Письма с острова Скай Брокмоул Джессика

Ты не поверишь, но я послал одну из своих сказок в журнал! Ждать ответа еще рано, однако я подумал, тебе будет приятно узнать о том, что я набрался смелости и выставил на суд издателя «Бал сумеречных фей». Без твоей поддержки я бы никогда не стал записывать свои фантазии. А как ты решилась отправить свои стихи в самый первый раз?

Твоя новая книга бесподобна! И ты даже подписала ее для меня! Значит, теперь я вхожу в категорию «дорогих друзей»? Я понимаю, что ты имела в виду, говоря о более светлых и темных темах (конечно, я не видел ничего из твоей недавней поэзии), но, возможно, в такие времена, как эти, нам и нужно читать стихи о цветах, облаках и летних деньках?

После каникул в школе опять начались занятия. Я стал носить на уроки газеты и знакомить с ними учеников. Выяснилось, что они прискорбно не осведомлены о том, что происходит в Европе. Если Вильсон позволит нам принять участие в войне, кое-кто из моих старших учеников мог бы пойти служить. По крайней мере, они больше не заявляют, будто Балканы — это где-то возле Швеции.

В ответ на твой вопрос скажу: я не знаю, что думает Лара о «Сыре Мышиного Короля». Она не читала ни одной из моих сказок. Буду честным до конца: вряд ли она вообще интересуется книгами. Я пытался дать ей кое-что из моих любимых вещей, но Лара отдает их обратно, говоря, что это все «книжки для мальчиков». Если я и застаю ее за чтением, то в последнее время это или журналы мод, или списки гостей, так как мы находимся в процессе подготовки к свадьбе. После этого у нее появится больше времени на то, чтобы посидеть с книгой. Верно?

Желаю тебе удачи с переездом к родителям. Ты смелая женщина! А я здесь мечтаю как раз об обратном.

Дэвид

Остров Скай

8 марта 1915 года

Дорогой Дэвид!

Вскоре после того, как я написала тебе, получила весточку от Йэна. Он сообщал, что их наконец-то отправляют на фронт и что это случится в пятницу. Разумеется, письмо пришло в пятницу утром, то есть они уже уехали.

Ну почему он не мог послать телеграмму? Может, я бы сумела пересилить себя и сесть на паром, чтобы встретиться с мужем еще один раз. Я не видела его с тех пор, как объявили войну, то есть уже больше полугода. Мне известно, что за это время у них были отпуска, так как Финли приезжал домой на побывку. Но когда я спросила брата о муже, Финли сказал, что наверняка у Йэна не было денег, чтобы оплатить дорогу от Бедфорда и обратно. Я в ярости! У меня отложена скромная сумма, полученная от продажи книг, но Йэн упорно отказывается брать хотя бы пенни. Ему достаточно было спрятать свое упрямство в походный мешок и позволить мне купить ему билет, чтобы он приехал домой попрощаться со мной. Теперь он на фронте, и кто знает, увижу ли я его снова?

Помимо этого, у меня все хорошо. Нам на Скае приходится не так трудно, как в больших городах. Вдова брата Крисси живет в Эдинбурге, и она пишет, что с продуктами там стало совсем туго. Мы, по крайней мере, сами выращиваем продовольствие и можем пить столько молока, сколько даст корова. В это время года, конечно, с едой и у нас похуже, и мы мечтаем о свежей зелени и ягодах. Но у меня еще приличные запасы репы, брюквы, картошки и копченой рыбы, так что не могу жаловаться. Чай, правда, заканчивается, и я использую заварку дважды. Сахар вот поднялся в цене, но, с другой стороны, я же не пеку марципановые кексы или сахарное печенье.

Итак, Йэн во Франции, и, кроме этого, я не знаю, что происходит. Я только молюсь, чтобы он и Финли приглядывали друг за другом, как они это всегда делали на острове. Я молюсь, пусть с ними ничего не случится.

Элспет

Чикаго, Иллинойс, США

29 марта 1915 года

Я не представляю, что сказать. Пытаюсь поставить себя на твое место, посмотреть на вещи с твоей точки зрения, чтобы проникнуть в твои переживания и посочувствовать. И не получается. Прости меня.

Мне нужно чистить свой сюртук и репетировать речь, так как до свадьбы совсем немного времени. А что я делаю вместо этого? Сижу за столом и пишу тебе. Знаю, мне следовало бы с большей радостью думать о предстоящем бракосочетании, но, полагаю, это естественно — испытывать некоторые опасения. Не то чтобы я сомневался в своем решении… однако немного тревожусь по поводу события в целом. Зато Лара счастлива за нас обоих. Кажется, она полностью погрузилась в примерки платьев и таинственные переговоры с подружками.

Я не знаю точно, как там все запланировано, подозреваю, правда, что на свадьбу приглашены все, кого мы знаем или с кем еще только надеемся познакомиться. Вероятно, подадут блюда с закусками, которые вернутся на кухню почти нетронутыми, а потом настанет очередь жареного мяса, и его будет столько, что нашим гостям не съесть и за два дня. Все женщины оденутся слишком элегантно и затянутся слишком туго, и смогут лишь поклевывать угощение. Еду будут запивать шампанским, и его заказано несколько ванн, так как это единственный пункт свадебного меню, который будет поглощаться с энтузиазмом. А на десерт вынесут такие сладкие торты и пирожные, что дантист при виде них заплакал бы. Ну а после всего этого мне еще предстоит медовый месяц.

Сью, я не могу не думать о тебе, о том, как ты сидишь одна-одинешенька в своем коттедже у огня, довольствуясь соленой рыбой с картошкой, жидким чаем и пирогом без сахара. Я признаюсь: испытываю чувство вины и за этот экстравагантный пир, и за свое ничегонеделание, когда ты и парни на фронте работаете так много и получаете так мало. Если бы меня спросили, где бы я хотел провести день своей свадьбы — в комнате, полной незнакомцев, занятых поглощением яств, или в коттедже, где есть только ты, Сью, и спитой чай, — я знаю, что бы я выбрал.

Дэвид

Остров Скай

17 апреля 1915 года

Дэвид!

Ну вот, я все-таки переехала в дом родителей. Жить одной стало совсем невмоготу, с какой стороны ни посмотри. Едва ли не каждый день я ходила на почту, ожидая хоть слова о муже, но потом поняла, что веду себя жалко. Плохие новости найдут тебя, как бы далеко ты ни обретался.

И управляться с коттеджем в одиночку — слишком тяжелая работа. Но я решилась на смелый шаг: строю новый дом, современное каменное здание шиферной крышей и трубой. Мне выплатили пособие как жене солдата, а Йэна, который мог бы запретить такие расходы, здесь нет. Так что я уже наняла строителей и тому подобное. Вот небольшой набросок будущего дома, как я его спланировала. Старый же коттедж оставлю скотине и птице. Больше мне не придется спать под одной крышей с курами!

От Йэна уже довольно давно ничего не было. Если бы меня это не угнетало, я бы смеялась над тем, что получаю больше писем от человека, которого ни разу не видела, чем от собственного мужа. Но, как говорят, отсутствие новостей — хорошая новость.

Хоть в прошлом письме я об этом не упомянула, знай, я горжусь тем, что ты послал в журнал одну из своих сказок. Уже пришел какой-нибудь ответ? Прошу, держи меня в курсе.

Ты спрашивал, как я решилась отправить издателю стихи. Это все Финли. Когда мы росли, то вечно мечтали о чем-то большом, неизведанном. Сидели на берегу, он что-нибудь вырезал из дерева, я или рисовала, или писала. Наши взгляды убегали за горизонт, и не нужно было никаких слов. Потом он вырос, и па стал брать его в море. Финли уходил рыбачить, оставляя меня на берегу. Он всегда привозил мне камни, и мне казалось, будто я была с ним. Почти каждое утро он садился в лодку и уплывал, но я знала, что это не побег. Наоборот, морские поездки только крепче привязывали его к острову. Если бы все так и продолжалось, он ни за что не покинул бы Скай. Вот тогда он заставил меня пообещать, что я пошлю свои стихи в издательства и хоть таким образом переправлю в большой мир частичку себя. Потому как он — он оказался в ловушке.

Целую неделю я тайком пробиралась по вечерам в школу, чтобы воспользоваться печатной машинкой директрисы. И стучала одним пальцем по клавишам до тех пор, пока не набрала стопку стихов, подходящих для отправки. Остальное, как говорится, история! Поверишь ли, мне было всего семнадцать лет. Мой издатель проявлял по отношению ко мне и моему уединению удивительное терпение, а вчера прислал совершенно неожиданное письмо. Много раз он просил у меня фотографию, чтобы поместить в одной из книг. Наконец сказал, что коли у меня нет снимков, то он пришлет ко мне фотографа! Сейчас я жду окончательного подтверждения, но, скорее всего, этот фотограф будет здесь спустя пару недель. Дэйви, не могу передать, как я нервничаю! Меня еще ни разу не фотографировали. Я никогда не видела себя глазами другого человека (в данном случае — через линзы). Понятия не имею, что надеть. Нельзя, чтобы первый и единственный фотопортрет Элспет Данн разочаровал читателей.

В какой-то момент тебе придется принять решение относительно свадьбы, мой дорогой. Ты должен определиться, хочешь ли оказаться на отплывающем судне или предпочтешь остаться на твердой земле и помахать вслед парому рукой. Я знаю, ты не из тех людей, кого устраивает роль наблюдателя, но, может, это не твой корабль. Может, он плывет не туда, куда ты хотел бы попасть. Ты примешь верное решение. Думаю, ты уже знаешь, каким оно будет.

Э.

Чикаго, Иллинойс, США

9 мая 1915 года

Дорогая Сью!

Как я понял из твоего письма, у тебя все неплохо, несмотря на отсутствие информации с фронта. Кто знает, может, я смогу доставлять тебе самые свежие новости прямо с места событий — если Вильсон наконец уступит. После «Лузитании» у нас все жаждут немецкой крови. На том корабле погибло двенадцать сотен людей, не имевших никакого отношения к войне. Как ты выразилась в одном из первых писем? В Штатах все разбойники и ковбои, так что кайзеру не поздоровится, когда мы до него доберемся.

Учебный год подходит к концу, и я надеюсь, ученики покинут класс слегка поумневшими. Многие все еще отмахиваются от войны как от проблемы Европы, но немало школьников понимают: это куда более масштабное явление. Канули в Лету дни, когда наши государства были изолированы друг от друга. Идет уже двадцатый век. Что касается одной страны — касается всех нас. Теперь мои ученики видят: мир достоин того, чтобы за него сражаться.

Ты и вправду в семнадцать лет была настолько отважной, что решилась представить на суд широкого мира свои стихи? Сью, ты удивительная! И если ты не против моих математических подсчетов, гораздо моложе, чем я мог предположить о столь зрелом поэте. Тебе было семнадцать, когда ты начала публиковаться, значит, судя по дате на первой твоей книге, сейчас тебе двадцать семь. Ты любишь поддразнивать меня из-за моей молодости, но между нами всего четыре года разницы.

Надеюсь, что фотограф уже побывал у тебя и съемки прошло удачно. Ну как, не заставили тебя надеть для портрета старые брюки и обнять овец? Мне бы очень хотелось посмотреть на результат.

Дэвид

Остров Скай

29 мая 1915 года

О Дэйви, какая глупая, глупая война!

Под Фестюбером было крупное сражение. Батальон, в котором служит большинство парней со Ская, стоял в центральной части фронта. В том бою почти каждая семья, которую я знаю, отдала сына или мужа жадной утробе войны.

Моего брата Финли тяжело ранило. Прямо перед ним разорвался снаряд — в Финли, к счастью, не попал, но осколки разворотили всю его левую ногу. Он был буквально в одном шаге от непоправимого. Махэр поехала к нему — за ранение он получил отпуск и теперь находится в Лондоне, в госпитале. Я дошла вместе с ней до пирса и чуть было не ступила на паром. Но не смогла. Не смогла даже ради Финли. Из-за своей трусости я разрыдалась, уткнувшись в рукав, а потом написала брату стихотворение на носовом платке. Надеюсь, оно поведает ему то, что не смогла сказать я сама. Надеюсь, он поймет, как сильно я его люблю. Сейчас жду от махэр вестей и молюсь, что все не так плохо, как я себе представляю.

Йэн тоже был ранен, но не столь сильно, и его отпустили из окопов не дольше чем на пару дней. Он даже не написал мне, просто послал отпечатанный бланк полевой почты, где требуется вычеркнуть строчки, которые не подходят, оставляя нужное: «Я в госпитале — был ранен — поправляюсь». Потом от него пришло и письмо, то есть короткая записка, сообщавшая, что он в порядке — только царапина на плече, не о чем волноваться, — но не могу ли прислать ему сигарет?

И знаешь, Дэйви, что странно? Я и вправду не волнуюсь, по крайней мере о Йэне. Я ощущаю в душе некоторую пустоту. Мне одиноко, но это не редкое чувство в наши дни. Я тоскую о чем-то, хотя сама не могу понять о чем. Во мне нет ни грусти, ни злости, я не боюсь и не переживаю. По крайней мере пока.

Молюсь о том, чтобы Америка не вмешивалась в это. Дэйви, оставайся там, где ты есть. Не поддавайся на подзуживания хулигана. Не хочу, чтобы у меня появилась причина для переживаний.

С мольбой,

Элспет.

Чикаго, Иллинойс, США

15 июня 1915 года

Дорогая Сью!

Почему мне всегда не хватает слов, когда ты сильнее всего в них нуждаешься? Если бы мои мысли о тебе можно было выразить на бумаге, то тогда ты получила бы самые крепкие из эпистолярных объятий. Что с Финли?

Беспорядок в Европе словно зеркальное отражение хаоса в моей жизни. Муж Иви болен. Сначала мы не думали, будто это что-то серьезное, но он никак не поправится. Флоренс сейчас живет у моих родителей. Ты, наверное, представляешь, как Иви трясется над здоровьем дочери. Как только Хэнка стало знобить, она тут же отослала Флоренс из дома.

Свадьбу я отложил. Лара в ярости. Я сказал ей, что неприлично думать о веселье, когда Хэнк болен. Кажется, она считает, будто Хэнк не единственная причина моего решения. Наверное, я с ней соглашусь. Так что ты права. Должно быть, это чужой паром. Хотя не думаю, что Лара легко с этим смирится.

Как будто мало болезни Хэнка и проблем с отложенной свадьбой, мои несчастья продолжают множиться. В школе меня попросили не возвращаться после каникул. Все было высказано очень вежливо, но, по сути, меня просто выгнали. Похоже, родителям не понравилось то, что я приносил на уроки газеты и рассказывал ученикам о «Лузитании» и других военных преступлениях. Мамочки и папочки не желают, чтобы их драгоценные детки знали, сколь ужасен на самом деле мир, в котором они живут. Вот так: я пытался учить детей уму-разуму, а меня уволили за то, что я слишком хорошо это делал. «Надо было ограничиться Периодической таблицей», — сказали мне.

И с моей сказкой «Бал сумеречных фей» ничего не вышло. Журнал прислал ее обратно с равнодушной припиской в том духе, что произведение не отвечает редакционной политике и они «с сожалением вынуждены отклонить его». Отказ есть отказ. Как видишь, я нигде не преуспел.

Но я догадываюсь, что без терпения ничего не достигнешь. Я назначу новую дату свадьбы, начну опять просматривать объявления в газете, пошлю сказку в другой журнал. Меня не звали бы Мортом, если бы я прятался от трудностей. Я свалился с водосточной трубы и сломал себе ногу, но знаешь, всего через несколько месяцев после этого события я вновь забирался по той же трубе.

У меня есть и кое-что хорошее — я наконец-то покинул дом родителей. Харри снял квартиру, когда вернулся в Штаты, и я поселился вместе с ним. Мы как будто снова оказались в Англии.

Еще одно хорошее в моей жизни — это ты.

Надеюсь, что теперь у тебя все налаживается, дорогая Сью.

С мыслями о тебе,

Дэвид.

Остров Скай

2 июля 1915 года

Дорогой Дэвид!

Финли отрезали ногу. Только ту часть, что ниже колена, но и это слишком большая потеря. Он не смог сообщить об этом сразу, когда писал махэр. Она приехала к нему, все увидела, но это сейчас не важно. Она благодарит Бога, что сын жив. Мы все благодарны за это. Финли перевели в госпиталь в Эдинбурге, чтобы он окончательно оправился, и после того, как ему подберут протез, он вернется на Скай. Мы больше не сможем бродить вместе по острову, как раньше, но, по крайней мере, мой брат будет со мной.

Я не на шутку забеспокоилась, пока читала твое письмо, — ты казался таким грустным. С тобой случилось столько неприятностей, достаточно, чтобы обескуражить и самого крепкого духом человека. С большим облегчением поняла, что ты все тот же старый Морт — юноша, который мог лазить по водосточной трубе с мешком, набитым белками, и сердцем, полным веселья. Да если бы мой Дэйви не смеялся в зубах у опасности, тогда это был бы другой, неправильный мир. Как по-твоему, я смогла не пасть духом, несмотря на все? Как, по-твоему, я смогла остаться на плаву в этом море хаоса?

Фотографирование прошло успешно. Пока махэр была в Лондоне, я отправила ей почтовым переводом деньги и попросила купить мне платье, что-нибудь красивое и современное. Должно быть, я послала ей слишком много денег, так как она привезла мне деловой костюм из коричневой шерсти, блузку и два платья: одно — до невозможности прагматичное (серое, как шотландское небо зимой), а второе — розовое и абсолютно легкомысленное. Этот розовый наряд весь текучий и летящий и кажется ужасно нескромным после тех тяжелых бесформенных свитеров, которые я привыкла носить. Но когда надеваю его, появляется такое ощущение, будто меня окутала радуга, и в нем я выгляжу молодой и беззаботной, словно ни разу в жизни не слышала слова «война».

Фотограф убедил меня надеть розовое платье, потому что, как он сказал, в нем я больше похожа на поэта — «эфемерная», так он выразился. Естественно, портрет он захотел делать под открытым небом, на фоне того, о чем я пишу. В результате поставил меня в саду, на галечной дорожке и — да, Дэйви — рядом с овцами. Я чувствовала себя глупо: ну какая девушка из Нагорья отправится в подобном одеянии пасти овец или ходить по холмам? Но мне не следует жаловаться, так как снимки получились сносные. И совсем не видно, что на ногах у меня старые черные боты. Махэр выращивает перед домом небольшой цветник, и, на мой вкус, фотографии, сделанные там, вышли лучше остальных. Раньше я никогда не видела себя со стороны. Фотограф прислал мне несколько отпечатков, так что один отправляю тебе. Теперь ты можешь узнать, как я на самом деле выгляжу. Надеюсь, не разочаруешься.

Прошлым вечером я сидела перед коттеджем и наблюдала за восходом луны с блокнотом и карандашом в руках. В саду пахло наперстянкой и жимолостью и, конечно же, солоноватым привкусом моря. Было достаточно прохладно, так что мошка не донимала. Перед тем как лечь спать, махэр вынесла мне термос с чаем. Я просидела там всю ночь. С собой у меня было горячее питье и мой блокнотик — разве можно желать большего? Ночь казалась полной смысла и жизни. Это была одна из тех шотландских ночей, которые заставляют поверить в духов и гномов. Когда утром па вышел, чтобы подоить коров, то обнаружил меня спящей на скамье перед домом, «сплошь покрытую росой, словно фея», сказал он. Теперь ты понимаешь, в кого я уродилась поэтом!

Знаешь, сейчас я вполне довольна жизнью, но это довольство хрупкое, как яйцо. Я обкладываю его подушками и стараюсь беречь от грохота и взрывов по ту сторону пролива. Все время боюсь, что очередной взрыв окажется слишком громким и домчится прямо до моего маленького острова.

Э.

Чикаго, Иллинойс, США

21 июля 1915 года

Дорогая Сью!

Я поставил фотографию на стол и сейчас пишу, глядя в твои глаза и пытаясь представить тебя читающей это письмо. Твое описание двухлетней давности оказалось слишком скромным. Думаю, нет нужды говорить тебе, как ты красива.

Но теперь, имея твой портрет, я отлично понимаю, почему отец сравнивает тебя с феей, спящей в саду. Если бы я не был уверен, что ростом ты больше моего пальца, то решил бы, что твое платье сшито из лепестков роз и паутины. Выглядишь волшебно посреди цветов. И у тебя такое грустное выражение лица. О чем ты думала в тот момент, когда была сделана фотография?

Я не предполагал, что рассказы о моих проделках и глупых подвигах столь важны для тебя, чтобы удержаться «на плаву в море хаоса». Я никогда не надеялся, что выделываемые мной трюки стоят чего-то большего, чем веселый смех или аплодисменты. Теперь я чувствую, что мне придется быть достойным возложенных на меня надежд, но, как всегда, я готов принять вызов. Если ты веришь…

Кое-что произошло с тех пор, как я начал это письмо. Харри, желая сделать мне сюрприз, впустил в комнату Лару, и она заметила лист бумаги передо мной. Прежде чем я успел что-то сообразить, Лара схватила его и прочитала. И тут же разорвала нашу помолвку, даже выбросила подаренное мною кольцо в корзину для мусора. Она говорит, что я люблю тебя и что она не может состязаться с кем-то, кто уже давно выиграл гонку.

По-моему, для девушки, еще не закончившей колледж, она весьма сообразительна.

Дэвид

Остров Скай

4 августа 1915 года

Дэйви, о Дэйви! Тебе не следовало писать то, что ты написал. Если бы это осталось ненаписанным, я бы не оказалась в таком затруднительном положении. Я бы могла жить дальше, храня свои секреты при себе. Я бы продолжала жить, ожидая часа, когда стану вдовой, проверяя списки раненых и убитых в каждой газете. Ты бы по-прежнему оставался моим жизнерадостным корреспондентом, поклонником моей поэзии и интересным другом. И вот последнее письмо все испортило. Теперь ты никогда не будешь всего лишь «интересным другом».

Что мне следует сказать? Мне следует сказать, что с твоей стороны крайне самонадеянно писать замужней женщине, будто ты любишь ее. Но что бы я хотела сказать? Я бы хотела сказать, что вряд ли ты написал бы нечто подобное, если не был уверен в моих чувствах.

О чем я думала, когда была сделана та фотография? Дэйви, мне казалось, это очевидно. Я думала о тебе.

Сью

Чикаго, Иллинойс, США

20 августа 1915 года

Моя дорогая Сью!

Ты хотя бы догадываешься, как я нервничал, ожидая твоего ответа? Будь я игроком, то поставил бы приличную сумму на то, что ты вообще не напишешь. Но та часть меня, которая видела знаки и предвестия в каждом твоем письме, — та часть поставила бы на то, что ты ответишь, так как поймешь, о чем я говорил. Я рад, что эта моя часть выиграла, так как приз в этом случае куда больше.

Что теперь делать? Если бы ты жила в Чикаго на соседней улице, я пригласил бы тебя на ужин. Или не пригласил бы. Как в таких случаях ведут себя с замужней женщиной, если вариант «оставить в покое» не устраивает?

Вот видишь, я уже начинаю все портить, чем бы ни было это «все». Ты же знаешь, что я потерпел неудачу практически во всем, на что обращал взгляд. Парень, у которого за душой нет ничего, кроме характера. Зачем тебе такой нужен?

В недоумении,

Дэвид

Остров Скай

6 сентября 1915 года

Дэйви, Дэйви, Дэйви…

Тревога тебе несвойственна. Зачем так много размышлять? На протяжении трех лет мы позволяли событиям развиваться так, как им заблагорассудится, и случилась любовь. Нужно ли нам теперь планировать, что делать дальше? Нужно ли нам вообще знать это?

Надеюсь, ты понимаешь, что я никогда не воспринимала тебя как «парня, у которого за душой нет ничего, кроме характера». Если бы ты только представлял, как давал мне силы жить. По ночам я просыпалась всего лишь от сознания того, что ты думаешь обо мне. Ты сумел вернуть меня к поэзии, когда я думала, что моя муза ушла. Ты напоминал мне о том, что я не забытая всеми отшельница. А теперь у меня есть нечто большее. У меня есть ты.

Так неужели ты думаешь, что должен что-то доказывать мне? Неужели ты думаешь, что должен делать что-то иное, кроме как быть? Это все, о чем я прошу. Просто будь в моей жизни.

С мыслями о тебе,

Сью

Чикаго, Иллинойс, США

28 сентября 1915 года

Сью!

Здесь столько всего случилось. Ты ни за что не догадаешься — я еду на фронт! Харри увидел рекламу Американской полевой госпитальной службы — они искали добровольцев для работы водителями санитарных машин для французской армии. Вильсон никак не может оторвать свою задницу от стула и пустить американцев сражаться, так что придется нам искать другие пути.

Ты только подумай! Мне потребуется ездить так быстро, как смогу, вокруг будут свистеть пули, а от моего бесстрашного и бесшабашного вождения будут зависеть человеческие жизни! Ты можешь придумать что-нибудь более подходящее для меня? Учителем у меня не вышло, но это… Это я сумею.

Платить нам не будут, но дедушка оставил мне кое-какие средства в виде небольшого трастового фонда. Харри сразу предложил объединить наши ресурсы, когда мы окажемся во Франции, и если придется каждый день есть консервированные бобы, или черный хлеб, или что другое — значит будем есть. От моего отца никаких денег, разумеется, не предвидится!

Мы с Харри были на ужине у родителей в прошлое воскресенье и за столом сообщили новость. Моя мать покинула комнату, утирая слезы платочком, а отец спросил: «Чего ради вас вообще несет во Францию?» Харри откинулся на спинку стула и произнес: «Будь я проклят, если знаю. Но это будет чертовски увлекательное приключение» — а потом поднял бокал с мадерой, салютуя моему отцу. Отец побагровел, и я уж думал, что с ним случится апоплексический удар.

Нам нужно успеть провернуть здесь кое-какие дела. Мы должны быть привиты от брюшного тифа, что займет пару недель, и из Американской полевой госпитальной службы нам выслали официальные письма, которые надо будет отправить в Госдепартамент. Еще мы получаем в банке дорожные аккредитивы. Припасы и снаряжение (обувь, теплую одежду, перчатки для вождения) закупаем сами, в Париже нам выдадут только форму. И фотографии! Мне понадобится не меньше дюжины карточек для лицензий и прочих документов. Столько всего, что голова кругом, и к тому же мы стараемся завершить сборы как можно скорее.

Сначала мы подписываем шестимесячный контракт и по окончании этого срока сможем записаться еще на три месяца. Но и Харри, и я сразу сказали, что прослужим не меньше года. Мы не из тех, кто останавливается на половине пути.

Сью, наконец-то я чувствую, что нашел цель в жизни, и мне не терпится приняться за дело!

Полный воодушевления,

Дэйви

Остров Скай

15 октября 1915 года

Глупый ты мальчишка! Ты правда думал, я обрадуюсь твоему плану? Что ты ожидал услышать от меня, зная, что мой муж на фронте, а брат вернулся с этой проклятой войны калекой?

Я не понимаю даже, зачем тебе это. С чего ты взял, будто в долгу перед Францией? Или перед какой-либо иной страной, если уж на то пошло? Почему ты считаешь себя обязанным принять участие в нелепой драке на другом берегу океана?

Ты хоть раз задумался обо мне? Вспомнил ли ты, что я только что предложила тебе свое сердце — нерешительно, сомневаясь, не доверяя собственным чувствам, но полностью и безоглядно доверяя тебе? А ты, торопясь сбежать на войну, растоптал их.

Все, что я хотела, — это чтобы ты был в моей жизни. Почему ты бросаешь меня?

Чикаго, Иллинойс, США

31 октября 1915 года

Дорогая Сью!

Знаю, ты сердишься. Пожалуйста, не надо. Даже если оставить разговоры о «долге» и «патриотизме» в стороне, неужели ты правда думаешь, что я смог бы отказаться от такого захватывающего приключения?

Моя мать бродит по дому с красными глазами и всхлипывает. Отец по-прежнему не разговаривает со мной. И тем не менее я чувствую, что поступаю правильно. У меня ничего не вышло в колледже, ничего не вышло с работой. Черт, даже с Ларой не получилось. Я уже начал думать, что в мире нет места человеку, чье наивысшее достижение сводится к мешку с белками. До сих пор никому не потребовались моя удаль и импульсивность. Сью, ты же понимаешь, это дело мне подходит. Ты всегда знала, что хорошо для меня, еще до того, как я это сам осознавал. И сейчас ты знаешь: это хорошо.

Я выезжаю в Нью-Йорк уже завтра, поэтому пришлось попросить маму отослать это письмо. Когда письмо окажется в твоих руках, я буду на корабле где-то посреди Атлантики. Плыть на судне «Французской линии» было бы дешевле, но мы с Харри направляемся в Англию. Его там ждет Минна. А я… у меня есть ты. Словно рыцари прошлого, мы не можем пойти в бой, не получив от наших прекрасных дам символа их любви.

Мы высадимся в Саутгемптоне где-то в середине ноября и оттуда двинемся к Лондону. Сью, скажи, что на этот раз ты встретишь меня. Конечно, мне легко просить, гораздо проще, чем тебе покинуть свое убежище на Скае. Не дай мне уйти на фронт, не прикоснувшись к тебе в первый раз, не услышав, как твой голос произносит мое имя. Не дай мне уйти на фронт без твоего образа в сердце.

Твой… всегда и навечно,

Дэйви

ПОЧТОВЫЕ ТЕЛЕГРАФЫ

ОТД 8.25 САУТГЕМПТОН

15 НОЯ 15

Э. ДАНН ОСТРОВ СКАЙ=

ЕДЕМ В ЛОНДОН БУДУ ОПЯТЬ В ЛЭНГХЭМЕ СООБЩУ

КОГДА ПРИБУДЕМ=

Д+

ПОЧТОВЫЕ ТЕЛЕГРАФЫ

ОТД 15.07 ПОРТРИ

15 НОЯ 15

Д ГРЭМ ГОСТИНИЦА ЛЭНГХЭМ

ЧЕТВЕРГ В ПОЛОВИНУ СЕДЬМОГО ВОКЗАЛ КИНГС-

КРОСС ШОТЛАНДСКИЙ ЭКСПРЕСС=

ЖДИ МЕНЯ МОЯ ЛЮБОВЬ=

СЬЮ+

Глава десятая

Маргарет

Эдинбург

Среда, 7 августа 1940 года

Дорогой дядя Финли!

Моя мама — человек сдержанный. Я не знаю, какой она была до моего рождения, но сейчас не особо разговорчива. Никогда не рассказывает о своем прошлом, если не считать раннего детства. Ни слова о дружбе, ни слова об устремлениях, ни слова о любви или об утратах. Как будто для нее существует только настоящее.

У нее есть свои привычки. По утрам она гуляет. Вдоль реки Лейт. По Холируд-парку. Вдоль морского берега и доков. До дальних окраин города и затем обратно. В любую погоду, в любое время года утром она идет дышать свежим воздухом. Домой она может принести веточку утесника, положить на свою подушку и нюхать. Или первый подснежник, чтобы вспомнить обещание весны.

После прогулки идет в собор Святой Марии. Не для того, чтобы прослушать мессу; она приходит в церковь, когда там тихо, пусто, спокойно. Священники все знают ее по имени, все знают, что это та женщина, которая приходит, только чтобы посидеть, наслаждаясь покоем собора.

Но эта война выбила маму из колеи, раньше я ничего подобного не видела. Она начала носить в сумочке свою коричневую Библию. Прекратила подолгу гулять. Она стала рушиться.

Я знаю, что война вызывает ужас, особенно если ты уже пережил одну. Но чего так испугалась мама? Почему сейчас?

Маргарет Данн

Глазго

8 августа

Маргарет!

Может, более уместен будет вопрос: «Почему не все?» Почему не каждый человек старше двадцати пяти лет застывает при любом упоминании о войне?

Элспет никогда не испытывала привязанности к прошлому. С детства ее лицо было всегда повернуто к солнцу. Но она не умела управлять своими чувствами. Наш брат Аласдер говорил, что сестра слишком жаждет любви окружающих. В те годы мы все любили ее, и это ее сгубило. Когда война стала грозить тем, кто был рядом, Элспет попыталась удержать все, за что только могла ухватиться, желая сберечь хоть сколько-нибудь любви. Как будто жизнь устроена таким образом. В собственном несчастье Элспет виновата сама, никто из нас не мог повлиять на ее решения. Нет ничего удивительного в том, что эта война напомнила ей о предыдущей войне. Напомнила о том времени, когда Элспет разбила нашу семью.

Финли Макдональд

Эдинбург

Пятница, 9 августа 1940 года

Дорогой дядя Финли!

В этом все дело? Вот почему мама никогда не говорит о своей жизни на Скае, помимо детских лет? Почему она ни разу не упомянула о том, что у меня есть дядя, живущий в Глазго, куда на поезде ехать всего несколько часов? Что же совершила моя любящая природу, богобоязненная мать, чтобы разбить семью?

Это случилось из-за Сью?

Маргарет

Глазго

10 августа

Маргарет!

Вам следует задать эти вопросы матери. Я не в силах Вам помочь. Я не знаю никого по имени Сью.

Финли Макдональд

Эдинбург

Понедельник, 12 августа 1940 года

Дорогой дядя Финли!

Я не могу задать эти вопросы маме. Ее нет. Она пропала.

В июле на нашу улицу упала бомба. Разрушений в доме было немного, если не считать разбитых окон и перевернутой мебели, но в результате я обнаружила письма, которых никогда раньше не видела. Десятки, сотни писем. Я подобрала одно, оно было адресовано Сью, а автор — американец по имени Дэйви. Я не знаю, кто эти люди и что было в других посланиях, потому что на следующее утро моя мать исчезла вместе с письмами.

Так что я не могу спросить у нее. Я даже найти ее не могу. Если бы не отчаянное положение, разве стала бы я беспокоить незнакомого дядю?

Маргарет

Глазго

13 августа

Американец? Это все из-за него? После стольких лет снова он?

Я не мог помешать ей, когда она сделала свой выбор тогда, и уж тем более ничем не могу помочь сейчас. Пожалуйста, не пишите мне больше.

Финли Макдональд

Эдинбург

Среда, 14 августа 1940 года

Милый Пол!

Какое-то время у меня получалось. Дядя Финли рассказывал мне по чуть-чуть о маме. Случилось что-то, отчего их «семья разбилась», как он выразился. Но когда я упомянула о письме американца, он перестал отвечать. Не знаю, что такого я сказала! Как этот иностранец связан с моей мамой? Что же тогда случилось?

Маргарет

Лондон

10 августа 1940 года

Моя Маргарет!

Я написала не одну дюжину писем, объясняя тебе, куда я уехала. Но потом я просмотрела письма, взятые с собой, и подумала, что вряд ли ты сейчас в Эдинбурге. Скорее всего, уже пустилась в дорогу в поисках секретов.

Одного из писем не хватает — того, которое ты подобрала в тот вечер с пола. Я точно знаю, что это за письмо. Это то письмо, где глупый, замечательный мальчик уходит на войну, чтобы доказать, что он мужчина. Где он умоляет любимую женщину отправиться в Великое Неизвестное — в Лондон, в его объятия, что пугает ее не меньше, чем его решение. Где он просит ее довериться ему. Смешно: этот мальчик не знает, что такое страх, а женщина, ждущая его на другом конце письма, до смерти боится воды; до смерти боится встречи с тем, кто водил тем пером; до смерти боится вновь открыть свое сердце.

Когда война взорвала мои стены и выпустила воспоминания на свободу, куда я могла поехать, как не в Лондон? Я должна была проверить, по-прежнему ли бродят там призраки, как бродят они в Эдинбурге.

Когда-то, слишком давно, я влюбилась. Влюбилась неожиданно, безоглядно. Я не хотела терять эту любовь. Его звали Дэвид, и он был прекрасен душой. Он называл меня Сью и писал мне письма, где каждая буква была полна эмоций. Получая его послания, я знала, что не одинока на своем маленьком острове.

Но тогда бушевала война. Для новой любви это было плохое время и плохое место. Во время войны чувства бьют через край, люди исчезают, мнения меняются. Возможно, я была не права, влюбившись так внезапно. То, что случилось тогда… то, что случилось между мной и Дэвидом, стоило мне брата. Стоило мне многого.

Если бы я могла все изменить, захотела бы я? Сделала бы иной выбор, который сохранил бы мою семью и не обрек бы меня на жизнь в одиночестве? Я провела двадцать лет, размышляя об этом. Но, сидя в лондонском поезде, окруженная письмами Дэйви, я поняла, что ничего не стала бы менять. Конечно, я бы хотела, чтобы Финли не уходил. Но те несколько ярких, прекрасных лет, пусть и повлекших за собой одиночество, я не променяла бы ни на что. Те решения, что я приняла тогда, подарили мне тебя. И это значит, что все было не напрасно.

Надеюсь, ты простишь меня за то, что я не рассказывала тебе всего. Прошлое есть прошлое. Я люблю свое настоящее с тобой и не хотела, чтобы его что-то нарушило.

Когда я найду все ответы, которые ищу, то вернусь домой к тебе, моя Маргарет.

С любовью,

мама.

Глава одиннадцатая

Элспет

«Лэнгхэм», Лондон

27 ноября 1915 года

Дэйви!

Ты только что ушел. Наверное, устраиваешься сейчас на своем месте и слушаешь, как стучат колеса, увозящие тебя из Лондона. Прости, что не проводила на вокзал. Я не смогла, так как не верила в свои силы. Знала, что если бы пошла, то вцепилась бы тебе в руку и уже не отпустила бы. Но теперь жалею, что испугалась и отказалась от шанса еще раз увидеть твое милое лицо.

Должна сказать, как только слезы высохли, я очень на тебя рассердилась. Возможно, в глубине души я надеялась, что сумею каким-то образом убедить тебя остаться. Надеялась, что, если отдам тебе всю себя, ты не захочешь меня покинуть. Разумеется, меньше я все равно не смогла бы дать! Эти девять дней были прекрасны.

Но вот в поезде на пути в Лондон я ужасно трусила. Причем даже сильнее, чем когда забиралась на паром, — зажмурилась и затаила дыхание. С каждым качанием судна я все больше хотела оказаться дома, где почва под ногами не колышется. Однако в поезде было еще хуже. Он не только вез меня прочь от дома, в неизвестное. Он вез меня к тебе.

Я знаю, ты любишь меня. Никогда не сомневалась в этом, мой мальчик. Три года ты подбирал слова, строил изящные фразы, с особым тщанием выписывал «Сью» на конверте. Наверное, мне не было нужды волноваться о том, как пройдет наша встреча. И все же я волновалась. Все это ты делал для Элспет, живущей на бумаге, для остроумной и искушенной женщины, которая небрежно отсылает письма американцам, обсуждает книги и пишет между делом стихи.

Но эти стихи я пишу при тусклом сиянии свечи, под шуршание птиц в соломенной крыше над головой. Читая твои письма, я вытираю слезящиеся глаза, так как сижу на корточках у очага, где едко дымит горящий торф. Все соседи отзываются обо мне не иначе как о «той странной девушке». Для них я чудачка Элспет, которую увидишь скорее с книгой в руках, нежели с веретеном. Чем ближе подвозил меня поезд к Лондону, тем сильнее становился страх, что ты подумаешь обо мне так же.

Но как только я шагнула на платформу и нашла в толпе твои глаза, все опасения растаяли. Ты не видел модное розовое платье, не видел волосы, которые я начала приглаживать за час до прибытия, не видел моих попыток изобразить из себя женщину, что запросто пересекает всю страну для встречи с обаятельными американцами. Ты видел настоящую Элспет. Ты видел меня.

Ты и вправду думал, что я не узнаю тебя без той смешной красной гвоздики в петлице? Не разгляжу в тебе того романтика, которым ты являешься? Я доставала твою фотографию и смотрела на нее столько раз, что она, наверное, отпечаталась в моем мозгу навечно. Теперь точно знаю, что мои мечты рождены не одним лишь воображением.

Однако увидеть тебя во плоти, в цвете — это больше, чем я могла надеяться. А ты знаешь, что твои глаза точно такого же зеленовато-коричневого оттенка, как шотландские холмы зимой? И ты гораздо выше, чем я предполагала по снимкам. Ты лишился усов, которые отращивал с таким усердием, и волосы у тебя короче, чем были, но все равно так и хочется провести пальцами по этим кудрям песочного цвета.

Ты казался таким застенчивым при встрече на вокзале, как будто совсем не знал меня. И я поверить не могла, что мой Дэйви, мой мальчик, который страница за страницей распространялся о книгах, «войне деревьев» и своей племяннице, за весь ужин не сумел придумать более десяти слов! Зато я болтала за двоих, потому что ужасно нервничала, — ведь я впервые в жизни ела в ресторане. Столько людей, столько вилок, и ни одной овсяной лепешки в зоне видимости. Но когда мы шли обратно к «Лэнгхэму» и ты остановил поток моих слов поцелуем, вот тогда я увидела того Дэйви, которого любила. Вот тогда разглядела бесстрашного мальчика, похитившего мое сердце.

Ах, «Лэнгхэм»! Едва шагнув внутрь, я почувствовала себя принцессой. Сплошь мрамор, стекло и электрические лампы — настоящий дворец. Ты не ожидал, что я пойду в твой номер? У тебя округлились глаза и задрожали руки, когда я предложила это. Ключи от номера ты уронил пять раз, я считала. А в конце концов оказалось, что вовсе не о чем было переживать.

Хотела бы я, чтобы мы все время провели в твоем номере. Девять неповторимых дней. Хотела бы просыпаться и видеть, как утром ты первым делом с тревогой ищешь меня глазами, чтобы убедиться, что я еще рядом. Хотела бы засыпать в твоих объятиях после долгих сонных бесед в темноте. Я собирала каждое слово, чтобы нанизывать их, как бусины, на нить памяти и перебирать одинокими ночами, когда снова вернусь на Скай. До тебя я ни разу не слышала американского акцента. Больше всего мне нравится, как звучат в твоих устах слова «я тебя люблю».

Знаю, ты должен был уехать. Даже после всего, даже после меня ты должен был уехать. Я ненавижу себя за то, что ненавижу эту необходимость. Я ненавижу себя за то, что тратила секунды нашего драгоценного времени, желая, чтобы все сложилось иначе.

Страницы: «« « 12345678 » »»