На руинах Тер-Микаэлян Галина

— Сядь, сядь, сынок, сейчас я положу тебе долмы — только сготовила. Вымой руки, чистое полотенце только что повесила — как чувствовала, что ты приедешь.

Сев за стол, Анвар огляделся — все в доме казалось прежним, но его не оставляло чувство гнетущей пустоты.

— Как отец, мама? Все здоровы? Когда придут? Я так соскучился!

— Ешь, сынок, ешь. Ты не забыл еще вкус долмы? Отвык, наверное, в Америке от нашей еды.

— Ни в какой Америке еда не сравнится с тем, что готовят твои руки, мама.

Он отодвинул пустую тарелку и оглянулся — за окном быстро темнело, Зара внесла и поставила на стол заварной чайник, щелкнула выключателем, и вспыхнувший свет упал на ее осунувшееся лицо.

— Пей чай сынок, мед клади. Варенья в этом году не сварила — сахару мало.

Неясная тревога овладела сердцем Анвара при виде избороздивших ее лицо глубоких морщин и странного затравленного взгляда.

— Когда все вернутся, мама?

Словно в ответ на его вопрос хлопнула дверь — Аслан, четвертый сын Рустэма Гаджиева, стоял на пороге.

— Папа!

— Анвар, сынок! — могучие руки Аслана дрожали, когда он обнимал сына.

— Папа, я увидел тебя, а теперь больше всего на свете хочу повидать Гюлю. Побегу к ней, хорошо? Братья все равно еще не пришли с работы.

— Сядь, — неожиданно сурово произнес Аслан, а Зара добавила:

— Не выходи из дома, сынок, никто не должен знать, что ты вернулся. Вечером я приведу сюда Гюлю, а рано утром отец отвезет тебя на грузовике в Тбилиси.

— Не понимаю, мама, — чувствуя, что ноги начали дрожать, он медленно опустился на стул. — Я приехал к вам, я вернулся к себе домой. Или я в чем-то провинился, что ты меня гонишь?

— Гоню тебя? — Зара медленно опустилась на стул рядом с мужем и оперла ладонью поседевшую голову. — Раньше Джурмут пересохнет, и синий олень встанет на горе, вещая смерть всему живому, чем язык мой повернется прогнать из дому моего сына. Но выслушай и тогда поймешь, почему я говорю такие слова. Когда беда пришла в наш дом, и погибла твоя жена, мы больше всего боялись, что тебя оставит рассудок. Ты уехал в Москву, а через месяц написал, что американцы приглашают твоего шефа работать в Америку, и он предложил тебе поехать с ним. Мы были рады — надеялись, что чужая земля и чужие люди помогут тебе забыть боль, и в душе твоей воцарится мир. Одна Гюля имела мужество писать тебе письма — такие, чтобы не нарушить твой покой и умолчать о пришедших на нашу землю бедах. У нас же с отцом не хватало сил брать в руки перо.

Анвар слушал, родители рассказывали, и когда один из них уставал, начинал говорить другой.

… Через три месяца после несчастья, свалившегося на Супойнат, жену Юсуфа, подошло время рожать Айгази, жене пастуха Курбана. В совхозной больнице роды принимали молодая врач и старая акушерка Асият. Когда Асият увидела ребенка, она начала хохотать — новорожденный мальчик не имел шеи, от этого голова и туловище его казались одним целым, напоминавшим яйцо, на самой верхушке которого зиял огромный глаз. Продолжая хохотать, Асият выбежала из больницы и начала танцевать, а люди смотрели на нее и ничего не могли понять, пока до них не дошло, что опять пришла беда, и разум старухи не выдержал.

Молодая врач тоже растерялась, но все же сообразила — позвала главного врача, медсестру и нянечку. Асият увели и сделали ей укол, позвонили в районный центр, сообщили Рустэму. Хотели забрать у Айгази ребенка, но несчастная мать вцепилась в него и так кричала, что махнули рукой — оставили его с ней до приезда врачей из районного центра. Пришлось сделать ей еще один укол, наконец она уснула, и Сергею Муромцеву удалось сфотографировать новорожденного. Ночью же, когда нянечка прилегла на диван в коридоре, Айгази очнулась, открыла окно, вылезла и убежала. Ее искали в лесу, но так и не смогли найти — решили сначала, что она бросилась в пропасть, но нигде у подножия плато тела обнаружить не смогли. Ребенка же мать Курбана унесла и куда-то спрятала.

Сергей и Халида были крайне встревожены тем, что случилось. Они пришли к Джейран, которая в то время ждала ребенка и начали уговаривать ее поехать в Ленинград, чтобы лечь на обследование. Однако молодая женщина была в истерике, она заперлась в доме и не хотела говорить, а потом ее муж Салихат вышел к ним и попросил уйти.

Вскоре поползли слухи — будто, когда строили базу, завезли в совхоз радиоактивный цемент из Чернобыля. Жители села собрались на главной площади, они были возбуждены, кричали и требовали, чтобы ученые разрушили базу и сбросили в пропасть то, что от нее останется. Сергей попробовал с ними поговорить.

«Мы провели исследования, — сказал он, — и не связываем возникновение уродств с радиацией. Дефекты возникают на генетическом уровне, они вызваны мутациями, причину которых мы пока не можем объяснить».

Толпа загудела, подалась вперед, и вдруг кто-то крикнул:

«Это все вы, ученые, над нами экспериментируете, потому вашу базу и засекретили».

И тут же пошло со всех сторон:

«Мы газеты читаем, знаем, что в застойное время КГБ творило».

«Пусть из ООН приезжают, пусть из-за границы специалисты проверят».

И кто-то крикнул:

«Уезжайте, не хотим, чтобы в нашем селе ваша база была!».

«Разрушим их базу!».

Тогда милиционер Назим испугался и два раза выстрелил в воздух, а Рустэм Гаджиев встал посреди дороги, ведущей к базе, и поднял руку.

«Подумайте над тем, что говорят ученые, — сказал он, — а сейчас с миром разойдитесь по домам».

Люди послушались и стали расходиться. Остались только самые упрямые, которые продолжали кричать.

«Мы уезжаем, не хотим здесь жить!».

«Подальше от ученых — там наши дети родятся нормальными и здоровыми».

Рядом с Рустэмом встала его жена Сабина и обратилась к Салихату:

«Салихат, сынок, никто не желает зла Джейран, ученые хотят ей только помочь, уговори ее пройти обследование».

Салихат, муж Джейран, резко повернулся и зашагал к своему дому. Ближе к вечеру Халида вновь пришла к Джейран, чтобы уговорить ее пройти обследование, но молодой женщины дома не было. Не было и ее мужа, а соседка сказала, что видела их часа два назад — они направлялись в сторону леса.

Как долго могла гулять в лесу молодая беременная женщина? К ночи поднялась тревога, и Рустэм велел начать поиски. Искали супругов до самого утра, а когда встало солнце, из леса вышел Салихат, держа наперевес ружье. Он остановился, ожидая, пока люди подойдут поближе, а когда встревоженные односельчане окружили его, бросил ружье наземь и сказал:

«Джейран не хотела, чтобы врачи ее обследовали, она не хотела слышать их приговор. У нее не было сил узнать судьбу нашего ребенка, и не было сил ждать. Ей не хотелось, чтобы ее и ребенка обследовали даже после смерти — она попросила меня выстрелить ей в сердце и закопать их обоих в лесу — так далеко, чтобы никто не нашел. Я выполнил ее просьбу. Я убийца, арестуйте меня».

Следователь долго допрашивал его, но он так и не назвал места, где похоронил жену. Через два месяца односельчане узнали, что Салихата признали невменяемым и поместили в сумасшедший дом. После этого люди начали уезжать из совхоза. Сначала уезжали молодые семьи, неженатые парни и незамужние девушки — ужас гнал их всех из родных домов. Старшие братья Анвара вместе с женами тоже покинули село — устроились работать в Дербенте.

Всего лишь за полгода совхоз опустел, к лету восемьдесят девятого лишь Гюля с Рамазаном и еще несколько молодых пар оставались в своих домах, не больше пятнадцати семей. На фермах не хватало рабочих рук, одну из двух совхозных школ закрыли — родители торопились увезти детей. В конце весны Сергей и Халида с младшими сыновьями уехали в Ленинград — там от тяжелой болезни умирала жена Петра Эрнестовича.

Вскоре после их отъезда Сабину, первую и любимую жену Рустэма, тоже поразила болезнь. Тбилисский профессор Гургенишвили, к которому повез ее Рустэм, сказал, что это старческое слабоумие. Он сделал все, что мог — прописал лекарства, от которых не было никакого толку, и позвонил в Москву, чтобы проконсультироваться с коллегами. Но все было напрасно, Сабина быстро угасала.

Когда смерть коснулась своим крылом ее чела, и с уст отлетел последний вздох, у изголовья усопшей находились вторая жена Рустэма Мариям, мать Аслана, и младшая жена Лейла. Зара стояла позади свекрови и видела окаменевшее от горя лицо Рустэма. Он даже не оглянулся, когда тихо стукнула дверь, и вошли только что приехавшие из Тбилиси Халида с Сергеем. Дочь встала рядом с отцом, взяла его за руку, но Рустэм даже не пошевелился.

«Папа, — тихо проговорила она, — я знаю, как тебе больно. Твоя боль — моя боль».

Сергей коснулся плеча тестя.

«Примите мои соболезнования, Рустэм. Сожалею, мы из Москвы звонили профессору Гургенишвили, сегодня говорили с ним лично. Он сказал, что врачи сделали все возможное, но процесс был необратим».

Гаджиев окинул его недобрым взглядом.

«Врачи! — презрительно проговорил он. — Врачи никогда не умели лечить, все их лекарства и диагнозы — пустой звук. Сабине было только семьдесят, ее мать и бабушка в эти годы могли бы посоревноваться в рассудительности с любым мудрецом. Откуда у Сабины могло возникнуть старческое слабоумие? Старческое слабоумие не убивает так быстро, чтобы понять это, не нужно быть ученым».

«Папа, — Халида прижала руки к груди, — три дня назад умерла жена Петра Эрнестовича, Сережиного брата. У нее были те же симптомы, и когда мы поговорили с Гургенишвили, у нас возникли подозрения. С нами прилетел патологоанатом, просим тебя разрешить произвести вскрытие».

Рустэм долго смотрел на дочь неподвижным взглядом, потом его губы разлепила кривая усмешка.

«Подозрения! — с горечью произнес он. — Какие подозрения?».

Халида посмотрела на мужа, и Сергей положил руку ей на плечо.

«Мы подозреваем связь между их гибелью, врожденными аномалиями детей и обитавшей прежде на плато бактерией, — мягко ответил он, — это единственное, что связывает всех погибших».

«Эта бактерия обитала здесь, и мы жили спокойно, — в глазах Рустэма мелькнул гнев, — что вы сделали с ней на своей базе, почему она стала губить людей? Правы те, кто говорят, что не зря вашу базу так засекретили!».

«Папа, нет, ты не понял!».

«Молчи, не лги мне! Твой муж — ладно, он сын лживого народа. Но ты, моя принцесса!».

И, подняв руку, Рустэм Гаджиев ударил по лицу свою любимую дочь. Халида отстранила мужа, сделавшего было гневное движение в сторону тестя.

«Нет, Сережа, погоди. Папа, ты неправ, но я понимаю — горе затемнило твой разум, — она взяла руку отца, ударившую ее, и поднесла к губам, — но сейчас важней всего другое — позволь сделать вскрытие».

Рустэм вырвал у нее свою руку, и лицо его стало белым, как снег, а глаза яростно сверкнули.

«Нет! — крикнул он. — Я больше не верю ученым и вскрытие делать не позволю! Больше того, сразу после похорон, я вылетаю в Москву. Обращусь к Горбачеву, обращусь в прессу, обращусь к зарубежным организациям — пусть пришлют своих представителей и выяснят, чем вы все это время занимались на своей базе! А вам советую — собирайтесь и уезжайте из совхоза. Люди злы на вас, и в случае чего у меня не будет возможности вас защитить — у меня только один милиционер».

На следующий день после похорон Сабины Рустэм действительно вылетел в Москву. Он добился того, что в совхоз приехали представители международного Красного креста, а вскоре в одной зарубежной газете появилась статья о том, что «в одном маленьком селе на территории Дагестана в СССР проводят опыты над людьми». Статью перевели на русский язык, и Рустэм велел повесить ее на газетном стенде рядом с правлением. После этого гнев людей достиг апогея. Дом Халиды ночью забросали камнями — разбили все стекла, напугали Рустэмчика и Юрку. С чьей-то легкой руки в памяти сельчан ожили старые слухи — о том, что беду на совхоз накликала Таня. Проклинали ее мать, отца и мужа, женщины начали коситься даже на Зару и ее дочь, кричали им с Гюлей в спину недобрые слова. Рустэм не вмешивался. Дважды еще в совхоз приезжали иностранные корреспонденты — фотографировали, беседовали с людьми.

Наконец Рустэм Гаджиев добился своего — летом восемьдесят девятого из Москвы поступило распоряжение о закрытии базы. Оборудование вывезли, ученые разъехались по домам. Перед отъездом Сергей и Халида зашли к Рустэму, хотели с ним поговорить, но он запретил своей жене Лейле, которая теперь жила с ним и вела его хозяйство, впускать их в дом…

Рассказ родителей потряс Анвара до глубины души.

— Неужели дедушка Рустэм так изменился? — спросил он. — Я помню его совсем другим.

— Кто знает, где правда, а где ложь, — со вздохом возразил Аслан. — В декабре Гюля в Дербент к братьям ездила, узнала, что две женщины из нашего села через год решились-таки, родили — дети нормальные. Мадина, невестка твоя, сказала Гюле, что тоже ребенка ждет. Возможно, отец и прав был, когда ученых выгнал. Но только те наши люди, кто уехал, в совхоз уже не вернутся, да и от совхоза ничего не осталось — прошлой весной весь совхозный скот забили, только личный остался.

— Но мы никогда не думали, что ты или Таня в чем-то виноваты, — поспешно добавила Зара.

— Мама, я хочу увидеть Гюлю и Шабну, — устало сказал Анвар, — я привез для них подарки.

Аслан нахмурился.

— Рамазан нервный стал, все время кричит и попрекает Гюлю — за дело и без дела. Если он узнает, что она с тобой виделась и приводила дочку, может устроить скандал, или даже ударит. Отдохни пока, сынок, я схожу в гараж — пригоню к дому машину, чтобы с самого утра мы могли уехать. А мама сходит в дом твоей сестры и попросит Гюлю прийти. Только не нужно, чтобы Шабна с ней приходила — она еще мала и не умеет держать язык за зубами.

Взяв сына за руку, Зара отвела его в комнату, где когда-то он и Таня провели свою последнюю ночь.

— Все вещи ваши уложила в шкаф. Ты посмотри сам, я ничего не трогала — так все и лежит.

У Анвара защемило сердце, когда он увидел аккуратно разложенную по полкам одежду — его и Танину, все, что он оставил, в полубезумном состоянии покидая родной дом. Из-под стопки белья выскользнула и упала на пол папка. Анвар поспешно поднял ее, развязал аккуратно завязанные бантиком тесемки, увидел листки, исписанные неровным торопливым почерком — рукопись книги. Ему стало не по себе — как он мог об этом забыть, неужели горе настолько лишило его рассудка?

«Я давно должен был вернуться домой, найти эту папку и отдать дяде Сереже».

Дверь распахнулась, в комнату вбежала Гюля и бросилась ему на грудь.

— Анвар, брат!

Зашуршали колеса за окном — Аслан пригнал из гаража машину. Зара зашторила окна, в большой столовой вспыхнул свет. За окном завывал холодный январский ветер, потрескивали дрова в камине. От тарелки с лепешками, стоящей на круглом дубовом столе, поднимался ароматный пар, пряный запах сациви щекотал ноздри, искрилось рубиновыми бликами домашнее вино.

— За тебя, сын, за твои успехи в науке.

— За тебя, брат, — Гюля тихо всхлипнула, — чтобы счастье вновь согрело своим теплом твою жизнь.

Анвар со стуком поставил на стол бокал, и вино едва не плеснуло через край.

— Ты права, сестра. Я хотел сообщить вам, что собираюсь жениться.

С минуту все молчали, потом Аслан, откашлявшись, ответил:

— Что ж, ты прав — твоя жена умерла больше двух лет назад, а мужчина не должен жить один.

И тут же разом заговорили женщины.

— Кто она? — спросила мать.

— Она хорошая? — Гюля тревожно смотрела на брата.

Он улыбнулся.

— Очень хорошая. Ее зовут Карена Китт, она американка. Прекрасная, образованная женщина, психоаналитик — очень престижная в Штатах профессия. И еще: сейчас для меня пришло время выбирать — вернуться в Союз или навсегда остаться в Америке. Я выбрал Америку. Лет через пять, когда встану на ноги, попробую вас тоже туда перетащить.

Побагровевший от выпитого вина Аслан усмехнулся и приосанился.

— Ты, сын, решил, наверное, что мы здесь спим и видим эту твою Америку. Лет через пять мы сами туда приедем и купим всю Америку с потрохами. Понял сын? С потрохами! Жена, сходи к отцу, возьми ключ и принеси сюда нашу шкатулку!

— Аслан! — Зара испуганно прижала к груди руки, но глава семьи лишь отмахнулся.

— Молчи, женщина! — стукнув по столу кулаком, сурово проговорил он. — Делай то, что тебе велят. Пусть знает! Пускай они хоть все разом убегут, куда хотят — в Дербент, в Москву, в Америку, — мы проживем.

Накинув теплую шаль, Зара послушно вышла из дома, и пока она ходила, Аслан непрестанно пил, подливая себе и сыну искрящегося вина. Анвар лишь иногда, чтобы не обидеть отца, делал глоток, поднося к губам полный бокал. Когда Зара вернулась, ее муж взял принесенную ею шкатулку, открыл и вывалил на стол кипу американских долларов. Замелькали зеленые купюры с портретом президента Франклина, Анвар невольно подался назад.

— Папа, откуда это?

— Оттуда! Ты там, в Америке, считаешь свои атомы, а мы здесь делаем деньги.

— Как?

— А ты догадайся своим ученым умом, попробуй! Вы все сбежали, решили, что мы здесь с голоду вымрем? Не вымерли, в сто раз лучше жить стали! Знаешь, сколько стоит вода из наших источников? За нее и французы, и американцы большие деньги дают.

— Папа, причем тут вода? Объясни, я ничего не понял.

— Ну, я… — Аслан встретил укоризненный взгляд Зары и запнулся, — я просто хотел тебе показать, что жалеть нас не надо.

— Ты показал. Теперь объясни, откуда у тебя американские доллары.

— Ну это… это, как теперь говорят, коммерческая тайна. Жена, убери деньги и унеси шкатулку.

— О какой воде ты говорил, папа? Кто дает за нее деньги?

Аслан в сердцах стукнул кулаком по столу, отчего звякнула посуда, а бокал Анвара перевернулся, и вино растеклось по скатерти красным, как кровь, пятном.

— Все, забудем об этом, тебе что, поговорить больше не о чем? Думай о своих делах, сын. Иди, отдохни — рано утром тебе уезжать.

Неожиданно подняла голову Гюля.

— Нет! — закричала она. — Все эти проклятые деньги! Пусть они и ослепили вас, но мой брат не уедет так — унося в своем сердце обиду и тревогу! Пусть лучше он все знает, и если вы не расскажете ему, то расскажу я!

Анвар перевел взгляд с пылающего гневом лица сестры на родителей. Аслан смущенно потупился, Зара закрыла лицо передником.

— Расскажи, сестра, я должен знать, что случилось.

— В прошлом… или нет, уже позапрошлом, восемьдесят девятом, году сюда приехал Женя Муромцев, племянник дяди Сережи. Он приехал уже после того, как закрыли экспериментальную базу, и ученые разъехались — в сентябре или октябре, не помню точно. Женя хотел поговорить с дедушкой Рустэмом, но тот его не принял — решил, что он приехал от дяди Сережи и тети Халиды. Тогда Женя пришел ко мне домой и объяснил нам с Рамазаном, в чем дело. Один бизнесмен сказал ему, что иностранцы очень ценят нашу минеральную воду и готовы за нее хорошо заплатить. Что в этом плохого? Ведь вода все равно уходит в землю, а если соберем ее в специальные резервуары, а потом отправим на завод к этому бизнесмену, он заплатит нам хорошие деньги. Только нельзя будет об этом никому рассказывать, потому что иначе появятся конкуренты и отнимут у нас такую редкую возможность заработать. Мы поговорили с папой, а потом все вместе отправились к дедушке Рустэму, он согласился.

— У него выхода не было, — подтвердила Зара, — всего за год в совхозе человек сорок пять осталось, молодежь почти вся уехала.

— Мы с Рамазаном тоже собирались уезжать, — виновато призналась Гюля, — уже даже насчет работы в Дербенте договорились. А что делать — нам нужно было думать о дочери. В городе хоть в магазинах и пусто, но у спекулянтов все можно достать. Но как можно стало заработать хорошие деньги, Рамазан решил остаться — Женя-то сказал, что бизнесмен будет платить долларами. И дедушка Рустэм разрешил нам образовать кооператив, сказал:

«Пусть все, кто хочет, работают в кооперативе, собирать воду не трудно. Только вот сохранить заработанные деньги труднее. Преступных людей на свете много, узнают, что у людей есть деньги — слетятся, как бабочки на огонь, и кто вас тогда защитит? Мужчин в селе почти не осталось, даже милиционер уехал. Лучше поэтому о своей работе никому не рассказывайте и даже родным не пишите, потому что языки у людей длинные. Деньги же храните в сейфе, в правлении, потому что в своем доме каждый может спрятать, а потом забыть, куда спрятал, и решит, что его обокрали. И тогда начнется вражда между соседями — все будут друг друга подозревать. Сам я к кооперативу иметь отношения не хочу, мне моей пенсии хватает, но вы должны будете часть денег менять на рубли и отдавать мне на оплату электричества, телефона, покупку газовых баллонов и другие нужды. В доме у каждого еще скот остался, корма надо покупать, иначе нам не выжить».

— Аслана, отца твоего, председателем кооператива выбрали, — с гордостью вставила Зара.

— А я веду бухгалтерию, — добавила Гюля, — даже на двухмесячные курсы в Тбилиси ездила, папа договорился. Сначала деньги за воду платили небольшие, но за последние полгода мы денег столько заработали, сколько в жизни не видели. Теперь у всех одна мечта — заработать побольше долларов, потому что на рубли уже ничего купить нельзя. Народу в совхозе осталось немного, но все, кроме дедушки Рустэма и бабушки Лейлы, работают в кооперативе, даже Шабна собирает с нами воду. У каждого есть доллары — очень много долларов. Все молчат, потому что не хотят привлечь в село грабителей, и никто уже не хочет, чтобы люди возвращались в совхоз, потому что тогда придется с ними делиться деньгами и работой. Если же к кому-то приезжают друзья или родные, то все вокруг начинают волноваться, и хозяева стараются побыстрее выпроводить гостей — как тебя наши папа с мамой.

Она с вызовом посмотрела на отца, и лицо четвертого сына Рустэма Гаджиева вновь покраснело, но теперь это была краска стыда.

— Молчи, девчонка, — резко произнес он, дрожащими руками плеснул еще вина в свой бокал и залпом его опорожнил, — не тебе судить родителей! Прежде мы с утра до ночи вертелись — земля, фермы, стройки, ремонтные мастерские. Работали — выспаться времени не было, а что нам это давало? На две недели в отпуск съездить, стиральную машину купить, телевизор посмотреть? И то, если электричество не отключат.

— А сейчас что, вы лучше живете? — устало спросил Анвар.

— Нет, но у нас есть доллары! Как накопим, весь мир купим! Америка твоя сама просить будет, чтобы мы туда приехали!

— Не пей больше, Аслан, — взмолилась Зара, — тебе завтра с утра Анвара в Тбилиси везти.

— Не учи меня, женщина! Хочу и пью!

— Пусть пьет, раз начал, я сама завтра отвезу брата, — вставая, тихо сказала матери Гюля.

— Прекратим этот разговор, папа, — тоже поднявшись, проговорил Анвар, которому невыносимо было видеть пьяного отца и смущение матери, — живите все так, как считаете лучше для себя. Завтра на рассвете я схожу на кладбище и уеду. Не тревожьтесь — никто от меня не услышит ни единого слова о ваших деньгах. Спокойной ночи.

Он вышел вслед за сестрой, а вдогонку ему неслись выкрики захмелевшего Аслана:

— Гордились — социализм строим! В партию я вступал — два года ждал очереди. А к чему пришли? Свобода! Но я не жалею, слава аллаху! С голоду не умираем! Заграницу поедем, Америка еще нас узнает!

Потом раздался испуганный возглас Зары, а вслед за ним послышался звон бьющегося хрусталя — это четвертый сын Рустэма Гаджиева в порыве возмущения взмахнул рукой и смел со стола всю посуду.

На кладбище приехали задолго до рассвета. Гюля оставила фары машины включенными, чтобы при их свете найти дорогу — могил теперь стало намного больше, и пришлось покружить прежде, чем они добрались до надгробия с портретом Тани. Сняв шапку, Анвар долго всматривался в фотографию жены — словно в тусклом мерцании фар хотел разглядеть нечто новое в чертах ее лица.

— Пора, Анвар, — Гюля тихо дотронулась до его плеча, — не успеешь к утреннему самолету.

— Прощай, Таня, — беззвучно прошептал он, — прощай единственная моя любовь.

Возвращаться в родительский дом они не стали — прямо с кладбища Гюля повезла брата в тбилисский аэропорт, уже целуя его перед посадкой, спохватилась.

— Чуть не забыла — передай тете Халиде письмо. Я знаю, что она очень волнуется о дедушке Рустэме, написала ей, что все в порядке.

Ленинград встретил его метелью. Пожилой таксист ворчал, ругая погоду, и явно намеревался поговорить, но Анвар, сделав вид, что дремлет, откинулся на спинку сидения и закрыл глаза. Он и вправду заснул — очнулся лишь, когда машина мягко притормозила возле дома на Литовском проспекте.

Муромцевы были дома. Халида открыла дверь и с секунду смотрела на племянника широко открытыми глазами, а потом бросилась его обнимать.

— Анвар! Почему ты не предупредил? Тимур звонил, сказал, что ты только вчера улетел в Тбилиси, мы думали, что ты сейчас у родителей. Как в совхозе?

— Все здоровы, — он отвел глаза, — пришлось уехать пораньше.

Больше Халида спрашивать не стала. Сергей крепко прижал его к груди, Рустэмчик и Юрка застенчиво жались к стене, с интересом разглядывая гостя, Петр Эрнестович, сильно постаревший, долго тряс ему руку.

— Ну-с, молодой человек, сейчас доложите нам, как там в Америке.

— Да уж, готовься, дорогой, — пошутил Сергей, — сейчас навалимся с расспросами.

Халида суетилась с угощением, из кухни уже тянуло вкусным запахом печеного. Забежав на минутку в столовую, где усадили гостя, она весело упрекнула мужа:

— Сережа, пусть он сначала отдохнет и поест, завтра будете его пытать. Ох, какая метель за окном, давно такой пурги не было.

…Три года назад за окном тоже мела метель — тогда, когда они с Таней после свадьбы приехали навестить старших Муромцевых. Злата Евгеньевна постелила им в бывшей спальне Таниных родителей, и они всю ночь напролет не сомкнули глаз. Занимались любовью, потом говорили, потом вновь начинали целовать друг друга. Она начинала — читала мысли и желания мужа еще до того, как он успевал поднять руку. Спрашивала: я доказала тебе, что вижу тебя насквозь, не боишься? Не хочешь сбежать? Ответ ей был не нужен, она его и так знала — Анвар не боялся. Но он отвечал, потому что люди должны говорить, а не общаться мыслями — на то они и люди. Шутил: какой смысл мне бежать, если это самое лучшее угадывание мыслей в моей жизни…

Теперь Тани не было на свете, и Анвар вдруг вспомнил, что у них в селе некоторые старики верили в существование призраков, а молодые над ними посмеивались. Мелькнула мысль — может быть, старики были не так уж неправы? Он чувствовал себя вконец измотанным — две ночи в самолетах, разговор с родителями, вьюга, — но, тем не менее, мягко улыбнулся Халиде и покачал головой.

— Завтра не получится, тетя Халида, хочу сегодня же уехать в Москву — ночным поездом.

Все тут же поскучнели. Сергей в недоумении развел руками.

— К чему такая спешка? Побыл бы несколько дней, в воскресенье Тимур с девочками приедут.

— Я решил, что так будет лучше — если удастся достать билет, то завтра или послезавтра улечу в Нью-Йорк.

Странная горечь, прозвучавшая в его голосе, заставила хозяев прекратить расспросы и уговоры. Они переглянулись, и Халида ласково сказала:

— Конечно, делай, как нужно. Надеюсь, к ребятам ты в Москве заскочишь? А то ведь девочки тебя так и не повидали.

— Конечно, тетя Халида, обязательно к ним зайду. А сейчас я хочу отдать вам вот это, — он достал из сумки папку и протянул ее Сергею. — Тут рукопись книги вашей сестры.

На миг воцарилась такая тишина, что слышно было, как тикают старинные ходики на стене.

— Рукопись…Ады? Откуда? — от волнения Сергею не сразу удалось развязать тесемки. — Петя, да ты возьми, посмотри — это она!

— Не может быть! — руки Петра Эрнестовича задрожали. — Сколько же мы искали ее!

— Здесь подлинник на русском языке и четыре копии — Таня перепечатала. Немецкий вариант в переводе Ады Эрнестовны, который она готовила к изданию. Одну русскую копию я заберу себе, если вы не возражаете. А в этой тетрадке записки Тани она дописала это в ту ночь… В ту последнюю ночь, когда она была жива. Прочтите, это очень важно, Петр Эрнестович подтвердит.

— Подтвержу…что?

— Подтвердите, что это правда — вы ведь знали о ее необыкновенных способностях. Это касается разумных бактерий.

— Bacteria sapiens, — опустившись на стул, тихо проговорила Халида.

— Я не биолог, мне многое неясно. Таня хотела, чтобы именно вы изучили ее записи. А, вот еще тете Халиде записка от Гюли, чуть не забыл.

— Мама, пирог горит! — крикнул из кухни Рустэмчик.

Уложив в этот вечер детей пораньше, Халида присоединилась к изучавшим рукопись мужу и зятю. Они бы просидели всю ночь, но в одиннадцать Сергей спохватился — отобрал у брата бумаги, накапал ему капель.

— Петя, спать, остальное отложи на завтра.

Академик Муромцев покорно кивнул.

— Хорошо, Сережка, иду. Видишь, какой я послушный, но вы оба тоже давайте на боковую — завтра на работу.

Они мирно разошлись по своим комнатам, Халида, прислушавшись к шорохам и скрипу, доносившимся из комнаты деверя, уверенно констатировала:

— Сейчас лампу зажжет, в постели читать будет.

Сергей махнул рукой.

— Ладно, мы тоже не лыком шиты.

Около трех часов ночи, отложив копию рукописи и тетрадь Тани, Халида печально сказала мужу:

— В сущности, записки Тани только подтвердили нашу с тобой последнюю гипотезу: после Чернобыльской катастрофы bacteria sapiens, оказавшиеся в зоне бедствия, погибли, и их гибель уничтожила практически всю популяцию, поэтому наши анализы и не могли обнаружить их присутствия. Однако отдельные экземпляры выжили и дали жизнь новым поколениям, а эти новые агрессивны и опасны. Ты спишь, Сережа?

— Нет, — Сергей открыл глаза и устало посмотрел на жену, — я думаю о том, что будь Таня жива, мы могли бы точно узнать, как эволюционировали bacteria sapiens к настоящему моменту. Если бы я знал о ее телепатических способностях, если бы Петя и Злата вовремя сообщили мне… Почему они скрывали?

— Но ведь Петр Эрнестович объяснил: такая способность постоянно проявлялась в роду твоей матери, они не связывали это с bacteria sapiens. Если бы Таня успела передать вам рукопись Ады Эрнестовны и свои записки, мы поняли бы все намного раньше, только и всего. Сережа, успокойся…

— Успокоиться? Моя девочка, теперь, когда мы познакомились с записками Ады и Тани, я знаю точно: все мы, животные и люди, до Чернобыля носившие в себе bacteria sapiens, инфицированы этими бактериями-мутантами. Они в любой момент могут вызвать в наших тканях мутации, не совместимые с жизнью, как в случае Сабины и Златы Евгеньевны. Это бомба, которая может в любой момент разорваться, помнишь, как выглядел мозг Златы при вскрытии? Половина его превращена была в губку — как показал анализ, такую картину вызвала мутация гена, кодирующего прионовый белок. Твой отец тысячу раз был прав — bacteria sapiens долгие годы мирно сосуществовали с людьми, пока мои работы не привлекли к ним внимание. Эта идиотская идея наших авантюристов от науки — вывезти массы грунта с bacteria sapiens в район Припяти… Я должен был костьми лечь, но не допустить этого, моя вина!

Стараясь успокоить мужа, Халида погладила его по плечу.

— Подожди, Сережа, неизвестно, действительно ли виной болезни Златы и Сабины бактерии-мутанты. Отец не дал нам исследовать мозг Сабины, а в случае Златы основными механизмами можно считать протеолиз и ошибки трансляции, которые привели к возникновению белков, сходных с прионами. Мы с тобой уже выяснили, что этому заболеванию возможно противостоять — удаление кодирующего гена делает организм животного устойчивым к воздействию мутагена, у нас почти готова сыворотка…

— Готова! — горько усмехнулся Сергей. — Знаешь, сколько еще придется работать, пока она будет готова! К тому же, в случае уродств у новорожденных механизм мутаций другой. Помнишь, как мы впервые обсуждали гипотезу о мутировавших потомках bacteria sapiens? Ты сказала: «Все выглядит так, словно бактерии-мутанты для каких-то своих целей вызывают у зародышей несовместимые с жизнью мутации, но при этом, вопреки естественному отбору, сохраняют их жизнеспособность». Теперь из записок Тани стало понятно — они готовят для себя источники питательного белка. Мне страшно подумать…

— Ты так и не дал мне договорить, — Халида порылась в кармане халата и вытащила письмо Гюльнары, — а, вот она — записка от Гюли. Пишет об отце, а вот тут — да, вот: «…тетя Зейнаб из Дербента написала, что перед Новым годом ее невестка Меся родила девочку, а у ее подруги Сураи родился сын, и все у них хорошо. Наша Мадина написала, что беременна — уже третий месяц…» Понимаешь, Сережа, что это может значить?

— Нет, — угрюмо ответил он.

— Мутировавшие формы bacteria sapiens погибли, мы свободны! Мы все — ты, я, Женя, Тимур, девочки.

— Халида, родная, не обольщай себя надеждой.

— Нет, Сережа, я уверена, что это так! В прошлый раз мне моя деловая Лиза знаешь, что заявила? Говорит: «Толик окончит институт, а я как раз окончу первый курс, и мы сразу поженимся — ждать нет смысла. Первого ребенка заведем сразу — как вы с папой». У меня прямо сердце оборвалось — что мне было ей сказать, как было объяснить, что нельзя? А теперь мы свободны! Свободны!

На глазах у Халиды выступили слезы. Сергей обнял взволнованную жену, погладил ее по голове.

— Успокойся, девочка, будем надеяться, что ты права. Все, не плачь, когда дети приезжают?

— В воскресенье утром, у них уже билет на субботу. Да, Сережа, я хотела спросить — ничего, если я девочкам постелю в столовой, а Тимура в комнате Жени положу, Женя не рассердится?

— Конечно, нет, чего ему сердиться? Он ведь по нескольку дней иногда пропадает у своей, как Петя выражается, дамы сердца. Ладно, девочка, пора ложиться.

Под утро Халиде приснился странный сон. Блестящий серебряный глаз поблескивал в тумане, в мозгу звучал голос и не голос — мысль:

«Только вам двоим под силу их остановить, только я могу вам помочь».

Испуганная, она проснулась, пытаясь удержать ускользавшее из памяти сновидение. Посмотрела на часы, тихо, чтобы не потревожить мужа, выскользнула из-под одеяла и отправилась на кухню готовить завтрак. Сергей не пошевелился, хотя в последнее время спал достаточно чутко. Впервые за много лет ему снилась погибшая дочь. Прижимая к груди руки, Таня пристально смотрела на него и говорила:

«Опасность, папа, опасность! Разорви континуум, разорви!».

Глава одиннадцатая

Из хроник Носителей Разума.

Согласно показаниям системы прогнозирования, источниками локального возмущения вероятности являются те Разумные Материки, что слились с Носителями Разума еще до Катастрофы. Они составляют ничтожно малую долю общего числа функционирующих на Планете Разумных Материков, но они — часть Носителей Разума и предназначены служить нашим задачам.

Строго следуя своей природе, Слившиеся с Носителями Материки совместно друг с другом создадут жесткие цепочки совокупностей событий. Функционируя или прекращая свое существование в цепи событий, они станут вехами, прокладывающими путь к установлению власти Разума на Планете.

Дианка и Лиза, предупрежденные матерью о приезде Анвара, напекли сладостей, но он с трудом заставил себя съесть кусок пирога.

— Девчонки, умираю — спать.

— Девчонки, только без никаких, — предупредил Тимур, — на моей кровати ему стелите, а я рядом на диване лягу — мы с ним ночью болтать будем.

— У тебя завтра с утра экзамен, — рассудительно заметила Лиза.

— Я могу и позже подойти, это вы, зеленые, к девяти спешите свои «неуды» получить.

— Почему это «неуды»? — вспыхнула Дианка. — У меня, если завтра химию на «отлично» сдам, повышенная стипендия будет.

— Ну и ладно, иди, зубри дальше свою химию.

— А у тебя когда последний экзамен? — спросил Анвар у Лизы.

— Послезавтра, а завтра последняя консультация.

— Ну и идите все, занимайтесь, а я спать лягу.

Страницы: «« « 4567891011 » ... »»