Звезда корта, или Стань первой! Северская Мария

– Спасибо, – улыбнулась девушка.

Так они и подошли к ее дому – вместе, словно и приехали вдвоем.

За забором уже гулким басом лаял Полкан.

«Неужели меня почувствовал?» – удивилась Марго. И вспомнила, как раньше пес встречал ее из школы – узнавал по шагам, еще когда она была внизу улицы, заливался лаем. А стоило только открыть калитку, как он бросался к ней, подпрыгивал, вилял хвостом, а затем ставил свои огромные лапы ей на плечи и вылизывал лицо.

В груди защемило. Как она могла приезжать к бабушке так редко? Здесь же все, что она любила! Просторный дом – с кирпичным первым и деревянным вторым этажами, резные наличники на окнах, старая плакучая береза, закрывающая своими ветвями от посторонних глаз практически весь фасад, широкое крыльцо со скрипящей третьей ступенькой, качели в саду, которые поставил для дочери отец, бабушкина клубника и яблони, сирень и жасмин…

Ей захотелось бежать вперед со всех ног. Влететь во двор, обнять Полкана, одним прыжком преодолеть крыльцо, ворваться, словно маленький ураган, на веранду и крикнуть:

– Ма, ба, я дома!

Марго резко мотнула головой, отгоняя наваждение. Поглядела на Илью и на свой чемодан.

Парень понял ее правильно, подкатил к ней багаж.

– Ладно, я пойду, – сказал он. – Увидимся. – И, не дожидаясь ее ответа, развернулся и пошел назад – туда, где виднелся перекресток, соединяющий две их улицы.

Девушка пару мгновений смотрела ему в спину, затем взялась за ручку чемодана и толкнула калитку.

Как же странно это было – снова оказаться в своей детской комнате – не проездом, а надолго, не гостьей, а хозяйкой. Словно какое-то бесконечное дежавю.

Первые два дня Марго практически целиком проспала. Просыпалась лишь для того, чтобы сходить на кухню и поесть, и снова возвращалась в кровать. Бессонница в родном доме ее отпустила, словно вовсе позабыла о ней, или решила дать передышку до поры. Даже сны девушке не снились, она проваливалась в забытье, как в омут, и выныривала из него, словно аквалангист из глубины.

Зато воспоминания о тех или иных периодах жизни преследовали ее неотступно. Она плавала в них, как рыба в воде, плавно перемещаясь от одного к другому. Видела себя то совсем крохой, то уже почти взрослой. И во всех этих воспоминаниях она была Ритой – не Марго.

Девушка видела свой четвертый день рождения – это было самое первое связное ее воспоминание о детстве. Перед глазами вставала картинка: она вбегает в гостиную, где на большом дубовом, принадлежавшем еще ее прадеду, отцу бабы Нюры, столе высятся коробки с подарками – маленькие и большие, свертки и пакеты.

Или это ей тогда показалось, что их было много? Но Марго прекрасно помнит большого песочно-желтого игрушечного медведя, и упаковку разноцветных фломастеров, и стопку книжек-раскрасок, и игрушечную железную дорогу – папин подарок. Кстати, дорога до сих пор стоит на комоде в ее комнате и до сих пор вполне себе работает.

– Это все мне? – удивленно спрашивает маленькая Рита, когда мама подводит ее к столу.

– Конечно, тебе, – улыбается та.

– А почему? – хлопает глазами девочка. Ей не верится, что такое изобилие возможно.

– Потому что в этот день четыре года назад ты родилась, – отвечает мама.

Рита не может понять, как это возможно одновременно – в этот день и четыре года назад? И разве она была не всегда? Разве когда-то ее не существовало? Как так?

Но гораздо больше этих вопросов ее интересует новенький велосипед, приткнувшийся за основной массой свертков.

Это воспоминание тянет за собой другое – о другом дне ее рождения – десятом. Тогда в числе прочих подарков она получила от мамы теннисную ракетку – ту, самую ее любимую до сих пор.

– Знаешь, она не совсем новая, – сказала тогда мама, – но ей никто никогда не играл, она дожидалась тебя. Получается так… Когда-то я купила ее себе, но в руки так ни разу и не взяла.

Ракетка тяжелая, не в пример тем, которыми ребята играют на тренировках, темно-синяя, с толстыми упругими струнами. Ее рукоятка так удобно ложится в ладонь, словно она – продолжение руки, и девочка даже чувствует, как от кончиков ее пальцев перетекает в ракетку нервный ток, будто она живая.

А вот они с подругой Светкой сидят на алгебре – на самой задней парте и, боясь разговаривать вслух, передают друг другу записочки. Математичка у них строгая, если заметит, жизнь раем не покажется.

И, как назло, именно это и происходит. Училка выхватывает Ритину записку прямо из пальцев Светланы.

– Что, Назарова, все мальчиков обсуждаете? – ехидно говорит противная математичка, медленно разворачивая бумажку. – До перемены потерпеть не можете? – И зачитывает вслух: – «Татьяна говорит, что мне не хватает стабильности при обмене ударами с задней линии, а я никак не могу, сохраняя стабильность, оставаться инициативной». – Удивленная училка поднимает глаза и спрашивает: – Это еще что за бред?

– Это про теннис, Елена Владимировна, – поясняет Светка, хлопая длинными ресницами. – Рита переживает, что не всегда достаточно внимательна.

– Хорошо, что хоть переживает. – Математичка кидает записку на ее тетрадку. – И чтобы больше никаких записулек, ни про мальчиков, ни про девочек, ни тем более про теннис, а то совсем совесть потеряли.

А вот им лет по двенадцать. Они идут по усыпанному желто-алыми листьями лесу. С неба льется пронзительное сентябрьское солнце. В руках у обеих большие корзинки, уже почти доверху наполненные крепенькими опятами.

Они оторвались от взрослых – Ритиной бабушки и Светкиной тетки – и представляют, что они одни в лесу, а то и в целом мире. И обсуждают, что бы обе делали, окажись так на самом деле. Забрось их жизнь на необитаемый остров, например.

А потом незаметно для себя отходят так далеко от взрослых, что начинают плутать. И становится по-настоящему страшно, и кажется, им никогда не выбраться из этого гостеприимного осеннего леса, и придется теперь до самой смерти питаться грибами и ягодами.

Но, проходив кругами часа четыре и так и не найдя своих родных, они – усталые и измученные – выходят к маленькой деревушке, где стучатся в первую попавшуюся избу и, перемежая повествование всхлипами, рассказывают, как заблудились.

А затем местный старичок дядя Веня везет их домой на стареньком тракторе «Беларусь», потому что другой деревенский транспорт не проедет в эту пору по единственной раскисшей от дождей дороге. Девчонки жмутся друг к другу в кабине трактора и представляют, как им достанется дома.

Но ехать на таком транспорте обеим нравится, и настроение быстро улучшается – когда еще выдастся случай прокатиться на чем-то подобном?!

И по приезде домой, вместо того чтобы каяться, что потеряла из поля зрения бабушку и не слушала ее наставлений по поводу правил поведения в лесу, Рита восторженно рассказывает, как это здорово – кататься на тракторе.

И даже не удивляется, когда ее совсем не ругают, а лишь радуются, что с ней ничего плохого не случилось и она сообразила, как вернуться домой.

Девушка удивлялась, осознавая, что практически все ее школьные воспоминания так или иначе связаны со Светкой Ивановой – ее лучшей подругой, с которой теперь, вот уже три года, они никак не общаются.

Почему так? – спрашивала себя Марго и не находила ответа. Не иначе, жизнь развела. Вроде не ссорились никогда. Но когда Ритина мама заболела, вокруг девочки словно образовалась полоса отчуждения – одноклассницы стали казаться чужими. Они оставались детьми, а ей самой пришлось быстро повзрослеть. Они обсуждали мальчишек, свои первые романы, наряды и кино, а ей приходилось выживать, делать все для того, чтобы не сойти с ума, верить в себя и свое будущее. А единственным ее будущим был теннис. И спасала ее лишь возможность снова и снова выходить на корт, ради этого она жила после мамы.

Конечно, в родном городе она не смогла бы подняться. Скорей всего, погрузилась бы в тяжелейшую депрессию, в итоге бросила бы школу. Вот и выходит, что единственным выходом было – уехать и работать каждый день на износ.

Вот только теперь приходится жалеть о потерянном – подруге Светке, детской беззаботности, не случившихся у нее разговорах о парнях и первой настоящей любви. Вместо всего вышеперечисленного у нее был теннис.

На третий день Марго наконец почувствовала себя выспавшейся и даже нашла в себе силы включить телефон, до этого момента лежавший мертвым в чемодане. Но, кроме двух сообщений от Саши, ничего нового не было. Она сухо ответила, что у нее все хорошо, что уехала домой, и снова отключила мобильник.

И потянулись странные, какие-то нереальные, сливающиеся в один дни, в которые Марго сидела на качелях в саду, читала книгу, пересматривала на ноуте давно любимые фильмы и общалась с бабушкой. За неделю она даже ни разу не вышла за калитку.

Бабушка старалась ее лишний раз не трогать – видела, что внучка приехала уставшая и измученная, понимала, что у нее что-то случилось, но молчала, ждала, когда та сама все расскажет.

Лишь однажды спросила, что Марго собирается делать дальше. Но когда внучка подняла на нее полные страдания глаза, замахала руками, мол, неправильно ты меня поняла.

– Гипс-то тебе когда снимать? – пояснила свой интерес бабушка.

– Недели две еще, наверно, – неуверенно ответила девушка.

– «Наверно», – передразнила ее старушка. – Сходи ко врачу, а то мало ли.

Марго промолчала. Ее лечащий врач остался в Москве. Как-то она совершенно не подумала, когда принимала решение уехать домой, что ей нужно периодически ходить к нему на осмотры.

– Ну вот что, – сказала бабушка, – завтра же с утра позвоню Нонне Викторовне, она в санатории работает, пристрою тебе к ней. Там ортопедическое отделение, я слышала, хорошее. Травматолог отличный. Заодно и на физиотерапию всякую походишь.

Девушка в ответ лишь вяло кивнула. А про себя подумала, что если бы ее тренер Федор Николаевич узнал, что его подающей надежды спортсменкой будет заниматься какой-то неизвестный травматолог, он эту самую спортсменку сразу бы собственноручно убил, чтобы не мучилась.

Но Федор Николаевич остался в Москве, куда Марго возвращаться не собиралась. Эта уверенность крепла в ней с каждым днем.

– Уходить надо вовремя, – повторяла она себе снова и снова.

Мысль, что можно спокойно, никуда не торопясь, выздороветь, восстановиться, снова набрать форму и потихоньку войти в прежний ритм, вызывала тошноту. Быть уже практически у самого финала и вдруг так глупо сойти с дистанции! Нет уж! Она не вернется. Такой уж она человек – либо все, либо ничего. И пусть в ее случае будет это самое «ничего», раз не сбылось «все».

– Ты бы хоть по городу, что ль, прошлась, – сказала ей однажды бабушка. – А то сидишь сиднем в своей комнате. Так и рехнуться недолго. Не понимаю, что вообще с тобой происходит, – выдала она, видимо, не выдержав неизвестности. – Всегда такая деятельная была!

– Да все со мной в порядке, – отмахнулась Марго. – Просто устала.

– А то я не вижу, как у тебя в порядке, – проворчала старушка и ушла на кухню.

Бабушка у Марго была мировая. Строгая, но справедливая. Ее все уважали, даже живущие через два дома соседи-алкоголики, с которыми воевала вся улица – очень уж любили они собирать у себя шумные компании.

Когда-то бабушка работала в местной администрации секретарем, многим успела помочь, чем было возможно, за многих замолвила словечко. А когда вышла на пенсию, занялась хозяйством, гусей развела, огород разбила и теперь лелеяла мечту купить корову.

– Мам, ну какая корова в городе?! – говорил ей ее сын – отец Марго.

– Ну какой Суздаль город?! – парировала она. – Большая деревня.

Тем не менее коровы пока не было, и за молочными продуктами ходили на соседнюю улицу, к очередной бабушкиной приятельнице, которую в свое время не остановил факт того, что Суздаль – все-таки город.

В это утро Марго проснулась рано. То ли выспалась уже, то ли разбудило что-то – она не поняла. Просто открыла глаза в семь утра, а больше заснуть не смогла. Поэтому, полежав немного в кровати, привела себя в порядок и спустилась вниз – на кухню.

Комната Марго находилась на втором этаже. Она была небольшой и недостаточно светлой – давали о себе знать окна на север и растущая на углу дома огромная липа, которую, в пару к березе, посадила еще бабушкина мама. Зато из комнаты имелся выход на уютную веранду, на которой вечерами так любила сидеть девушка. Тут стояло кресло-качалка – его когда-то купила для отца мама, но в итоге так полюбила кресло сама, что отец всего только пару раз и воспользовался этим подарком. После смерти жены он почему-то стал его избегать, во всяком случае, Марго ни разу не видела, чтобы отец в нем сидел. Сама же девушка это кресло обожала. В него можно было залезть с ногами, да еще и в плед закутаться – и сидеть так, например, с книгой или котом на коленях, хоть весь день.

Вот и в это утро она планировала тихонько прокрасться на кухню, налить себе чай, взять какой-нибудь йогурт и бутерброд и удобно расположиться в любимом кресле. Но не тут-то было. На кухне уже хозяйничала баба Нюра.

– Что-то ты сегодня рано пробудилась, – приветствовала она внучку. – Может, планы какие появились?

Девушка неопределенно пожала плечами:

– Какие у меня могут быть планы?.. – Уселась за стол и стала ждать, когда закипит поставленный на огонь чайник.

Бабушка как-то странно хмыкнула, но ничего не сказала, хотя по ее затылку Марго видела, что она еле сдерживается, чтобы не завести беседу на какую-то давно волнующую ее тему.

– Ну говори, ба, – устало произнесла внучка. – Все равно же рано или поздно не выдержишь.

– А что говорить? – тут же повернулась к ней старушка. – Больно мне на тебя смотреть, Рита! Прям сердце кровью обливается. Ходишь потерянная, ни с кем не общаешься, сидишь целыми днями в саду или в своей комнате, рассказывать ничего не хочешь. А я, между прочим, за тебя волнуюсь.

– Не надо за меня волноваться, – попыталась отговориться Марго. – У меня все отлично.

– «Отлично»! – передразнила ее баба Нюра. – Так отлично, что хоть вешайся. Переживаешь небось, что из-за перелома пришлось прекратить тренировки?

– Типа того, – кивнула девушка.

Старушка пожевала губами, словно собираясь с мыслями.

– А тебе не приходит в голову, что теннис уже сыграл в твоей жизни свою роль?

– Как это? – не поняла она.

– А вот так это. – Бабушка села за стол напротив нее. – Не думала о том, что эта страница твоей жизни уже закрыта и нужно двигаться дальше?

Сперва Марго хотела по своему обыкновению возмутиться, возразить, мол, нет, но, немного помолчав, проговорила:

– Думала. Но каким-то все тогда бессмысленным получается.

– Почему же бессмысленным? – возмутилась баба Нюра. – Все на свете происходит зачем-то, ради какой-то цели.

– Ну да, помню-помню, – хмыкнула на сей раз уже внучка. – Мы с тобой много на эту тему спорили. И что ты думаешь по поводу того, что я столько лет своей жизни угробила на дело, которое не принесло мне ничего, кроме разочарования?

– Ага, значит, я была права, не просто так ты приехала домой, что-то у тебя случилось, – словно самой себе сказала старушка. – Твои тренировки помогли тебе пережить смерть мамы, а это уже все окупает, не находишь?

Девушка отрицательно затрясла головой. Хотя бабушка была права, и эта мысль приходила в голову самой Марго неоднократно в последние дни. Но признать, что она тренировалась лишь ради того, чтобы пережить утрату, а не ради будущих побед, означало окончательно и бесповоротно признать свое поражение, а сделать это что-то мешало. Одно дело повторять себе разнообразные «уходя – уходи», и совсем другое – смириться.

Неожиданно бабушка сменила тему:

– Я знаю, что Ириша всегда мечтала, чтобы ты стала известной, чтобы играла в теннис, чтобы тебя показывали по телевизору. И я не вмешивалась, когда она вбивала эту мысль в твою голову, потому что это хорошо, когда ребенок занимается спортом. Ты росла здоровой, активной, энергичной, но, честно говоря, я никогда не думала, что все зайдет так далеко. – Старушка перевела дыхание. – Когда Ирины не стало, а ты с головой ушла в тренировки, я тоже молчала, потому что понимала, что это твой собственный способ справиться с болью. И когда ты решила ехать в Москву, я приняла твое решение.

– Не понимаю, о чем ты, ба? – Марго во все глаза смотрела на нее. – Разве ты против того, что твоя внучка – спортсменка?

– Боже упаси! – бабушка замахала на нее руками. – Будь кем хочешь, ради бога, я только порадуюсь за тебя.

– Но что же тогда? – перебила ее девушка.

Баба Нюра вздохнула.

– Я не хотела, чтобы ты реализовывала чужую мечту, хотела, чтобы у тебя была своя.

«Как это чужую?» – хотела уже произнести Марго, но прикусила язык еще до того, как первое слово сорвалось с губ. Кажется, она поняла!

Бабушка была уверена, что это мама внушила своей дочери, что та должна играть в теннис и добиться успехов на этом поприще. Это мама мечтала видеть свое чадо на самых известных кортах мира собирающим золотые медали и победно улыбающимся в объективы фото– и видеокамер. А чего хотела бы сама Рита? Разве не этого же?

– Ты поразмышляй об этом на досуге, – посоветовала ей бабушка, словно прочитав ее мысли. – Может, до сих пор ты просто играешь в мамину, а вовсе не в свою игру? Может, пора понять, чего хочешь именно ты?

Марго кивнула и, так и не дождавшись, когда закипит чайник, поднялась из-за стола.

– Только не обижайся на меня за то, что я тебе сказала, – с грустью в голосе проговорила старушка. – Меня давно эта мысль гложет. Очень я переживаю за тебя и твое будущее.

Девушка подошла к ней и поцеловала в морщинистую щеку.

– Спасибо, ба. И я ни капли не обижаюсь.

Она собралась уже покинуть кухню, когда ее догнала просьба бабушки:

– Ритуль, будь добра, сходи за молоком. А то я не успеваю. Мне по делам еще отойти надо.

Девушке ничего другого не оставалось, как только согласиться. И после завтрака с трехлитровой банкой в сумке она отправилась к держащей корову старушке с соседней улицы.

Уже подходя к перекрестку, Марго почувствовала, что сейчас встретит Терцова. Даже картинка в голове сложилась: вот он выходит из калитки своего дома с такой же, как у нее, сумкой в руках – сонный, растрепанный, в старых драных джинсах. Не успела даже отогнать от себя это видение, как и правда увидела Илью.

Он закрывал за собой калитку, и на нем в самом деле были старые джинсы с дырками на коленях. А еще байковая рубашка, наполовину расстегнутая, ворот которой выставлял на всеобщее обозрение его шею, загорелые ключицы и часть груди. Внезапно Марго почему-то смутилась и подумала, что было бы неплохо не попадаться ему на глаза.

Но Илья находился совсем близко, к тому же он уже поворачивался в сторону девушки, поэтому ей не оставалось ничего другого, кроме как окликнуть его:

– Привет. Так и знала, что сейчас тебя встречу, – она улыбнулась ему как можно дружелюбнее.

Парень как будто в первый момент не нашелся что сказать, но затем, оглядев ее с ног до головы, произнес:

– Значит, все-таки не уехала. А я как-то проходил мимо твоего дома, думал: здесь ты еще или вернулась в столицу?..

– Ну, так зашел бы, – ляпнула девушка и прикусила язык.

«С какой стати ему заходить? – спросила она себя. – Мы что, друзья? Приятели? Так, знакомые, бывшие одноклассники. За все годы в школе, дай бог, несколькими фразами перекинулись, и то в стиле «дай списать» и «что задали на понедельник?». Если не считать того случая на физре и похода в кафе после матча.

– У меня была такая мысль, – тем временем ответил Терцов. – Но как-то оно неудобно. Я подумал, вдруг ты не хочешь никого видеть, отдыхаешь, и вообще…

Незаконченная фраза повисла в воздухе. Марго показалось, что Илья хотел сказать: «И вообще у тебя депрессия».

– «И вообще» – это точно, – невесело усмехнулась она. – Самое что ни на есть «и вообще».

Он, как и в прошлый раз, не стал ее ни о чем расспрашивать, лишь как-то ненавязчиво стянул с ее плеча сумку, внутри которой перекатывалась пустая банка, и констатировал:

– Значит, ты за молоком.

– Ну да, – согласилась девушка.

– Ага, – кивнул Илья. – Обычно твоя бабушка ходит. Мы с ней постоянно там встречаемся.

Марго почувствовала, что он снова что-то недоговорил, но не стала акцентировать на этом внимание. Она шла и думала о своем: о том, что вот уже десять дней не брала в руки ракетку и не занималась на тренажерах, только зарядку делала по утрам, да и то не всегда. Что со времен той последней эсэмэски Саша так ничего и не написал и не позвонил, и, видимо, им и правда надо расставаться, потому что по всему выходит, что они друг для друга чужие. Что с понедельника придется ходить в этот дурацкий пансионат-санаторий, куда бабушка все-таки ее пристроила, на процедуры. Что жизнь теперь кажется совершенно бессмысленной – настолько, что даже думать о будущем не хочется – ни в каком ключе: ни в гипотетическом, ни строить конкретные планы. А еще эта поднятая бабушкой тема никак не давала покоя. А вдруг баба Нюра права и все эти годы ее внучка играла чужую, навязанную ей роль?

– Эй, ты куда? – услышала Марго вопрос одноклассника и обернулась.

Оказалось, что за своими невеселыми размышлениями она прошла нужный дом и даже не заметила, что Терцов отстал. Наверно, она так и шла бы на автомате вперед, если бы он ее не окликнул.

Девушка подошла к нему и виновато улыбнулась:

– Задумалась что-то, вот и прозевала.

Ребята вошли во двор, поднялись на крыльцо и позвонили в звонок. И уже через десять минут шли обратно. В сумке у каждого находилась увесистая трехлитровая банка с еще теплым молоком, лежал килограммовый пакет творога, стояли банки со сметаной и сливками. Впрочем, сумку Марго по-прежнему тащил Илья. Девушка попробовала было ее у него отобрать, но парень не дал.

– Не переживай, не надорвусь, – усмехнулся он.

– Кто тебя знает, – пожала плечами девушка.

– Кстати, Светка тут про тебя спрашивала, – сообщил Илья.

– Так уж прям и спрашивала? – удивилась Марго. – Скажи лучше: я недавно видел ее и рассказал, что Назарова приехала к бабушке.

Терцов тихо рассмеялся:

– Смотри-ка, проницательная какая. Угадала. – Помолчал. – А все-таки позвони ей, вы же все-таки подруги.

– Были. – Девушка смотрела в пространство перед собой, словно силясь в нем разглядеть ответ на вопрос «почему дружба осталась в прошлом?».

– А мне кажется, не бывает бывших друзей, – произнес Терцов. – Бывают только друзья, друг друга в какой-то момент недопонявшие.

Марго перевела взгляд на него. Нахмурилась.

– Еще как бывают. Случается, что людей разводит сама жизнь. Разные интересы, разные обстоятельства. Расстояния опять-таки. С этим-то не будешь спорить?

Парень смотрел на нее серьезно, и в глубине его глаз таилось что-то такое – неподъемное, горячее, острое, что у Марго перехватило дыхание и сладко заныло за грудинной костью. Позже она спрашивала себя, вспоминала, пытаясь понять, что же увидела там – может быть, нежность? Или тоску? Или затаенную боль? А может, все это вместе? Тогда она даже не сразу поняла, что он ей отвечает.

– С этим не буду, – сказал Терцов. – Хотя и считаю, что все это отмазки, не более. Если человек тебе на самом деле дорог, если ты не хочешь его потерять, ты ни за что не позволишь никакой жизни и никаким обстоятельствам вас развести. Даже вне зависимости от того, сколько лет прошло, – прибавил он непонятное и тут же ускорил шаг, будто пытался убежать от только что сказанного.

«Странный он все-таки, – подумала девушка. – И всегда таким был».

Вспомнилось, как часто, когда еще жила здесь и ходила в школу, зимними вечерами сидя в своей комнате на подоконнике или летними – в качалке на веранде, она замечала проходящего по улице мимо ее дома Илью. Он всегда шел целенаправленно, быстрым шагом, словно торопился на встречу, и ни разу не поднял головы, не посмотрел на ее окна, будто вообще не знал, что это ее дом. А ведь тогда ей в глубине души так хотелось, чтобы он посмотрел…

– Донесешь или, может, прямо до кухни проводить? – отвлек Марго одноклассник, и она только тут заметила, что они уже дошли до ее калитки. – А то сумка тяжелая, – он не торопился отдавать ее девушке, ждал реакции.

– Да не, спасибо, донесу. – Она протянула руку и дотронулась до его пальцев, перехватывая ручку сумки. По руке – от кончиков пальцев к плечу – прошел стремительный ток.

Марго потянула сумку на себя, шагнула назад и, не глядя на Терцова, произнесла:

– Ну все, я побежала. Еще раз спасибо.

А затем резко повернулась и скрылась за калиткой, словно боялась, что Илья погонится за ней, попытается задержать, и тогда… А что тогда, она не знала. Даже самой себе не могла объяснить свою реакцию и все эти смутные чувства, взметнувшиеся, словно ил со дна водоема, в ее душе.

Вопреки своему откровенному скептицизму и нежеланию, Марго все-таки пришлось подчиниться бабушке и отправиться в санаторий к местному травматологу. В общем-то он оказался неплохим дядькой, к тому же работал по совместительству в больнице, куда и попросил подойти девушку на следующий день, чтобы сделать рентген, после которого сообщил ей, что процесс заживления идет как надо и шину можно будет снять через две недели. Вот только для этого Марго придется поехать к тому хирургу, который делал ей операцию.

Известие о том, что хоть на один день, но придется вернуться в Москву, стало для нее неприятным. За дни, проведенные дома, девушка успела совершенно свыкнуться с мыслью, что отныне ее жизнь станет другой – жизнью, в которой не будет места теннису. Она не хотела себе в этом признаваться, но в глубине души чувствовала себя глубоко обиженной – на обстоятельства и саму себя, на так легко отказавшегося от нее тренера. Ей казалось: ее предали, недооценили. И как это часто бывает с незаслуженно обиженными, внутри вместе с ощущением собственной ненужности росло и чувство вины. Нет-нет да и возникала мысль: а что, если все дело в ней, что, если она сама каким-то непонятным образом спровоцировала свою травму – питалась, например, недостаточно хорошо или отдыхала мало – и дала тренеру повод усомниться в ней и ее способностях и дальше держать высокую планку.

Она раз за разом прокручивала в голове все последние тренировки с Федором. Как он недовольно хмурился, как заставлял ее, словно она все еще была только что пришедшей к нему пятнадцатилетней, ничего, по сути, не умеющей девчонкой, снова и снова отрабатывать простейшие удары – справа, слева, с вращением мяча… Ей казалось, он с самого начала невзлюбил ее за что-то, и теперь на каждой тренировке пытается унизить, заставить почувствовать себя ничтожеством, будто все ее заслуги – на самом деле исключительно его, словно он – кукловод, а она бездушная марионетка.

Федор всегда начинал тренировку с обстоятельного внушения, из которого следовало только одно: способности у Марго гораздо ниже средних, но при надлежащем упорстве и трудолюбии она вполне сможет чего-то добиться. Звезд с неба, конечно, как Мария Шарапова, хватать никогда не будет, но все же, глядишь, на мировых турнирах – таких как Кубок Федерации или Уимблдон – засветится.

После внушения следовала легкая разминка-растяжка (вообще Марго всегда сама обстоятельно разминалась до тренировки, но Федору Николаевичу, видимо, этого было мало, он хотел лично видеть, как она делает упражнения), а затем начинался ее личный ад. Это еще ладно, когда она работала со стенкой, но вот когда тренер сам вставал напротив нее по другую сторону сетки…

Удар у него был очень жесткий – «руки, как отбойные молотки», говаривали про него коллеги Марго. И он никогда не жалел свою подопечную. Мячи сыпались на нее, словно она была солдатом под обстрелом, спрятаться от них не имелось никакой возможности – а именно это и хотелось сделать поначалу, когда девушка только пришла к нему. О том, чтобы отбивать такие мячи, тогда не было и речи – ракетку от тяжести ударов вырывало из рук.

Но со временем Марго приноровилась. Ее собственные руки стали гораздо сильнее, и она практически перестала бояться мячей тренера.

Жаль только, что ни разу она так и не дождалась от Федора похвалы. Или вовсе не жаль?

Сейчас все эти воспоминания стали для нее особенно острыми. Порой девушка сама не понимала, что чувствует. В душе кипели неведомые ранее бури. То вдруг хотелось доказать всему миру, что она еще на многое способна, то возникало желание спрятаться от всех и никогда больше не вылезать на свет. Второе пока преобладало.

Поэтому Марго по-прежнему редко выбиралась из дома и включала телефон только раз в день, а затем снова выключала. Причем она заметила, что с каждым днем делать это становится все труднее. Хотя, казалось бы, что тут сложного – всего-то и надо – нажать на кнопку, а затем набрать пинкод, а сил совершить эти простые действия нет.

И чего она, спрашивается, боится? Что ее ждут непрочитанные сообщения от Саши? Или вдруг не принятые вызовы от Федора Николаевича или знакомых по спорту? Даже если это и так, что очень маловероятно, и телефон, включившись, возвестит о пришедших сообщениях и непринятых звонках, что с того? Но в душе жил безотчетный, иррациональный страх, поэтому каждый раз она прикладывала неимоверные усилия, проверяя, кто ей звонил или писал. Впрочем, не звонил и не писал никто. И в итоге Марго перестала включать телефон.

Конечно, она понимала, что рано или поздно ей самой придется выйти на связь с внешним миром. Поговорить с тренером – как минимум сообщить ему, что она вняла его совету и какое-то время поживет дома, связаться с Сашей и обсудить их странные отношения. Но лучше пусть это случится поздно, чем рано, решила она.

Май подходил к концу. Сирень отцветала. И каждый раз, глядя на ее покоричневевшие, полуосыпавшиеся кисти, Марго думала о маме и быстротечности человеческой жизни. Эти мысли посещали ее все чаще, как и думы о бессмысленности любых человеческих начинаний.

Однажды утром, проснувшись, девушке почудилось, что сквозь сон она слышала знакомый мужской голос – будто у них на кухне находится гость, с которым бабушка ведет беседу о ней, Марго. Жалуется на нее, что ли, или, скорее, волнуется.

Желая проверить свои подозрения, девушка быстро приняла душ, оделась и спустилась на первый этаж.

Еще на подходе к кухне она поняла: ей не показалось, у них гость, и не просто гость, а… Марго остановилась в дверях. За столом, спиной к ней, сидел отец. Он не слышал, как она подошла, поэтому не обернулся, и у девушки была возможность справиться с собой. Потому что при виде его ей сперва захотелось кинуться ему на шею, а затем убежать обратно наверх и закрыться в своей комнате.

Ни того, ни другого она не сделала. Вместо этого, навесив на лицо равнодушно-приветливое выражение, Марго вошла в кухню и произнесла:

– Привет.

– А, проснулась наконец-то, – улыбнулся отец, а затем резко вскочил из-за стола и, шагнув к дочери, легко подхватил ее на руки, закружил, словно ей до сих пор было пять лет и она весила не пятьдесят пять килограммов, а дай бог двадцать.

– Вы мне сейчас тут все побьете! – подала голос бабушка. – Ну-ка, марш обниматься на улицу!

Отец рассмеялся и поставил Марго на пол.

Девушка по-прежнему не знала, как себя вести. Да, она была очень рада видеть отца, но признаться себе в этом – значило простить его за долгое отсутствие, а сделать подобное она пока была не в состоянии.

Поэтому Марго осторожно отшагнула от него в сторону и спросила:

– Ты давно приехал?

– Пару часов назад, – ответил он. – Заглядывал к тебе, увидел, что ты спишь, и решил не будить.

– И надолго? – проигнорировала его ответ девушка.

– Дней на десять, может, на две недели. – Отец снова занял свое место за столом, и Марго последовала его примеру, благо бабушка уже наливала в ее чашку подогретое молоко и накладывала в тарелку ароматную пшенную кашу.

– Значит, у тебя все-таки иногда бывают каникулы, – не смогла не поддеть родителя девушка.

– Ну а ты? – осведомился он, пропустив ее колкость мимо ушей. – Я звонил тебе на сотовый несколько раз – тишина. Когда был в Москве, в квартиру заезжал, даже испугался немного, не обнаружив твоих вещей.

– Можно подумать, тебе бабушка не сообщила, что я тут, – фыркнула Марго.

– Тут-то тут, но вот почему практически со всеми вещами? – Отец смотрел на нее испытующе. – У тебя что-то случилось?

Первым желанием было огрызнуться, но вместо этого девушка глазами указала на свою сломанную руку, после чего спросила:

– Еще вопросы есть?

И принялась быстро орудовать ложкой, запихивая в рот кашу. Прежде ей всегда нравилась бабушкина стряпня, но сегодня еда не желала проглатываться. Каша вставала в горле комком, приходилось обильно запивать ее молоком из кружки.

Отец молчал. Казалось, он не собирается продолжать этот разговор, во всяком случае в ближайшее время, и девушка немного расслабилась. Наконец, подтверждая ее мысли, он произнес:

– Не торопись, ешь спокойно, потом поговорим.

Дальше они беседовали о чем угодно, только не о спортивных достижениях Марго. Отец рассказывал о последних гастролях, о планах на будущее, показывал новый недавно вышедший диск.

Девушка ловила себя на том, что дико ему завидует. Его энтузиазму, его вере в себя, его желанию снова и снова выходить на сцену. Глаза отца горели, когда он говорил о музыке, и Марго про себя горько усмехалась тому, что совсем недавно в ее глазах был тот же огонь, когда она говорила о теннисе, о прошедших и предстоящих соревнованиях, о своем тренере. Был, да весь вышел. Перегорела.

После завтрака девушка вернулась в свою комнату. Настроение было ниже среднего.

Сперва думала почитать недавно принесенный бабушкой роман и даже открыла книгу, но буквы сегодня никак не желали складываться в слова, а слова в осмысленные фразы. В итоге Марго роман отложила. Но та же участь постигла и фильм, который она попыталась посмотреть. Сознание категорически отказывалось следить за сюжетом.

Девушка выключила ноубук и, захлопнув его крышку, улеглась на кровать поверх покрывала, закинула здоровую руку за голову.

Взгляд словно сам собой принялся бродить по комнате. Старенькие желтые обои – ремонт делали еще при маме, и эти обои они с Ритой выбирали вместе, старый, кажется, еще тридцатых годов прошлого века массивный книжный шкаф из дуба, такой же массивный – дедушкин – письменный стол – школьнице Маргарите очень нравилось делать за ним уроки или записывать в дневник пришедшие за день в голову интересные мысли. Настольная лампа – тоже дедушкина, как и тяжелая бронзовая фигурка сеттера рядом с ней. В детстве налюбовавшаяся на фигурку Рита хотела именно такую собаку, но соседка отдала им толстолапого, пушистого, смешного, беспородного щенка, которого назвали Полканом, и девочка забыла о том, что когда-то мечтала о другой собаке. В углу торшер на длинной бронзовой же ножке и тяжелое зеленое кресло рядом с ним. На полу ковер с длинным ворсом, в котором, когда идешь, утопают ноги. Комод из той же серии – дуб тридцатых годов, – в нем умещается белье и почти вся одежда Марго, не считая верхней и той, которую нежелательно складывать. И, наконец, кровать. Вот этот предмет мебели, как и кресло-качалка на веранде, когда-то принадлежал маме.

В общем, комната отнюдь не похожа на жилище современной девушки, но Марго всегда ее любила – всю, целиком, включая тяжелые шторы на окне и разноцветную герань на подоконнике. За геранью, как и за прочими цветами в доме, как и за садом, ухаживала бабушка. Марго если только поливать помогала, да и то редко.

Незаметно мысли девушки переместились на ее отца. Она пыталась понять свою реакцию на его приезд, осознать, что чувствует по этому поводу.

С одной стороны, Марго была очень рада его видеть, с другой… Возникало такое двойственное чувство – и обиды, и горечи, и детского желания игнорировать, наказать его за долгое отсутствие.

«Но ведь он был таким всегда, – сказала себе она. – Его вечно не было дома, он оставался папой-праздником. Налетал как ураган – чаще всего без предупреждения, привозил кучу подарков, сладостей, новостей, рассказов о жизни в других городах России и Европе. Интересно, как мама терпела его постоянное отсутствие?»

Марго понимала, что отец зарабатывал деньги на прокорм своей семьи, что ему было очень непросто, и что далеко не сразу его группа раскрутилась и музыканты стали давать концерты на больших площадках и ездить на гастроли по всему миру.

Она плохо помнила времена, когда все было иначе. Но мама рассказывала, что когда они только поженились и родилась Рита, денег им едва хватало на еду. Если бы не баба Нюра, тогда еще работавшая, вряд ли они справились бы самостоятельно.

Марго никогда не сомневалась в том, что отец очень любит маму. Она была для него чуть ли не святой, смыслом его жизни, так трепетно он к ней относился. А вот насчет себя девушка сомневалась.

Любит ли ее папа? Рад ли тому, что она – его дочь?

Эти вопросы не давали ей покоя долгое время после смерти мамы. Тогда отец практически не замечал дочь, ходил чернее тучи. Они почти не разговаривали. А совсем скоро, не прошло и месяца, он уехал.

Баба Нюра уговаривала девушку не держать на него обиду, попытаться понять. Но Марго казалось, что он ее бросил, забыл, что она существует. И она злилась на него и ночами плакала не только о маме, но и о нем. Тогда этот контраст: еще вчера у нее была счастливая любящая семья, а сегодня она осталась одна, никому не нужная, – был немыслимым.

А потом на региональных соревнованиях ее заметил Федор Николаевич и обратился к ее тренеру Татьяне с предложением отдать ему спортсменку. Конечно, сперва Татьяна поговорила с самой Ритой, узнала ее мнение по этому поводу, они обсудили перспективы и решили, что будущего в Суздале у теннисистки Маргариты Назаровой нет, и если она хочет чего-то добиться, надо переезжать в Москву.

Как Татьяна убедила в рациональности этого шага ее отца, Марго не знала. Сперва он не соглашался ни в какую, упирал на то, что, если они примут предложение Федора Николаевича и переедут в столицу, его дочери придется практически все время жить одной, а он не уверен, что она к этому готова.

Признаться, Марго тоже пугала перспектива оказаться одной в огромном чужом городе. Слишком многому предстояло научиться: готовить себе еду, ориентироваться на незнакомых улицах, заполнять всякие квиточки за коммунальные услуги. А главное – привыкать к тому, что рядом нет никого из родных и близких. Что до отца тысячи километров, а до бабушки пусть не тысячи, но тоже довольно много, и вот так просто, по первому порыву, к ней не поедешь.

Но и другое девушка понимала: в Суздале она просто не сможет. Здесь слишком сильно все напоминает о маме и о том, как раньше, при ней, было хорошо.

Не то чтобы отец ее отговаривал. Сначала он вообще отказывался беседовать с дочерью на тему переезда, заявив, что это бредовая идея и пятнадцатилетняя девчонка одна в Москве не выживет.

– Ты пойми, я не смогу находиться рядом с тобой постоянно, – говорил он чуть позже, уже после беседы с Татьяной. – Я буду приезжать не чаще, чем обычно, иначе просто нам не на что будет жить, и в том числе ты не сможешь продолжать заниматься теннисом, потому что это тоже отдельная – и не маленькая – статья расходов.

Страницы: «« 12345678 »»

Читать бесплатно другие книги:

Монография представляет собой исследование закономерностей поэтической семантики Осипа Мандельштама ...
В монографии рассматриваются ключевые категории современной науки социального управления: управление...
В книге рассматриваются основные положения учения о языке художественной литературы, обретшие опреде...
В монографии представлена попытка помещения проблемы истины в контекст особой антропологии повседнев...
Учебное пособие содержит современный материал по организации и развитию туристской деятельности. Рас...
В монографии рассматривается педагогическое наследие представителей рациональной школы в истории раз...