Письма с острова Скай Брокмоул Джессика

Глава двадцать четвертая

Маргарет

Лондон

7 сентября 1940 года

О махэр!

Не знаю, что еще можно сделать. Целых два месяца я провела в Лондоне с чемоданом писем, читая и перечитывая слова Дэвида. Я написала по всем адресам, какие только смогла найти: дом его родителей в Чикаго, квартира, которую он снимал с Харри, его общежитие, дом его сестры, даже в общество выпускников в его университете и в Ассоциацию полевой госпитальной службы. Я написала каждому, кто мог бы знать его — «моего американца».

И не получила ни одного ответа. Наверное, после стольких лет мне и не следовало ни на что рассчитывать. Семьи разрастаются и переезжают, жизнь продолжается. Не следовало ожидать, что люди будут жить по одному и тому же адресу десятки лет. Не следовало ожидать, будто кто-то что-то знает о Дэйви и что смогу таким образом излечить свое сердце.

Эти долгие недели ожидания я провела, бродя по Лондону. Я побывала везде, где мы гуляли вместе, остановилась на каждом перекрестке, где останавливался он, чтобы поцеловать меня, провела рукой по всем перилам, которых касалась его рука. Я тебе рассказывала о том Рождестве, что встречала в Эдинбурге с Крисси? Мы с Дэйви тогда вышли оба в полночь на улицу, чтобы почувствовать друг друга через сотни миль. Я думала, что если побываю в Лондоне в правильных местах, то опять смогу почувствовать Дэйви: его дыхание на моем лице, его голос в моем ухе, его руку в моей ладони. Думала, что смогу найти те моменты и ухватить их пальцами.

Но Лондон уже не тот город, где я отдала свое сердце. Это город, готовый к осаде. Все немного мрачнее, немного серее. Витрины магазинов, к которым мы прижимались, уставлены консервами и противогазами. Арки, под которыми мы целовались, завалены мешками с песком. Это город, заполненный людьми в форме. Война тут повсюду.

Был один момент, когда я вышла из гостиницы и — клянусь — увидела его на другой стороне улицы, стоящего на ступенях церкви Всех Святых. Но мимо прошел автобус, разделив нас на мгновение, и все исчезло. Даже здесь ничего, кроме призраков.

Махэр, в Лондоне нет ни намека на Дэйви. Больше нет. Нет даже в нашем бывшем номере в «Лэнгхэме». Думала, что если я буду жить там, где жили мы вместе, то притяну его к себе. Надеялась, разослав письма, получить какие-то ответы. Мечтала, что наконец-то узнаю, что случилось с моим американцем.

Я устала. Мне кажется, что половина моей жизни прошла в ожидании, и я не знаю, сколько еще это сможет продолжаться. У меня нет больше сил.

Останусь в «Лэнгхэме» еще на неделю, чтобы убедиться, что писем нет, а потом отправлюсь обратно в Эдинбург, где опять запрячу свои воспоминания в стену и продолжу ожидание. Как можно жить иначе, я не знаю. Как же я соскучилась по моей Маргарет.

С любовью,

Элспет.

9 сентября 1940 года

Мэйзи!

Твоя мама связывалась с тобой? Прошу тебя, скажи, что она нашлась и здорова!

Как только я услышал новости о бомбардировках Лондона, то сразу же подумал о ней. Надеюсь, она уже уехала оттуда. В тех репортажах, что я читал, не говорится ни о том, сколько там было самолетов, ни о том, сколько зданий разрушено. Сотни? Тысячи? Но говорят, что город все еще в огне. Немцы называют это «блиц».

Я постараюсь разузнать больше, но ты, пожалуйста, напиши, что твоя мать уехала вовремя.

Люблю,

Пол.

Пекан-Милтен, Скай

Суббота, 4 сентября 1940 года

Пол!

Мама послала мне письмо, которое пришло в один день с твоим, только написано было двумя днями ранее твоего.

О Пол, мы ничего не знали! Почта к нам едва доходит, мы не видим газет неделями. На Лондон был совершен налет и весь город заполыхал пожарами? Бабушка немедленно отправила меня в Портри узнать новости и послать телеграмму Эмили на тот случай, если мама уехала из Лондона раньше и уже добралась до Эдинбурга.

Я читаю газету и не верю своим глазам. Сотни бомб по всему городу. Да, Лондон бомбили и раньше, как и другие города. Но чтобы на один город за один раз сбрасывали такое количество бомб… У меня просто не укладывается в голове. Падая, бомбы не делают различий. Лондон, который знала моя мама, теперь действительно исчез. И такие налеты продолжаются день за днем! Город в осаде. Я надеюсь, я молюсь, что ее там нет, но Эмили сказала, что квартира в Эдинбурге закрыта, так что мне остается делать только то, что она сама делала все эти месяцы и годы. Я буду ждать. И ходить на почту.

Знаю, что ты там, летаешь в самом аду. Пол, пожалуйста, береги себя. Для меня.

Люблю,

Мэйзи.

ПОСЛЕ ДЕСЯТИ НОЧЕЙ ВОЗДУШНЫХ НАЛЕТОВ ЛОНДОН НЕ СДАЕТСЯ

Лондон, четверг, 17 сентября

В течение прошлой ночи на Лондон обрушили бомбы сотни немецких самолетов, тем не менее город выстоял после этого жесточайшего налета, а потери свелись к одному убитому и минимальным разрушениям.

Днем ранее в Лондоне несколько раз звучал сигнал воздушной тревоги, и один из них длился четыре часа — на данный момент это самый длинный налет в дневное время. Бомбардировку усложняли облака тумана, висящие низко над городом. В девятом часу вечера, когда туман рассеялся, сирены завыли с новой силой. Атака продолжалась непрерывно до 2:42 утра, когда противовоздушная оборона наконец сумела отогнать нацистские бомбардировщики. Но жители Лондона недолго отдыхали в своих домах, так как в 3:52 зазвучало предупреждение о новом воздушном нападении, и на осажденный город накатилась очередная волна вражеских самолетов.

В Центральном Лондоне одна за другой взрывались фугасные бомбы, разрушая здания и выбивая стекла в радиусе полумили. Зажигательные бомбы упали на популярный торговый район и на несколько жилых микрорайонов, заставив доблестных пожарников трудиться без передышки. На Портленд-плейс мощная бомба повредила трубопровод с угольным газом, а также серьезно пострадал Гранд-отель «Лэнгхэм»…

Глава двадцать пятая

Элспет

Остров Скай

6 апреля 1917 года

Мой любимый!

Не уверена, могу ли посылать тебе продукты, но я не в силах думать о том, что ты голоден, когда у нас столько еды. Яблоки, хлеб, копченая колбаса, сыр, бобы, рис, соленая селедка, лук, варенье. Мой маленький огород еще не скоро начнет давать свежие овощи, поэтому пока посылаю сушеный горох. Надеюсь, что все это дойдет до тебя.

Год назад ты был в госпитале, и я с ума сходила от тревоги. Не могу сказать, что сейчас я спокойна, так как волнуюсь каждый день, проведенный в разлуке с тобой, но по крайней мере теперь знаю, что ты в безопасности, цел и скучаешь по мне.

Я начала переписываться с Минной. Ты слышал о том, что она родила? У нее прехорошенький мальчуган со светлыми волосиками, похожий на Харри. Она прислала фото. Есть ли у тебя какие-либо новости о Харри? Должно быть, Минне очень трудно одной.

В конверте с письмом посылаю тебе свой поцелуй. Успей поймать его и схвати покрепче, чтобы он не улетел прочь!

С любовью,

Сью.

Почта военнопленных, почтовая карточка

23 апреля 1917 года

Сью!

Вчера вечером я наблюдал прекраснейший закат. Он напомнил мне о том вечере, когда мы поехали на трамвае в Портобелло и с берега смотрели, как садится солнце. Хотя вода была ледяной, я поспорил с тобой, что зайду в море босиком, и так и сделал, закатав штанины. Потом ты сидела у меня на коленях, зарывшись ногами в песок, и мы ели тот ужасный пирог твоего приготовления. Как же я скучаю по этому пирогу! И по песку. И по закату. Но больше всего я скучаю по тебе.

Дэйви

Остров Скай

2 мая 1917 года

Дэйви!

Конечно, я помню тот пляж и тот закат. Думаю, в тот вечер я впервые в жизни просто сидела и смотрела, как соскальзывает за горизонт солнце. Тогда я почувствовала, как земля вращается подо мной. Или все дело было в поцелуе?

Люблю тебя,

Э.

Остров Скай

18 мая 1917 года

Дэйви!

Я давно ничего не получала от тебя. Как ни стараюсь я сохранить спокойствие, тревога уже запустила свои щупальца в мою душу. Так всегда происходит, когда в твоих письмах случается перерыв. Ты не можешь не признать: в этом отношении твоя история не была образцовой. Если ты долго не пишешь, то, когда я получаю твое письмо, сразу начинаю его читать, чтобы узнать: то ты ранен и попал в госпиталь, то в плену. Что на этот раз? Что еще могло с тобой случиться?

Знаешь, я прибегла к новому средству. Оставив Эмили присматривать за мальчиками, я отправилась в церковь. Но не в чопорную пресвитерианскую, куда ходила все детство и юность, а в крошечную католическую часовню в Портри. Я вспомнила тепло и загадочность собора Святой Марии, и, кроме того, я решила, что если хочу просить Бога оградить тебя от беды, то мне следует взывать к католическому Богу, которому молишься ты.

В тот день я оказалась не единственной, кто пришел в часовню. Там были и другие женщины — в платках и шарфах они бормотали молитвы и возжигали свечки. Я принесла с собой твою маленькую Библию и водила пальцем по буквам твоего имени. И тоже зажгла свечку, но, не зная, как молиться по католическим обрядам, просто закрыла глаза и стала думать о тебе. Когда же открыла их, то увидела рядом с собой женщину. Она спросила, произнесла ли я новенну. Я призналась, что не католичка, и ожидала, что она велит мне покинуть церковь. Но вместо этого незнакомка положила ладонь мне на руку и сказала: «Ничего страшного. Я прочитаю новенну за вас». Она подарила мне свои резные четки и пообещала научить молитвам при нашей следующей встрече.

Возвращаясь домой, я чувствовала себя гораздо лучше. Конечно, до Портри путь неблизкий, однако теперь я знаю, куда могу пойти, когда мне захочется ощутить твою близость.

С любовью,

Сью.

Остров Скай

22 мая 1917 года

Дэйви, прошу тебя, успокой мои страхи. Почти каждый день я езжу в Портри, чтобы молиться за тебя, и мне нужно какое-то подтверждение того, что молитвы мои были услышаны. Я выучила их совсем недавно и хочу быть уверена, что все делаю правильно.

Что угодно, Дэйви! Открытка. Предложение. Хотя бы слово.

Прошу тебя.

Сью

1 июня 1917 года

Сью!

Мне пришлось долго думать, как лучше написать тебе об этом. Ты бы видела, сколько вариантов оказалось уничтожено. Наверное, самое правильное будет собраться с духом и сразу сказать все как есть.

Йэн жив.

Он не погиб, Сью. Он здесь, в этом же лагере, что и я.

Несколько недель назад нас вывели на прогулку. В углу двора собралась в кучку группа британских солдат, недавно переведенных в наш лагерь. Поверишь ли, у меня выступили слезы, когда после шести месяцев французского и недоступного пониманию русского я услышал английскую речь! Я тут же поспешил подойти к британцам и попросил разрешения присоединиться к разговору, причем к любому.

Один из них спросил, откуда я. Я сказал, что из Иллинойса, тогда другой воскликнул: «Из Иллинойса? Вот это да! У меня там семья. Из какого города?» Европейцы, похоже, не представляют размеров Соединенных Штатов, поэтому, когда я ответил, что жил в Чикаго и некоторое время в Урбане, тот парень сказал: «Надо же, мой кузен живет в Чикаго! Фрэнк Тримбол. Вы его наверняка встречали там. Я спрошу его. Как вас зовут?»

Я представился, и откуда-то из толпы раздался крик: «Дэвид Грэм из Урбаны?» Должно быть, я ответил утвердительно, потому что в следующий миг оказался на земле с горящей скулой и песком в глазах. Кто-то спросил: «За что ты его так, приятель?» Я поднялся, покачиваясь, и увидел перед собой незнакомца со сжатыми кулаками и перекошенным от ярости лицом. «Это было за то, что он полюбил мою жену».

Я еще не пришел в себя от первого удара и потому не успел закрыться от второго. «А это за то, что заставил ее полюбить себя».

Сплюнув кровь, я спросил: «Кто ты, черт возьми?» Хотя об ответе уже догадывался. Он проговорил: «Муж Элспет. Или ты охмурил столько замужних женщин, что не помнишь их всех?»

Ты ведь понимаешь, Сью, что такое замечание я не мог оставить безнаказанным? Конечно, я набросился на него, и началось нечто вроде старомодной драки на школьном дворе. Показалось, что возились мы бесконечно долго. На самом деле вряд ли прошло больше двух-трех минут, прежде чем мы услышали окрики на немецком и нас растащили другие пленные.

Толпа, собравшаяся было вокруг нас, понемногу рассеялась, и мы вдвоем остались сидеть в пыли, тяжело дыша. Мы выдохлись, так как были обессилены, голодны и деморализованы.

«Почему ты бросил ее? Почему не писал? — не мог не спросить я, думая о тебе. — Она решила, что ты погиб».

Йэн утер нос, размазав кровь по руке. «У нее был ты».

Сью, ему все известно. Вся история с самого начала. Он нашел твои письма, узнал, что ты год за годом тайком переписываешься со мной. И сразу понял все те намеки между строк, которые нам самим стали понятны лишь позднее. Йэн догадался о нашей любви прежде, чем мы открылись в ней друг другу. Почему, ты думаешь, он так стремился на фронт? Да потому, Сью, что ему казалось, будто терять больше нечего.

Я еще не осознал толком, что это будет означать для нас с тобой. Я все еще борюсь с собственной совестью и пойму, если ты напишешь не сразу. Если же захочешь написать Йэну, то адрес у него такой же, как у меня.

Дэвид

Остров Скай

18 июня 1917 года

Дэйви, это была чудовищная шутка! Я упала на пол без чувств, когда начала читать твое письмо. Отважный Алли уже оделся, чтобы бежать в город за врачом, но я пришла в себя и заверила его, что виной всему лишь злой розыгрыш.

Ведь правда? Йэн не может быть жив. У меня есть извещение о его смерти. Мое пособие солдатской жене превратилось в пенсию вдовы. Разве армия могла ошибиться в таком деле?

Как мне теперь быть? Что чувствовать? Мой муж пошел добровольцем на войну, чтобы таким образом покончить с собой? Он не пишет, не приезжает, чтобы увидеться со мной. Он уже больше года находится в плену, но не написал ни слова мне или своей матери о том, что жив. И он удивлен тем, что я полюбила другого? Да разве не поступила бы так же любая на моем месте?

О Дэйви! Я не вынесу этого! Я просто не вынесу.

Сью

Почта военнопленных. Почтовая карточка

23 июня 1917 года

Сью!

Завтра я расправлю крылья. Не волнуйся, если не скоро получишь от меня весточку. Ты цветок, к которому я лечу.

Скучаю по твоей улыбке.

Дэйви

24 июня 1917 года

Сью, дорогая моя девочка!

Если ты читаешь это, значит Йэн выбрался на свободу.

Должно быть, ты испытала шок, увидев его на пороге своего дома восставшим из могилы, так сказать. Но однажды я пообещал, что не буду стоять между вами, когда он вернется к тебе.

Я написал для тебя сказку. Надеюсь, она объяснит то, что не смог объяснить я. И знай я люблю тебя.

Навсегда твой,

Дэвид.

Жена рыбака

Жил-был однажды рыбак, у которого была красавица-жена по имени Люсинда. Рыбак надолго уходил в море в поисках рыбы, а Люсинда ждала мужа на берегу — бродила босиком по волнам да вязала для него новые сети. Сплетая крепкие серебристые нити, она пела одинокие песни о море, об отважных парусных суденышках и о мелодиях такой красоты, будто их сочинили сами русалки. Она пела и смотрела на воду, не сводила глаз с горизонта в ожидании лодки мужа, и песни ее окрашивались грустью.

Люсинда была столь прекрасна, а песни ее — столь сладостны, что в нее влюбился дух воды. День за днем, когда она сидела на берегу и плела сети, дух плавал неподалеку и влюблялся все сильнее. С каждой кристальной слезой, что роняла Люсинда в море, дух воды подплывал все ближе, желая сделать так, чтобы она улыбнулась. Он решил завоевать ее любовь и уговорить поселиться вместе с ним в море.

И тогда дух воды поплыл далеко-далеко, чтобы найти самые дорогие подарки, какие только могут быть на свете. Он хотел принести что-то такое, чего Люсинда никогда не видывала в своей маленькой стране, такое, при виде чего она поймет, что мир — это не только узкая полоска берега и пустой горизонт. Едва она осознает, как далеко простирается море и сколько всего прячут волны, то сразу захочет пойти с ним, духом воды.

Он нырнул в самую глубокую из глубин и нашел прекрасную витую раковину — большую, кремово-белую с розовым блеском и нежно-голубыми лучами, идущими изнутри к краям. Дух воды принес ее Люсинде с робкой улыбкой и был счастлив, получив такую же улыбку в ответ.

Но жена рыбака отказалась от подарка, сказав:

— Если захочется мне найти красивую ракушку, то достаточно будет пройтись по берегу и выбрать одну из тех, что рассыпаны там на песке.

— Ни одна из них не сравнится с этой раковиной, которую я принес тебе издалека.

— Они еще красивее, потому что находятся прямо за моей дверью.

На следующий день дух воды качался на волнах до тех пор, пока не поймал самую блестящую рыбку с ярко-желтыми и синими плавниками. Он опустил ее в стеклянную чашу и принес Люсинде, которая улыбнулась, но отвечала, как раньше:

— Если захочется мне поймать блестящую рыбку, то достаточно будет заглянуть на мелководье нашей бухты.

— Ни одна из тех рыбок не будет такой ослепительной, как эта, добытая мной среди волн.

— Они еще ослепительнее, потому что находятся прямо за моей дверью.

Дух воды не отступился. Он плыл весь день и всю ночь до экзотической страны, окруженной пышными пальмами и благоухающей фруктами. Пляжи там были покрыты песком чистого белого цвета. Он зачерпнул горсть искрящегося песка и принес его Люсинде. Но, как и раньше, она отвечала:

— Если захочется мне увидеть искрящийся песок, то достаточно будет опустить глаза, стоя на этом берегу.

— Здесь песок не такой искрящийся и не такой чисто-белый, как тот, что я нашел для тебя в неведомой стране.

— Да нет же, здесь он белее и чище, потому что находится прямо за моей дверью. — Она с доброй улыбкой посмотрела на духа воды. — Море принадлежит тебе. Ты плаваешь с течением, путешествуешь с волнами в далекие края. Но для меня море чужое. Мой дом на берегу дороже мне всех сокровищ в мире.

Дух воды рассердился и умчался прочь. Он преподнес ей удивительные дары и предложил беспечную жизнь на дне моря, и все равно Люсинда предпочла общество жалкого рыбака и бедный дом на пустынном берегу. Дух воды не понимал почему, ведь песня, которую она пела с берега и отпускала лететь с ветром, была полна тоски и горечи.

Отвергнутый дух в ярости ударил по глади моря, и начался шторм.

С неба полил дождь, скрыв за серой пеленой береговую линию. Далеко в море бурные волны терзали крошечное рыбацкое судно. Дух воды — с обнаженной грудью, с острыми клыками, с водорослями, запутавшимися в его гриве, — оседлал гребень самого высокого вала и, взбивая белый фонтан брызг, понесся прямо к лодке.

Рыбак, затянутый на дно, никогда не вернется домой. Духу воды не придется снова бороться за любовь Люсинды.

Но среди раскатов грома и рева бури вдруг послышалась ее песня, и дух воды понял, что должен сделать. Он нырнул в пучину и дотянулся до борта лодки как раз в тот миг, когда со дна восстал водяной конь эх-ушге, вскинув когтистые копыта. Дух воды вынырнул прямо между эх-ушге и рыбаком, вжавшимся в дно лодки. Клыки водяного коня вонзились в тело духа.

Дух воды набрал в грудь воздуха и из последних сил дунул ветром, который погнал рыбацкое судно к берегу. Он знал, что никакие дары не заставят Люсинду покинуть дом, но все-таки ему удалось сделать ей желанный подарок, вернув рыбака целым и невредимым.

Остров Скай

17 августа 1917 года

Дэйви!

Этот человек — этот незнакомец, который появился на пороге моего дома, — не мой муж. Уходя на войну три года назад, он был сильным, гордым и поглощенным своими мыслями. Мрачный огонь в его глазах, который я ошибочно принимала за фанатизм, оказался пламенем ревности, как теперь мне стало известно. Но тот странный мужчина, которого ты прислал ко мне, не такой. Он худой, нервный, изголодавшийся, неуверенный в себе, робкий. Это не мой Йэн. Я понятия не имею, кто он такой.

Как я поняла из его рассказа, ты спланировал грандиозный побег: сшил тайком немецкую форму для нескольких человек, чтобы они вышли через главные ворота лагеря военнопленных. Но на свободу выбрался не ты, а он. Я хочу знать, по какому праву вы с Йэном приняли за меня это решение? Почему ты подумал, будто я захочу принять его, а не буду ждать тебя?

Не знаю, что мне с ним делать. Он целыми днями сидит в доме, смущенный и молчаливый. Курит, подергивается и плачет, когда пытается заниматься со мной любовью. Если я натягиваю ботинки, чтобы выйти на улицу, он цепляется за мой фартук, словно боится, будто я уйду и никогда не вернусь.

Да, я думала об этом. Но куда же мне идти? Я не знаю, где ты. Все еще в лагере? Почему твое последнее письмо, переданное через Йэна, такое холодное? Любишь ли ты еще меня? Не знаю, дойдет ли до тебя это письмо и прочитаешь ли ты его.

Каждый раз, бывая в Портри, я захожу в католическую часовню. Я молюсь о твоем здоровье, где бы ты ни был. А еще о том, чтобы все устроилось само собой. Теперь все пошло не так, как следует. Дэйви, ты нужен мне. Ты не представляешь, как сильно ты мне нужен. Без тебя все неправильно. Я должна сама сделать свой выбор.

Сью

Глава двадцать шестая

Маргарет

Лондон

Пятница, 29 сентября 1940 года

Бабушка!

Я нашла ее! О, мамочка моя, такая маленькая и бледная на больничной кровати. Врач сказал, что она была в «Лэнгхэме», когда туда попала бомба, но пострадала она не слишком сильно. У нее сломано несколько ребер, потянута лодыжка и нечто вроде нервного срыва. Была угроза развития пневмонии, но, кажется, эта напасть маму миновала.

Сначала я пошла в гостиницу, но думала, что там ничего не будут знать о маме. Однако она провела там два месяца и каждый день, выходя на прогулку, останавливалась у стойки администрации, чтобы спросить, нет ли для нее письма. И ее запомнили. Мне даже подсказали, в какой больнице ее искать, и пожелали ей скорейшего выздоровления.

Когда я вошла в палату, мама сидела в кровати и плакала, сжимая виски ладонями. Но как только она увидела меня, то сказала: «Вот ты и со мной, моя Маргарет» — и легла на подушку. Сестры сообщили, что она не могла успокоиться с тех пор, как ее привезли туда, но после моего появления заснула и проспала почти сутки.

Я останусь с мамой. Обязательно буду держать тебя в курсе, хотя уже сейчас врач не думает, что следует чего-то опасаться. Он доволен, что у его пациентки нашлись родственники, которые смогут присмотреть за ней. Все, что маме нужно теперь, — это время и наши молитвы.

Люблю,

Маргарет.

Лондон

Пятница, 20 сентября 1940 года

Пол!

Наконец-то я ее нашла. И с ней все в порядке, насколько это вообще возможно: мама была в «Лэнгхэме», когда туда попала бомба, но, к счастью, пострадала не сильно. Она говорит, что ей не терпится вернуться в Эдинбург. В больнице мест не хватает, так как из-за налетов каждый день поступают новые раненые, и потому маму готовы выписать, при условии, что она будет под присмотром.

Сейчас она спит: легла, как только я пришла к ней, и быстро заснула с улыбкой на губах. Старшая медсестра поняла, что я приехала издалека — на мне все еще был серый дорожный костюм — и позволила посидеть рядом с мамой, попросив только не шуметь и не беспокоить других больных. Она посчитала, что со мной мама будет спать крепче.

Врачи сказали, что, когда ее увозили из разрушенного здания, она прижимала к себе чемоданчик. Только один. Все другие вещи оставила, но коричневый чемодан из рук не выпускала. Даже не открывая его, я знала почему.

Мама посапывала и что-то бормотала во сне, а из-под кровати выглядывал тот чемодан. Я понимала, что не следует этого делать. Послушная дочерняя часть меня испытывала угрызения совести от одной мысли о том, чтобы открыть чемодан. Но та моя часть, которая отбросила осторожность и написала отдалившемуся от семьи дяде, та, что отправилась на остров Скай, не имея ничего, кроме названия коттеджа, написанного на обложке книги, и бросилась в Лондон, чтобы разыскать среди руин маму и привезти ее домой, — эта моя часть поцеловала мамину руку, лежащую поверх одеяла, и открыла чемодан.

Они писали друг другу много лет. Моя мать и Дэйви. В чемодане хранились все его письма — от первого, датированного 1912 годом, восхищенного письма от прочитавшего сборник стихов порывистого студента до последней записки, отправленной в 1917 году из лагеря военнопленных, которая прервала их отношения. Вот так. Только что они смотрели в будущее, и вдруг он положил всему конец сказкой о жене рыбака.

Сказка на самом деле была о ней, о моей маме. Ее муж, Йэн, был рыбаком на Скае. Во время войны он пропал без вести и был объявлен погибшим, а потом вдруг явился через несколько лет с письмом Дэйви в руках. Ей даже не дали возможности сделать выбор.

На следующее утро

Я написала тебе это, а потом, когда в окно уже полился оранжевый рассвет, тоже заснула. Когда проснулась, мама сидела в кровати и смотрела на меня, заваленную ее письмами.

«Ты прочитала мою историю», — сказала она. Я спросила, не сердится ли она. В ответ мама покачала головой: «Я была не права, скрывая ее от тебя. Это ведь и твоя история».

Моя голова распухла от вопросов, однако я отложила их на потом, заметив, какой бледной кажется мама даже на фоне белой наволочки. Вместо этого я спросила, как она себя чувствует.

Она выпрямилась, однако от меня не ускользнула гримаса боли. «Гораздо лучше. Думаю, что скоро смогу поехать домой».

Я сказала ей, что насчет этого не уверена и врач может оставить ее еще на несколько дней, чтобы она окрепла, но она только вздохнула. «Я хочу домой. Слишком долго я была в отъезде. — Она вытерла уголок глаза большим пальцем. — Зря я вообще уехала. Теперь мне нужно вернуться в Эдинбург, к моим прогулкам, к тишине собора. Вот что лучше всего поможет моему выздоровлению. Дом».

«Элспет, — произнес вдруг мужской голос от двери палаты. — Я отвезу тебя домой».

Ты не поверишь, Пол, но это был дядя Финли. Он приехал.

Люблю,

Маргарет.

Лондон

Суббота, 21 сентября 1940 года

Дорогая бабушка!

Сюда, в Лондон, приехал дядя Финли. Он прибыл сегодня утром и провел весь день с мамой, наверстывая упущенное за последние два десятка лет, но мало что рассказывая. Завтра он повезет маму домой, в Эдинбург.

Не знаю, как тебе удалось убедить его приехать в Лондон и наконец-то поговорить с мамой, но огромное тебе за это спасибо. Впервые за долгое время я увидела на ее лице выражение покоя.

Люблю,

Маргарет.

Лондон

Воскресенье, 22 сентября

Милый Пол!

Прошлой ночью, перед тем как заснуть, мама сказала мне, что пока я узнала только половину истории. Я прочитала письма Дэйви, но не читала мамины. Поэтому, вместо того чтобы отправиться утром с мамой и дядей Финли на вокзал, я поехала в «Лэнгхэм» узнать, не нашелся ли второй мамин чемодан. Там, сказала она мне, сложены ее тетради, в которых она составляла черновики всех своих писем. Вот что значит настоящий писатель.

Да, ее второй чемодан нашелся, и все тетради были на месте. Ее половина истории. А еще, представляешь, в гостинице мне передали письмо — оно пришло маме, пока она лежала в больнице. На один из тех многочисленных запросов, которые она рассылала во время своего ожидания в Лондоне, наконец-то пришел ответ.

И я не знаю, что делать. Это ее письмо, тут никаких вопросов, но я видела маму на больничной койке, измученную и подавленную. Видела, с каким трудом она передвигается, даже опираясь на локоть брата, но при этом торопится на вокзал, желая оставить Лондон позади. Что, если в этом ответе только вежливая отписка? Или, не приведи бог, плохие новости?

Следующим поездом я отправляюсь в Эдинбург. У меня семь с половиной часов на то, чтобы решить: отдать письмо ей или открыть самой.

Люблю,

Маргарет.

Детройт, Мичиган

10 сентября 1940 года

Уважаемая миссис Данн!

Прошу извинить меня за то, что не ответил Вам раньше, но Ваше письмо только что нашло меня. Его переслали из центрального отделения Ассоциации Американской полевой госпитальной службы, предположив, что я подробнее отвечу на Ваши вопросы.

Сожалею, что не смогу сообщить Вам, как можно связаться с Дэвидом Грэмом. Он никогда не обращался в нашу организацию, не присылал о себе никаких сведений в бюллетень и не посещал организованные нами встречи.

Тем не менее я располагаю кое-какой информацией, которая могла бы Вам помочь. Я видел Дэвида в Париже. Старина Дэйв пережил войну. Ему всегда везло.

Дэйв — мы звали его Заяц — несколько лет провел в лагере военнопленных. Должно быть, в плен он попал в шестнадцатом году, до того, как Соединенные Штаты вступили в войну, а Полевая служба перешла в ведомство Красного Креста. Но мне известно, что он освободился после перемирия. Уже в мирное время мы все встречали его в Париже. Там его поместили в госпиталь, чтобы он набрался сил перед отправкой домой, но Заяц сбежал. И пришел к нам в штаб на улицу Ренуар. Представьте наше удивление! Он был в хорошей форме для человека, так долго пробывшего в плену. Заяц выпросил у нас комплект штатской одежды, немного мелочи и столько шоколада, сколько смог удержать, а потом заявил, что пока домой не поедет. Ему нужно было в Шотландию, чтобы отыскать свою девушку.

Видите ли, миссис Данн, я узнал Ваше имя. Со всем уважением: Заяц не умолкал, рассказывая о Вас! Послушать его, так с Вами не сравнятся все сказочные принцессы, вместе взятые. Харри держал язык за зубами обо всем, что касалось Вас, но мы все же поняли, что в те годы, когда Дэйв был в плену, у вас произошел какой-то разлад. А потом Заяц вдруг возник на улице Ренуар, собирая деньги, чтобы доехать до Шотландии и за что-то извиниться перед Вами. Должно быть, Вы тоже тогда виделись с ним в последний раз.

Но некоторые из парней поддерживали связь и после того, как вернулись домой в Штаты. Нам известно, что Заяц снова занялся учительством. Какое-то время жил в Чикаго, потом переехал в Индиану, чтобы быть ближе к сестре. Не уверен, где искать его сейчас, но знаю, что у него вышла книга — сборник детских сказок. Кто-то принес ее на одну из наших встреч, и все мы, пожилые уже люди, улыбались как дети, разглядывая ее. Наш Заяц пишет книги!

Простите, что не могу помочь Вам с адресом. Надеюсь все же, что Вы рады узнать, что с ним было все в порядке на тот момент, когда я слышал о нем в последний раз, и что он издал книгу. И я подумал, что Вы узнаете больше от Харри Вэнса, адрес которого прилагаю. Он гораздо более пунктуален в переписке, чем Заяц. Харри преподает в Оксфорде. Кажется, это совсем недалеко от Лондона?

Желаю Вам всего наилучшего, миссис Данн. И если Вы снова увидитесь с Зайцем, передайте ему привет от меня.

Искренне Ваш,

Билли «Козырек» Росс,секретарь отделения Среднего ЗападаАссоциации Американскойполевой госпитальной службы.

Эдинбург

Вторник, 24 сентября 1940 года

Уважаемый мистер Вэнс!

Я пишу от имени моей матери, миссис Элспет Данн.

Она разыскивает Дэвида Грэма, с которым была знакома много лет назад. Ваш адрес мне дал Билли Росс из Ассоциации Американской полевой госпитальной службы. Он предположил, что Вы можете располагать информацией о том, как связаться с мистером Грэмом.

Мы будем признательны Вам за любые сведения о нем, которыми Вы сочтете возможным поделиться. Моя мать уже довольно давно пытается найти мистера Грэма, для нее это очень важно.

С уважением,

Маргарет Данн.

Оксфорд

27 сентября

Уважаемая мисс Данн!

Я не сразу решился послать Вам адрес Дэйва. Этот старый отшельник высоко ценит свое уединение. Но он потратил слишком много лет на одиночество и сожаления о том, что прошлое не изменить.

Почтовый адрес Дэйва чуть ниже. Он живет в Лондоне, рядом с гостиницей «Лэнгхэм». Он всегда говорил, что Лондон полон воспоминаний.