На руинах Тер-Микаэлян Галина
Говоря это, Халида искренне досадовала на себя за то, что неосторожно коснулась больного места гостьи — старшие сыновья-близнецы Зары почти одновременно привели в дом жен, но с тех пор миновало уже больше двух лет, а в семье до сих пор не слышно было детского плача. Одна-единственная внучка согревала сердце Зары — ребенок Гюльнары, младшей сестры Анвара. Осенью восемьдесят пятого Гюля вышла замуж за Рамазана, внука Асият, и в положенный срок родила девочку, но больше детей не имела. И теперь вдруг Зара решилась заговорить о том, что мучило ее на протяжении последних нескольких месяцев.
— Старая Асият говорит, что в селе нашем такого никогда не случалось — не позже, чем через девять месяцев после свадьбы, на свет рождался ребенок, а то и двое или даже трое. Нас тобой в пример взять — у меня двойня, ты тоже два раза рожала двойняшек, хотя и жила в Москве. Нас с Асланом поженили, когда нам по семнадцать было, а почему поженили?
Потому что однажды запах весны свел нас с ума, и мы совершили грех. Я родила сыновей через четыре месяца после свадьбы и долго стыдилась этого, хотя Рустэм, да хранит его аллах, всегда был добр к нам и даже отправил нас с Асланом учиться в большой город и добился, чтобы нам там дали комнату в общежитии. Почему же теперь женщины в совхозе перестали рожать? С января восемьдесят седьмого ни одного ребенка не зарегистрировали. Сколько ждать? Сколько надеяться? Пока смерть не заберет нас в могилу?
В глазах ее мелькнуло отчаяние, и Халида начала успокаивать невестку, стараясь говорить, как можно увереннее.
— Не надо так, моя хорошая! С другими тоже так было. Супойнат, жена Юсуфа, тоже отчаялась, а в ноябре вдруг забеременела, ей вот-вот рожать. И Айгази, жена Курбана, беременна и Джейран, жена Салихата, тоже. Скоро и в твоем доме послышится крик ребенка.
— Может быть. А может быть, и нет. Ты ученая женщина, Халида, но я тоже имею образование и тоже жила в большом городе, когда училась на зоотехника. Вижу, что не только с женщинами такое творится. Прежде коровы с овцами у нас в селе часто по паре приплод приносили, хотя я по своей специальности знаю, что в других местах это большая редкость, а прошлой весной Рустэму стельных телок пришлось закупить, чтобы план по молоку выполнить, потому что наши все пустыми остались. В этом году две коровы, телясь, погибли, а молодняк весь с уродствами, забивать будем. Откуда такая напасть?
— Да, Зара, это не тебя одну беспокоит. Мы с Сергеем провели исследования, даже отправили материал в Москву для консультации, но пока ничего конкретного никто сказать не может. Похоже на массовые генные мутации не выявленной этиологии.
— Может из-за того, что случилось в Чернобыле? Нам ведь не говорят всей правды.
— Трудно сказать, Зара, но даже в Киеве женщины нормально рожают, а мы не в зоне бедствия.
— Получается, что даже специалисты с докторами не знают, что у нас творится.
— Иногда, Зара, в природе происходит непонятное — такое, что людям пока не под силу объяснить.
— Да-да, что-то совсем непонятное. И дикие звери начали выходить из лесу — никогда прежде они не оставляли следов возле наших пастбищ.
— Обычно так бывает, когда какой-нибудь естественный катаклизм вынуждает животных искать спасения у людей — сильная засуха или наводнение, например.
— Но ничего такого сейчас нет — ни засухи, ни наводнения. Может, они бегут от лесного человека, которого Аслан и Юсуф встретили у родника? — предположила Зара. — Раньше, сколько жила, про такое чудище никто никогда не слышал.
Вздохнув, Халида отрицательно качнула головой.
— Вряд ли. Просто, наверное, это существо раньше старалось держаться подальше от людей, а теперь и его тоже какая-то опасность выгнала из леса.
— Чего бояться такому великану? Аслан и Юсуф говорят, лесной человек был ростом с дерево. Сначала многие думали, что это парням от страха показалось, пока не увидели следы.
— Почему же показалось? Сергей сфотографировал один такой след, сделал химический анализ почвы вокруг — там содержится большое количество различных соединений хрома. Подобные следы находили в районе Гималаев — местные жители уверяли, что их оставил пресловутый снежный человек, непальцы называют его «йети». Так что, Зара, когда фотографию и результаты анализа опубликуют в журнале, наш совхоз и все мы станем знаменитыми.
Шутка ее не развеселила гостью. Чуть наклонившись вперед, Зара озабоченно сказала:
— Халида, мне нужно с тобой поговорить наедине. Я думала, Таня с Анваром здесь — они ведь с раннего утра ушли из дома. И я…понимаешь…
— С раннего утра? А я думала, они еще отдыхают с дороги, — Халида вгляделась в смущенное лицо гостьи и торопливо поднялась, бросив дочерям: — Девочки, уберите, пожалуйста, со стола. Пойдем, Зара, расскажешь все по порядку.
У себя в комнате она усадила невестку в кресло у окна и села напротив, внимательно глядя на мнущуюся женщину.
— Ах, Халида, может, я и зря с тобой об этом говорю. Я ведь на сегодня специально с работы отпросилась, сказала, что сын с молодой снохой приезжают. Думала, нам с ними о многом поговорить нужно будет, обсудить — они ведь зимой в Москве расписались, а свадьбу настоящую даже не сыграли. Нам перед людьми стыдно, даже мои дети родные мне говорят: «Разве Анвар у нас сирота безродный, что мы ему свадьбу по-людски не сделали?»
Халида с облегчением рассмеялась:
— Ах, вот в чем дело! Успокойся, Зара, ничего страшного! Зимой Тане и Анвару было действительно некогда — у нее сессия, у него защита диплома, поступление в аспирантуру. Но если они хотят, то можно сыграть свадьбу хоть сейчас. Что же касается расходов, то мы с Сергеем всегда готовы…
— Нет-нет, Халида, я сейчас не об этом, другое меня тревожит. Очень сильно тревожит.
— Другое? — в голосе Халиды вновь послышалось беспокойство.
— Гюля моя больше всех волновалась и тоже, как ты, говорила: «Как Анвар Таню привезет, сразу свадьбу сыграем, я сама все организую».
— Понятно, Анвар — ее любимый брат, и Таню она тоже очень любит.
— Вчера она у нас допоздна сидела — ждала их, думала, они раньше приедут. Потом уже муж пришел и домой ее увел — сказал, Шабна, ее дочка, без нее спать не хочет, плачет.
— На восемь часов отложили рейс, — вздохнула Халида, — я тоже ждала, уже и места себе не находила. Но ничего, все хорошо, что хорошо кончается — самолет благополучно приземлился, Сережа их всех из Тбилиси привез, наши дети дома.
— Сегодня Гюля с самого утра вместе с Шабной к нам прибежала, и Асият с ней приплелась — ты ведь знаешь, какая она любопытная, ей везде не терпится первой сунуть свой нос. Ну и… Фируза с ней пришла — они ведь теперь с Асият неразлучны.
Тон гостьи встревожил Халиду.
— Мама? — она провела рукой по лбу. — Да, но… Я понимаю, что ты не начала бы этот разговор, если б ничего особенного не произошло. В последнее время мама стала очень странная, с ней всякое случается, я знаю. Скажи мне, что случилось, Зара, я не обижусь.
— Я лучше расскажу по порядку, — сконфуженно отведя взгляд, заторопилась та. — Пришли они, я их всех, конечно, посадила с нами завтракать. И за завтраком Фируза… Ты извини меня, Халида, она…
— Ничего.
— Ты права, в последний год Фируза… стала какая-то другая. Язык у нее, конечно, всегда был острый, и кого она не любила, тому часто косточки перемывала, но обычно за глаза. Что говорить, я и сама ее много слушала и, грешным делом, часто ей верила. Но теперь у нее привычка стала — сказать людям такое, от чего бывает больно. Вот и сегодня — поздравила Таню и Анвара, а потом — сладко так — говорит: «Ну, Зара, теперь тебе, может, Танюша внуков нарожает, а то другие твои снохи так с этим и не справились, некому будет твой род продолжить».
— Ах, Зара, мне так неприятно, я даже не знаю, что и…
— Смотрю, у Мадины, старшей моей невестки, уже глаза на мокром месте. А Таня — спокойно так — говорит: «Почему же некому? У Гюльнары дочка есть, Шабна. У вас, тетя Фируза, тоже только двое детей было — что в этом страшного?». Фируза, чувствую, разозлилась: «Да, мне Аллах много детей не дал, а все потому, что у меня одна Халида десяти детей стоит — умница и такая красавица, каких свет не видывал. Такую одну иметь — других не надо, мой муж Рустэм тоже так всегда говорил».
Краска бросилась в лицо Халиде.
— Какая ерунда, для чего только мама всегда придумывает такие вещи!
Но она прекрасно понимала для чего — Фирузе просто-напросто хотелось сделать неприятное Гюльнаре, намекнув, что ее-то малышка Шабна, особой красотой не отличается. Поэтому Халида, слушая невестку, не знала, куда спрятать глаза от стыда. Но дальнейший рассказ Зары привел ее почти что в шоковое состояние.
— И представь себе, Халида, когда Фируза такое сказала, Таня вдруг посмотрела на нее и говорит: «Нет, тетя Фируза, не потому у вас больше детей не было, что аллах не дал. Можете рассказывать всем свои небылицы, но не аллах, а ваш недобрый язык в этом виноват, именно так ваш муж Рустэм вам сказал, а не иначе». Фируза стала белее нашей стенки — мы даже испугались, что она сейчас умрет на месте. Но только она не умерла, а стала кричать на Таню: «Я знаю, что в тебе злая сила живет! Недаром ты столько лет во сне к людям приходила, покоя им не давала! Из-за тебя святые духи нас наказывают, и женщины детей рожать перестали. Сначала твоя мать, шлюха и убийца, горе сюда принесла, а теперь и ты приехала беду сеять! Меня мой муж Рустэм почитает, говорит, что дочь наша — свет его очей». Таня от этого крику твоей матери тоже белая стала и вдруг засмеялась. Ты знаешь ведь, Халида, что она спокойная очень — даже и не улыбнется никогда. А тут вдруг засмеялась в голос и — весело так — сказала: «Вот именно — почитает. Потому что своим злым языком вы однажды очень больно обидели его старшую жену Сабину. Поэтому и сказал ваш муж Рустэм, что почитать вас, как мать своих детей, он будет всегда, но делить ложе с такой злой женщиной больше не хочет — душа у него не лежит. Потому и детей у вас больше не было. Разве я неправду говорю, скажите?». Фируза ничего не ответила, вскочила и бросилась вон из моего дома, словно за ней сам шайтан гнался. Теперь она по всему селу с женщинами шушукается, людей против Тани настраивает. Еще трех часов не прошло с тех пор, а я сейчас Зейнаб, мать Джейран, на улице встретила, она расстроенная, чуть не плачет. Говорит мне: «Не обижайся, Зара, но лучше пусть твоя новая невестка уезжает. Моя дочь два года ждала, пока забеременеет, а теперь мы боимся, что с ребенком недоброе случится».
Халида схватилась за голову.
— Какой кошмар! Не волнуйся, Зара, я сегодня же поговорю с мамой, сегодня же! Если она не прекратит свои фокусы, вмешаются отец и Сергей.
— Да, Халида, спасибо. А то ведь ты сама говоришь, что в природе сейчас непонятно что творится, и всякое может быть. Фируза настроит людей против моей семьи, а случись что с ребенком Джейран, Айгази или Супойнат — как нам потом жить среди людей? Будут говорить, что это мы беду наслали из зависти.
— Ах, Зара, что ты такое говоришь! Ты же образованная женщина, и мы не в каменном веке живем.
— Век веком, а люди всегда одни и те же. Мои бедные невестки по ночам, слышу, плачут потихоньку, сыновья тоже нервничают, по каждому пустяку сердятся, и сердце мое кровью обливается, но от этого я ведь не желаю зла Супойнат за то, что она вот-вот родит, — Зара всхлипнула и закрыла лицо руками. — Неужели люди думают…
— Перестань, моя хорошая, никто ничего не думает! — погладив по голове невестку, Халида решила перевести разговор на другую тему: — Так как, вы с Гюлей — поговорили с Анваром и Таней по поводу свадьбы?
В последний раз шмыгнув носом, Зара вытерла слезы и безнадежно покачала головой:
— Нет. Когда Фируза убежала, Анвар с Таней посмотрели друг на друга, потом встали из-за стола, поблагодарили меня, и Анвар сказал: «Пойдем погулять». Ушли, и не знаю — вернутся к обеду или нет? Где ходят? Думала, они здесь, а у тебя их тоже нет. Вдруг Таня обиделась?
Халида рассмеялась.
— Перестань, Зара, Таня умная девочка, не вижу причины ей на тебя обижаться.
— А может… она беременна? — в голосе Зары внезапно зазвучала надежда. — Они ведь уже больше полугода живут. Она тебе ничего не писала? Просто я боюсь, в городе ведь принято — как что, так сразу аборт делать.
— Думаю, им рано думать о детях — Анвар только что поступил в аспирантуру, Тане учиться год осталось, потом интернатура. Но я с ней обязательно поговорю, скажу, что если что, то мы с Сережей всегда готовы помочь. Но, Зара, дорогая, я сама хотела с тобой поговорить — не понимаю, почему Анвар решил, что они с Таней не могут жить у нас в московской квартире, а должны снимать жилье? Разве мы чужие? Конечно же, в этом их домике без удобств ни о каком ребенке и речи не может быть.
— Что я могу сделать, Халида? Ты, наверное, говоришь правильно, но только Анвар своего решения не изменит — хочет чувствовать себя настоящим мужчиной, независимым, — она сказала это с гордостью за сына, потом бросила взгляд на настенные ходики, — пора мне, Халида, надо обед идти готовить. Прости, что всегда прихожу и свои беды на тебя вываливаю.
Губы Халиды тронула улыбка.
— Ничего, Зара, главное, чтобы тебе стало легче. Не волнуйся, я поговорю с мамой. И с Таней тоже поговорю.
Проводив гостью, она подумала, не сходить ли ей прямо сейчас к Фирузе, но неожиданно зазвонил телефон.
— Халида, так не хотелось мне тебя сегодня беспокоить, но приходится, — в голосе Сергея звучали нотки озабоченности, которую он даже не пытался скрыть. — Ты можешь подойти в лабораторию?
— Прямо сейчас? Что-нибудь случилось?
— Случилось. Нет-нет, девочка, не со мной, мне просто срочно понадобился твой наметанный взгляд профессионала.
— Бегу.
Едва она вошла в лабораторию, Сергей, торопливо пояснил:
— Таня с Анваром нашли у родника мертвую лису, а рядом ползал живой детеныш-мутант. Молодцы ребята — сразу же прибежали нам сообщить. И еще сказали, что видели беременную самку йети. Я осмотрел местность — действительно, такие же следы, что и в прошлый раз, но немного поменьше. Сейчас они все еще там рыскают вместе с моими аспирантами — может, что-то интересное и обнаружат. Однако сейчас меня сильней тревожат покойная лисичка и ее потомство — мы нашли нору с тремя лисятами из того же помета. Тоже мутации, хотя и не столь явно выраженные. Девочка, я хочу, чтобы ты занялась малышами — возьми в помощь двух лаборантов и попытайся хотя бы на первый взгляд определить причину и характер.
Едва лаборантка приоткрыла дверцу вольера, как двухголовый лисенок зашипел, закрутил обеими головенками, высовывая розовые язычки, от чего девушка испуганно ойкнула и отшатнулась. Трое других лисят вели себя тихо и лишь жалобно попискивали, пока у них брали кровь. К концу рабочего дня, когда сотрудники собрались в маленькой комнате, где обычно проводили семинары и устраивали небольшие чаепития, усталая Халида коротко сообщила о предварительно полученных результатах.
— Номер один: основная причина — дезаминирование 5-метилцитозина, мутации в гене, кодирующем белок р53. Номер два: анализ крови указывает на наличие мутации без сдвига рамок считывания с сохранением общей длины ДНК. Номер три: мутация со сдвигом рамок считывания, структура белка полностью изменена. Внешне малыша трудно назвать лисенком, хотя общие черты фенотипа сохранены. И номер четыре, — она показала двухголового детеныша, — изменен порядок экспрессии генов, имеем гомеозисную мутацию.
Денис Дегтярев, бывший аспирант, а ныне заместитель Сергея, вытащил сигарету, но тут же спохватился и спрятал ее обратно.
— Четыре абсолютно разных по типу и крайне редких мутаций, — нервно сказал он, — но раз они возникли одновременно, значит, это не спонтанные мутации. Очевидно, все они индуцированы одним и тем же мутагеном. Как это возможно? Четыре мутации!
— Не связаны ли мутации потомства с возрастом матери? — робко пискнула молоденькая аспирантка и тут же отчаянно покраснела.
Халида покачала головой.
— Нет. Самое странное, что мутации номер три и четыре относятся к летальным, их наличие всегда ведет к стопроцентной гибели эмбриона сразу же после зачатия. Непонятно, как особи с подобными нарушениями генетического аппарата вообще могли оказаться жизнеспособными.
Глава третья
Среди ночи Таня внезапно проснулась и почувствовала, что ЭТО рядом. Стараясь бесшумно ступать босыми ногами по гладкому деревянному полу, она набросила халат, включила ночник и, открыв шкаф, порылась в большой дорожной сумке, из бокового наружного кармана выудила заветную тетрадь и авторучку. Рука не поспевала за летящими мыслями:
…В процессе Эксперимента мы столкнулись с множеством препятствий. Наш главный враг — Природа Планеты. Она строго обозначила границы возможных изменений наследственного кода Белков и уничтожает все, что выходит за эти границы. Тем не менее, Выжившими Носителями получены экземпляры жизнеспособных Материков, которые в естественных условиях погибли бы сразу же после зарождения. Жаль, что модифицированные системы не способны воспроизвести себя в потомстве, однако нам сопутствовала неожиданная, хотя и случайная удача. Новый Разум получит необходимый ему Белок…
Невольно взмахнув рукой, Таня задела настольную лампу. Тут же поспешно поправила развернувшийся абажур, но свет ночника все-таки потревожил спящего Анвара. Он потряс головой, открыл сначала один глаз, потом другой и хотел уже вновь провалиться в забытье, но внезапно осознал, что жена не лежит рядом с ним, а сидит за столом и пишет.
— Танюша, ты почему не спишь? Опять фиксируешь свои наблюдения? Почему ты не отдала сегодня дяде Сереже рукопись Ада Эрнестовны?
— Да я его сегодня почти не видела, потом мы все носились с этой лисой, — ее сознание прислушалось к наступившей тишине, — завтра все ему вручу и в придачу отдам свою тетрадку. Ладно, спать, — аккуратно уложив бумаги в папку, она сунула их в шкаф, юркнула в кровать и сразу же очутилась в крепких объятиях мужа.
До утра они занимались любовью, но едва задремали, как их разбудил крик Гюльнары, громко стучавшей в дверь и звавшей мать:
— Мама! Открой скорей, мама!
Зара уже поднялась и возилась на кухне вместе со старшей невесткой. Накинув платок, она поспешно откинула щеколду и впустила дочь. Голос ее дрожал.
— Гюля, что такое? Что? Что-то с Шабной? Или с твоим мужем?
— Нет-нет, с ними нормально, — Гюльнара буквально упала на стул, закрыв лицо. Зара немедленно успокоилась и даже немного рассердилась.
— Тогда чего ты кричишь? Я дверь специально на задвижку закрыла, чтобы кот ночью не удрал, а ты стала кричать, я и не заметила, как он между ног проскочил. Теперь опять два дня где-то бегать станет.
— Мама, — тихо сказала Гюля, отнимая от лица руки, — беда, мама! Супойнат, жена Юсуфа, родила нынче ночью. Но лучше бы ей не рожать — ребенок… Я и говорить боюсь, на кого он похож. Бабушка Асият помогала акушерке принимать роды, и теперь ей плохо — лежит и встать не может. Уже из дома в дом весть пошла, — она заплакала, ее слушали разбуженные шумом отец и старшие братья, на пороге своей комнаты, обнявшись, стояли Анвар и Таня. Гюля снова заговорила: — Фируза собрала женщин — кричит, что это наша невестка Таня беду на всех накликала. Люди сюда идут, я обогнала их, а Рамазану сказала, чтобы за дедушкой Рустэмом бежал. Тане уйти куда-то надо — спрятаться.
— Еще чего, — выходя из спальни, сердито возразил Аслан, ее отец, — нас тут четверо мужчин, мы что, с глупыми женщинами не совладаем? А раз Рамазан к отцу побежал, то он сейчас на машине подъедет — поговорит с этими дурами.
— Там не только женщины, папа, Юсуф совсем обезумел от горя — он ведь наследника ждал и дождаться не мог. Его друзья с ним идут, и Курбан тоже сам не свой — боится он, его жене скоро рожать.
— Ничего, разберемся.
Его прервал гул голосов под окном. В дверь застучали, пронзительный голос Фирузы перекрыл шум толпы.
— Хозяева, откройте! Пусть ваша младшая невестка к нам выйдет!
— Уведи жену в комнату, — велел Анвару отец, подходя к двери. Распахнул ее и встал на пороге, заслонив своим массивным телом проход. — Что вам надо в такой ранний час, соседи? — в этот момент он очень походил на Рустэма Гаджиева, своего отца, и люди на миг смущенно приумолкли, но потом вновь послышались выкрики:
— Позови младшую невестку!
— Пусть объяснит, за что принесла горе в наше село!
— Какая чушь! — Таня шагнула было к двери, но Анвар ее отстранил.
— Уходи! Сиди в нашей комнате и не высовывайся!
— Дядя Аслан, впусти меня, я должен с ней поговорить! За что? — исступленно кричал Курбан. — Пусть скажет, пусть объяснит, у меня жена беременная! Не впустишь — все равно войду!
— Ты, что подраться со мной хочешь? — с усмешкой взглянув на щуплого низкорослого юношу, спросил четвертый сын Рустэма Гаджиева, легонько шевельнув могучими плечами.
Зара властно отстранила рукой старшего сына, который при слове «подраться», метнулся было к отцу, шагнула вперед и встала рядом с мужем.
— Ближе к вечеру приходите, соседи, я всех за стол усажу и долмой накормлю, а сейчас на работу пора, солнце поднялось.
— Не до работы мне, тетя Зара, — угрюмо проговорил Юсуф. — Жена рассудка лишилась, а сын…
— Ты умный парень, Юсуф, — в голосе Аслана звучало глубокое сочувствие, — ты на глазах моих вырос, твоя боль — моя боль. Но неужели ты веришь, что это Таня виновата? Как ты, комсомолец, веришь, что можно накликать беду?
— Не до комсомола мне теперь, пропади он пропадом, — и такая горечь слышалась в словах молодого человека, что никто не одернул его за аполитичное высказывание.
Возбужденные возгласы, несущиеся со всех сторон, начали утихать, но тут Фируза, стоявшая все время с заложенными за спину руками, неожиданно заголосила:
— От нее, от Тани вашей все беды нашему селу! Она порчу навела, больше некому! И мать ее такая же была — забыли? Шлюха и убийца!
Оттолкнув Анвара и пытавшуюся схватить ее за подол платья Гюльнару, Таня выскочила на крыльцо.
— Прекратите немедленно! — крикнула она Фирузе — И больше никогда — слышите? — не смейте…
Зашуршали колеса, и возле дома остановился автомобиль директора совхоза. Из него выскочили Рустэм, Сергей, Халида и молоденький милиционер Назим.
— В чем дело? — сурово оглядев толпившихся людей, спросил Гаджиев-старший. — Почему не на работе? Юсуф, ты сейчас повезешь жену в Тбилиси в больницу — я уже звонил, договорился. А остальные — по рабочим местам.
Недобро оглядываясь на Таню, люди начали расходиться, и тут пронзительный вопль вновь нарушил установившееся было спокойствие.
— Не-е-т!
Выдернув из-за спины руку, сжимавшую острый камень, Фируза размахнулась и метнула его в сторону Тани. Глухой удар, короткий стон — никто даже не понял, что случилось. Анвар подхватил обмякшее тело жены, отчаянно закричал:
— Таня!
Равнодушный взгляд Тани был устремлен ввысь, по щеке от виска стекала тонкая струйка крови. Она уже не могла слышать горького плача Халиды, почувствовать, как дрожащие руки отца гладят лицо, стирая кровь.
— Таня, доченька! Доченька, родная моя, как же это? Что же это?
Поздно вечером приехавшие из районного центра следователь и два милиционера увезли Фирузу в тюрьму. Тело Тани на экспертизу забирать не стали — в этом не было необходимости, потому что многочисленные свидетельские показания позволили до мелочей восстановить картину преступления. Она лежала на столе в доме Аслана и Зары Гаджиевых, и руки ее были сложены на груди по русскому обычаю. На тумбочке у стены горела свеча, а рядом с ней стояло глубокое блюдо, полное хинкали.
Сергей, осунувшийся и за один день, казалось, постаревший лет на десять лет, стоял рядом, вглядываясь в неподвижное лицо дочери. Губы его беззвучно шевелились, неслышно шепча:
— Вот как получилось, доченька, вот ведь как оно получилось.
В соседней комнате Анвар лежал на кровати, и лицо его было белым, как бумага, глаза широко открыты. Приезжавший врач недавно ввел ему лекарство, но оно почти не подействовало. Перед глазами стоял туман, мелькало лицо Тани, с губ срывались бессвязные фразы. Заплаканная Гюля сидела рядом с братом, время от времени прижимая к губам его руку.
— Брат, — всхлипывала она, — не надо, прошу тебя!
В соседней комнате слышались приглушенные голоса невесток и Зары. Чернота за окном начала светлеть, и вот уже первый луч солнца пробился сквозь задернутые шторы. И вновь за окном послышался шум голосов, напоминавший шум реки Джурмут в дни половодья. Зара вошла и встала рядом с дочерью.
— Сейчас милиционер из райцентра приезжал, — тихо сказала она, — ночью Фируза в камере удавилась.
Ахнув, Гюля в ужасе уставилась на мать.
— Как же так они не углядели?
— Ее до утра в камеру с двумя спекулянтками посадили. Они ночью спали, ничего не слышали, а утром встали — она на своем поясе на решетке висит. Сразу охранника позвали, конечно, но уже ничего было не сделать.
Глава четвертая
Из хроник Носителей Разума.Сразу после Катастрофы началась эра Возрождения. Они, Возродившиеся после Катастрофы, дали начало нынешней цивилизации Носителей Разума. Первобытное мышление Возродившихся предков отличалось наивностью, поведением их в основном руководило желание удовлетворить свой голод. Самая нелепая попытка раздобыть себе Белок для пропитания вошла в историю Разума под названием Эксперимент Модификации. Возродившиеся наивно полагали, что смогут перехитрить мудрую Природу и создать высокоорганизованные Материки с Белком, идентичным Белку Носителей Разума, но их ждала случайная Удача. Еще и трижды не обошла Планета греющую ее Звезду после Катастрофы, а Эксперимент Модификации уже мог быть завершен, наступила эра Знания.
Игорь Петрович Эйзнер, провожая посетителя, выглянул в приемную. Секретарша, как раз в этот момент решившая припудрить нос, мгновенно сунула пудреницу в сумочку и изобразила готовность приступить к работе, но он махнул рукой и скрылся за дверью своего кабинета. Слегка пожав плечами, девушка собралась было возобновить прерванное занятие, но тут на столе ее зазвонил телефон.
— Приемная заместителя министра. Сейчас узнаю, — строго сказала она неведомому собеседнику и, нажав кнопку селектора, обратилась к начальнику: — Игорь Петрович, профессор Муромцев звонит — он только что прилетел, спрашивает, вы его примете?
— Да-да, мы созванивались, пусть сразу же приезжает.
Пропуск Сергею был заказан заранее, секретарша с любезным видом сказала:
— Игорь Петрович вас ждет.
Массивная дверь, обитая дерматином, открылась, пропустив профессора Муромцева в кабинет замминистра, и бесшумно захлопнулась за его спиной. Игорь Петрович с улыбкой шагнул навстречу посетителю, стиснул его плечи, и тут же превратился в Гарьку Эйзнера, бывшего университетского товарища Сергея.
— Поверить, не могу — Серега! Нет, ты скажи, сколько мы не виделись — лет двадцать? Погоди, дай взгляну — вроде не поправился. А меня жена все время пилит, что толстею, на диету сажает.
— Ирка? — опускаясь на мягкий стул, хмыкнул Сергей. — Припугни, скажи, что будет морить голодом — пойдешь из министров в трубочисты. Худым в министерстве делать нечего.
Звучно расхохотавшись, Эйзнер пригладил седые волосы.
— Чего мне всегда не хватало для полноты счастья, так это твоих мудрых советов! Но ты-то сам, честно говоря, фигуру сохранил, как тебе это удалось? — он нажал кнопку селектора и отрывисто бросил: — Ирочка, два кофе и прочее ко мне в кабинет, пожалуйста.
Муромцев попробовал возразить:
— Гарик, я не хочу отнимать у тебя лишнее время…
— Перестань, какое время! Времени вагон, не знаю, куда его девать, — замминистра улыбнулся собственной шутке.
Сергей подождал, пока вошедшая с подносом Ирочка все расставит и выйдет, а потом негромко спросил:
— Ты просмотрел материалы и служебную записку, которые я представил месяц назад?
— Да-да, — Эйзнер отвел взгляд, — крайне интересное исследование, эти бактерии, которые ведут себя подобно разумным существам.
— Что ж, рад, что ты не считаешь все это плодом моей фантазии, как некоторые. Сурена Вартановича уже нет в живых, и поддержать меня больше некому.
— А как же твой брат?
— Когда речь идет о bacteria sapiens, Петя всегда предельно осторожен, а сейчас после смерти жены он так подавлен, что ни о чем не может думать.
— Да, я знаю, — вздохнул Эйзнер. — Очень тяжело, конечно, у меня к Злате Евгеньевне всегда было особое отношение. Помню вашу квартиру на Литовском — огромные апартаменты с высокими потолками. Сколько раз я у вас ночевал, когда мы готовились к экзаменам! Засидимся за полночь, а Злата Евгеньевна зайдет и скажет: «Звони маме, Игорек, что ты остаешься у нас, а то она будет беспокоиться». Господи, какая же была красивая женщина! У меня всегда сердце замирало, когда она смотрела на меня! В последний раз я ее видел… дай вспомнить… Да, в шестидесятом, когда заходил к вам перед отъездом в Москву. Болезнь Альцгеймера, как мне говорили?
— При жизни поставили диагноз болезнь Альцгеймера, но при вскрытии — мы с Петей оба присутствовали — картина ему не соответствовала. Налицо было губчатое изменение вещества мозга, астроцитарный глиоз. Моя жена лично проводила дополнительное генетическое исследование, выявила мутацию гена, кодирующего синтез прионового белка. Посмертный диагноз — болезнь Крейтцфельдта-Якоба. Я не стал спорить с патологоанатомом, хотя придерживаюсь другой версии. Злата была носителем bacteria sapiens.
— Бог мой, неужели ты видишь здесь какую-то связь?
— Похожие заболевания я наблюдал среди жителей той местности, где находится наша научно исследовательская база, и где практически все население является носителями bacteria sapiens. Правда, летальных случаев немного, и родственники не позволили провести вскрытие — ссылались на местные обычаи. Поскольку криминала не было, настаивать я не мог, но клиника заболеваний сходна — у всех больных в различной степени происходит изменение личности. Но главное, что аналогичную картину мы наблюдали при вскрытии павших диких и домашних животных — половина мозга просто-напросто превращена в губку.
— Возможно, тут есть связь — считается, что спорадическая форма болезни Крейтцфельдта-Якоба вызывается заражением. Ты сделал большую ошибку, Сережа, необходимо было настаивать на вскрытии — вспомни эпидемию «коровьего бешенства» в Англии.
Сергей криво усмехнулся.
— Я подавал рапорт в министерство. К сожалению, никакой реакции не последовало.
Эйзнер вспомнил, что на одном из закрытых совещаний в министерстве вопрос о случаях заболеваний, сходных с «коровьим бешенством», действительно поднимался. Однако в памяти Игоря Петровича сохранились лишь сильнейшее недовольство министра по этому поводу и разговоры о политической подоплеке, поскольку, по мнению видных специалистов, в СССР «коровьего бешенства» нет и быть не может.
— Да-да, — он неловко поерзал в кресле, — сейчас вспоминаю. Там, кажется, даже ЦК вмешивалось, или я что-то путаю?
— Нет, все правильно. Видишь ли, первой из погибших была жена директора совхоза Сабина Гаджиева. Я всегда считал Гаджиева своим другом, знал его, как человека с широкими взглядами, образованного и мудро мыслящего, поэтому уговаривал согласиться на посмертное исследование мозга Сабины. Однако он неожиданно пришел в бешенство, обратился в ЦК и одновременно встретился с какими-то правозащитниками. Те сразу раздули все так, будто мы чуть ли не производим бактериологическое оружие, потребовали расследования. После этого, собственно, и поднят был вопрос о закрытии нашей базы.
— Гм. Кажется, там среди населения, живущего в районе базы, случались рождения детей с аномалиями?
Игорь Петрович теперь отчетливо припомнил письма скандального директора совхоза Гаджиева, которые ЦК направило в министерство с пометкой «разобраться». Гаджиев сначала утверждал, что над его односельчанами проводятся опыты, потом требовал разрушить какие-то строения, для постройки которых ввезли радиоактивный цемент из Чернобыля. В совхоз трижды приезжала комиссия с журналистами, поскольку Гаджиев обращался еще и к правозащитникам. Радиации или следов бактериологического оружия не обнаружили, хотя на саму базу комиссию не пустили — объект считался засекреченным, — детей с аномалиями или хотя бы их медицинские карты никто из членов комиссии не увидел, однако свободная пресса немедленно отреагировала, обвинив руководство базы во всех возможных грехах.
— Давай, я тебе все изложу в хронологическом порядке, — сказал Сергей. — После Чернобыля bacteria sapiens исчезли, и мы считали, что они погибли. В течение последующих двух лет ни женщины, ни самки животных в совхозе не беременели. Первый приплод коровы и овцы принесли весной восемьдесят восьмого, у их потомства мы выявили самые невероятные с точки зрения законов генетики мутации. Летом впервые за два года родила местная женщина, и это для всех нас оказалось кошмаром — жуткое уродство новорожденного. После того, как у трех женщин подряд родились дети с тяжелейшими аномалиями, женщины боялись беременеть. Я настаивал на консультации в генетическом центре, но родные даже не подпустили катим детям врача — увезли их из совхоза и спрятали где-то в горах у родственников. Я связываю эти случаи с мутацией bacteria sapiens, поэтому нам просто необходимо продолжить исследования. Поэтому я и пишу в докладной записке, что базу закрывать ни в коем случае нельзя, и прошу тебя меня поддержать.
Замминистра Эйзнер смутился.
— Почему ты так уверен, Сережа, что это связано с мутацией твоих бактерий? — отведя глаза в сторону, спросил он. — После Чернобыля мне приходилось бывать в местах пострадавших от катастрофы — там тоже встречаются случаи аномалий среди новорожденных.
— Район совхоза не является зоной бедствия. Но главное не это, а характер обнаруженных нами мутаций. Мы ведь с тобой биологи, Гарик, и лучше других знаем азы генетики. Тебе не хуже, чем мне, известно, что в целях сохранения вида природа проводит жесткий отбор. Аномалии возникают довольно часто и могут быть вызваны самыми разными причинами — радиацией, химикатами и прочим, — но мутация мономорфных генов однозначно приводит к гибели зародыша, иначе мы были бы сплошь и рядом окружены мутантами. Так вот, здесь налицо выживание особей, которые должны были погибнуть сразу после зачатия — когда утрачены все признаки видовой принадлежности. До сих пор в лесу на плато ты сможешь увидеть неизвестных науке животных самой невероятной окраски. Посмотри на фотографии — к какому классу ты отнес бы эти создания? Млекопитающие, пресмыкающиеся, земноводные? Или, может быть, рыбы?
Замминистра уставился на разложенные Сергеем снимки, где были запечатлены странные существа, и потер лоб.
— Ты хочешь сказать…
— Я хочу сказать, Гарик, что эти животные относятся к подтипу позвоночных теплокровных животных к классу млекопитающих — новый вид, так сказать. Вид, который мутанты bacteria sapiens создали для каких-то своих целей. Ты мне все еще не веришь?
Откинувшись назад, Эйзнер надел очки и вновь наклонился над фотографиями.
— Я не сказал, Сережа, что не верю тебе, но…но что это? Это…ребенок?
— Единственный снимок, который я успел сделать, — криво усмехнулся Сергей, — после этого ребенка увезли в неизвестном направлении, врачам не отдали. Так вот, я продолжаю. В ноябре восемьдесят восьмого в совхоз приехала работать молодая пара из Дербента — зоотехники. Жена, Оксана, была уже беременна, а через месяц родила нормальную девочку. Сразу пошли разговоры — почему, дескать, ребенок, зачатый в Дербенте, оказался нормальным, а женщины в совхозе рожают уродов? Неожиданно припомнили, что в конце восемьдесят шестого к экспериментальному корпусу нашей базы пристраивали крыло, и какому-то умнику взбрело в голову, что тогда из Чернобыля привезли радиоактивный цемент, и уродства у новорожденных вызывает радиация. В то время у меня с Рустэмом Гаджиевым еще были нормальные отношения, и он контролировал ситуацию в селе, иначе нас просто разгромили бы. Весной восемьдесят девятого молодежь начала уезжать из совхоза — куда угодно, лишь бы подальше, — а за ними тянется старшее поколение. За четыре месяца село практически обезлюдело — бросают дома, скот, вещи. Осталось несколько семей, в основном, старики.
Вздохнув, Игорь Петрович решил высказать все напрямую.
— Я ничем не смогу помочь тебе, Сережа, и вряд ли сам министр сможет. Этот Гаджиев обратился к правозащитникам, вокруг твоего совхоза скоро начнут сновать репортеры — у нас ведь теперь везде гласность. Такого понапишут, что в страшном сне не привидится, эта тема для них — манна небесная. Связываться с ними вряд ли кто захочет, и базу твою, скорей всего, закроют.
— Я ведь прошу только создать компетентную комиссию. Пойми, приезжали представители Красного Креста, задавали совершенно безграмотные вопросы, а потом в зарубежной газете появилась вот эта заметка, читай: «…в одном маленьком селе на территории Дагестана в СССР проводят опыты над людьми».
Эйзнер повертел вырезку в руках, потом отложил ее и тяжело вздохнул.
— На данный момент вряд ли какая бы то ни была комиссия решится спорить с международным Красным Крестом. Ты ведь не хуже меня знаешь, Сережа, что в узкой научной области компетентен только тот, кто непосредственно занимается конкретным вопросом. Для тебя сейчас верней всего было бы заручиться поддержкой Петра Эрнестовича, а не моей, он — ученый с именем, академик.
— У Петра своя точка зрения на этот вопрос, и я пока не хочу его вмешивать — он сейчас в таком состоянии, что даже поговаривает об уходе с поста директора института.
— Я знаю, — кивнул Эйзнер, — но пока и у нас в министерстве, и в Академии все надеются, что он передумает — такого талантливого руководителя трудно сразу заменить. Кстати, я слышал, Петру Эрнестовичу предложили прочитать курс лекций в Гарвардском университете?
— Это было еще до болезни Златы, потом все ушло на второй план.
— Долго она болела?
— Первые признаки мы заметили за месяц до смерти, но, возможно, болезнь началась раньше. Ту же самую картину я наблюдал у Сабины Гаджиевой. Похоже, что и Рустэм страдает аналогичным заболеванием, но у него, как и у некоторых других, процесс замер, не дойдя до летального исхода. В любом случае комиссия нужна, чтобы взять под контроль всех носителей bacteria sapiens — их здоровье и жизнь под угрозой.
Во взгляде Эйзнера, который тот бросил на Сергея, читалось явное сожаление.
— Поверь мне, Сережа, никто этим заниматься не будет, никакая комиссия. Мой совет тебе: не связывайся со всеми этими правозащитниками и с этим Гаджиевым, у которого, как ты говоришь, поехала крыша. До конца квартала спокойненько вывезите себе с базы все образцы и оборудование — часть разместите у себя в Питере, часть в Москве при каком-нибудь НИИ и продолжайте себе работать. Честно, Сережа, не смогу я ничего для тебя сделать! Мне легче добиться, чтобы вас дополнительно финансировали и выделили помещение, чем улаживать скандалы, раздутые правозащитниками и любителями гласности.
— Что ж, я все понял, спасибо и на этом, Гарик.
— Ну, что ты, Сережа, все, что могу. А чего не могу — не обессудь.
Разговор был окончен. Игорь Петрович хотел было еще расспросить бывшего однокурсника о личной жизни и семье, но вовремя спохватился — кто-то недавно упомянул, что дочь Муромцева погибла, а жена у него теперь не Наташа, с которой Сергей познакомил его двадцать лет назад во время встречи выпускников их факультета, а какая-то другая. Нет, лучше ничего не говорить и не спрашивать — еще ляпнешь по незнанию бестактность. И, поднявшись, Эйзнер с радостной улыбкой потряс приятелю руку.
Глава пятая
Из хроник Носителей Разума.Случайная Удача Возродившихся, помогла цивилизации Носителей Разума вернуть себе память и знания Живших до Катастрофы предков.
Нынешние поколения не испытывают голода — аккумулируя излучение греющей Планету Звезды, Носители Разума синтезируют необходимый для своего существования Белок. Мы больше не пытаемся спорить с Природой Планеты, ибо все в ней строго уравновешено — утратив способность изменять свой наследственный код, организм Носителя Разума приобрел стойкость к излучению девяносто второго элемента (урана, примеч. автора). Ныне нам известно, что Планета заселена мыслящими Белковыми Материками. Слившиеся Материки это те, кто еще до Катастрофы стали частью Носителей Разума, слившись с ними воедино (соотнося терминологию пришельцев с терминами Сергея Муромцева, Слившиеся Материки это носители bacteria sapiens, примеч. автора). Постигнув знание Живших до Катастрофы о наследственной памяти, мы изучаем историю прошлых поколений особо важных для нас Слившихся Материков.
Холодной осенней ночью двадцать девятого года мощный взрыв, прогремевший на берегу реки Буша, потряс стены домов на окраине Мценска. Молодая женщина с красивым, хоть и чуть тронутым оспой лицом спрыгнула с широкой русской печи и бросилась к колыбельке, где мирно посапывал носиком маленький светловолосый мальчик. Она крепко обняла ребенка и, встав на колени, уткнулась лицом в теплое одеяльце, которым он был укутан. Старуха со спутанными ото сна волосами тоже села и испуганно перекрестилась.
— Что это было, Дося? — кряхтя, она сползла на пол и поплелась к окну, бормоча: — Господи, да неужели опять стреляют? Не видать нам, видно, покоя!
Молодая продолжала прижимать к себе сына.
— Не знаю, мама, — дрожащим голосом ответила она, — я не выдержу, если опять что-то…
Однако выстрелов не было, невнятные отзвуки голосов вдали стихли, и над Бушей опять воцарилась тишина. Старуха напряженно и долго прислушивалась, вглядываясь в темноту за окном, потом с некоторым облегчением проговорила:
— Нет, ничего не видно — на станции, может, что-то взорвалось. Оставь ребенка, не буди, а то испугаешь. Ложись, дочка, хоть отоспись нынче. Бавтра у тебя выходной, на работу не нужно.
С этими словами она полезла обратно на печь и вскоре уже негромко похрапывала, пригревшись под толстым теплым одеялом. Наконец и дочь решилась отойти от колыбельки. Бабравшись на печь и прикорнув рядом с матерью, она закрыла глаза, но забыться ей удалось лишь под утро, и сон не принес успокоения — беспокойные образы в голове Доси переплетались с картинами прошлого, и дважды мать, пробуждаясь, сонно бормотала:
— Перевернись на другой бок, Досенька, перекрестись, а то опять плохое тебе снится…
… Когда в семье полковника Тихомирова родилась младшая дочь, родители дали ей редкое имя Феодосия. Дося, как звали девочку родные, была поздним ребенком — в год ее рождения старшая сестра как раз окончила гимназию и вышла замуж за молодого, но уже известного в Воронеже врача-окулиста, а братья-подростки поступили в кадетский корпус. Отец, Федор Андреевич Тихомиров, красавец и кумир полковых дам, со старшими своими отпрысками всегда был суров и взыскателен, но к малышке Досе испытывал особую нежность. Потому, возможно, что она единственная из всех детей унаследовала тонкие черты отцовского лица, и даже у незнакомых людей на улице светлели лица при виде очаровательной светловолосой девочки с огромными черными глазами.
Безмятежное детство Доси закончилось в девятьсот пятом году, когда ее отец и оба брата погибли во время Мукденского сражения. Мать, в одночасье поседевшая и почерневшая лицом от горя, продала дом в Воронеже и вместе с одиннадцатилетней дочкой уехала в Мценск к своим родителям. Дося поступила в местную гимназию, где много лет преподавал ее дед по матери Прокоп Тарасович Саенко.
Основной контингент здесь составляли купеческие дочки, большинство из которых с неприязнью встретили хорошенькую новую ученицу. Поэтому, наверное, особо близких подруг у нее никогда не было, и все свое свободное время девочка проводила с дедом. Высоко эрудированный и мудрый человек, он старался посвящать внучке как можно больше времени. Дочь же его, мать Доси, после пережитой трагедии полностью замкнулась в себе и почти забыла о девочке, пытаясь найти спасение от горя в вере и молитвах.
В памяти Доси сохранились сияние купола собора Святителя Николая, звон колоколов и особый запах, стоящий в храме во время пасхальной службы. Синеватый дымок тонкой струйкой понимается от кадильницы, лицо матери с ввалившимися глазами кажется высеченным из камня, взгляд, устремленный на архиерея, застыл, лишь губы слегка шевелятся. Голос архиерея высоко взлетает к куполу.
«Благослови, душе моя, Господа! Господи, Боже мой, возвеличился еси зело».
Дося пытается молиться и не смотреть по сторонам, но взгляд ее невольно скользит по лицам толпящихся вокруг дам и барышень, и то ли от духоты, то ли от усталости в голову лезут грешные мысли.
«Непонятно, зачем та барыня себе так высоко волосы взбила? На мопса стала похожа. Ей бы гладко причесаться и пробор сделать — совсем по-другому бы выглядела. А та уродина слева вообще непонятно на кого похожа — локонов себе сбоку напустила, а лицо худое, как у бабы-яги, и нос длинный. Жаль, что нельзя мне самой ее причесать, я бы ей косы вокруг головы уложила — лицо круглей бы стало, и нос не так скверно бы выпячивался».
Читать бесплатно другие книги:
