Шок от падения Файлер Натан

— Нет.

— Она выросла или поменяла цвет?

— Кажется, нет.

— Мы обычно ходим к доктору Марлоу, — вмешалась мама в третий раз.

Я натянул футболку и сжался на стуле, стесняясь своего меняющегося тела: оно вдруг начало растягиваться, вонять, зарастать волосами, с каждым днем я все меньше узнавал себя прежнего.

— Сколько тебе лет, Мэтью?

— Десять, — ответила за меня мама.

— Почти одиннадцать, — сказал я.

Она отвернулась к экрану компьютера, просматривая историю наших предыдущих визитов. Я рассеянно разглядывал две фотографии в рамках. На них были дочери доктора Марлоу: младшая — верхом на лошади, а ее старшая сестра в мантии и академической шапочке, улыбающаяся, с полузакрытыми глазами. Я подумал, что, когда у нового доктора будет собственный кабинет, она расставит там фотографии своей семьи, и примерно раз в две недели я буду разглядывать их, пока наконец они не начнут казаться старыми знакомыми.

— Как успехи в школе?

— Что?

Она смотрела прямо на меня, не на рецепт или клавиатуру, а прямо на меня, чуть подавшись вперед.

Мама кашлянула и сказала, что ей кажется, моя родинка чуть выросла, но может, и нет.

— Ведь после каникул ты должен пойти в шестой класс?

Я хотел было повернуться к маме за поддержкой, но врач так наклонилась ко мне, что я остался на месте. Я не хочу сказать, что испугался. Просто меня что-то удерживало.

— Я не хожу в школу.

— Не ходишь?

— Мы занимаемся дома, — сказала мама. — Я раньше была учительницей.

Но врач продолжала смотреть на меня. Она поставила свой стул рядом с моим, и я вдруг тоже подался вперед. Это трудно объяснить, но я чувствовал, что могу сказать все, что хочу.

Но я ничего не сказал.

Врач кивнула.

— Думаю, по поводу родинки не стоит волноваться. А ты как считаешь, Мэтью?

Я покачал головой.

Мама уже вскочила на ноги и потянула меня к двери, на ходу произнося слова благодарности, когда врач сказала:

— Можем мы поговорить наедине?

Мама еще крепче сжала мою руку, переводя глаза с меня на врача и обратно:

— Но я его мать.

— Ах, извините, Сьюзен. Я не так выразилась. Можем ли мы с вами поговорить наедине? — Потом повернулась ко мне и сказала: — Тебе не о чем беспокоиться, Мэтью.

Секретарша на приеме говорила какой-то женщине в инвалидной коляске, что доктор Марлоу в отпуске до конца месяца, но его замещает молодая женщина-врач, очень знающая, и они надеются, что она останется. Я сел на резиновый коврик в углу, где лежали детские игрушки. Думаю, я уже слишком большой, и поэтому, немного посмотрев на меня и повздыхав, женщина спросила, не дам ли я поиграть ее ребенку.

— Можно мне поиграть с ним?

— Конечно.

Ее малыш протянул ручку, и я дал ему кубик из конструктора, который он уронил на пол, и засмеялся так, как будто в жизни не видел ничего смешнее. Я поднял кубик и снова дал ему. На этот раз его мама тоже засмеялась и сказала:

— Он чокнутый. Честно, совсем чокнутый.

— У меня есть брат.

— Правда?

— Он меня старше. Мы с ним хорошо ладили. Но теперь он мертвый и все такое.

— Понимаю. Очень жаль.

Прозвенел звонок, и на табло высветилась фамилия.

— Это наша очередь. Идем, мой хороший. — Она подхватила своего малыша, и он сразу же начал канючить, протягивая руки ко мне.

— Кое-кто завел нового друга, — сказала она, быстро удаляясь по коридору.

— У меня есть брат, — сказал я, ни к кому конкретно не обращаясь. — Но я уже не думаю о нем так много.

Я отложил конструктор.

Мама вышла из кабинета, засовывая в сумочку листок с рецептом.

— Все в порядке, мам?

— Пойдем есть мороженое.

Погода была не для прогулок — холодно и ветрено. Но мы все равно пошли в парк. У фургончика мама купила нам по мороженому, и мы уселись на качелях напротив друг друга.

— Кажется, я плохая мать.

— Это доктор сказала?

— Я беспокоюсь, Мэтью, я все время беспокоюсь.

— Тебе надо принимать лекарство?

— Наверное.

— Вы с отцом собрались разводиться?

— Милый, с чего ты это взял?

— Не знаю. Это правда?

— Конечно нет. — Она доела мороженое, встала и принялась меня раскачивать.

— Мам, я уже немаленький.

— Я знаю, извини. Я знаю. Иногда мне кажется, что ты взрослее меня.

— Неправда.

— Честно. И ты уже слишком умный для меня. Ты делаешь упражнения быстрее, чем я проверяю.

— Тебе кажется.

— Нет, милый. Учителя даже не представляют, с чем им предстоит столкнуться, когда ты вернешься в школу.

— Честно?

— Честно.

— А можно?

— А тебе самому хочется?

Все случилось не так быстро, как я пишу, мы не сразу затронули эту тему. Наверное, мы пробыли в парке очень долго, замолкая и снова начиная говорить, каждый из нас пытался сформулировать мысль и не решался ее высказать. Разговор был долгим и непростым. Но он произошел. В тот день. В парке.

— Не думай, что мне не нравится, как ты учишь…

— Я понимаю. Все в порядке. Я понимаю.

— Мы можем заниматься по вечерам.

— Я буду помогать тебе с домашним заданием.

— А ты будешь помогать мне печатать мои рассказы?

— Если ты не возражаешь. Я бы очень этого хотела.

Когда разговариваешь с человеком, который стоит рядом с тобой, можно сделать вид, что не замечаешь его слез, и не особенно задумываться, почему он плачет. Лучше просто сосредоточиться на том, как ему помочь.

— Ты можешь покачать меня, если хочешь, мам.

— О, ты разрешаешь?

— Если ты хочешь.

Она хотела. Качели взлетали все выше и выше, и когда наконец серые облака разошлись и выглянуло солнце, у меня было такое чувство, что оно светит только для нас.

Совсем новая глава

— Что? Привет, mon ami.

— Пап, помоги мне завязать галстук.

— А который час?

Мама перевернулась и стянула с глаз повязку:

— Мэтью, уже ночь.

— Я не умею его завязывать. Можно я включу свет?

Я нажал на клавишу, и они оба застонали, а потом папа, зевая, сказал:

— Обычно сначала надевают рубашку.

— Я хочу потренироваться.

— Потренируемся утром. Перед уходом на работу. — Он перевернулся на другой бок и натянул на голову одеяло. — Ночь на дворе — иди спать.

Я выключил свет и вернулся в свою комнату сражаться с узлом — уснуть в таком взвинченном состоянии все равно бы не получилось. Но скоро мама пришла посидеть со мной. Я знал, что так будет. Что если я их разбужу, она придет ко мне.

— Милый, тебе надо поспать.

— А если никто не захочет со мной дружить?

Не знаю, кто больше волновался из-за моего возвращения в школу: она или я. Однако она пила маленькие желтые таблетки, и это немного притупляло эмоции.

— Конечно, захотят. — Она пригладила мне волосы за ухом, как маленькому. — Я нисколько не сомневаюсь.

— А вдруг не захотят?

Она рассказала мне историю о том, как она первый раз пошла в старшую школу, а во время летних каникул сломала руку, поэтому рука у нее была в гипсе. Она сказала, что почти никого не знала, но все они были в одинаковой ситуации. К обеду ее гипс был почти весь исписан приветствиями от новых друзей.

— А что было потом?

— У тебя тут холодно, пусти меня под одеяло.

Я подвинулся, чтобы она могла лечь рядом со мной.

— Сейчас будет самое интересное, — сказала она, устраиваясь на подушке. — Одна из воспитательниц заметила мой исписанный гипс и решила, что я заслуживаю наказания за неподобающий внешний вид. Так что в первый же день я отправилась в кабинет к директрисе, которая поблагодарила воспитательницу за бдительность, а потом посмотрела на мой гипс, взяла ручку и написала: «Добро пожаловать в среднюю школу Фэйрфилд».

Хорошая история, как мне кажется.

Если, конечно, это правда.

К ЧЕРТУ

Последние несколько дней я как-то неважно себя чувствую.

Задача оказалась гораздо труднее, чем я предполагал. Думать о прошлом — все равно что раскапывать могилы.

Время от времени мы хороним воспоминания, в которых уже не нуждаемся. В летнем кемпинге «Оушн Коув» мы находим небольшой клочок травы за мусорными баками или дальше по дорожке, рядом с душевыми кабинками, отбираем те воспоминания, которые нам нужны, и хороним остальное.

Но приходить сюда три раза в неделю, по понедельникам, средам и пятницам, и проводить полжизни с ПСИХАМИ вроде Вероники, или того азиатского вида парня из комнаты отдыха, который рассовывает по карманам кусочки пазлов и раскачивается вперед и назад, как маятник, или той тощей СУКИ, которая скачет по коридору, распевая: «Господь, спаситель мой», когда я хочу сосредоточиться, но не могу, потому что от той дряни, которую мне здесь колют, я начинаю дергаться и капать слюной на гребаную клавиатуру… Просто это оказалось труднее, чем я думал.

— Но, вообще-то, мам, это ведь не то же самое…

— Ну, в каком-то смысле…

— Нет. Совсем не то же самое. Начать с того, что бабушка Ну не забирала тебя из школы и ты не просидела целый год дома, нарочно делая ошибки в тетрадях и гадая, потащат…

— Нет, Мэтью. Я не…

— Гадая, потащат ли тебя в очередной раз к врачу на глазах у всей школы и будут ли на тебя показывать пальцем…

— Мэтью, пожалуйста…

— Показывать пальцем…

— Все было не так.

— Все было именно так. И это ты во всем виновата. И теперь я должен снова туда идти. Мне плевать на тех, кто меня не знает. И меня не волнует, напишут на этом дурацком гипсе что-нибудь или нет. Я не…

— Мэтью, пожалуйста, послушай меня.

Она попыталась обнять меня, но я вырвался.

— Нет, я не желаю тебя слушать. И никогда больше не буду тебя слушать. Мне плевать, что ты думаешь.

— Тебе надо поспать, Мэтт.

Она стояла, чуть покачиваясь, и вдруг посмотрела на меня, как смотрят вниз с обрыва.

Оставалось сказать еще одну вещь, но мне хотелось произнести это спокойно, без крика. Каждое слово прозвучало туго натянутым шепотом:

— Я тебя ненавижу.

Мама тихо закрыла за собой дверь комнаты.

Рукопожатие

Я еще не описал нашего с папой фирменного рукопожатия.

Когда мы стали amis, то придумали этот жест. По-моему, я его уже упоминал, но не говорил, в чем он заключается. Это фирменное рукопожатие, а не тайное, поэтому я могу вам о нем рассказать.

Мы сплетаем пальцы левых рук и соприкасаемся кончиками больших пальцев. Наверное, мы проделывали это сто тысяч раз.

Я не считал.

Каждое такое рукопожатие длится секунду, но, если бы они шли подряд, одно за другим, они бы тянулись часами.

Если бы кто-нибудь фотографировал нас в тот самый момент, когда наши большие пальцы соприкасаются, а потом сложил бы все фотографии вместе и пролистывал их, как кинеограф, получился бы замедленный фильм — вроде съемок дикой природы, на которых видно, как растут цветы, как лианы ползут по деревьям.

Фильм бы начинался с пятилетнего мальчика, поехавшего с родителями во Францию. Ему не хочется спать, и он тянет время, расспрашивая отца про рака-отшельника, которого они поймали сегодня в луже, оставшейся после отлива в каменном блюдце. Рукопожатие придумал отец. Их большие пальцы соприкасаются, и фотоаппарат щелкает. На заднем плане с балкона за ними наблюдают мама мальчика и его старший брат. Они гордятся и немного завидуют.

Мелькают дни и ночи, меняются времена года, тучи расходятся, свечи оплывают воском, вянут венки. Мальчик и его отец несутся сквозь время, большие пальцы прижаты друг к другу.

Мальчик растет, как трава.

В каждом мгновении — невидимый мир, выше балконов, вне пределов памяти, за гранью понимания.

Я могу писать лишь о том, что знаю. Но я стараюсь и, честное слово, буду стараться дальше. На том и порешим.

Продрома сущ. — ранняя стадия болезни, на которой появляются ее первые признаки.

Есть погода и есть климат.

Если за окном идет дождь или вы раз за разом тыкаете одноклассника в плечо иголкой от циркуля, пока его белая форменная рубашка не превратится в марлю, это погода.

Если там, где вы живете, часто идет дождь или действительность в вашем восприятии искажается так сильно, что вы начинаете бояться и подозревать самых близких вам людей, — это климат.

Так учат в школе.

Я болен, и мой недуг похож на длинную, шипящую змею. Когда я узнаю что-то новое, он тоже это узнает.

Если у вас ВИЧ, или рак, или микоз стопы, вы ничему их не можете научить. Когда Эшли Стоун умирал от менингита, он, возможно, знал, что умирает, но его менингит — нет. Менингит ничего не знает. Но моя болезнь знает все, что знаю я. Это было трудно осмыслить, но в ту же секунду, как я это понял, моя болезнь тоже это поняла.

Это то, о чем мы узнали.

Мы узнали про атомы.

Моя болезнь и я.

Мне было тринадцать.

— ПРЕКРАТИ НЕМЕДЛЕННО!

Его лицо покраснело и на шее вздулись вены. Мистер Филипс старался сделать уроки интересными. Его нелегко было вывести из себя.

Но Джейкобу Гринингу это удалось. Я не помню, что именно он сделал. Это случилось на уроке естественных наук, поэтому, вероятнее всего, было как-то связано с газовыми кранами. В кабинете естественных наук на столах установлены краны, к которым подключают бунзеновские горелки. Может, Джейкоб засунул кран в рот и всасывал газ, чтобы посмотреть, что будет. Наверное, это его лицо покраснело, а на шее вздулись вены. Скорее всего, он собирался дунуть на огонек зажигалки, чтобы выдохнуть пламя.

Джейкоб тоже хотел сделать уроки интересными.

Мы познакомились в первый же день.

Вот как это случилось.

Папа научил меня завязывать галстук, как и обещал. Джейкоб пришел в школу без галстука. На перекличке он стал что-то шептать мне в ухо, как давнему знакомому. Он говорил, что ему надо зайти к директору по очень важному и секретному делу. Я не особо вслушивался. Мои мысли были заняты ночным разговором с мамой, когда я сказал, что ненавижу ее. В школу мы ехали в полном молчании. Я прижался лицом к холодному стеклу, а она переключала радиостанции. Я ее обидел и теперь пытался разобраться, насколько для меня это важно. Джейкоб все еще говорил, и только теперь я осознал, что он встревожен. Он захлебывался словами. Ему надо было идти к директору, но у него не было галстука. Из-за этого он так разволновался.

— Если хочешь, возьми мой.

— Правда?

Я отдал ему галстук, он обернул его вокруг воротника, а потом беспомощно посмотрел на меня. Тогда я завязал ему галстук, опустил воротник и засунул кончик внутрь. Мне кажется, после этого мы подружились. Он сидел рядом со мной на уроках, но на переменах уходил, выскакивая из школьных ворот в развевающейся по ветру куртке с закинутым за спину рюкзаком. У него было особое разрешение не сидеть на переменах в школе, а идти домой. Мы с ним это не обсуждали.

Мистер Филипс стукнул кулаком по нашему столу:

— Это что за безобразие, Джейкоб? Немедленно прекрати эти глупые выходки…

— Прошу прощения, сэр.

Но когда он это сказал, по его прыщавому лицу пробежала улыбка. Удивительно, как быстро мы меняемся: отсутствие школьного галстука его теперь ни капли не волновало.

— Выйди вон из класса. Сейчас же!

Он стал медленно собираться.

— Сумку можешь оставить. Возьмешь ее после звонка.

— Но…

— Вон! Немедленно!

Сидеть рядом с Джейкобом не очень удобно; поскольку он постоянно привлекает к себе внимание, все смотрят и на меня тоже. Тогда я на него сильно рассердился. Вот вопрос:

Что у нас общего с Альбертом Эйнштейном?

1) Мы сделаны из одного набора атомов

2) Мы сделаны из одинаковых атомов

3) Мы сделаны из ОДНИХ И ТЕХ ЖЕ атомов

Джейкоб Грининг с шумом захлопнул дверь, и мистер Филипс сказал, чтобы мы расселись по местам и посмотрели на белую доску. Хороший вопрос, мне кажется.

— Скажите мне, какой ответ, по-вашему, верен, и запишите его номер у себя в тетради.

— Сэр?

— Да, Салли.

— А что, если мы не знаем, сэр?

— А я и не жду, что вы знаете. Мы будем разбираться вместе. Позвольте мне задать вам еще один вопрос. Сколько, по-вашему, я вешу?

— Что?

Салли пожала плечами, и я представил, как целую ее в шею и трогаю ее груди.

— Попробуйте угадать.

— Около двенадцати стоунов?

— Близко.

Салли улыбнулась, а потом заметила, как я на нее пялюсь. «Придурок», — показала она мне одними губами. Я отвернулся и взял у Джейкоба карандаш. Странный он все-таки парень — рисует члены на своем собственном пенале.

Никогда такого не понимал.

Мистер Филипс стоял рядом с белой доской.

— Я вешу около одиннадцати с половиной стоунов, или семьдесят четыре килограмма, а это значит, в моем теле примерно 7,4 x1027 атомов.

Так сокращают очень большие числа. Полная запись выглядит вот так:

7 400 000 000 000 000 000 000 000 000

Джейкоб в коридоре пинал ногой стены. Салли копировала в тетрадь нули. Кто-то смотрел в окно. Кто-то раздумывал о том, кем станет, когда вырастет. У кого-то начинала болеть голова. Кто-то хотел в туалет. Кто-то пытался следить за уроком. Кому-то было скучно и противно. Кто-то еще был где-то далеко, и мистер Филипс сказал:

— Это больше, чем песчинок на пляже.

Это Больше, чем ЗВЕЗД во всей ВСЕЛЕННОЙ

Это то, что мы узнали.

Моя болезнь и я.

— Миллиарды лет назад расширяющееся вещество вселенной наполнило пространство атомами, и с тех пор мы, на Земле, их используем. Если не считать случайных комет, метеоритов и межзвездной пыли, с момента образования Земли мы используем одни и те же атомы. В данный момент мы обмениваемся атомами между собой, а также с другими животными, растениями, грибами, почвой…

Мистер Филипс посмотрел на часы, до перемены оставалось совсем чуть-чуть, и все уже начали собираться и разговаривать.

— Потише, пожалуйста. Мы еще не закончили. Так что же у нас общего с Эйнштейном? Первое. Мы сделаны из одного набора атомов? Да! Если не считать незначительных различий, большинство людей сделаны из одних и тех же основных элементов: кислород (65 %), углерод (18 %), водород (10 %) и т. д. Второе утверждение тоже верно, но вот как насчет номера три? Может быть, в ком-нибудь из нас есть частица величайшего физика в истории человечества?

Он огляделся, сделав паузу для большего эффекта.

— К сожалению, очень-очень малая. Но для тех, кто интересуется, я должен сказать, что ответ тоже «да». И не один или два атома, а гораздо больше тех атомов, что когда-то составляли Альберта Эйнштейна, теперь являются частью вашего тела. И не только Эйнштейна, но и Юлия Цезаря, Гитлера, пещерного человека, динозавров…

Прозвеневший звонок оборвал его на полуслове.

Правда, я кое-кого добавил.

Джейкоб ворвался в класс, схватил свой рюкзак и умчался, не обращая внимания на мистера Филипса, который приказал ему остаться. Я не знаю, почему именно в тот день я решил пойти за ним. А может, и не в тот. Может, это был другой день.

Страницы: «« 12345678 ... »»

Читать бесплатно другие книги:

Пособие предназначено для организации элективного школьного курса «Технические инновации». После каж...
Монография представляет собой исследование закономерностей поэтической семантики Осипа Мандельштама ...
В монографии рассматриваются ключевые категории современной науки социального управления: управление...
В книге рассматриваются основные положения учения о языке художественной литературы, обретшие опреде...
В монографии представлена попытка помещения проблемы истины в контекст особой антропологии повседнев...
Учебное пособие содержит современный материал по организации и развитию туристской деятельности. Рас...