. Но Империя властно вторгалась и в этот город, всегда стоявший особняком.
На Кузнечном рынке хватало споров о новых ценах на железо. И мнения были самые разные. Нет тупого имперского «Император лучше знает, как нам лучше», того монолитного единства, которое изрядно пахнет болотом и утомляет хуже каторжных работ. Одни возмущались, что железо продают с каждым днем все дороже, а изделия из него Империя берет по старым расценкам, наотрез отказываясь платить больше. Мол, скоро себе в убыток работать станем. Другие призывали не продавать имперцам даже самого завалящего ножа, пока те не дадут справедливой цены. Кричали, что лучше затянуть пояса, перебиваясь торговлей с Заморьем, чубами и хунну. Самые разумные возражали им: основным преимуществом Золотого Моста было высокое качество за ту же цену. Если ее поднимать, то покупатели предпочтут обходиться изделиями местных мастеров. А находились и те, которые считали, что надо впустить в Золотой Мост имперский гарнизон, присягнуть Императору и спокойно заниматься своими делами. Ведь какая разница, кто правит? Главное – чтобы у тебя был кусок хлеба, желательно с сочным ломтем мяса.
Говорили и о Бочажской резне. Почему-то сейчас в Золотом Мосту тема города, восставшего несколько лет назад, стала очень актуальной, и я в этом видел влияние учеников Мятежника. И опять же я-то, по сути, узнал подробности тех событий от своего брата. До разговора с ним слышал лишь мнение подданных Империи. Да, восстали, да, войска усмирили мятежников. Поделом. На этом сходились все.
Златомостцы же спорили до хрипоты. Словно событие это вдруг приобрело для них важность большую, чем даже притеснения в ценах на железо. Кто-то кричал о кровавом диктаторе, который точно так же поступит с Золотым Мостом, если у того хватит глупости добровольно войти в состав Империи. Другие возражали: Бочаг присягнул Императору. Тот имел полное право расправиться с мятежниками, как посчитает нужным. А что слишком много крови – еще вопрос, не стало бы ее больше, если бы ратники Империи позволили сохраниться корням мятежа и вызреть в новое восстание.
И что самое важное было для меня во всех этих разговорах – это то, что даже сторонники Империи аргументировали свою позицию существеннее, чем «Император знает лучше». Логические построения некоторых поражали своей масштабностью и продуманностью. Эти люди смогли бы оправдать даже полное уничтожение всех жителей Империи благом человечества. Нет, мне не нравилась их позиция. Но мне нравилось, что пришли они к ней обдуманно, а не под чужим влиянием, особо не задумываясь, что же они отстаивают.
Но виделись мне во всем этом и другие тревожные моменты. Золотой Мост не был един. Мало того, все, кто имел мнение об Империи, разделились на ее сторонников и противников примерно поровну. Империя уже пришла сюда.
– Тревожно, ой тревожно, – ворчал Ловец. – Послушай, Искатель, о чем люди говорят.
– Слышу. И чего в этом такого?
– Для них проблемы отношений с Империей важнее обычных, житейских. Золотой Мост превратился в пороховую бочку. Стоит проскочить искре – все вспыхнет. Это – город торгашей. А торгашей всегда можно купить. Необязательно деньгами. Те же чубы, как бы их ни зажали, станут сражаться до последнего за свободу. А золотомостцы готовы поступиться частью свободы ради стабильности. А значит, у них постепенно отберут и то и другое. Но сами горожане этого не понимают.
– Ты преувеличиваешь.
– Надеюсь.
И все же жизнь в городе продолжалась и била ключом. Мы выпили холодного квасу, купили у разносчика пирожков, Ловец – с мясом, а я – с брусникой. Запили все это горячим сбитнем. От людей, расхваливавших свой товар на все голоса, не было отбоя. Под конец за нами увязался земляк Ловца.
– Ох, степной храбрец! – вопил он на ломаном венедском, хватая моего спутника за рукав халата. – Почему без конь? Где ты видеть степной храбрец без конь? Купи конь, нэ? Карош конь, быстр конь, настоящ ордынский конь. Будешь храбрец с конь! Нэ?
– Не нужен мне конь, – отмахнулся от него Ловец. – Зачем он в городе?
– Тогда купи арбуз, – тут же предложил степняк. – Карош арбуз, спелый, сочный, карош арбуз. Солнце печь, купи арбуз жажда утолять.
– Что-то не вижу я у тебя арбуза.
– Здесь рядом. Совсем близко. Все рядом, и конь и арбуз.
Он долго еще плелся за нами, уговаривая купить то коня, то арбуз, то саблю лучшей златомостской ковки по старым ценам, то шелковый халат, то новые сапоги, то «карош пистоль стрелять, нэ», и даже «резной табурет-стулка». Я уже окончательно перестал понимать, чем торгует этот кривоногий тщедушный человечек и что ему от нас надо. Лишь когда он отвязался, Ловец пояснил:
– Наемный зазывала. Несколько торговцев скинулись и наняли, чтобы покупателей заманивал.
Меж тем солнце неуклонно приближалось к закату, и мы с Ловцом, не сговариваясь, начали продвигаться в сторону улицы Алхимиков. В Золотом Мосту было принято вешать на домах жестяные таблички, на которых выбивалось название улицы и номер дома. В других городах я с подобным не сталкивался. Неплохая придумка.
Восьмой дом встретил нас клубами дыма, валящими из всех окон. Местные жители, видимо, привыкли к подобному, потому проходили мимо, не обращая внимания. Тем более что дым был без запаха. Жилище или лаборатория Механика, уж не знаю, чем этот дом был, представляло собой двухэтажное каменное здание с широкими оконными проемами и двускатной крышей, крытой черепицей.
Я пожал плечами и толкнул дверь. Она противно скрипнула давно не знавшими смазки петлями. Мы очутились в прихожей. Прямо перед нами располагалась большая дверь, ведущая в комнаты первого этажа. Справа – еще одна, поменьше. От нее ощутимо тянуло холодом, из чего я сделал вывод, что за нею – спуск в подвал. Слева – лестницы на второй этаж. Из клубов дыма появился сутулый силуэт.
– Кого там несет нелегкая? – услышал я скрипучий голос Механика.
Все ясно. Петли не смазывались специально. Их скрип служил сообщением хозяину дома, что кто-то пришел.
– Так-то ты встречаешь брата? – в тон ему ответил я.
– Искатель, – удовлетворенно произнес он. – Первый заявился. Еще бы, тебе по имени положено меня отыскать раньше всех. – Он хохотнул своей сомнительной шутке. – Как тебе эффект?
– Шутка так себе.
– Я про дым.
– Решил скрыть дом от глаз соседей?
Читать бесплатно другие книги:
