Архив Шерлока Холмса. Сыскная полиция (сборник) Дойл Артур

Дело XI Приключение таинственной постоялицы

Неудивительно, что у меня собрано такое огромное количество материала о Шерлоке Холмсе, если вспомнить, что он занимался активной практикой двадцать три года, и из них семнадцать лет я имел честь работать вместе с ним и вести записи о его деяниях. Самой большой трудностью для меня всегда был не поиск, а выбор. У меня накопилась целая полка дневников, рассортированных по годам, и несколько портфелей документов. Квартира моя превратилась в настоящую сокровищницу не только для тех, кто изучает историю криминалистики, но и для тех, кому интересны светские и официальные скандалы поздней викторианской эпохи. Что касается последних, могу сказать, что тем людям, которые присылают мне полные отчаяния письма с просьбами не касаться чести их уважаемых семей или репутации их знаменитых родителей, нечего бояться. Деликатность и четкое следование профессиональной этике, которые всегда отличали моего друга, в той же степени соблюдаются и мною при выборе тем для составления этих воспоминаний, так что никто из доверивших нам свои тайны не будет скомпрометирован. Однако я хочу заявить, что выражаю открытый протест против тех попыток изъять и уничтожить эти бумаги, которые имели место не так давно. Мне известно, кто за этим стоит, и, если подобные попытки повторятся, я незамедлительно опубликую историю, в которой фигурирует один политик, маяк и дрессированный баклан, поскольку уже имею на то согласие самого Шерлока Холмса. По меньшей мере, один читатель наверняка понимает, о чем я.

Не стоит думать, что в каждом из этих дел Холмс имел возможность проявить свой знаменитый талант наблюдать и делать выводы из увиденного, о котором я так часто упоминал в своих рассказах. Иногда ему стоило невероятных усилий найти истину, иногда отгадка сама шла к нему в руки, но, надо сказать, что самые страшные человеческие трагедии реже всего давали ему такую возможность. Об одном из таких случаев я сейчас и хочу рассказать. Я слегка изменил имена и место, но в остальном факты соответствуют действительности.

Однажды утром, дело было в конце 1896-го, я получил записку от Холмса с просьбой приехать к нему как можно скорее. Прибыв на место, я застал его в заполненной табачным дымом гостиной в обществе пожилой леди, по виду напоминавшей добродушную располневшую хозяйку какого-нибудь пансиона. Они сидели в креслах друг напротив друга.

— Это миссис Меррилоу из Южного Брикстона, — сказал Холмс, указав на свою посетительницу. — Миссис Меррилоу не против табака, Ватсон, так что, если хотите побаловать себя вредной привычкой — курите. Миссис Меррилоу обратилась ко мне с интересным делом, в котором ваше участие может оказаться полезным.

— Все, что в мои силах…

— Миссис Меррилоу, вы же понимаете, что, если я решу наведаться к миссис Рондер, это будет лучше сделать в присутствии свидетеля. Вы можете предупредить ее об этом заранее.

— Господь благослови вас, мистер Холмс, — сказала посетительница. — Она так ждет встречи с вами, что вы можете привести с собой хоть весь приход!

— Значит, ждите нас где-то после полудня. Для начала давайте еще раз удостоверимся, что правильно представляем факты. Заодно доктор Ватсон войдет в курс дела. Вы говорите, что миссис Рондер снимает у вас комнату уже семь лет и за все это время вы лишь раз видели ее лицо.

— И лучше бы я его вообще никогда не видела! — воскликнула миссис Меррилоу.

— Оно страшно изувечено.

— Мистер Холмс, то, что я видела, вообще вряд ли можно назвать лицом. Наш молочник однажды случайно увидел ее, когда она выглянула в окошко. Так он выронил свой бидон, и молоко растеклось у меня по всему саду. Можете себе представить, что это за лицо. Когда я увидела его (я как-то случайно застала ее неготовой), она быстро прикрылась и сказала: «Ну вот, миссис Меррилоу, вы наконец и узнали, почему я никогда не поднимаю вуаль».

— А вам известно, что с ней произошло?

— Нет.

— Она, когда снимала у вас жилье, ничего о себе не рассказывала? Может быть, у нее были какие-нибудь рекомендательные письма?

— Нет, сэр, у нее были наличные, и немало. Она заплатила за квартал вперед и безо всякого торга. Разве может в наше-то время бедная женщина, как я, отказаться от такого клиента? — Почему она выбрала именно вас?

— Мой дом стоит в глубине, далеко от дороги, да и обстановка у меня домашняя, не то что у других. И опять же я беру только одного жильца, и своей семьи у меня нет. Думаю, она перепробовала несколько домов, но мой подошел ей больше всего. Ее интересует уединение, и она готова платить за него.

— Так вы говорите, с первого дня до последнего она лишь раз позволила вам увидеть ее лицо, и то случайно. Что ж, это действительно очень необычная история. Неудивительно, что вы хотите во всем разобраться.

— Я не хочу, мистер Холмс. Меня все устраивает, пока мне исправно платят. Более тихого постояльца и представить невозможно. Я с ней горя не знаю.

— Тогда что же привело вас ко мне?

— Ее здоровье, мистер Холмс. Она словно тает на глазах. К тому же в голове у нее что-то страшное творится. «Убийство! — кричит она. — Убийство!» А однажды я услышала: «Бессердечное чудовище! Тварь!» И это посреди ночи, на весь дом! У меня по коже аж мурашки пошли. Ну, утром-то, понятное дело, я наведалась к ней. «Миссис Рондер, — говорю, — если что-то тревожит вашу душу, есть же церковь, есть полиция. Кто-нибудь обязательно поможет вам». А она мне: «Нет, только не полиция! Но и церковь не изменит того, что в прошлом. И все же, — говорит, — мне бы хотелось, чтобы кто-нибудь выслушал меня и узнал правду, прежде чем я умру». Ну я тогда ей: «Хорошо, не хотите к властям обращаться, не обращайтесь, но есть же еще этот частный сыщик, о котором мы читали»… Прошу прощения, мистер Холмс. А она как подпрыгнет, как закричит: «Ну конечно, он-то мне и нужен! Как же я раньше-то о нем не подумала? Приведите его, миссис Меррилоу, а если он не захочет, скажите ему, что я — жена Рондера, который в цирке представление с дикими животными показывал. Так и скажите и еще передайте такое название: Аббас Парва». Она тут вот записала даже… Да, так и есть, Аббас Парва. «И тогда, — говорит, — если он такой человек, как я думаю, он непременно придет».

— И она права, — заметил Холмс. — Ну что ж, хорошо, миссис Меррилоу. Теперь я хотел бы немного побеседовать с доктором Ватсоном. Думаю, это займет у нас время до обеда. Около трех часов ждите нас у себя в Брикстоне.

Как только посетительница наша уточкой проковыляла за дверь (иначе манеру передвижения миссис Меррилоу и не назовешь), Шерлок Холмс бросился к куче альбомов с вырезками из газет, которая занимала почти весь угол. Несколько минут я слышал лишь шуршание страниц, но потом раздался удовлетворенный вздох. Мой друг нашел то, что искал, и это привело его в восторг: он даже не встал, а уселся на пол прямо там же, посреди разложенных альбомов, скрестив ноги, как какой-нибудь Будда. Один раскрытый альбом лежал у него на коленях.

— Это дело заинтересовало меня в свое время. Вот и мои пометки на полях. Честно признаться, я тогда так и не смог ничего выяснить и все же не сомневался, что официальное следствие пришло к неправильным выводам. А вы не помните трагедию в Аббас Парва?

— Нет, Холмс.

— А ведь мы тогда уже были с вами знакомы. Правда, у меня у самого впечатление сложилось очень поверхностное — не хватало фактов, и ни одна из сторон не обращалась ко мне. Не хотите почитать?

— Может, лучше своими словами расскажете?

— Запросто. Возможно, вы и вспомните, о чем речь. Тогда фамилию Рондер слышал каждый. Это был один из величайших дрессировщиков своего времени, соперничал с Вумбеллом и Сэнджером. Однако он пристрастился к выпивке, и, когда произошла эта страшная история, дела у него и у его аттракциона шли уже совсем плохо. Его караван остановился на ночь в Аббас Парва — это небольшая деревня в Беркшире там-то и случилась эта трагедия. Они направлялись в Уимблдон и просто остановились лагерем у дороги, не собираясь давать там представление — деревушка эта настолько мала, что рассчитывать на прибыль не приходилось.

Кроме прочих зверей, был у них и прекрасный североафриканский лев по кличке Король Сахары. Во время выступлений и сам Рондер, и его жена заходили к нему в клетку. Вот фотография их выступления. Как видите, Рондер был огромным, похожим на раскормленную свинью мужчиной, а жена его была настоящей красавицей. Во время следствия выяснилось, что в тот день лев вел себя беспокойно, но, как обычно, привычка породила беспечность, и на это никто не обратил внимания.

Рондеры, как правило, кормили льва по ночам. Иногда это делал кто-то один из них, иногда в клетку входили оба, но никому другому заниматься этим они не разрешали, думая, что до тех пор, пока лев получает пищу от них, он будет считать их благодетелями и не причинит вреда. В ту ночь, семь лет назад, в клетку вошли оба супруга, после чего произошло нечто ужасное. Все подробности этого происшествия так и не удалось восстановить.

Около полуночи весь лагерь был разбужен ревом животного и женскими криками. Циркачи тут же высыпали из палаток с фонарями в руках, и их глазам предстала поистине жуткая картина. Рондер лежал ярдах в десяти от открытой клетки с проломленным затылком и глубокими следами от когтей по всей голове. Рядом с дверцей клетки на спине лежала миссис Рондер, а над ней, держа ее голову в лапах, сидел и грозно рычал лев. Он сорвал ей лицо, да так, что никто и не думал, что она осталась жива. Леонардо, силач, с Григгсом, клоуном, и еще несколькими артистами шестами отогнали зверя от тела. Он запрыгнул в клетку, которую тут же заперли. Как ему удалось вырваться, непонятно. Посчитали, что пара пришла его кормить и, когда дверь открыли, лев бросился на них. Больше в свидетельских показаниях ничего интересного не было. Единственное, что заслуживает внимания, это то, что несчастная женщина, когда ее несли в их фургон, в агонии выкрикивала одно слово: «Трус! Трус!» Прошло полгода, прежде чем она смогла дать показания, но к тому времени расследование уже прекратили на основании очевидного вердикта: смерть в результате несчастного случая.

— А что же еще это может быть? — вставил я.

— Верно, но все же кое-что не давало покоя Эдмундсу, молодому инспектору из Беркширского управления полиции. Это толковый парень, его потом послали в Аллахабад. От него я, собственно, и узнал подробности — как-то он заглянул ко мне обсудить это дело и задержался на пару трубок.

— Это такой худощавый, с песочными волосами?

— Вот-вот. Я не сомневался, что вы в конце концов вспомните.

— Но что же его смущало?

— Вообще-то это нас обоих смущало. Оказалось чертовски трудно восстановить ход событий. Посмотрите на это с точки зрения льва. Он вырывается из клетки. Как он поступает? Сначала делает с полдюжины прыжков вперед и оказывается рядом с Рондером. Рондер разворачивается, чтобы убежать (следы от когтей у него на затылке указывают на это), но лев сбивает его с ног. Затем вместо того, чтобы бежать дальше на свободу, зверь разворачивается и возвращается к женщине, которая находится рядом с клеткой, валит ее на землю и вгрызается ей в лицо. Опять же, ее крики указывают на то, что ее муж каким-то образом подвел ее. Но чем мог несчастный ей помочь? Видите, в чем сложность?

— Разумеется.

— И еще. Я об этом только сейчас подумал, когда начал вспоминать. Кто-то из свидетелей показал, что одновременно с женскими криками и львиным рычанием закричал и мужчина.

— Это был Рондер, разумеется.

— Человек с проломленным черепом вряд ли мог кричать. По меньшей мере, двое свидетелей упомянули, что слышали одновременно и женские, и мужские крики.

— Наверное, к тому времени кричал уже весь лагерь. А что касается остального, я думаю, могу объяснить, что там произошло.

— С радостью выслушаю вашу версию.

— Они оба находились рядом в десяти ярдах от клетки, когда лев вырвался на свободу. Мужчина повернулся и был сбит ударом лапы. Женщине пришло в голову, что она может спастись, закрывшись в клетке. Это было единственное безопасное место. К ней она и побежала, но у самой двери зверь настиг ее и повалил на землю. На мужа она злилась, потому что он, повернувшись, разбудил ярость хищника. Если бы они оба стояли к нему лицом, им бы, возможно, удалось усмирить его. Отсюда ее крики: «Трус!»

— Блестяще, Ватсон! Только в вашем бриллианте есть один недостаток.

— Какой недостаток, Холмс?

— Если они оба были в десяти шагах от клетки, как зверь вырвался на свободу?

— Может быть, у них был какой-то враг, который открыл клетку.

— А что заставило его напасть на них, если он привык с ними играть и выполнять трюки, не покидая клетки?

— Может быть, тот же враг как-то разозлил его.

Холмс ненадолго задумался.

— Вот что я могу сказать о вашей версии, Ватсон. У Рондера было много врагов. Эдмундс рассказывал, что в подпитии он превращался в настоящее чудовище. Эдакий огромный разъяренный бык, он совершенно выходил из себя, ругался на чем свет стоит и набрасывался с кулаками на каждого, кто попадался ему на пути. Думаю, те крики о чудовище, про которые рассказывала наша гостья, были ночными воспоминаниями о покойном благоверном. Однако наши предположения ничего не стоят, пока мы не располагаем всеми фактами. Ватсон, на буфете холодная куропатка и бутылка «Монтраше». Давайте восстановим силы перед поездкой.

Когда нас доставили к дому миссис Меррилоу, первое, что бросилось нам в глаза, — это сама хозяйка, которая своей крупной фигурой перегородила дверь скромного, но уединенного жилища. Было очевидно, что больше всего ее беспокоило, как бы не потерять выгодную постоялицу, и прежде чем впустить нас в дом, она принялась умолять не говорить и не делать ничего, что могло бы привести к такому нежеланному концу. Добившись соответствующего обещания, хозяйка пансиона повела нас наверх по грубой, со сбитой ковровой дорожкой лестнице и впустила в комнату загадочной квартирантки.

Это было небольшое помещение, с тяжелым, спертым воздухом, что и неудивительно, поскольку обитательница почти никогда не покидала этих стен. Судьба как будто покарала эту женщину за то, что раньше она держала в неволе животных, превратив ее саму в зверя в клетке. Она сидела в темном углу в покосившемся кресле. Долгие годы бездействия огрубили ее фигуру, но было видно, что когда-то она действительно была прекрасна и до сих пор сохранила соблазнительную роскошь форм. Густая темная вуаль закрывала ее лицо, но не все, только до верхней губы, оставляя открытым идеально очерченный рот и мягко округленный подбородок. Я легко мог представить себе, что когда-то она и впрямь была удивительно красива. Голос ее звучал мелодично и приятно.

— Значит, мое имя вам знакомо, мистер Холмс, — сказала она. — Я так и думала, что оно приведет вас сюда.

— Вы правы, мадам, хотя я не знаю, как вам стало известно, что я интересовался вашим делом.

— Когда мое здоровье улучшилось, меня допрашивал мистер Эдмундс, местный следователь, он мне и рассказал об этом. Боюсь, что я солгала ему. Наверное, было бы лучше, если бы я тогда все же сказала правду.

— Всегда лучше говорить правду. Но почему вы солгали?

— Потому что от этого зависела судьба другого человека. Я знала, что он был совершенно недостоин того, но не хотела, чтобы его гибель была на моей совести. А ведь мы были с ним так близки… Так близки!

— Но сейчас эта преграда исчезла?

— Да, сэр. Человек, о котором я говорю, умер.

— Тогда почему теперь вы не расскажете все, что вам известно, полиции?

— Потому что мне приходится считаться еще с одним человеком. С собой. Я не вынесу огласки и той шумихи, которая поднимется, если за дело снова возьмется полиция. Мне осталось недолго жить, и я хочу умереть спокойно. Но все же мне нужно было найти кого-то, кому я могла бы поведать свою ужасную историю. Я хочу, чтобы, когда меня не станет, люди узнали правду.

— Вы мне льстите мадам. Но прошу вас учесть, что я — ответственный человек и не могу обещать вам, что после вашего рассказа не посчитаю своим долгом передать дело полиции.

— Думаю, этого не будет, мистер Холмс. Я слишком хорошо знаю ваш характер и ваши методы, так как несколько лет следила за вашей деятельностью. Чтение — единственное удовольствие, которое оставила мне судьба, и я внимательно слежу за тем, что происходит в мире. Как бы то ни было, я не хотела бы упустить случай, может быть, вы как-то воспользуетесь моим рассказом о трагедии, которая случилась со мной. Мне станет легче, если я выговорюсь.

— Мы с доктором Ватсоном готовы вас выслушать.

Женщина поднялась и достала из ящика стола фотографию мужчины. Изображенный несомненно был профессиональным циркачом. Богатырская фигура, могучие руки сложены на мощной груди, из-под пышных усов проглядывает улыбка… Самодовольная улыбка мужчины, знающего вкус победы.

— Это Леонардо, — сказала она.

— Леонардо, силач, который давал показания?

— Он самый. А это… Это мой муж.

Лицо на второй фотографии было ужасным… Настоящий боров, даже лучше сказать, дикий кабан — такими грубыми, звериными были его черты. Легко можно было представить себе этот отвратительный рот чавкающим или испускающим пену в приступе ярости, и эти маленькие свирепые глазки, пронзающие бешеной злостью все, на что падал их взгляд. Дебошир, задира, животное… Все это было написано на грузном лице с тяжелым подбородком.

— Эти две фотографии, джентльмены, помогут вам понять мою историю. В цирк меня привели бедной маленькой девочкой, мне еще не было десяти, а я уже прыгала через обруч перед публикой. Когда я повзрослела, этот человек полюбил меня (если этим словом можно назвать его похоть), и я стала его женой… Будь проклят тот день! С тех пор жизнь моя превратилась в ад, а он — в дьявола, мучившего меня. В цирке не было никого, кто не знал бы, как он ко мне относился. Он уходил к другим женщинам. Если я жаловалась, он связывал меня и избивал хлыстом. Все жалели меня и презирали его, но кто мог что-либо сделать? Его боялись все до одного, потому что человек этот был страшен в обычной жизни, а когда напивался, и вовсе превращался в настоящее чудовище. Снова и снова его задерживали за драки и жестокое обращение с животными, но он был необыкновенно богат, и штрафы для него ничего не значили. Со временем все лучшие артисты покинули нашу труппу, и дела у нас стали идти все хуже и хуже. Только Леонардо и я еще привлекали зрителя… Да еще малыш Джимми Григгс, клоун. Бедолага, разве до веселья ему было? Но он старался как мог, чтобы хоть как-то продержаться на плаву.

А потом в мою жизнь все больше и больше стал входить Леонардо. Видите, каким он был? Сейчас-то я знаю, какая хилая душонка таилась в этом прекрасном теле. Но, по сравнению с моим мужем, он был просто архангелом Гавриилом. Он жалел меня, помогал, пока в один прекрасный день дружба наша не превратилась в любовь… Настоящую, глубокую, страстную любовь, такую любовь, о которой я мечтала, но никогда не надеялась испытать. Муж начал подозревать, но я думаю, что этот задира в душе был трусом и боялся Леонардо. В отместку он стал еще больше истязать меня. Однажды ночью я так кричала, что Леонардо примчался к нашему фургончику. В ту ночь чуть не произошла трагедия, и вскоре я и мой любовник поняли, что рано или поздно это должно случиться. Мой муж был недостоин того, чтобы жить. Мы решили, что он должен умереть.

Леонардо был умен и хитер, это он все придумал. Я это говорю не для того, чтобы свалить всю вину на него, ведь я сама помогала ему и готова была пройти с ним весь путь до конца. Просто одна я до такого никогда бы не додумалась. Мы изготовили специальную палицу… Леонардо сделал ее. К свинцовому наконечнику он приделал пять длинных стальных гвоздей, острыми концами наружу, так, чтобы это напоминало львиную лапу. Эта палица предназначалась для того, чтобы убить моего мужа, но выглядеть все должно было так, будто это сделал лев, которого мы собирались выпустить из клетки.

Когда мы с мужем как обычно отправились кормить зверя, ночь была темная, безлунная. В цинковом ведре мы несли с собой сырое мясо. Леонардо ждал за углом большого фургона, мимо которого мы должны были пройти по дороге к клетке. Но он почему-то замешкался, и мы прошли, прежде чем он успел нанести удар. Тогда Леонардо пошел за нами, и через какое-то время я услышала удар, он все-таки раскроил череп мужу. От этого звука сердце мое радостно забилось, я бросилась к клетке со львом и откинула щеколду.

И тут случилось что-то страшное. Может, вам приходилось слышать о том, что эти животные мгновенно улавливают запах человеческой крови, который их сильно возбуждает. Какое-то звериное чутье подсказало хищнику, что только что убит человек. Как только я открыла дверь, он прыгнул и подмял меня под себя. Леонардо мог спасти меня. Если бы он подбежал к зверю и ударил своей палицей, то смог бы усмирить его, но у него сдали нервы. Я услышала его полный ужаса вопль и увидела, как он развернулся и бросился бежать сломя голову. И в этот миг зубы льва впились мне в лицо. Я уже задыхалась от его горячего и зловонного дыхания, поэтому почти не почувствовала боли. Ладонями я попыталась оттолкнуть от себя огромные пышущие паром окровавленные челюсти и закричала. Когда в лагере поднялась тревога, я еще оставалась в сознании.

Смутно помню, как несколько мужчин, Леонардо, Григгс и другие, вытаскивали меня из лап льва, и это мое последнее вос поминание, мистер Холмс, на несколько долгих мучительных месяцев. Когда наконец ко мне вернулось сознание и я впервые посмотрела в зеркало, я прокляла этого льва… О, как же я проклинала его! Не за то, что он лишил меня красоты, а за то, что не лишил меня жизни. У меня было только одно желание, мистер Холмс, и достаточно денег, чтобы воплотить его в жизнь. Я хотела исчезнуть из этого мира, закрыть свое бедное лицо, чтобы его никто не видел, и поселиться там, где меня не нашел бы ни один человек из тех, кто знал меня раньше. Выбора у меня не было… Так я и поступила. Несчастный раненый зверь заполз в эту нору, чтобы умереть… Таков конец Юджинии Рондер.

Когда горемычная женщина закончила свой рассказ, в комнате на какое-то время повисла тишина. Потом Холмс протянул длинную руку и с выражением такого искреннего сострадания, которое я почти никогда не замечал у него на лице, мягко похлопал ее по руке.

— Бедная девочка! — произнес он. — Бедная девочка. Действительно, пути провидения трудно понять. Если на том свете нас не ждет воздаяние, то весь наш мир — не более чем чья-то жестокая шутка. Но что было дальше с этим Леонардо?

— Я больше его не видела и ни разу не слышала о нем. Может быть, я и ошибалась, так плохо думая о нем. Любить то, что оставил лев, все равно что любить одного из тех уродцев, которых мы возили с собой по стране. Но женскую любовь так просто не отбросишь. Он оставил меня в когтях зверя, не пришел на помощь, когда мне это было так нужно, а я до сих пор не могла решиться отправить его на виселицу. Во что превратилась я сама, мне безразлично. Разве можно вообразить что-нибудь ужаснее, чем моя нынешняя жизнь? Но судьба Леонардо все это время находилась в моих руках.

— Вы сказали, что он умер.

— В прошлом месяце он утонул в Маргейте, когда купался в море. Я прочитала об этом в газете.

— А что он сделал с этой палицей? В вашей истории это самая любопытная и необычная часть.

— Этого я не могу вам сказать, мистер Холмс. Рядом с лагерем был меловой карьер с глубоким стоячим озером. Может быть, на дне этого озера…

— Да сейчас это уже и не важно. Дело ведь закрыто.

— Да, — произнесла миссис Рондер, и вуаль ее медленно качнулась. — Дело закрыто.

Мы поднялись, чтобы уйти, но что-то в голосе женщины заставило Холмса задержаться еще на секунду. Он быстро повернулся.

— Ваша жизнь не принадлежит вам, — сказал он. — Вы не вправе решать, жить вам или умереть.

— Кому нужна эта жизнь?

— Кто знает? Пример терпеливого страдания — это ценнейший урок для мира, в котором почти не осталось места терпению.

Ответ женщины заставил нас содрогнуться.

— Интересно, а вы бы смогли с таким жить? — сказала она, подняла вуаль и вышла на свет.

Это было жутко. Никакими словами нельзя описать лицо, когда лица попросту нет. Два живых карих глаза, печально глядевших на нас с кошмарных останков, делали это зрелище еще ужаснее. Холмс одновременно протестующе и с жалостью вскинул руку, и вместе мы вышли из комнаты.

Два дня спустя, когда я заглянул к своему другу, он не без гордости указал на маленькую голубую бутылочку, которая стояла у него на каминной полке. Я взял ее в руку и увидел красный значок, указывающий на то, что внутри находится яд.

Открыв пузырек, я почувствовал приятный миндальный запах.

— Синильная кислота? — спросил я.

— Да. Пришло с почтой. «Я отсылаю вам свое искушение.

Решила последовать вашему совету» — эта записка прилагалась к ней, и я думаю, Ватсон, мы с вами знаем имя мужествен ной женщины, которая послала ее.

Дело XII Приключение в поместье «Шоском-олд-плейс»

Шерлок Холмс долго сидел над микроскопом, приложив глаз к окуляру. Наконец выпрямился и с торжествующим видом повернулся ко мне.

— Это клей, Ватсон, — сказал он. — Однозначно клей. Взгляните сами на эти мелкие частички.

Я приложился к трубке и навел резкость.

— Эти шерстинки и ниточки с твидового пальто. Бесформенные серые комки — пыль. Слева эпителиальные чешуйки, а эти коричневые капельки посередине, несомненно, клей.

— Ну что ж, — рассмеялся я. — Готов поверить вам на слово. От этого что-то зависит?

— Это очень важная улика, — ответил он. — Помните, что рядом с убитым полицейским, которого нашли у «Сент-Панкраса», лежало кепи? Обвиняемый отрицает, что оно принадлежит ему, но он занимается изготовлением рам для картин и постоянно имеет дело с клеем.

— Вы занимаетесь этим делом?

— Нет. Меривейл, мой друг из Скотленд-Ярда попросил помочь ему с ним. С тех пор, когда я доказал виновность того фальшивомонетчика по частичкам цинка и меди в шве на его манжете, они начали осознавать важность микроскопа. — Он нетерпеливо посмотрел на часы. — Ко мне сегодня должен зайти новый клиент, но он что-то задерживается. К слову, Ватсон, вы разбираетесь в скачках?

— Приходится. Я ведь на это трачу половину пенсии по ранению.

— Хорошо, тогда вы будете моим «Популярным справочником по скачкам». Что вы скажете о сэре Роберте Норбертоне. Вам это имя ничего не говорит?

— Отчего же, говорит. Он живет в поместье «Шоском-олд-плейс». Я это точно знаю, потому что как-то провел лето в тех местах. Этот Норбертон, кстати, один раз чуть не угодил в сферу ваших интересов.

— Каким образом?

— На Ньюмаркет-хит он однажды избил хлыстом Сэма Брюэра, известного ростовщика с Керзон-стрит. Бедняга чуть не отдал Богу душу.

— Хм, это интересно! И часто он так развлекается?

— Вообще, поговаривают, что он опасный человек. Во всей Англии это, наверное, самый отчаянный наездник. Несколько лет назад он занял второе место на «Гранд нэшнл»[10]. Это, что называется, человек, который родился не в свое время. Ему бы быть придворным повесой времен Регентства… Этакий боксер, охотник, игрок на тотализаторе, донжуан, и, что самое главное, на такой мели, что, наверное, никогда уж с нее не снимется.

— Браво, Ватсон! Коротко и ясно. Я уже как будто знакм с ним лично. А теперь не могли бы вы в двух словах описать «Шоском-олд-плейс»?

— Я знаю только, что стоит оно в самой середине Шоскомпарка, там находятся знаменитые Шоскомские конюшни и тренировочный ипподром.

— И главный тренер там — Джон Мейсон, — добавил Холмс. — Не удивляйтесь, Ватсон, просто это письмо от него. Но давайте лучше вспомним, что нам еще известно о Шоскоме. Кажется, я напал на богатую жилу.

— Есть шоскомские спаниели, — сказал я. — Они участву ют во всех выставках собак. Самая редкая порода в Англии.

Это предмет особой гордости хозяйки «Шоском-олд-плейс». — Жены Роберта Норбертона, надо полагать?

— Сэр Роберт никогда не был женат. И, думаю, пока не собирается. Он живет со своей овдовевшей сестрой, леди Беатрис Фэлдер.

— Вы хотели сказать, она живет с ним?

— Нет-нет, дом принадлежал ее покойному мужу, сэру Джеймсу. Норбертон не имеет на него прав. Сейчас поместье принадлежит брату ее мужа, но ренту с него получает она.

— А тратит эту ренту, очевидно, ее братец Роберт?

— Где-то так. Этот парень — сущий дьявол, и, наверное, доставляет ей массу хлопот, хотя я слышал, что она очень предана ему. Но что там случилось, в Шоскоме?

— Это я и хочу узнать. А вот, кажется, и человек, который может обо всем нам рассказать.

Дверь открылась, и наш мальчик-слуга пропустил в комнату высокого чисто выбритого мужчину с уверенным и строгим выражением лица, которое встречается только у тех, кому приходится усмирять лошадей или мальчишек. Мистер Джон Мейсон имел дело как с первыми, так и со вторыми и, похоже, прекрасно с этим справлялся. Он коротко и сдержанно поклонился и сел на стул, указанный Холмсом.

— Вы получили мою записку, мистер Холмс?

— Да, но она ничего не объясняет.

— Для меня это слишком щекотливое дело, чтобы доверять его бумаге. И слишком запутанное. Подробности я бы хотел рассказать вам лично.

— Ну что ж, мы в вашем распоряжении.

— Во-первых, мистер Холмс, я думаю, что человек, на которого я работаю, сэр Роберт, сошел с ума.

Холмс удивленно поднял брови.

— Это Бейкер-стрит, а не Харли-стрит, — сказал он. — Но что заставляет вас так думать?

— Понимаете, сэр, когда человек допускает одну странную выходку, это можно понять, когда две — тоже, но, если все, что он делает, ни в какие ворота не лезет, тут уж начинаешь задумываться. По-моему, рассудок его помутился из-за дерби и Принца Шоскома.

— Это ваш молодой жеребец?

— Да, лучший в Англии, мистер Холмс, уж кому это знать, как не мне. Скажу вам откровенно, джентльмены, ведь я знаю, что вы люди чести, и наш разговор не выйдет за стены этой комнаты, сэр Роберт в этом году должен взять первый приз на дерби. Он по горло в долгах, и это его последняя надежда. Все, что он сумел наскрести или одолжить, поставлено на него. И ставки, надо сказать, прекрасные! Сейчас идет около сорока к одному, правда, когда он только его заявил, было почти сто к одному.

— Но почему ставки настолько упали, если лошадь действительно так хороша?

— Публика не знает, насколько она хороша. Сэр Роберт перехитрил всех шпионов, которые поставляют сведения о лошадях. На тренировку он вместо Принца выводил его брата. Они похожи как две капли воды, да только галопом Принц обходит его на два корпуса за фарлонг. Сейчас он не думает ни о чем, кроме лошади и скачек. Только этим и живет. Евреев своих он уговорил подождать до дня скачек. Если Принц подведет его, ему конец.

— Да, рискованную игру он затеял, но откуда ваши мысли о безумии?

— Во-первых, если бы вы его увидели, вы бы не спрашивали. Мне иногда кажется, что он вообще не спит. В любое время дня и ночи его можно застать на конюшне. Глаза у него какие-то дикие. Нет, нервы у него явно не выдержали. Да еще отношения с леди Беатрис…

— А что у них не так?

— Они ведь всегда жили душа в душу. Вкусы-то у них со вершенно одинаковые, и она любила лошадей не меньше, чем он. Каждый день в одно и то же время она заезжала посмотреть на них… И больше всех ей нравился Принц. А он, бывало, только заслышит шуршание колес по гравию, тут же уши насторожит, бежит к ее коляске за кусочком сахара… Да только все это в прошлом.

— Почему?

— Ну, она, похоже, утратила всякий интерес к лошадям. Уже целую неделю проезжает мимо конюшен и даже доброго утра не пожелает!

— Вы думаете, они поссорились?

— Я думаю, они серьезно поругались. Зачем бы ему понадобилось еще и избавляться от ее спаниеля, которого она любила как дитя родное? Несколько дней назад он отдал его старому Барнсу, хозяину «Зеленого Дракона», это в трех милях от нас, в Крендалле.

— Действительно, весьма странно.

— Конечно, при ее-то слабом сердце и водянке никто и не ждал, что она будет проводить с ним все время, но раньше он каждый вечер засиживался в ее комнате на два часа, не меньше. Он мог заниматься, чем его душе было угодно, потому что она бы для него все сделала, да только и этому теперь конец. Сейчас он и думать о сестре забыл, а ей это как нож в сердце. Ходит мрачная, угрюмая и пьет, мистер Холмс… Пьет как сапожник.

— А до ссоры с братом она пила?

— Выпьет, бывало, бокал, но сейчас за вечер бутылку может осушить. Это Стивенс, дворецкий, мне рассказал. Все поменялось, мистер Холмс, и мне это совсем не нравится. И потом, что это хозяин делает по ночам у старого церковного склепа? И с кем это он там встречается?

Холмс довольно потер руки.

— Продолжайте, мистер Мейсон. Дело становится все интереснее и интереснее.

— Дворецкий видел, как он ходил туда. В двенадцать часов ночи, и это под проливным дождем. На следующий день я остался ночевать в доме, и точно, хозяин снова куда-то ушел. Мы со Стивенсом двинулись за ним. Правда, идти пришлосьочень осторожно. Если бы он нас заметил, такое бы устроил! Он же чуть что с кулаками бросается и не смотрит, кто перед ним. Так что держались мы от него как можно дальше, но из виду не упускали. Шел он к старому склепу, и там его поджидал человек.

— Что это за старый склеп?

— В парке стоит старая развалившаяся часовня. Никто не знает, сколько ей лет. А под ней имеется склеп, о котором рассказывают всякое. Там и днем-то темно, сыро и неприятно, но мало в этом графстве найдется смельчаков, которые отважились бы пойти туда ночью. А хозяин не боится. Он вообще никогда ничего не боялся. Только, что ему там делать среди ночи?

— Подождите, — сказал Холмс. — Вы говорите, его там ждал другой человек? Наверное, это один из ваших конюхов или кто-то из дома. Вам просто нужно выяснить, кто это, и спросить у него.

— Нет, это был чужой.

— Как вы это определили?

— Очень просто, мистер Холмс, я видел его лицо. Это было на вторую ночь. Сэр Роберт развернулся и прошел мимо нас… меня и Стивенса, мы там в кустах прятались, как два кролика, потому что ночь выдалась светлая. А потом мы услышали, что и тот, второй, стал уходить. Ну, его-то мы не боялись, поэтому встали и пошли к нему, как будто просто так, при луне прогуливаемся. И догнали его, разумеется, сделав вид, что случайно. «Привет, приятель, — говорю. — Кто будешь?» Должно быть, он не слышал наших шагов, потому что обернулся и посмотрел на нас так, будто самого черта увидел. Он вскрикнул и дал деру во все лопатки. Ей-богу, никогда еще я не видел, чтобы человек так быстро бегал! Через минуту его уже было не видно и не слышно, и кто это был, мы так и не узнали.

— И вы в свете луны смогли его хорошо рассмотреть?

— Да, я эту желтую рожу хорошо рассмотрел. Я бы сказал, на бандюгу смахивает. И какие дела у него могут быть с сэром Робертом?

Холмс призадумался.

— С кем проводит время леди Беатрис Фэлдер? — наконец спросил он.

— У нее есть горничная, Кэрри Эванс. Она при ней уж пять лет.

— И, разумеется, преданна хозяйке.

Мистер Мейсон беспокойно заерзал на стуле.

— Преданна, — неуверенно ответил он. — Только не скажу кому.

— Вот как?

— Не хочу я чужие тайны обсуждать.

— Я прекрасно понимаю вас, мистер Мейсон. Разумеется, и так все понятно. Судя по описанию, которое дал доктор Ватсон, рядом с сэром Робертом ни одна женщина не может чувствовать себя в безопасности. Вам не кажется, что именно это могло стать причиной ссоры между братом и сестрой?

— Ну, шума было много, это точно.

— А что, если раньше она этого не замечала? Предположим, леди обо всем узнает случайно. Она хочет избавиться от горничной, но брат не разрешает ей этого сделать. Беспомощная больная женщина со слабым сердцем, не имеющая возможности передвигаться самостоятельно, никак не может настоять на своем решении. Горничная, которую она ненавидит, по-прежнему остается все время при ней. Тогда леди отказывается разговаривать, впадает в хандру и даже начинает пить. Сэр Роберт в порыве злости отнимает у нее любимого спаниеля. По-моему, все складывается.

— Ну, в общем, похоже на правду…

— Вот именно, всего лишь похоже! Какое к этому могут иметь отношение ночные прогулки к старому склепу? Это в нашу версию не вписывается.

— Да, сэр, еще в нее не вписывается, зачем сэру Роберту понадобилось выкапывать мертвое тело. — Холмс заинтересованно подался вперед. — Мы об этом только вчера узнали… Уже после того, как вам написал. Вчера сэр Роберт уехал в Лондон, поэтому мы со Стивенсом решили сходить в тот склеп. Ничего такого там не было, сэр, кроме того что в углу лежали человеческие останки.

— Надеюсь, вы сообщили в полицию?

Наш посетитель неопределенно улыбнулся.

— Понимаете ли, сэр, я не думаю, что это их заинтересует. Там была всего лишь голова и несколько костей какой-то мумии. Им, может, уже тысяча лет. Только раньше их там не было, я готов поклясться в этом, и Стивенс тоже. Это добро лежало в уголочке и было прикрыто досками, но раньше в том углу никогда ничего не лежало.

— Как вы с ними поступили?

— Никак, просто оставили на месте.

— Это мудрое решение. Вы сказали, сэр Роберт вчера уезжал. Он уже вернулся?

— Нет, мы ждем его сегодня.

— А когда сэр Роберт избавился от спаниеля сестры?

— Ровно неделю назад. Бедный пес все утро выл у старого сарая с колодцем, а сэр Роберт в тот день был, понимаете ли, не в духе. Он его схватил, и я подумал: сейчас убьет, но он отдал его Санди Бейну, это жокей, и велел отвезти собаку старому Барнсу в «Зеленый дракон». «Потому что, — говорит, — не хочу его больше видеть».

Холмс на какое-то время погрузился в раздумье. Потом раскурил самую старую и зловонную из своих трубок.

— Я не совсем понимаю, зачем вы обратились ко мне, мистер Мейсон, — наконец произнес он. — Не могли бы вы пояснить? — Думаю, сейчас вам станет понятно, мистер Холмс, — сказал наш посетитель, достал из кармана небольшой бумажный пакетик и аккуратно его развернул. Внутри оказался обугленный обломок кости.

— Откуда это у вас? — спросил Холмс, внимательно рассмотрев этот необычный предмет.

— В подвале под комнатой леди Беатрис находится печь центрального отопления. Ею давно никто не пользовался, но сэр Роберт как-то пожаловался, что мерзнет, и ее снова разожгли. Истопником при ней Харви, это один из моих ребят. Сегодня утром он и принес мне эту штуку, сказал, что нашел ее в печи среди головешек. Ему она показалась подозрительной.

— Мне тоже, — сказал Холмс. — Что вы скажете, Ватсон?

Это был обугливший обломок, но анатомическая принадлежность кости не вызывала сомнений.

— Это верхняя часть человеческой бедренной кости, — сказал я.

— Вот именно! — Холмс сделался очень серьезен. — Когда ваш парень бывает у печи?

— По вечерам. Приходит, делает все, что надо, и уходит.

— Значит, ночью туда может зайти кто угодно?

— Да, сэр?

— В этот подвал можно попасть со двора?

— Да, есть одна дверь. Вторая ведет на лестницу к проходу, в котором находится комната леди Беатрис.

— Это очень серьезное дело, мистер Мейсон. Серьезное и недоброе. Так вы говорите, сэр Роберт вчера не ночевал дома?

— Да, сэр.

— Значит, кто бы ни сжигал кости в печи, это был не он. — Должно быть, так, сэр.