Четыре сезона (сборник) Кинг Стивен

11

Май 1975 года

Та пятница в середине месяца показалась Тодду самой длинной в жизни. Он сидел на уроках, тянувшихся бесконечно долго, и ничего не замечал вокруг в ожидании последних пяти минут, когда учитель должен вручать промежуточные табели двоечникам по своему предмету. Видя, как Сторрман приближается к парте со стопкой табелей в руках, Тодд замирал от страха, а когда учитель проходил мимо, едва не терял сознание от волнения и был близок к истерике.

Хуже всего вышло на алгебре. Сторрман подошел к его парте… чуть помедлил… а когда Тодд уже решил, что он двинется дальше, положил ему табель на парту лицом вниз. Тодд, ничего не чувствуя, бесстрастно посмотрел на листок бумаги. Все кончено, подумал он. Подача, удар, очко, партия. Если, конечно, Дюссандер ничего не придумает. Но это вряд ли.

Он безучастно перевернул табель лицом вверх, собираясь посмотреть, сколько баллов ему не хватило до тройки. Наверняка самой малости, но разве Железного Сторрмана этим проймешь! Табель оказался пустым – в графе «Баллы» и «Оценка» ничего не было. И только внизу в разделе «Примечание» от руки написано: «Я очень рад, что могу не вручать тебе настоящий! Так держать! Сторрман».

Перед глазами все поплыло, в голове громко зашипело, будто надували гелием воздушный шар. Тодд ухватился руками за края парты и чудовищным усилием воли овладел собой. Постепенно пелена перед глазами спала, и теперь он боролся с неимоверным желанием броситься за учителем и выколоть ему глаза остро отточенным карандашом, который вертел в руках. Одна-

ко его лицо оставалось бесстрастным, и только легкий тик века выдавал бушевавшие в душе страсти.

Через пятнадцать минут учеников распустили на выходные, и Тодд медленно побрел к велосипедной стоянке, сунув руки в карманы и зажав учебники правым локтем. Уложив книги в багажную корзину велосипеда, он отстегнул цепь с замком и покатил в сторону дома Дюссандера.

Сегодня, повторял он. Сегодня твой последний день, старик.

– Итак, – произнес Дюссандер, наливая себе виски, когда Тодд вошел на кухню, – подсудимый возвращается из зала суда. И какой вынесли вердикт? Виновен? – На нем были халат и пара ворсистых шерстяных носков, почти закрывавших голени.

Тодд мысленно отметил, что в таких носках легко поскользнуться, и бросил взгляд на бутылку в руках Дюссандера. Виски в ней оставалось всего чуть-чуть.

– Двоек нет, единиц нет, никакого табеля тоже нет, – ответил он. – В июне придется снова подчистить кое-какие оценки за год, чтобы не оказалось троек. Но в этой четверти, если продолжать в том же духе, будут одни пятерки и четверки.

– Ты продолжишь, не сомневайся! – заверил Дюссандер. – Мы за этим проследим. – Он сделал глоток и плеснул в чашку еще виски. – Это надо отметить! – Он говорил, чуть растягивая слова. Тодд уже достаточно хорошо знал старика, чтобы понимать – тот был здорово пьян. Да, сегодня! Он должен умереть сегодня!

Однако надо сохранять спокойствие.

– Еще чего! – произнес он.

– Боюсь, посыльный с белугой и трюфелями опаздывает, – продолжил Дюссандер, не обращая внимания на подростка. – В наши дни ни на кого нельзя положиться. А пока мы ждем, не подкрепиться ли галетами с плавленым сыром?

– Ладно, – согласился Тодд. – Без разницы.

Дюссандер поднялся и двинулся к холодильнику. По дороге старик пошатнулся и, ударившись коленом о ножку стола, поморщился от боли. Он достал сыр, взял из буфета нож, тарелку и вытащил из хлебницы пачку галет.

– Все тщательно обработано синильной кислотой, – сообщил старик Тодду, раскладывая сыр и галеты на столе.

Дюссандер улыбнулся, и Тодд заметил, что он опять забыл вставить челюсть. Тем не менее мальчик улыбнулся в ответ.

– Что-то ты сегодня больно тихий! – воскликнул Дюссандер. – Я-то думал, ты будешь скакать от радости. – Он вылил в кружку остатки виски из бутылки, отпил и причмокнул от удовольствия.

– Наверное, еще не до конца осознал, – ответил Тодд и откусил кусок галеты. Он давно перестал бояться перекусывать у Дюссандера. Старик верил, что у друга Тодда хранится письмо, которого на самом деле, конечно, не было. У Тодда были друзья, но никому из них он настолько не доверял. Дюссандер, возможно, об этом догадывался, но вряд ли мог пойти на такой риск, как убийство.

– Так о чем мы поговорим? – поинтересовался Дюссандер, допивая виски. – Сегодня мы устроим выходной – я освобождаю тебя от занятий. Как тебе это? А?

Когда он пил, акцент, сильно раздражавший Тодда, становился особенно заметным. Но сегодня он его словно не замечал. Сегодня его ничего не бесило, и он был совершенно спокоен. Тодд взглянул на свои руки – им предстояло толкнуть старика, а они выглядели как обычно. Не дрожали и не потели.

– Мне все равно, – сказал он. – О чем хотите.

– Может, рассказать об этом мыле, которое мы варили? О гомосексуальных экспериментах? Или о том, как мне удалось бежать из Берлина, когда я по глупости туда вернулся? Меня ведь едва не поймали. – Он провел по шее пальцем, как бритвой, и засмеялся.

– О чем хотите, – снова повторил Тодд. – Мне правда без разницы. – Он молча наблюдал за Дюссандером – тот, убедившись, что в бутылке пусто, выбросил ее в ведро для мусора.

– Ты, похоже, не в настроении, так что об этом я рассказывать не буду. – Старик нерешительно постоял возле ведра и направился к двери в подвал. Шерстяные носки шаркали по неровному линолеуму. – Лучше я тебе расскажу историю про испуганного старика. – Дюссандер повернулся спиной и открыл дверь в подвал. Тодд тихо поднялся. – Он боялся одного ма-

ленького мальчика, который был в некотором роде его другом. Умного мальчика. Мама называла его способным учеником, и старик имел возможность убедиться в ее правоте… хотя и не в том смысле, который она вкладывала в эти слова.

Нащупав на стене старомодный выключатель, Дюссандер пытался включить свет непослушными пальцами. Тодд неслышно подбирался сзади. Он знал, куда наступать, чтобы пол не скрипнул: он ориентировался на этой кухне даже лучше, чем дома.

– Поначалу мальчик не был другом старика, – задумчиво продолжал Дюссандер. Ему удалось наконец включить свет, и он, пошатнувшись, с трудом спустился на одну ступеньку. – Скорее даже наоборот. Но потом… он стал к нему относиться лучше, хотя неприязнь еще осталась. – Он разглядывал полку, ухватившись за поручень.

Тодд уже стоял сзади и хладнокровно прикидывал, с какой силой толкнуть старика, чтобы тот не удержался и полетел вниз. Он решил дождаться, когда Дюссандер потянется к полке.

– Отчасти мнение старика изменилось благодаря чувству равенства, – продолжал говорить Дюссандер. – Дело в том, что и мальчик, и старик оказались в одинаковом положении: каждый из них знал нечто, что другому хотелось сохранить в тайне. А потом… потом старик понял, что положение изменилось. Да! Он уже не был так уверен в своей безопасности, поскольку от безысходности или по здравом размышлении мальчик мог решиться на отчаянный шаг. И в одну из долгих бессонных ночей старик придумал, как ему себя обезопасить.

Дюссандер убрал руку с поручня и наклонился вперед к полке, но Тодд не шевельнулся, чувствуя, как ледяное спокойствие уступает место растерянности и злости. Старик ухватил новую бутылку, и Тодд вдруг с раздражением подумал, какой омерзительный запах исходит из подвала. Оттуда тянуло мертвечиной.

– И тогда старик вылез из постели. Что в его возрасте сон? Чепуха! Он сел за стол, размышляя, как ловко сумел превратить парнишку в своего соучастника и какие невероятные усилия тому пришлось приложить, чтобы исправить оценки. А теперь, когда с учебой все наладилось и опасность миновала, старик

больше стал не нужен, с его смертью мальчик обрел бы свободу. Он повернулся, держа бутылку с виски за горлышко. – Я слышал, как ты поднялся со стула, – почти ласково произнес он. – Ты еще не умеешь двигаться бесшумно. Во всяком случае, пока.

Тодд промолчал.

– Так вот! – продолжил Дюссандер, плотно закрывая за собой дверь в подвал и возвращаясь на кухню. – Старик все записал. От начала до конца! Когда он закончил, уже почти рассвело и пальцы ныли от боли из-за проклятого артрита. Но на душе у него впервые стало спокойно. Он больше не боялся! Он снова лег в постель и проспал до обеда. Даже дольше, и чуть не пропустил свой любимый сериал «Главный госпиталь».

Дюссандер уселся в кресло-качалку, достал старый перочинный нож с потертой ручкой из слоновой кости и принялся неторопливо счищать защитную пленку с винтовой пробки бутылки. Наконец он продолжил:

– На следующий день старик надел лучший костюм и отправился в банк, где лежали его скромные сбережения. Там он поговорил со служащим и арендовал индивидуальную банковскую ячейку. Служащий сказал, что ячейка запирается на два замка: ключ от одного вручат старику, а от второго останется в банке. Чтобы открыть ячейку, потребуются оба ключа. Причем одним может воспользоваться только сам старик, если, конечно, не оформит на кого-нибудь нотариальную доверенность. Однако есть одно исключение. – Дюссандер беззубо улыбнулся, глядя на бледное как мел лицо Тодда Боудена. – Ячейка может быть вскрыта в отсутствие владельца в случае его смерти, – пояснил Дюссандер и, продолжая улыбаться, убрал нож в карман халата, отвинтил крышку и налил себе новую порцию виски.

– И что? – хрипло спросил Тодд.

– Ячейка вскрывается в присутствии банковского служащего и представителя налоговой службы, и все, что в ячейке, описывается. В ней не будет ценностей, но зато там найдут двенадцать написанных от руки страниц. Налогами этот документ облагаться не будет, но его содержание вызовет исключительный интерес.

Тодд, судорожно сцепив пальцы, сжал их так сильно, что костяшки побелели.

– Это… невозможно! – срывающимся голосом произнес он. Он не мог прийти в себя от потрясения. Это было примерно так же, как если бы на его глазах человек разгуливал по потолку. – Ты… ты не можешь так поступить!

– Я это сделал, мой мальчик, – с участием произнес Дюссандер.

– Но я… ты… – В голосе мальчика зазвучали истерические нотки. – Ты же старый! Ты что – не понимаешь? Ты же можешь умереть! Ты же можешь умереть сам!

Дюссандер поднялся, подошел к буфету и достал маленький стаканчик. Когда-то в нем продавалось детское желе, и на рисунках вдоль ободка Тодд узнал знакомые персонажи из мультфильма «Флинтстоуны»: Фреда и Вилму, Барни и Бетти Раббл, Пебблс и Бамм-Бамма. Он вырос с этими мультяшными героями. Дюссандер неторопливо протер стаканчик кухонным полотенцем, поставил перед мальчиком и плеснул чуть-чуть виски.

– А это еще зачем? – не понял Тодд. – Я не пью! Пьют только пьяницы вроде тебя!

– Возьми! Сегодня особый случай, так что можно выпить!

Тодд долго на него смотрел, а потом взял стаканчик. Дюссандер нарочито громко чокнулся с ним чашкой.

– Я знаю, за что мы выпьем! За долгую жизнь – твою и мою! – Он залпом проглотил виски и принялся раскачиваться в кресле, шлепая задниками тапок о пол. Никогда прежде старик до такой степени не напоминал одетого в халат зловещего грифа-падальщика.

– Я тебе ненавижу! – прошептал Тодд, и Дюссандер разразился диким хохотом. Он никак не мог остановиться, и смех перешел в кашель: лицо побагровело, на нем выступила испарина. Перепуганный Тодд вскочил со стула и начал стучать старика по спине, пока тот наконец не пришел в себя.

– Danke schn[15], – поблагодарил он. – Выпей, не пожалеешь!

Тодд послушно сделал глоток, и жидкость, похожая на противную микстуру от простуды, обожгла горло.

– Даже не представляю, как ты пьешь эту гадость целыми днями, – сказал он, ставя стакан на стол и поеживаясь. – Нужно бросать пить. И курить тоже.

– Очень трогательно, что ты заботишься о моем здоровье, – ответил Дюссандер и вытащил пачку сигарет из того же кармана, куда сунул перочинный нож. – И я так же сильно беспокоюсь о твоем благополучии. Почти каждый день в газетах пишут, как на оживленном перекрестке велосипедиста насмерть сбила машина. Тебе нужно ходить пешком или ездить, как я, на автобусе.

– Засунь себе свои советы знаешь куда? – взорвался Тодд.

– Мой милый мальчик, мы туда отправимся вместе, – заверил Дюссандер, наливая себе еще виски и снова начиная смеяться.

Примерно неделю спустя Тодд сидел в заброшенном железнодорожном депо и швырял галькой по старым, изъеденным временем шпалам.

А почему бы мне все равно его не убить?

Если рассуждать логически, то особых причин, препятствующих этому, Тодд не видел, а он был очень рассудительным мальчиком. Рано или поздно Дюссандер все равно умрет, а учитывая его вредные привычки, ждать слишком долго не придется. И тогда все выплывет наружу, причем не важно, убьет его Тодд, или он умрет сам от сердечного приступа, например, принимая ванну. Но по крайней мере Тодд не лишит себя удовольствия лично свернуть этому упырю шею.

«Рано или поздно» звучало очень неконкретно.

Может, он отбросит коньки и не так скоро, подумал Тодд. Даже с выпивкой и сигаретами старик протянул вон сколько лет… Кто знает, может, ему отпущен долгий век.

Откуда-то снизу вдруг послышался храп.

Тодд испуганно вскочил, выпустив из рук камушки. Храп повторился.

Он уже собрался пуститься наутек, но никаких звуков больше не последовало. Примерно за девятьсот ярдов от тупика с за-

брошенными строениями, заборами, полусгнившими вагонами и кучами мусора пролегала широкая эстакада в восемь полос. Мчавшиеся по ней машины были похожи на экзотических жуков в сверкавших на солнце панцирях. Там машины, а здесь только Тодд, птицы и еще… тот, кто храпит.

Мальчик осторожно встал на четвереньки и заглянул под платформу перрона. Там среди пожелтевших сорняков, пустых банок и грязных бутылок валялся пьяница. Его возраст не поддавался определению: по мнению Тодда, ему могло быть от тридцати до нескольких сот лет. На нем были майка со следами высохшей рвоты, явно великоватые зеленые штаны и грубые серые ботинки с трещинами, зиявшими, как открытый в крике рот. Тодд уловил запах, похожий на тот, что стоял в подвале у старика.

Налитые кровью глаза медленно открылись и тупо уставились на Тодда. Он мгновенно вспомнил о швейцарском перочинном ноже в кармане. Тодд купил его почти год назад в магазине спортивных товаров на Ренолдо-Бич. В ушах зазвучали слова продавца: Лучше, чем этот, ножей не бывает, сынок. Когда-нибудь он наверняка спасет тебе жизнь. Мы продаем их полторы тысячи в год.

Полторы тысячи в год!

Он сунул руку в карман и нащупал нож. Перед глазами возник Дюссандер, методично соскабливавший защитную пленку с пробки, и Тодд неожиданно ощутил эрекцию.

Его прошиб холодный пот.

Пьянчужка провел рукой по треснутым губам и облизнул их желтым от никотина языком.

– Мелочью не богат, парень?

Тодд молча смотрел на него.

– Мне надо в Лос-Анджелес. Не хватает на автобусный билет. У меня там встреча. Насчет работы. Ты – хороший мальчик. Наверняка у тебя есть монетка, может, даже целый четвертак.

Да, сэр, таким ножом можно запросто почистить окуня… да что там окуня – даже крупного марлина, если понадобится. Мы продаем их по полторы тысячи в год. Они есть в каждом магазине спортивных товаров, и, если кому-то придет в голову очис-

тить мир от грязного, вонючего старого пьяницы, НИКТО и НИКОГДА не сможет отследить по нему владельца.

Пьянчужка вдруг понизил голос и перешел на шепот:

– За доллар я могу сделать тебе такой минет, что и не передать. У тебя глаза вылезут от восторга… ты…

Тодд вытащил руку с мелочью. Он и сам не знал, сколько там денег. Оказалось, два четвертака, две монеты по пять центов и несколько одноцентовиков. Швырнув их пьянице, Тодд убежал.

12

Июнь 1975 года

Тодд Боуден, которому уже исполнилось четырнадцать лет, свернул на дорожку к дому Дюссандера и слез с велосипеда. На нижней ступеньке лежал экземпляр «Лос-Анджелес таймс». Подняв газету, Тодд посмотрел на звонок и аккуратные таблички «АРТУР ДЕНКЕР» и «ТОВАРОВ И УСЛУГ НЕ ПРЕДЛАГАТЬ». Необходимости звонить, конечно, не было – у него имелся свой ключ.

Где-то неподалеку тарахтела газонокосилка. Взглянув на газон старика, Тодд подумал, что его тоже не мешало бы подстричь. Надо будет сказать Дюссандеру, чтобы тот пригласил газонокосильщика. В последнее время он стал часто забывать такие вещи. Может, из-за возраста, а может, и из-за спиртного. Мысль вполне тянула на взрослую, но теперь Тодд уже не обращал на это внимания. Его мысли часто были взрослыми, но совсем не такими уж важными.

Он вошел в дом.

Добравшись до кухни, Тодд похолодел от ужаса: Дюссандер, обмякнув, сидел в кресле. На столе – чашка и початая бутылка виски. На крышке от майонезной банки несколько окурков и серая полоска пепла от прогоревшей до конца сигареты. Рот старика приоткрыт, лицо серое. Большие руки безжизненно свесились с подлокотников. Дыхания не слышно.

– Дюссандер! – окликнул Тодд, внезапно охрипнув. – Просыпайся!

Увидев, что старик шевельнулся, открыл глаза и выпрямился, Тодд испытал неимоверное облегчение.

– Это ты? А что так рано?

– Сегодня отпустили пораньше – последний день занятий, – объяснил он и показал на прогоревшую сигарету. – Когда-нибудь ты спалишь дом.

– Не исключено, – равнодушно согласился Дюссандер и вытряс новую сигарету из пачки. Она почти выскочила на пол, но в последний момент старик успел ее поймать и, закурив, зашелся в приступе кашля. Тодд с отвращением поморщился. Каждый раз при таких приступах ему казалось, что старик от-вот начнет отхаркивать серо-черные куски легких прямо на стол… да еще будет при этом ухмыляться.

Наконец кашель стих, и Дюссандер обрел способность говорить.

– Что там у тебя?

– Табель за год.

Дюссандер взял его и отвел подальше от лица, чтобы прочитать.

– Английский – пять. История Америки – пять. Естествознание – четыре с плюсом. Обществоведение – пять. Французский – четыре с минусом. Алгебра – четыре. – Он отложил табель в сторону. – Замечательно! Нам удалось спасти твою шкуру, мальчик! Кажется, так вы говорите? А в последней колонке надо будет исправлять набранные баллы?

– Только по французскому и алгебре, да и то самую малость. Думаю, мне удалось выпутаться. И это твоя заслуга. Не очень приятно такое признавать, но что есть, то есть. Поэтому – спасибо!

– Какая трогательная речь! – отметил Дюссандер и снова закашлялся.

– Наверное, больше мы не сможем так часто видеться, – сообщил Тодд. Дюссандер неожиданно перестал кашлять.

– Не сможем? – вежливо переспросил он.

– Да. Двадцать пятого июня мы на месяц уезжаем на Гавайи. А с сентября я начну ходить в старшую школу, она на другом конце города, и туда будут возить на автобусе.

– Ну да, Schwarzen[16], – сказал Дюссандер, наблюдая за мухой, ползавшей по скатерти в красно-белую клетку. – Уже двадцать лет эта страна мучается и не знает, что делать со Schwarzen. А мы с тобой… мы с тобой знаем, верно? – Он улыбнулся беззубым ртом, и Тодд опустил глаза, чувствуя, как на него накатывается знакомая тошнотворная волна ужаса, ненависти и желания совершить нечто жуткое, возможное только во сне.

– Послушай, потом я собираюсь в колледж. Понятно, до этого еще далеко, но я об этом думаю. И даже знаю, что хочу изучать. Историю.

– Похвально! Тот, кто не извлекает уроков из прошлого…

– Хватит! – оборвал его Тодд.

Дюссандер послушно замолчал и, сцепив пальцы, с любопытством уставился на мальчика. Он видел: тот явно что-то задумал…

– Я мог бы забрать письмо у своего друга, – неожиданно выпалил Тодд. – Понимаешь? Я бы дал тебе его прочитать, а потом сжег в твоем присутствии. Если…

– …если я заберу из банковской ячейки некий документ.

– Ну… в общем, да.

Дюссандер горестно вздохнул.

– Мой мальчик, – сказал он, – ты не понимал раньше и не понимаешь до сих пор своего положения. Отчасти оттого, что ты еще очень юн, но дело даже не в этом – ты с самого начала был очень старым. Главная причина тому – извечная американская самонадеянность, не позволяющая объективно оценить возможные последствия своих действий. Не позволяла раньше, не позволяет и теперь.

Тодд начал было возражать, то Дюссандер остановил его решительным жестом регулировщика, привыкшего к беспрекословному повиновению водителей на перекрестках.

– Не спорь со мной – я прав! Живи как знаешь. Уходи и не возвращайся. Могу ли я остановить тебя? Конечно, нет! Отдыхай на Гавайях, а я останусь в этой душной и вонючей кухне ждать, когда Schwarzen из южных окраин Лос-Анджелеса начнут убивать полицейских и снова жечь трущобы. Я не могу ос-

тановить тебя, как не могу перестать стареть. – Он пристально посмотрел на Тодда, и тот, не выдержав его взгляда, отвернулся. – В глубине души я тебя не люблю. И не полюблю никогда. Ты мне не нравишься. Ты вторгся в мою жизнь незваным гостем. Ты заставил меня вскрыть склепы, которые было лучше не трогать, потому что, как выяснилось, кое-кто в них был похоронен заживо и сумел выжить. Ты и сам запутался в жизни, но жалко ли мне тебя? Gott im Himmel! Ты сам себе все это устроил, так почему я должен тебя жалеть? Нет, мне тебя не жалко. Ты мне не нравишься, но я начинаю тебя уважать. Поэтому избавь меня от необходимости повторять одно и то же дважды. Мы могли бы принести сюда эти документы и уничтожить их здесь, на кухне. Но это абсолютно ничего не изменит. И все останется по-прежнему.

– Не понимаю.

– Не понимаешь, потому что никогда не давал себе труда подумать о возможных последствиях. Тогда слушай меня внимательно, мальчик. Даже если мы вместе сожжем здесь свои письма, откуда мне знать, что ты не сделал копию? А то две или три? В библиотеке стоит ксерокс, и за какие-то пять центов можно сделать копию. За один доллар ты можешь повесить мой смертный приговор на каждом перекрестке в двадцати кварталах. Подумать только – это целых четыре мили! Скажи, откуда мне знать, что ты так не поступишь?

– Я… ну… я… я… – Поняв, что не сможет выдавить ни слова, Тодд закрыл рот. Дюссандер с ходу заметил в предложении мальчика уловку, о которой тот и не помышлял. Он уже собирался об этом сказать, но передумал, поняв, что старик все равно не поверит. Отсутствие доверия и было главной проблемой.

– И откуда тебе знать, что у меня в ячейке не две копии? Что одну я могу принести сюда и сжечь, а вторая останется там?

Потрясенный, Тодд молчал.

– И как бы мы ни старались все предусмотреть и подстраховаться, сомнения все равно останутся. Наша проблема не имеет решения, уж поверь.

– Вот черт! – обескураженно протянул Тодд.

Дюссандер сделал большой глоток и посмотрел на подростка поверх чашки.

– А теперь я сообщу тебе еще кое-что важное. Первое: если твоя роль в этом деле и выйдет наружу, то ты отделаешься легким испугом. Не исключено, а вернее, скорее всего сообщение об этом даже не попадет в газеты. Я тебя стращал колонией, но тогда я сам сильно перепугался – думал, ты не выдержишь и расколешься. Но верю ли я в это? Нет, не верю. Я поступил так, как делает отец, когда пугает своего ребенка «страшным букой», чтобы тот не гулял, когда стемнеет. Я не верю, что тебя отправят в колонию. Во всяком случае, в стране, где убийца отделывается легким шлепком по руке и выходит на волю, чтобы снова убивать, отсидев пару лет в тюрьме, где по цветному телевизору смотрел сериалы. Но бесследно для тебя все это не пройдет. Останутся архивы… пойдут разговоры. А от разговоров никуда не деться. Такая скандальная история не может не вызвать их, и ее, как хорошее вино, запечатают в бутылку и приберегут до лучших времен. С годами твоя вина будет только расти. Если все выплывет наружу сегодня, люди скажут: «Он лишь ребенок…» – понятия не имея, что ты совсем уже не ребенок, о чем знаю я. А как они отреагируют, если узнают об этом, скажем, через пару-тройку лет? Что ты молчал с семьдесят четвертого года? Это будет уже совсем другая история. А если правда выплывет во время учебы в колледже? Настоящая катастрофа! А если ты только начнешь делать первые шаги в бизнесе? Конец всем надеждам! Ты понимаешь, что я хочу сказать?

Тодд не ответил, но Дюссандер с удовлетворением кивнул.

– Теперь перейдем ко второму пункту, – сказал он, продолжая кивать. – Я не думаю, что твое письмо вообще существует.

Испугавшись, что его выдадут глаза, Тодд уставился в пол и изо всех сил старался сохранить на лице невозмутимое выражение. Дюссандер не спускал с него пристального взгляда, и до мальчика вдруг дошло, что старик допрашивал сотни, если не тысячи заключенных, и был настоящим мастером своего дела. Тодду казалось, что его голова стала совсем прозрачной и никаких мыслей скрыть не удастся.

– Я спросил себя, кому ты по-настоящему доверяешь? Кто твои друзья… с кем ты общаешься? Кому этот мальчик, совершенно самодостаточный и удивительно расчетливый, может безоговорочно доверять? Ответ очевиден: никому!

Глаза Дюссандера горели. Он продолжил:

– Я много размышлял об этом и взвешивал все за и против. Я знаю тебя, знаю твой характер, но знаю не все, поскольку постичь другого человека до конца не суждено никому. И я совершенно не знаю, какой ты вне этого дома. И поэтому я сказал себе: «Дюссандер, ты можешь ошибаться. Неужели после стольких лет ты хочешь, чтобы тебя поймали и, возможно, казнили только потому, что ты недооценил какого-то мальчишку?» Будь я помоложе, думаю, рискнул бы – все-таки шансы на успех достаточно велики. Но, как ни странно, чем старше становишься и чем ближе смерть, тем больше цепляешься за жизнь и боишься рисковать.

Он помолчал, не сводя горящего взгляда с Тодда.

– И последнее, а потом можешь уйти, когда пожелаешь. Хочу, чтобы ты хорошенько запомнил следующее. Я сомневаюсь, что есть письмо, которое ты передал другу, но в существовании моего могу тебя заверить. Документ, о котором я тебе рассказывал, действительно лежит в сейфе. Если я умру сегодня… завтра… все выплывет наружу. Абсолютно все!

– Выходит, мне будет плохо при любом раскладе? – поинтересовался Тодд и даже усмехнулся. – Тогда какая мне разница?

– Разница есть. С течением времени твоя власть надо мной будет уменьшаться, поскольку с каждым годом американцы – и даже израильтяне – будут все меньше и меньше заинтересованы в том, чтобы отобрать у меня жизнь и свободу, которыми я так дорожу.

– Да? А что же они тогда не отпустили Шпеера?

– Если бы его взяли американцы, а они очень милосердны к убийцам, то наверняка отпустили бы, – возразил Дюссандер. – Неужели американцы позволят израильтянам вывезти девяностолетнего старика, чтобы повесить его, как Эйхмана? Вряд ли. Такое невозможно в стране, где фотографии пожарных, спасающих котят с деревьев, печатают на первых

полосах. Твоя власть надо мной станет уменьшаться, а моя над тобой – расти. Баланс сил будет постоянно меняться. И настанет день – если я, конечно, проживу достаточно долго, – когда я решу, что ты больше не представляешь для меня угрозы. Тогда я уничтожу документ.

– Но за это время с тобой может случиться что угодно. Несчастный случай, болезнь…

Дюссандер пожал плечами:

– «Если будет на то воля Господня, источник забьет, и мы найдем его и утолим из него жажду. Если будет на то воля Господня». Чему быть, того не миновать.

Тодд долго смотрел на старика, не в силах пошевелиться. Наверняка в его рассуждениях что-то не так и можно найти выход для них обоих или по крайней мере для него, Тодда. Что-то вроде спасительного заклинания «Чур, не я!» в детской игре. На него накатило зловещее предчувствие темного и беспросветного будущего. Он явственно ощущал его, хотя оно и не успело оформиться в законченную мысль: «И что бы я ни сделал, куда бы ни пошел…».

Он вспомнил героя образовательного мультика, безуспешно пытавшегося увернуться от наковальни, сброшенной ему вслед с двадцатого этажа. Когда Тодд окончит школу, Дюссандеру исполнится восемьдесят. Четыре года на бакалавриат – восемьдесят четыре, еще два на магистратуру – восемьдесят шесть… И за все эти годы старик может так и не почувствовать, что он в безопасности.

– Нет, – глухо произнес Тодд. – То, что ты предлагаешь… Я не согласен!

– Мальчик мой, – ласково произнес Дюссандер, и Тодд с ужасом понял, почему тот вдруг поставил местоимение в конце, – у тебя нет выбора.

Тодд почувствовал, как у него распухает язык: казалось, он вот-вот перекроет дыхательное горло и он задохнется. Мальчик опрометью бросился из дома.

Дюссандер невозмутимо смотрел ему вслед и, когда шаги на ступеньках затихли, закурил. Конечно, никакой банковской ячейки с документом не было. Но Тодд ему поверил, причем по-

верил окончательно. Теперь старик был в безопасности. Все наконец-то осталось позади.

Однако он ошибался.

В ту ночь им обоим приснились кошмары, и оба проснулись возбужденными и мокрыми от холодного пота.

Тодд чувствовал уже ставшую привычной эрекцию. Дюссандер, слишком старый для подобных ощущений, надел гестаповскую форму и снова улегся в постель, ожидая, когда сердце перестанет бешено колотиться и немного успокоится. Форма была дешевой и уже начала приходить в негодность.

Во сне Дюссандеру удалось добраться до ворот лагеря на вершине холма. Широкие створки распахнулись, пропуская его, и тут же закрылись. По металлическим воротам и ограде из колючей проволоки был пропущен ток. Костлявые голые преследователи накатывались на проволоку волна за волной и замертво падали. Дюссандер, расправив грудь, со смехом расхаживал по другую сторону ограды, щегольски заломив фуражку. Черный воздух наполнился терпким запахом горящей плоти, и старик проснулся. Мгла калифорнийской ночи невольно навеяла мысли о вампирах, рыскающих в поисках жертв в ночь на День всех святых, и о фонарях из выдолбленной тыквы.

За два дня до отъезда Боуденов на Гавайи Тодд отправился в заброшенное депо, где раньше садились на поезда до Сан-Франциско, Сиэтла и Лас-Вегаса, а еще раньше – ходили трамваи до Лос-Анджелеса.

Он добрался туда почти в сумерки. Вдалеке на автостраде машины уже стали включать габаритные огни. Несмотря на теплую погоду, Тодд был в легкой куртке, а за пояс он заткнул большой нож для разделки мяса, обернутый в старое полотенце. Этот нож он купил на распродаже в огромном универмаге, окруженном бескрайними стоянками для автомобилей.

Он заглянул под платформу, где за месяц до этого видел пьянчужку. В голове крутились обрывки мыслей, его сознание неумолимо окутывало черное облако.

Под платформой Тодд увидел того же бездомного, а может, и другого – они все были на одно лицо.

– Эй! – окликнул Тодд. – Деньги нужны?

Пьяница, подслеповато моргая, повернулся. Увидев широко улыбающегося Тодда, он тоже растянул губы в улыбке. В следующее мгновение сверкнуло лезвие ножа, с ходу проткнув небритую правую щеку. Брызнула кровь. Тодд видел, как в раскрытой от крика глотке мелькнуло лезвие и полоснуло слева вдоль губ, вырезая на лице жуткую кривую ухмылку. Тодд орудовал ножом так, будто обрабатывал тыкву для Хеллоуина.

Он нанес пьянице тридцать семь ударов. Он специально считал. Тридцать семь, включая самый первый, который прошел через щеку и превратил ответную улыбку пьяницы в омерзительную гримасу. Бродяга перестал кричать после четвертого удара. А после шестого уже не пытался отползти и затих. Тодд залез под платформу и закончил начатое.

По дороге домой он выбросил нож в реку. Забрызганные кровью брюки сунул в стиральную машину и поставил регулятор на стирку в холодной воде. После стирки пятна остались, правда, совсем блеклые, но Тодда это не смутило: со временем их станет не видно. На следующее утро он едва мог шевельнуть рукой, настолько болело плечо. Отцу он объяснил, что, наверное, слишком усердно бросал с ребятами в парке камешки на меткость.

– На Гавайях точно пройдет, – успокоил его отец, потрепав по голове.

Он не ошибся: когда они вернулись из отпуска, у Тодда уже давно ничего не болело.

13

Снова июль

Без четверти одиннадцать вечера Дюссандер, одетый в костюм (не выходной), стоял на остановке и дожидался последнего рейса автобуса. Он возвращался домой из кинотеатра, где посмотрел незамысловатую легкую комедию, которой остался очень доволен. У него вообще с утра было отличное настроение: мальчик прислал красочную открытку – пляж Вайкики в Гоно-

лулу, ослепительно-белые колонны гостиничных небоскребов упираются в небо. На обратной стороне имелась надпись: