Шок от падения Файлер Натан
Я сорвался на крик. Не нарочно, просто так получилось. Он, похоже, испугался, и тогда мне стало стыдно. Я отвернулся к стене и смотрел, как передо мной материализуется очередной цилиндр.
— Извини. Просто я занят. Мне надо кое-что доделать.
Сквозь открытое окно долетал шум уличного движения и еще какой-то звук, которого я не мог разобрать. Джейкоб выкурил две сигареты, прежде чем снова заговорил.
— Помнишь школу? — спросил он наконец. Он говорил так тихо, словно боялся, что память его подслушает и сбежит. — Первый день, когда ты одолжил мне свой галстук?
Ручка выскользнула у меня из пальцев и упала на ковер.
— Это было очень давно.
— Да, но я никогда не забуду.
Я дал ему галстук, и он обернул его вокруг воротника, а потом беспомощно посмотрел на меня.
Даже не глядя на него, я знал, что он сейчас смотрит на меня точно так же. Я передвигаю память, как мебель, но все равно прихожу к одному и тому же. Ему был нужен не только галстук. Ему был нужен я, чтобы его завязать.
Мы с моей болезнью эгоистичны. Мы думаем только о себе. Мы преобразуем мир вокруг нас в сообщения, в тайные послания, звучащие только для нас.
В последний раз я позаботился о ком-то кроме себя.
— Все нормально, — сказал я. — Ничего не поделаешь.
Джейкоб не мог остаться, было бы нечестно, если бы я стал на него давить.
— Прости, Мэтт.
Я не плакал. Он никогда не видел моих слез. Но я был на грани.
— Тебе надо заботиться о маме, — сказал я. — Ей без тебя плохо.
Я связал нас с Джейкобом в аккуратный узел. Разрешил ему съехать. Он сказал, что будет заходить.
Думаю, теперь мы с ним друзья.
Тук
ТУКТУКТУК
МЕРТВАЯ ПТИЦА. Она валяется на земле у желтых помойных ящиков, и от этого мне немного не по себе.
Я сначала ее не заметил, потому что озирался по сторонам на случай, если Дениз в своей машине прячется за углом и мне придется убегать. У меня кончились сигареты, и я курил ментоловые, из бабушкиной заначки. Поэтому я заметил мертвую птицу, только когда выкинул на землю окурок и собирался на него наступить.
Это был птенец. Не знаю чей, но очень маленький и еще совсем без перьев и даже без глаз. Он лежал на грязном талом снегу, и я подумал, что надо бы бросить его в бак. Плохо оставлять его лежать на холоде. Но я не мог себя заставить. Сегодня я вообще ни на что не способен.
КОГДА ДЖЕЙКОБ СЪЕХАЛ, я решил, что тоже вернусь домой.
Я принял решение, когда он скрылся в фургоне Хамеда, а я стоял на мостовой и, как идиот, махал ему рукой. Поднявшись по лестнице, я был совершенно без сил. Мне совсем не улыбалось жить тут одному. Я даже думал позвонить маме и спросить у нее разрешения вернуться. Но я знал, что в этом нет нужды. У меня остался ключ. Я бы мог войти через заднюю дверь, и она бы бегом спустилась по лестнице.
— Ты была права, — сказал бы я. — У меня ничего не получилось. Я еще маленький. Мне надо жить с родителями.
Она бы улыбнулась, закатила глаза и разразилась истеричным смехом.
— Проходи, проходи.
Она обхватывает меня руками. Я зарываюсь лицом в ее халат.
— Извини, мам.
— Ах, малыш, малыш.
— Я очень старался.
— И что нам с тобой делать?
— Наверное, поступать в колледж уже поздно, как думаешь?
Она целует меня, и я чувствую, что изо рта у нее исходит слабый запах разложения. Я пытаюсь отодвинуться, но она держит слишком крепко.
— Мне немного больно.
— Тише, тише.
— Правда. Пусти.
— Что нам с тобой делать?
— Перестань так говорить. — Запах становится сильнее, заполняет всю комнату. Это не у нее изо рта. Что-то лежит на кухонном столе. Я вижу поверх ее плеча.
— Что это там? Мам, не надо.
— Тише, помолчи.
— Не надо. Ты меня пугаешь.
— Что нам с тобой делать?
— Да что же это такое?
Кукла вся голая, вымазанная липкой грязью. Ее бледные руки вытянуты на скатерти, а личико наклонено в нашу сторону. Глаза-пуговки смотрят прямо на меня.
Ха.
Это все фантазии и больше ничего.
После отъезда Джейкоба я представил, как возвращаюсь домой. Но на самом деле я даже не пытался. У меня было другое занятие — я сходил с ума.
У этой болезни есть рабочая этика.
— Ты просто находка для нашей команды, — сказал менеджер. Он откинулся в кресле и похлопал по своему галстуку с оленем Рудольфом. Я отработал всю рождественскую неделю и теперь интересовался, нельзя ли поработать в Новый год. — Продолжай в том же духе, и мы выдадим тебе свидетельство о профессиональной квалификации. Ты можешь улыбнуться, Мэтт. Я сделал тебе комплимент.
— Могу я работать в ночную смену?
— Я ведь уже сказал, что ты можешь работать в ночную смену.
— И сверхурочно?
Он сморщился, как будто тужится, и уткнулся в график дежурств.
— Надо только следить, чтобы у тебя не было переработки. Закон запрещает…
— Мне нужны деньги.
Он всегда отдавал мне свободные смены. Я работал столько, сколько мог, чтобы заплатить за квартиру, и еще потому что не хотел оставаться дома. Если честно, я тогда чувствовал себя очень одиноко. И когда я не был занят в доме для престарелых, я работал над своим специальным проектом.
Можете мне поверить, эта болезнь не знает отдыха.
Мэтью Хомс,
Кв. 607
Каролина Хаус
Кингсдаун
10 февраля 2010
Дорогой Мэтью!
Пожалуйста, как можно скорее свяжись со мной (07967 728934) или с кем-нибудь из персонала «Хоуп Роуд» (01173 334763).
Надеюсь, у тебя все в порядке.
Дениз Лавелл
Методист Центра психического здоровья
Бранел, Бристоль
настырная, зараза
здоров
я здоров
отвяжись
отвяжись
отвяжись
Я УЖЕ ПРОВОДИЛ ДЛЯ ВАС ЭКСКУРСИЮ.
Вы заметили какой-то странный хлам, валяющийся в углу и тянущийся вдоль дальней стены, но из вежливости не стали задавать вопросы. Разбросанные трубки и грязные банки.
Странно ведь?
Сначала я не знал, что это такое, потому что я не сам рисовал наброски. Он водил моей рукой, двигал ручкой по блокноту и стене спальни.
Его межзвездная пыль.
Его атомы.
Я просыпался в своей гостиной, одетый во вчерашнюю одежду: серые брюки и мятый белый халат, весь пропахший потом. Во рту у меня было сухо, спина и шея болели. А вокруг валялись новые материалы. И так повторялось изо дня в день: я заваливал комнату все новым и новым барахлом. Однажды, сунув руку в рюкзак, я поранился осколком стекла. Боль прорезала туман: я рылся в мусорном контейнере. Мне нужно было ядро, банка из-под мороженого. Стеклянные банки и бутылки для движущихся по орбитам электронов. Я набрал в полиэтиленовые пакеты сырой земли, просыпав на ковер. Еще были пластиковые трубки, которые я украл с работы. Трубки для отсасывания воздуха из резервуара и отвода влаги в баллон.
И скотч. И пластилин.
Может получиться прикольно.
Когда острая боль сменилась монотонной пульсацией, я почувствовал, как руки начинают двигаться. Я мог работать часами без перерыва на еду и питье. По шесть, семь, восемь часов я протыкал швейцарским ножом измазанные джемом крышки банок, засовывал в дыры трубки и аккуратно запечатывал щели.
— Ты дома?
Я не слышал, как она стучала. До меня донесся только ее голос. Почтовый ящик захлопнулся.
Бабушка Ну стояла в коридоре, в синем свете лампы, и держала в каждой руке по пакету из «Теско». Она улыбалась.
— Мне показалось, что в квартире кто-то есть. Я тебе не помешала? Просто проходила мимо…
— Я не могу тебя впустить.
— У меня тут кое-какие продукты, я думала, мы…
— Я не могу тебя впустить, ба.
— Но…
— Я опаздываю на работу.
— Уже поздно, пора обедать.
— Я работаю в ночную смену.
— Тогда давай я тебя подвезу. Мы можем быстренько засунуть продукты в холодильник, на это у нас уйдет всего пара минут.
Она потянула за дверь, чтобы войти. Но я преградил дорогу.
— Что случилось?
— Ничего.
— Мэтью, милый. У тебя все штаны в грязи.
— Где?
— Сверху. Вот здесь.
— Я порезал палец.
— Дай я посмотрю.
— Мне надо идти, ба. Я опаздываю.
— Ты даже пластырем не залепил. — Она поставила на землю пакеты и начала рыться в сумочке. — У меня здесь где-то был. Никогда не знаешь…
— Пожалуйста, не суетись.
— Я не суечусь. Вот, нашла. Дай…
Она потянулась за моей рукой, я отпрянул.
— Я серьезно. У меня дела. Я не могу тебя впустить по первому требованию. У меня дела.
— Да. Конечно. Конечно, дорогой. Извини.
Кажется, бабушка Ну немного обиделась. Она положила пластырь обратно в сумочку и защелкнула застежку. Она начала что-то говорить, но я захлопнул дверь.
Я подсматривал за ней в замочную скважину.
Мне показалось, что бабушка огорчилась и расстроилась, но она не стала стучать еще раз. Она даже руку подняла, но не постучала. Просто взяла пакеты из «Теско» и исчезла. Бабушка Ну никому не станет себя навязывать, как бы ей этого ни хотелось.
Ха.
Она как вампир. Вы должны сами пригласить ее в дом.
Я скажу ей это, когда увижу в следующий раз. Ей понравится. Она приезжает раз в две недели, по четвергам, но сегодня не мой день. Придется приберечь шутку про вампира до следующей недели. Я нечасто придумываю шутки, ей должно понравиться.
А вот что ей определенно НЕ ПОНРАВИТСЯ, так это мое нынешнее поведение. Что я отлыниваю от дневного центра, не отвечаю на письма Дениз Лавелл и не принимаю лекарство. И честно говоря, из-за этого я чувствую себя немного виноватым. Если бы не бабушка Ну, я бы на все наплевал, но когда кто-то беспокоится о тебе так сильно, как она, то нехорошо заставлять их волноваться. Она будет огорчена и расстроена, в точности как тогда.
Это называется генограмма.
Врачи обычно рисуют фамильное дерево. Так им легче понять, какая из ветвей приносит гнилые плоды.
В рамочке — это я, машу вам рукой. Я мужского пола, поэтому я нарисован в квадратике. И поскольку это моя генограмма, мой квадратик обведен жирной чертой. Саймон рядом со мной, и он тоже в квадратике, но перечеркнут крестом: это значит, что он уже умер.
Выше на этой ветви, слева от меня, — мой отец.
Привет, пап.
Рядом с папой — дядя Стью, он умер от рака поджелудочной железы, когда ему было 38 лет. Все говорят, очень жаль. Все говорят, такой молодой. Все говорят, такова наша жизнь. Еще выше располагаются папины родители — два креста. У папы в роду все умерли.
Мама в кружочке, и с ее стороны чуть больше жизни. Рядом с ней тетя Жаклин, потом тетя Мел, которая замужем — обозначено горизонтальной чертой — за дядей Брайаном. У них трое сыновей — моих двоюродных братьев: Сэм, Питер и Аарон. Продолжаем взбираться вверх. Но осторожнее. Питер однажды упал с дерева. Он так расшибся, что почти неделю лежал в реанимации, и все боялись, что он умрет. Но он не умер.
Видите, он не зачеркнут.
Выше бабушка Ну и дедушка. А на самом верху прабабушка и прадедушка. Они умерли один за другим в течение месяца, когда я был еще совсем маленький. Где-то есть фотография, на которой они держат меня на руках и дедушка состроил смешную гримасу, потому что я наложил в штаны.
Если вы уже освоились на дереве, теперь можно оглядеться по сторонам. Это дерево похоже на миллионы других, но мы пока так и не нашли гнилой плод, поэтому спускаться рано.
— Это газировка?
Я заглянул в один из пластиковых пакетов, которые бабушка Ну оставила у моей двери. Она уже дошла почти до самого конца коридора и поворачивала на лестницу. Бабушка остановилась и обернулась ко мне.
— Там всего понемножку, — сказала она. — Обязательно съешь овощи.
Я припал к бутылке с кока-колой: с самого утра у меня во рту не было ни капли.
— Не буду мешать тебе, милый.
— Помнишь, я жил у вас с дедушкой? Ну, еще когда был маленький. После того как… Как Саймон…
— Конечно, помню. А почему ты спрашиваешь?
— Дедушка брал меня на свой участок, чтобы я не путался у тебя под ногами. Ты помнишь?
Она снова вернулась к двери, но я по-прежнему не приглашал ее войти.
— Мэтью, да от тебя остались одни глаза. Ты выглядишь очень усталым.
— Дедушка помогал мне поднимать тяжелые бетонные плитки, чтобы я мог посмотреть на муравьев.
Бабушка улыбнулась.
— Он говорил, тебе это нравилось. И еще играть в компьютерные игры.
— Да, правда.
— Может быть, выпьем чашечку…
— Мне это нравилось, потому что напоминало о том, как мы играли вместе с Саймоном. У нас дома, я хочу сказать. В нашем саду. Я думал о том, как мы с ним хотели устроить муравьиную ферму. Ты это знала, ба?
— Нет, милый. Память у меня…
— Не важно. Мама нам не разрешила. Но это, конечно, ерунда, и даже если Саймон расстроился, то через секунду он об этом уже забыл. То есть я хочу сказать, он никогда не дулся из-за такой ерунды.
Бабушка снова улыбнулась, но улыбка вышла печальной.
— Да, правда. Он был хороший мальчик.
— Он был лучшим! — рявкнул я.
Она немного удивилась: раньше я никогда не повышал на нее голоса. Я не сердился, не в этом дело. Если уж на то пошло, я испугался: адреналин может захватывать слова, и тогда они вылетают громче и быстрее, сбиваются в кучу.
— Он был самым лучшим, ба. Поэтому я решил сделать ему муравьиную ферму. К его дню рождения. Когда он… потому что у мертвых ведь бывают дни рождения?
Бабушка не ответила, лишь погладила меня по голове.
— Но только я так и не сделал. Собирался, отнес в сад пустую банку из-под мармелада, но что-то помешало. Когда я искал муравьев, когда рыл землю. Трудно объяснить. Я чувствовал, что он словно бы рядом со мной. Потом такое тоже случалось, но тогда это был первый раз, и я много об этом думал и о том, что я так и не сделал ему муравьиную ферму.
Я почувствовал бабушкину руку у себя на щеке, она дрожала.
— Ты знаешь, из чего мы сделаны, ба?
Она не знала что сказать и начала говорить какие-то глупости, чтобы сменить тему.
— Из слизняков, улиток, маленьких щеночков и…
— Я серьезно.
— Ты выглядишь очень усталым.
— Мы сделаны из крошечных атомов. Нас этому учили в школе, а потом я сам про них читал. Типа самообразования. Какие бывают атомы и тому подобное.
— Я в этом не разбираюсь, мой ангел.
— В этом никто толком не разбирается. Правда. Это знаю только я один. Как ты думаешь, воспоминания тоже сделаны из атомов?
— Честно говоря, я не…
— Конечно, из атомов. Как и все остальное. Поэтому ты можешь построить их сама, если у тебя будут все нужные ингредиенты. Ну, нужные атомы и тому подобное.
— Может, пойдем подышим свежим воздухом?
— Хочешь, я покажу тебе, что я делаю?
Наверное, для нее это оказалось слишком трудно, и, кроме того, я плохо объяснил. Это все равно что пересказывать сны: они вполне осмысленны, но только до тех пор, пока не сталкиваются с реальностью, а потом вдруг расползаются на клочки.
— Можешь помогать мне, если хочешь.
Бабушка не ответила. Она жутко побледнела и немного нетвердо стояла на ногах.
Бабушка Ну приезжает ко мне раз в две недели по четвергам. А в следующий четверг она навещает Эрнеста. Я никогда его не видел и ничего не знал о его существовании до тех пор, пока тетя Мел и дядя Брайан со своими тремя сыновьями не приехали к нам погостить во время школьных каникул. Мне было семь или, может, восемь.
Взрослые болтали, попивая вино и закусывая сыром, а детям разрешили допоздна не ложиться спать и есть всякие сладости, которые прислали нам дедушка с бабушкой Ну. К тому же оказалось, что наши кузены умеют драться и сквернословить гораздо лучше, чем мы. И хотя Сэм и Питер были одного с нами возраста, я смотрел на них с восхищением. Аарон старший. Это он предложил соорудить в спальне Саймона «логово», чтобы можно было залезать туда с фонариком и поедать там шербет и печенье. Он старался запугать нас историями о старшей школе, о том, что, если ты не впишешься в коллектив или придешь не в тех кроссовках, старшие ребята окунут тебя головой в унитаз.
— Откуда ты знаешь? — спросил Питер. — Ты ведь пойдешь туда только со следующего семестра.
— Это все знают, — настаивал Аарон.
— Ну, тогда ты и бойся. Ведь тебя это касается в первую очередь.
— Заткнись.
— Точно, — сказал Сэм, обрадовавшись возможности поквитаться со старшим братом. — С тобой это первым случится.
— Нет, неправда.
— Правда, правда!
Аарон со всей силы ущипнул Сэма за руку.
— Заткнись. Со мной не случится, потому что, если кто-нибудь попробует подойти ко мне, я натравлю на них дядю Эрнеста. А если вы не заткнетесь, то я натравлю его и на вас.
Двое младших замолчали. Саймон зачерпнул пальцем еще щербета.
— А кто такой дядя Эрнест?
— Что? Вы не знаете про дядю Эрнеста?
Мы оба покачали головами.
Аарон улыбнулся, и Сэм возбужденно прошептал:
— Расскажи им, Аарон. Как ты нам рассказывал, с фонарем.
Аарон велел нам выключить фонарики. А потом пристроил свой себе под подбородок, чтобы мы видели только его лицо, окруженное темнотой, как будто собирался рассказать историю с привидениями. Он заставил нас поклясться, что мы никому не скажем.
— Клянемся.
— Честное-пречестное?
Я торжественно кивнул.
— Дядя Эрнест — бабушкин брат, — объяснил он. — Но мы его никогда не видели, потому что…
— Подожди! — взвизгнул Сэм. — Надо им устроить этот фокус с топором!
— Заткнись, придурок. Ты все испортишь.
— Да, заткнись, — сказал Питер. — Пусть Аарон рассказывает.
Аарон закинул в рот ириску и пристроил фонарь поудобнее.
— Мы его никогда не видим, потому что его держат в сумасшедшем доме: в темном сыром подвале.
— Где-где?
— Вы что, вообще ничего не знаете?