Четыре сезона (сборник) Кинг Стивен

20

Для Морриса Хайзела воскресенье оказалось настоящим днем чудес.

Его любимая бейсбольная команда «Атланта брейвз» дважды за один день разгромила заносчивых выскочек из «Цинциннати редз» со счетом 7:1 и 8:0. Лидия, которая всегда хвасталась своей осмотрительностью и любила приговаривать: «Болен – лечись, здоров – берегись», поскользнулась на мокром полу кухни у своей подруги Дженет и подвернула ногу. Теперь она лежала дома. Ничего страшного, конечно, слава Богу (какому Богу?), но теперь она точно не придет целых два дня, а может, даже четыре.

Четыре дня без Лидии! Четыре дня он не будет выслушивать ее бесконечных причитаний, что она предупреждала, что стремянка качается, и что он забрался слишком высоко. Четыре дня он не будет выслушивать, как она всегда говорила, что щенок Роуганов не дает прохода их котику и надо ждать беды. Четыре дня без ее вопросов, рад ли он, что она заставила его отправить заявление на страховое возмещение, иначе они бы уже были на пути в богадельню. Четыре дня без ее рассказов, как много людей с параличом ног ведут абсолютно нормальную – ну, почти нормальную – жизнь: в каждом музее и выставочном помещении есть специальные пандусы для инвалидных колясок и даже ходят специальные автобусы. После этого замечания Лидия всегда одаривала его смелой улыбкой и непременно заливалась слезами.

Моррис с удовольствием погрузился в послеобеденный сон.

Он проснулся в половине шестого. Его сосед спал. Моррису так и не удалось понять, почему лицо Денкера кажется ему знакомым, но он не сомневался, что встречал его раньше. Пару раз он заговаривал с Денкером о прошлом, но что-то всегда удерживало его от дальнейших расспросов. Он почему-то удерживался от разговоров с ним и на самые обычные темы, вроде погоды, последнего и нового землетрясения и о том, что на шоу Лоренса Уилка по телевизору в конце недели будет выступать аккордеонист-виртуоз Майрон Флорен.

Моррис объяснял себе это желанием иметь какую-то пищу для ума, раз уж тело от плеч до бедер оказалось закованным в гипсовый панцирь. Если голова чем-то занята, то не изводишь себя бесконечными мыслями о катетере, с помощью которого придется мочиться всю оставшуюся жизнь.

Обратись он к Денкеру с прямым вопросом, интрига сразу исчезла бы, и никакой больше пищи для ума. Вспомнив каждый свое прошлое, они быстро выяснили бы, где могли пересекаться: в поезде, на пароходе или даже в концлагере. Денкер мог запросто оказаться даже узником Патэна – там было полно немецких евреев.

С другой стороны, одна медсестра сообщила, что Денкера выпишут через неделю-другую. Если к тому времени Моррис так и не найдет ответа на свой вопрос, то признает поражение и спросит у соседа прямо, где мог видеть его раньше…

Однако в глубине души Моррис понимал: его смущает нечто совсем другое. Его мучило зловещее предчувствие, в голове постоянно всплывал сюжет известного рассказа Джейкобса «Лапка обезьяны», где выполнение каждого желания оборачивалось горьким разочарованием и новым несчастьем.

В рассказе у пожилой четы оказалась лапка обезьяны, которая могла выполнить три желания. Супруги попросили сотню долларов, которую и получили в виде компенсации за смерть единственного сына, погибшего на фабрике в результате ужасного несчастного случая – он попал под станок, искромсавший его на части. Тогда мать захотела, чтобы лапка оживила сына, и вскоре на пороге послышались неровные шаги, и раздался настойчивый стук в дверь. Мать, вне себя от радости, бросилась открывать, а отец, понимая, что она увидит лишь оживший изу-

родованный труп, попросил лапку вернуть сына обратно на кладбище. Мать распахнула дверь, но за ней никого не было, только завывал ночной ветер.

Моррису казалось, что он просто боялся вспомнить, откуда знает Денкера. Это воспоминание было все равно что возвращение с того света сына из рассказа Джейкобса. Сын вернулся совсем не таким, как представлялось матери, а изрубленным на куски трупом, перемолотым жерновами безжалостного станка. Моррис чувствовал, что воспоминание о Денкере пытается пробиться сквозь барьер, отделявший подсознательное от рационального, но сам при этом отчаянно цеплялся за любую возможность не допустить этого, пусть даже с помощью «лапки обезьяны» или какого-то иного ее психологического аналога.

Нахмурившись, он посмотрел на Денкера.

Денкер. Денкер. Откуда я тебя знаю? Может, по Патэну? И поэтому гоню воспоминания прочь? Но двум узникам, пережившим общий кошмар, нечего бояться друг друга. Если, конечно…

Он снова нахмурился, чувствуя, что разгадка совсем близка, но неожиданное покалывание в ногах никак не позволяло сосредоточиться. Как будто во сне он отлежал ноги, и теперь кровообращение восстанавливалось, доставляя неприятные ощущения. Если бы не проклятый гипс, он бы точно сел и потер ноги, чтобы покалывание поскорее прошло…

Зрачки Морриса расширились.

Он долго лежал, боясь пошевелиться. Он забыл о Лидии, Денкере, Патэне, забыл обо всем на свете и затаил дыхание, боясь спугнуть вспыхнувшую надежду. Он чувствовал покалывание в обеих ногах, но в правой сильнее. Обычно про такое говорят: «колет иголками».

Моррис потянулся к кнопке вызова и жал на нее до тех пор, пока не прибежала сестра.

Она попыталась разуверить его, намекнув, что ему, наверное, показалось. В ее практике такое уже не раз бывало. Доктора сейчас нет, а беспокоить его дома она не хотела. Доктор Кеммельман и так отличался несносным характером, а уж если его потревожить дома… Но Моррис не унимался. Уравновешенный по натуре, сейчас он был готов закатить настоящий скандал. По-

беда любимой команды – это раз, Лидия растянула связки – это два. Значит, должно быть и три! Это же очевидно!

Наконец сестра привела практиканта – молодого человека по имени доктор Тимпнелл. На голове у него была огромная копна волос, стриженных, судя по всему, газонокосилкой с тупыми лезвиями. Доктор Тимпнелл достал из кармана белых брюк швейцарский нож, открыл лезвие с отверткой и провел ее кончиком по пятке правой ноги Морриса. Пятка не сжалась, но пальцы точно дернулись – никаких сомнений! У Морриса из глаз брызнули слезы.

Ошеломленный Тимпнелл присел на кровать и успокаивающе похлопал его по руке.

– Такое иногда случается, – сказал он, опираясь, видимо, на свой шестимесячный опыт практикующего врача. – Заранее никто этого знать не может, но иногда подобное происходит. Похоже, у вас как раз тот самый случай.

Моррис кивал, глотая слезы.

– Судя по всему, ваш паралич не является полным, – продолжал Тимпнелл, похлопывая Морриса по руке. – Но я не знаю, насколько удастся восстановить двигательные функции. Думаю, что и доктор Кеммельман тоже этого не скажет. Вам предстоит длительный курс физиотерапии, причем довольно болезненный… Но по сравнению с тем, что могло бы быть… в общем, вы меня понимаете.

– Да, – подтвердил Моррис сквозь слезы. – Я понимаю. Слава Богу! – Вспомнив о своем заявлении Лидии, что Бога нет, он залился краской.

– Я сообщу доктору Кеммельману, – пообещал Тимпнелл на прощание и поднялся.

– А вы не могли бы позвонить моей жене? – попросил Моррис. Несмотря на ее занудство и причитания, он все-таки к ней что-то испытывал. Может, даже любовь, хотя трудно представить, чтобы это чувство уживалась с неизменно посещавшим его желанием свернуть ей шею.

– Да, конечно. Сестра, вы не будете так любезны…

– Конечно, доктор, – кивнула она, и Тимпнелл с трудом сдержал улыбку.

– Спасибо! – поблагодарил Моррис, вытирая глаза бумажной салфеткой из пачки на тумбочке. – Огромное спасибо!

Тимпнелл вышел из палаты. Пока они разговаривали, мистер Денкер проснулся. Сначала Моррис хотел извиниться за шум, но потом решил, что не стоит.

– Насколько я понял, вас можно поздравить, – сказал мистер Денкер.

– Жизнь покажет, – ответил Моррис, как и доктор Тимпнелл, едва сдерживая улыбку. – Жизнь покажет.

– В жизни все так или иначе образуется, – туманно заметил Денкер и включил пультом телевизор. Было без четверти шесть, и они застали конец эстрадного представления «Хи-хоу», а потом начались новости. Безработица росла, а темпы инфляции замедлились. Последние опросы службы Гэллапа показывали, что если бы выборы проходили сейчас, то Джимми Картер проиграл бы четырем республиканским кандидатам. После убийства чернокожего ребенка в Атланте снова вспыхнули расовые волнения (только через полгода полиция заподозрит, что череда подобных убийств – дело рук маньяка), которые комментатор назвал «Ночью насилия». В блоке местных новостей сообщили об убийстве неизвестного мужчины, труп которого обнаружили в саду возле Сорок шестого шоссе. Его зарезали и забили дубинкой.

Около половины седьмого позвонила Лидия. Доктор Тимпнелл выразил осторожный оптимизм. Лидия же была им преисполнена. Она поклялась обязательно навестить мужа на следующий день, даже если это убьет ее. Моррис сказал ей, что любит ее. В тот момент он любил абсолютно всех: Лидию, доктора Тимпнелла с его немыслимой прической, мистера Денкера и даже молоденькую санитарку, которая принесла ужин, едва он повесил трубку.

В больничном меню на сей раз были рубленый бифштекс, картофельное пюре, салат из моркови с горошком и небольшая порция мороженого на десерт. Санитарку – застенчивую девушку со светлыми волосами лет двадцати, работавшую в больнице на добровольных началах, – звали Фелисией. У нее тоже были хорошие новости: ее парень устроился программистом в «Ай-би-эм» и сделал ей официальное предложение.

Мистер Денкер, чья учтивая обходительность вызывала неизменные симпатии медсестер и санитарок, искренне за нее порадовался:

– Просто чудесно! Пожалуйста, присядьте и расскажите нам все самым подробным образом. Все-все-все, ничего не утаивая!

Фелисия, покраснев, улыбнулась и сообщила, что, к сожалению, никак не может:

– Нам надо раздать еду пациентам в этом крыле, а потом в другом. А уже половина седьмого!

– Тогда завтра вечером. И никаких отговорок! Мы настаиваем, правда, мистер Хайзел?

– Конечно, – пробормотал Моррис, думая совершенно о другом.

Пожалуйста, присядьте и расскажите нам все самым подробным образом.

Он уже слышал раньше именно эти слова, произнесенные таким же доброжелательным тоном. Никаких сомнений! Но от кого? От Денкера?

Все-все-все!

Голос образованного горожанина. И в нем звучала угроза. Волк в овечьей шкуре. Точно!

Но где?

Все-все-все, ничего не утаивая!

В Патэне?

Моррис Хайзел бросил взгляд на тарелку с ужином – мистер Денкер уже с энтузиазмом занялся своим. Разговор с Фелисией привел его в отличное расположение духа. Совсем как визит юноши со светлыми волосами.

– Чудесная девушка! – заметил Денкер, отправляя в рот салат из моркови с горошком.

Пожалуйста, присядьте…

– Кто? Фелисия? Да, она очень милая.

…и расскажите нам все самым подробным образом. Все-все-все, ничего не утаивая!

Моррис снова посмотрел на тарелку и вдруг вспомнил, как это было в концлагере. Сначала за крошечный кусочек мяса, даже самого червивого и покрытого плесенью, человек был го-

тов пойти на убийство. Но со временем дикий голод исчезал, а желудок превращался в небольшой серый камень, упрятанный в живот. Казалось, что от чувства голода ты избавился раз и навсегда.

Пока перед тобой не оказывалась еда.

Расскажите нам все… Ничего не утаивая… Пожалуйста, присядьте и расскажите нам ВСЕ самым подробным образом.

На пластиковом больничном подносе остывал бифштекс. Почему Моррис вдруг вспомнил о молодом барашке? Нет, не об обычной баранине и даже не об отбивной: баранина могла оказаться жилистой, а отбивная – жесткой. У людей, зубы у которых едва держались в деснах, эти блюда едва ли могли вызвать дикий аппетит. Другое дело, если ноздри улавливают непередаваемый аромат мяса молодого барашка, которое тушится в подливе с овощами, мягкими и такими вкусными. Почему он вдруг вспомнил о подливе? Неужели?..

Дверь распахнулась, и в палату вбежала раскрасневшаяся, сияющая Лидия. Она опиралась на алюминиевый костыль и передвигалась точь-в-точь как раненый приятель шерифа Честер из ковбойского сериала «Дымящееся ружье».

– Моррис! – закричала она. Вслед за ней показалась такая же счастливая соседка Эмма Роуган.

Мистер Денкер от неожиданности выронил вилку и, буркнув ругательство, с отвращением поднял ее с пола.

– Это настоящее чудо! Господи, какое счастье! – заверещала Лидия, не в силах сдержать переполнявшие ее чувства. – Я позвонила Эмме и спросила, можем ли поехать прямо сегодня, а не завтра. «Эм, – сказала я, – какая же я тогда жена, если не смогу перетерпеть боль ради любимого мужа?» Дословно! Правда, Эм?

Эмма Роуган, судя по всему, не забывшая, что именно их щенок отчасти виновен в падении Морриса, охотно закивала.

– Тогда я позвонила в больницу, – продолжала Лидия, сбрасывая плащ и устраиваясь поудобнее для продолжительной беседы, – и мне сказали, что время посещений уже закончилось, но в моем случае готовы сделать исключение, если, конечно, мы пообещаем, что пробудем недолго, поскольку можем доставить

беспокойство мистеру Денкеру. Мы вас не очень побеспокоим, мистер Денкер?

– Нет, ну что вы, – с обреченным видом успокоил ее мистер Денкер.

– Садись, Эмма, и возьми стул у мистера Денкера, он все равно сейчас свободен. Моррис, оставь в покое мороженое – ты перепачкался им как ребенок. Не волнуйся, мы быстро поставим тебя на ноги! Я сама тебя покормлю. Открой ротик… шире-шире… вот так, а сейчас глотай и – прямо в животик. Вот молодец! И не спорь! Мама лучше знает, как надо! Ты только посмотри, Эмма! Волос почти совсем не осталось! И неудивительно – даже представить страшно, что он мог до конца жизни сидеть в инвалидном кресле. Это настоящее чудо Господне! Я говорила ему, что стремянка качается. «Моррис, – сказала я, – слезай немедленно с лестницы, пока…»

Скармливая ему мороженое, она говорила без умолку и так протарахтела еще целый час. Когда Лидия наконец удалилась, опираясь на костыль одной рукой, а другой – держась за Эмму, Моррис уже не думал ни о тушеном молодом барашке в подливе, ни о словах, словно донесшихся из далекого прошлого. Чувствуя себя совершенно разбитым и опустошенным, он провалился в глубокий сон.

В три часа ночи Моррис проснулся с разинутым в беззвучном крике ртом.

Теперь он знал! Знал, где и когда видел человека, лежавшего на соседней кровати. Только звали его тогда не Денкер, а совсем по-другому.

Еще никогда в жизни Моррису не приходилось видеть такого кошмара. Ему с Лидией подарили лапку обезьяны, и они попросили денег. А потом посыльный из «Вестерн юнион» в форме «Гитлерюгенда» принес им такую телеграмму:

%%%ПРИСКОРБИЕМ СООБЩАЕМ СМЕРТИ ВАШИХ ОБЕИХ ДОЧЕРЕЙ КОНЦЛАГЕРЕ ПАТЭН ТЧК СОБОЛЕЗНУЕМ ТЧК ПОДРОБНОСТИ ПИСЬМЕ КОМЕНДАНТА ТЧК ВАШ СЧЕТ БАНКЕ ПЕРЕЧИСЛЕНО СТО ДОЙЧМАРОК ТЧК ПОДПИСЬ КАНЦЛЕР ГЕРМАНИИ АДОЛЬФ ГИТЛЕР

Хотя Лидия никогда не видела дочерей Морриса, она издает истошный вопль и просит обезьянью лапку вернуть их к жизни. Комната погружается в темноту, а с улицы слышатся неровные шаркающие шаги.

Моррис стоит в темноте на четвереньках, и в нос ему внезапно ударяет запах газа, дыма и смерти. Но можно загадать еще одно, правда, последнее желание и положить конец ночному кошмару. Но сначала надо найти лапку. И тогда он не увидит своих дочерей, превращенных в обтянутые кожей скелеты с ввалившимися глазами и выжженными номерами на прозрачных от худобы ручонках.

Требовательный стук в дверь.

Моррис продолжает лихорадочно искать лапку, но все впустую. Ему кажется, поиски затянулись на целую вечность. А потом вдруг дверь распахивается. Он зажмуривается, лишь бы ничего не видеть – пусть у него лучше вырвут глаза, но он ни за что не станет смотреть!

И все-таки он посмотрел. Не мог не посмотреть. Как будто чьи-то чудовищные руки взяли его за голову, повернули к двери и заставили открыть глаза.

Но на пороге стоят вовсе не его дочери – там Денкер. Только намного моложе, в эсэсовской форме и фуражке, щегольски заломленной набок. Сапоги начищены до зеркального блеска, пуговицы сияют.

В руках огромная кастрюля с пузырящейся в подливе тушеной ягнятиной.

И во сне этот Денкер произносит, учтиво улыбаясь: «Пожалуйста, присядьте и расскажите нам все самым подробным образом. Мы же друзья, верно? Мы знаем, что кое-кто прячет золото, а у кого-то есть табак. Мы знаем, что пару дней назад Шнайбель вовсе не отравился, а проглотил толченое стекло. И не нужно делать вид, что вам ничего не известно. Вам все известно. Так что расскажите все-все-все, ничего не утаивая».

И в темноте, вдыхая сводящий с ума запах тушеного мяса, он им все рассказал. Его желудок, казавшийся до этого маленьким серым камушком, вдруг превращается в ненасытного тиг-

ра. Слова сами срываются с его губ в бессвязной исповеди безумца, в которой правда причудливо переплетается с вымыслом…

Боуден прячет под мошонкой обручальное кольцо матери.

Пожалуйста, присядьте.

Ласло и Герман Дорски говорят о побеге возле третьей сторожевой вышки.

Расскажите нам все самым подробным образом.

У мужа Рахиль Танненбаум есть табак. Он делится им с охранником, который сменяет Зайкерта и кого прозвали Сопливым за привычку постоянно ковырять пальцем в носу, а потом совать его в рот. Танненбаум давал Сопливому табак, чтобы тот не отобрал у его жены жемчужные сережки.

Тут вы смешали два совершенно разных случая. Но это не важно, лучше смешать их, чем утаить. А вы должны рассказать все-все-все, ничего не утаивая!

Есть заключенный, который выкрикивает имя своего мертвого сына, чтобы получить двойную порцию.

Как его зовут?

Я не знаю, но могу показать. Я покажу, я сделаю все, что хотите! Сделаю! Сделаю! Сделаю…

Расскажите нам все, что знаете.

Я расскажу! Расскажу! Расскажу…

Моррис захлебнулся в крике и очнулся в холодном поту.

Его била нервная дрожь, и он с трудом повернул голову, чтобы посмотреть на соседа. Взгляд уперся в сморщенный, ввалившийся рот. Дряхлый тигр, лишившийся зубов. Старый злоб ный слон, уже потерявший один бивень, а второй едва держится и вот-вот тоже вывалится. Пережившее свое время чудовище.

– Боже милостивый! – беззвучно прошептал Моррис Хайзел. По его щекам ручьями текли слезы. – Господи! Человек, убивший мою жену и дочерей, спит со мной в одной комнате! Боже, в той же самой комнате!

Слезы ярости и ужаса обжигали кожу на лице.

Он дрожал и ждал утра, которое никак не наступало.

21

На следующий день, в понедельник, Тодд встал в шесть часов. Когда отец, еще в шлепанцах и халате с монограммой, спустился вниз, он безучастно ковырял вилкой омлет, который сделал себе на завтрак.

– Привет! – поздоровался отец, доставая из холодильника апельсиновый сок.

Тодд буркнул в ответ, не отрывая глаз от детектива Эда Макбейна о буднях 87-го полицейского участка. Ему повезло устроиться на работу на лето в фирме ландшафтного дизайна в городке Сосалито. Добираться туда каждый день было довольно долго, даже если бы родители и предложили ему временно пользоваться одной из своих машин (а они не предложили). Но у отца примерно в тех местах строился объект, и он утром подбрасывал Тодда до автобусной остановки, а вечером там же подбирал и привозил домой. Парнишке не очень нравилось возвращаться с отцом вечерами, а уж поездки с ним по утрам просто бесили. По утрам он чувствовал, что особенно уязвим, грань между тем, кем он казался окружающим, и кем был на самом деле, становилась особенно тонкой. После ночных кошмаров Тодд буквально не находил себе места, но даже если ночь проходила спокойно, по утрам ему все равно было плохо. Как-то в машине он с ужасом поймал себя на мысли, что едва не потянулся через отцовский портфель к рулю и не вывернул его, чтобы врезаться в поток автомобилей, мчавшихся по скоростным полосам шоссе.

– Для тебя сделать яичницу?

– Нет, пап, спасибо. – Дик Боуден всегда ел яичницу. Как ее вообще можно есть? Две минуты на сковородке, затем аккуратно перевернуть. А потом получалось нечто похожее на затянутый катарактой глаз, из которого, если проткнуть вилкой, вытекала желтая жидкость.

Тодд отодвинул тарелку с омлетом, к которому едва притронулся.

Отец, закончив жарить, выключил газ и подошел к столу.

– С утра нет аппетита, малыш?

Еще раз меня так назовешь, и я воткну тебе нож прямо в глаз!

– Нет, пап, спасибо.

Отец с любовью посмотрел на сына, у которого на мочке правого уха осталось пятнышко от крема для бритья.

– Наверное, из-за Бетти Траск.

– Возможно, – признался Тодд с вымученной улыбкой, которая сползла с лица, едва отец отправился на улицу забрать газету.

А что бы ты сказал, если б узнал, что она – потаскуха? «Знаешь, пап, а на дочурке твоего дружка Рея Траска пробы ставить негде!» Да она бы сама вылизывала себе промежность, если б только могла дотянуться! Она на этом просто помешана! Самая что ни на есть грязная шлюха! За пару дорожек кокса ее может поиметь любой! А нет кокса, не страшно – она даст просто так! Да она трахнется с псом, если не найдется кого-то другого. Как тебе это? Помогает проснуться?

Усилием воли он отвлекся от этих мыслей, но знал, что это ненадолго.

Отец вернулся с газетой. Тодду бросился в глаза заголовок: «Суд над шпионами подходит к концу».

Дик сел за стол.

– Бетти очень мила, – сказал он, – она напоминает мне твою мать, когда мы только познакомились.

– Правда?

– Такая симпатичная… юная… свежая. – Дик мечтательно прикрыл глаза, но тут же, очнувшись, с тревогой посмотрел на сына. – Я вовсе не хочу сказать, что наша мама сейчас не так красива, но в юности все девушки… как будто сияют изнутри, если можно так выразиться. А потом это сияние исчезает. – Дик пожал плечами и развернул газету. – C'est la vie[23]. Тут уж ничего не поделаешь.

Она просто течная сучка! Вот и все ее «сияние»!

– Ты ее не обижаешь? – Отец быстро просматривал газету, продвигаясь к разделу спорта. – Не распускаешь руки?

– Все нормально, пап.

Если он не перестанет, я… я за себя не ручаюсь! Заору! Или запущу в него кружкой! Или еще что-нибудь!

– Рею ты нравишься, – рассеянно произнес Дик. Он наконец добрался до спортивных новостей и углубился в чтение. За столом воцарилась долгожданная тишина.

Бетти Траск прилипла к Тодду после первого же свидания. После кино он повел ее на укромную аллею, где обычно уединялись влюбленные парочки. Это было естественно – они могли провести там полчаса, целуясь и обжимаясь, а на следующий день поделиться впечатлениями с друзьями. Она сможет закатывать глаза и рассказывать, как отбивалась от его домогательств: «мальчишки такие примитивные», а она не из тех, кто на первом же свидании соглашается на все. Подруги, конечно, покивают, а затем побегут стайкой в туалет, чтобы сделать там свои дела – подкраситься, сменить прокладку или чем там они еще занимаются…

Что же до ребят… тут требовалось продемонстрировать желание и проявить настойчивость. После предварительного этапа следовало перейти к главному. По крайней мере попытаться. Потому что репутация очень важна. Тодд вовсе не собирался прослыть жеребцом, но хотел, чтобы его считали нормальным. А если парень даже не пытается проявить инициативу, об этом быстро становится известно. И возникают вопросы, все ли с ним в порядке.

Поэтому он водил девчонок на Джейнс-Хилл, целовал их, щупал и даже заходил чуть дальше, чем они позволяли. Но на этом все заканчивалось. Девчонки его останавливали, он, немного повозмущавшись для виду, отступал и провожал их домой. Что они потом станут рассказывать подружкам, было уже не важно. Никаких оснований считать, что с Тоддом Боуденом что-то не так. Однако…

Однако с Бетти Траск все вышло по-другому, поскольку она давала с первого раза. На каждом свидании. И в промежутках между ними тоже.

Первый раз это произошло примерно за месяц до злополучного сердечного приступа проклятого нациста, и Тодд еще удивился, как ловко у него все вышло, учитывая полное отсутствие опыта… Наверное, примерно так новичок-питчер отлично про-

водит свой первый бейсбольный матч, когда его вдруг неожиданно выпускают на поле. Просто не перегорел заранее из-за нервотрепки и комплексов.

Раньше Тодд всегда чувствовал, когда девушка для себя решает, что на следующем свидании уже можно уступить. Он отлично понимал, что при его внешности и перспективах являлся желанной «партией» для дочерей в глазах их похотливых матушек. И как только он ощущал, что девушка готова на все, тут же переключался на другую. Мало того, Тодд признавался себе, что, случись ему встретить по-настоящему фригидную девушку, он бы с удовольствием крутил с ней роман долгие годы. А может, даже и женился.

Но с Бетти все прошло на удивление гладко: в отличие от него она не была девственницей. Она помогла ему войти в нее, причем это было как нечто само собой разумеющееся. И в самый разгар соития она, не удержавшись, воскликнула: «Как же я обожаю трах!» Причем произнесла это так, будто речь шла о клубнике с мороженым.

Потом их секс – всего они занимались этим пять раз (вернее, пять с половиной, если считать прошлый вечер) – уже не был так хорош. Можно даже сказать, что от раза к разу он ухудшался… хотя Бетти вряд ли об этом догадывалась (по крайней мере до последнего случая). Мало того, она даже считала, что ей повезло заполучить «жеребца» своей мечты.

Тодда не охватывали чувства, которые по идее он должен был испытывать в такие моменты. При поцелуях ее губы напоминали ему сырую теплую печенку, а язык во рту наводил на мысли о кишащих на нем бактериях. Ему даже казалось, что он ощущает похожий на хром вкус ее пломб – металлический и неприятный. Груди – обычные куски мяса. Не более того.

До сердечного приступа Дюссандера он занимался с ней сексом еще дважды, и каждый раз у него возникали проблемы с эрекцией. В конце концов ему удавалось возбудиться, подключив воображение. Он представил, что Бетти раздевают на глазах у знакомых и она плачет. Он водит ее между ними и приговаривает: «Покажи им свои груди! А теперь – лохматку, грязная шлюха! А ну-ка наклонись и раздвинь ягодицы! Вот так!»

Восторг Бетти был вполне объясним. Тодд оказался отличным любовником, причем не вопреки, а благодаря своим проблемам. При наличии эрекции следовало довести дело до оргазма. Во время четвертого раза – через три дня после сердечного приступа Дюссандера – Тодд обрабатывал Бетти больше десяти минут. Ей показалось, что она умерла и попала в рай. Она уже испытала три оргазма и пыталась достичь четвертого, когда Тодд вдруг припомнил свой сон. На столе – связанная и беспомощная девушка. Огромный фаллопротез. Резиновая груша для подкачки воздуха. Только теперь у девушки на столе, мокрой от пота и теряющей рассудок от желания испытать оргазм и положить конец этой бесконечной пытке, оказалось лицо Бетти. Эта мысль спровоцировала безрадостное извержение, которое, как решил Тодд, по крайней мере технически, и было его оргазмом. А через мгновение Бетти уже с благодарностью шептала ему на ухо:

– Любимый, это было потрясающе! Я твоя навеки. Днем и ночью. Только скажи.

Тодд едва не застонал.

Его волновал вопрос: пострадает ли его репутация, если он порвет с девчонкой, которая сама вешается ему на шею? Он пришел к выводу, что нет. Вспомнил, как однажды случайно услышал разговор двух старшеклассников, когда проходил мимо них по коридору. Один сказал, что порвал с подругой, и на вопрос почему ответил: «Натрахался до отвала!» – после чего оба похотливо засмеялись.

Если и его спросят, почему он ее бросил, скажет, что натрахался. А если она разболтает, что было всего пять раз? Этого хватит? Сколько на самом деле надо?.. И как это воспримут?..

Мысли лихорадочно вертелись в голове, то и дело упираясь в тупик, как голодные крысы, мечущиеся в лабиринте. Тодд понимал, что раздувает до небес несуществующую проблему, и одно это уже свидетельствовало о плачевности его состояния. Однако сил справиться с этим не было, и Тодд погрузился в мрачную депрессию.

Колледж! Вот реальный выход. Он сможет порвать с Бетти так, что ни у кого не возникнет никаких вопросов. Но до сентября еще столько ждать!

На пятый раз Бетти потребовалось почти двадцать минут, чтобы довести его до эрекции, но она не сдавалась, зная, что ее усилия вознаградятся сторицей. Однако на шестой раз он так и не смог возбудиться вообще!

– Да что с тобой такое? – наконец не выдержала Бетти. После двадцати минут безуспешных попыток оживить его вялый пенис она потеряла терпение. – Может, тебе больше нравятся мальчики?

Он чуть не придушил ее на месте. Окажись у него в руках «винчестер»…

– Вот это новость! С ума сойти! Поздравляю, сын!

– Что? – очнулся Тодд от мрачных раздумий.

– Тебя включили в список юных спортивных звезд Южной Калифорнии! – Отец буквально сиял от гордости и удовольствия.

– Правда? – Тодд даже не сразу понял, о чем речь, и попытался вникнуть в смысл сказанного. – Да, тренер Холлер говорил в конце года, что послал документы на меня и Билли Делайонса. Но я не думал, что из этого что-то выйдет.

– Господи, ты как будто даже не рад!

– Просто… еще не осознал. – Он с трудом изобразил улыбку.

Какая, к черту, разница?

– А можно, я сам прочитаю?

Отец передал ему через стол газету и поднялся:

– Пойду разбужу Монику. Она должна это увидеть до нашего отъезда!

Только не это! Если они окажутся тут вдвоем, я этого не вынесу!

– Не стоит. Ты же знаешь – она потом ни за что не заснет. Мы оставим газету на видном месте.

– Да, думаю, ты прав. У нас вырос очень заботливый сын. – Отец одобрительно похлопал Тодда по спине, и он, закрыв глаза, недовольно передернул плечами. Дик засмеялся и отошел. Тодд бросил взгляд на газету.

Заголовок гласил: «Четыре юноши признаны юными спортивными звездами Южной Калифорнии». Внизу были их фото-

графии в бейсбольной спортивной форме: кетчера и левого принимающего из команды школы «Фэрвью», чернокожего парня из Маунтфорда, а справа – Тодда с широкой улыбкой. В статье говорилось, что Билли Делайонс попал во второй состав. Хоть что-то приятное! Делайонс мог врать сколько угодно, что их семья – методисты, но Тодда ему было не провести. Он отлично знал, кем тот являлся на самом деле. Может, его стоит познакомить с Бетти Траск, тоже жидовкой. Он долго размышлял насчет нее, а в ту ночь пришел к однозначному выводу. Траски, конечно, выдавали себя за белых. Но достаточно присмотреться к ее носу и оттенку кожи, а у ее отца эти признаки особенно бросались в глаза, и последние сомнения исчезали. Поэтому, наверное, Тодд так и не смог возбудиться. Все очень просто: пенис почувствовал это еще до того, как осознал мозг. Кого они хотят обмануть, что их фамилия Траск?

– Еще раз поздравляю, сын!

Тодд поднял глаза и увидел широко улыбающегося отца, протягивающего руку.

Твой приятель Траск – жид! – едва не сказал он. Вот почему прошлым вечером у меня случился облом с его дочерью! И тут же он услышал внутренний голос – решительный и холодный, – который не раз приводил его в чувство, ставя заслон вспышке безумия: Возьми себя в руки немедленно!

Тодд пожал отцу руку и скромно улыбнулся:

– Спасибо, пап!

Они оставили газету для Моники на столе, приложив записку, которую Тодд написал по настоянию отца и подписался: «Твой звездный сын Тодд».

22

Эд Френч – он же Надсмотрщик, он же Кедоносец, он же Калоша Эд – находился в маленьком и живописном приморском городке Сан-Ремо, где проходила конференция школьных наставников-психологов. Вообще-то толку от нее не было никакого, потому что все участники соглашались только в одном:

сколько психологов, столько и мнений, и прийти к единому невозможно в принципе. Эду с лихвой хватило первого дня, чтобы смертельно заскучать от бесконечных докладов, семинаров и обсуждений, а к середине второго он пришел к выводу, что из прилагательных «маленький», «живописный» и «приморский» самым подходящим для Сан-Ремо было «маленький». Даже чудесные виды и буйная растительность не компенсировали отсутствие кинотеатра и боулинга, а желания убивать время в единственном на город баре Эд не имел. На неухоженной парковке стояли покрытые пылью пикапы со стикерами в поддержку Рейгана, наклеенными на ржавые бамперы и задние откидные борта. Эд не боялся, что в баре его станут задирать, но не испытывал ни малейшего желания лицезреть весь вечер парней в ковбойских шляпах и слушать кантри в исполнении Лоретты Линн, пластинок которой обычно полно в музыкальных автоматах.

На третий день конференции, растянутой на немыслимые четыре дня, Эд сидел в 217-м номере отеля «Холидей-Инн». Телевизор барахлил, а из ванной тянуло неприятным запахом. Жена и дочь остались дома. В бассейн при гостинице он не ходил, стесняясь обострившейся экземы – все голени были покрыты сыпью, похожей на проказу. До семинара на тему «Помощь детям с проблемами речи» (имелись в виду дети с волчьей пастью и заиканием, но Боже упаси назвать вещи своими именами!) оставался еще целый час. Перекусив в единственном ресторанчике Сан-Ремо, Эд понял, что спать не хочет, а по телевизору, не желавшему переключаться на другие каналы, повторяли очередные выпуски сериала «Моя жена меня приворожила».

Он прилег с телефонной книгой на кровать и принялся бесцельно ее листать, прекрасно понимая, что вряд ли кому-то из его знакомых придет в голову поселиться в Сан-Ремо при всех достоинствах этого замечательного уголка, если, конечно, они окончательно не сошли ума. Эд не сомневался, что все скучающие постояльцы отелей сети «Холидей-Инн» по всему миру рано или поздно обязательно брали в руки телефонную книгу в надежде натолкнуться на какого-нибудь давно забытого друга или родственника, проживавшего неподалеку. Альтернативой

был только сериал «Моя жена меня приворожила» или бесплатный экземпляр Библии в номере. Но что можно сказать, позвонив? «Привет, Фрэнк? Как дела, старина?» Ну конечно! Как будто собеседник все эти годы только и ждал, когда ты наконец объявишься!

И все же, пока он перелистывал тонкие белые страницы справочника и проглядывал колонки с именами, его не покидало ощущение, что он слышал про этот город раньше. Может, от книготорговца? Или тут живет племянник или племянница Сондры, которых у нее насчитывалось бесконечное множество? А может, какой-то партнер по покеру в колледже? Или родственник ученика? Уже теплее, но точно вспомнить не удалось.

Он продолжал листать справочник и даже начал подремывать, когда его вдруг осенило: лорд Питер!

Ну конечно!

Совсем недавно по телевизору показывали экранизации романов о Питере Уимзи – «Под грузом улик», «Убийству нужна реклама» и «Девять портных». Они с Сондрой не отрывались от экрана. Детектива-аристократа Уимзи играл актер по имени Йен Кармайкл, и Сондра была от него без ума. Причем настолько, что Эд, по мнению которого Кармайкл совсем не подходил для этой роли, даже разозлился.

– Сэнди, да у него лицо совершенно другое! И к тому же вставные зубы!

– Подумаешь! – беззаботно отозвалась Сондра с дивана, в углу которого уютно пристроилась. – Ты просто ревнуешь! Он такой милый!

– Папа ревнует! Папа ревнует! – запрыгала по комнате маленькая Норма в пижаме с утятами.

– А ты вообще давным-давно должна быть в постели! – раздраженно напомнил Эд. – И если не прекратишь, то сразу туда отправишься!

Маленькая Норма, смутившись, притихла. Эд повернулся к Сондре:

– Года три-четыре назад ко мне приходил дед одного ученика по имени Тодд Боуден. Вот он был вылитый Уимзи! Сильно постаревший, но лицо – точно его и…

– Уим-зи, Уим-зи, Дим-зи, Джим-зи, – пропела маленькая Норма. – Уим-зи, Дим-зи, тра-ля-ля-ля-ля…

– Перестаньте, вы оба! – сказала Сондра. – По-моему, он очень красив!

И что тут скажешь? Женщины – одно слово!

А разве дед Тодда Боудена был не из Сан-Ремо? Точно! Тодд начал тогда учебный год очень хорошо, а потом вдруг скатился на двойки. Старик приехал, рассказал обычную историю о семейных неурядицах и попросил дать внуку шанс на исправление и какое-то время не предпринимать никаких репрессивных мер. Эд считал, что толку от наказаний все равно не будет, но старик умел убеждать (может, потому, что был похож на Уимзи), и воспитатель согласился подождать пару месяцев. А Тодд сумел выкарабкаться! Эд даже представить не мог, каким образом старику удалось все уладить в семье. Но выглядел он человеком жестким и способным не только принять крутые меры, но и сделать это с удовольствием. А буквально пару дней назад Эд увидел в газете фотографию Тодда, которого признали восходящей звездой бейсбола Южной Калифорнии. Это дорогого стоит, ведь отбор происходит примерно из пятисот мальчишек, которые включаются в заявку тренерами. Не попадись Эду на глаза фотография Тодда, он бы ни за что не вспомнил, как зовут деда его бывшего подопечного.

Теперь он листал справочник уже целенаправленно и вскоре нашел нужную строчку: «Боуден, Виктор, 403, Ридж-лейн». Эд набрал указанный номер телефона, но там долго никто не подходил. Он уже собирался повесить трубку, когда послышался старческий голос:

– Алло?

– Здравствуйте, мистер Боуден. Это Эд Френч. Из младшей средней школы Санта-Донато.

– Слушаю? – В голосе звучал только вежливый интерес, не более того. Было ясно, что старик его не узнал. Что ж, прошло целых четыре года, и удивляться тому, что Боуден запамятовал, не приходилось – годы берут свое.

– Вы не помните меня, сэр?