Письма с острова Скай Брокмоул Джессика

Глава четвертая

Маргарет

Плимут

Среда, 19 июня 1940 года

Дорогая мама!

Можешь отчитать меня. Я умчалась, даже не попрощавшись. И за кем? За парнем, который до недавнего времени был всего лишь другом по переписке. Притом не лучшим другом, так как я неделями не получала от него писем. Но если бы ты видела его, когда он ждал меня на вокзале, такой милый и жалостный, ты бы тоже его простила!

Пол в порядке, но что-то с ним все-таки произошло. Обошлось несколькими царапинами и поврежденным запястьем. Он не говорит, что случилось, только повторяет, как рад видеть меня и что ему уже гораздо лучше.

Мне пока не назначили новую группу эвакуированных, и, если ты не против, я побуду тут еще. Пол не знает, когда ему опять дадут отпуск. Мама, я нужна ему.

Люблю и целую,

Маргарет.

Эдинбург

22 июня 1940 года

Моя Маргарет!

Ты не представляешь, как я волновалась. Ты ведь ехала одна до самого Плимута. Никогда ты не была так далеко от дома. Может, тебе не следует оставаться там дольше? Ты приехала, подбодрила своего друга и успокоилась сама, увидев, что он здоров. Даже привезла ему все, до последней крошки, бесценные пирожные, которые я купила на свои продуктовые талоны. Теперь пора бы домой. Возвращайся, прежде чем все станет слишком серьезно. Пожалуйста.

С любовью,

мама.

Плимут

Четверг, 27 июня 1940 года

Мама!

Я знаю, ты меня любишь, но я достаточно взрослая, чтобы самой принимать решения. Кроме того, все уже весьма серьезно. Пол попросил меня выйти за него замуж.

Маргарет

Эдинбург

1 июля 1940 года

Маргарет!

Не принимай скоропалительных решений. Не ради меня — ради себя. Прошло полгода с тех пор, как Пол уехал из города. До того вы все дни напролет только и делали, что препирались. И вдруг вся эта любовь, а теперь откуда ни возьмись — женитьба?

Это все война. Я знаю, я видела это. Они уходят, неуязвимые, непобедимые, и думают, что будущее лежит перед ними как серебристое озеро, и они готовы в него нырнуть. Потом что-то случается — бомба, растянутое запястье, пуля, которая просвистела слишком близко, — и вот они уже хватаются за все, что окажется под рукой. То серебристое озеро помрачнело, оно захлестывает их волнами, и они боятся, что утонут в нем, если не будут осторожны. Они цепляются изо всех сил и обещают все, что приходит в голову. Нельзя верить словам, сказанным в военное время. Эмоции так же мимолетны, как спокойная ночь.

Пожалуйста, береги себя. На прошлой неделе над нами пролетали самолеты. Один сбросил пять бомб и более сотни зажигательных снарядов в районе замка Крейгмиллар. На город ничего, слава богу, но бомбардировщики были прямо у нас над головой. Две ночи я провела в убежище в одной ночной сорочке, скорчившись, слушая вой сирен, рев моторов и выстрелы противовоздушных орудий. При этом понятия не имела, что происходит на самом деле. Это выматывает. Все, что я хочу, — это мою Маргарет рядом со мной.

Прошу тебя, не принимай решений, о которых позднее будешь сожалеть. Пожалуйста, не отдавай свое сердце бездумно, потому что, моя славная девочка, обратно ты его можешь не получить.

С любовью,

мама.

Плимут

Пятница, 5 июля 1940 года

Мама!

Ты всегда говорила, что нужно искать свое счастье и хватать его обеими руками. Другие матери подталкивали дочерей к поступлению в университет, или к работе на фабрике, или к разливанию чая в солдатских столовых. Ты — нет. Ты знала, что там я буду несчастна. Вместо этого ты нашла для меня работу с эвакуированными детьми, которых нужно сопровождать к местам нового проживания. Я смогла сбежать из города, когда там стало тесно от огневых точек, бомбоубежищ и занятий отрядов местной обороны в парках. Мои вылазки в Скоттиш-Бордерс и в Шотландское нагорье — истинное наслаждение.

Я же не написала, что приняла предложение Пола. Я сказала ему, что мне нужно подумать. Видишь? Вовсе не такая уж я опрометчивая. Но я счастлива. Чего ты всегда и желала мне. Скоро я буду дома.

Люблю и целую,

Маргарет.

Эдинбург

9 июля 1940 года

Думать — это хорошо. Способность думать отличает человека от таракана.

Мама

Плимут

Суббота, 13 июля 1940 года

Дорогая мама!

Ты будешь рада узнать, что Пола подлатали, он хорошо отдохнул и завтра возвращается на службу славной Британии. Я же двинусь на север, но когда приеду — не скажу, так как не могу поручиться за надежность железнодорожного сообщения.

Люблю и целую,

Маргарет.

Эдинбург

Четверг, 18 июля 1940 года

Пол!

Мама злится на нас. То есть по большей части на меня. Уму непостижимо! Ведь мы не совершили ничего плохого. В конце концов, это всего лишь кольцо. Кольцо и обещание.

Но из-за этого у нас с ней была ужасная ссора, и поэтому я здесь, на крыше, пишу тебе письмо и не знаю, как попросить у мамы прощения. По ее мнению, с моей стороны было глупо ответить «да» первому же парню, который сделал предложение. Но потом она сказала, что на войне счастье трудно отыскать. Я заметила ей, что она говорит глупости и пусть сначала сама со всем определиться. Что, если первый парень, сделавший мне предложение, и есть тот, кто даст мне счастье? Тогда она бросила в меня ложку и фыркнула, что у нее нет ответов на все мои вопросы.

Мне оставалось только вылезти на крышу и дуться тут в одиночестве. Наконец мама высунулась в окно и призналась, что это война расстроила ее. Она уже пережила одну войну, но эта — совсем другая, с постоянным присутствием страха, с ночами, когда объявляют воздушную тревогу, и с такими, что проходят без сирен. «Война импульсивна, — сказала мама. — Не потрать остаток жизни на поиски призраков». Я спросила, о чем она вообще говорит, но мама молча отвернулась.

— Это ты о моем па?

— Я уже объясняла, что тебе не нужно ничего о нем знать.

— Почему же? Он ведь мой па.

Тебе все это известно, Пол. Ты уже наслушался моих бесконечных жалоб на то, что мать ни слова не рассказывает об отце, на то, что она уклоняется от расспросов и говорит только, что прошлое в прошлом. И я понимаю, что она имеет в виду. Да, понимаю. Она сама вырастила меня и хочет, чтобы я была этим удовлетворена. Чтобы я дорожила временем, которое мы прожили вдвоем. Но не знать своих корней, не знать, как я появилась на этом свете… ну, ты в курсе моих вопросов.

Я высказала ей все это, пока она выглядывала из окна спальни. Но мама постаралась отделаться шуткой. «Первый том моей жизни распродан и больше не переиздавался», — любит она повторять.

Но в этот раз я не сдалась и продолжала давить. Сожаления? Призраки? Раньше я от нее ничего подобного не слышала.

— Почему ты не желаешь говорить о нем? — спросила я. — Что в нем такого отвратительного, что ты хочешь стереть его из своей памяти?

Я думала, что мама начнет метаться и заламывать руки, но она, наоборот, замерла.

— Я никогда не прощу его, — наконец произнесла она. — Но буду помнить ради нас обеих. — Ее глаза горели, когда она ушла.

Мне слышно, как мама гремит на кухне посудой. Попытка приготовить что-нибудь — это (к сожалению) ее способ извиняться. Уж не знаю, что она затеяла, но пахнет ужасно. Даже не хочу гадать, какие овощи она сейчас портит.

Пожалуй, пора спуститься и попросить прощения за то, что назвала ее глупой. За то, что начала эту ссору. За то, что вообще заставляю ее рассказать об отце, о сожалениях, о призраках. Я знаю, мама желает мне добра, устала и элементарно скучает без меня. Она старается. Я действительно дорожу временем, которое мы прожили вместе.

Может, уговорю ее выйти прогуляться. До заката еще пара часов. Мы можем дойти до Холируд-парка, побродить среди зарослей утесника. Поболтать ни о чем конкретном. А может, сейчас она как раз захочет говорить. Не знаю…

О боже мой, Пол, я уже и не помню, о чем хотела тебе написать. Сейчас случилось нечто невероятное. Я услышала гул самолетов и только успела спрятать под блузку блокнот, как рядом взорвалась бомба. Мама писала о воздушных налетах и бомбардировщиках, но я и вообразить не могла, что это такое на самом деле. Знаю, для тебя все иначе: ты провел уже немало ночей, разорванных самолетами и сиренами. Но для меня… Бомба? На улице, где я девочкой прыгала со скакалкой?

Я видела, как она падает… Она врезалась прямо в тротуар. Я нырнула за мансарду как раз вовремя. Все засыпало камнями и пылью. Только что на улице была мостовая, и вот уже там дымящаяся яма. Не знаю, как я удержала равновесие и не свалилась с крыши от ударной волны. Все случилось очень быстро, даже сирены не было.

Первая мысль о маме. Окно спальни разбилось, оттуда не доносилось ни звука. Я позвала ее. Мне было не пролезть в комнату, так как в раме торчали осколки стекла. Внутри все было вверх дном. Кровать отбросило к дальней стене, ночной столик опрокинулся. Булыжник с мостовой, залетевший в окно по идеальной траектории, пробил стенную панель. Из дыры в стене высыпались какие-то бумажные листки.

Я опять окликнула маму и потом увидела ее в тени у двери. Она медленно шагнула внутрь, отодвинув синим атласным шлепанцем бумаги. Но к окну не пошла, а осталась стоять там и смотреть на проломленную стену и бумажный снегопад.

Дотянувшись рукой до шторы затемнения, я сорвала ее, обмотала тканью ладонь и очистила подоконник от стекла, чтобы пробраться внутрь.

Мама по-прежнему молчала. Она упала на колени и подхватила охапку листков. Я наклонилась и подобрала одну страницу. Это было письмо, пожелтевшее и смятое, адресованное кому-то по имени Сью. И ты знаешь, Пол, оно как будто написано тобой, и поэтому я цитирую его здесь.

Чикаго, Иллинойс, США

31 октября 1915 года

Дорогая Сью!

Знаю, ты сердишься. Пожалуйста, не надо. Даже если оставить разговоры о «долге» и «патриотизме» в стороне, неужели ты правда думаешь, что я смог бы отказаться от такого захватывающего приключения?

Моя мать бродит по дому с красными глазами и всхлипывает. Отец по-прежнему не разговаривает со мной. И тем не менее я чувствую, что поступаю правильно. У меня ничего не вышло в колледже, ничего не вышло с работой. Черт, даже с Ларой не получилось. Я уже начал думать, что в мире нет места человеку, чье наивысшее достижение сводится к мешку с белками. До сих пор никому не потребовались моя удаль и импульсивность. Сью, ты же понимаешь, это дело мне подходит. Ты всегда знала, что хорошо для меня, еще до того, как я это сам осознавал. И сейчас ты знаешь: это хорошо.

Я выезжаю в Нью-Йорк уже завтра, поэтому пришлось попросить маму отослать это письмо. Когда ты станешь читать его, я буду на корабле где-то посреди Атлантики. Плыть на судне «Французской линии» было бы дешевле, но мы с Харри направляемся в Англию. Его там ждет Минна. А я… У меня есть ты. Словно рыцари прошлого, мы не можем пойти в бой, не получив от наших прекрасных дам символ их любви.

Мы высадимся в Саутгемптоне где-то в середине ноября и оттуда двинемся к Лондону. Сью, скажи, что на этот раз ты встретишь меня. Конечно, мне легко просить, гораздо легче, чем тебе покинуть свое убежище на Скае. Не дай мне уйти на фронт, не прикоснувшись к тебе в первый раз, не услышав, как твой голос произносит мое имя. Не дай мне уйти на фронт без твоего образа в моем сердце.

Твой… всегда и навечно,

Дэйви.

— Это мои письма. — Мама собирала другие листки, разбросанные вокруг. — Ты не имеешь права читать их.

Я спросила, что это за письма, кто такая Сью, но она не ответила. Она сидела там с мокрыми глазами и неловкими руками складывала в стопку пожелтевшие странички. За окном наконец-то взвыла сирена.

— Уйди, — простонала мама, прижимая к себе конверты. — Сейчас просто уйди.

Под звуки сирен и зенитных орудий я вышла из дома и, спотыкаясь, пошла в укрытие. Я знала, что мне нужно закончить это письмо тебе, потому что у меня больше нет никого, кому я могла бы рассказать о сегодняшнем вечере. О том, как все, что случилось, кажется теперь абсолютно нереальным.

У меня никогда не было секретов от матери. Ты это знаешь. Но когда я пристроилась в убежище и достала из-под блузки блокнот и вложенное в него письмо Сью, меня мучил один вопрос: что мама от меня скрывает?

Маргарет

Глава пятая

Элспет

Чикаго, Иллинойс, США

17 июня 1913 года

Дорогая Сью, я закончил!

Простите, что так долго не отвечал, но я откладывал до того момента, когда смогу сообщить, что я совершенно и полностью свободен. Ах, какое наслаждение — приняться за письмо без гложущей мысли о недочитанных учебниках! Сейчас сижу в доме родителей, окно распахнуто, летний ветерок раздувает кружевные занавески, и меня не ждет ничего более зловещего, чем недочитанная газета. Можно откинуться на спинку стула, глотнуть прохладного лимонада и писать Вам — непередаваемая роскошь!

Мне кажется, Вы будете горды мной. Я открылся отцу. Наверное, Вы удивляетесь, как я набрался смелости, чтобы сказать ему такое. Помогла моя плохая успеваемость! Он глянул на мои оценки и фыркнул. «Как ты собираешься поступать в медицинскую школу с такими результатами?» — спросил он. «Я не собираюсь, — ответил я. — Не собираюсь и не хочу туда поступать». Он чуть не подавился своим утренним кофе. «Что значит не хочешь?» — «Именно это и значит, отец. Я никогда не хотел учиться в медицинской школе. И теперь слишком поздно переубеждать меня». Он встал из-за стола, с грохотом отодвинув стул, и с тех пор отказывается говорить со мной. Думаю, только благодаря стараниям мамы он не вышвырнул меня из дома.

Моя сестра тоже здесь, проводит у родителей часть лета, и потому мне проще переносить недовольство отца. К тому же у меня появилась возможность получше узнать свою племянницу Флоренс. В одной из комнат в задней части дома есть такое место, куда солнечный свет падает особенным образом. Мы с Флоренс садимся в этот круг света и смотрим друг на друга. Когда ей надоедает смотреть на меня, она забирается ко мне на колени, хватается за подтяжки и просит: «Дя Дэй! Сказку!» Ну как я могу отказать в такой просьбе? Я рассказываю ей сказку и наблюдаю за тем, как в страшных местах ее и без того огромные голубые глаза становятся еще больше и как они искрятся, когда Флоренс смеется. Восхитительно наблюдать за безыскусной игрой чистых эмоций на лице ребенка. Дети не пытаются спрятать чувства или выдать одну эмоцию за другую. Мы с племянницей будем хорошими друзьями, я уже сейчас вижу это.

Еще новость: у меня появилась девушка, Лара. Она очень милая, изучает в колледже немецкую литературу. Познакомились мы на вечеринке — на одном из тех утомительных светских мероприятий, от которых иногда никак не отвертеться. Я пошел, чтобы не огорчать маму. Мы с Ларой познакомились и, поговорив, поняли, что она «знает» моих родителей. Это один из тех запутанных случаев, когда ее мама играет в бридж с тетей лучшей подруги моей матери или что-то вроде этого. Какова бы ни была степень знакомства, оно означает, что мои родители одобряют девушку.

Итак, видите, удача наконец-то улыбнулась мне. В моей жизни теперь целых две девушки, а еще комната в полном распоряжении и БОЛЬШЕ НИКАКИХ ЭКЗАМЕНОВ!

О, та ночь, когда я подбросил в женское общежитие белок, была классикой! Можете ли Вы придумать лучшую комбинацию, чем опасный подъем по стене, стая разъяренных белок и вопящие женщины в полураздетом виде? Должен сказать, что подобные эскапады не так уж часто заканчиваются больничной койкой. Но именно вероятность того, что они могут к этому привести, делает такие выходки столь привлекательными. Вот откуда у меня это прозвище. Парни называют меня Мортом, намекая на латинское «mors», потому что убеждены, что эти мои затеи однажды доведут меня до смерти. Чудные друзья, Вы не находите?

А как идут Ваши дела на Скае? Должно быть, Вы повеселели, когда сошел снег. Я представляю, как Вы радостно топаете по холмам в брюках и шляпе, под мышкой зажат блокнот, за ухо заткнут карандаш. Ах, лето!

Кстати, Вы не угадали мой возраст. Мне уже двадцать один! Теперь Вы понимаете, почему я так стремился отрастить усы…

Расслабленный и спокойный,

Дэвид.

P. S. На этой фотографии я в полном облачении — в академической робе и квадратной шляпе. Гордое деревце рядом со мной — это Поули. Мы оба — и дерево, и я (как ни удивительно!) — пережили этот учебный год!

Остров Скай

7 июля 1913 года

Дорогой Дэвид!

У Вас такой ликующий вид! Не могу сказать, кто выглядит более гордым и прямым — Вы или Поули. Я рада, что у Вас все так удачно сложилось.

По Вашим описаниям я влюбилась в Вашу племянницу. Вам повезло, что Вы можете проводить с ней столько времени, сколько хотите. Когда несколько лет назад погиб мой брат Аласдер, его вдова переехала в Эдинбург вместе с детьми. И с тех пор я не видела ни Крисси, ни племянницу, ни племянников.

Два других моих брата, Финли и Уилли, еще живут дома, поэтому с их стороны детей ждать пока не приходится (по крайней мере, на это надеется махэр!), хотя у Финли есть девушка, к которой он весьма серьезно относится. Может быть, и не придется ждать слишком долго. Кейт славная, и мы все скрестили за них пальцы.

Раз Вы не будете учиться в медицинской школе, то чем собираетесь заполнить время? Вы уже поступили в труппу русского балета? Научились играть на корнете? Начали писать Великий американский роман?

Я уверена, что теперь, когда Ваши вечера не отдаются целиком учебе, Вам гораздо легче ухаживать за Вашей девушкой. Вы написали, что Лара учится в университете. Это обычное дело для американских женщин? Все девочки, с которыми я ходила в школу, мечтали только о замужестве, выборе занавесок и особенно о том, чтобы как можно скорее освободить свои головы от знаний, что в них вкладывали десять-двенадцать лет. Они считали меня сумасшедшей только за то, что я хотела прочитать книгу, не включенную в школьную программу, что уж говорить о реакции на мое желание поступить в университет.

Элспет

Чикаго, Иллинойс, США

27 июля 1913 года

Дорогая Сью!

Нет, я не вступил в труппу русского балета. Сказать по правде, я понятия не имею, что делать дальше. Пожалуй, я чувствовал себя более уверенно, когда мое будущее было распланировано отцом. Сейчас просматриваю объявления в газетах, прикидывая, чем можно было бы заняться. Пока даже не знаю, в каком направлении искать. Моя мать находит крайне неприличным тот факт, что я устраиваю свою карьеру с помощью газет, и осторожно наводит справки среди своих партнеров по бриджу на предмет более «респектабельных» вариантов.

Не думаю, что учеба женщин в колледже такое уж обычное явление в Америке. В Университете Иллинойса учились девушки, но немного, а на факультете естествознания их почти вовсе не было. Поступая в колледж, они обычно ограничиваются более «женскими» сферами науки, такими как современные языки, литература, домашняя экономика.

Боюсь, ни одного геолога среди них мне не встречалось!

Дэвид

Остров Скай

14 августа 1913 года

Дорогой мальчик!

И почему это такие предметы, как языки и литература, считаются «женскими»? Дэвид, говорю это не в укор Вам. Знаю, Вы повторяете общепринятое мнение — спорное, на мой взгляд.

Мы живем в эпоху, когда женщинам открылись профессии, ранее недоступные. Хотя примеры пока немногочисленны, но дамы уже показали себя компетентными врачами, учеными, предпринимателями. Теперь, когда двери распахнулись, почему туда не рванулось больше женщин? Вместо этого они говорят себе: «Кому интересно получать Нобелевскую премию, как Мария Кюри? Куда важнее научиться правильно варить курицу». Да, каждый должен заниматься тем, что ему интересно, и я допускаю, что есть особы, которые искренне не желают изучать ничего, кроме варки кур или домашней экономики. И почему леди, которая занимается химией или геологией, менее подходит на роль спутника жизни, чем та, которая выбрала литературу? Я не суфражистка, однако, когда речь заходит о женщинах и образовании, неизменно горячусь.

Элспет

Чикаго, Иллинойс, США

4 сентября 1913 года

Дорогая Сью!

Наконец-то, наконец-то я получил оплачиваемую работу! Меня приняли учителем биологии и химии в частную школу прямо здесь, в Чикаго. Лара говорит, что к концу семестра все девочки влюбятся в меня, а все мальчики будут стремиться подружиться со мной.

У меня нет четкого ответа на вопрос, почему некоторые предметы считаются в большей степени подходящими для женщин. Вы правы, мы движемся к более просвещенному обществу, но пока еще далеки от него. Появляется много университетов совместного обучения, и женщина может поступить в любой колледж и изучать все, что захочет. Она даже может пойти дальше и найти себе «радикальную» работу, став, например, ученым или преподавателем. Но до сих пор предполагается — даже ожидается, — что она откажется от всего этого, как только станет матерью. Педагогика и Равенство всегда уступают Материнству.

Должен заметить, что женщины в целом гораздо лучше воспитывают детей, чем мужчины. Взять, к примеру, моего отца: вот бы наломал он дров, если бы занялся этим. Но дети вырастают, покидают дом. Почему бы женщине не заняться карьерой на этом этапе жизни?

Но Вы указали на очень важный момент. Лично я надеюсь найти такую жену, которая сможет говорить о чем-то более интересном, чем варка кур. Такую, которая читает то же, что и я, задается теми же, что и я, вопросами. Или даже такую, у которой обо всем абсолютно противоположное моему мнение, но при этом она не боится жарких споров и любит меня, несмотря ни на что.

Дэвид

Остров Скай

30 сентября 1913 года

Дэвид!

Что, мой дорогой мальчик, заставляет Вас думать, будто женщины превосходят мужчин в воспитании детей? Насколько я понимаю, Ваша племянница обожает Вас, и значит, Вы правильно ведете себя с малышкой. Или Вы сомневаетесь в своей способности заниматься ребенком дольше пяти минут, которые требуются, чтобы рассказать одну сказку?

Элспет

Чикаго, Иллинойс, США

17 октября 1913 года

Дорогая Сью!

А разве Вы не согласны с тем, что женщины от природы одарены чем-то таким, что делает из них матерей? Я не совсем уверен, правда, что это такое. Женщины куда более самоотверженны, чем мужчины. Они обладают терпением и щедрой душой. Женщина может получить все возможные степени в науке домашней экономики, но и без этого, даже не проведя в колледже и дня, она все равно способна прекрасно вести хозяйство и быть матерью.

Дэвид

Остров Скай

31 октября 1913 года

Дэвид!

Сначала Ваши письма просто вызывали раздражение, а теперь приводят меня в негодование. Никакие природные качества не делают нас женами, матерями или хозяйками. Или мы рождены с особенными свойствами, которые помогают нам готовить или штопать носки? Вы думаете, что Господь всемогущий предвидел, что потребуется от хозяйки двадцатого века, и зарезервировал часть женского мозга для выпечки пирогов? В качестве доказательства своей правоты привожу в пример саму себя: ничего этого я не умею. Ни готовить, ни печь пироги, и уж точно меня не заставишь заштопать хотя бы один носок. Может, я родилась только с половиной мозга и во мне не хватает чего-то существенного? Вы это предполагаете?

Вы говорите, что женщины, особенно матери, должны быть самоотверженны. Но они не рождены такими, этого от них ожидают. Никто не укорит мужчину за то, что он выпьет пинту после рабочего дня, или за то, что он вытянет ноги перед огнем, или за то, что по утрам он сидит и читает газету. Но если мать захочет погулять полчасика, выпить чашку чая в спокойной обстановке или (не дай бог!) сходить к подруге, все сразу возмутятся. Это недопустимо, чтобы матери хотели делать что-то, не имеющее отношение к детям. Считается, что они должны быть всегда и во всем самоотверженны. Хорошая мать никогда не съест последний кусок пирога.

Не уверена, хочу ли я заводить детей. Такая самоотверженность выше моих сил. Если за мою юбку будет цепляться ребенок, я не смогу отправиться на одну из своих прогулок по горам. Не смогу часами смотреть на волны, сочиняя стихи. Не смогу готовить только сосиски и рождественский пудинг, не смогу до самого утра наблюдать за движением звезд по небу, не смогу вставать до рассвета, чтобы взобраться на холм и поймать момент, когда над горизонтом взорвется солнце. Вы же не станете убеждать меня, будто возможно заниматься всем этим и одновременно растить детей. И я никогда и ни за что не откажусь от последнего куска пирога. Независимость делает женщин эгоистками.

Элспет

Глава шестая

Маргарет

Эдинбург

Пятница, 19 июля 1940 года

Милый Пол!

Она уехала.

Наутро после бомбежки я вернулась в дом, желая помириться. Всю ночь не сомкнула глаз, думая о нашей ссоре и о том, как она оттолкнула меня, лишь я притронулась к тем рассыпавшимся письмам. У меня кошки скребли на душе.

Когда я пришла в квартиру, там было пусто. Панель в стене по-прежнему разворочена, но все листки, спрятанные за ней, исчезли, как и два моих чемодана.

Мама, которая никогда не покидала дом дольше чем на несколько часов, собрала вещи и ушла. И я не представляю куда.

Я сходила к соседям. Проверила в библиотеке. Трижды обошла Холируд-парк. Даже заглянула в собор Святой Марии, подумав, что могу найти маму с чемоданом писем на ее обычном месте. Никто ее не видел. Я поехала на вокзал Уэверли, уверенная, что на поезд она не сядет. Наверняка просто пристроилась на скамейке и набирается храбрости, чтобы подойти к вагону. Нет. Там ее не было.

И вот я сижу в пустом доме и не знаю, волноваться мне или нет. Если она решила устроить небольшой отпуск — это ее полное право. Она в состоянии о себе позаботиться. Однако, Пол, вчера мама вела себя так странно. Ее глаза… они были как мертвые. Она опустилась на пол словно обреченная. Пусть я не знаю, где она, но могу сказать точно: мама не уехала развлекаться на побережье. Она что-то ищет или догоняет. Воспоминания, сожаления, свое прошлое… Я не уверена.

Но зато я точно знаю, что ее исчезновение связано с письмом от американца какой-то женщине по имени Сью. Мне всегда нравилось разгадывать загадки. Может, стоит попробовать и сейчас?

С нежностью,

Маргарет.

21 июля 1940 года

Милая Мэйзи!

Надеюсь, ты получишь это письмо до того, как отправишься на поиски приключений. Да, ты всегда хотела быть сыщиком. Помнишь тот раз, как мы в сумерках облазили весь парк Мидоуз, надеясь отыскать собаку Баскервилей? Какими же мы были тогда детьми.

Я и сам соскучился по приключениям. Меня все еще держат на земле, так как запястье пока не зажило. И поэтому, вместо того чтобы летать, я болтаюсь по аэродрому. Возьмешь меня своим Ватсоном?

Надеюсь, однако, что твоя детективная деятельность уведет тебя подальше от Эдинбурга. Бабуля мне ни слова не писала о воздушных налетах на город. Хотя знаю я ее. Наверняка она стояла на крыльце и грозила фрицам кулаком. Теперь же, когда мне стало известно о том, что там, где мы с тобой играли в мяч, падают бомбы, я хочу быть уверенным, что ты в безопасном месте.

Возможно, твоя мать подумала так же. Не беспокойся за нее. Она как моя бабуля: не даст себя в обиду. С ней все будет хорошо.

Береги себя, моя милая девочка.

Твой Пол

Эдинбург

Среда, 24 июля 1940 года

Милый Пол!

Я подумала, что если кто и может пролить свет на «первый том» маминой жизни, то это моя кузина Эмили. Она знакома с мамой дольше, чем я. Поэтому я пришла к ней с тем единственным пожелтевшим письмом, и в прачечной, посреди тазов с бельем, она поведала мне то, что знала. Увы, совсем немногое.

Она помнит, как во время прошлой войны они жили в коттедже у моей мамы. После атаки цеппелинов тетя Крисси отправила детей из города. Как видишь, эвакуация существовала уже тогда. В нашем случае дети уехали аж на остров Скай.

У меня до сих пор не укладывается в голове, что моя мать, которая никогда не выходила за пределы Эдинбурга, когда-то жила на Гебридах! Это не секрет, она сама рассказывала мне о том, как она росла там, бегая по холмам в поисках волшебных человечков, и тем не менее я всегда воспринимала маму как горожанку до мозга костей. Но детство и юность она провела на острове. Так что вовсе не странно, что у нее оказалось письмо со Ская.

Там случилось что-то неприятное, связанное с девушкой и двумя нашими дядями. Возможно, Сью и есть та самая девушка? Эмили не сумела припомнить. Я не могу спросить бабушку, так как она читает и пишет только на гэльском языке. Эмили предложила, чтобы я написала дяде Финли, который сейчас в Глазго.

Я знала, что у мамы было три брата (осталось два после смерти отца Эмили), но она о них мало говорила. Только то, что Аласдер был самым умным, Уилли — самым шустрым, а Финли — тем, кто что-то потерял, уехал и никогда не вернулся. Что он потерял и откуда не вернулся, она не объясняла, если не считать одной фразы про гнев Финли, послуживший причиной его ухода из дома.

Эмили никогда бы не обнаружила, что дядя Финли живет в Глазго, ведь после того, как он покинул Скай, от него не было вестей. Однако много лет назад она ездила в Глазго за покупками и увидела там человека, как две капли воды похожего на ее отца, Аласдера. Когда он погиб, она была маленькой девочкой, но тетя Крисси всегда держала рядом с кроватью свадебную фотографию.

Эмили догнала этого человека и, не зная, что сказать, упомянула имя своего папы. И была потрясена, когда выяснилось, что это младший брат Аласдера. Но неожиданную встречу нельзя было назвать теплой. Дядя Финли твердо пожал Эмили руку, передал родне наилучшие пожелания и произнес все остальные положенные банальности, а потом пошел своей дорогой. Если бы Эмили не поспешила найти телефонный справочник и не узнала из него адрес дяди, то семья снова потеряла бы всякую связь с Финли.

Хорошо, что я ужасно любопытна, а то ни за что не набралась бы смелости, чтобы написать дяде, которого никогда не видела. И который весьма нелюбезен, если верить слухам. Пожелай мне удачи.

С нежностью,

Маргарет.

Глава седьмая

Элспет

Остров Скай

5 ноября 1913 года

Дэйви!

Я думала о письме, которое послала Вам на прошлой неделе, и захотела написать еще одно поскорее, пока Вы не успели ответить. Я готова повторить все, что было сказано в том письме, но жалею, что не выразила свои соображения в более мягкой форме. Мне кажется, Вы ошибаетесь, когда говорите о том, что у женщин есть эта мифическая врожденная «материнскость». Но Вы же еще так юны. Я все время забываю об этом. Вы не были женаты, у Вас нет детей. Возможно, Вы сохраните свои взгляды на всю оставшуюся жизнь, но сейчас я не могу винить Вас за Ваши убеждения. Простите, что ожидала от Вас слишком многого.

Ну вот! Сделано. Учтите, я не часто прошу прощения или отрекаюсь от слов, сказанных в гневе. И говоря «не часто», я имею в виду «никогда». Надеюсь, Вы не очень сердитесь на меня.

Элспет

Чикаго, Иллинойс, США

22 ноября 1913 года

Дорогая Сью!

Я не знал, как ответить на то Ваше письмо, и потому очень обрадовался, когда Вы написали снова. Я вовсе не хотел обидеть Вас. В моей жизни не так уж много женщин. У меня есть мать и сестра, Иви, и это две самые достойные дамы из всех, кого я знаю. Иви с нетерпением ждала, когда же появится ее первое дитя, и с самого начала она откуда-то знала, как держать и как кормить Флоренс. Что касается еще одной женщины моей жизни, Лары, то она считает дни до того момента, когда сможет заняться ведением собственного дома. Клянусь, эта девушка мечтала о приданом и обеденных меню с тех пор, как покинула детскую комнату.

Вам будет интересно узнать, что теперь я официально помолвлен! То есть настолько официально, насколько это возможно. У меня были романтические представления о том, что следует упасть на колено и протянуть избраннице жемчужину, оправленную в золото, но Лара только взглянула на перстень в моей руке и вежливо попросила обручальное кольцо с бриллиантами. Она обожает демонстрировать его, словно говоря: «Он не доктор, но мы справимся». Пока никаких конкретных планов относительно свадьбы, но, вероятно, наша помолвка будет довольно долгой. Ларе учиться еще два с половиной года, и я ни за что не посмею отвлечь ее от занятий приготовлениями к свадьбе. А это будет пышное бракосочетание — о скромном и тихом можно уже не мечтать, так как дело в свои руки взяли мама и Лара.

Наверное, до свадьбы мне нужно успеть поездить по миру, ведь у меня осталось всего несколько лет холостой жизни. Подумываю о том, чтобы навестить в Оксфорде Харри, того самого приятеля, который присылал мне Ваши книги. Он заканчивает курс, а у меня в конце учебного года запланирован небольшой отпуск. Как только на пальце окажется кольцо, будет поздно думать о путешествиях!

Дэвид

Остров Скай

13 декабря 1913 года

Дэвид!

Я так рада, что Вы не сердитесь. Может, Вам это покажется забавным, но у меня мало друзей, во всяком случае, мало таких друзей, которые читают стихи, скачут верхом на коровах или носят кошмарные пиджаки в клеточку.

А почему Вы продолжаете писать странной шотландке с далекого острова в Атлантике? Рискуя показаться сентиментальной, все же признаюсь, что буду очень грустить по нашей переписке, если она прекратится.

Официально помолвлен? Вот как, да Вы растете, мой дорогой! Но пожалуй, мне следует одолжить Вам свой атлас камней и минералов, так как вы, кажется, путаете бриллианты с жемчугом.

Мы должны добавить взятие на себя обязательств к перечню того, за что Вы бесстрашно беретесь, отчаянный Вы мальчик. Боитесь ли Вы хоть чего-то? Определенно не администрацию колледжа. Может, своего отца? Лично меня сейчас больше всего пугает то, что чернила закончатся прежде, чем я завершу письмо. Дурацкая старая ручка! Вероятно, Вы прочитаете это уже после Рождества, но я приготовила для Вас свой хваленый рождественский пудинг (в миниатюре). Ешьте на здоровье, желаю Вам замечательно провести праздники.

Элспет

Чикаго, Иллинойс, США

12 января 1914 года

С Новым годом Вас, Сью!

Вы правы, Ваш рождественский пудинг восхитителен! По своей сути он подобен фруктовому пирогу, который моя мать неизменно готовит для нас каждое Рождество. Она не заходит в кухню целый год, если не считать внесения поправок в меню в последнюю минуту. Но ежегодно перед началом рождественских праздников она облачается в фартук, отороченный кружевами и не более практичный, чем бумажная салфетка, и величественным жестом выгоняет всех из кухни. Возвращается она оттуда несколько часов спустя — вся в муке, измазанная патокой, с блеском в глазах, который можно объяснить только «снятием пробы» с бренди, но с пирогом в победно вытянутых руках. Обычно он обладает текстурой, цветом и вкусом булыжника с мостовой, но в канун Рождества мы все обязаны съесть по большому куску маминого фруктового пирога.

В этом году, Сью, нам повезло — мы ели Ваш изумительный рождественский пудинг. Иви и ее муж Хэнк потребовали, чтобы я предъявил им для изучения коробку, в которой он прибыл, дабы удостовериться в том, что я не разыгрываю их. Даже мой отец захотел добавки. Когда моя мать с видом ревнивой хозяйки попросила сравнить этот пудинг с ее фруктовым пирогом, мы торопливо заверили ее: «О, рождественский пудинг вкусный, но он очень… как бы это сказать… очень британский». Мы предоставили ей право самой решить, что означали эти слова.

Как Вы отметили праздники? Получили в этом году еще один новый чайник? С прискорбием сообщаю, что Санта-Клаус чайник не принес, но зато мне подарили шикарную теннисную ракетку. Я с нетерпением жду, когда же растает снег, чтобы опробовать ее. Иви вышила для меня чудесную закладку для книг с надписью: «Книга — это сад в твоем кармане». А отец вручил часы — золотые, с толстой цепочкой. Он сказал, что они принадлежали его отцу, а до того — его деду. «Дэвид, теперь, когда ты стал мужчиной, — изрек он, — и определил направление своей жизни, тебе понадобится инструмент, чтобы помочь следовать выбранному пути. Куда идти, ты знаешь, а теперь будешь знать, когда идти». И вся его речь была такой же нудной, но мама утирала слезы, и даже Иви шмыгала носом. Часы красивые, но с ними я сам себе напоминаю своего дедушку. Я надеялся получить наручные часы, что-нибудь такое, что можно носить, когда водишь машину, катаешься на велосипеде, идешь в горы, и при этом не выглядеть так, будто миг назад вынырнул из девятнадцатого века.

Во время рождественских каникул отец был довольно любезен со мной. Но думаю, Вы правы: если я и боюсь кого-то, то только его. У меня получилось настоять на своем нежелании заниматься медициной, однако далось это мне без особых усилий лишь потому, что я прескверно сдал экзамены. Даже после всех его заявлений о том, что я «стал мужчиной», живу я по-прежнему в его доме и должен соблюдать его правила. Он не одобряет ничего, что я делаю, и никого, с кем я общаюсь.

Мне всегда казалось забавным, что мой друг Харри — единственный человек, который мог бы вызвать одобрение у отца, тогда как в реальности он терпеть моего друга не может. Харри я знаю с самого детства. Мы вместе ходили в школу, разглядывали анатомические справочники моего отца (если быть точным, то нас преимущественно интересовали страницы, касающиеся женской анатомии), вместе ходили на первые свидания под тем предлогом, что один в поле не воин. Семья Харри вращается в тех же кругах, что и наша, он, в отличие от меня, заканчивает медицинский колледж, у него блестящий ум, и он безупречно вежлив. Что может не устраивать в нем моего отца?

Острый ум можно использовать, как любое другое острое оружие, и Харри весьма скептически относится к снобизму тех общественных мероприятий, на которых мы вынуждены присутствовать. Хорошо, что большинство людей, ставших мишенью для шуток, не улавливают его сухого юмора и сарказма, а то его уже давно перестали бы куда-либо приглашать.

Уже прошло несколько лет с тех пор, как Харри уехал в Оксфорд. Время от времени мы с ним обмениваемся письмами — совсем не так часто, как мы с Вами, и я очень жду встречи с ним.

А вот и рождественский подарок для Вас, Сью, эта пестренькая авторучка, чтобы ничто не помешало Вам писать мне.

Желаю удачного года,

Дэвид.

Остров Скай

28 января 1914 года