Архив Шерлока Холмса. Сыскная полиция (сборник) Дойл Артур

Сыскная полиция

Мы ни в коем случае не считаем себя почитателями старой полиции с Боу-стрит. Если честно, нам кажется, что об этих достойных господах и так болтали слишком много всякой ерунды. Помимо того что многие из них были людьми равнодушными и безразличными, к тому же водили уж слишком тесную дружбу с ворами и прочими жуликами, они не пропускали случая подработать на стороне, а то и приторговывали чужими тайнами, да и вообще не брезговали ничем, что сулило барыши. Благодаря тому елею, который постоянно лили на них некомпетентные городские власти, и короткому знакомству со многими газетными писаками того времени эта служба превратилась в своего рода идола. Но несмотря на совершеннейшую неспособность тогдашней полиции предотвращать преступления и ее откровенно слабую и неуверенную работу по их раскрытию, этот идол и по сей день имеет своих поклонников.

С другой стороны, в сыскных силах, сформированных после учреждения нынешней полиции, трудятся такие прекрасные, опытные специалисты, и работают они так слаженно и целеустремленно, занимаются своим делом настолько спокойно и без лишней шумихи, что публика почти ничего не знает о них, представляя себе лишь десятую долю той пользы, которую им приносит деятельность этого ведомства. Придя к такому убеждению и желая поближе познакомиться с этими людьми, мы направили руководству Скотленд-Ярда просьбу разрешить нам поговорить с сыщиками. Любезное разрешение было вскоре получено, и с одним инспектором мы выбрали определенный вечер, когда к нам в редакцию «Домашнего чтения» на Веллингтон-стрит рядом с лондонским Стрэндом для беседы будут направлены несколько сыщиков. Об этом скромном «приеме» и пойдет наш рассказ.

И мы хотим повторить, что за исключением тех тем, которые по очевидным причинам вредны для общества или затрагивают честь и достоинство отдельных лиц и потому не могут быть вынесены на страницы общественного издания, наш рассказ по возможности будет полным и исчерпывающим.

Читателю предстоит самому представить себе Sanctum Sanctorum[11] «Домашнего чтения». Пусть его воображение подскажет ему, как выглядит эта прекрасная комната. Пусть только там будет круглый стол посередине с несколькими стаканами и сигарами и редакционный диван, элегантно втиснутый между этим величественным предметом мебели и стеной.

Стоит поздний душный вечер. Пыльные булыжники мостовой на Веллингтон-стрит раскалены, лица торговцев водой и извозчиков у театра напротив красные и недовольные. Беспрестанно подъезжают все новые и новые экипажи, из которых выходят люди, приехавшие в волшебное царство, сквозь открытое окно нас то и дело оглушают крики и рев.

Как только солнце село, нам объявляют, что прибыли инспекторы Уилд и Стокер (впрочем, мы не можем ручаться за правильность написания всех упомянутых здесь фамилий). Инспектор Уилд представляет инспектора Стокера. Сам инспектор Уилд — это дородный средних лет господин с большими влажными проницательными глазами, хриплым голосом и привычкой придавать значимость своим словам, выставляя перед собой толстый указательный палец, который он постоянно держит где-то около глаз или носа. Инспектор Стокер — смекалистый, практичный шотландец, с виду настоящий строгий и въедливый учитель какой-нибудь гимназии в Глазго. Если инспектора Уилда можно принять за того, кто он есть на самом деле, то инспектора Стокера — никогда.

После того как церемония знакомства завершена, инспекторы Уилд и Стокер говорят, что привели с собой нескольких сержантов (общим числом пять человек), затем нам представляют сер жанта Дорнтона, сержанта Уитчема, сержанта Мита, сержанта Фендолла и сержанта Строу. Итак, за одним исключением, в редакции собрался целый сыскной отряд Скотленд-Ярда. Они рассаживаются у стола полукругом (инспекторы по краям) лицом к редакционному дивану. Каждый из них окидывает наметанным глазом обстановку редакторской и самого редактора, которого охватывает чувство, что любой господин из этой компании, при необходимости, узнает его и через двадцать лет.

Все собравшиеся в штатском. Сержант Дорнтон (ему пятьдесят, у него румяные щеки и высокий загорелый лоб) чем-то напоминает отставного армейского сержанта. Уилки мог бы с него писать солдата для своего «Чтения завещания». Он известен неуклонной последовательностью в делах и тем, что, имея даже самые незначительные улики, идя от частностей к главному, не прекращает работы, пока не выходит на преступника. Сержант Уитчем (он пониже ростом и плотнее, со следами оспы на лице) сидит с видом таким отстраненным и задумчивым, будто проводит в уме какие-то сложные арифметические расчеты. Этот знаменит тем, что знает в лицо чуть ли не каждого щипача в городе. Сержант Мит, мужчина с гладкой кожей, свежим, живым лицом, но каким-то простодушным выражением, — специалист по взломщикам. Сержант Фендолл, светловолосый вежливый господин с учтивыми манерами, прекрасно справляется с частными делами самого деликатного свойства. Строу, маленький жилистый сержант, на вид скромен, даже застенчив, но обладает чрезвычайно острым умом. Он готов постучаться в любую дверь и, состроив простодушную мину, под видом кого угодно, от ученика благотворительной школы и выше, выведать все, что ему нужно. Все как один выглядят прилично, держатся достойно, без намека на вальяжность или скрытность, и явно умны; при разговоре смотрят на собеседника внимательно и не переспрашивают; на их лицах — заметные следы жизни, проходящей в постоянном умственном напряжении. У них у всех добрые глаза, и все они могут выдержать (и выдерживают) любой взгляд, с кем бы ни разговаривали.

Мы закуриваем сигары, наполняем стаканы (к которым они, по правде говоря, почти не прикасаются), и разговор завязывается после того, как редактор как бы случайно делает какое-то дилетантское замечание о щипачах. Инспектор Уилд тут же вынимает изо рта сигарету, машет правой рукой и говорит:

— Если вас интересуют щипачи, сэр, послушайте лучше сержанта Уитчема. Почему, спрашиваете? Что ж, я отвечу. Ни один офицер в Лондоне не знает щипачей лучше, чем сержант Уитчем.

Когда мы видим эту радугу на небе, сердце наше начинает трепетать, мы поворачиваемся к сержанту Уитчему, который, сдержанно и тщательно подбирая слова, начинает говорить, в то время как его собратья-офицеры с интересом слушают его и наблюдают за тем, какое впечатление производит его рассказ на нас. Через какое-то время кто-то вставляет замечание, потом еще один добавляет слово, и постепенно разговор становится общим. Но замечания делаются только для того, чтобы подтвердить слова коллеги, не оспаривают и не противоречат им, и более товарищески настроенное общество трудно представить. От щипачей мы переходим на другие близкие темы: громилы, барыги, орудующие в пабах карманники, одаренные молодые люди, выходящие на «работу» в общество, и прочие «школы». Выслушивая эти откровения, мы замечаем, что инспектор Стокер, шотландец, очень точен в подробностях, и если нужно вспомнить какие-нибудь цифры, все замолкают и смотрят на него.

Обсудив все возможные школы сего «искусства» (во время обсуждения все увлечены разговором, и лишь когда со стороны театра доносится какой-нибудь необычный звук, кто-то может бросить в сторону окна внимательный взгляд из-за спины рядом сидящего товарища), мы просим ответить еще на парочку вопросов. Действительно ли в Лондоне существует уличный грабеж, или подобным ограблениям обычно предшествуют опреде ленные обстоятельства, о которых пострадавшая сторона по тем или иным причинам просто не хочет упоминать, но которые совершенно меняют характер таких преступлений? Да, последнее происходит почти всегда. Действительно ли, когда случаются кражи в домах со слугами, которых всегда подозревают в первую очередь, даже невиновные, если на них падает хоть самая незначительная тень, начинают вести себя так подозрительно, что и опытному следователю нужно быть начеку, чтобы не ошибиться и сделать правильные выводы? Несомненно. Чаще всего так и бывает, и поначалу это может очень сильно сбивать с толку. Правда ли, что в местах общественных увеселений вор всегда распознает сыщика, так же как сыщик всегда распознает вора, даже если они никогда ранее не встречались, потому что всегда, под любым гримом, и первые, и вторые видят, когда человека не интересует представление, и понимают, что он пришел туда не развлекаться? Да. Совершенно верно. Можно ли вообще доверять ворам, которые рассказывают о своей жизни в тюрьмах, исправительных домах или в любом другом месте, или об этом можно даже не думать? Вообще-то, это совершенно неразумно. Для вора обманывать — привычка и профессия, и он скорее солжет, чем скажет правду, даже если это не сулит никакой выгоды и ему не нужно стараться понравиться.

Обсудив эти темы, мы начинаем вспоминать самые знаменитые и ужасные из громких преступлений, совершенных за последние пятнадцать-двадцать лет. Здесь собрались люди, непосредственно участвовавшие в раскрытии почти всех их, выслеживавшие или собственноручно арестовывавшие убийц. Один из наших гостей рассказывает, как преследовал и догнал судно, перевозившее эмигрантов, на котором, как предполагалось, скрывалась преступница (та самая, которую недавно повесили в Лондоне за убийство). От него мы узнаем, что пассажирам судна не было объявлено, для чего он поднялся на борт, и они, возможно, до сих пор об этом не догадываются. Была ночь, судно качало, сам он ужасно страдал от морской болезни и все же вместе с капитаном спустился, держа в руке фонарь, к каютам, сумел завязать разговор с миссис Мэннинг (которая действительно отыскалась на борту) о ее багаже, с большим трудом добился того, чтобы она подняла голову и повернулась лицом к свету. Убедившись, что это не та, кого он ищет, без лишнего шума он пересел обратно в полицейский катер и вернулся на берег с добытыми сведениями.

Когда исчерпаны и эти темы (что заняло достаточно долгое время), двое-трое поднимаются, что-то шепчут на ухо сержанту Уитчему и садятся обратно. Сержант Уитчем наклоняется вперед, держа руки на коленях и скромно произносит следующее:

— Коллеги просят меня рассказать, как я брал Ату Томпсона. Самому о себе вообще-то негоже рассказывать, но, раз уж со мной тогда никого не было, а значит, и рассказывать больше некому, если это вам интересно, я расскажу.

Мы заверяем сержанта Уитчема, что будем ему чрезвычайно благодарны, если он поведает нам эту историю, и готовимся слушать с большим интересом и вниманием.

— Этот Томпсон по кличке Ату, — говорит сержант Уитчем, чуть смочив губы разбавленным бренди, — был знаменитым конокрадом, вором и мошенником. Томпсон и еще один парень, с которым они иногда вместе работали, обчистил на кругленькую сумму одного фермера, пообещав устроить его на хорошую должность — старый трюк, а потом еще попал в полицейскую газету «В погоню!» из-за лошади, которую украл в Хартфордшире. Мне поручили заняться этим Томпсоном, и в первую очередь я, разумеется, должен был установить, где он находится. Так вот, жена Томпсона с маленькой дочкой жила в Челси. Я знал, что Томпсон находился где-то неподалеку, поэтому стал наблюдать за их домом (особенно внимательно по утрам, когда разносят почту), потому что решил, что Томпсон наверняка захочет им написать. И точно, одним прекрасным утром приходит почтальон с письмом для миссис Томпсон. Дверь открыла и забрала письмо девочка. На почтовых отделениях нам всегда охотно по могают, но от самих почтальонов никогда не знаешь, чего ожидать. Он может либо согласиться помочь, либо отказаться, это уж как повезет. В общем, перехожу я через дорогу и говорю: «Доброе утро. Здравствуйте». — «И вам того же!» — отвечает почтальон. «Вы только что доставили письмо для миссис Томпсон». — «Ну, доставил». — «Вы случайно не обратили внимания, какой на нем был штемпель?» — «Нет, — говорит. — Не обратил». — «Послушайте, — говорю я, — скажу вам откровенно. Я — простой торговец, и дело у меня небольшое. Этому Томпсону я занял денег, немного, но я не могу себе позволить их потерять. Я знаю, что деньги у него есть, и знаю, что он крутится где-то здесь неподалеку, и, если бы вы сказали мне, какой штемпель на этом письме, я был бы вам очень признателен. Вы бы очень помогли скромному торговцу, у которого каждый пенни на счету». — «Но я в самом деле не обратил внимания, — ответил он, — какой там штемпель. Все, что я знаю, это то, что в конверте были деньги… Думаю, соверен». Мне этого хватило, потому что, конечно же, я знал, раз Томпсон послал ей деньги, она должна была как-то сообщить ему, что получила их, и, скорее всего, пошлет ответ на его адрес. Я поблагодарил почтальона и продолжал ждать. Днем из дома вышла девочка. Разумеется, я направился за ней. Она зашла в магазин канцтоваров, и, думаю, вам не нужно говорить, как через витрину я наблюдал, что она там делает. Она купила писчей бумаги, несколько конвертов и перо. Я подумал про себя: «Пока все сходится!», проследил за ней до дома и стал ждать, понимая, что миссис Томпсон пишет Ату ответ, который, вероятнее всего, скоро отнесут на почту. Где-то через час снова выходит девочка, в руке — конверт. Я подошел к ней и что-то спросил — уж не помню что, — но адреса на конверте мне видно не было, потому что она держала его запечатанной стороной вверх. Но мне опять повезло, я заметил на конверте то, что мы называем «поцелуем», — капельку воска рядом с печатью, и мне этого, как вы понимаете, было достаточно. Я проследил за ней до почты, дождался, пока она сдаст письмо и пойдет домой, потом зашел внутрь и вызвал управляющего. Когда он явился, я сказал ему: «Я из сыскной полиции. Вам только что сдали письмо с „поцелуем“, адресованное человеку, которого я ищу. Не позволите ли взглянуть на письмо, я хочу узнать его адрес». Он был очень любезен, высыпал из почтового ящика на стойку целый ворох конвертов, среди них и то самое, с «поцелуем». Адрес гласил: «Мистеру Томасу Пиджену. Почтовое отделение, Б., до востребования». Тем же вечером я отправился в Б. (это миль сто двадцать пути или около того) и на следующий день, с самого утра, зашел на почту, нашел начальника отделения, представился и сообщил, что мне нужно проследить за тем, кто придет за письмом на имя мистера Томаса Пиджена. Начальник со мной был очень вежлив, он сказал: «Мы будем рады помочь вам. Можете оставаться в отделении, и как только кто-нибудь обратится за этим письмом, мы тут же дадим вам знать». Я прождал три дня. Я уже начал думать, что за ним вообще никто не придет, но тут, слышу, клерк шепчет мне: «Эй! Господин сыщик! За письмом пришли». — «Задержите его на минуту», — шепчу я ему в ответ, а сам тем временем выхожу через черный ход на улицу и бегу к входу. Там — молодой парень, по виду конюх, держит за поводья лошадь. Пока он ждал у окошка письмо, поводья растянулись через всю мостовую. Я подхожу к лошади, поглаживаю ее по шее и говорю пареньку: «А ведь это кобыла мистера Джоунса!» — «Нет, не его». — «Нет? — я делаю вид, что удивляюсь. — А очень похожа на его кобылу». — «Никакая это не кобыла мистера Джоунса, — говорит он. — Это кобыла мистера такого-то из „Герба Уорвика“». Тут ему принесли письмо, он — в седло и ускакал. Я взял кеб, сел на козлы, рванул следом и добрался до «Герба Уорвика» так быстро, что во двор трактира мы с ним въехали одновременно, только я в одни ворота, а он в другие. Я зашел в буфет, там молодая женщина обслуживала, и заказал стакан разбавленного бренди. Парнишка явился сразу за мной и передал ей письмо. Она без особого интереса взяла письмо и, не сказав ни слова, сунула его за зеркало над каминной полкой. Что делать?

Стал я думать, как быть. Сижу, поглядываю на торчащий уголок письма, да только в голову так ничего и не пришло. Тогда я попробовал снять там комнату, но в городе проходила лошадиная ярмарка или что-то в этом роде, поэтому все оказалось занято. Пришлось мне подыскать жилье в другом месте. Прожил я там пару дней и не раз еще заглядывал в тот буфет, но письмо все время оставалось за зеркалом. Наконец я подумал: «А что если мне самому написать этому мистеру Томасу Пиджену?» Может, из этого что-то выйдет? Так я и сделал. Отправил ему письмо, только на конверте специально написал не «мистеру Томасу Пиджену», а «мистеру Джону Пиджену», поглядим, думаю, что это даст. Утром (помню, моросило тогда) я дождался, когда на улице покажется почтальон, зашел в «Герб Уорвика» и снова стал ждать. Наконец заходит он с моим письмом и говорит девушке за стойкой: «Мистер Джон Пиджен у вас остановился?» — «Нет. Хотя, подождите… — отвечает девушка и достает первое письмо из-за зеркала. — Нет, у нас был Томас Пиджен, ваш Пиджен у нас не останавливался. А не могли бы вы оказать мне любезность и отправить это письмо, а то на улице дождь». Почтальон согласился, она положила письмо в другой конверт, подписала и отдала ему. Тот сунул его в шляпу и ушел.

Узнать новый адрес было нетрудно. Письмо было направлено «мистеру Томасу Пиджену. Почтовое отделение, Р., Нортгемптоншир. До востребования». Я сразу же выехал в Р., на почте все объяснил в тех же словах, что и в Б., и снова мне пришлось ждать три дня, пока за ним не явился парень, и опять на лошади. — «Есть письма мистеру Томасу Пиджену?» — «А вы откуда?» — «Из „Новой таверны“, рядом с Р.». Забрал он письмо и ускакал легким галопом.

Я навел справки насчет «Новой таверны» рядом с Р. и, узнав, что трактир этот стоит на отшибе, в паре миль от почты, у лошадиного тракта, решил сходить посмотреть, что там и как. Нашел я его, где мне и сказали, ну и заглянул осмотреться. Хозяйка оказалась в буфете. Я — прямиком к ней и начинаю как-то разговор завязывать. Спросил у нее, как идут дела в таком уединенном месте, поговорил про дождливую погоду и так далее. Рядом с буфетом там отдельная комната была, то ли гостиная, то ли кухня, так вот, через приоткрытую дверь я заметил, что в ней у камина сидят трое мужчин. И один из них точно совпадал с описанием Ату Томпсона, которое у меня имелось.

Я подсел к ним. Попытался приятную беседу завести, но они явно не были настроены со мной разговаривать… Посмотрели на меня подозрительно, потом переглянулись. Ну, я тем временем тоже окинул их взглядом. Все трое были крупнее меня, рожи страшные, вот я и подумал, что место тут глухое, до ближайшей железнодорожной станции две мили, не меньше, да и ночь надвигается, так что глоток бренди мне не повредит. Заказал я бренди. Сижу себе спокойно у камина, потягиваю, значит, бренди, через какое-то время Томпсон встает и направляется к двери.

Самое интересное то, что я не был полностью уверен, Томпсон ли это, раньше-то никогда его не видел. Мне нужно было убедиться, не ошибаюсь ли я. Но тогда мне ничего не оставалось, кроме как пойти за ним и действовать по обстоятельствам. Оказалось, что он разговаривает с хозяйкой во дворе. Потом выяснилось, что местный нортгемптонский офицер тоже искал его по какой-то другой причине, а поскольку у офицера этого лицо в оспинах, как и у меня, и Томпсон это знал, он решил, что я — это тот офицер и есть. Как я уже сказал, он разговаривал с хозяйкой во дворе. Я подошел к нему сзади, положил руку на плечо — вот так — и говорю: «Бесполезно, Ату Томпсон. Я — офицер из Лондона, и мне известно, кто вы. Вы арестованы за уголовное преступление!» — «Дьявол!» — только и сказал Ату.

Мы вернулись в дом, но там нас встретили двое его дружков. Видели бы вы, что тут с ними сделалось! Поверьте, мне совсем не понравилось, как они на меня смотрели. «Эй, а ну отпустите его! Что вы с ним собираетесь делать?» — «Я скажу вам, что собираюсь с ним делать. Можете не сомневаться, сегодня же я отвезу его в Лондон. Только не думайте, что я тут один, и вам удастся помешать мне. Занимайтесь своими делами и не суйте нос, куда не надо. Ваши лица мне хорошо знакомы, так что мой вам совет: делайте то, что говорю, целее будете». На самом деле, я их тогда впервые в жизни увидел, но наглость моя, похоже, сработала, они поутихли и держались в стороне, пока Томпсон собирался. Но тут я подумал, что уходить мы будем вечером, когда уже стемнеет, и наверняка они пойдут следом и попытаются както своего дружка спасти. Поэтому я пошел к хозяйке. «Сколько у вас работает мужчин, миссис?» — спрашиваю. «Ни одного», — отвечает она и вздыхает. «Но у вас ведь есть конюх?» — «Да, конюх есть». — «Позовите». Через какое-то время он явился. Растрепанный, нечесаный молодой человек. «Послушайте меня внимательно, молодой человек, — говорю я. — Я — офицер полиции из Лондона. Фамилия этого человека — Томпсон. Он арестован за уголовное преступление. Я собираюсь отвести его на железнодорожную станцию и именем королевы прошу вас оказать мне помощь. Но хочу вас предупредить, мой друг, если откажетесь, у вас будут такие неприятности, что вам и не снились!» Вы бы видели, как у него глаза на лоб полезли. «Ну все, Томпсон, пошли», — и достаю наручники. Но тут Томпсон раскричался: «Нет! Не надо! Я и так с вами тихо пойду, но этих штук носить не желаю!» — «Слушайте, Ату Томпсон, — сказал я, — если вы обещаете себя хорошо вести, я тоже буду с вами по-хорошему. Дайте слово, что не будете глупить, и я не стану надевать на вас наручники». — «Обещаю, — говорит Томпсон. — Только напоследок хочу стакан бренди выпить». — «Ну и я еще от одного не откажусь», — говорю. «И нам еще два бренди, миссис, — просят его дружки. — Эй, господин ищейка, и человека своего угостите». Я согласился, так что мы все посидели еще немного, а потом я и конюх благополучно довели Ату Томпсона до станции, и уже вечером я привез его в Лондон. Его потом оправдали из-за каких-то неточностей в уликах, так что, я думаю, он до сих пор вспоминает меня и, должно быть, считает самым добрым сыщиком во всей Англии.

История эта заканчивается под всеобщие аплодисменты. Инспектор Уилд, покурив немного в задумчивости, устремляет взгляд на хозяина и говорит следующее:

— А у меня занятный случай был с Файки, которого осудили за подделку облигаций Юго-Западной железнодорожной компании… На днях это было… Что? Хотите услышать? С удовольствием расскажу.

До меня дошли сведения, что Файки с братом открыли свое дело, вон там, — и инспектор делает неопределенный жест, который может означать любое место на суррейской стороне Темзы. — Они скупали подержанные экипажи. Так вот, как я ни старался добраться до него, чего только не пробовал — все впустую. Наконец, я под вымышленным именем написал ему письмо, что, мол, хочу продать ему лошадь и легкий экипаж, заеду завтра, чтобы он мог их осмотреть и назначить цену. Много я не возьму, написал я, сговоримся по обычной цене. Потом мы со Строу съездили к одному моему приятелю, который занимается прокатом лошадей и экипажей, и взяли у него на день хорошую коляску. Не коляска, а загляденье. Настоящий шикарный выезд! Ну, захватив по дороге другого моего знакомого (не из полиции), направились мы к Файки. Там оставили моего товарища в коляске рядом с пабом, чтобы он за лошадью присмотрел, значит, а сами пошли в мастерскую, которая была чуть дальше по улице. Заходим, видим — там несколько молодцов работают, и все здоровые, как на подбор. Гляжу я на них и думаю: нам с ними никак не совладать, слишком уж их много. Нужно как-то нашего голубка выманивать на улицу. Ну, я и спрашиваю: «Мистер Файки на месте?» — «Нету его». — «А скоро должен быть?» — «Вряд ли». — «Понятно. А брата его случайно здесь нет?» — «Я его брат и есть». — «Очень хорошо, понимаете, какая штука выходит. Я вчера послал ему письмо, что хочу продать коляску. Специально ради этого приехал, а его, оказывается, нет на месте». — «Нету его, что я могу поделать? Но вас ведь не затруднит в другой раз заехать, не так ли?» — «Вообще-то затруднит. Мне нужно продать товар, и я не собираюсь растягивать это дело. Может быть, найдете все-таки своего брата?» Сначала он сказал, что нет, не найдет, потом, что вряд ли, а потом: «Пойду попробую». Поднялся он наверх, там что-то вроде второго этажа было, и через минуту спускается мой красавчик, без сюртука в рубашке одной.

«Похоже, — говорит он, — вы и впрямь сильно торопитесь». А я: «Да, в самом деле, я действительно очень тороплюсь, так что, думаю, не пожалеете вы, что со мной связались. Товар вам светит первосортный, и по смешной цене». — «Вообще-то, — продолжает он, — я прямо сейчас не готов покупать. А где коляска-то ваша?» — «Так на улице дожидается, где ж ей еще быть? Давайте пойдем, посмотрим». В общем, подозрений я у него не вызвал, поэтому мы вышли на улицу. И знаете, что тут произошло? Ни за что не догадаетесь. Когда мой друг (который в управлении колясками смыслит не больше дитяти малого) пустил лошадь рысью по улице, чтобы показать ее в ходу, лошадь понесла! Я такой гонки в жизни не видел.

Потом, когда жеребец наконец успокоился и коляска остановилась, мы принялись за осмотр. Файки несколько раз обошел вокруг коляски с видом важным, как судья, ну и я, понятное дело, не отставал. «Ну, так что, сэр? — спрашиваю. — Как видите, товар стоящий!» — «Да, в общем, неплохо смотрится», — отвечает он. «Еще бы! — поддакиваю я. — Да вы на лошадь только взгляните, — это я заметил, что он на нее как раз смотрит. — Ей еще и восьми нет!» — говорю и поглаживаю ей передние ноги с таким видом, будто всю жизнь только то и делаю, что лошадьми занимаюсь, хотя, провалиться мне на этом месте, сэр, если в мире сыщется хоть один человек, который хуже разбирается в лошадях, чем я! «Еще и восьми нет, да?» — переспрашивает он. «Нет и восьми», — повторяю. «Ну что ж, — говорит, — хорошо. Сколько вы просите?» — «Торговаться я не хочу, за все вместе двадцать пять фунтов!» — «Недорого!» — соглашается он, а сам ко мне присматривается. Я ему: «Видите? Я же вам говорил, что не пожалеете. Ну ладно, не будем толочь воду в ступе. Я хочу продать и цену свою назвал. Чтоб вы меньше сомневались, могу половину суммы взять сейчас наличными, а за вторую половину принять чек». — «Да, это не дорого», — повторяет он, а я ему: «Конечно же, не дорого. Да вы садитесь, попробуйте сами, как она в ходу, что б у вас последние сомнения отпали. Давайте, попробуйте!»

Садится он, значит, в коляску, и мы тоже садимся вместе с ним. Едем по той дороге, где в одном пабе у окна сидит железнодорожный клерк, который должен его опознать. Но клерк засомневался и не смог точно сказать, он это или не он… Почему? Потому что Файки наш бакенбарды сбрил. «Неплохая лошадка, — говорит он. — Рысью недурно идет. Да и у коляски ход мягкий». — «Кто бы сомневался! — замечаю. — Ну да ладно, мистер Файки. Не хочу больше отнимать ваше драгоценное время, поэтому скажу начистоту. Я — инспектор Уилд, и я вас арестовываю». — «Что-что?» — даже растерялся он. «Все верно, вы не ослышались», — подтверждаю. «Ах, чтоб тебя разорвало!» — только и смог промямлить он.

Поверите ли, я еще никогда не видел, чтобы человек так удивлялся. «Надеюсь, сюртук хоть разрешите мне надеть?» — спрашивает он. «Конечно», — разрешаю, а он тогда мне: «Так он у меня на работе остался, давайте вернемся». — «Ну уж нет, — возражаю я, — сегодня я уже там был, и нету у меня никакого желания туда возвращаться. Давайте-ка лучше пошлем кого-нибудь за ним». В общем, понял он, что затея эта у него не выгорит, поэтому послал кого-то за своим пальто, когда его принесли, надел, и мы преспокойненько и с удобством доставили его в Лондон.

Когда это воспоминание еще живо обсуждается, несколько офицеров предлагают своему коллеге с гладким, свежим и странно простодушным лицом рассказать «историю про Мясника».

Офицер с гладким, свежим и странно простодушным лицом, бесхитростно улыбаясь, мягким, вкрадчивым голосом начинает рассказывать:

— Лет шесть назад в Скотленд-Ярд сообщили, что на одном из оптовых складов в Сити происходят крупные хищения батиста и шелка. Нам поступило указание разобраться, что там происходит, и Строу, Фендолл и я приступили к работе.

— Что же, вы, получив указание, — интересуемся мы, — устроили у себя нечто вроде совещания кабинета министров?

Гладколицый офицер доверительным голосом отвечает:

— Да-да, так и было. Мы долго совещались, обговаривали все, до мелочей. Было известно, что скупщики продавали товар по явно заниженной цене, намного дешевле, чем если бы он попадал к ним честным путем. Они содержали два собственных магазина, перворазрядных заведения, один в Вест-Энде, второй — в Вестминстере. Мы долго за ними наблюдали, обхаживали со всех сторон, и в конце концов нам удалось выяснить, что краденый товар сбывается в небольшом трактире в районе Смитфилда, недалеко от церкви Святого Варфоломея. Туда складские грузчики, они же воры, везли украденное, и там договаривались о встречах с посредниками. В этом трактире в основном останавливались приезжие деревенские мясники, не сумевшие устроиться в городе, и мы решили — ха-ха-ха! — что я сам наряжусь мясником и поселюсь там!

Чтобы поручить это задание именно этому офицеру, нужно было обладать поистине гениальным чутьем, потому что он был буквально создан для этой роли. Даже рассказывая об этом, он превратился в засаленного, сонливого, робкого, недалекого, бесхитростного и доверчивого молодого добрякамясника. Когда он пригладил волосы, они стали выглядеть так, словно он смазал их почечным салом, а щеки его заблестели, как у человека, привычного к мясной пище.

— Так вот, я — ха-ха-ха! (смешок глуповатого молодого мясника) — вырядился, как мясник, собрал кое-какие вещи в узелок и иду, значит в трактир. Там спрашиваю, есть ли у них свободные комнаты. «Есть, — отвечают, — милости просим». Выделили мне спальню, вселился я и стал наблюдать. В заведении этом было полно людей, постоянно кто-то входил, кто-то уходил. Сначала один меня спросил: «Вы, молодой человек, из деревенских?», потом второй, я им отвечал: «Да, — говорю, — из Нортгемптоншира я. Неуютно мне тут как-то, знакомых нет, Лондона я совсем не знаю, а это такой большущий город». — «Да, в самом деле, Лондон — большой город», — говорят они. «Да огромадный просто! — повторяю. — Я вообще первый раз в жизни в таком городе очутился-то. У меня от него голова кругом идет!» — ну и так далее.

Когда кто-то из мясников, которые жили там, узнал, что мне нужно место, мне сказали: «Мы тебя пристроим куда-нибудь», и стали они возить меня по разным местам. Куда только они меня ни таскали: Ньюгейтский рынок, Ньюпортский рынок, Клер, Карнаби, в общем, объездили весь город. Только оклад, который там предлагали, меня, видите ли, не устраивал — хаха-ха! — ничто мне не подошло. Поначалу кое-кто из завсегдатаев того трактира относился ко мне с подозрением, поэтому при общении со Строу и Фендоллом мне приходилось вести себя очень осторожно. Иногда я, выходя на улицу, останавливался перед витриной какого-нибудь магазина, якобы на товар поглядеть, а сам в это время незаметно по сторонам смотрел и несколько раз замечал неподалеку своих соседей по трактиру. Но в таких вещах у меня опыта побольше было, чем они думали, поэтому я позволял им идти за собой ровно столько, сколько это было нужно или удобно мне, иногда довольно долго, а потом неожиданно разворачивался и кричал: «О, это вы? Как мне повезло, что я вас встретил! Этот Лондон — такое место, я, похоже, опять заблудился». После чего мы все вместе возвращались в наш трактир и — ха-ха-ха! — садились выкурить по трубке.

О, они там очень заботливо ко мне относились, это уж точно. Пока я там жил, обычным делом стало, чтобы кто-нибудь выводил меня в город и показывал Лондон: тюрьмы, Ньюгейт. Когда мы вокруг Ньюгейта ходили, я остановился у того места, где грузчики груз свой складывают, и спрашиваю: «Боже, так это здесь преступников вешают? Надо же!» — «Господи, ну и простофиля, — засмеялись они. — Нет, это не то место. — И показали мне настоящую виселицу. — Вот, — говорят, — то место. Надеемся, запомнил?» Я сказал, что постараюсь запомнить… Когда мы вот так ходили, мне нужно было все время быть начеку, чтобы никто из полицейских меня не увидел и не подошел, потому что, если бы кто-нибудь со мной заговорил, меня бы за минуту раскрыли. Но, к счастью, ничего такого не случилось, и все шло спокойно, хотя поддерживать связь со своими мне было очень трудно.

Краденый товар, который привозили складские сторожа в трактир, всегда продавался в небольшой задней комнате. Очень долго мне никак не удавалось пробраться в ту комнату или хотя бы увидеть, как это происходило. Несколько раз, пока я с самым невинным видом сидел в буфете у камина и покуривал свою трубочку, я слышал, как люди, которые из той комнаты выходили, тихонько спрашивали у хозяина: «А это кто такой? Что это он тут околачивается?» — «Кто? Это? — отвечал им хозяин. — Да Господь с вами, это — ха-ха-ха! — просто паренек из деревни, зеленый совсем. Мясником устроиться хочет, но все никак себе место не подыщет. Уж на него-то можете не обращать внимания». В общем, со временем они так ко мне привыкли, так привыкли считать меня зеленым юнцом, что я уже мог, как и все остальные, входить в ту комнату, и на меня никто уже не обращал внимания. Один раз я присутствовал при том, как была продана партия отличного батиста на целых семьдесят фунтов, украденного со склада на Фрайдей-стрит. После каждой такой сделки они устраивали что-то вроде небольшой пирушки, горячий ужин или обед, ничего особенного, но меня иногда тоже звали. «Давай, мясник, налетай! Угощайся», — приглашали они меня, что я и делал. За столом языки у них развязывались, они начинали обсуждать сделку, и тогда уж я держал ушки на макушке, потому что в такие минуты можно было узнать все, что только может интересовать нас, сыщиков.

Так продолжалось десять недель. Все это время я жил в той таверне и наряд мясника снимал, только когда ложился спать. Наконец, когда я выследил семерых воров и привел их в порядок (это у нас выражение такое, означает оно: выяснил, чем они занимаются, где воруют, как проходят кражи, ну и так далее), мы поговорили со Строу и Фендоллом, и в назначенное время в трактире была проведена облава и аресты. Офицеры, когда ворвались туда, первым делом взяли за воротник меня, специально, чтобы никто из настоящих воров ничего на мой счет не заподозрил. Когда на меня надевали наручники, хозяин трактира закричал: «Его-то хоть не трогайте! Это всего лишь мальчишка деревенский, он и воды не замутит». Но они все равно — ха-ха-ха! — скрутили меня и даже сделали вид, что обыскали мою комнату, где, правда, ничего не нашли, кроме старой скрипки, принадлежавшей хозяину. Я понятия не имею, как она туда попала, но когда ее показали хозяину, его отношение ко мне тут же изменилось. «Это же моя скрипка! Так этот мясник — вор! В тюрьму его за кражу музыкального инструмента!»

Однако того человека, который воровал товар на Фрайдей-стрит, арестовать не удалось. До этого он по секрету сказал мне, что заподозрил что-то неладное, когда полиция задержала кого-то из их теплой компании, и собирается делать ноги. Я тогда спросил у него: «И куда же вы собираетесь податься, мистер Шефердсон?» — «В „Заходящую луну“, мясник, — ответил он, — на Коммершел-роуд. Это тихое заведение, залягу там на какое-то время. Назовусь Симпсоном, по-моему, это фамилия тихая, неприметная. Может, навестишь меня как-нибудь там, а мясник?» — «Обязательно навещу!» — пообещал я, и, разумеется, собирался это сделать, его же тоже нужно было брать! На следующий день я с еще одним офицером отправился в «Заходящую луну» и в буфете спросил, не знает ли кто Симпсона. Мне указали его комнату наверху. Поднимаемся мы, значит, наверх, а тут он через перила перевешивается. «Мясник, ты, что ли?» — спрашивает. «Я, — отвечаю. — Ну что, как устроился?» — «Отлично, — говорит. — А кто это там с тобой?» — «Да так, парень один. Приятель мой», — отвечаю. «Тогда проходите, — зовет он. — Другу мясника я так же рад, как самому мяснику!» Так я познакомил с ним своего друга, вместе мы его и арестовали.

Вы себе не представляете, сэр, какое это было зрелище, когда на суде они наконец узнали, что я никакой не мясник. Когда было первое слушание и дело отложили, меня не вызывали. Но на второе слушание вызвали, и когда я в полной полицейской форме вышел давать показания, на скамье подсудимых все обомлели. Когда они поняли, как их провели, поверьте, раздался настоящий стон!

В Олд-Бейли, где проходил суд, мистер Кларксон, которого им назначили адвокатом, все никак не мог взять в толк всю эту историю с мясником. Он-то думал, что речь идет о настоящем мяснике. Когда адвокат обвинения заявил: «А теперь, господа, я вызываю офицера полиции», — имея в виду меня, мистер Кларксон говорит: «Опять офицера полиции? Зачем нам очередной офицер? Мы уже достаточно их послушали. Теперь я хочу увидеть мясника!» Пришлось ему, сэр, довольствоваться мясником и полицейским в одном лице. Из семи арестованных пятерых признали виновными, некоторых из них отправили на каторгу. Хозяина шикарного магазина в Вест-Энде засадили.

На этом история мясника заканчивается.

Закончив рассказ, простоватый мясник снова превращается в гладколицего сыщика. Но ему доставили такое удовольствие воспоминания о том, как воры водили его на прогулки по Лондону, когда он прикидывался невинной овечкой, что он и позже нет-нет, да и вставлял в разговор с простоватым мясницким смешком: «Боже, так это здесь преступников вешают? — спрашиваю. — Надо же!» А они мне: «Нет, вот то место.

Господи, ну и простофиля!»

Уже довольно поздно, скромные гости начинают беспокоиться, что уже надоели нам своими рассказами и собираются уходить, когда похожий на отставного солдата сержант Дорнтон, оглядевшись, с улыбкой говорит:

— Пока мы не ушли, сэр, может быть, вам будет любопытно послушать о приключениях одной дорожной сумки. Это не длинная история, но, по-моему, презабавная.

Мы были рады послушать про дорожную сумку, наверное, не меньше, чем мистер Шефердсон, увидев в «Заходящей луне» фальшивого мясника. Сержант Дорнтон продолжил:

— В 1847 меня отправили в Чатем разыскать некоего Мешека. Этот еврей промышлял тем, что собирал у молодых людей с хорошими связями (в основном в армии) векселя якобы для дисконта, и с ними скрывался.

Когда я приехал в Чатем, Мешека там не оказалось. Все, что мне удалось о нем узнать, это то, что он куда-то уехал — возможно, в Лондон, — и у него с собой дорожная сумка.

Тогда я последним поездом из Блэкуолла вернулся в город и стал спрашивать о пассажире-еврее с дорожной сумкой.

Вокзальная контора была закрыта, потому что поздно уже было, и на всем вокзале оставалось всего два-три носильщика. Разыскивать на Блэкуоллской линии, которая тогда вела к одной большой военной базе, еврея с дорожной сумкой было все равно что пытаться найти иголку в стоге сена. Но случайно выяснилось, что один из этих носильщиков как раз доставлял какому-то еврею дорожную сумку до определенного постоялого двора.

Понятное дело, я отправился прямиком в тот постоялый двор, но оказалось, что он всего лишь на несколько часов оставлял там свой багаж, потом забрал его и уехал на кебе. Я задал там пару вопросов, которые посчитал уместными, поговорил про Мешека с носильщиком и в результате обзавелся описанием… его дорожной сумки. На одной стороне этой сумки шерстяными нитками был вышит зеленый попугай, сидящий на жердочке. То есть попугай этот являлся особой приметой… его дорожной сумки.

По этому попугаю я и проследил маршрут передвижения Мешека: Чатем, Бирмингем, Ливерпуль, Атлантический океан. В Ливерпуле я сдался. Он уплыл в Соединенные Штаты, поэтому я оставил надежду его найти и выбросил из головы и его, и дорожную сумку.

Спустя много месяцев, почти что через год, в Ирландии был ограблен банк. Преступник, некто доктор Данди, взял семь тысяч фунтов и с этими деньгами уехал в Америку, откуда несколько из украденных банкнот вернулись обратно в Англию. Предполагалось, что он купил себе ферму в Нью-Джерси, но это хозяйство, если организовать дело с умом, можно было у него забрать и продать, чтобы вернуть деньги тем, кого он обворовал. С этой целью меня и отправили в Америку.

Приплыл я в Бостон, оттуда поехал в Нью-Йорк. Там выяснил, что не так давно он обменял нью-йоркские кредитные билеты на кредитные билеты Нью-Джерси и положил их в банк в Нью-Брансуике. Чтобы взять этого доктора Данди, его обязательно нужно было выманить в штат Нью-Йорк, но, как оказалось, это не так-то просто сделать, и потребовалось проявить немалую хитрость. Один раз назначенная встреча сорвалась. Я подстроил второй повод встретиться, и он уже сам назначил время для встречи со мной и еще одним офицером из Нью-Йорка, но тут дети у него заболели корью. И все же наконец-то он приплыл на пароходе, ну тут я его под белы ручки — и в «Гробницу». Это тюрьма нью-йоркская так называется.

Вы, вероятно, слыхали о ней, сэр?

Редакторское подтверждение получено.

— На следующий день утром я пришел в «Гробницу», чтобы послушать, как его будет допрашивать мировой судья. И вот, проходя через кабинет судьи и осматривая по дороге помещение (есть у нас такая привычка), я случайно замечаю в углу… дорожную сумку.

И что, вы думаете, я увидел на этой сумке? Вы не поверите — зеленого попугая на жердочке, большого, чуть ли не в натуральную величину! «Эта дорожная сумка с зеленым попугаем на жердочке, — сказал я, — принадлежит английскому еврею по имени Аарон Мешек и никому больше!» Слово даю, нью-йоркские полицейские от удивления рты разинули. «Откуда вам это известно?» — спросили они. «Уж я с этой птичкой хорошо знаком, — ответил я. — Дома я гонялся за этим попугаем так, как не гонялся ни за кем другим!»

— И это действительно оказалась сумка Мешека? — покорно спросили мы.

— А то как же! Его, чья ж еще. Оказалось, что он в то же самое время сидел в этой же самой тюрьме по какому-то другому делу. Но и это еще не все! Выяснилось, что в этой дорожной сумке лежали кое-какие вещи, доказывающие его непосредственную связь с тем делом, из-за которого я за ним безуспешно гонялся по всей Англии!

Вот такие удивительные совпадения и вот такие необычные способности сыскной полиции — эта важнейшая ветвь государственной службы. Способности, усиливающиеся и оттачивающиеся на практике, позволяющие чувствовать себя уверенно в любых ситуациях и противостоящие каждой новой уловке, какую только может измыслить извращенная человеческая изобретательность. Чтобы суметь распознать каждое подобное «нововведение», недреманным оком, всегда готовые к действию, офицеры эти изо дня в день, из года в год, наблюдают за возникновением все новых способов обмана и мошенничества, на которые столь щедры английские плуты и пройдохи. В залах судов материалы тысяч историй, подобных тем, о которых было рассказано (зачастую удивительных и захватывающих), укладываются в короткую сухую фразу: «На основании полученной мною информации я сделал то-то и то-то». Но подозрение, основанное на внимательном изучении обстоятельств и целой цепочке умозаключений, должно было пасть на правильного человека, а правильного человека нужно было выследить и задержать, где бы он ни находился, и что бы он ни предпринимал для того, чтобы этого не произошло. Он найден, задержан и предстал перед судом. Этого достаточно. Получив информацию, я, офицер полиции, сделал свое дело и, согласно заведенной традиции, больше ничего не говорю.

Мало кто имеет возможность наблюдать, как разыгрываются эти шахматные партии, в которых вместо фигур — живые люди, и нигде не найти их записи. Интерес игрока поддерживается самой игрой. Правосудие довольствуется ее результатами. Если сравнивать великое с малым, представьте, как Леверье или Адамс объявляет, что на основании полученных сведений открыл новую планету, или Колумб сообщает своим современникам, что на основании полученных им сведений он открыл новый материк. Так и сыщики: они объявляют, что раскрыли новое преступление или разыскали старого правонарушителя, но работа, которая за этим стоит, скрыта от глаз публики.

И вот в полночь наша интересная и познавательная встреча заканчивается. Но завершением вечера стало одно любопытное событие, которое произошло уже после того, как сыщики покинули нас. Самый бдительный из наших гостей, тот самый офицер, который лучше всех знаком с щипачами, обнаружил, что по дороге домой ему обчистили карманы!

Три короткие истории из жизни сыщиков

— Это интересная история, сэр, — сказал инспектор Уилд из сыскной полиции, который в сопровождении сержантов Дорнтона и Мита июльским вечером нанес нам еще один поздний визит, — и я подумал, что вам будет любопытно ее узнать.

Это связано с тем убийством молодой женщины Элизы Гримвуд на Ватерлоо-роуд несколько лет назад. Из-за яркой внешности и гордой осанки ее часто называли графиней. Когда я увидел бедную графиню (я был с ней довольно коротко знаком) мертвую, с перерезанным горлом на полу в ее спальне, думаю, вы догадываетесь, какие невеселые мысли полезли мне в голову.

Впрочем, к делу это не относится. На следующее утро после убийства я пошел в тот дом, внимательно осмотрел тело и спальню, где оно лежало. На кровати под подушкой я обнаружил пару перчаток. Это были мужские перчатки, очень грязные, с буквами «ТР» и крестиком на подкладке.

Так вот, сэр, взял я эти перчатки и направился с ними в Юнион-холл. Там я показал их мировому судье, которого назначили на это дело, а тот мне и говорит:

— Уилд, нет никакого сомнения, что эта находка может вывести на что-то очень важное. Вам нужно выяснить, кому принадлежат эти перчатки.

Я и сам так считал, конечно же, поэтому принялся за дело безотлагательно. Перво-наперво я внимательнейшим образом изучил их и заметил, что недавно они побывали в чистке: от них исходил запах серы и канифоли, чищенные перчатки примерно так и пахнут. Я отвез их одному знакомому в Кеннингтоне, который занимается этим делом.

— Что скажете, — интересуюсь, — эти перчатки чистили?

— Чистили, это точно, — отвечает он.

— А кто их чистил, вы не знаете? — спрашиваю.

— Понятия не имею, — говорит он, — но я совершенно точно знаю, кто их не чистил. Это я. Да только во всем Лондоне работает не больше восьми-девяти чистильщиков перчаток, — тогда их и в самом деле было не так уж много. Я могу дать вам их адреса, Уилд, и по ним вы определите, кто их чистил.

В общем, дал он мне направление, и стал я ездить, разговаривать, узнавать. Но, хотя все и подтверждали, что перчатки действительно недавно чистили, я так и не смог найти того человека (мужчину, женщину или ребенка), через руки которого прошла эта пара перчаток.

То одного чистильщика не было дома, то другой только что ушел и должен вернуться вечером, то еще что-нибудь, в общем, все это заняло у меня три дня. Вечером третьего дня, проезжая по мосту Ватерлоо с суррейской стороны реки, измотанный и вконец расстроенный, я подумал, что можно не пожалеть шиллинга и сходить в театр — хоть как-то себе настроение подниму. Взял я в Лицеуме за полцены билет в партер и сел рядом с очень тихим, скромного вида юношей. Заметив, что я не театрал (а я нарочно таким прикинулся), он назвал мне имена всех актеров на сцене, так, слово за слово, мы и разговорились. Когда пьеса закончилась, мы вместе вышли на улицу.

— Ну что, — говорю, — вы, похоже, человек компанейский, мы вроде как хорошо сошлись, может, не откажетесь, если я предложу пропустить по кружке пива?

А он:

— Это очень любезно с вашей стороны, и кто же от такого откажется-то!

И мы зашли в небольшой паб недалеко от театра, там поднялись на второй этаж, нашли тихое местечко и заказали по пинте портера с элем и трубки.

Покурили мы, значит, выпили по пиву, сидим, приятно беседуем, а этот молодой человек тут и говорит:

— Простите, но мне, пожалуй, уже пора. Мне сегодня еще всю ночь работать.

— Всю ночь работать? — удивляюсь я. — Вы что же, пекарь? — Нет, — смеется он, — я не пекарь.

— Я так и подумал, — говорю. — Не похожи вы на пекаря.

И тут он сообщает:

— Да, я не пекарь, я — чистильщик перчаток.

Никогда в жизни я еще так не удивлялся, как в тот раз, когда услышал эти слова.

— Что? Чистильщик перчаток? — переспрашиваю.

— Ну да, — утвердительно кивает он.

— В таком случае, — тогда я и достаю из кармана перчатки, — вы можете сказать, что чистил эти? Так вот, понимаете, тут довольно занятная история. Я намедни обедал в Лэмбете с одной компанией — публика там собралась самая разношерстная, — и кто-то из джентльменов, уходя, оставил эту пару перчаток. И я, понимаете ли, побился с одним знакомым об заклад на соверен, что смогу разыскать их хозяина. Я уже потратил на поиски семь шиллингов, но, если бы вы могли помочь мне, я был бы вам очень благодарен и с радостью расстался бы еще с семью шиллингами. Видите, здесь внутри написано «ТР» и стоит крестик.

— Вижу, — говорит он, — и знаете что? Я очень хорошо знаю эти перчатки. Я видел еще не один десяток таких же.

— Не может быть! — удивляюсь я.

— Может, — настаивает он.

— Так вы в самом деле знаете, кто их чистил? — спрашиваю.

— Еще бы, — говорит. — Их чистил мой отец.

— А где живет ваш отец? — интересуюсь я.

— Да тут за углом, — отвечает парень, — возле Эксетер-стрит. Это совсем рядом. Он вам точно скажет, кому принадлежат эти перчатки.

— А вы можете сходить туда со мной? — спрашиваю.

— Конечно, — соглашается он. — Только не говорите отцу, что встретили меня в театре, а то ему это не понравится.

— О, разумеется!

Пошли мы к его отцу и увидели старика в белом фартуке с двумя-тремя дочерьми. Сидят в передней комнате с целой кучей перчаток, чистят их, натирают чем-то.

— Отец! — говорит молодой человек. — Мой товарищ поспорил, что сможет выяснить, кому принадлежит одна пара перчаток, и я сказал, что ты сможешь помочь.