Мифы и правда о женщинах Первушина Елена

Но велики ли были их шансы на счастье?..

Вместо свадьбы

Накануне свадьбы Левин думает: «Свобода? Зачем свобода? Счастие только в том, чтобы любить и желать, думать ее желаниями, ее мыслями, то есть никакой свободы, – вот это счастье!»{ Толстой Л. Н. Анна Каренина. М.: Художественная литература, 1976. С.432.} Но далеко не все женихи были так безрассудно опрометчивы.

Герой ненаписанной повести Пушкина рассуждает следующим образом: «Жениться! Легко сказать – большая часть людей видят в женитьбе шали, взятые в долг, новую карету и розовый шлафрок. Другие – приданое и степенную жизнь. Третьи женятся так, потому что все женятся, потому что им 30 лет <…> Я женюсь, т. е. я жертвую независимостью, моей беспечной прихотливой независимостью, моими роскошными привычками, странствиями без цели, уединением, непостоянством. Я готов удвоить жизнь и без того неполную. Я никогда не хлопотал о счастии, я мог обойтись без него. Теперь мне нужно на двоих, а где мне взять его?»{ Пушкин А. С. Собрание сочинений в 10 тт. Т. 6. М.: Издательство Академии Наук, 1962. С. 582.}

Однако для молодой девушки будущее было еще более неопределенным и пугающим. Мужчина мог хотя бы рассчитывать на свой ум, опыт, образование, покровительство закона, но девушке приходилось полагаться лишь на добрую волю будущего мужа. Казалось бы, именно эта разница в положении, возрасте и образовании должна была привести пару к семейной гармонии. Муж «естественным образом» становился опекуном, наставником и руководителем молоденькой и неопытной жены, а она с радостью покорялась его власти, видя в нем нового отца. Но писатели XIX в. хорошо понимали, что неравенство – не лучшая основа для счастья. Доказательство этому – повесть Николая Павлова «Миллион», впервые опубликованная в 1839 г.

Повесть начинается довольно традиционно для XIX века. Мы знакомимся с главными героями: тридцатилетним господином Г… – скучающим и разочарованным в жизни холостяком – и влюбленной в него юной княжной Софьей. Софья красива, умна, происходит из знатного рода, но бедна; а господин Г… богат. Весь свет ожидает, что он предложит ей руку и сердце. Однако когда дело доходит до решительных объяснений, начинается нечто неожиданное. Сначала Г… признается княжне в любви: «Передо мной счастье, во мне полное убеждение, я вижу целую жизнь с вами, ничего не могу придумать лучше, уладить вернее». Есть только одно «но» – он хочет быть уверен, что его избранница искренне любит его. И придумывает способ проверить ее искренность.

«Вы не свободны, вы не можете дать мне ответа, как я его понимаю, – говорит он девушке. – Вы не виноваты, что на моей стороне целый свет, положение ваших дел, ваши родные, ваш собственный рассудок, все надежды, какие вам внушали, все обольщения, какими вас портили, виноват я, что у меня столько совершенств. Но если вы пойдете из того только, что надо пойти, то не забудьте, богатство, которое дает мне такую ужасную цену, это богатство, оно все-таки будет мое. Не ошибайтесь. Люди менее расчетливы, чем воображают… Деньги важны не потому, что на них купишь, а потому, что можешь купить. Этого удовольствия вы не узнаете, вы не будете иметь понятия об этой дьявольской гордости. С моим характером я сделаю себе великое наслаждение из вашей зависимости. Я стану необходимым посредником между жизнию и вами. Каждая вещь, чтоб дойти до вас, пройдет через меня. Мужчина берет силой, женщина берет лаской. Нарядное платье, роскошная комната, безделки вашего туалета – это буду я, везде я, не будет места для ваших глаз, угла для вашей мысли; все, что бросится потом под ноги, им кинется за окно, за все вы заплатите мне нежным взглядом, ангельской улыбкой… нельзя уже будет избавиться от моего богатства, до гроба надо будет наслаждаться им»{ Павлов Н. Ф. Сочинения. М.: Советская Россия, 1985. С. 87.}.

И тогда он предлагает княжне выбор, какого еще ни один жених на предлагал своей невесте. Если она любит его, то должна раз и навсегда отказаться от своей независимости ради счастья семейной жизни. Если же нет – он даст ей состояние, а значит, возможность распоряжаться своей судьбой и сохранить свое достоинство, возможность быть человеком, а не товаром.

«Я даю вам свободу, я разрываю эти гнусные цепи, которые давят вас и, может быть, поневоле привязывают ко мне… Не сердитесь, не плачьте, взгляните на меня смело, вникните в смысл моего поступка, поймите мое теплое чувство… Это не злой умысел, не насмешка, не искушение, мне хочется, чтоб вы имели возможность пройти свою жизнь с той же нравственной чистотой, с какою создала вас природа… Но мою святую цель, мое доброе намерение я предлагаю не даром и требую награды. Я устал от сомнений, истерзан лицемерием; я не знаю, что такое правда, дайте мне встретиться с нею в вашем присутствии, сжальтесь надо мной, дайте услышать истинный звук вашего сердца, непорочный крик человеческой души, любовь или ненависть, все равно… Я не приду в отчаянье, я потеряю вас и буду счастлив: при мне останется ваш светлый взгляд, ваше благородное слово, его отголосок отдастся на целую мою жизнь, он пересотворит меня, я все прощу свету, все отпущу людям, я умру покойней, я вспомню, что видел однажды чужое сердце и знал чужую мысль. Что останавливает вас взять должно? не думаете ли, что я расскажу об этом?.. Да, боже мой, не могу рассказать, хотя бы и захотел!.. Мне не поверят, назовут лжецом, запишут в дураки, запрут в сумасшедший дом!.. Не боитесь ли разорить меня?.. Ах, куском моего тела, кровью моих жил я готов заплатить за правду!.. вы мне скажете ее? <…>

Любите вы меня или нет? Миллион, княжна, возьмите миллион»{ Павлов Н. Ф. Сочинения. М.: Советская Россия, 1985. С. 88.}.

Как вы думаете, что выбрала княжна?..

Миллион и независимость{ Одна моя подруга, читавшая черновик этой главы, сказала: «Этот господин Г… так описывает прелести жизни с ним, что я, кажется, и за десятку бы от него отказалась». – Прим. авт.}.

А что если все дело в паранойе господина Г…, а в реальности дворянский брак в XIX в. был идиллией? Муж обеспечивал семью, жена воспитывала детей и присматривала за прислугой. По вечерам оба отправлялись «в свет»: в театр, на бал или на музыкальный вечер. Но давайте откроем еще одну повесть, опубликованную примерно спустя полвека – «Крейцерову сонату» Льва Толстого. Ее герой после нескольких лет брака зарезал свою жену. Кто виноват? Бетховен – так считает сам убийца. Насквозь порочный институт брака и развращенное общество – полагает Толстой. Но может быть, в повести мы найдем иной ответ?

Вместо любви

Господин Позднышев, главный герой «Крейцеровой сонаты», женится в тридцать с лишним лет на восемнадцатилетней девушке. Женится по любви.

«В один вечер, после того как мы ездили в лодке и ночью, при лунном свете ворочались домой и я сидел рядом с ней и любовался ее стройной фигурой, обтянутой джерси, и ее локонами, я вдруг решил, что это она. Мне показалось в тот вечер, что она понимает все, все что я чувствую и думаю, а что чувствую я и думаю самые возвышенные вещи. В сущности же было только то, что джерси было ей особенно к лицу, также и локоны, и что после проведенного в близости с нею дня захотелось еще большей близости»{ Здесь и далее цит. по: Толстой Л. Н. Собрание сочинений. Т. 10. М., 1958.}.

Однако иллюзия «родства душ» развеивается довольно быстро – еще в период помолвки.

«Говорить бывало, когда мы останемся одни, ужасно трудно. Какая-то это была сизифова работа. Только выдумаешь, что сказать, скажешь, опять надо молчать, придумывать. Говорить не о чем было».

Казалось бы, в этом и причина всех бед. Но ведь самые прочные браки, самые надежные дружбы тоже нередко начинаются со смущенного молчания. Зато дай людям срок, дай им возможность узнать друг друга, накопить совместный опыт – разговорятся так, что не остановить. Но в семье Позднышевых этого не происходит. Почему?

Свадьба сыграна, молодые уезжают в путешествие. Господин Позднышев испытывает к своей жене страстное вожделение и одновременно сильное чувство вины, т. к. не будучи девственником до свадьбы, он теперь с ужасом осознает, что желает свою чистую и непорочную избранницу точно так же, как желал проституток.

«Кажется, на третий или на четвертый день я застал жену скучною, стал спрашивать, о чем, стал обнимать ее, что по-моему было все, чего она могла желать, а она отвела руку мою и заплакала. О чем? Она не умела сказать. Но ей было грустно, тяжело. Вероятно, ее измученные нервы подсказали ей истину о гадости наших сношений, но она не умела сказать. Я стал допрашивать, она что-то сказала, что ей грустно без матери. Мне показалось, что это неправда. Я стал уговаривать ее, промолчав о матери. Я не понял, что ей просто было тяжело, а мать была только отговорка. Но она тотчас обиделась за то, что я умолчал о матери, как будто не поверив ей. Она сказала мне, что видит, что я не люблю ее. Я упрекнул ее в капризе и вдруг лицо ее совсем изменилось, вместо грусти выразилось раздражение. И она самыми ядовитыми словами начала упрекать меня в эгоизме и жестокости…»

На самом деле не так уж важно, отчего плакала юная госпожа Позднышева. Может быть, она действительно скучала по матери, может, была шокирована интимной стороной семейной жизни, а может, у нее просто болела голова от перемены погоды. На мой взгляд, гораздо важнее другое. Господин Позднышев с момента свадьбы начал воспринимать жену как часть себя. Ее плохое настроение, по его мнению, могло быть связано только с ним. Слезы жены напугали его, они были угрозой его самооценке, словно подтверждая все те мысленные обвинения, которыми он с самого начала терзал себя; и чтобы успокоить свою совесть, он должен был любой ценой добиться от жены улыбки, независимо от того, какова истинная причина ее печали. Одновременно героиня, чувствуя недовольство своего мужа, с ужасом понимает, что она «плохая жена», которая своим «скучным» выражением лица причиняет боль мужу, и тут же бросается себя защищать.

Конечно, дело кончается скандалом. Иначе и быть не могло. Когда в игру вступает страх, люди готовы пойти практически на все, лишь бы устранить пусть даже иллюзорную угрозу самооценке. Но причина размолвки, на мой взгляд, не в сексуальных проблемах новобрачных, а в пресловутой «теории половинок», в их подсознательной уверенности, что они отныне одно целое, а значит, и их эмоции должны быть общими так же, как и постель, и прежде чем почувствовать что-то, каждый из них должен оглянуться и подумать, как это чувство отразится на супруге.

Рождаются дети. Пять детей за восемь лет брака. Но их появление не приносит в семью мира. В XIX веке женщина, рожая ребенка, не знала, доведется ли ей увидеть его взрослым. Беспокойство за здоровье детей составляло основную заботу в жизни. Позднышеву же эти материнские тревоги кажутся искусственными, нарочитыми. (Eще бы! Беспокоятся-то не о нем!)

«Ведь если бы она была совсем животное, – рассуждает Позднышев, – она так бы не мучалась; если же бы она была совсем человек, то у ней была бы вера в бога, и она бы говорила и думала, как говорят верующие бабы: “Бог дал, бог и взял, от бога не уйдешь”».

И все же от детей есть определенная польза: пока жена занята ими, Позднышев не ревнует. Но вот доктора, опасаясь за здоровье, запрещают ей рожать, и начинается новый круг ада.

«Так прожили мы еще два года. Средство мерзавцев, очевидно, начинало действовать; она физически раздобрела и похорошела, как последняя красота лета. Она чувствовала это и занималась собой. В ней сделалась какая-то вызывающая красота, беспокоящая людей. Она была во всей силе тридцатилетней нерожающей, раскормленной и раздраженной женщины. Вид ее наводил беспокойство. Когда она проходила между мужчинами, она притягивала к себе их взгляды. Она была как застоявшаяся, раскормленная запряженная лошадь, с которой сняли узду. Узды не было никакой, как нет никакой у 0,99 наших женщин. И я чувствовал это, и мне было страшно».

При этом он ненавидит жену, мечтает от нее избавиться, но мысль об избавлении – еще страшнее.

Надо сказать, что причины для страха были. Ведь в семейных отношениях все оставалось по-прежнему – страшная эмоциональная зависимость, не приносящая радости ни одному из супругов. Каждый из них инстинктивно стремился избежать поглощения своей личности некой семейной общностью, но при этом ничуть не меньше боялся ослабить путы взаимозависимости, приобрести чуть большую самостоятельность или предоставить ее своему партнеру.

В такой ситуации появление третьего человека может хоть немного разрядить обстановку, даже если этот третий – потенциальный любовник жены. И он появляется. Это бывший приятель Позднышева, который увлекается музыкой и устраивает музыкальные вечера. Он приглашает госпожу Позднышеву поиграть с ним, и та расцветает. Впервые ее жизнь занимает не ревность мужа, не беспокойство за детей – она делает что-то для себя, одновременно демонстрируя свои способности публике. И, разумеется, для господина Позднышева это невыносимо. Его буквально сжигает мысль, что жена может быть счастлива с кем-то другим, пусть мимолетно – столько, сколько длится Крейцерова соната, – что в эти минуты она может чувствовать себя самостоятельным человеком, со своими способностями и свершениями, пусть мизерными, но лично ее. И Позднышев убивает жену, словно вырезает опухоль, которая вместо того, чтобы быть частью его тела, как ей это и положено, предпочла жить своей собственной жизнью. А потом приходит раскаяние.

«Я взглянул на детей, на ее с подтеками разбитое лицо и в первый раз забыл себя, свои права, свою гордость, в первый раз увидал в ней человека. И так ничтожно мне показалось все то, что оскорбляло меня, – вся моя ревность, и так значительно то, что я сделал, что я хотел припасть лицом к ее руке и сказать: “Прости!” – но не смел».

Вместо брака

Историю, еще более банальную, рассказывает Надежда Дурова (та самая кавалерист-девица) в своем первом романе «Игра Судьбы, или Противозаконная любовь. Истинное происшествие, случившееся на родине автора».

Выйдя в отставку, эта неустанная странница решила заняться литературным творчеством. Ее «Записки» высоко ценил Александр Пушкин, т. к. они были написаны живо, увлекательно и искренне. Ее романы имели меньший успех; большинство сюжетов были надуманы, а энтузиазм автора не всегда искупал отсутствие литературного опыта. Но ее первый роман интересен нам хотя бы тем, что показывает историю брака глазами женщины, причем женщины, сбежавшей от мужа и сына в армию.

Действие романа происходит в небольшом городке, где живет рассказчик – собственно Надежда Дурова, или Амазонка, как она называет себя, и главная героиня Елена. Елену, юную девушку, выдают замуж за господина Лидина, обаятельного и умеющего произвести впечатление молодого человека.

«Лидин только что определился на службу в том городке, где отец Елены был чиновником. Он вовсе и не думал о женитьбе; но как он был собою молодец, довольно ловкий с дамами, довольно вежливый со старухами, довольно образованный, довольно сведущий по тамошнему месту, довольно буйный, довольно развратный, то мать Елены, не имевшая о двух последних его качествах никакого понятия, потому что он тщательно скрывал их, и пленяясь только видимыми достоинствами, в душе нарекла его своим зятем и, сообразно с этою целью, стала приглашать его то на вечер, то на обед, то на гулянье за город, – и таким образом мало-помалу он сделался наконец вседневным гостем в их доме; на Елену смотрел он равнодушно, любовь была для него чувство вымышленное; никогда ни малейший отголосок ее не отзывался в его чугунном сердце, но, однако ж, глаза его видели предметы точно так же, как глаза всех других людей; например, он очень хорошо видел, что Елена необыкновенная красавица, что лебединая грудь ее и шея полна жемчугу, что шкафы старого Г*** полны серебра, сундуки полны дорогих тканей и мехов, кладовые полны всем; хорошо понимал, что лестно быть владетелем всего этого, и, наконец, был совершенно уверен, что от него зависит сделаться им; ко всему этому он видел, понимал и был уверен, что его любят страстно!.. Вследствие всех этих соображений Лидин скоро исполнил дражайшее желание безрассудной Г***, сделав предложение о браке, он получил согласие в ту же минуту, и все сделались веселы и счастливы, как нельзя более. Старуха видела Лену пристроенною. Елена дышала любовью и была тенью бесценного Лидина. А Лидин? Лидин весело и беззаботно сидел на диване, курил дорогой табак из дорогой трубки; ласково смотрел на белую шейку невесты. На ней был такой превосходный крупный жемчуг! <…> Дело пошло своей чередой: жених сделался мужем, и прекраснейшая девушка, почти еще не вышедшая из детских лет, неусыпным попечением родной матери отдана во власть человеку развратному, пьяному и картежнику; благоразумная матушка, до промели терзавшаяся страхом, чтоб ее дочь не осталась в девках, теперь успокоилась: Леночка замужем! Леночка пристроена! Однако ж она еще дитя! ей не исполнилось четырнадцати лет! страстная любовь ее к Лидину точно ли любовь? ответ на этот вопрос может дать одно только время. Что скажет свет, кого обвинит, когда Елена, в лета развития ума, пробуждения чувств, увидит, какое недостойное существо идет о бок с нею по дороге жизни; увидит и, по неотъемлемому праву человека управлять самому своею волей – отдалится от ненавистного товарищества! и это еще лучшее; но если она пойдет иначе <…> тогда злобный свет, наверное, оставит в покое глупую мать, слабого и подлого мужа и обрушится всею тяжестию неправого удара своего на бедное четырнадцатилетнее дитя!..»{ Здесь и далее цит. по: Дурова Н. А. Избранные сочинения кавалерист-девицы. М.: Московский рабочий, 1983.}

Очень скоро муж начинает изменять Елене. Та разочаровывается в нем, и тут же «на подхвате» оказывается приятель мужа, некий Атолин, который уверяет Елену, что уж его-то любовь чистая и неземная. Елена влюбляется в Атолина, но тот, наставив приятелю рога, охладевает к своей юной любовнице и оставляет ее.

Покинутая Елена оплакивает себя:

«Чем же защищусь я от всех этих воспоминаний, отравляющих жизнь мою?.. есть у меня дети?.. дано мне воспитание?.. увы! если б мне дали его, может быть, я и не прибегала б к тому, к чему прибегаю теперь!.. кого выводят безоружным на большую дорогу жизни, так, по крайности, отдают его под защиту какого сильного существа!.. если не хотели дать созреть моему разуму, так надобно было позаботиться, чтоб у товарища моего был он не в расстроенном состоянии!.. для чего меня ничему не учили!.. для чего я не знаю того, что знает здешняя полковница; городничиха; даже старая Р *; я плакала бы, играя свои фантазии на фортепиано или на арфе; но плакала бы не так, как плачу теперь!.. я рисовала бы черты моего Атолина; те места, где я была с ним вместе; рисовала б его таким, каким видела его в часы моего, навек теперь минувшего счастия!.. рисовала б и горько, горько плакала б, но все не так, как плачу теперь!.. хотя б поселили во мне охоту к чтению; может быть, суждения, наставления, примеры, какие могла б я найти в книгах, дали мне твердость характера, силу душевную!.. но нет, нет! без зрелости ума все ничто!.. а моему!.. увы, не дали созреть!..»

И Елена начинает вести жизнь «погибшей женщины».

«Месяц спустя после своего монолога Елена совершенно выздоровела, продала свою богатую мебель, экипажи, лошадей, и уехала в тот город, где родилась и где был у нее свой дом; там она водворилась; имущества ее было бы еще довольно, если б обратить его в деньги и положить в ломбард; но она не имела ни уменья, ни возможности, ни охоты сделать этого. Правда, что все ее жемчуги, камни, атласы, соболи и даже золотые оклады превратились в деньги, но они тотчас и проживались. Мало-помалу дом ее беднел, пустел; постепенно все становилось хуже даже и на ней самой. Потеряв невозвратно уважение общества и свое доброе имя, она и не заботилась более ни о том, ни о другом; не имея сил сойти, как она сама говорила, с пути порока, она нисколько и не противилась его влечению, и, будучи все еще прекраснейшею женщиною не старее двадцати трех лет, она была и день и ночь окружаема поклонниками своей красоты. С первых месяцев переселения своего в дом отцовский она жила роскошно, как привыкла; стол ее был вкусен и изобилен; вина дорогие; люди, лошади, мебели, как и прежде; но через год все это приметно упало; стол и вина понизились в качестве; людей много убыло; пользуясь добротою сердца и несчастною слабостью своей госпожи, половина их откупилась за самую пустую сумму, которой Елене недостало и на полгода; няньку она давно отпустила на волю, лошади и экипажи тоже продались в разные времена; наконец, откупился повар, кажется, за двести рублей; Лидина взяла кухарку. Как скоро бедность начала делаться приметною, то и шаги ее сделались быстрее; она, как пожар, начала распространяться на все и по всему! Чем безотраднее делалось положение Лидиной, тем чаще прибегала она к давно известному ей средству заглушать горе. Всякий вечер близ кровати прелестной молодой женщины на столике стоял фиал, полный искрометного вина, и к утру не оставалось в нем ничего. Что ж будет, когда наконец продадутся все дорогие фиалы и не на что будет купить искрометной влаги? Чем это заменится?.. Какой ужасный ответ таится в разуме всякого! Таится! потому что никто не имеет решимости сказать словами!»

Все заканчивается так, как и должно было закончиться. Вино лишает Елену красоты и молодости, и она умирает в бедности среди всеобщего презрения, и только Амазонка ей сочувствует.

«Вышед из тесной, темной конуры, в которой помещалась такая необъятная масса ужаса и страданий, я нерадостно, но со слезами увидела опять яркое солнце, голубое небо, густой лес, светлую реку, желтый берег. Сколько красот! Елена видела их, любовалась ими, трогалась! Ей только двадцать три года! она цвела бы так же, как эта весна!.. кто ж виноват? кто причиною стольких страданий? кто помог ей взойти на эту высочайшую степень человеческого злополучия? Муж?.. статочное ли дело?.. Муж поступал, как и все молодые люди поступают! Что за беда, если он когда выпил лишнее! Для мужчины это не порок! “Хорошо!.. а картежная игра?” – “Умная жена пусть удерживает от этого просьбами, советами”. – “А если эта жена ребенок, не способный советовать? если на ее просьбы отвечают бранью и толчками?” – “Перетерпи! Она на то жена; должна уступить!” – “Пусть так, но неверность! развратное поведение!” – “Вот еще что! его не убыло! Где ни ходит, а все ее муж!” – “Но где ж ей было все это сообразить? ей не было еще четырнадцати лет, она дитя! ее милый Serge старее ее вдвое; его обязанность была щадить юную подругу свою…” – “Нет, нет! что ни говорите, Елена гораздо виноватее своего мужа!.. ништо ей!.. За чем пошла, то и нашла!..” Все разговоры и суждения о несчастной страдалице оканчивались так; все единодушно обвиняли ее; о молодости, незрелости ума слышать не хотели; по их, это было оправдание химерическое, нелепое… “Она сама всему виновата”, – говорили они, махнув рукой; я не защищала ее!.. к чему? и для чего? все равно уже для страшной, изуродованной Елены, хорошо или дурно о ней думают…

Через полгода писали мне, что перед смертию Елена испытывала такие мучения тела и духа, что никакие слова не могут этого выразить, но что умерла тихо, покойно, а когда закрылись глаза ее, то лицо приняло выражение кроткое и как будто веселое; смотря на него, можно было отгадать, что она была необыкновенная красавица».

Для таких женщин, как Елена, было придумано множество названий – куртизанки, жрицы любви, содержанки, публичные женщины (вот еще один парадокс: публичный человек – это уважаемый мужчина, общественный деятель, политик или человек искусства, который не скрывается от публики; публичная женщина – та, которая принадлежит всякому, кто заплатит за нее деньги).

Их было так много в XIX в. в России, что лексиконы хороших манер даже предупреждали: «Мужчина, идущий под руку с уважаемой им женщиной, женой, родственницей или знакомой, никогда не должен ни кланяться, ни признавать женщин без общественного положения, иногда это бывает очень неприятно для него, но это вполне заслуженное наказание за знакомство с неприличными личностями. Даже пристальный взгляд на подобную женщину уже есть величайшее оскорбление для сопровождающей мужчину честной женщины и в случае, если бы спутник ее забылся до такой степени, она немедленно должна покинуть его»{ Жизнь в свете, дома и при дворе. М.: Интербук, 1990.}. О том, что подобные особы вполне могли претендовать на близкое знакомство с аристократами, свидетельствуют, к примеру, стихи Баратынского:

  • «Люблю с красоткой записной
  • На ложе неги и забвенья
  • По воле шалости младой
  • Разнообразить наслажденья»{ Павлов Н. Ф. Сочинения. М.: Советская Россия, 1985. Баратынский Е. А. Стихотворения и поэмы. М.: Художественная литература, 1971. С. 86.}.

«Записная» в данном контексте означает «хорошо известная». Сам Пушкин говорит о Евгении Онегине:

  • «Как рано мог уж он тревожить
  • Сердца кокеток записных!»{ Павлов Н. Ф. Сочинения. М.: Советская Россия, 1985. Пушкин А. С. Собрание сочинений в 10 тт. Т. 5. М.: Издательство Академии Наук, 1962. С. 14.}

Так что во время прогулки на бульваре многим бывшим повесам приходилось соблюдать большую осторожность – случайная встреча между «записной» и законной супругой могла иметь очень серьезные последствия.

Эти женщины принадлежали к элите среди проституток. Рангом ниже находились «бордельные девушки»; по указу российского правительства их поставили на учет, отобрали паспорта, а взамен выдали «желтые билеты» на право заниматься проституцией и обязали регулярно проходить медицинское освидетельствование. Содержательницы борделей были в свою очередь обязаны обеспечивать девушек приличным питанием и жильем, а также забирать у них не более 3/4 их дохода.

В самом низу социальной лестницы находились уличные проститутки – женщины, с которыми любой мог делать все, что заблагорассудится, доход и сама жизнь которых не были ничем защищены и зависели от прихотей мужчин. Всеволод Крестовский в романе «Петербургские трущобы» описывает жизнь подобных женщин:

«Часу в двенадцатом вечера я вышел от одного знакомого, обитавшего около Сенной. Путь лежал мимо Таировского переулка; можно бы было без всякого ущерба и обойти его, но мне захотелось поглядеть, что это за переулченко, о котором я иногда слышал, но сам никогда не бывал и не видал, ибо ни проходить, ни проезжать по нем не случалось. Первое, что поразило меня, это – кучка народа, из середины которой слышались крики женщины. Рыжий мужчина, по-видимому отставной солдат, бил полупьяную женщину. Зрители поощряли его хохотом. Полицейский на углу пребывал в олимпийском спокойствии. “Подерутся и перестанут – не впервой!” – отвечал он мне, когда я обратил его внимание на безобразно-возмутительную сцену. “Господи! нашу девушку бьют!” – прокричала шмыгнувшая мимо оборванная женщина и юркнула в одну из дверок подвального этажа. Через минуту выбежали оттуда шесть или семь таких же женщин и общим своим криком, общими усилиями оторвали товарку. Все это показалось мне дико и ново. Что это за жизнь, что за нравы, какие это женщины, какие это люди?..

Я решился переступить порог того гнилого, безобразного приюта, где прозябали в чисто животном состоянии эти жалкие, всеми обиженные, всеми отверженные создания. Там шла отвратительная оргия. Вырученная своими товарками окровавленная женщина с воем металась по низенькой, тесной комнате, наполненной людьми, плакала и произносила самые циничные ругательства, мешая их порою с французскими словами и фразами. Это обстоятельство меня заинтересовало. “Она русская?” – спросил я одну женщину. – “А черт ее знает, – надо быть, русская”. Как попала сюда, как дошла до такого состояния эта женщина? Очевидно, у нее было свое лучшее прошлое, иная сфера, иная жизнь. Что за причина, которая, наконец, довела ее до этого последнего из последних приютов? Как хотите, но ведь ни с того ни с сего человек не доходит до такого морального падения. Мне стало жутко, больно и гадко, до болезненности гадко от всего, что я увидел и услышал в эти пять-десять минут. <…>

Да, милостивые государи, живем мы с вами в Петербурге долго, коренными петербуржцами считаемся, и часто случалось нам проезжать по Сенной площади и ее окрестностям, мимо тех самых трущоб и вертепов, где гниет падший люд, а и в голову ведь, пожалуй, ни разу не пришел вам вопрос: что творится и делается за этими огромными каменными стенами? Какая жизнь коловращается в этих грязных чердаках и подвалах? Отчего эти голод и холод, эта нищета разъедающая, в самом центре промышленного богатого и элегантного города, рядом с палатами и самодовольно сытыми физиономиями? Как доходят люди до этого позора, порока, разврата и преступления? Как они нисходят на степень животного, скота, до притупления всего человеческого, всех не только нравственных чувств, но даже иногда физических ощущений страданий и боли? Отчего все это так совершается? Какие причины приводят человека к такой жизни? Сам ли он или другое что виной всего этого?»{ Крестовский В. В. Петербургские трущобы. Т. 1. СПб.: Художественная литература, 1990. С. 12–13.} Разумеется, в XIX в. в России были счастливые браки и супружеские пары, которые любили друг друга до конца жизни. Но вопрос в том, происходило ли это благодаря или вопреки всем тем условностям и лицемерию, с которыми был нерасторжимо сопряжен официальный брак? Думаю, ответ очевиден…

Часть V. Женщины ХХ века

Глава 24. Эти странные суфражистки

В начале XX в. суфражистское движение (от англ. suffrage – избирательное право) было дежурной темой для шуток и карикатур в английских журналах «Лайф» и «Панч». Художники наперебой изощрялись в остроумии, изображая женщин, штурмующих Палату общин с зонтиками наперевес; женщин, уходящих голосовать на выборы и оставляющих дома мужей с детьми; женщин, заседающих в парламенте, но внезапно вспоминающих, что оставили дома пирог в духовке; женщин, дерущихся с мужчинами за право носить брюки; женщин, курящих и сидящих в барах, пристающих на улице к мужчинам или обсуждающих с родителями жениха, на какие деньги они намерены содержать будущих мужей.

Некоторые карикатуристы, кажется, никак не могли определиться. Они вроде бы и смеялись над суфражистками, но смех получался каким-то невеселым. На одной из карикатур суфражистка говорит женщине с подбитым глазом и рукой на перевязи:

– Как ужасно с тобой обращается твой муж!

На что ее собеседница отвечает:

– Могло быть и хуже.

– Неужели? – удивляется суфражистка.

– Да, – гордо говорит женщина. – Ведь я могла оказаться в том же положении, что и вы – совсем без мужа.

На другой карикатуре женщина тащит на себе (в буквальном смысле) пьяного мужа и кучу детей, но злобно бросает суфражистке, стоящей с плакатом «Свободная любовь»:

– Прочь, миссис Сатана! Уж лучше идти самой тяжкой стезей брака, чем следовать за тобой!

Новые времена

Движение за права женщин возникло в США и Англии в середине XIX в., на подъеме рабочего движения. Бурное индустриальное развитие этих стран и массовое разорение фермеров привели к появлению нового класса – пролетариата, который постепенно сплачивался, осознавая свою силу. Однако на фабриках и заводах работали и женщины. В романе английской писательницы Элизабет Гаскелл «Север и Юг» приводится такое описание совершенно новых и необычных для Англии людей:

«Часть города, в которой располагался Крэмптон, была особенно оживленной из-за рабочих. На окраинах было расположено много фабрик, из которых два-три раза в день выходили толпы мужчин и женщин. Они шли стремительно, их лица были бесстрашными и самоуверенными, смех – громким, остроты – язвительными, особенно по отношению к тем, кто стоял выше них по рангу или общественному положению. Звуки их несдержанных голосов и пренебрежение правилами вежливости поначалу немного испугали Маргарет. Девушки бесцеремонно, хотя и беззлобно, обсуждали ее одежду, даже дотрагивались до шали или платья, чтобы определить материал. Однажды или дважды они задавали вопросы о какой-нибудь вещи, заинтересовавшей их. Они были так уверены в том, что ей, как женщине, без слов понятен их интерес к ее одежде, что она охотно отвечала на их вопросы, и почти улыбалась в ответ на замечания»{ Гаскелл Э. Север и Юг. СПб.: Азбука, 2011. С. 88–89.}.

Условия работы на фабриках были ужасающими. В том же романе одна из девушек-работниц Бесси Хиггинс рассказывает:

«– Я думаю, что была еще здорова, когда мама умерла, но с тех пор я никогда не чувствовала себя достаточно сильной. Я начала работать в чесальном цехе, пух попал в мои легкие и отравил меня.

– Пух? – переспросила Маргарет.

– Пух, – повторила Бесси. – Маленькие волокна хлопка, когда его расчесывают, они летают в воздухе, будто мелкая белая пыль. Говорят, он оседает на легких и сжимает их. Почти все, кто работает в чесальном цехе, чахнут, кашляют и плюют кровью, потому что они отравлены пухом.

– Но разве им нельзя помочь? – спросила Маргарет.

– Откуда мне знать? Иногда в чесальных цехах ставят такое большое колесо. Оно крутится, от него начинается сквозняк и выгоняет пыль. Но колесо стоит очень дорого – пятьсот или шестьсот фунтов – и не приносит выгоды. Поэтому только несколько хозяев поставили его. И я слышала, будто многим не нравится работать там, где стоит это колесо, потому что из-за него они сильнее чувствуют голод: ведь они уже привыкли глотать пух, а теперь обходятся без него; и еще, – если нет колеса – им больше платят. Поэтому колесо не нравится ни хозяевам, ни рабочим. Но я знаю, что хотела бы работать в том месте, где стоит колесо.

– Твой отец знал об этом? – спросила Маргарет.

– Да! И он очень сожалел. Но наша фабрика была самой лучшей, там работали хорошие люди, а отец боялся отпустить меня в незнакомое место. Многие тогда называли меня красивой, хотя теперь вам бы это и в голову не пришло. И мне не нравилось, когда обо мне слишком пеклись, а мама говорила, что Мэри нужно учиться, – и отцу всегда нравилось покупать книги и ходить на разные лекции. Нужно было много денег, поэтому я просто работала, и теперь, в этой жизни, я никогда не избавлюсь от этого непрерывного шума в ушах и пуха в горле. Вот и все.

– Сколько тебе лет? – спросила Маргарет.

– В июле будет девятнадцать»{ Гаскелл Э. Север и Юг. СПб.: Азбука, 2011. С. 126–127.}.

Такое положение рабочих не могло не привлечь к себе внимание интеллигенции. Традиции благотворительности и общественной борьбы всегда были сильны в Англии, и разрушение сельских общин их не ослабило. Многие священники, врачи, люди свободных профессий, предприниматели озаботились улучшением условий жизни рабочих: постройкой для них жилья, открытием столовых и касс взаимопомощи, созданием библиотек. Им помогали их жены. И постепенно, изучая проблемы, с которыми сталкивались бедные женщины, они начали задумываться о собственном положении.

А правовое положение женщины в Англии даже с английской сдержанностью нельзя было назвать благополучным. Девушка находилась под опекой своего отца, замужняя женщина буквально являлась «частью мужа» – у нее не было отдельных от него прав, не было и средств к существованию. Даже те деньги, которые женщина зарабатывала сама, принадлежали ее мужу, и он мог тратить их по своему усмотрению. Единственное, что грозило мужу, избившему жену, – увещевание со стороны приходского священника. Для женщин было недоступно высшее образование. Вершиной карьеры служило место учительницы или директрисы в пансионе для девочек, где они обучали будущее поколение жен и матерей вышивке, танцам, музыке и иностранным языкам. И даже когда женщина трудилась на заводе или фабрике бок о бок с мужчиной, он получал оклад больший, чем она.

В 1839 г. британский парламент принял Акт об опеке над детьми – первый закон в защиту прав женщин, когда-либо рассматриваемый в Палате общин. Матери разрешалась опека над своим ребенком в возрасте до семи лет, но в случае обвинения в адюльтере она лишалась этого права. Для мужа таких ограничений установлено не было.

Мужской алкоголизм был еще одной проблемой. И снова – проблемой женщин. Мужчины – их мужья, отцы и сыновья – гибли на глазах жен и матерей. Женщины стали требовать у правительства сокращения (или запрещения) продажи спиртного, которая до этого не имела ограничений.

Схожие процессы имели место и в США. Там существовало движение за освобождение негров, и именно из его рядов вышли первые суфражистки.

В 1838 г. активистка аболиционистского движения Сара Гримке завершает книгу «Письма о равенстве полов и положении женщин». В ней – призыв к американкам покончить с пассивностью и начать выступать в защиту прав человека.

Активистки видели только один выход – заставить правительства своих стран изменить законы. Но это будет возможно только в том случае, если женщины смогут непосредственно влиять на принятие законов – т. е. получат избирательные права.

Аболиционистка Элизабет Кэйди Стэнтон была возмущена, когда в 1840 г. узнала, что она и другие делегатки исключены из числа участников съезда против рабства, состоявшегося в Лондоне, и что предложение допустить к обсуждению женщин вызвало «такую бурю возбужденного протеста, несравнимую с тем, как если бы стало известно, что Франция собирается вторгнуться на территорию Англии».

19 июля 1848 г. в Сенека-Фоллз (штат Нью-Йорк) по инициативе Элизабет Кэйди Стэнтон и Лукреции Мотт созывается первый в истории США съезд сторонников женской эмансипации. На нем была принята «Декларация чувств», в которой провозглашалось равенство женщин и мужчин. Согласно патриархальным идеям, женщина никогда не сможет сравниться с мужчиной разумом, ее сфера – чувства. И женщины заговорили о своих чувствах, они с трибуны высказали свои претензии мужчинам, которые по закону были призваны руководить их жизнью. «Он заставил ее подчиняться законам, в создании которых она не участвовала. <…> Он сделал ее бесправной в замужестве, приговорив тем самым к гражданской смерти. Он отобрал у нее все права собственности, включая даже право на то, что она сама зарабатывает. <…> Брачный договор обязывает ее подчиняться мужу, который становится, по существу, хозяином ее помыслов и намерений: закон наделяет его правом лишать ее свободы и использовать телесные наказания. <…>

Он закрывает ей все дороги к богатству и славе, дороги, которые для себя считает наиболее достойными. И не найдется женщин, преподающих теологию, медицину или право. Он лишил ее возможности получить серьезное образование, захлопнув перед ней двери всех колледжей. <…> Он сформировал ложное общественное мнение, навязав миру двойную мораль – для мужчин и для женщин, согласно которой за отступление от нравственности женщин изгоняют из общества, мужчин же практически не осуждают. Он присвоил себе прерогативу Иеговы, считая, что только он имеет право определять для женщины сферу ее деятельности, тогда как это является делом ее совести и ее Бога. Он предпринял всевозможное, чтобы разрушить ее веру в собственные силы, умалить ее чувство самоуважения, заставить добровольно смириться с зависимой и унизительной участью. <…>

Мы считаем самоочевидным следующие истины: все мужчины и женщины рождены равными – Господь наделил их определенными неотъемлемыми правами: к таковым относятся жизнь, свобода и стремление к счастью; для защиты этих прав учреждаются правительства, власть которых зиждется на поддержке народа. <…>

Принимая во внимание полное отсутствие гражданских прав у половины населения этой страны, ее социальную и религиозную неполноценность, принимая во внимание вышеупомянутые несправедливые законы, а также то, что женщины чувствуют себя оскорбленными, угнетенными, обманным путем лишенными своих священных прав, мы требуем, чтобы им были немедленно обеспечены все права и привилегии, которые принадлежат им как гражданам Соединенных Штатов…»{ Феминизм в общественной мысли и литературе: Антология. М.: Грифон, 2006. С. 57–59.}

Так началось движение женщин за свои права.

Суфражистки в Новой Зеландии

Однако первыми получили избирательные права женщины в Новой Зеландии, бывшей тогда британской колонией. В этом заслуга Кейт Шепард и Мэри Энн Мюллер.

Мэри Энн Вильсон приехала в Новую Зеландию вместе с двумя сыновьями в 1849 г., покинув мужа, который жестоко обращался с ней. В новой стране она встретила своего второго мужа – политика Стефана Мюллера.

В 1864 г. Новую Зеландию посещала британская суфражистка Мэри Рей. Мэри Энн Мюллер познакомилась с ней и начала переписываться с суфражистками Англии и Соединенных Штатов. В 1869 г. она опубликовала «Обращение к Мужчинам Новой Зеландии», где впервые заговорила об избирательном праве для женщин, утверждая, что без него невозможен прогресс нации. Ее статья вызвала большой резонанс в стране и за рубежом.

Двадцатидвухлетняя Кейт Вильсон Малкольм приехала в Новую Зеландию вместе с матерью, а спустя три года вышла замуж за Уолтера Аллена Шепарда и вскоре родила ему сына Дугласа. В 1885 г. она вступила в Христианское Общество Трезвости, и в 1891 г. организовала от имени Союза петицию в парламент с требованием предоставить избирательные права женщинам Новой Зеландии. После того как петиция была отклонена, Общество подало вторую, третью, и в 1893 г. реформаторы наконец добились успеха.

Вслед за Новой Зеландией, в том же 1893 г., получили избирательное право женщины Раротонги (Острова Кука).

Были ли они женщинами?

Карикатуристы изображали суфражисток некрасивыми и грубыми перестарками, которые возненавидели мужчин за то, что те не обращают на них внимания. Вообще говоря, быть старой и некрасивой – не преступление, но первые суфражистки были в большинстве своем молоды, модно одеты, хороши собой, счастливы в браке и познали радость материнства. У Элизабет Стэнтон было семеро детей, у Лукреции Мотт – шестеро. И это (только представьте!) не мешало им желать большего – сделать мир более справедливым и удобным для жизни местом.

«Мэри Уолстонкрафт, Ангелина Гримке, Эрнестина Роуз, Маргарет Фуллер, Элизабет Кейди Стэнтон, Юлия Уорд Хауэ, Маргарет Сангер – все они любили сами и были любимы, вышли замуж. Многие из них были настолько же страстными в своих отношениях с возлюбленными и мужьями (в то время как считалось, что женщине не пристало иметь страсть и ум), насколько и в борьбе за то, чтобы женщина получила возможность вырасти в полноценного человека», – пишет Бетти Фридан в книге «Загадка женственности»{ Здесь и далее цит. по: Фридан Б. Загадка женственности. М.: Прогресс, Литера, 1994.}.

Далее она описывает историю замужества Люси Стоун – первой женщины в штате Массачусетс, получившей высшее образование, соратницы Элизабет Стэнтон и Лукреции Мотт; в 1850 г. она организовала Национальное собрание по правам женщин в Массачусетсе, путешествовала по стране с лекциями против рабства и получала гонорары от 500 до 1000 долларов в неделю (по современным меркам – от 13 000 до 26 000 долларов).

«Сегодня имя Люси Стоун воскрешает в памяти какую-то пожирательницу мужчин, фурию в брюках, размахивающую зонтом, как мечом. Мужчине, который любил ее, потребовалось много времени, чтобы убедить ее выйти за него замуж, и, хотя она любила его и пронесла эту любовь через всю свою долгую жизнь, она так и не взяла его имени. Когда она родилась, ее добрая мать плакала: “О Боже! Мне очень жаль, что родилась девочка. Жизнь женщины так тяжела”. За несколько часов до рождения ребенка в 1818 году на ферме в западном Массачусетсе ее мать подоила восемь коров, потому что из-за внезапно налетевшей бури все работники оказались в это время в поле: ведь важнее было спасти урожай сена, чем ухаживать за женщиной накануне родов. Несмотря на то, что эта хрупкая усталая женщина выполняла бесконечную работу по дому и родила девятерых детей, Люси Стоун выросла с убеждением: ”В этом доме всегда исполнялась воля только одного человека – моего отца”.

Она восстала против того, что родилась девочкой, поскольку это означало сносить такие унижения, о которых говорится в Библии и о которых говорила ей мать. Когда она увидела, что сколько бы раз она ни поднимала руку в церкви на общем собрании, на нее никогда не обращали внимания, она восстала и против этого. В церковном кружке кройки и шитья, где она шила рубашку, помогая молодому человеку из духовной семинарии, она услышала, как Мэри Лайон говорила об образовании для женщин. Она не стала дошивать рубашку, а в шестнадцать лет открыла школу с оплатой в один доллар в неделю, копила деньги в течение девяти лет, пока не собрала достаточно средств, чтобы поехать в колледж и самой получить образование. Она хотела выучиться, чтобы иметь возможность ”защищать интересы не только рабов, но и всего страдающего человечества“. Но в Оберлине, где она была одной из первых женщин, прошедших ”основной курс обучения“, она вынуждена была учиться ораторскому искусству тайно в лесу, поскольку даже в Оберлине девушкам не разрешалось выступать публично.

Стирая мужчинам белье, убирая их комнаты, прислуживая им за столом, выслушивая их разглагольствования, но оставаясь уважительно молчаливыми на общих собраниях, девушки, обучавшиеся вместе с мужчинами в Оберлине, готовились прежде всего к тому, чтобы стать образованными мамами и надлежащим образом послушно исполнять роль жены.

Внешне Люси Стоун представляла собой женщину небольшого роста, с нежным серебристым голосом, который мог успокоить разбушевавшуюся толпу. При этом она могла осадить грубиянов и одержать верх над мужчинами, угрожавшими ей дубинками, бросавшими молитвенники и яйца ей в голову. А однажды среди зимы они запихнули шланг к ней в окно и стали поливать ее ледяной водой.

Как-то в одном городе пронесся слух о том, что приехала читать лекции большая мужеподобная женщина, которая носит сапоги, курит сигару и ругается как извозчик. Дамы, которые пришли послушать это чудище, не могли скрыть своего удивления, когда увидели, что Люси Стоун изящна, одета в черное атласное платье с белым кружевным рюшем вокруг шеи, что она ”воплощение женской грации <…> свежая и светлая, как утро”.

Ее речи вызывали такую злость у рабовладельцев, что газета ”Бостон пост“ опубликовала грубое стихотворение, в котором предрекалось: ”раздастся наконец громкий голос трубы“, прославляющий мужчину, который ”свадебным поцелуем закроет рот Люси Стоун“. Люси Стоун считала, что ”замужество для женщины – это состояние рабства“. Даже после того как Генри Блэкуэлл последовал за ней из Цинциннати в Массачусетс (он жаловался, что ”она – настоящий локомотив“), дал клятву ”не признавать в браке превосходства ни мужчины, ни женщины“ и написал ей: ”Я встретил Вас у Ниагары, и, сидя у Ваших ног, я смотрел вниз на темную воду со страстным, неразделенным и неудовлетворенным сердечным томлением, которого Вы никогда не узнаете и не поймете“, а затем выступил с публичной речью в защиту прав женщин; даже после того как она призналась, что любит его, и написала ему: ”Вы едва ли можете сказать мне что-либо, чего я не знала бы сама о пустоте одинокой жизни“, – даже после всего этого она страдала жуткими головными болями, будучи не в силах решить, выходить ей за него замуж или нет.

Священник Томас Хигинсон сообщал, что на своей свадьбе ”героическая Люси плакала, как простая деревенская невеста“. Священник также заметил: ”Каждый раз, когда я совершаю свадебный обряд, у меня возникает мысль о несправедливости такого порядка вещей, при котором муж и жена – одно целое, и это целое – муж“. И он разослал в газеты соглашение, которое Люси Стоун и Генри Блэкуэлл заключили во время церемонии бракосочетания, дав ритуальные клятвы, которым могли бы подражать другие пары:

”Удостоверяя нашу взаимную любовь публичным вступлением в брак <…> мы считаем своим долгом заявить, что этот акт не предполагает с нашей стороны одобрения и не требует от нас обещания добровольного подчинения тем действующим брачным законам, которые отказываются признавать жену независимым, здравомыслящим существом, предоставляя в то же время мужу оскорбительное и неестественное право превосходства”».

Люси Стоун и Генри Блэкуэлл создали «Женский Журнал» – официальное издание Американской Ассоциации за Избирательное Право Женщин. После смерти Люси в 1893 г. место редактора журнала заняла ее дочь Алиса Блэкуэлл.

За свободу и равноправие

Некоторые из американских активисток хотя и были несомненно женщины, при этом столь же несомненно – «не леди». Один из самых ярких примеров – Сондожнер Трут, дочь чернокожих рабов Джеймса и Элизабет Баумфри.

В возрасте девяти лет она была продана с аукциона за 100 долларов вместе со стадом овец некому Джону Нили. Впоследствии Трут характеризовала Нили как жестокого человека, который ежедневно насиловал и избивал ее. В 1808 г. он отдал девушку за 105 долларов владельцу таверны Мартинусу Шрайверу, который через полтора года продал ее за 175 долларов Джону Дюмону. Живя у него, Сондожнер полюбила раба по имени Роберт, принадлежавшего владельцу соседней фермы. Однако его хозяин не хотел, чтобы у раба родились дети, которые не будут ему принадлежать. Роберт был избит, разлучен с женой и впоследствии умер от ран. В том же году девушка родила дочь от Роберта, а через два года Джон Дюмон заставил ее выйти замуж за раба по имени Томас.

В 1826 г. она ушла от владельца с новорожденной дочерью, оставив остальных детей, т. к. по закону они могли получить свободу только после достижения двадцатилетнего возраста, отслужив в качестве слуг. Позже Трут говорила: «Я не сбежала, поскольку это неправильно; но я ушла, веря, что имею на это право». Спустя некоторое время она узнала, что Дюмон незаконно продал ее пятилетнего сына Питера в Алабаму. Она подала иск в суд и после нескольких месяцев судебного производства вернула сына. Таким образом, Трут стала первой чернокожей женщиной, выигравшей в суде дело против белого мужчины.

В 1827 г. она получила свободу и начала путешествовать по стране, выступая против рабства и читая религиозные проповеди. В 1851 г. на собрании в городе Аркон (штат Огайо), посвященном женским правам, большинство составляли мужчины, которые рассуждали о врожденной неполноценности женщин и считали, ссылаясь на их биологическую роль, что женщинам нельзя предоставлять равных прав. Они говорили, что дамы и так всегда получают «лучшие кусочки» за столом, лучшее место в экипаже и выбирают, на какой стороне постели спать: «Если и есть какие-либо неравенства или притеснения, так от них страдает не кто иной, как мужчина».

Тогда Сондожнер Трут попросила слова и сказала следующее:

«Ну, детки, такая тут суматоха началась, так что явно, что-то здесь не так. Я думаю, весь этот шум насчет негров на Юге и женщин на Севере, все эти разговоры о правах – белым мужчинам может прийтись туго и очень скоро. Но о чем все эти разговоры? Вон тот мужчина говорит, что женщинам нужно помогать садиться в экипажи, переносить их через канавы, уступать им везде лучшие места. Никто никогда не помогает мне садиться в экипажи или перешагивать через лужи, и не уступает мне лучших мест. А разве я не женщина? Посмотрите на меня! Посмотрите на мою руку! Я пахала и сеяла, я собирала урожай в амбары, и ни один мужчина не мог обогнать меня! А разве я не женщина? Я могу работать столько же и есть столько же, как и мужчина, когда есть что, и меня так же били кнутом! А разве я не женщина? Я родила тринадцать детей, я видела, как большинство из них продавали в рабство, и когда я плакала в своем материнском горе, никто, кроме Иисуса, не слышал меня! А разве я не женщина?

Потом они говорят про эту штуку в голове; как там они ее называют? [ «Интеллект», – подсказывает кто-то из аудитории.] Вот-вот, милая. Причем здесь права женщин и права негров? Если моя чашка не вмещает и пинты, а твоя вмещает целую кварту, то разве не подло не дать мне наполнить свою полушку?

А потом этот маленький человечек сзади говорит, что женщины не могут иметь столько же прав, как и мужчины, потому что Христос не был женщиной! Откуда взялся ваш Христос? От Бога и от женщины! Мужчина к Нему отношения не имел.

И если первая женщина, которую Бог когда-либо создал, была достаточно сильна, чтобы в одиночку перевернуть этот мир с ног на голову, то уж эти женщины все вместе смогут перевернуть его обратно, снова поставить на ноги! И пока они просят это сделать, мужчинам лучше им позволить.

Спасибо вам, что выслушали меня, больше старой Сондожнер сказать нечего»{ Сондожнер Трут: «Разве я не женщина?» от 16.03.2011 // Равноправка. Феминизм и феминистки в России. URL: http://ravnopravka.ru/?p=85.}.

В 1870 г. Сондожнер Трут безуспешно пыталась добиться принятия законодательства о земельных субсидиях для бывших рабов. Будучи в Вашингтоне, встречалась в Белом доме с президентом Улиссом Грантом. В 1872 г. она вернулась в Бэтл-Крик и пыталась проголосовать на президентских выборах, однако не была допущена к голосованию. Умерла Сондожнер Трут 26 ноября 1883 г. в своем доме в Бэтл-Крик.

Как американки победили

И снова рассказывает Бетти Фридан:

«Финальное сражение за избирательное право разыгралось в двадцатом веке. В нем приняло участие все возрастающее количество выпускниц колледжей под руководством Кэрри Чепмен Кэтт, дочери прерий Айовы, получившей образование в штате Айова, учительницы и журналистки, муж которой, преуспевающий инженер, решительно поддерживал ее борьбу. Группа, позднее называвшая себя женской партией, организовывала постоянные пикеты, которые с лозунгами стояли вокруг Белого дома. В начале Первой мировой войны была поднята истерия по поводу женщин, приковавших себя к ограде Белого дома. Третируемые полицией и судами, они объявляли в тюрьмах голодовки протеста, и их мучили тем, что в конце концов кормили насильно. <…>

В этом финальном сражении, которое длилось пятьдесят лет, американские женщины провели 56 кампаний по организации референдумов среди мужчин-избирателей; 480 кампаний по борьбе за то, чтобы законодательные органы приняли поправки суфражисток к закону об избирательной системе; 277 кампаний за то, чтобы на съездах государственных партий в партийные программы был включен пункт о предоставлении женщинам избирательного права; 30 кампаний за то, чтобы партийные совещания при президенте утвердили этот пункт; 19 кампаний, которые увенчались соответственно девятнадцатью конгрессами. <…> Новые феминистки представляли собой уже не горстку женщин, целиком отдающих себя этому делу; это были уже тысячи, миллионы американских женщин, которые вместе с мужьями, детьми и домочадцами уделяли этому делу столько времени, сколько могли себе позволить. <…>

Выигравшие это сражение получили права не только на бумаге. Они сбросили с себя и с других женщин покрывало презрения и самоуничижения, которые унижали женщину на протяжении веков»{ Фридан Б. Загадка женственности. М.: Прогресс, 1994. С. 87.}.

Первые победы в борьбе были одержаны на территориях Вайоминга (1869 г.) и Юты (1870 г.). К концу XIX в. женское избирательное право действовало в штатах Айдахо, Колорадо, Юта и Вайоминг. В конце концов президент Вудро Вильсон убедил Конгресс принять законодательный акт, который после ратификации в 1920 г. стал Девятнадцатой поправкой, запрещавшей дискриминацию по половому признаку на выборах.

Суфражистки в Британии

В 1865 г. Алиса Вестлейк организовала Кенсингтонское общество, названное так потому, что его первые встречи проходили в Кенсингтоне (Филлмор-Стрит, 44). Его целью было объединить женщин и предоставить им возможность обсуждать общественное устройство Великобритании и способы его улучшения.

Алиса была талантливой художницей, ее картины выставляли в Лондоне и в Париже. Она вышла замуж за Джона Вестлейка – либерала, основателя колледжа для рабочих и секретаря Общества поощрения занятости женщин, так что во взглядах супругов на социальные реформы царило полное единодушие. Ближайшей подругой Алисы, также вошедшей в Кенсингтонское общество, была Хелен Тейлор, отказавшаяся от карьеры актрисы, чтобы стать секретарем своего приемного отца Джона Стюарта Милля и помогать ему в работе над книгой «О подчинении женщин», задуманной в защиту прав женщин. Очень быстро на Филлмор-Стрит заговорили о необходимости обратиться в парламент с петицией и потребовать избирательного голоса для женщин. Но петиция не имела успеха, и Кенсингтонское общество решило организовать Лондонский Союз по борьбе за избирательное право для женщин. Присутствовавшая на одном из митингов Союза Кэтрин Винкворт вспоминает: «Мисс Хелен Тейлор произнесла замечательную речь. Она была юной стройной женщиной, с нежными чертами лица, темными глазами и темными волосами. Ее прическу удерживала длинная лента, она была одета по последней моде и говорила с высокой платформы. Обычно робкая и стеснительная, на платформе она становилась по-настоящему красноречивой»{ Stanford Encyclopedia of Philosophy, ed. by Edward N. Zalta. Spring 2011 Edition. URL: http://plato.stanford.edu/entries/harriet-mill/.}. Вскоре по инициативе Хелен Тейлор общество напечатало и стало распространять анонимный памфлет «Освобождение женщин» (принадлежавший на самом деле перу матери Хелен – Харриет Тейлор).

В 1867 г. организуется Манчестерский Союз по борьбе за избирательные права женщин (Манчестер был одним из крупнейших промышленных городов Великобритании). Затем подобные общества образуются в других городах, и наконец, в 1897 г. они объединяются в Национальный Союз женских обществ. Его лидером стала Миллисент Фоссет, вдова Генри Фоссета – первого профессора экономики в Кембридже. Миллисент была одной из шести дочерей состоятельного торговца Ньюсона Гаррета и его жены Луизы Даннел. В течение шестнадцати лет Миллисент была секретарем своего слепого мужа, и одновременно – секретарем Лондонского Союза по борьбе за избирательное право для женщин. Их дочь Филиппа Фоссет окончила Ньютон-колледж в Кембридже по специальности «математика» и получила титул «старшего ранглера» – так называют выпускника, занявшего первое место на экзамене по математике в Кембридже.

Миллисент была убеждена, что женщины должны добиваться своих прав мирным путем – подачей петиций, распространением воззваний, организацией мирных шествий. Однако в Британии привыкли к всевозможным благотворительным дамским комитетам и относились к ним в лучшем случае с мягкой иронией. Несмотря на логичность доводов, общество Фоссет к своей цели почти не продвинулось. Их идеи разделяли несколько депутатов-лейбористов, но большинство членов парламента скептически высказывались, что женщин нельзя допускать к выборам, т. к. они не способны понять работу правительства. Поэтому в 1903 г. Эммелин Пенкхерст решила отделиться от Национального Союза женских обществ и основала Женский Общественный и Политический Союз, для которого выбрала лозунг: «Поступки, а не слова».

Борьба новыми методами

Эммелин Гулденс была дочерью богатого торговца из Манчестера. Хотя официально она родилась 15 июля 1858 г., сама Эммелин то ли в шутку, то ли всерьез говорила, что наверняка родилась днем раньше – в годовщину взятия Бастилии.

«Я всегда думала, – писала она, – что этот факт оказал влияние на всю мою жизнь».

Первые уроки политической борьбы она получила в семье. Отец был членом городского совета, мать принимала участие в Лиге борьбы с хлебными законами, тормозившими развитие промышленности и торговли Британии. Она читала младшим сестрам «Хижину дяди Тома» Гарриет Бичер-Стоу. В четырнадцать лет мать взяла Эммелин на митинг в защиту прав женщин, и та, как она сама позже говорила, «вернулась оттуда сознательной и убежденной суфражисткой».

Эммелин закончила образование в Париже и в возрасте двадцати лет познакомилась с сорокачетырехлетним Ричардом Пенкхерстом, защитником прав женщин. Они полюбили друг друга, но Эммелин, не желая связывать себя узами брака, предложила своему суженому свободный союз. Однако он сумел ее уговорить, сказав, что в качестве замужней женщины ей будет легче вести активную политическую жизнь. За десять лет брака у них родилось пятеро детей, но ни она, ни Ричард не считали, что Эммелин должна превратиться в «машину для ведения домашнего хозяйства». Она вступила в Женское общество борьбы за избирательные права, а позже создала Женский Общественный и Политический Союз.

Новая тактика впервые была опробована в 1905 г. во время выступления сэра Эдуарда Грея, члена только что созданного либерального правительства. Пока он говорил, две активистки постоянно выкрикивали: «Предоставит ли либеральное правительство право голоса женщинам?». После отказа прекратить шум была вызвана полиция. «Суфражетки» (как их называли газеты после инцидента) оказали сопротивление, и их арестовали по обвинению в нападении. Отказавшись заплатить штраф, они были отправлены в тюрьму. Британское общество было шокировано новым способом борьбы женщин за свои права.

После информационного успеха Союз стал все чаще прибегать к насильственным действиям. В 1908 г. суфражетки попытались ворваться в Палату общин, подожгли дом Дэвида Ллойда Джорджа, а также церкви, т. к. священники выступали против женских прав; разбивали витрины фешенебельных магазинов на Оксфорд-стрит; наняв лодки, плавали по Темзе мимо окон парламента и выкрикивали свои лозунги. В 1909 г. за решетку попала леди Констанс Литтон, но ее из уважения к титулу быстро освободили. Тогда, не желая пользоваться своими привилегиями, она выдала себя за швею Джейн Уортон; ее пытались кормить насильно с помощью желудочного зонда, когда она объявила голодовку. В заключение попадала и Эммелин Пенкхерст, и три ее дочери – Кристабель, Адела и Сильвия, разделявшие идеи матери. Эммелин так описывала опыт своего пребывания в тюрьме: «Человек попадает в обработку и превращается в результате в дикого зверя».

В 1913 г. во время Эпсомского Дерби Эмили Дэйвисон в знак протеста пыталась прикрепить флаг Союза к сбруе коня, принадлежащего королю Георгу V. В результате, попав под копыта, она получила тяжелые ранения и умерла четыре дня спустя.

Об этих акциях часто говорят с усмешкой и недоумением: «Но это же так не женственно!» или «Но если они хотели чего-то добиться от мужчин, им надо было быть милыми». Но в том то и дело, что этим женщинам надоело быть милыми. И они с восторгом позволили себе то, что испокон веков позволяли себя мужчины – заявлять о своих требованиях, не оглядываясь на правила приличия.

Чувство радости, волнения и ощущение личной заслуги в достижении победы прекрасно описаны английской феминисткой Айдой Алексой Росс Уайли:

«К своему удивлению, я обнаружила, что, несмотря на вывернутые внутрь колени и на тот факт, что в течение столетий ноги респектабельной женщины вообще даже не упоминались в разговоре, женщины в решительную минуту могут бежать быстрее среднего английского полицейского. После небольшой практики они научились довольно точно попадать гнилыми овощами в головы министров. Они оказались достаточно умны и смогли заставить агентов Скотленд-Ярда глупейшим образом бегать вокруг них кругами. Их способность организовывать экспромты, соблюдать конспирацию, быть преданными, их борьба с предрассудками, нежелание признавать деление общества на классы и принимать установленный порядок были просто открытием для всех, и особенно для них самих. <…>

Тот день, когда в театре, где проходило одно из наших бурных собраний, ударом левой прямо в челюсть я послала дюжего сыщика в оркестровую яму, был днем моей зрелости. <…> Так как от рождения я не была гениальна, этот эпизод не мог превратить меня в таковую, но он сделал меня свободной, с этого времени я могла позволить себе быть полностью самой собой.

Два года неистовой, а временами и опасной борьбы я работала бок о бок с энергичными, счастливыми, быстро приспосабливающимися к обстоятельствам женщинами, которые громко смеялись, а не прыскали в кулачок, которые ходили свободной гордой походкой, а не мелкими неуверенными шажками, которые могли голодать дольше Ганди и при этом улыбаться и шутить. Я спала на голом полу рядом с престарелыми аристократками, толстыми стряпухами и молоденькими продавщицами. Мы нередко испытывали усталость, обиду и страх, но мы были счастливы, как никогда. Нас переполняла неведомая до того любовь к жизни. Большинство моих соратниц были женами и матерями. И странные вещи происходили у них дома. Мужья стремились домой с большим желанием. <…> Что же касается детей, то их отношение резко менялось: вместо того чтобы с нежным терпением переносить заботу своей бедной любимой мамы, они испытали страшное удивление, когда почувствовали себя свободными от удушающей материнской любви. Поскольку мама была слишком занята, чтобы по привычке заниматься их делами, они обнаружили, что любят ее. Она стала своим парнем. Оказалось, она все соображает. <…> Те же женщины, которые стояли в стороне и не принимали участия в борьбе, а, к сожалению, таких было значительное большинство, и которые еще в большей степени, чем раньше, были “малышками”, ненавидели феминисток и страшно завидовали им…»{ Фридан Б. Загадка женственности. М.: Прогресс, 1994. С. 90.}

Во время Первой мировой войны Союз на время отказался от проведения акций, и его участницы наравне с остальными помогали стране. В 1917 г. Эммелин Пенкхерст ездила в Россию, где встречалась с Керенским, которого позже называла «самым большим мошенником в современном мире».

В 1918 г., после окончания войны, парламент принял закон, открывавший доступ к выборам женщинам старше тридцати лет, являющимся главой семейства или состоящим в браке с главой семейства, либо получившим высшее образование. Окончательно женщин уравняли в правах с мужчинами только в 1928 г.

В 1999 г. журнал «Тайм», назвавший Эммелин Пенкхерст одной из ста самых влиятельных личностей XX века, писал: «Она сформировала мировоззрение женщин нашего времени; она встряхнула общество, изменив его навсегда».

Равноправки

В 1860-е гг. в России, как и в Англии, началось движение за улучшение условий труда и быта рабочих, от которого постепенно отпочковалось женское движение.

В 1870 г. в России вышла книга Джона Стюарта Милля «Подчиненность женщины» в переводе Марко Вовчок (Марии Александровны Вилинской-Маркович), украинской писательницы передовых взглядов, вступительную статью к которой написала Мария Цебрикова – активная защитница прав женщин. Этот текст и его идеи широко обсуждались в среде русской интеллигенции. В дискуссии принимали участие многие известные деятели: например, историк Сергей Соловьев и литературный критик Николай Страхов.

Одной из женщин, много сделавших для своих бедных сестер, была Анна Павловна Философова (урожденная Дягилева), жена Владимира Дмитриевича Философова, видного государственного деятеля, военного прокурора, человека либеральных взглядов, который развил в ней интерес к общественной деятельности. Анна Павловна стала одной из основательниц Общества дешевых квартир для трудящихся женщин. Позже при этих квартирах была открыта школа для детей, потом Общество построило свой собственный дом, при котором находились мастерские для более чем 40 тысяч женщин, также были открыты дешевая столовая и детский сад. Кроме того, Философова организовала Общество для поддержания падших женщин. Ей же принадлежит и идея создания Артели переводчиц и издательниц, целью которой было увеличить количество хороших книг и дать заработок интеллигентным женщинам. Она занималась устройством воскресных школ и была одной из основательниц Комитета грамотности.

В 1867–1868 гг. Комитет подал прошение за подписью 400 женщин ректору Петербургского университета Кесслеру о разрешении открыть высшие женские курсы при университете. Но министр народного просвещения граф Дмитрий Толстой предложил вместо этого учредить публичные лекции, общие для лиц обоего пола. Эти курсы просуществовали два года, и все это время Философова и ее кружок финансировали их и осуществляли организационную работу.

В 1878 г. Философова добилась открытия знаменитых Бестужевских курсов и стала одной из учредительниц и деятельных участниц Общества для доставления средств высшим женским курсам. Кроме того, она была учредительницей Общества пособия слушательницам врачебных и педагогических курсов, Русского женского взаимно-благотворительного общества, Общества содействия сельскохозяйственному образованию женщин, Общества защиты женщин, Общества усиления средств женского медицинского института. Позже Высшие женские курсы открылись в Киеве и в Харькове.

С 1899 г. Анна Павловна состояла в Западноевропейской женской организации, участвовала в двух женских конгрессах. Русское женское взаимно-благотворительное общество обращалось в Первую и Вторую государственные думы с требованием предоставить женщинам гражданские и политические права (за это их стали называть «равноправками»). Петицию подписали 4,5 тысячи петербурженок. В 1908 г. Обществом был организован I Всероссийский женский съезд (II съезд состоялся только в 2008 г.). Инициатором (или «инициаторшей», как говорили в те времена российские «равноправки», борясь с мужскими нормами языка) стала Анна Николаевна Шабанова.

Шабанова, дочь обедневших дворян, желая стать врачом, проучилась два года в Гельсинфорсе, затем закончила курсы «ученых акушерок» при Медико-хирургической академии. В 1876 г. курсы стали врачебными, но проблема предоставления профессиональных прав женщинам-врачам при этом не была решена. Выпускницы получили временные свидетельства об окончании курсов, без указания профессии, не были внесены в список врачей, имеющих право практики. Шабанову в виде исключения оставили ассистентом в детской клинике при Николаевском военном госпитале. Одновременно она работала врачом в детской больнице принца Ольденбургского, преподавала курс гигиены в женских гимназиях и в Смольном институте. К тому же она не оставляла частную практику, вела научную работу. Естественным продолжением стала общественная деятельность – много лет она боролась за уравнение профессиональных прав женщин и мужчин-врачей. Она добилась предоставления женщинам-врачам возможности работать ординаторами при госпиталях, а женщин, получивших высшее медицинское образование, отныне называли не «учеными акушерками», а врачами. Затем в 1880 г. по ее инициативе был учрежден нагрудный знак с аббревиатурой «ЖВ» («Женщина-врач») для «внушения уважения военным фельдшерам, не признававшим распоряжений женщин-ординаторов». На тот момент это был единственный «документ» женщин-врачей.

В 1895 г. Шабанова вступила в Русское женское взаимно-благотворительное общество и вскоре стала его председателем. Также в организационный комитет I съезда вошли писательницы Ольга Шапир и Елена Щепкина; педагог и редактор журнала «Союз женщин» Мария Чехова; врач, учредительница и председательница Женской Прогрессивной Партии и издательница журнала «Женский Вестник» Мария Покровская; писательница Елизавета Чебышева-Дмитриева. Со всей страны в Петербург прибыло 1053 депутатки. Согласно анкетам, которые раздавались на съезде, средний возраст был «свыше 30 лет»; замужние и вдовы составляли две трети; 84 % имели высшее и среднее образование. Были представлены и сведения о мужьях: медики, адвокаты, педагоги, инженеры, служащие.

Работа съезда намечалась по четырем направлениям.

1 секция – «Деятельность женщин в России на различных поприщах».

2 секция – «Экономическое положение женщин и вопросы этики в семье и обществе».

3 секция – «Политическое и гражданское положение женщины».

4 секция – «Женское образование в России и за границей».

Резолюция съезда гласила:

«Работа I Всероссийского женского съезда, посильно осветившая как политические и гражданские запросы, так и экономические нужды современной русской женщины, привела съезд к глубокому убеждению, что удовлетворение этих запросов возможно лишь при равноправном с остальными гражданами участии женщин не только в культурной работе, но и в политическом строительстве страны, доступ к которому окончательно откроется для женщины лишь при водворении демократического строя на основе всеобщего избирательного права без различия пола, вероисповедания и национальности.

Съезд ставит женщинам великою целью добывание этих прав, как главного орудия для полного раскрепощения и освобождения женской личности.

Для практического осуществления поставленных перед нею задач, женщина должна отдавать свою энергию, как существующим уже общим организациям, так и созиданию отдельных женских союзов, которые объединят и вовлекут широкие круги женщин в сознательную политическую и общественную жизнь»{ Шабанова А. Н. Очерк женского движения в России // Российские женщины в XX веке. Опыт эпохи. URL: http://www.a-z.ru/women/texts/shabanr-1.htm.}.

После Февральской революции Временное правительство и Советы рабочих и солдатских депутатов, посчитав требование предоставления женщинам права голосовать несвоевременным и неактуальным, отказались их поддержать, забыв, что сама Февральская революция началась с массового выступления женщин. Но многотысячная демонстрация женщин 19 марта 1917 г. в Петрограде, организованная Российской Лигой Равноправия женщин и прошедшая под лозунгами: «Свободная женщина в свободной России!», «Без участия женщин избирательное право не всеобщее!», «Место женщины в Учредительном собрании!» – привела к желаемому результату. 15 апреля 1917 г. Временное правительство приняло постановление «О производстве выборов гласных городских дум, об участковых городских управлениях», согласно которому избирательными правами наделялись все граждане, достигшие двадцати лет, без различия национальности и вероисповедания. Такая же формулировка была принята в положении о выборах в Учредительное собрание. Весной 1917 г. прошли выборы в городские думы, в которых женщины смогли принять полноправное участие. Уже в апреле в Вологодскую городскую думу были избраны две женщины.

После Октябрьской революции в 1918 г. была принята советская конституция, закрепившая юридическое равноправие мужчин и женщин.

В настоящее время женщины ограничены в избирательном праве только в Ливане и в Саудовской Аравии. Казалось бы, все в порядке. Но вспомните – избирательное право было лишь инструментом, с помощью которого женщины рассчитывали добиться полного и абсолютного равенства. А до этого еще очень и очень далеко.

Глава 25. Эти страшные феминистки

В начале ХХ века женщинам казалось, что с обретением избирательных прав их борьба будет закончена, точнее – она сольется с борьбой мужчин за более справедливые законы для обоих полов. Но к середине ХХ века они поняли, что это не так. Законы изменились, но остались в силе традиции, которые породили эти законы. Традиции, согласно которым женщина признавалась неполноценным существом, полуребенком, ее нельзя было выпускать из дома, ей нельзя было доверить принятие самостоятельных решений и серьезные занятия, она нуждалась в постоянном контроле и руководстве. Девушки получили возможность работать секретаршами: это давало им некоторый достаток и небольшую самостоятельность, но зато они узнали, что такое сексуальные домогательства на рабочем месте. Только немногие из них делали настоящую карьеру, а подавляющее большинство, выйдя замуж, бросали работу. Но в чем проблема, скажете вы, если они делали это добровольно? Проблема была, и первая глава книги Бетти Фридан «Загадка женственности», породившей вторую волну феминизма, так и звучит: «Проблема без названия».

Симона де Бовуар

Современный феминизм – полнокровное развивающееся общественное движение, и рассказать о всех его лидерах и всех идеях, которые те выдвигали, невозможно в рамках одной главы. Поэтому я остановлюсь только на некоторых личностях, о которых просто нельзя не упомянуть. И, безусловно, начать следует с Симоны де Бовуар – французского философа и писательницы, подруги еще одного философа-революционера Жана-Поля Сартра, которая в 1949 г. написала книгу «Второй пол».

Почему Симона называет женщин «вторым» полом, а не «слабым» и не «прекрасным», как это принято? Потому что она считает, что в европейской культуре утвердилось отношение к женщине как к существу, дополняющему мужчину, к его подруге, спутнице, которая не имеет самостоятельного бытия, обладая лишь «бытием для другого». Она всегда связана с каким-то мужчиной – отцом, братом, мужем, сыном, и он определяет ее судьбу. Мир культуры смотрит на женщину глазами мужчины, превозносит красавиц и презирает дурнушек, отдает предпочтение молодым перед старыми, плодовитым перед бесплодными. Царивший в Европе пресловутый культ женщины на самом деле являет собой культ женщины, наиболее полно удовлетворяющей потребности мужчин.

«Отношение двух полов не идентично отношению двух электрических зарядов или полюсов, – пишет де Бовуар. – Мужчина представляет собой одновременно положительное и нейтральное начало вплоть до того, что французское слово les hommes означает одновременно “мужчины” и “люди”. <…> Женщина подается как отрицательное начало – настолько, что любое ее качество рассматривается как ограниченное, неспособное перейти в положительное. У меня всегда вызывало раздражение, когда в ходе отвлеченной дискуссии кто-нибудь из мужчин говорил мне: “Вы так думаете, потому что вы женщина”. Но я знала, единственное, что я могла сказать в свою защиту, это: “Я так думаю, потому что это правда”, устраняя тем самым собственную субъективность. И речи не могло быть о том, чтобы ответить: “А вы думаете по-другому, потому что вы мужчина”, ибо так уж заведено, что быть мужчиной не значит обладать особой спецификой. Мужчина, будучи мужчиной, всегда в своем праве, не права всегда женщина. <…>

Она – лишь то, что назначит ей мужчина. Таким образом, ее называют “полом”, подразумевая под этим, что мужчине она представляется прежде всего существом определенного пола: для него она является полом, а значит, является им абсолютно. Она самоопределяется и выделяется относительно мужчины, но не мужчина относительно нее; она – несущественное рядом с существенным. Он – Субъект, он – Абсолют, она – Другой»{ Здесь и далее цит. по: Бовуар де С. Второй пол. М.: Прогресс; СПб.: Алетейя, 1997.}.

А что насчет собственных потребностей женщин? Патриархальная культура отвечает: женщины прежде всего нуждаются в том, чтобы любить и быть любимыми (а для этого им необходимо быть молодыми и красивыми), иметь семью и детей. Но может быть, женщинам нужно в этой жизни что-то еще?

«Современная женщина не способна на великие свершения главным образом по одной причине; ей не удается забыть о себе, – пишет де Бовуар. – Но для того чтобы забыть о себе, человеку необходима твердая уверенность в том, что он себя обрел. Женщина же, которая без всякой поддержки делает первые шаги в мире мужчин, пока еще слишком занята поисками себя. <…> Попытки ответить на вопросы, касающиеся степени ее будущей самобытности и места самобытности в ее личности, привели бы к слишком смелым предвидениям. Бесспорно одно: до сих пор способности женщины подавлялись и поэтому были потеряны для человечества. Давно пора, как в ее личных, так и в общественных интересах, предоставить ей возможность для самореализации».

Но может быть, все это – одни лишь отвлеченные рассуждения, не имеющие отношения к судьбам реальных мужчин и женщин? Ответ на этот вопрос пришел из-за океана.

Бетти Фридан

Бетти Фридан была прирожденной журналисткой. Уже в старшей школе она начала писать в школьной газете, однако через некоторое время ей отказали в ведении колонки. Тогда Бетти вместе с шестью друзьями основали собственный журнал «Tide» («Прилив»), в котором описывались ценности семейной жизни в противовес жизни школьной.

Спустя пять лет после окончания колледжа, в 1942 г., она вышла замуж за Карла Фридана. Когда Бетти забеременела и подала заявление на декретный отпуск, редактор газеты предложил ей совсем уйти с работы, поскольку, по его мнению, быть одновременно полноценным журналистом и женой-матерью невозможно, а второе, безусловно, важнее первого. Бетти согласилась, но несмотря на то, что около десятка лет провела дома, посвятив большую часть времени семье, она продолжала публиковаться в журналах для женщин.

Когда дети (а их у Фриданов было трое) подросли и пошли в школу, у нее появилось больше времени на размышления. Тогда она поняла, что никто не ждет от мужчин, что они бросят работу, как только станут отцами; осознала, что многие ее подруги, считавшие домашнее хозяйство и воспитание детей призванием женщины, вовсе не были счастливы. Они пили горстями успокоительные, привыкали к спиртному, погружались в депрессию, кончали жизнь самоубийством. Или рожали одного ребенка за другим, лишь бы их руки не оставались пустыми, а головы – полными беспокойных мыслей. Но рано или поздно последний малыш вырастал и выходил в большую жизнь, а их матери оставались в растерянности. Жизнь прошла мимо, а они и не заметили.

И тогда Бетти села писать книгу, но не для того, чтобы призвать женщин к чему-либо, а для того, чтобы самой разобраться, что же происходит.

Она помнила, как в 1920-е гг. женщины с восторгом шли в университеты и колледжи, открывшие для них двери; как в 1940-е они вставали к станкам, чтобы заменить мужчин. Да, им было сложно растить детей и одновременно работать, часто даже без поддержки мужа, но они понимали, что это трудности, с которыми сталкивается взрослый человек, и принимали их как взрослые люди. Теперь же она видела перед собой женщин, которые могли только плакать, как маленькие дети.

«Что же это была за проблема, у которой нет названия? Какие слова произносили женщины, пытаясь выразить ее? Иногда женщина могла сказать: “Я чувствую какую-то пустоту… чего-то не хватает”. Или: “У меня такое ощущение, будто меня нет“. Порой, чтобы заглушить это, они прибегали к транквилизаторам. Иногда им казалось, что что-то у них не так с мужем или с детьми, что надо сменить интерьер в доме или переехать в другое место, завести роман или еще одного ребенка. Иногда женщина обращалась к врачу, причем толком не могла описать симптомы: “Чувство усталости… Я так злюсь на детей, что это пугает меня… Хочется плакать без всякой причины” (один врач из Кливленда назвал это “синдромом домохозяйки”)… Иногда женщина говорила мне, что ощущение бывает настолько сильным, что она выбегает из дому и просто ходит по улицам. Или сидит дома и плачет. А бывает, что дети рассказывают ей что-то смешное, а она не смеется, потому что не слышит. Я говорила с женщинами, которые годами посещали психоаналитика, пытаясь “приспособиться к роли женщины”, убрав преграду на пути к “исполнению своего предназначения жены и матери”. Но отчаяние в их голосе и взгляд были такими же, как и у других, уверенных, что у них нет проблем, хотя они тоже ощущали какое-то странное чувство отчаяния. Мать четырех детей, бросившая колледж в девятнадцать лет, чтобы выйти замуж, рассказывала мне: “Я старалась делать все, что положено женщине – у меня были различные хобби, я занималась садом, маринованием, консервированием, общалась с соседями, участвовала в различных комитетах, организовывала встречи за чаем в Ассоциации родителей и учителей. Я все это умею, и мне это нравится, но это не дает возможности подумать и почувствовать, кто ты. Я никогда не стремилась к карьере. Все, чего я хотела, выйти замуж и иметь четверых детей. Я люблю детей, Боба и свой дом. У меня нет проблем, но я в отчаянии. Я начинаю чувствовать собственную безликость. Я – подавальщица еды, одевальщица штанов, убирательница постелей, одним словом, та, кого зовут, когда что-нибудь нужно. Но кто я на самом деле?»{ Здесь и далее цит. по: Фридан Б. Загадка женственности. М.: Прогресс, 1994.}

И тогда Бетти спросила себя: почему же она сама хоть и переживала тревогу и неудовлетворенность, но не такую всесокрушающую? Почему некоторые женщины вовсе не испытывали симптомов депрессии? И она нашла поразительный ответ: у них у всех была работа. Пусть на неполный день, пусть по гибкому графику, но они работали. И это давало им именно то «ощущение себя», которого были лишены домохозяйки.

«У них, конечно, было много серьезных проблем – они скрывали беременность, искали нянь и домработниц, вынуждены были терять хорошую работу, когда их мужей переводили на новое место. Они должны были терпеливо сносить враждебное отношение со стороны других женщин и возмущение своих мужей. И еще находясь под влиянием загадки женственности, многие чувствовали ложный комплекс вины. От этих женщин требовалась, и до сих пор требуется, необычайная целеустремленность, чтобы неуклонно следовать своей жизненной программе, в то время как общество ждет от них совсем другого. Однако в отличие от запутавшихся домохозяек, чьи проблемы увеличиваются год от года, эти женщины решили свои проблемы и начали движение вперед. Они выдержали массовые упреки и увещевания, но не изменили своим, причиняющим много неприятностей убеждениям ради конформистского покоя. Они не ушли в свою скорлупу, а смело приняли вызов от окружающей их действительности. И теперь они знают, кто они и зачем живут. Они понимали, может быть, интуитивно, что сегодня это единственный способ для мужчин и для женщин не отстать от стремительно бегущего времени и сохранить свою индивидуальность в этом огромном мире».

Казалось бы, вывод парадоксален. Множество людей предпочли бы не работать, если бы о них кто-то заботился. Многие согласились бы на рутинный домашний труд, который уже был не таким тяжелым, как в XVIII или XIX вв., чтобы избежать конкуренции, а если еще в качестве бонуса их будут называть «хранительницами домашнего очага» и произносить с трибуны, что «всеми своими успехами я обязан своей дорогой жене и матери», то это и вовсе будет замечательно. Женщины с низким достатком, вынужденные заниматься не слишком увлекательным и высокооплачиваемым трудом, наверное, с удовольствием поменялись бы местами с домохозяйками среднего класса, которых описывает Фридан. Но в том-то и дело, что женщины не отвернулись от книги Бетти Фридан и не назвали ее пренебрежительно «чудачкой». Наоборот, они вступали в учрежденную Фридан и ее подругами Национальную Организацию Женщин, которая в 1966 г., к пятидесятилетию принятия поправки к Конституции об избирательном праве женщин, провозгласила национальную забастовку «За Равенство» и провела марш в Нью-Йорке. В марше приняли участие более 50 тысяч женщин. Движение за равенство получило невероятное по своим масштабам распространение среди населения. Феминистки боролись за равенство при приеме на рабочие места, за специальные программы, которые помогли бы женщинам-матерям восстановить свое образование и выйти на работу, за разрешение женщинам служить в армии, поскольку для молодежи из глубинки это было шансом получить доступ к качественному образованию.

Вероятно, дело в том, что когда работа кажется человеку докучной и ненужной, он мечтает освободить время для чего-то приятного: для творчества, отдыха, хобби, для общения с друзьями, но отнюдь не для мытья посуды и штопки носков. А домохозяйкам то немногое свободное время, которое у них остается от домашних дел, было нечем занять. Они постепенно вообще отучались думать о себе и о своих потребностях. Они «играли в шопинг», покупали себе красивые вещи, чтобы стать более привлекательными для мужчин, пекли пироги для детей, меняли обстановку в доме, чтобы ими восхищались соседи, просматривали журналы и телепередачи, откуда узнавали, как одеться еще красивее и еще дороже, как испечь еще более роскошный пирог, обставить дом еще более элегантно. Они покупали бульварные романы в ярких обложках, где героини переживали неправдоподобные истории любви, полные вычурных страстей и опасностей, которые наверняка отпугнули бы читательниц, случись они с ними в реальности. Но эти вымышленные персонажи по крайней мере жили, в то время как их читательницы просто коротали время, дожидаясь, когда проснутся младшие дети, а старшие придут из школы. Словом, это было сплошное «бытие для других». Оказалось, что от этого буквально сходят с ума. И на самом деле у феминисток еще очень много работы.

Сандра Бем

Деятельность феминисток второй волны вызвала много нареканий. Большинство критиков утверждали, что женщины, идя «по мужскому пути», искажают свою женскую сущность, что у мужчин и женщин разная психология, разное мышление; то, что дается мужчинам легко (умственная работа, конкуренция, амбициозность), для женщин является непосильным грузом, и, пытаясь подражать мужчинам и добиваясь равных с ним успехов, женщина только подорвет свое здоровье.

«Феминистки пытаются спорить с природой», – говорили критики.

Традиционно в психологии было принято считать, что к типично мужским чертам относятся независимость, напористость, доминантность, агрессивность, склонность к риску, самостоятельность, уверенность в себе; что маскулинных индивидов отличает большее самоуважение в целом, а также более высокая самооценка в области академических достижений и собственной внешности. Женщины же по своей природе уступчивы, мягки, чувствительны, застенчивы, нежны, сердечны, способны к сочувствию, сопереживанию. И казалось, в этих характеристиках нельзя усомниться. Окружающие психологов женщины были в большинстве своем несомненно женственны, мужчины – мужественны.

Ясность в этот вопрос внесла Сандра Бем – профессор психологии Корнельского университета. В 1974 г. она предложила испытуемым – мужчинам и женщинам – заполнить опросник, содержащий 60 различных характеристик. Среди них были такие, как «Верящий в себя», «Умеющий уступать», «Способный помочь», «Склонный защищать свои взгляды», «Жизнерадостный», «Угрюмый», «Независимый», «Застенчивый». Некоторые из них являлись «традиционно женскими», другие «традиционно мужскими», а некоторые – нейтральными. Испытуемые должны были ответить, насколько, по их мнению, выражены у них те или иные качества. Очень простой опыт привел к очень простым и тем не менее революционным результатам. Оказалось, что большинство прошедших тест является «психологическими андрогинами», т. е. в их психике мирно сосуществуют как «мужские», так и «женские» качества. Более того, дальнейшие исследования показали интересную картину. Понятия «мужественности» и «женственности» разнились от общества к обществу, от культуры к культуре. Например, афроамериканские женщины набирали больший балл по андрогинии, чем евроамериканки. Это можно объяснить исторически сложившимся высоким уровнем безработицы среди чернокожих мужчин и низкой оплатой их труда, в результате чего чернокожие женщины постепенно начали занимать на рынке рабочей силы более уверенные позиции в отличие от белых женщин. Исторический опыт афроамериканок привел к тому, что их представление о женственности стало включать уверенность в себе, физическую силу, находчивость и самостоятельность. Также пуэрториканские мужчины неожиданно оказались более женственными, чем мужчины из афроамериканской и евроамериканской подгрупп. Дело в том, что пуэрториканская культура поощряет проявления привязанности к семье, заботы о других, заботы о детях – черты, которые европейцы приписывают преимущественно женщинам.

Полученные результаты способствовали тому, что психологи обратили внимание на понятие «гендера» или «сконструированного пола» – особенностей психологии, которые вырабатываются у индивидуума под влиянием общества. Дети рождаются андрогинами, а затем ожидания родителей начинают «лепить» из них мальчиков и девочек.

Исследования показали, что матери еще в первые недели жизни чаще берут на руки младенцев-мальчиков, побуждают их смотреть, слушать, проявлять активность. В «ползунковом» возрасте мальчиков, наоборот, быстрее спускают на пол, побуждают к самостоятельному ползанию, исследованию пространства. Младенцев-девочек в первые недели чаще оставляют «спокойно полежать» в кроватке, а в возрасте 5–6 месяцев реже, чем мальчиков, отпускают в «свободное плавание», а напротив, чаще сажают на колени, разговаривают, побуждают пристально наблюдать за мимикой лица. В результате уже полуторагодовалые девочки из набора картинок чаще всего выбирают изображения людей и их лиц, мальчики – изображения «интересных» предметов. Кроме того, от девочек достоверно раньше начинают требовать чистоты и опрятности, а также элементарного самоконтроля (умения ходить на горшок, не отвлекаться во время еды, самостоятельно одеваться и тому подобное). В результате уже двух-трехлетние девочки часто производят впечатление более дисциплинированных и «социализированных», чем их сверстники-мальчики. При этом в мальчиках стремятся воспитать активность, спонтанность, изобретательность, менее жестко реагируя на их возрастное упрямство. В связи с этим девочки зачастую оказываются более успешными на тех занятиях, которые требуют терпения, усидчивости, следования установленным образцам (например, чтение и чистописание), мальчики – в тех ситуациях, когда требуется неожиданная идея, нестандартное решение, мозговой штурм (математика, шахматы или конструирование).

Разница в воспитании закрепляется в детском саду. По данным психологов, воспитатели чаще предлагают девочкам игры, в которых нужно действовать согласованно и сообща, а мальчикам – игры, в которых надо конкурировать. При этом мальчиков поощряют к тому, чтобы они добивались победы любой ценой, преодолевая себя. Девочек хвалят, когда они говорят тихо, и наказывают за повышение голоса. Если же мальчики ведут себя спокойно, на них часто просто не обращают внимания. Девочкам обычно прямо указывают, каким делом они должны заняться и дают подробные инструкции. Мальчиков же отправляют самостоятельно выбирать себе занятия, указывая лишь на то, чего они не должны делать. Ощутимую поддержку мальчики получают намного реже. Им остается лишь проявлять в своем поведении самостоятельность.

В начальной школе эта разница становится очевидной настолько, что заставляет делать поспешные выводы о том, что семилетние девочки якобы интеллектуально и даже духовно (?) более развиты, чем их сверстники. На самом деле особенности воспитания девочек лучше подготавливают их к обучению в младших классах, где требуются прежде всего аккуратность, внимательность и дисциплина.

Адриан Фурнхэм из Университетского колледжа Лондона исследовал уровень IQ у трех тысяч детей из двадцати двух стран. Если в начальной школе у девочек этот показатель был выше, чем у мальчиков, то в последних классах и после ее окончания ситуация менялась в противоположную сторону.

Страницы: «« 12345678 »»

Читать бесплатно другие книги:

Эта книга – главный труд великого русского мыслителя, основоположника учения о цивилизациях Николая ...
Знать историю двух русских революций, чтобы не допустить повторения.Мемуары Павла Милюкова, главы па...
Вот уже третий век, со времен склоки Ломоносова с «норманистами», легендарный КНЯЗЬ РЮРИК остается «...
Искусство – это воплощение и отражение Прекрасного. Искусство – это то, что без слов понятно всем, т...
Иван-чай или кипрей содержит в себе большое количество полезных веществ. Народная медицина применяет...
Иван-чай или кипрей – кладезь витаминов! Его используют в косметических целях, готовя из растения ма...