Ограбление казино Хиггинс Джордж

13

Расселл с коричневым бумажным пакетом вышел со станции бостонской подземки на Арлингтон-стрит незадолго до шести и свернул с Арлингтон на Сент-Джеймс. У газетного киоска на углу старик резал проволоку на пачках «Глоуба». Двое в деловых костюмах ждали у ларька в светло-зеленом «форде»-седан, пассажир высунул из окна голову и левую руку с мелочью. Водитель посмотрел, как Расселл сворачивает направо по Сент-Джеймс. Взяв в правую руку микрофон, водитель сказал в него:

— Всем постам, это третий. Он наконец добрался.

Расселл перешел через дорогу, помедлив перед грейхаундовским автобусом из Бэнгора, заезжавшим на стоянку автостанции. Таксист третьего «желтого кэба» в очереди на станции сказал в микрофон:

— Четвертый всем постам. Веду. Он на тротуаре. Сейчас зайдет на станцию.

Светло-зеленый «форд» тронулся к следующему перекрестку. Свернул направо по Стюарт-стрит и заехал за автостанцию не с той стороны.

В самом автовокзале наверху лестницы стоял человек в голубом мундире частной службы безопасности — спиной к дверям, смотрел на отражение входа в окне зала ожидания. В правом ухе у него был телефон слухового аппарата.

Расселл вошел в автовокзал.

Мужчина в голубом склонил голову налево и, скривив губы, сказал в прямоугольный выступ на кармане форменной рубашки:

— Седьмой. Сбор всем постам.

Двое в деловых костюмах вышли из светло-зеленого «форда» и направились к дверям автостанции с восточной стороны. Таксист вышел из машины и направился к дверям с запада. Из синего «доджа-полары» перед автовокзалом вышли четверо. Двое направились к фасаду станции. Один — к таксисту с западной стороны. Один — к двоим из светло-зеленого «форда» с востока. Двое носильщиков, оба с телефонами слуховых аппаратов, отошли от стойки сдачи багажа и встали у дверей в глубине терминала. Один билетный кассир в белой рубашке вышел из-за стойки, медленно.

Расселл приостановился, когда кассир прошел перед ним. Тот разбудил пьяного, спавшего на лавке. Повел его к восточному выходу. Когда Расселл от них отвернулся, пьяный пошел самостоятельно.

Расселл подошел к ячейкам камеры хранения в западной части автостанции.

Человек в форме охранника наблюдал за ним с верха лестницы. Заговорил снова:

— Седьмой всем постам. Запад, западная сторона.

Расселл вставил ключ в ячейку 352 и повернул.

Люди из светло-зеленого «форда» вошли в автовокзал с востока.

Расселл открыл ячейку и вытащил коробку в коричневой бумаге. Раскрыл пакет, сунул коробку в него. Оставив дверцу ячейки приоткрытой, повернулся к центральному выходу автовокзала. Пакет он держал левой рукой.

Таксист вошел в западную дверь. Двое из багажного отделения вышли в главный пассажирский зал. Люди из «полары» вошли в центральный вход, а мужчина в форме охранника медленно отвернулся от главных дверей, когда Расселл к ним подходил.

Двое из светло-зеленого «форда» подошли к Расселлу сзади с обеих сторон. Когда до него оставалось полшага, крепко взяли его за локти. Расселл весь обмяк.

Тот, кто был от Расселла справа, сказал:

— Бюро наркотиков. Ты арестован. — В правой руке он держал хромированный автоматический пистолет сорок пятого калибра. Стволом он едва не ткнул Расселлу в лицо.

Тот, кто был слева, в левой руке держал наручники. Он сделал шаг назад, не выпуская руку Расселла, и завел ее за спину. Защелкнул наручники на его левом запястье и взял у Расселла пакет. Завел назад правую руку Расселла и замкнул на ней второй браслет. Обхлопал Расселла. Покачал головой.

Человек с пистолетом сказал:

— Ты, блядь, такой незамысловатый, друг мой. Вообще-то незамысловатый, блядь, до того, что я боялся, не забыл бы ты, где дрянь оставил, ключ бы не потерял или как-то. У тебя есть право хранить молчание. Все, что ты скажешь, может быть и будет использовано против тебя в ебаном суде. У тебя есть право на адвоката, и если адвокат тебе по карману, мы, многострадальные и благородные налогоплательщики, пойдем и отыщем тебе лучшего, блядь, маляра. Кроме того, мне кажется, у тебя есть право проверить голову, и в твоем случае еще очень надо посмотреть, есть ли в ней вообще хоть что-нибудь.

— Я хочу позвонить, — сказал Расселл.

Агенты подтолкнули его к выходу.

— У маршала в кабинете есть очень хороший телефон, друг мой, — сказал агент. — Замечательный просто аппарат. С него можно позвонить куда угодно в этой стране. То есть если ты умеешь номер набирать. А если не умеешь, мы тебя научим. Будешь звонить по межгороду, мы тебе это в счет впишем.

— Спасибо, — ответил Расселл.

— Дружок, — сказал агент, — спасибо ты себе оставь. Мне кажется, ты сильно удивишься, когда увидишь этот счет. Ты за такое, друг мой, тянешь на пожизненное. Если, конечно, твой друг в Нью-Йорке не сообразил, до чего ты тупой, и не продал тебе хинин или еще что-нибудь. Все хорошо, что хорошо кончается, не так ли, друг мой?

— Заткнись, — сказал Расселл.

Агенты вывели Расселла из автовокзала в темноту.

— А вот на это права ты не имеешь, друг мой, — сказал агент. — Это мое право. Но у меня к тебе есть небольшое предложение, друг мой, да? Захочешь поговорить — ты мне просто скажи, и я заткнусь. Только скажи слово, и тебе будет предоставлено слово.

— Пошел нахуй, — сказал Расселл.

«Полара» развернулась на Сент-Джеймсе и подъехала к автовокзалу.

Агент ткнул дулом пистолета Расселлу под ребра.

— Я, друг мой, — сказал он тихо, — не такие беседы имел в виду. Известно, что люди частенько падают, садясь в машины и выходя из них, и так далее, если они так разговаривают. Усек? — (Расселл ничего не ответил.) — И вот еще что, друг мой, — продолжал агент. — Ты не просто тупой, от тебя еще и воняет. Мне кажется, тебе светит двадцатка и ванна. Даже не знаю, что тебе больше надо.

14

— Тупой говнюк, — сказал Фрэнки. Он сидел у Амато в кабинете. — И кому, по-твоему, он, конечно, звонит. Мне. Только он забыл, что я переехал, поэтому он звонит Сэнди, поднял ее с постели, она злится и звонит мне, вываливает говна всю пайку, после чего я должен звонить ему, а у меня телка. И само собой, пришлось имя им говорить, а то они абы кому с ним разговаривать не дают.

— И правильно, — сказал Амато.

— Ну, — вздохнул Фрэнки. — Ох, могу представить, какой мне кайф от этого будет. Хочет, чтоб я к нему приехал. «Ну да, — говорю, — еще бы, Расселл, и за мной потом всю жизнь не будет ходить сотня литеров, если приеду, ага. Нет уж, спасибо. Я к этому никакого дела не имел, и я тебе говорил, что будет, а ты меня не слушал». — «Ты им сказал? — спрашивает, — продолжал Фрэнки. — Это ты, блядь, сука, им начирикал?» — «Расселл, — говорю я, — сказал Фрэнки, — никто нихера им не чирикал. Ты им сам все спел. Чего ради мне чего-то легавым докладывать? Скажи ты мне, а? Хочешь на кого-то свалить — вали на себя». Тут он чуточку успокоился. Ну а залог я за него внесу? «Как поглядеть», — говорю. Понимаешь, фанеры-то у него не осталось. Все на свою беду спустил, а они, я думаю, теперь его не выпустят, чтоб он ее толкнул. «Сколько залог?» Ну и как ожидалось — с таким-то задком и фунтом дряни. Стоха тысяч.

— С тебя десять штук, — сказал Амато.

— Ну, — сказал Фрэнки, — есть ребята, кто спишет за пять процентов, если захочешь время от времени им что-то разруливать, но на такого, как он, сомневаюсь, что даже у них можно достать. Но как ни верти, это слишком, а к тому же я ему говорю: «Не забывай, я сам только-только откинулся. Где мне столько капусты нарыть?» Нет, говорю, я лучше кому-нибудь еще позвоню, но на этом все, пускай сам разбирается. «Но спроси меня, — говорю, — так я даже не уверен, что тебе это поможет. Соберешь стоху, так они поручительство удвоят до пары сотен или как-то. Эти ребята тебя не выпустят. Не стоит и надеяться…» Ну и он мне говорит, — продолжал Фрэнки, — тогда он мне так заявляет: «Фрэнки, — говорит, — если я отсюда не выйду, я им скажу, ты со мной был».

— Приятный какой человек, — сказал Амато.

— Ай, — сказал Фрэнки, — он просто разозлился. Я его не виню. Какого хуя он им скажет-то? Я говорю: «Расселл, ты с горшка-то слезь, хватит тужиться, а? Если ты меня втянешь, я им расскажу все, что ты мне говорил про Козлину, как он ту дрянь потырил, и про собак, и про страховку на машину, что у вас с Кенни была, и про все. Поэтому меня-то в говно уж не надо тащить». Нормалды будет. Он просто очень надолго туза поймал. Так-то он тут ни при чем. Я у парня спросил, он говорит, лет восемьдесят, где-то около. Поэтому, само собой, ему, наверно, сказали, за такое пятнадцать паяют, может, больше… Ребята эти, — продолжал Фрэнки, — то есть, в смысле, они пиздец. Тот щегол, с которым я разговаривал, говорит, чуть ли не со всех сторон сразу наваливаются. «Говорят тебе, — говорит, — ничего им говорить не надо. А сами тебе могут что угодно. Пуляют тебя в Нью-Йорк сразу, — говорит, — и у них всегда часа три-четыре уходит, только потом к судаку, и все это время они с тобой разговаривают. По-моему, у этих ребят кассеты играют. „Тебе на этот раз хана, чувак. Сядешь как миленький и никогда уже не выйдешь. Ты же ебнутый, вот и все. Мы знаем, что тут не один был. Давай колись лучше будет“». Ну и он, наверно, обоссался весь, когда мне звонил. В общем, я ему сказал: «Расселл, я тебе так скажу: я тебе стойку раздобуду. Больше я тебе ничего не могу сделать».

— А что ему стойка? — спросил Амато.

— Стойка не ему, а мне, — ответил Фрэнки. — Он Расселла с меня снимет. Он Майка Цинну хотел.

— Сомневаюсь, что ты ему Майка срастишь, — сказал Амато. — Сомневаюсь, что Майк к нему и близко подойдет.

— Ох, ну елки ж палки, — ответил Фрэнки, — само собой, я не достану ему Майка. Майк мне не по карману, я и себе-то Майка не сращу. И Майк — Майк для него ничего не сможет. Что он сделает, чувак один, и это у него на руках? Заставит испариться? Расселлу на самом деле волшебник тут нужен. Нет, я ему Тоби срастил.

— Я не знаю Тоби, — сказал Амато.

— Это потому, что ты никогда с заразой не связывался, — сказал Фрэнки. — Если тебя метут с заразой, звонишь Тоби, башляешь ему не больше штуки, и он тебе все в лучшем виде устраивает. Легавые его знают. Дешевый, и больше для Расселла никто ничего не сделает, Тоби все уладит, и беспредела не будет, дескать, колись давай, пали всех, кого знаешь… И мало того, — продолжал Фрэнки, — есть такое, чего Тоби никогда не станет делать, и это мне хорошо. Потому что Расселлу еще кое-что понадобится, как я прикидываю.

— Чтобы кто-то коцнул чувака, который его сдал, как он считает, — сказал Амато.

— Именно, — подтвердил Фрэнки. — В общем, ладно, я сволочь, но на всем белом свете никто не заставит Тоби мне это сказать, а лично я туда к нему на свиданку не попрусь.

— А где он? — спросил Амато.

— Чарльз-стрит, — ответил Фрэнки.

— Клева, значит, дойдет, — сказал Амато.

— Я-то не против, — сказал Фрэнки. — Как услышишь, всегда можно сказать, ну какого хуя, я б ни за что не стал ходить и таким заниматься только потому, что услышал. Нет, если чувак меня спросит, мне ему придется что-то сказать, наверно, а мне этого не хочется, понимаешь? Расселл мне нравится. Со мной нормально обошелся, а я ему сказал, что так делать не надо. Но, бля, Козлина же сделал, что хотел, — пошел и спиздил четыре фунта прокаина, или что там еще было, и, наверное, какой-нибудь блядский литер попался сообразительный, давай вычислять, кому эта херня фунтами нужна и что это Расселлу. Козлина ничего не сделал. А кроме того, кто я, нахуй, такой? Я не, я никого не знаю.

— Но я вот вижу, где Трэттмен пару-другую ребят знает, — сказал Амато.

— Вот бедный мудила, — сказал Фрэнки.

— Ну, — сказал Амато, — в смысле, это ж не… не то чтоб совсем неожиданно или как-то.

— Еще бы, — кивнул Фрэнки. — Но знаешь, когда этого не случилось, а Расселл мне все это рассказывал, я чуть не обосрался, что так не будет. Я-то думал, что оно со мной будет. Это не значит, ну, ага, я рад то есть, что с ним оно стало. Но все равно лучше б с ним такого вообще не было, понимаешь? Чтоб не надо было. Как и с Расселлом. Я знал, с ним так и будет. Я ему говорил. Но еб твою мать, я же знаю этого чувака. И никак не могу ему помочь. Я никого не знаю.

— Он рискнул, — сказал Амато.

— Ну да, — кивнул Фрэнки. — А теперь зачалился. И ты рискуешь, и я рискую, и мы рано или поздно это сделаем, и нас они, может, на этот раз не свинтят. Но я же думал, да? Предположим, мы с Дином туда заходим, а вокруг вдруг сплошь легавые. Кому звонить? Кто мне такого же не навешает, как я Расселлу? Знаешь, почему Расселл мне позвонил? Потому что кому еще ему звонить? А там то же самое. Если нас там заметут, Дин звонит Сэнди. А мне что делать? Попросить его, чтоб попросил ее мне тоже кого-нибудь найти? Тебе я не могу звонить, елки-палки. Этого они ждать будут. Я — у меня тоже никаких друзей нет. Как ни поглядишь, и ты, и я, и Расселл — мы все в одинаковом положении, только он уже в торбе, а мы еще нет.

— Ох, господи, — сказал Амато, — то есть это же ты придумал и все такое. Это ж не я пришел и тебя подбил. Бля, раз боишься — брось. Я не рассержусь. Я только туда съездил и сделал — что ты просил, все сделал. У меня тут ничего на этом не стоит. Только вчера я почти четыре куска наварил. Могу обойтись.

— Для разнообразия выиграл, — сказал Фрэнки.

— Ну, — кивнул Амато. — И мне как бы понравилось. По нолям примерно вышел, еще в начале недели. Потом в четверг полтораху завалил, а вчера вечером еще две пятьсот на «Никсах».[15] «Никсы» на этот раз свое возьмут.

— Ага, — сказал Фрэнки. — Джон, ты мне скажешь, зимой снег пойдет, так я пойду и поставлю на то, что не пойдет, знаешь?

— Но до чего приятно выигрывать, — сказал Амато. — Я так прикидываю, после всего, через что я прошел, я очень даже неплохо стану выигрывать, когда начну.

— А я прикидываю, — сказал Фрэнки, — что никогда не начну. Залипну на том, что сам могу прикинуть.

— Что ж, — сказал Амато, — и что делаем, значит?

— Как выглядит? — спросил Фрэнки.

— По мне, так неплохо, — сказал Амато. — Спокойно и темно, квартал они весь перекрыли, а дальше только свалка, там вокруг полно кустов и всякой фигни, а на крыше реклама, вас прикроет, когда на крыше. Спереди кирпич, но не важно, сзади сплошь шлакоблоки. Крыша плоская. Похоже, гудрон и щебенка, дешевая какая-то срань. Я б пошел через крышу. С одной стороны там гастроном, а с другой очки продают — вот там, наверно, и можно заходить. Но я б не стал. Я бы пошел через крышу. Днем там эти ребята сидят из «Северо-западного охранного», они хоккейного матча в «Бостон Гарден» не заметят. Болонь — ими я пока не занимался. «Северо-западные» обычно работают сменами часа по два-три, им народу не хватает. Но если не хочешь, ничего.

— Джон, — сказал Фрэнки, — дело не в этом деле. Это я тебе и пытаюсь сказать. Дело не в этом конкретном деле, и даже не в следующем, у меня мандраж не поэтому. Просто, ай, бля, я даже не знаю, в чем оно. Не люблю я, чтоб надо мной нависали, понимаешь? Мне плевать, на кого они работают, мне просто не нравится, что они мне в затылок дышат.

15

Черная девушка, тощая, выгнула спину и завела назад руки — застегнуть лифчик.

— Первая? — сказал Митч. — Неплохая была. Не сильно хорошая, но и неплохая. Нормальная. Хотя, похоже, куда-то ужасно спешила.

— Ну, в конце концов, — сказал Когэн, — ее, наверно, срочняком сорвали, все дела.

Черная девушка поправила груди в чашках лифчика. Затем по абрикосовому коврику зашла за спинку кресла, в котором сидел Когэн, и пяткой левой руки ткнула его в правое плечо.

— Платье, голубок, — сказала она. — Ты сидишь на моем платье.

Когэн подался вперед, не обернувшись. Черная девушка вытащила из-под него белое платье. Надела его через голову, расставив ноги на коврике пошире.

— Бля, — сказал Митч, — не в этом дело. То же самое, что с ними всеми. Никто уже ничего правильно не делает.

Когэн рассмеялся.

— Я серьезно, — сказал Митч. Взял стакан с журнального столика. — Пусто, — сказал он, глядя в него. — Хочешь?

— Мне рано, — ответил Когэн.

— Рано? — переспросил Митч. Встал — в одних трусах и футболке. — За полдень.

— Все равно рано, — сказал Когэн. — А ты валяй, если хочешь.

— И навалю, — сказал Митч. Ушел в ванную.

Черная девушка снова выгнула спину — застегнуть сзади молнию.

— Голубок, — сказала она, зайдя Когану спереди, и нагнулась задом. — Не можешь мне застегнуть?

— Нет, — ответил Когэн.

Митч в ванной пустил воду.

— Ебаться не сложнее чего угодно, — сказал он.

— Гад, — произнесла девушка, выпрямляясь. Затем повернулась и посмотрела на Когэна. — Я думала, ты пошутил.

— Я никогда не шучу, — сказал тот. Повел подбородком на ванную. — Пусть тебе клиент застегивает.

Митч вышел из ванной, в стакане — темный скотч с водой.

— Всем теперь насрать на качество, — сказал он. — Просишь кого-нибудь что-то сделать, заплатить готов, а они говорят, что все сделают, а делают лишь наполовину.

Девушка повернулась спиной к Митчу.

— Застегни мне платье, голубок, — сказала она. — А то твой милый дружок не хочет.

Митч застегнул ей платье.

— А белки им все нужны при этом, тут можно не сомневаться. Не половина — нет, сэр. Все целиком. — Он вернулся к креслу, отхлебывая из стакана. — Полработы. Зла не хватает.

Черная девушка села на кровать и надела красные туфли.

— Для чувака, который тут уже три дня как празднует, — заметил Когэн, — ты что-то многовато пиздишь и стонешь.

— Я плачу за все, — сказал Митч. — За все плачу сам. И пиздеть могу сколько захочу. Ты эту телку знаешь, Полли?

Черная девушка выпрямилась и оправила платье. Посмотрела на Митча.

— Голубочек?

— На комоде, — ответил Митч. Выпил. — Лопатник на комоде.

Черная девушка прошла по номеру, вращая бедрами.

— Полли все знают, — сказал Когэн.

— Телка, что ты прислал, то же самое сказала, — сказал Митч.

Черная девушка взяла бумажник.

— Внутри сто семьдесят три доллара, — сказал Митч. — Когда я встану, я хочу там найти сто сорок восемь, поняла?

— Ла-ды, — ответила девушка. Вытащила наличку, отсчитала и что-то положила назад. Вернула бумажник на комод. Взяла блестящую красную сумочку с комода, открыла и положила туда деньги. — На чай не будет, голубок? — спросила она.

— Не будет, — ответил Митч.

— Потому что, знаешь, голубок, — сказала она, — все это мне моему мужику отдавать. А девушке что-то и для себя нужно время от времени.

— На чай не будет, — повторил Митч.

— Настоящий дамский угодник, — сказал Когэн.

— Ну ее нахуй, — сказал Митч. Опять выпил. — Сейчас день. А она, тут ей медом намазано, правда, голубка?

— Лучше, чем папки перекладывать, — ответила девушка.

— Я про это ничего не знаю, — сказал Митч. — Папок никогда не перекладывал.

Девушка дошла до двери.

— Ну, — сказала она, — иногда оно не сильно лучше, чем папки. Но… но по большей части оно лучше. Иногда, знаешь, старик попадается, тогда просто быстрее. — Она открыла дверь.

— Знаешь, голубка, — сказал Митч, — настанет день, и какой-нибудь старый козел, которого ты только что выдоила, решит тебя чуточку порезать за такие базары. Как тебе это понравится?

— Господи, — произнесла девушка в дверях, — я даже не знаю. Думаешь, кончу?

— Могла б, так кончила, — сказал Митч. — Но скорей всего — нет, я вот чего думаю.

— Ну тебя в пизду, — сказала девушка, закрывая дверь.

— Вот это, — произнес Митч, — я примерно и имел в виду, когда ее сюда вызывал. Господи, ну и смешные у вас давалки в Бостоне. Мне ее чуть ли не уговаривать пришлось. А эта Полли там? То же самое. Только по-французски. «Иисусе Христе, — говорю, — я ебаться хочу. Ты разве не этим занимаешься?»

— Нет, не этим, — ответил Когэн. — Кого бы ни спросил, все тебе так скажут. Я б и сам тебе это сказал.

— Но не сказал же, — сказал Митч.

— Так а ты не спрашивал, — ответил Когэн. — Не я ж ее сюда вызывал. Та телка, что я прислал, — она ж ничего была, я понимаю? Парень мне сказал, нормальная.

— Не более того, — сказал Митч. — Я никак успокоиться не мог. Говорю ей: «Что значит — по-французски? Мне, по ходу, ебаться нравится. Кто кого тут снимает?» Вообще без разницы. Ее можно мацать, ей пистон вставлять можно, а вот ебать ее нельзя. Елки-палки. Только ебаный минет.

— Предполагалось, что это великолепный минет, — сказал Когэн.

— Когда хочешь ебаться, — сказал Митч, — великолепных минетов не бывает. Она мне рассказывает, чуваки две-три сотни за ночь башляют за то, что она делает. Это правда?

— Наверно, бывало, — ответил Когэн.

— Ага, — вздохнул Митч. — Ну а я знаешь что думаю? Я думаю, вы все тут ебнулись, раз телкам спускаете такое с рук.

— Триппера, видать, боится, — сказал Когэн.

— Ага, — сказал Митч, — ну да ладно. С такой работой, наверно, нельзя так говорить, но с ней мне не повезло. Она — она все равно не выебла никого из тех, о ком я мог бы тебе рассказать. Зубов не будет, чувак, вот и станет чудом света. А я нет. Знаешь чего? Я тебе кое-что скажу. — Митч допил. — Мне пизды настоящей не перепадало аж с самой Флориды.

— Там у тебя ништяк телка была, — сказал Когэн.

— Солнышко, — сказал Митч. — То была Солнышко. Наверно, ты ее тоже еб после того, как я уехал.

— Митч, — сказал Когэн, — когда мы с Диллоном туда приехали ночью, она была с тобой. Когда мы уехали, ты по-прежнему там оставался, и разве не с тобой она была? Ты там — сколько?

— Три недели, — ответил Митч.

— Три недели, — повторил Когэн. — А я там пробыл пять дней, как раз посередке. И как мне, нахуй, это было успеть?

— Не знаю, — ответил Митч. Взял в руку стакан. — Опять пусто, — сказал он. — Ты точно со мной не хочешь?

— По-прежнему еще рановато, — ответил Когэн.

Митч зашел в ванную. Коган услышал, как в стакан бросают лед. Как открывают кран — не услышал.

— Это Сэмми, — сказал из ванной Митч.