Четыре сезона (сборник) Кинг Стивен

14

Наступил год двухсотлетнего юбилея независимости США.

После поездки на Гавайи летом 1975 года и путешествия с родителями в Рим, когда торжества и праздничные шествия достигли апогея, Тодд заезжал к Дюссандеру несколько раз. Получив разрешение уйти на каникулы раньше, а именно 1 июня, Тодд вернулся в Санта-Донато 1 июля, то есть за три дня до начала официального празднования двухсотлетнего юбилея.

Атмосфера на встречах царила мирная и даже дружеская – они оба выяснили, что могут общаться достаточно цивилизованно. Их не тяготило, если кто-то из них замолкал, а их разговоры усыпили бы самого недоверчивого агента ФБР. Тодд рассказал старику, что встречался с девушкой по имени Анджела Фарроу, от которой не был без ума, но их матери дружили. Старик рассказал Тодду, что начал плести коврики: он прочитал, что это помогает разрабатывать пальцы при артрите, и показал, что у него получалось. Подросток вежливо повосхищался.

Тодд заметно вытянулся, правда? (Да. На целых два дюйма.)

Бросил ли Дюссандер курить? (Нет, но курить стал меньше из-за кашля.)

Как дела с учебой? (Учиться непросто, но интересно. Оценки – только пятерки и четверки, а на годовые экзамены вышел со своим проектом по солнечной энергии, который делал для «ярмарки научных проектов учащихся». Теперь он хотел изучать в колледже антропологию, а не историю, как раньше.)

Кто стриг газон Дюссандера в этом году? (Рэнди Чемберс, который живет по соседству. Хороший мальчик, но слишком уж толстый и медлительный.)

В тот год Дюссандер у себя на кухне лишил жизни трех бродяг. На автобусной остановке к нему подходили раз двадцать, и семь раз он предлагал пищу, ночлег, ванну и выпивку. Дважды бродяги отказывались, а еще два раза не стали садиться в автобус и исчезали с полученным на проезд четвертаком. Подумав, Дюссандер нашел выход: он купил проездной за два доллара пятьдесят центов, дававший право на пятнадцать поездок.

В последнее время Дюссандер заметил, что в особенно теплые дни из подвала тянет очень неприятным запахом. В такие дни он держал двери и окна плотно закрытыми.

Тодд Боуден набрел на бродягу в водосточной канаве позади пустыря на Сайнага-Уэй. Это случилось в декабре накануне Рождества. Парнишка постоял некоторое время, сунув руки в карманы, разглядывая пьянчужку. Он чувствовал, как по телу пробегает дрожь. В течение пяти недель он шесть раз возвращался сюда в неизменной легкой куртке, которую наполовину застегивал, чтобы скрыть столярный молоток-гвоздодер за поясом. Наконец, первого марта он снова увидел этого бродягу. А может, и другого – какая разница? Тодд начал бить тупым концом, а затем (он даже не помнил, когда именно – глаза застилала кровавая пелена) – загнутым раздвоенным задком, превращая лицо жертвы в кровавое месиво.

Для Дюссандера убийство бродяг стало жертвоприношением, призванным умилостивить жестоких богов, в которых он уверовал… или всегда верил, но на время забыл о них. Бродяги помогли ему снова почувствовать вкус к жизни и наполнили ее смыслом. Ему даже начало казаться, что до появления мальчика с большими голубыми глазами и широкой американской улыбкой он жил в Санта-Донато совершенно неправильно, ошибочно посчитав себя немощным стариком. Он приехал сюда в шестьдесят восемь лет, а сейчас чувствовал себя намного моложе.

Мысль о жертвах богам могла сначала показаться Тодду нелепой, но со временем он бы вполне принял ее. После жестокого убийства бродяги под платформой он боялся, что кошмары усилятся или даже сведут его с ума. Он боялся, что под давлением нестерпимого чувства вины обязательно проговорится или наложит на себя руки.

Однако он спокойно отправился с родителями на Гавайи, где провел самые лучшие в своей жизни каникулы.

Учеба в старших классах началась с ощущения внутреннего обновления, будто в тело Тодда Боудена вселился кто-то другой. Его сознание жадно фиксировало удивительные картины, которые он давно перестал замечать: первые лучи солнца на рассвете; величественный океан, вид на который открывался с морского причала; куда-то спешащие в сумерках люди, когда только начинают зажигаться фонари. Эти картины отпечатывались в сознании, как прекрасные камеи, вырезанные с необыкновенным мастерством. Его чувства удивительно обострились, теперь он улавливал мельчайшие оттенки окружающего мира: так тонкий ценитель вина улавливает неповторимый аромат драгоценного напитка из только что открытой бутылки.

После встречи бродяги в канаве кошмары возобновились.

Чаще всего ему снился пьяница, которого он зарезал в заброшенном депо. Во сне он прибегает домой из школы и уже готовится крикнуть привычное: «Привет, малышка Моника!» – но слова застревают в горле при виде мертвого бродяги. Тот сидит, откинувшись на маленький столик на кухне, в своей грязной рубашке и вонючих штанах, а на яркой кафельной плитке пола тускло блестят лужи крови. Кровью заляпаны блестящие ящики из нержавеющей стали, на шкафах из натурального дерева тоже кровавые разводы.

Сбоку от холодильника приколота записка от матери: «Тодд, я в магазине. Вернусь к половине четвертого». Стрелки стильных часов над плитой показывают 3:20, и бродяга сидит, развалившись, в углу, будто персонаж из фильма ужасов, неведомо как очутившийся в их доме. Повсюду кровь, и Тодд бросается ее вытирать, не переставая кричать мертвецу, чтобы тот убирался и оставил его в покое, но мертвец не отвечает и продолжает

с жуткой ухмылкой пялиться в потолок, роняя капли свежей крови, сочащейся из располосованных ножом ран. Тодд хватает из кладовки швабру и лихорадочно пытается вытереть лужи, понимает, что только сильнее размазывает кровь по полу, однако остановиться не может. Он слышит, как к дому подъезжает машина матери, и наконец до него доходит: убитый пьяница – это Дюссандер. Он просыпается мокрым от пота, хватая ртом воздух и судорожно комкая простыни.

К счастью, после того как он разделался с бродягой в канаве – не важно, другим или тем, кого он видел прежде, – и забил его до смерти молотком, кошмары прекратились. Тодд пришел к выводу, что ему, наверное, придется снова пойти на убийство, причем, возможно, даже не на одно. Хорошего тут ничего не было, но эти бродяги уже давно потеряли человеческий облик. А Тодду они еще могли принести пользу. И Тодд – как и все вокруг – брал от мира то, что отвечало его меняющимся с возрастом потребностям. Каждый сам прокладывал себе дорогу в жизни, и полагаться мог только на себя самого.

15

Осенью первого года в старшей школе Тодд играл в школьной команде «Кугуары Санта-Донато» на позиции тейлбека[17] и был назван игроком года. А во второй четверти, закончившейся в конце января 1977 года, стал победителем конкурса Американского легиона на лучшее сочинение на патриотическую тему. Этот конкурс устраивали для всех учащихся старших классов, изучавших историю страны. Сочинение Тодда называлось «Ответственность американцев». Во время бейсбольного сезона того беспокойного года (после свержения шаха Ирана цены на бензин снова подскочили) Тодд стал лучшим питчером школьной команды, продемонстрировав исключительно высокую эффективность в бросании мяча. В июне его признали «лучшим

спортсменом года», и тренер Хейнс (тот самый, что однажды отвел его в сторону и посоветовал и дальше совершенствовать бросок по дуге, потому что «ни один из ниггеров на это не способен») вручил ему почетный диплом. Когда Тодд позвонил из школы и рассказал про награду Монике, она расплакалась от счастья. Дика Боудена целых две недели после вручения награды буквально распирало от гордости, и он едва сдерживался, чтобы не расхвастаться на работе. Тем летом они сняли коттедж на Биг-Сюр, и за две недели Тодд вдоволь нанырялся в маске с трубкой. В том же году Тодд лишил жизни четырех бродяг: двух он заколол, а двух забил дубинкой. Для подобных «охотничьих» вояжей он натягивал сразу две пары брюк. Иногда он разъезжал на автобусе, высматривая подходящие места. Самыми перспективными оказались Городская миссия обездоленных на Дуглас-стрит и пустырь за углом офиса Армии спасения на Юклид-стрит. Он медленно прогуливался по округе, поджидая, пока кто-нибудь не начнет попрошайничать. Когда подходил пьянчуга, Тодд объяснял, что хочет купить бутылку виски, но ему не продадут по возрасту, и если бродяга согласится сходить в магазин, то он с ним поделится. Каждый раз для расправы он выбирал новое место и заманивал туда бродяг под предлогом, что знает, где им никто не помешает. Он не решался снова появляться в депо или на пустыре за Сайенага-Уэй, понимая, что возвращаться на место совершенного им преступления – непростительная глупость.

Дюссандер продолжал пить виски и смотреть телевизор, а вот курить стал намного меньше. Иногда к нему заглядывал Тодд, но их встречи становились все короче из-за отсутствия тем для разговоров, и они постепенно отдалялись друг от друга. В тот год Тодду исполнялось шестнадцать лет, и Дюссандер, отмечая свой семьдесят восьмой день рождения, отметил, что шест надцать лет – лучший возраст молодости, сорок один – зрелости, а семьдесят восемь – старости. Тодд вежливо кивнул. Старик много выпил и трещал без умолку, к явному неудовольствию Тодда.

В течение учебного года Дюссандер лишил жизни двух бродяг. Второй оказался на удивление живучим. Даже будучи в

стельку пьяным, он сумел вскочить на ноги с воткнутым в шею ножом и заметался по кухне, разбрызгивая кровь. Ему удалось дважды обежать кухню, добраться до прихожей и едва не вырваться наружу.

Дюссандер, не в силах поверить своим глазам, завороженно наблюдал за метаниями бродяги. Тот цеплялся за стены и сбивал на пол все, что попадалось под руку. Когда пьянчужка уцепился за ручку входной двери, старик наконец очнулся и, выхватив из ящика вилку, подскочил к бродяге и воткнул ее ему в спину.

Задыхаясь, стоял Дюссандер над рухнувшим на пол бродягой. Его сердце бешено колотилось… совсем как у больных во время приступа, которых показывали в его любимой передаче «Скорая помощь» по субботам вечером.

Теперь следовало вытереть кровь и навести порядок.

Это случилось четыре месяца назад, и с тех пор больше ни разу он не зазывал домой бродяг, встреченных на автобусной остановке. Дюссандер не на шутку испугался, что не смог разделаться с жертвой одним ударом, однако, вспомнив, как в последний момент сумел собраться, испытал чувство гордости. В конце концов, бродяге так и не удалось вырваться из дома, а это было самым главным.

16

Осенью 1977 года Тодд записался в стрелковый клуб. К июню 1978-го он уже считался одним из самых метких. Его снова объявили лучшим футболистом, да и в бейсболе дела обстояли не хуже. По количеству набранных в учебе баллов ему удалось войти в тройку самых лучших учеников школы за все время ее существования и получить особую стипендию за заслуги. Тодд подал документы в Калифорнийский университет в Беркли и был сразу принят. К апрелю он знал, что его удостоят чести произнести торжественную речь на церемонии вручения аттестатов или выступить с приветственной речью в начале учебного года. Ему ужасно хотелось произнести прощальную речь, ведь это поручалось только лучшему ученику.

Во второй половине завершающего года учебы в школе Тодд вдруг ощутил странное желание, не поддававшееся никакому рациональному объяснению. Он держал его под контролем, но сам факт его возникновения не сулил ничего хорошего. Казалось, Тодду удалось устроить жизнь так, как хотелось. Все было разложено по полочкам, как на образцовой материнской кухне, сверкавшей чистотой, лежало на своих местах и никогда не ломалось. Конечно, на кухне имелись всякие шкафы и ящики, но то, что в них хранилось, всегда было скрыто от посторонних глаз.

Это странное желание напомнило Тодду сон, тот самый, когда он дома видел бродягу, истекавшего кровью в их чистой и светлой кухне. Как будто в его налаженную и размеренную жизнь, где все как следует отрегулировано и идет своим чередом, проникло некое темное и зловещее существо, решившее умереть у всех на глазах не где-нибудь, а именно здесь…

В четверти мили от дома Боуденов проходила широкая автострада в восемь полос. К ней вел крутой склон, поросший кустарником и деревьями, где можно было отлично укрыться. На Рождество отец подарил Тодду винтовку «винчестер» с рычажным взводом и съемным оптическим прицелом. В часы пик, когда все полосы забиты стоявшими машинами, он мог спокойно найти на склоне укромное местечко… и…

Что?

Покончить с собой…

И разрушить все, ради чего столько трудился последние пять лет?

Еще чего!

Нет, сэр, нет, мэм! Ни за что!

Да это смеху подобно!

Само собой, и все же… эта мысль продолжала его преследовать.

В одну из суббот за несколько недель до окончания школы Тодд, убедившись, что в магазине не осталось патронов, убрал винтовку в чехол и, пристроив ее на заднем сиденье новой отцовской игрушки – подержанного «порше», – поехал на склон, упиравшийся в автостраду. Родители на уик-энд уехали

в Лос-Анджелес на другой машине. Дик, к тому времени уже ставший полноправным партнером фирмы, должен был провести переговоры о строительстве в Рино нового отеля «Хайатт».

Спускаясь по склону с зачехленной винтовкой в руках, Тодд с тревогой прислушивался к бешеному биению сердца, чувствуя, что во рту все пересохло. Добравшись до поваленного дерева, он занял удобную позицию и вытащил винтовку. Ровная поверхность ствола и под удобным углом отходящая ветка служили отличным упором. Тодд уперся прикладом в правое плечо и прильнул к прицелу.

Не будь идиотом! – отчаянно взывал его разум. Что за дурацкая выходка? Если тебя увидят с винтовкой, то не важно будет, заряжена она или нет, – проблем все равно не оберешься! По тебе даже могут открыть огонь!

Время шло к обеду, и машин на шоссе было мало. Тодд поймал в прицел женщину за рулем голубой «тойоты». Стекло было полуопущено, и круглый воротничок ее блузки без рукавов трепетал под порывами ветра. Тодд навел перекрестие ей на висок и нажал на спусковой крючок. При отсутствии патрона в стволе послышался лишь сухой щелчок. Ударник, конечно, мог повредиться, но кого это волновало!

– Бах! – прошептал он, провожая взглядом «тойоту», нырнувшую в тоннель в полумиле дальше по дороге. Тодд с трудом проглотил большой комок, подступивший к горлу.

А вот за рулем пикапа «субару» мужчина с неопрятной седой бородой и в бейсболке «Сан-Диего-падрес».

– Ах ты… вонючая крыса… так это ты подстрелил моего братана? – прошептал Тодд, ухмыляясь, и снова послышался сухой щелчок ударника.

Он «подстрелил» еще пять человек, но беспомощный треск ударника портил все удовольствие от «убийства». Убрав винтовку в чехол, Тодд поднялся по склону к машине, стараясь прижиматься к земле как можно ниже, чтобы остаться незамеченным. Бросив «винчестер» на заднее сиденье, он поехал домой. В висках шумело и ухало. Дома он зашел к себе в комнату и принялся мастурбировать.

17

Расползавшийся по швам, заношенный шерстяной свитер, совершенно неуместный в Южной Калифорнии, придавал бродяге какой-то сюрреалистический вид. В протертых на коленях дырах истрепанных джинсов виднелась волосатая кожа, покрытая струпьями. Бродяга поднял стаканчик с мультяшными персонажами – казалось, Фред и Вилма, Барни и Бетти исполняют вдоль его кромки какой-то экзотический обряд посвящения, – и махом опрокинул в рот. После чего, смакуя, с видимым удовольствием облизнул губы – в последний раз в своей жизни.

– Мистер, проскочило как по маслу! Что есть, то есть!

– Я тоже люблю пропустить стаканчик на ночь, – кивнул Дюссандер, заходя ему за спину и вонзая в шею нож. Хрустнули хрящи, будто кто-то энергично раздирал на части жареную курицу с румяной корочкой. Стаканчик из-под желе выпал из рук жертвы и покатился по столу, отправляя в пляс мультяшных персонажей, которые весело закружились в хороводе.

Бродяга откинул голову назад и попытался закричать, но из разинутого рта вырвался только жуткий свистящий хрип. Глаза, расширившиеся от ужаса, казалось, вот-вот выскочат из орбит… Через мгновение голова с глухим стуком ударилась о стол, накрытый клеенкой в красно-белую клетку. Вставная верхняя челюсть вылезла вперед, обнажив в зловещей ухмылке зубы.

Дюссандер обеими руками выдернул нож и подошел к раковине, наполненной горячей мыльной водой. Нож нырнул в пахнущую лимоном пену, как маленький истребитель в облако.

Старик снова подошел к столу и оперся о плечо мертвого бродяги, пытаясь справиться с приступом кашля. Он достал из заднего кармана носовой платок и выплюнул в него желто-коричневый сгусток. В последнее время он слишком много курил. Так всегда бывало перед очередным убийством. На этот раз все прошло на редкость гладко. После прошлого раза он очень боялся повторения разгрома и того, что снова придется оттирать кровь.

Если поторопиться, может, ему даже удастся посмотреть вторую часть музыкального шоу Лоренса Уилка.

Дюссандер поспешил к двери в подвал, открыл ее и включил свет. Затем вернулся на кухню и достал из тумбы под раковиной упаковку зеленых пластиковых пакетов. Вытащив один, старик подошел к телу бродяги. Кровь, залившая весь стол, стекала вниз, образуя яркие пятна на потертом бугристом линолеуме и джинсах бродяги. Стул тоже оказался перепачканным, но все это можно было вытереть.

Дюссандер приподнял голову бродяги. Она легко откинулась назад, словно они были в парикмахерской и собирались вымыть волосы. Дюссандер надел на него сверху пластиковый мешок, скрывший голову, плечи и весь торс. Затем старик расстегнул ремень мертвого гостя, вытащил его из потертых шлевок и затянул на пару дюймов выше локтей. Пластик зашуршал, и Дюссандер принялся тихо мурлыкать популярную песенку.

Старик ухватился за ремень и потащил бродягу к подвалу – ноги убитого в старых, разбитых ботинках разъехались в стороны, оставляя на полу кровавый след. Что-то со стуком свалилось на пол: увидев, что это вставная челюсть, старик поднял ее и сунул бродяге в передний карман.

Наконец ему удалось дотащить тело до двери и оставить в проеме. Голова мертвеца свесилась на вторую ступеньку. Дюссандер обошел труп и принялся толкать его ногой, пытаясь сбросить вниз. Ему это удалось только с третьей попытки, и тело, как гуттаперчевое, покатилось по лестнице. Где-то посередине оно сделало кульбит и с глухим стуком распласталось животом вниз на полу подвала. Один ботинок слетел с ноги убитого, и Дюссандер взял себе на заметку не забыть его убрать.

Старик спустился в подвал, снова подхватил тело за ремень и подтащил к верстаку. Слева от него аккуратным рядком стояли лопата, грабли и мотыга. Дюссандер взял лопату. Физиче ская нагрузка ему точно не повредит и даже поможет размять старые кости.

Внизу стоял неприятный затхлый запах, но Дюссандера он особенно не беспокоил. Раз в месяц (а точнее – раз в три дня после каждого убийства) он обрабатывал подвал дезинфицирующим средством, а для проветривания наверху у него имелся

вентилятор, не позволявший запаху пропитать весь дом в самые жаркие дни. Он хорошо помнил излюбленную присказку коменданта концлагеря Бельзен Йозефа Крамера, что мертвые не молчат, только слышим мы их с помощью обоняния.

Выбрав участок в северном углу, Дюссандер принялся копать могилу размером два с половиной на шесть футов. Он уже углубился на два фута, то есть проделал почти половину работы, как вдруг его грудь пронзила острая боль, будто от заряда картечи, а перед глазами все поплыло. Затем боль – невероятная и жгучая – спустилась по руке, как если бы кто-то ухватился за кровеносные сосуды и теперь их растягивал, пытаясь разорвать. Лопата выпала из рук, колени подогнулись. Он с ужасом подумал, что вот-вот свалится в эту могилу сам.

Каким-то непостижимым образом Дюссандер сумел доковылять до верстака и с трудом присел. На его лице застыло выражение идиотского изумления – он сам это чувствовал, – какое бывает в старых немых комедиях, когда актер вляпывается в коровью лепешку или получает удар закрывающейся дверью. Дюссандер опустил голову между коленей и никак не мог вдохнуть полной грудью.

Прошло пятнадцать минут. Боль немного отпустила, но Дюссандер сомневался, что сможет подняться. Он впервые столкнулся с реалиями старческого бытия, которых до сих пор ему удавалось избегать. От подступившего ужаса на глаза навернулись слезы. В этом сыром и вонючем подвале смерть дала ему о себе знать холодным дыханием. И она могла еще вернуться за ним. Однако он не собирался умирать здесь, во всяком случае если от него хоть что-то зависело.

Старик медленно поднялся, прижимая руки к груди, будто так мог помешать себе развалиться на части, и, шатаясь, сделал пару шагов в сторону лестницы. Споткнувшись о вытянутую ногу трупа, он с криком упал на колени. Грудь снова пронзила острая боль. Дюссандер взглянул на ступеньки. Их было двенадцать. Освещенный проем двери казался издевательски далеким.

– Ein… – произнес Курт Дюссандер, усилием воли заставляя себя подняться на первую ступеньку. – Zwei. Drei. Vier[18].

Подъем до кухни занял двадцать минут. Дважды на лестнице боль напоминала о себе, и старик, закрыв глаза, пережидал приступ с закрытыми глазами, отлично понимая, что, если она вернется с той же силой, что и в подвале, он скорее всего умрет. Но оба раза боль отступала.

Он еле добрался до стола, стараясь не запачкаться кровью, которая уже начала свертываться на полу. С трудом дотянувшись до бутылки с виски, он сделал глоток и закрыл глаза. Посидел, пережидая боль. Через пять минут он медленно двинулся в сторону гостиной: там, на маленьком столике, стоял телефон.

В четверть десятого в доме Боуденов раздался телефонный звонок. Тодд сидел на диване, поджав ноги, и готовился к экзамену по тригонометрии. Эта дисциплина, как и все, связанное с математикой, давалась ему с трудом. Отец находился в той же комнате и складывал на портативном калькуляторе цифры с корешков чековой книжки. На его лице отражалось недоумение. Моника, расположившаяся ближе всех к телефону, смотрела фильм про Джеймса Бонда, который Тодд записал с телевизора за пару дней до этого.

– Алло? – спросила она, взяв трубку. Потом, слегка нахмурившись, протянула трубку сыну: – Это мистер Денкер. Он очень взволнован. Или расстроен.

У Тодда екнуло сердце, но виду он не подал.

– Правда? – Он подошел и взял трубку. – Привет, мистер Денкер.

Дюссандер говорил хрипло и отрывисто:

– Приезжай прямо сейчас! У меня сердечный приступ. Похоже, серьезный.

– Правда? – нарочито беззаботно произнес Тодд, боясь, что не сможет скрыть охватившего его страха. – Это правда здорово, но сейчас уже поздно, и я занимаюсь…

– Я знаю, что ты не можешь говорить, – сказал Дюссандер тем же хриплым, почти лающим голосом. – Но выслушай меня. Я не могу вызвать «скорую»… по крайней мере сейчас. Сначала тут надо… прибраться. Мне нужна помощь, а значит, и тебе тоже.

– Ну, если это так срочно… – Пульс у Тодда подскочил до ста двадцати ударов в минуту, но лицо оставалось спокойным. Он предвидел, что рано или поздно все закончится именно так. По-другому и быть не могло.

– Скажи родителям, что я получил письмо, – посоветовал Дюссандер. – Очень важное. Понятно?

– Да, хорошо, – согласился Тодд.

– Посмотрим, на что ты годен.

– Конечно, – подтвердил Тодд и, заметив, что Моника, забыв о фильме, смотрит на него, широко улыбнулся. – До встречи.

Дюссандер хотел сказать что-то еще, но Тодд уже повесил трубку.

– Мне надо ненадолго съездить к мистеру Денкеру, – заявил он, обращаясь к обоим родителям, но глядя на мать. На ее лице была написана тревога. – Заехать по дороге в магазин? Нам ничего не надо?

– Мне – ершики для чистки трубки, а матери – лекарство от расточительности, – ответил отец.

– Очень смешно! – фыркнула Моника. – Тодд, а мистер Денкер…

– А что ты покупала в магазине Филдинга? – перебил ее Дик.

– Симпатичную полочку для гардеробной. Я же тебе говорила. Тодд, с мистером Денкером все в порядке? Он говорил как-то странно.

– А что, такие полочки для гардеробной действительно существуют? Я думал, они бывают только в детективах, которые пишут англичанки, чтобы убийца знал, где взять орудие преступления.

– Дик, я могу задать свой вопрос?

– Да, конечно. Но полочка для гардеробной?

– С ним все в порядке, – успокоил Тодд, застегивая молнию на кожаной куртке. – Но он очень взволнован. Пришло письмо от его племянника из Гамбурга, или Дюссельдорфа, или откуда-то в этом роде. Он не получал вестей от родных уже много лет, а теперь вот письмо, но прочитать его он не может.

– Да уж, его можно понять! – отозвался Дик. – Ступай, Тодд. Съезди и успокой старика.

– А я думала, теперь ему читает другой мальчик, – сказала Моника.

– Так и есть, – подтвердил Тодд, ненавидя мать за смутное сомнение, промелькнувшее в ее глазах. – Может, его не было дома, а может, он не смог приехать так поздно.

– Да, наверное… Ступай, конечно. И будь осторожен!

– Ладно. Так в магазин заезжать не надо?

– Нет. Как с подготовкой к экзамену? Успеваешь?

– По тригонометрии? Думаю, справлюсь. Я все равно уже почти закончил. – Это была неправда.

– Хочешь поехать на «порше»?

– Нет, лучше на велосипеде. – Тодд надеялся выиграть немного времени, чтобы собраться с мыслями и немного успокоиться. Если, конечно, получится. В его теперешнем состоянии он мог запросто врезаться в телефонную будку.

– Пристегни на колено светоотражатель, – сказала Моника, – и передай мистеру Денкеру от нас привет.

– Хорошо.

На лице матери все еще было написано сомнение, но уже не столь явное. Тодд чмокнул ее в щеку и направился в гараж, где стоял немецкий гоночный велосипед, сменивший «Швинн». В висках стучало, перед глазами все плыло, и он с трудом подавил вдруг накатившее желание вернуться домой, достать винтовку и пристрелить обоих родителей, а потом отправиться на склон возле автострады. И больше никаких волнений из-за Дюссандера. Никаких ночных кошмаров и бродяг. Он будет стрелять, стрелять и стрелять, пока не останется только одна пуля. Для него самого.

Но ему удалось взять себя в руки, и он покатил к Дюссандеру. Светоотражатель на колене мерно вращался, а пряди длинных светлых волос развевались на ветру.

– Господи Боже! – вырвалось у Тодда, едва он перешагнул через порог кухни.

Дюссандер сидел, навалившись на локти. На лбу испарина, рядом на столе чашка. Но шок Тодд испытал не из-за Дюссан-

дера. Виной тому была кровь. Кровь повсюду: на клеенке, на полу, на пустом стуле!

– Что с тобой? Откуда кровь? – закричал Тодд, когда наконец обрел дар речи и сумел сделать шаг вперед. Ему казалось, он простоял в дверях целую вечность.

Вот и все, подумал он, теперь уж точно конец! Песенка спета, шарик улетел!

Тем не менее он машинально старался ступать туда, где не мог перепачкаться кровью.

– Ты же говорил про сердечный приступ!

– Это не моя кровь, – пояснил Дюссандер.

– Что? – замер Тодд. – О чем ты?

– Ступай в подвал. Сам увидишь, что надо сделать.

– Что, черт возьми, все это значит? – спросил Тодд и похолодел от страшной догадки.

– Не теряй времени, мальчик. Вряд ли то, что ты там увидишь, тебя сильно потрясет. Думаю, ты и сам уже совершал нечто подобное. Лично.

Тодд в изумлении посмотрел на него и спустился на несколько ступенек в подвал. В тусклом желтом свете лампочки он заметил на полу большой куль, который сначала принял за мешок с мусором. И только потом увидел торчавшие ноги и стянутые ремнем у локтей руки.

– Господи Боже! – повторил он, но на этот раз хриплым шепотом.

Тыльной стороной руки он провел по шершавым, как наждачная бумага, губам и закрыл глаза. Когда он их вновь открыл, к нему вернулось самообладание.

Тодд принялся за работу.

Обнаружив торчавший из ямы в дальнем углу черенок лопаты, он сразу понял, чем занимался Дюссандер, когда его свалил сердечный приступ. Еще через мгновение он уловил тошнотворный запах, как от протухших помидоров. Этот запах подросток замечал и раньше, только тогда он был намного слабее… правда, в последние два года Тодд заезжал к Дюссандеру довольно редко. Теперь, когда источник зловония больше не вызывал сомнения, Тодд почувствовал, что его вот-вот вырвет, и, зажав рот обеими руками, с трудом подавил приступ тошноты.

Постепенно он пришел в себя.

Подтащив тело бродяги за ноги к яме, он вытер пот со лба и на мгновение замер, лихорадочно соображая. Затем схватил лопату и принялся углублять могилу. Когда ее глубина достигла пяти футов, он вылез и столкнул туда тело ногой. Заношенные до дыр джинсы. Грязные, покрытые коростой руки. Да это бездомный алкаш! Невероятно! Схожесть жертв его почему-то развеселила, и он едва не расхохотался.

Тодд бегом вернулся на кухню.

– Как ты? – спросил он Дюссандера.

– Держусь. Ты закончил?

– Заканчиваю.

– Поторопись. Тут тоже надо прибрать.

– Надеюсь, в аду тебе уготовано достойное место! – бросил Тодд и вернулся в подвал, прежде чем Дюссандер успел ответить.

Он уже почти полностью закопал труп, когда что-то его смутило. Он замер и уставился на могилу, сжимая лопату в руках. Ноги бродяги, присыпанные землей, чуть разъехались: одна – в старом ботинке, а вторая – только в грязном носке, судя по всему, бывшем белым в далекие времена президент ства Тафта[19].

Только один ботинок? А где второй?!

Тодд обвел лихорадочным взглядом подвал. Ничего! В висках застучала боль, словно старавшаяся вырваться наружу. Ботинок он увидел в тени валявшейся полки – примерно в пяти футах от могилы. Тодд схватил его и бросил в яму, после чего снова взялся за лопату. Наконец земля скрыла все – и труп, и ноги, и второй ботинок.

Утрамбовав землю, Тодд прошелся сверху граблями, чтобы окончательно скрыть следы своей работы. Правда, достичь желаемого результата ему не удалось. Сделать могилу незаметной не вышло: свежевскопанная земля всегда бросается в глаза. Но зачем кому-то понадобится спускаться в подвал? Ему и Дюссандеру только оставалось надеяться, что никому.

Тодд бегом рванул на кухню, чувствуя, что начинает задыхаться.

Старик сидел не шевелясь: локти разъехались, а голова бессильно свесилась вниз. Глаза закрыты, а веки приобрели пунцовый оттенок…

– Дюссандер! – закричал Тодд. Липкая слюна во рту вдруг стала горячей от страха и адреналина, разгонявшихся по телу жаркой волной крови. – Только попробуй сдохнуть!

– Не кричи! – ответил Дюссандер, не открывая глаз. – Там, в шкафу, есть все, что нужно…

– Где у тебя моющие средства? Любые! И тряпки? Мне нужны тряпки!

– Все под раковиной.

К тому времени кровь на кухне почти высохла. Дюссандер, подняв голову, наблюдал, как Тодд сначала оттирал лужи на полу, а затем соскребал пятна с ножек стула, на котором сидел бродяга. От напряжения юноша нервно кусал губы и громко фыркал, будто конь, закусивший удила. Наконец порядок был наведен, и на кухне воцарился стойкий запах моющего средства.

– Под лестницей есть ящик со старыми тряпками, – сказал Дюссандер. – Положи грязные в самый низ. И не забудь вымыть руки.

– Я не нуждаюсь в твоих советах. Это ты втянул меня во все это!

– Правда? А ты – молодец! Не растерялся. – В его голосе прозвучала нотка иронии, но он тут же застонал, и лицо исказила гримаса боли. – Поторопись!

Тодд убрал тряпки и поднялся по ступенькам подвала. Наверху он обернулся, бросил последний оценивающий взгляд, выключил свет и закрыл дверь. Затем подошел к мойке, закатал рукава и, открыв горячую воду, опустил руки в мыльную пену… и вытащил нож, которым Дюссандер зарезал бродягу.

– Жаль, что не могу перерезать тебе им горло, – мрачно заметил Тодд.

– Да, и отправить в ад. Не сомневаюсь.

Тодд вымыл нож, вытер его и положил в ящик. Затем, покончив с остальной посудой, сполоснул раковину и бросил взгляд на часы: 22:20.

Он подошел к столику с телефоном, взял трубку и с сомнением посмотрел на нее. Его не оставляло чувство, что он упустил что-то очень важное, как едва не произошло с ботинком бродяги. Но что? Он никак не мог сообразить. Если бы не проклятая головная боль, он бы точно вспомнил! Раньше память его никогда не подводила, и теперь ему стало страшно.

Тодд позвонил в «Скорую» – трубку взяли после первого же гудка.

– Служба «Скорой помощи Санта-Донато». Что случилось?

– Меня зовут Тодд Боуден. Я нахожусь в доме номер девятьсот шестьдесят три по Клермон-лейн. Нужна «скорая».

– Кому-то стало плохо, сынок?

– Моему знакомому, мистеру Д… – Он осекся, закусив губу так сильно, что показалась кровь, и от пульсирующей боли в голове на мгновение едва не отключился. Он чуть было не произнес «Дюссандер», выдав настоящее имя старика совершенно постороннему человеку.

– Успокойся, сынок, – прозвучал голос в трубке. – Не торопись и просто отвечай на вопросы.

– Моему знакомому мистеру Денкеру, – сказал Тодд. – Похоже, у него сердечный приступ.

– А какие симптомы?

Тодд начал перечислять, но, услышав о резкой боли в груди, спустившейся по левой руке, дежурный все понял и сказал, что «скорая» приедет через десять, максимум двадцать минут в зависимости от пробок. Тодд повесил трубку и потер глаза.

– Вызвал? – едва слышно поинтересовался Дюссандер.

– Да! – взорвался Тодд. – Да, вызвал! Вызвал, черт тебя побери! Да! Да! Да! Ты можешь заткнуться?

Он с силой надавил на глаза – в них вспыхнули мириады ярких точек, сменившихся красными кругами. Возьми себя в руки, малыш Тодд! Успокойся! Все идет нормально! Все путем!

Открыв глаза, он снова поднял трубку. Теперь самое трудное. Надо позвонить домой.

– Алло? – послышался мягкий спокойный голос Моники. Тодд представил, как он тычет ей в нос дулом винтовки и нажимает на спусковой крючок.

– Мамуль, это Тодд. Дай мне папу. Скорее.

Он давно не называл ее «мамулей» и знал, что это подействует на нее быстрее, чем все остальное. Он не ошибся.

– Что случилось? В чем дело, Тодд?

– Просто позови его к телефону!

– Но что…