Шок от падения Файлер Натан

ПРН — это сокращение от латинского pro ren nata, то есть «по мере необходимости». Их выдают, когда попросишь. Все пациенты это знают.

— Мне нужно что-нибудь успокаивающее, — говорю я.

— Диазепам? Ты уже принял свою дозу утром, Мэтт. Подожди, пока подействует. После обеда получишь еще одну. Может, попробуешь пока обойтись дыхательными упражнениями?

— Я уже пробовал.

— Ну, займись чем-нибудь. Оденься, например.

Это они тут называют интересным занятием. Очень увлекательно. Одеться.

9.50

Я надеваю брюки с широкими штанинами и зеленую футболку. Зашнуровываю ботинки. Сворачиваюсь калачиком в постели. Сплю.

12.20

Просыпаюсь от стука в дверь. Приехал обед. Встаю. Иду пописать.

12.25

Сижу в столовой вместе с другими пациентами и ем больничную еду. Ничего, есть можно. Беру добавку бисквитного кекса.

12.32

В столовую заходит медсестра и дает мне мою таблетку диазепама. Она не ждет, пока я ее проглочу. Она знает, что я сам просил.

12.33

Предлагают три сигареты в обмен на диазепам.

12.45

Курю первую сигарету.

12.53

Курю вторую сигарету.

13.15

Женщина, которую я никогда раньше не видел, подходит ко мне в саду для курения и спрашивает, не Мэтт ли я.

— Да.

— Привет, я на сегодня замещаю вашу медсестру, и мне бы хотелось немного поговорить с тобой, узнать, как у тебя дела.

— Я вас в первый раз вижу.

— Мы можем познакомиться.

— Вы появитесь здесь еще раз?

— Не знаю. Надеюсь.

— Можете вы вывести меня погулять?

— Не уверена. Надо проверить, можно ли тебе покидать больницу с сопровождающим.

— Можно.

— Мне надо проверить. Я скоро вернусь.

Женщина, которую я никогда раньше не видел, уходит.

13.35

Курю последнюю сигарету.

13.45

Женщина (которую я один раз уже видел) возвращается.

— Извини, что так долго. Я нигде не могла найти твою историю болезни.

— Ничего страшного.

— Раньше они стояли в шкафу для документов.

— Ничего страшного.

— У тебя записана прогулка в сопровождении, но дежурная медсестра говорит, что сегодня у них мало народу из-за болезни. Поэтому сегодня вечером выйти не получится. Ты уже гулял утром?

— Нет.

— Понятно. Мне очень жаль, Марк.

— Я Мэтт.

— Извини. Дежурная медсестра говорит, что твоя мама приходит в районе четырех часов. Ты сможешь погулять с ней. Договорились?

— Да.

— Ужасно, что тут не хватает персонала. Извини, Марк.

14.00

В холле у телевизора. Слушаю спор двух пациентов о том, что они хотят посмотреть. Раздумываю, не перерезать ли себе горло. Слушаю Саймона. Думаю, может ли телевизор быть связан с Саймоном. Думаю, может ли Саймон передавать мысли через телевизор. Думаю, чем можно себя порезать. Думаю, можно ли разбить кофейную кружку. Слушаю Саймона. Сижу на своих руках. Слушаю спор двух пациентов. Думаю о тряпичных куклах. Слушаю Саймона. Думаю об атомах. Слушаю Саймона. Смотрю на кофейную кружку на журнальном столике. Слушаю Саймона. Саймону одиноко. Думаю. Думаю. Думаю.

16.00

— Привет, милый.

— Я хочу домой, мам.

— Детка!

— Не зови меня так!

Смотрю, что она принесла. Батончики «Марс», пачку табаку «Голден Вирджиния», фруктовый сок, газировку, новый блокнот, ручки и камуфляжную куртку из армейского магазина на Саутмид-Роуд. Говорю спасибо, стараюсь улыбаться.

— Мэтью, милый, я просто смотреть не могу на твой зуб. Попроси медсестер сводить тебя к зубному. Пожалуйста, ради меня. Или давай я тебя свожу. Врач сказал…

— Мне не больно. Так сойдет.

— Хочу снова увидеть мою милую улыбку.

— Это не твоя улыбка.

16.10

Гуляем по территории больницы. Говорю маме, что мне уже лучше. Говорю, что меня ничего не беспокоит. Спрашиваю ее, могут ли мертвые передавать мысли через телевизор. Пытаюсь поверить в ее доводы. Стараюсь помнить, что она на моей стороне. Говорю ей, что мне лучше. Спрашиваю ее, стало ли мне лучше.

17.30

Мама уезжает. Время ужина. Ем.

17.50

Сижу в саду рядом с другими пациентами. Некоторые из них разговаривают. Это те, у кого маниакальный синдром. Но их речь — сплошной бред. Большинство предпочитает помалкивать. Те, у кого нет сигарет, стреляют у меня, обещая, что вернут, когда им принесут передачу. Здесь буквально нечего делать.

18.30

Сру, потом иду в ванную и пытаюсь мастурбировать. Не получается.

18.45

Возвращаюсь в сад. Холодает.

19.05

Хожу взад и вперед по больничному коридору. Кроме меня тут ходит еще один пациент, черный мужчина с седеющими дредами в расстегнутой на груди рубашке. Мы все время встречаемся с ним посередине. Мы улыбаемся друг другу. Это забавно. Взад и вперед по коридору, улыбаясь при каждой встрече. Мы говорим «привет» и «пока». Мы ускоряем шаг, чтобы встретиться раньше. Мы переходим на бег. Мы смеемся каждый раз, когда встречаемся, и неловко хлопаем друг друга по рукам. Из сестринской выходит медсестра и велит нам успокоиться.

19.18

Снова в саду. Это не совсем сад. Это замкнутая со всех сторон площадка с несколькими стульями. На бетонном полу валяются окурки. Здесь буквально нечего делать.

19.45

Иду в кухню заварить себе чаю. Двое пациентов обнимаются. Они спрашивают, что мне нужно. Я ухожу, не дожидаясь, пока закипит чайник.

19.47

Снова в саду. Ничего нет.

21.40

Темно, уже ночь, рот и глаза у меня измазаны глиной, и дождь продолжается. Я пытаюсь нести его, но земля мокрая. Я поднимаю его и падаю, поднимаю и падаю, а он молчит. Его руки безжизненно свисают по бокам. Я умоляю его сказать хоть что-нибудь. Ну, пожалуйста! Скажи что-нибудь. Я снова падаю, я держу его, прижимаюсь лицом к его лицу, прижимаюсь так близко, что чувствую, как из него уходит тепло, и я прошу его сказать хоть что-нибудь. Пожалуйста. Пожалуйста. Говори со мной.

22.00

Зовут принимать лекарство. Жду в очереди за таблетками, которые я не хочу принимать. Стараюсь не смотреть на остальных пациентов. Они делают то же самое.

22.08

Получаю таблетки — смесь всевозможных форм и размеров в пластиковой чашке. Спрашиваю медсестру, от чего они.

— Это твои обычные таблетки, Мэтт, тебе надо их принять.

— Другие медсестры рассказывали мне, от чего они.

— Тогда ты знаешь.

— Пожалуйста, скажите.

— Хорошо. Вот эти две помогают от тревожных мыслей и голосов.

— Я не слышу голосов*.

— Ну…

— Я не слышу голосов, понятно? Это мой брат, мать вашу! Сколько раз я должен это повторять?

— Пожалуйста, не ругайся, Мэтт. Меня это пугает.

— Я не пытаюсь вас запугать.

— Хорошо, тогда, пожалуйста, перестань кричать.

— Сказать тебе, от чего другие таблетки?

— Да, пожалуйста.

— Эта — потому что у тебя есть побочные эффекты, она должна помочь от слюноотделения по ночам. А эта — снотворное. Вообще-то, можешь попробовать обойтись без нее.

— Это какая?

— Вот эта. Снотворное. Ее принимать необязательно.

— Хорошо, я попробую. От нее у меня во рту неприятный вкус.

— Металлический вкус?

— Да.

— Это часто бывает. Посмотрим, как ты сможешь обойтись без нее.

— Я не хотел пугать вас. Извините.

22.30

Ложусь спать. Жду сна.

22.36

Стук в дверь, и кто-то говорит, что меня зовут к телефону.

Ночная медсестра сидит на посту и читает журнал. Она смотрит, как я снимаю трубку.

— Алло.

— Извини, что я сегодня не смог приехать.

— Да ладно, ерунда.

— Это из-за мамы, она…

— Да ладно.

— Как твои дела?

— Это ты, Джейкоб?

— Да, дружище. Ты ведь сам знаешь.

Сестра делает вид, что читает журнал. Прижав трубку к щеке, я шепчу:

— Спасибо, что позвонил.

На другом конце молчание. Потом:

— Я не слышу тебя, Мэтт.

— Как твоя мама? — спрашиваю я.

— Нормально. Сегодня ей привезли новое кресло. Она жутко злится. Говорит, что из-за подголовника она выглядит как инвалид. Ну что за претензии? А как она хочет выглядеть?

Слышен чей-то смех. У него кто-то в гостях. Я спрашиваю, что они там задумали.

— А ты там как? — спрашивает он.

— Что вы задумали?

— Мы с Хамедом курим.

— Правда?

— Ага! Он раздобыл отличную травку. Хочешь, я принесу тебе немного в следующий раз? Я бы пришел сегодня, но, ты понимаешь, так получилось…

— Да ладно, не переживай.

Я не хочу, чтобы он курил с Хамедом. Я не знаю Хамеда. Я не хочу, чтобы мир вращался без меня точно так же, как раньше.

— Как тебе там? — спрашивает он.

— Спроси своего братца.

— Что ты сказал?

— Я сказал, что я тут заперт.

— Нет, раньше. Ты что-то сказал про моего брата.

Я ничего не отвечаю. Сестра переворачивает страницу журнала, глядя прямо на меня.

— Приходи завтра, если хочешь.

— Не знаю, как насчет завтра. У меня намечено…

— Ладно, приходи послезавтра.

Я сжимаю трубку так крепко, что больно костяшкам пальцев. Мне слышно мелодию запуска его Х-Box 360.

— Прости, чувак, мне надо идти. Мама зовет. Я тебе еще позвоню. Пока.

22.39

Слушаю автоматический голос из телефона: «Абонент прервал соединение». Абонент прервал соединение. У абонента и без вас дел по горло.

22.41

Вешаю трубку.

22.45

Лежу в постели. Завязываю узлы на простыне.

00.30

Встаю и прошу снотворное. Выкуриваю сигарету. Ложусь в постель. Жду сна.

1.00

Глазок в двери поднимается. Мне в грудь упирается луч фонарика и сразу же гаснет. Глазок опускается.

2.00

См. выше.

3.00

См. выше.

7.00

Меня будит стук в дверь, и медсестра зовет принимать лекарства. У меня во рту металлический вкус — побочный эффект снотворного.

(Повтор)

* я не слышу голосов

В саду ветер мел сухие листья по бетонному полу или бросал их на высокий проволочный забор.

Я подолгу сидел сосредоточенно и ждал, пока он проявится. Если я не отвлекался и не засыпал, он говорил со мной. Саймон предпочел быть со мной, а не с мамой или отцом, не со своими школьными приятелями. Мой брат не говорил с докторами и медсестрами, поэтому они не понимали.

Ночью, когда не мог уснуть, я наполнял раковину в своей палате холодной водой, чтобы умыться, и если вода вырывалась из крана с шипением и свистом, это Саймон говорил, что ему одиноко. Если, когда я открывал банку «Доктора Пеппера», пена вылезала за край крышки, это он приглашал с ним поиграть. Брат подавал мне знаки с помощью зуда, чиханья, послевкусия таблеток или того, как сахар падал с ложки.

Он был всюду и везде. Мельчайшие его частицы: электроны, протоны, нейтроны.

Будь я чуть восприимчивей, не будь мои чувства столь притуплены таблетками, я бы мог лучше расшифровать, что он пытается сказать с помощью движения листьев или косых взглядов пациентов, бесконечно тянущих свои сигареты рядом со мной.

Зацикленность на рисовании

Рисование — это способ быть в другом месте.

Мама принесла мне новый блокнот, и правильные карандаши, и перьевые ручки. Поэтому, когда я не курил и не пытался уснуть, я рисовал по памяти всякие наброски.

Я неплохо рисую. Маме даже кажется, что я рисую прекрасно. Дома у нее полный ящик моих картин и историй. Она хранит их с той поры, когда я был еще маленьким.

На ее юбилей — пятьдесят лет — я хотел сделать для нее что-нибудь особенное. Мне было пятнадцать, и я осознавал, что такой сын, как я, совсем не подарок. Мне хотелось сказать ей, что я ее люблю, и тогда для меня это было важно. Я решил нарисовать ее портрет, но когда я поделился этой идеей с папой, он сказал:

— Мне кажется, она бы предпочла наш семейный портрет.

Я знал, что он прав, и стал думать, как это сделать. Моя идея была — изобразить всех нас сидящими вместе на диване, но мне хотелось устроить сюрприз, поэтому я стал заходить в гостиную, когда она там смотрела телевизор или читала, и делать наброски, чтобы запомнить детали: как она держит голову, слегка наклонив ее на одну сторону, как скрещивает ноги, подложив ступню под лодыжку.

Мне кажется, личность скрывается именно за этими деталями, и если их точно ухватить, вы увидите самого человека.

После смерти Саймона прошло уже много времени, и не то чтобы мы каждый день его вспоминали. Ну, может, мама и вспоминала, а я, конечно же, нет. Совсем не так, как сейчас. Но я решил, что на семейном портрете он тоже должен присутствовать.

В конце концов я придумал штуку, которой очень горжусь, а со мной это бывает редко. Я взял одну из стоявших на камине фотографий Саймона, ту, на которой он гордо улыбается в своей новой школьной форме, и нарисовал ее на маленьком столике у дивана, куда мы кладем газеты. Маму я посадил рядом с ним, а себя — между ней и папой. Мамины скрещенные ноги получились у меня просто отлично, а папу я нарисовал прикусившим нижнюю губу, как он делает, когда старается сосредоточиться. Автопортрет — это самое трудное, надо ухватить свой собственный характер или хотя бы иметь о нем представление. Я долго думал и решил изобразить себя с блокнотом на коленях, рисующим какую-то картину. Если вы внимательно присмотритесь, то увидите верхний край картины — это как раз наш семейный портрет.

Мне кажется, именно этим я сейчас и занимаюсь: вписываю себя в свою собственную историю и рассказываю ее изнутри.

В больнице я сидел в саду и рисовал свою квартиру. Я представил себе кухню и изобразил ее целиком, с оббитым кафелем и вздувшимися обоями. Бабушка Ну стоит у раковины и чистит овощи, на стойке валяется пачка ее сигарет с ментолом. Когда я рисую картины по памяти, мне важно представлять себе, где бы я стоял, если бы действительно был там. Я стою в гостиной, меня не видно. Я даже изобразил с одной стороны кусочек дверного проема. Получилось неплохо, и я так ушел мыслями в свое занятие, что не заметил, что еще одна пациентка внимательно на меня смотрит.

Мне кажется, ее звали Джессика. Она сказала, что ей нравится моя картина, и не мог бы я нарисовать ее тоже?

Когда рисуешь то, что видишь перед собой, а не в воображении, ты все время чувствуешь, где находишься в этот момент. Не знаю, может, это и бессмысленно, но это правда.

У Джессики когда-то была дочка по имени Лилли, но Лилли была злом. Так сказала Джессика, когда объясняла, откуда у нее шрамы. Она пригласила меня в свою палату и задернула шторы. Я сказал, что мне будет легче рисовать ее при естественном свете, но она расстегнула блузку и сняла лифчик, и мы какое-то время сидели молча.

Я мог бы рисовать других пациентов, например, Тэмми в ее розовом халате, прижимающую к груди плюшевого медведя. И она будет в восторге от того, что ее заметили. Я мог бы нарисовать мужчину, который каждые десять минут проверяет, нет ли в его ботинках подслушивающих устройств, или запечатлеть метания Юэна, когда он бросается на стены в поисках острых ощущений. Я мог бы нарисовать Сьюзен, которая за обедом собирает солонки со всех столов, пока Алекс не начинает орать, чтобы она прекратила это делать, и они потом еще час дуются друг на друга. А еще засаленные волосы Шрины, которые она вырывала у себя клоками и разбрасывала по всем горизонтальным поверхностям. Я мог ее нарисовать, ухватив ту часть ее личности, которую она оставляла после себя.

В отделении было девятнадцать коек: новые пациенты поступали, старые выписывались, как в безумном отеле. Я мог нарисовать их всех. Но нарисовал только Джессику. Я нарисовал ее полуобнаженной в полумраке ее палаты. Я нарисовал ее шрамы. Она выкормила дьявола грудью, а потом отрезала боль.

— Здорово! Спасибо, Мэтт.

— На здоровье.

— Мне очень нравится.

— Я рад.

Мне не хотелось помнить, где я нахожусь, чувствовать, что я здесь. Я не стал рисовать никого из пациентов, не стал рисовать кабинет дежурной медсестры и ее саму с моим рисунком в руках, неодобрительно качающую головой.

— Она сказала, что ей понравилось, — слабо запротестовал я.

— Не в этом дело, Мэтью.

— Она сама попросила.

— Она испытывала давление. Она нездорова.

— Это полная херня.

— Я бы попросила тебя выбирать выражения.

— Но это все равно херня. Я даже не хотел рисовать эту суку.

— Хватит, Мэтью. Никто тебе не предъявляет претензий. Речь идет о допустимых пределах. Здесь все проходят лечение, включая тебя. Я прошу тебя больше не заходить в палаты к другим больным, даже если тебя пригласят.

— Она пригласила.

— И я прошу тебя не рисовать портреты других пациентов. Между нами говоря, я вижу, что ты талантлив.

— Вот только этого не надо, пожалуйста.

— Ну…

Страницы: «« « ... 56789101112 » »»