Все из-за меня (но это не так). Правда о перфекционизме, несовершенстве и силе уязвимости Браун Брене
Как же начать распознавать «кнопки», которые включают наш стыд? Что для этого необходимо? Начнем, пожалуй, с того, что исследуем все области стыда и попытаемся вытащить наружу нежелательные образы, заставляющие нас стыдиться.
Я снова и снова слышала в интервью фразы: «Не хочу, чтобы меня считали…», «Не хочу, чтобы люди думали, что я…» Эта мысль повторялась во многих вариантах, например: «я бы умер, если бы про меня подумали, что я…» и «не выношу, когда меня считают…». Эти фразы показывают, что стыд – проблема восприятия. Стыд – это то, как мы видим себя глазами других. Женщины в интервью говорили о том, «как другие видят меня» и «что они думают». Часто женщины даже не понимают разницы между «кем мы хотим быть» и «кем хотим казаться». Например, одна женщина – ей было за семьдесят – сказала мне: «Мне хорошо, когда я одна. Я знаю, что я меняюсь, что жизнь замедляется и все не так, как раньше. Но я не могу вынести мысли, что другие видят это и начинают меня игнорировать как личность. Когда тебя игнорируют, это стыдно».
Другой хороший пример – образ тела. Мы можем стоять перед зеркалом голышом и думать: «Гм, ну не богиня, конечно, но вполне еще ничего!» Но когда мы думаем, что на нас смотрит еще кто-то, особенно критическим взглядом, нас захлестывает горячая волна стыда. Даже если мы были совершенно одни, нас тянет прикрыться и выбросить из головы мысль о том, что «на нас смотрят». Таков стыд.
Чтобы начать распознавать «кнопки», включающие наш стыд, посмотрим на вопросы, которые я обычно использую на семинарах. Начнем с заполнения пустых мест в предложениях, причем для каждой стыдной области – отдельно.
Я хочу, чтобы меня воспринимали ______________, _________________, ________________________________, _______________________________ и ________________________________
Я НЕ хочу, чтобы меня воспринимали ________________________________, ________________, _______________, _____________________________ или ________________________________
Это довольно простые предложения; однако, когда начинаешь думать о них в контексте двенадцати стыдных областей, они могут стать хорошим первоначальным исследованием. Но важно помнить, что это только начало. Как я уже сказала ранее, не существует простых ответов и быстрых способов. Следующий шаг – попытаться выяснить, откуда растут наши факторы стыда. Когда участники исследования говорили о своих «кнопках», они оказались способны высказать понимание того, откуда и как взялись эти кнопки в их жизни. Хороший пример – история Сильвии. Концепция «победителей и неудачников» для нее – «кнопка». Причина появления этой кнопки – сильное давление отца во времена, когда она принимала участие в спортивных соревнованиях.
Мы можем посмотреть на наши нежелательные образы и задать себе три вопроса, чтобы понять, откуда они появились.
1. Что значат для нас эти образы?
2. Почему они нежелательные?
3. Какие утверждения питают эти образы?
В случае со стыдом понимание – необходимое условие для перемен. Мы не можем сознательно решиться изменить поведение, пока не осведомлены о своих мыслях и об их причинах. Пока Сильвия не поняла, откуда взялся ее стыд, она постоянно использовала концепцию «победитель/неудачник», чтобы стыдить других. Чтобы изменить это поведение, ей потребовалось выяснить, какое влияние оно имеет на ее жизнь, и понять источник этого влияния.
В предисловии мы встретились с Сьюзен, Кайлой, Терезой и Сондрой. Посмотрим на их «кнопки», включающие стыд, и на то, как им удалось заставить эти нежелательные образы потерять силу.
• Сьюзен собиралась вернуться на работу после того, как ее пристыдила сестра. Выполняя данное упражнение, Сьюзен сосредоточилась на своих представлениях о материнстве. Она написала: «Хочу, чтобы меня считали мамой, преданной своему ребенку, которая ставит материнство превыше всего, уверенной и беззаботной. Не хочу, чтобы меня считали эгоистичной, слишком честолюбивой, черствой или напряженной». Сьюзен посмотрела некоторое время на эти фразы – и перестала удивляться, что комментарий сестры заставил ее стыдиться: «Из-за слов сестры проснулись мои главные страхи. Наши родители считают, что мамы не должны работать. Они полагают, что все мировые проблемы происходят оттого, что традиционная семья в упадке. Теперь я понимаю: сестра переняла их мнение. Если сложить убеждения моей семьи с обычным противопоставлением “мама на работе или мама дома” – получится мой стыд».
• Кайла призналась начальнице, что ухаживает за отцом, и та стала издеваться над ее «вечными семейными драмами» в присутствии коллектива. Кайла написала: «Я бы хотела, чтобы на работе меня воспринимали как компетентного, сильного, надежного, сосредоточенного и преданного сотрудника. Я бы не хотела, чтобы меня считали рассеянной, недостойной доверия, слишком эмоциональной, истеричной или ненадежной». Изучив этот список, Кайла пришла к важному выводу. Вот что она сказала: «Я вспоминаю людей, с которыми работала. В целом это хорошие специалисты, но иногда они вели себя эмоционально или рассеянно, и тогда я становилась строгой. Я никогда не пыталась понять, что с ними происходит, меня не волновало, почему у них не получается быть всегда “на все сто”. Всегда думала так: “Всю личную ерунду оставляйте за дверью. Здесь мы работаем”. Не знаю точно, откуда взялись эти убеждения. Думаю, источников много. Никто не любит разгильдяев, никому не нравятся люди, которые приносят на работу личные проблемы. Мои родители оба были газетчиками, их интересовало только дело. Им тоже не нравилось, когда кто-то чересчур эмоционален. Думаю, дело еще и в повышенной конкуренции. Женщинам приходится работать за двоих. На нас все время приклеивают все эти нежелательные ярлыки. И Нэнси, моя начальница, хуже всех. Она выживает в агентстве, нападая на женщин, которые хоть как-то упоминают о своей личной жизни. Ее излюбленный способ унизить – назвать человека истеричкой или сказать “Хватит тут драмы разводить”».
• Стремление Терезы к совершенному телу, дому и семье привело к тому, что с ней случилась истерика, которую увидел ребенок. Она так размышляла об образах, связанных с семейной жизнью: «Я хочу, чтобы моя семья воспринималась как веселая, спокойная, организованная, счастливая и красивая. Я не хочу, чтобы люди думали, что мы постоянно напряжены, разобщены, неряшливы и несчастны». Терезе было очень трудно говорить о своем восприятии «идеала». Она сказала мне: «Не могу поверить, что я беспокоюсь, красиво ли выглядит моя семья. Беспокоиться о таких вещах – это ужас. А потому что смотришь на эти семейства, где все хорошо одеты, ни складочки, ни пятнышка ни на ком. Мамочки хорошенькие, папочки интересные, детишки миленькие. Дома у них как в каталоге Pottery Bam[4]. А потом глянешь на себя и на своих детей и подумаешь: ну почему? Ну что они такое творят? Мы всегда везде опаздываем. Пока последнего ребенка оденешь, первый уже все разбросал». Я спросила Терезу, встречала ли она когда-нибудь семью, которая отвечала ее «идеалу», она немного подумала и ответила: «Да. Та семья, в которой я выросла». Тереза рассказала, что ее семья со стороны всегда выглядела превосходно и все всегда делали комплименты ее маме по поводу того, как дети хорошо одеты и прекрасно воспитаны. Мать много занималась своей внешностью, всегда следила за весом и превосходно одевалась. В этом месте Тереза заплакала и добавила: «Но какой ценой… Уложив нас, мама каждый вечер пила. У родителей были прохладные отношения, без особых чувств. Мама перестала пить несколько лет назад, но мы с ней довольно редко общаемся. Об этом, конечно, никогда не говорили».
• Сондра очень быстро осознала, что заставляет ее стыдиться. Она положила перед собой блокнот и написала: «Я не хочу, чтобы люди видели во мне тупицу, которая всегда говорит невпопад, ничего не знает, необразованная. Хочу, чтобы они видели сильную женщину, умную, начитанную, знающую, эрудированную, гармоничную, умеющую высказывать свое мнение». Сондра объяснила: «Муж сказал, что ему за меня было стыдно, когда я говорила с Доном о политике и религии, и в этот миг я поняла, что больше ни слова не промолвлю. Он знал, как это меня должно задеть. Меткий выстрел». Потом она подумала минутку и продолжила: «Может, я сама себя растравляю, пытаясь его обвинить, но на данный момент так оно и есть». Сондра объяснила, что родители учили ее жить «дерзко и шумно», но не подготовили к последствиям такого образа жизни. Учителя в школе стыдили ее, священник пенял за бестолковую болтовню, муж все время пытается ее «заглушить», и даже родители мужа обходятся с ней строго за ее чрезмерную эмоциональность и безапелляционность.
Теперь, когда мы рассмотрели эти оценки факторов стыда (а вы, возможно, рассмотрели и свои), я хочу поговорить о вещах, которые всегда всплывают при выполнении этого упражнения на семинарах. Во-первых, мы очень строги к самим себе. Когда мы обнаруживаем свои желанные и нежеланные образы, то часто забываем о том, что мы просто люди. Во-вторых, мы не можем отрицать силы внушений, сопутствовавших нам в детстве. И наконец, большинство из нас осуждает других – тех, кто, как мы считаем, обладает теми чертами, которые нам не нравятся в себе.
Когда участницы выполняют эти упражнения в больших группах, я часто спрашиваю: для кого были труднее вопросы «я хочу, чтобы меня воспринимали…», а для кого – «я не хочу, чтобы меня воспринимали…». Обычно тех и других примерно поровну. Некоторые с большим трудом составляют свои «идеальные представления». Они обычно говорят, что им не по себе оттого, что они придают этим образам так много значения, а иногда им даже стыдно, что кто-нибудь об этом узнает. От тех же, кому труднее говорить о нежелательных образах, я часто слышу, что им «больно» и «страшно» смотреть на этот список.
Есть и третий набор вопросов, тоже очень важный. Посмотрите на свой список нежелательных образов и спросите себя: «Если люди будут воспринимать меня только так, чего важного и хорошего они обо мне не узнают?» Например, если все коллеги Кайлы будут видеть только «рассеянную, недостойную доверия, слишком эмоциональную, истеричную или ненадежную» сотрудницу, останется за кадром то, что Кайла очень ответственно относится к работе, талантлива, а еще она верная и любящая дочь, которая делает все что может в весьма сложной и болезненной ситуации. Очень важно, чтобы мы признали: мы – сложные, уязвимые люди, у нас есть сильные стороны и есть недостатки. В этом наша подлинность и человечность.
Почти все в конце концов осознают, что упражнения надо записывать. Знаю по себе, что написать слова и посмотреть на лист бумаги со строчками – сложная задача. И результат получается сильнее. Я могу перечитать эти слова снова и снова. Не торопясь, поразмыслить. Иногда нам кажется, что, если мы выявим наши «кнопки», они будут срабатывать чаще. Мы убеждаем себя: если притвориться, что их нет, будет легче. Но это неправда. Наши чувства, убеждения и действия запускаются этими «кнопками» независимо от того, записываем ли мы их и знаем ли наперечет – или отрицаем их существование. Выявление и понимание уязвимых мест – единственный путь к переменам.
В следующем разделе я хочу познакомить читателей с концепцией «завесы стыда». Очевидно, что, когда мы не распознаём стыд и не понимаем убеждений и ожиданий, которые его вызывают, мы часто полагаемся на наши завесы стыда, думая, что они защитят нас. Вы поймете, что полагаться на них не только неэффективно – это само по себе может вызывать стыд.
Завесы стыда
Я придумала термин «завеса стыда» после первой сотни интервью. Женщины описывали непредсказуемые, иногда бессознательные способы реакции на стыд, и я заметила, что в их переживаниях есть нечто общее: когда мы стыдимся, нас часто охватывает желание спрятаться или защититься любым доступным способом. Думая о наших защитных реакциях на стыд, я представляла себе дымовые завесы – баллоны со сжатым дымом, которые используют военные, чтобы скрыть свои действия от противника.
К сожалению, завесы стыда не работают. Мы имеем дело не с танками и пехотой, а с людьми и отношениями. Здорово было бы носить с собой на ремне баллончик, и, когда кто-то ранит наши чувства, стыдит нас или злит, мы просто хватаем этот баллончик, напускаем вокруг себя густого дыму и убегаем. Или даже не убегаем, а стоим там, за дымовой завесой, и показываем язык: не поймаешь! Если бы завесы стыда срабатывали, я купила бы оптовую партию, на всех. Но – увы. Реальность такова, что, когда мы создаем завесу стыда, глотать дым в итоге приходится именно нам. Когда мы переживаем стыд, наша первая попытка обороны возникает обычно невольно. Она восходит к нашим примитивным инстинктам: драться, убежать или застыть. Доктор Шелли Юрем, психиатр, стажировалась в Гарварде, а ныне работает консультантом в Meadows, центре лечения психотравм и зависимостей [24]. Вот что она пишет в своей книге: многие считают, что травмировать могут только крупные события (несчастья и катастрофы). Доктор Юрем, однако, обращает наше внимание на то, что мы часто не замечаем маленьких, незаметных травм, которые запускают в мозгу ту же реакцию выживания. Изучив работу доктора Юрем, я поняла, что многие ранние впечатления, связанные со стыдом, особенно если они касаются родителей или опекунов, хранятся в нашем мозгу как травмы. Вот почему у нас так часто возникают болезненные телесные реакции на критику, высмеивание, отвержение и пристыживание. Доктор Юрем объясняет: мозг не делает различий между явной, крупной травмой – и травмой мелкой и скрытой: он лишь регистрирует «угрозу, которую я не могу контролировать».
В работе, посвященной «воспоминанию о ране» и «нанесению раны», доктор Юрем пишет, что почти всегда, вспоминая что-либо, мы не осознаём, что сейчас в настоящем, а вспоминаем о чем-то прошлом. Однако если в настоящем происходит что-то такое, что включает в нас память о старой травме, мы вновь проживаем саму эту травму. И вместо воспоминания мы снова наносим себе эту рану. Когда мы испытываем стыд, мы часто будто бы возвращаемся в детство: становимся маленькими и беспомощными.
После нашей физической реакции «дерись, беги или замри» вступают в силу «стратегии отчуждения», которые предоставляют в наше распоряжение толстый слой завесы стыда. Доктор Линда Хартлинг, исследователь культуры отношений, использует термины Карен Хорни[5] «движение к», «движение против», «движение прочь», чтобы выделить стратегии отчуждения, которые мы практикуем, чтобы справиться со стыдом [25]. По мнению доктора Хартлинг, некоторые из нас в случае стыда «движутся прочь» – уходят, прячутся, замолкают, хранят все в секрете. Некоторые «движутся к», стремясь умиротворить и понравиться. Наконец, есть такие, которые «движутся против», пытаясь взять верх, агрессивно используя стыд для борьбы со стыдом.
Недавно во время семинара я рассказывала об этих стратегиях отчуждения, обозначив их на слайде как a, b, c. Одна из женщин подняла руку и спросила: «А нет ли d – когда делаешь все это сразу?» Мы все рассмеялись.
Думаю, большинство из нас и есть d – каждый может вспомнить применительно к себе все три стратегии отчуждения. Я знаю, что использую их все, в зависимости от того, почему и как я стыжусь и с кем имею дело. Я вряд ли буду «двигаться против», если имею дело с превосходящей силой (начальник, доктор) или с кем-то, на кого я хочу произвести хорошее впечатление (новые друзья, коллеги). В таких ситуациях я скорее буду «двигаться к» или «двигаться прочь». К сожалению, я, скорее всего, приберегаю «движение против» для людей, к которым я сильнее всего привязана, – членов своей семьи и близких друзей. Часто нам кажется, что именно на них безопаснее всего выплеснуть страх и гнев.
Мы вырабатываем наши завесы стыда годами. Иногда наш способ справиться со стыдом так глубоко въедается в нас, что мы перестаем его замечать. Иногда мы читаем книги или слушаем рассказы других людей и вдруг узнаём свое поведение. В любом случае книги недостаточно для того, чтобы изменить свои мысли, чувства и убеждения. Из книги можем узнать больше про то, кто мы такие и как себя ведем, но мы должны применять полученные знания на практике. Мы меняемся во взаимоотношениях с другими и через эти взаимоотношения. Некоторым для этого достаточно друзей и близких, а другим нужен психолог или психотерапевт. У каждого свой уникальный, индивидуальный путь; как по нему идти – зависит от того, кто мы.
Еще одна вещь, о которой следует помнить: стыдоустойчивость – лекарство не для разового приема. Не думайте, что я, затратив столько времени и энергии на разбор своего опыта, окончательно избавилась от завес стыда. Нет, я по-прежнему продолжаю использовать неэффективные способы защиты. Это происходит постоянно. Но я теперь могу избавляться от них быстрее и с меньшими потерями.
Следующее упражнение: познаём наши завесы стыда. Думая о каждой стыдной области и о «кнопках», которые включают стыд в каждой из них, попытайтесь вообразить конкретное стыдное переживание.
Как вы реагируете? Это ваша обычная реакция? Как вы защищаете себя в таких ситуациях?
Обратимся снова к Сьюзен, Кайле, Терезе и Сондре.
Сьюзен: Я определенно из тех, кто «движется прочь» и «движется к». Я не люблю стычек. Я не становлюсь злобной или агрессивной; я стремлюсь сделать так, чтобы все были довольны. Конечно, это никогда не срабатывает, и я обижаюсь. Будет очень тяжело объяснить маме и сестре, что их реплики заставляют меня стыдиться. Я не совсем готова к таким разговорам, но думаю, что я в конце концов решусь сделать это.
Кайла: Со мной происходит «перевоплощение» – я, кажется, попросту превращаюсь в Нэнси и говорю ее словами. Вот так я с ней и справляюсь – если не можешь победить, надо присоединиться. Но я никогда не представляла себе, насколько неприятно быть жертвой подобного поведения. Пожалуй, это смесь «движения к» и «движения против». Я к ней подлизываюсь, демонстрирую свое доверие. А потом стыжу сотрудников за то же, за что она стыдит меня. Вот моя завеса стыда.
Тереза: Я точно «двигаюсь к». Хочу нравиться и оправдывать ожидания.
Сондра: У меня бывает все перечисленное. Я и затыкаюсь, и отыгрываюсь, и избегаю – все, что вы сказали. В данном случае я замолчала до тех пор, пока не начала понимать, что происходит. Нельзя показывать девочкам такой пример. Слишком опасно. Мой вариант – «движение прочь», особенно с мужем. Что-то вроде наказания для него получается, я ведь знаю, что он будет скучать по моему обычному свободному поведению.
В следующей главе мы обсудим важность проверки реальностью «кнопок», включающих наш стыд. Это поможет нам сформировать устойчивость к стыду, связав наши нежелательные образы с ведущими к стыду общественными ожиданиями. Это необходимо для выработки стыдоустойчивости, потому что, какими бы одинокими ни делал нас стыд, мы все равно «плаваем» в нем вместе.
Глава 4
Второй элемент: практикуем критическую осознанность
Пару лет назад в середине дня я читала лекцию большой группе медиков – студентов, интернов и ординаторов. В ходе этих ежедневных лекций фармацевтические компании и другие спонсоры обычно приносят студентам обед. Примерно на двадцатой минуте моей речи о стыде и здоровье я начала объяснять концепцию критической осознанности. Я видела перед собой абсолютно отсутствующие лица. Оглядев аудиторию, я заметила, что почти все едят. «Ну, как пицца?» – резко поинтересовалась я. Медики как по команде перестали жевать, вытянули шеи и вперились в меня бессмысленными глазами. Я указала на длинный стол, заваленный коробками от пиццы, и сказала: «Я знаю, что на этом столе была пицца и что почти все вы взяли по паре кусков, проходя на свое место. Это называется осознанностью». Их это ничуть не впечатлило. Я продолжала: «Я знаю, что у вас очень мало времени для обеда и что торговый агент фармацевтов заманивает вас на мои лекции едой. Не было бы здесь пиццы – не было бы и вас. Не пришли бы вы сюда – не пришлось бы вам меня слушать, и, что важнее, вы не получили бы ручку и блокнотик с названием лекарства, и пациенты не увидели бы вас с этой ручкой, и так далее… Это называется критической осознанностью». Тут они переглянулись. Потом посмотрели на меня. А потом, все разом, посмотрели на свои тарелки. Я улыбнулась. «Осознанность – это когда мы знаем, что что-то есть. Критическая осознанность – это когда мы знаем, почему оно есть, как оно работает, как оно влияет на наше общество и кто от этого выигрывает». Вот тут они, кажется, начали вникать.
Концепцию «критической осознанности» иногда еще называют критической сознательностью или критической точкой зрения. Это понимание того, что мы можем усилить нашу личностную силу, если поймем, как наш личный опыт связан с общественными системами. Посмотрите на области стыда: внешность и образ тела, материнство, семья, воспитание детей, деньги и работа, психическое и физическое здоровье, секс, старение, религия, ярлыки и стереотипы, высказывание мнений и переживание травмы. Как правило, мы не научены видеть связь между нашей частной жизнью и социальными, политическими, экономическими воздействиями.
Стыд работает как лупа, как зум в фотоаппарате. Когда мы стыдимся, камера наезжает предельно близко, и все, что мы видим, – нашу постыдную сущность, одинокую и страдающую. Мы думаем: «Я такая одна. Со мной что-то не так. Я одинока». Когда мы меняем масштаб изображения, перед нами открывается совершенно другая картина. Мы видим, что так же страдают многие другие люди. И вместо «я такая одна» появляется иная мысль: «Надо же! И ты тоже? Значит, это обычное дело? А я думала, что это только со мной!» И как только мы начинаем видеть картину в целом, у нас лучше получается сверять с реальностью факторы «кнопки» – нашего стыда и те общественные ожидания, которые подпитывают стыд.
Лучший способ научиться критическому осознаванию – применить его к реальной проблеме. Начнем с проблемы внешности и образа тела. Я люблю использовать ее как пример, потому что она вызывает стыд практически у всех. Чтобы начать видеть целостную картину, мы должны задать следующие «широкомасштабные» вопросы о внешности.
• Каковы общественные ожидания по поводу внешности?
• Почему они существуют?
• Как они работают?
• Как они влияют на наше общество?
• Кто выигрывает от этих ожиданий?
Каждый из нас, наверное, даст свои ответы на эти вопросы; они будут зависеть от возраста, цвета кожи, национальности и т. п., но в нашем случае я бы хотела дать обобщенные ответы.
Каковы общественные ожидания по поводу внешности? Общественное мнение рассматривает внешность как совокупность множества элементов: волос, кожи, макияжа, веса, одежды, обуви, ногтей и даже осанки, повадок, возраста и состоятельности. Если рассматривать ожидания конкретных общественных групп, нужно добавить еще такие вещи, как фактура волос, их длина, цвет кожи, наличие волос на лице и теле, зубы, одежду и аксессуары.
Почему эти ожидания существуют? Мой ответ: чтобы мы продолжали тратить наши ценные ресурсы – деньги, время и энергию – на попытки достичь некоего недостижимого идеала. Подумать только: американцы тратят каждый год на красоту больше, чем на образование!
Как они работают? Ожидания одновременно очевидны и незаметны: они присутствуют во всем, что мы видим, и во всем, чего мы не видим. Почитайте модные журналы, посмотрите телевизор, и вы узнаете, как вы «должны» выглядеть и как вам «следует» одеваться и вести себя. Если вглядеться тщательнее, можно заметить и то, чего нет: образов обычных людей. Теперь совместите то, что есть, и то, чего не хватает, – и вы быстро поймете, что, если вы не выглядите определенным образом, вы становитесь невидимкой, вы не имеете значения для общества.
Каково влияние этих ожиданий? Давайте посмотрим [26].
• Примерно 80 млн американцев страдают ожирением.
• Примерно 7 млн девочек и женщин страдают от пищевого расстройства.
• 19 % женщин студенческого возраста страдают булимией.
• Пищевые расстройства – третья по распространенности хроническая болезнь среди женщин.
• Недавние исследования показали, что совсем юные девочки садятся на диеты, потому что думают, что они толстые и непривлекательные. По данным одного из исследований, 81 % десятилетних девочек в Америке уже хоть раз сидели на диете.
• Исследование выявило, что самая большая группа старшеклассниц, обдумывающих или уже предпринимающих попытки суицида, – это девочки, которые считают, что они слишком много весят.
• 25 лет назад топ-модели и королевы красоты весили лишь на 8 % меньше, чем среднестатистическая женщина; сейчас они весят на 23 % меньше. Современный медиаидеал для женщин достижим лишь для менее чем 5 % женской популяции – и это если принимать в расчет только вес и формы!
• Среди женщин старше восемнадцати не менее 80 % не удовлетворены своим отражением в зеркале. Многие вообще не способны объективно оценить свой вес. Известный факт – больные анорексией представляют себя толще, чем они есть на самом деле; но недавнее исследование показало, что подобные искаженные представления о своем теле свойственны отнюдь не только тем, кто страдает пищевым расстройством. По некоторым данным, до 80 % женщин переоценивают свои пропорции. Все больше женщин, имеющих нормальный вес или страдающих клиническими психологическими расстройствами, смотрят на себя в зеркало и видят лишь уродство и жир.
• По данным Американского общества эстетической пластической хирургии, с 1997 года произошел 465 %-ный подъем общего количества косметических процедур.
• И 90 % этого количества – около 10,7 млн операций – сделали себе женщины. С 2003 года количество косметических операций, сделанных женщинам, выросло на 49 %.
• Самые распространенные виды косметических операций – липосакция, увеличение груди, пластика век, уменьшение живота и подтяжка лица.
• В 2004 году американцы потратили на пластическую хирургию почти 12,5 млн долларов.
Кому выгодны ожидания общества по поводу внешности? [27]
• 38 млн долларов получает индустрия по уходу за волосами.
• 33 млн долларов получает индустрия диет.
• 24 млн долларов – индустрия по уходу за кожей.
• 18 млн долларов – индустрия грима и макияжа.
• 15 млн долларов – парфюмеры.
• 13 млн долларов – косметические хирурги.
Вот полный перечень профессий, которые кормятся на нашей вере в общественные ожидания по поводу внешности. Если мы не поверим, что мы слишком толстые, некрасивые и старые, они не продадут нам свою продукцию. Если они не продадут нам свою продукцию – то не смогут выплатить кредит за дом. Поднажмем!
Задавая себе правильные вопросы, мы начинаем развивать в себе критическую осознанность. Следующий шаг – научиться использовать эту информацию, чтобы сверять с реальностью наши факторы стыда. Мы сделаем этот шаг: посмотрим на «кнопки» нашего стыда и ответим на следующие шесть вопросов.
• Насколько реалистичны мои ожидания?
• Они случаются одновременно?
• Не противоречат ли ожидания друг другу?
• Я могу описать, кем я хочу быть или кем меня хотят видеть другие?
• Что произойдет, если кто-то будет считать, что во мне присутствуют эти нежелательные образы?
• Могу ли я контролировать то, как воспринимают меня другие? Как я пытаюсь это делать?
Во время нашего второго интервью Джиллиан поделилась со мной своими ответами на вопросы по «проверке реальностью». (Идеальный образ Джиллиан – худая, сексуальная, уверенная, естественная, молодая. Нежелательные образы – средних лет, усталая, толстая, старомодная.) Вот как она ответила на эти вопросы.
Насколько реалистичны мои ожидания? Совсем нереалистичны. Я женщина средних лет и часто устаю. Я не всегда выгляжу усталой, но возраст не изменишь. Истина состоит в том, что я не смогу всегда выглядеть худой и сексуальной. Когда я начала думать об этом, я полагала, что ожидания реалистичны. Но чем больше я узнаю об ожиданиях, которые я беру на себя, и об образах, с которыми себя сравниваю, тем больше я понимаю, что это просто невозможно. Девчонкам в этих журналах шестнадцать, максимум двадцать лет. Чувствовать себя сексуальной и спортивной – это я могу, но выглядеть как кинозвезда – нет. Суть в том, что выглядеть на сорок лет неприемлемо. Пусть тебе будет сорок, но ты должна выглядеть на двадцать пять – тридцать. Я видела рекламу, в которой модель говорит: «Мне в моем возрасте хорошо. Но выглядеть я хочу гораздо моложе». А почему нет? Если бы она сказала: «Эй, Америка! Вот как выглядят мои сорок!» – тогда мы бы все захотели выглядеть на свои годы.
Они случаются одновременно? Нет. Иногда я могу выглядеть хорошо. Довольно часто я горжусь тем, как я выгляжу. Но я все равно к себе строга, потому что я не выгляжу одинаково хорошо все время. Сижу дома в домашней одежде и шлепанцах, с хвостом на затылке и думаю: «Вот растрепа». Как будто даже в такие моменты нужно носить белье Victoria’s Secret. Начинаю ненавидеть телевидение.
Не противоречат ли ожидания друг другу? Да! Этот вопрос прямо-таки открыл мне глаза. Я не могу выглядеть уверенно, когда боюсь, что люди будут считать меня жирной и безвкусно одетой. А когда я затягиваюсь поясом так, что дыхание перехватывает, я не могу выглядеть естественно. Еще я думаю о соляриях. У нас здесь полгода холодно. Когда приходит весна, все хотят быть загорелыми. И к лету все уже ярко-оранжевые из-за соляриев. Не слишком натуральный загар. Невозможно притвориться естественной и уверенной в себе. Я восхищаюсь женщинами, которые говорят: «Мне пятьдесят, и я выгляжу вот так. Не нравится – не смотри».
Я могу описать, кем я хочу быть или кем меня хотят видеть другие? Да. Я хочу быть естественной и уверенной и хочу, чтобы люди такой меня видели. О сексуальности и весе я не так забочусь. Хочу быть здоровой, но думаю, что молодой и сексуальной я хочу быть потому, что это считается важным. Я много говорила об этом со своим мужем. Он теперь гораздо меньше комментирует мою внешность. Когда я с ним об этом поговорила, он был поражен тем, насколько это меня задевает. Свекровь до сих пор часто осуждает меня.
Что произойдет, если кто-то будет считать, что во мне присутствуют эти нежелательные образы? Раньше я бы сказала, что меня смутит, если я буду знать, что люди считают меня толстой, безвкусно одетой и старой. Сейчас я знаю, что это называется стыдом. Думаю, ничего не случится. Я лишь буду чувствовать, что надо мной смеются. Но, честно говоря, не думаю, что кто-то скажет такое обо мне, кроме меня самой.
Могу ли я контролировать то, как другие воспринимают меня? Как я пытаюсь это сделать? Когда я еще не задумывалась о стыде, я полагала, что могу контролировать свой образ в восприятии других. Теперь я знаю, что никто не может это сделать, так что я немножко слукавила. Я на самом деле верила, что можно контролировать восприятие людей, если постоянно «держать руку на пульсе». Теперь я знаю, что в этой ситуации выиграть невозможно. Я уже не стараюсь так, как раньше, но все равно постоянно возвращаюсь к подобным мыслям. Я пыталась контролировать восприятие других, избегая ситуаций, в которых меня могли бы осудить. Например, можно не плавать на вечеринке, и тогда не придется снимать шорты. Но тогда тебя будут судить именно за это. Не важно, что ты делаешь: ты не можешь контролировать то, как другие тебя воспринимают.
Читая ответы Джиллиан, вы можете заметить, что сверять с реальностью свои факторы стыда – дело непростое. И становится совсем невозможным, если мы не видим полную картину общественных ожиданий. Джиллиан смогла подробно разобраться в том, как ее проблемы с внешностью соотносятся с тем, что нам внушают СМИ. Она больше не ощущает себя ущербной и неспособной удовлетворить нормальным требованиям. Теперь она знает, в чем корень противоречия: есть женщина – и есть гигантская индустрия красоты, которая очень хорошо умеет заставить нас чувствовать себя недостойными общественного признания. Джиллиан хорошо понимает, как работают ее «кнопки» стыда и как они влияют на нее.
Во втором интервью Джиллиан сказала: «От этого устаешь. Недостаточно просто знать все эти вещи и пару раз о них подумать. Приходится постоянно себе напоминать, иначе засасывает обратно. Это трудно. Особенно если люди вокруг тебя не в теме».
Джиллиан права. Этот элемент называется практикой критической осознанности. Если мы только задаем вопросы и отвечаем на них, мы вскоре почувствуем, что злимся, не можем с этим справиться и вообще зашли в тупик. Довольно и того, что мы находимся под сильным давлением; когда же мы начинаем понимать, что это давление усиливается многомиллионной индустрией, мы можем почувствовать себя сломленными и побежденными.
Практика критической осознанности означает, что мы связываем наш личный опыт с тем, что мы уяснили, отвечая на поставленные вопросы. Сделав это, мы становимся более устойчивыми к стыду. В итоге мы учимся:
• видеть масштаб («большую картину»);
• понимать, что это нормально («я не одна»);
• рассекречивать проблему («делюсь с другими тем, что знаю»).
Если у нас не получается устанавливать связи, наш стыд начинает расти. В таком случае мы начинаем:
• индивидуализировать («я такая одна»);
• патологизировать («со мной что-то не так»);
• оправдывать стыд («я должна стыдиться»).
Примеры всегда кажутся мне полезными, особенно когда я пытаюсь выстроить в своем сознании новые концепции, поэтому я включила в эту главу примеры того, как Сьюзен, Кайла, Тереза и Сондра ответили на вопросы о масштабе картины и проверке ее реальностью.
Понимание масштаба картины часто требует от нас исследования проблемы. Например, список фактов и статистика о красоте, которые я привожу в этой главе, целиком взят из книг и интернета. Я хотела бы побудить вас провести ваше собственное расследование, которое может оказаться весьма поучительным. Конечно, хочется быть уверенным в том, что информация заимствуется из источников, заслуживающих доверия, особенно это касается интернета, но есть много людей и организаций, которые проделывают серьезную работу, демонстрируя, как социально-групповые ожидания влияют на наши мысли, чувства и действия.
На своем сайте (www.brenebrown.com) я собрала ресурсы по критической осведомленности для всех областей и тем, связанных со стыдом. Там же вы можете найти упражнения, ссылки и списки рекомендуемой литературы. Недавно на семинаре одна женщина рассказывала, что она страдает от сильного стыда, связанного с денежными проблемами. После семинара она подошла ко мне и сказала: «Я теперь вместо шопинга буду исследовать, какие неприятные эмоции причиняет женщинам перерасход по кредитке». Так держать!
Посмотрим на то, как Сьюзен, Кайла, Тереза и Сондра применяют принципы критической осознанности в своих ситуациях. После того как Сьюзен ответила на вопросы о масштабе картины и проверке реальности, она написала: «Сама удивляюсь, как меня угораздило ввязаться в эту войну за материнство. Никогда не думала, что со мной такое случится. Я человек не слишком политизированный, и у меня на самом деле нет четкого мнения по поводу того, работать или сидеть дома. Я и подумать не могла, что мое решение, очень личное, выйти на неполный день на работу вызовет у сестры такие бурные эмоции». Она продолжала: «Не знаю, кто выигрывает от этого давления, но точно не матери. Пока я об этом не написала, я и подумать не могла, насколько беспокоюсь о том, что думают обо мне люди. Я знаю, что я хорошая, любящая мать. Зачем мне нужно знать, замечают это другие или нет?» В итоге Сьюзен призналась мне, что труднее всего для нее было отказаться от мысли, что она может контролировать мнения людей о себе, особенно мнения матери и сестры. «Все продолжаю убеждать их, что это решение правильное для меня и моей семьи. Хочу, чтобы они изменили свое мнение об этом. Может, изменят. А может, и нет. Я не могу ими управлять, это тяжело».
Кайла перечитала оба блока вопросов по критической осознанности и написала одну простую, но сильную фразу: «Я поддалась на утверждения, которые используются, чтобы стыдить меня». Она объяснила, что беспокоилась о том, что подумает и скажет ее начальница Нэнси, потому что уважала ее за непримиримую позицию в отношении смешивания рабочих и личных дел. Кайла сказала: «От этой непримиримости никто не выигрывает. Никто. У всех за пределами работы есть какая-то жизнь, иногда достаточно сложная. И это касается не только женщин. У одного из наших сотрудников заболел ребенок, так тот не выдержал напряжения и уволился. Я ему очень сочувствовала, когда это случилось, но не настолько, чтобы как-то поддержать его, хотя бы словами». Я спросила Кайлу, выигрывает ли компания в целом от такой неформальной политики. Кайла минутку подумала и ответила. «Нет. На самом деле не выигрывает. Все слишком напрягаются. Тот человек, которому пришлось уволиться, чтобы ухаживать за сыном, очень хорошо работал. Он нам был нужен, а теперь его нет. Может быть, люди думают, что в конечном счете это позитивно, но на самом деле – нет». Кайла сказала мне, что следующим ее шагом стал поиск другой работы. «Может быть, культура соревнования есть везде, но теперь я буду подходить к ней с новыми ожиданиями и новым пониманием».
Терезе было трудно отвечать на вопросы. Она объяснила: «Я не могу понять: то ли я оправдываю свои чувства, то ли стремлюсь почувствовать себя лучше. Не могу избавиться от мысли, что моя семья может стать более гармоничной. Ясно одно: если я буду так перенапрягаться, как сейчас, нам не стать радостным, спокойным и счастливым семейством». Несмотря на то что мама Терезы живет далеко, Тереза призналась, что иногда с осуждением смотрит на свою семью мамиными глазами. «Мое вечное разочарование в жизни сказывается на отношениях с мужем. И детям тяжело это выносить. Им, конечно, наплевать на совершенство, они просто хотят, чтоб я была счастлива. А я давлю на них из-за своих ожиданий. Потому что мама все время сидит у меня в голове».
Когда Сондра вписала свой опыт высказывания мнений вслух в масштабную общественную картину, она столкнулась со сложным пересечением вопросов расы и пола. «С одной стороны, – говорит она, – афроамериканок уважают за то, что они сильные и напористые. Особенно когда имеют дело с белыми. Но когда дело доходит до чернокожих мужчин, тут мы как будто сдаем назад. Не думаю, что Дон так считает, но муж и его родители точно думают, что я проявляю к нему неуважение, когда спорю с ним». Сондра сказала, что такое положение вещей наносит урон афроамериканским девочкам и женщинам. «Невозможно быть иногда сверхчеловеком, а иногда уступчивой и податливой. Я, по правде говоря, нахожусь где-то посередине». Используя эту мысль для проверки реальностью своих идеальных представлений, Сондра написала: «Все эти ожидания сводятся к одному – чтобы я молчала. Если я неидеальна, то я и говорить не имею права. А я хочу нормально себя чувствовать, даже когда я не права. Хочу, чтобы мне было позволено сказать: “Я не знаю”. И еще я не хочу испытывать чувство неловкости, когда я говорю то, что думаю. Быть правой иногда так же трудно, как и ошибаться».
В следующих разделах мы исследуем стратегии, которые приближают нас к стыдоустойчивости, и рассмотрим препятствия, которые стоят на нашем пути.
Контекстуализация или индивидуализация?
Слово «контекст» происходит от латинского contexere, означающего «сплетать, свивать». Когда мы понимаем контекст переживания, мы видим масштабную картину. Это как в той метафоре с линзами. Когда мы стыдимся, мы видим только собственное страдание. Но мы наводим резкость по-другому и начинаем видеть, что схожим образом страдают и другие. А если еще немного удалиться, открывается более масштабная картина – мы видим, какие политические, экономические и социальные силы формируют наши личные переживания. Контекстуализация – ключ к созданию связей между стыдом и этой общей картиной.
Если я пойму, как индустрии и конкретные люди выигрывают от того, что я стыжусь своей внешности, значит ли это, что я перестану стыдиться? К сожалению, нет. Но выявление контекстов, в которых мы чувствуем стыд, помогает нам выработать устойчивость к нему. Если мы стыдимся, потому что, как бы ни пытались, не можем выглядеть как модель с обложки, нам поможет знание о том, что и сама модель, скорее всего, так не выглядит. Недостатки ее лица подретушированы, ноги вытянуты с помощью компьютерных технологий, зубы отбелены, а одежда позаимствована специально для съемки. Журналы зарабатывают не на подписке, а на рекламе. Цель – заставить нас смотреть на женщину на обложке, расстраиваться и скупать все разрекламированные в журнале кремы и лосьоны. Если мы купим много, косметическая компания получит больше места для рекламы в этом журнале и т. д.
Если мы верим во все, что нам предлагают в качестве идеала, и если мы думаем, что не можем так выглядеть только потому, что нам не хватает силы воли или не повезло с генетикой, мы утопаем в стыде. Контекст помогает нам понять, как общественные ожидания, экономика и политика, сплетаясь вместе, формируют единый, целостный образ. Мы можем распутать клубок, только разобравшись, как сплетаются нити.
Как видно из списка областей жизни, вызывающих стыд, многие из нас становятся жертвами одних и тех же источников стыда и реагируют весьма схожим образом. Но из-за того, что сама природа стыда подразумевает скрытность и изоляцию, мы полагаем, что это происходит только с нами и что нам нужно любой ценой это скрыть. Это, в свою очередь, приводит нас к ложному убеждению, что стыд – личная проблема, даже в некотором роде психологический дефект. Но это не так. Да, стыд может вести к личностным проблемам и даже быть частью душевной болезни, но он также и социальная конструкция, ибо случается между людьми, в среде людей. Стыд – это то, как я чувствую себя, глядя на себя чужими глазами. Я бы назвала стыд психосоциально-культурным конструктом.
Я люблю объяснять это следующим образом: если поместить стыд под психологический микроскоп, вы увидите только часть картины. Если рассмотреть его сквозь социальную или культурную линзу, вы тоже увидите только отдельные кусочки. Если же совместить все три линзы – психологическую, социальную и культурную, – вот тут вы получите полную картину стыда. Смотреть на стыд как на чисто личностную, психологическую проблему, мне кажется, опаснее всего. Когда мы это делаем, мы ищем только личных, индивидуальных решений, которые не в состоянии воздействовать на противоречивые, конкурирующие ожидания, порождающие стыд.
Если одна, две, сто женщин сказали, что стыдятся своего тела, этот факт указывает на то, что проблема имеет значительный масштаб. Но у нас есть не сотня, а более 90 % всех проинтервьюированных мной женщин. Если бы только одна Сондра сказала, что ей стыдно, когда она позволяет себе публично высказываться, тогда проблему «высказывания мнений» нельзя было бы назвать областью стыда. Но коль скоро во многих интервью всплывает эта тема – значит, немалая часть женщин предпочитает молчать из страха, что им заткнут рот, высмеют или выставят глупыми.
Миф об увиливании и обвинении
Многие считают, что контекстуализация – это лишь предлог увильнуть от ответственности и «обвинить систему». Например…
• Я не виновата, что не могу найти работу, все дело в том, что я женщина.
• Не моя вина, что я не могу сбросить вес, в этом виновата индустрия диет.
• Я в долгах, но винить надо не меня, а корпорации, придумавшие кредитные карты.
Я полагаю, что контекстуализация противоположна обвинению и увиливанию. Когда женщины, которых я интервьюировала, говорили о том, как важно увидеть картину в целом, они не имели в виду оправдания. Они имели в виду другое: им важно было найти силы для изменений. Силы появляются, когда видишь масштабную картину и понимаешь, что не одинок в своих страданиях.
• Когда я училась в последнем классе школы, мама заставила меня присоединиться к группе поддержки девочек с трихотилломанией[6]. Сначала это меня просто взбесило. Я даже не верила, что у других девочек тоже такое бывает. Но в группе я узнала, что таких, как я, – несколько миллионов. Само по себе это знание не устранило проблему, но теперь я, по крайней мере, знаю, что не одна такая, что я не полная уродка. В группе была девочка на три года младше меня, и я смогла ей помочь, рассказав, как объясняю «это» своим друзьям.
• Я боюсь изнасилования. Очень хорошо осведомлена о таких вещах, как сексуальное принуждение, и что такое «нет значит нет». Я так живу, и я в это верю. Но мне очень стыдно, потому что, когда я думаю о бурном сексе, когда я воображаю, как кто-нибудь меня вовлекает в такой безумный секс, я фантазирую, и у меня в голове появляются сценарии… например, как в фильмах, когда девушка кричит «нет, нет, нет!» и все заканчивается бурным сексом. Почему так происходит? Ведь в реальной жизни это самый большой страх, а в фантазиях – грандиозное удовольствие? Я спросила старшую сестру, и она ответила: дело в том, что ласковый, нежный, чувственный секс в фильмах не показывают. На такой фильм просто никто не пойдет. Люди хотят смотреть на запрещенный секс, сказала сестра, и постепенно ты начинаешь думать, что хороший секс бывает только таким. Я спросила у нее, нормально ли это, и она ответила, что многие люди покупаются на подобные образы, но не говорят о них, потому что считается, что это стыдно. Но самое опасное в том, что мужчины тоже начинают верить, что женщинам нравится насилие.
• Мне кажется, мы все растем, стыдясь того, о чем родители не разрешали говорить, когда мы были маленькие. Значит, с годами все, что родители запрещают, будет сводить тебя с ума. Хочешь, чтоб ребенок был нормальным, – разрешай ему говорить обо всем, тогда он не будет этого стыдиться. Если ты вырос с большим количеством запретов, приходится выспрашивать у людей разные вещи и постепенно делать выводы. Чем больше знаешь, тем больше понимаешь, что ты такая не одна.
Когда мы стремимся понять картину в целом, мы не отказываемся от ответственности. Мы повышаем ее. Когда выявляем нашу частную проблему, укорененную в более масштабных вещах, мы должны принять ответственность и за первое, и за второе. Может быть, наша задача не только в том, чтобы облегчить жизнь себе; возможно, на нас лежит ответственность за то, чтобы облегчить ее нашим детям, друзьям, той части общества, к которой мы принадлежим. Если мы понимаем, каков вклад больших систем в наш стыд, и при этом меняем лишь самих себя, – мы столь же безответственны, как и субъект, который говорит, что не меняет сам себя, потому что виновата система. Враг личной ответственности – не контекст, а индивидуализм.
Хороший пример того, как важен контекст и коллективные действия, связан с раком груди. Многие из нас считают, что это абсолютно личное, интимное дело. Но, хотя оно и интимное, масштабную картину нужно видеть и в этом случае. За последние десять лет в исследовании рака груди было сделано много важных шагов. Этот прогресс не состоялся бы без активистов, которые вписывали медицинские исследования в политический, социальный и экономический контексты. Активисты сделали рак груди важнейшим пунктом в повестке дня национального здравоохранения, благодаря им резко выросло государственное финансирование исследований этой болезни. Мы можем делать личный выбор снижению риска заболевания раком груди, но без коллективных действий мы бы не знали, как управлять этими рисками, и уж точно у общества не было бы тех возможностей лечения, какие есть сейчас.
Когда мы говорим о вписывании проблемы в контекст в целях повышения критической осознанности и увеличения нашей устойчивости к стыду, следует знать, что увязать в обвинении системы так же неконструктивно, как и без конца обвинять себя. Самый действенный способ изменить ситуацию – посмотреть на картину в целом, и если мы индивидуализируем проблему, то у нас не много шансов ее решить.
Норма или патология?
Слова, которые эффективнее всего помогают повысить критическую осознанность и стыдоустойчивость, – это: «Ты не одна». Когда участницы исследования говорили о критической осознанности, фразы «надо понять, что ты не одна», «хочется знать, что ты не одна такая», «нужно чувствовать, что ты не единственная» появлялись по меньшей мере в 80 % интервью. Стыд делает свое разрушительное дело, только если мы думаем, что мы с ним наедине. Но если мы знаем, что есть и другие, группа женщин, полный город, целая страна, весь мир борется с той же проблемой, – стыд терпит поражение.
Но пока мы не понимаем своих «кнопок», включающих стыд, пока мы не умеем практиковать критическую осознанность, – мы, скорее всего, не сможем часто находить рядом с собой тех, кто сможет нам сказать: «Ты не одна».
На другом конце линейки – патологизация. Это когда что-то воспринимается как отклонение, как ненормальность. Без критической осознанности мы можем думать, что общественные ожидания правомерны. Нам очень легко поверить, что мы единственные не оправдываем ожиданий; а значит, мы ненормальные и с отклонением. Если мы хотим выработать и практиковать критическую осознанность, нам нужно научиться нормализовать наши переживания до той точки, в которой мы будем знать, что мы не единственные.
Правильное понимание развода
Многие женщины сообщали мне, что стыдятся развода. Некоторые рассказывали про свой опыт, другие – про развод родителей. Одно из частых переживаний касалось экономических последствий развода. Многим женщинам развод наносит не только эмоциональный, но и серьезный финансовый урон. Вот четыре примера.
• Я была образцовой мамой и лучшей женой, а теперь я без денег, без работы и без мужа. Никто не назовет тебя бедной, когда ты замужем и сидишь дома с детьми, даже если все деньги заработаны твоим мужем. Ты думаешь: «Его деньги – это наши деньги». А потом в один прекрасный день он уходит и забирает с собой все – слава богу, кроме детей. Я не знала даже, где платят по ипотеке. Теперь мы с детьми живем у моих родителей. Когда тебе двадцать и ты переезжаешь к родителям, все думают, что ты просто растерян и пытаешься найти свой путь. Когда тебе сорок, все думают, что ты ничтожество.
• Люди говорят тебе: развод родителей – это не стыдно. Сказать легко, а сделать трудно. Попробуй объяснить сыну, что бабушка с дедушкой не приедут к нему на бар-мицву, потому что не выносят друг друга и не могут находиться рядом. Кому тут приходится стыдиться? А каково просить денег у отца, чтобы купить маме лекарства? Отец вечно твердит: «Ты на ее стороне». Он просто не понимает, что оставил ее ни с чем. Я ни на чьей стороне, но о маме заботиться буду обязательно.
• Мои родители развелись, когда мне было десять. Последние восемь лет я то и дело выслушивала мамины ужасные истории об отце. Она постоянно повторяет: «Если бы он любил тебя, он бы больше для тебя делал». Конечно, он ее оставил почти без денег, но у него их тоже не было. Если бы мама была побогаче, она бы, конечно, была более самостоятельной. Я люблю отца, он хороший, достойный человек и замечательный папа. А мама заставляет меня стыдиться своей любви к нему. Забавно, что он-то как раз примиряет меня с мамой. Никогда о ней ничего плохого не скажет, даже защищает ее иногда. Это приводит меня в замешательство.
• Я считала, что нам надо развестись. Он несколько раз мне изменял, и наши баталии начали сказываться на детях. У меня в голове засела идея – начать новую жизнь с нуля. Маленький симпатичный домик, работа на полставки, и все будет нормально. Мы продали дом. Через полгода у меня было 14 тысяч долга и работа за шесть долларов в час, так что я едва могла вносить арендную плату. Вместо того чтобы помочь, бывший муж предложил взять детей к себе, пока я не встану на ноги. Мне было так стыдно, что я не могу о них позаботиться. Не надо было допускать этого. Я нашла вторую работу, но теперь у меня нет времени быть дома с мальчиками. Они так и живут с отцом.
Как и большинство женщин, читая эти истории, я ощущаю смесь печали, страха и желания защититься от понимания того, что это могло бы случиться и со мной. Но, защищаясь, мы принимаем мнение о том, что женщина сама виновата в финансовых проблемах после развода.
• «Она сама творец своего несчастья».
• «Это личная проблема, а не общественная».
Мы начинаем называть потерпевших женщин неполноценными, ущербными – словом, неадекватными.
• «Глупо не знать ничего о семейных финансах».
• «Надо было лучше искать работу».
Если мы хотим развивать критическую осознанность, надо начать с признания важности контекста. Когда у нас возникнет понимание масштабной картины, мы можем начать устанавливать связи между вещами. С какими политическими, социальными, экономическими реальностями сталкивается разведенная женщина [28]? Вот что мы знаем.
• Исследователи раз за разом приходят к выводу о том, что женщина после развода несет значительный материальный ущерб, гораздо больший, чем мужчина.
• Исследователи сходятся на том, что доходы женщины после развода определяются ее доходами от трудовой деятельности до развода. Работающие женщины, особенно те, у кого есть высшее образование и которые могут претендовать на высокооплачиваемые рабочие места, находятся после развода в лучшем положении. Женщины, которые не работали в течение своего замужества, сталкиваются с более серьезными экономическими препятствиями.
• 90 % детей остаются с матерями.
• Только одна из четырех разведенных мам имеет установленные в судебном порядке алименты на ребенка.
• Среди них только 50 % получают их в полном объеме, 25 % получают частично, 25 % – не получают ничего.
• Разведенные родители (мужчины и женщины) с большей вероятностью будут платить алименты, если их отношения с детьми не прерываются.
Исследование также показывает, что способность женщин восстановить финансовое положение после развода в последние годы повысилась. Говоря с женщинами, принадлежащими к поколению моей матери, легко понять, почему многие из них переживали серьезные личные и финансовые потери после развода. Они не работали, в отличие от большинства современных женщин. Часто они просто помогали мужу или трудились в сфере услуг. Если же у них и было статусное рабочее место, им платили меньше, чем мужчинам, а законов об алиментах не существовало вообще.
Когда мы стремимся понять вещи в их социальном, политическом и экономическом контексте, нам легче перестать индивидуализировать проблемы и рассматривать их как чей-то личный порок. Мы перестанем приписывать женщинам неадекватность, и нам легче будет понять, как и почему все случается.
Разобравшись с мифами о разводе, оценив реальность и погрузившись в контекст, мы начинаем формировать новое понимание, которое повысит нашу критическую осознанность и не позволит нам обвинять женщин, включая самих себя.
Критическая осознанность также требует от нас поставить под сомнение довольно популярную точку зрения «жертва сама виновата». В особенности если принять во внимание сентенции некоторых известных психологов о том, что «нет никакой реальности, есть только наше восприятие». Это не только неверное утверждение, но и чрезвычайно опасно. Расизм – реальность, домашнее насилие – реальность, гомофобия – реальность. Экономика развода – реальность. Когда мы говорим людям, что их ситуация – только «результат восприятия» и они могут ее изменить, мы стыдим их, унижаем, а в случае домашнего насилия – оставляем в ситуации, опасной для жизни. Чем обесценивать переживания, называя их «восприятием ситуации», лучше спросить: «Чем я могу помочь?» или: «Как я могу тебя поддержать?»
Верно, конечно, что мы все видим вещи по-разному, но в мире есть и реальность, и ее восприятие. Попробуйте заплатить за ипотеку бумажкой, которую вы считаете банкнотой, или возьмите в магазине бесплатно сумку и объясните полиции: «Эта сумка подходит к моим туфлям, и я считаю, что она моя».
Развенчание тайн
Последний плюс практики критической осознанности – развенчание тайн. Если мы хотим что-то развенчать, мы просто разбираем эту вещь на части и вытаскиваем «тайну» наружу. Сколько раз мы при виде чего-то интересного, необычного умирали от любопытства, но стыдились спросить, что это, сколько стоит или как работает. Когда мы начинаем задавать вопросы, связанные с критической осознанностью, мы часто обнаруживаем, что ответы держатся в тайне не случайно.
Когда отдельные люди, группы или институции хотят повысить свой статус или закрыть доступ для непосвященных, они окутывают себя, свои идеи и продукты завесой тайны. Приведу пример из своей жизни: таинственный процесс получения степени. Каждый семестр, без исключений, ко мне приходят студентки и робко говорят: «Мне бы хотелось написать диссертацию, но я не знаю, смогу ли я, и, если вы не очень заняты, пожалуйста, не могли бы вы рассказать мне, как это делается?»
Обожаю, когда мне задают этот вопрос. Для меня важная часть критической осознанности – не просто срывать завесы тайн для себя, но и выставлять тайны на всеобщее обозрение. Я твердо верю, что, если у нас есть «волшебные умения», если мы знаем, как работает что-то «священное», – мы обязаны поделиться своим знанием. Ведь знание – сила, а сила, когда ею делишься, не уменьшается, а только растет. Моя степень не потеряет силу, если я помогу другим девушкам понять, как стать аспирантками. Мне нравится снимать покров таинственности с этого процесса.
Противоположность развенчанию тайн – их углубление. Это когда мы защищаем тайну, не выдаем ее, чтобы почувствовать себя более значимыми. Полагаю, что если мы испытываем стыд в этой области, то больше подвержены углублению тайны. Но когда мы углубляем тайну, мы сплетаем паутину, в которой запутываются не только другие женщины, но и мы сами. Вот два возможных ответа на вопрос, который задают мне девушки, желающие стать аспирантками.
• «Замечательно, мне приятно, что вы спросили об этом. Я, когда поступала в аспирантуру, очень волновалась, но нашлись добрые люди и дали мне несколько хороших советов. А теперь я поделюсь ими с вами».
• «Мы можем поговорить о том, как соотносится данная программа и ваши интересы, поскольку перед поступлением крайне важно выработать достойную исследовательскую программу. Вы должны убедиться с методологических позиций, что ваш исследовательский план совместим с исследовательским планом колледжа в целом и тех студентов, с которыми вы будете проводить тренинги».
Это два реальных ответа, которые я сама получила, когда просила помочь мне понять, как поступить в аспирантуру. После второго ответа только знание о своей уязвимости спасло меня от погружения в стыд и робость. Обращаясь с вопросом, я знала, что рискую. Если меня воспринимали как недостаточно умную, во мне включалась «кнопка» стыда.
Участницы исследования часто обсуждали важную связь между пониманием своих факторов стыда, развенчанием тайн и их углублением. Когда мы чего-то не понимаем, и это непонимание заставляет нас стыдиться, мы часто так боимся, что даже не спрашиваем объяснений. Я назвала этот феномен «фактором эдамаме».
Фактор эдамаме: не просто бобы
Эдамаме – это бобы на ветках. Зеленые соевые бобы, которые входят в состав множества блюд. Их можно есть и в качестве закуски.
Пару лет назад мы со Стивом оказались на обеде в доме наших знакомых. Знакомые были новые, «друзья нашей мечты», и мне хотелось произвести на них хорошее впечатление. Когда мы пришли, нам предложили закуску – бобы в большой серебряной миске. Я никогда не видела таких бобов и подумала, что их надо вылущить и приготовить на обед, так что, когда я услышала, что это закуска, то вид у меня был очень удивленный.
Я спросила: «А правда, что это такое?» Никогда не забуду выражения их лиц. Они просто выпали в осадок.
«Что значит – “что это такое”?»
Меня тут же захлестнула горячая волна стыда. Я извиняющимся голосом пролепетала: «Это ведь бобы, ведь так?»
«Конечно, – ответила хозяйка. – Это эдамаме. Только не говорите, что никогда не ели эдамаме. Ну хоть суши-то вы едите?»
Потом, как будто моя невежественность сразила ее наповал, она начала оповещать других гостей: «Они никогда не ели эдамаме, представляете?» Мне отчаянно захотелось повернуться и уйти домой. Меня переполнял стыд.
Пару недель спустя я работала у себя в кабинете и ела бобы (в конце концов я полюбила эти самые эдамаме). Тут в дверь постучалась студентка и попросилась войти и поговорить со мной о ее работе. Не знаю, каким образом студентка запустила во мне этот механизм. Наверное, она напомнила мне меня саму, когда мне было лет двадцать семь, – умную, но иногда болезненно беззащитную и чересчур старательную.
Она посмотрела на мои бобы и спросила: «Что это?» В долю секунды я вновь пережила ту ситуацию в гостях, и мне захотелось переложить часть стыда на плечи девушки. «Это эдамаме. Вы что, их никогда не ели?» – ответила я. Студентка смутилась. «Нет, кажется. Вкусные?» И тут я, на манер Джоан Кроуфорд[7], проговорила: «Поверить не могу, что вы их не пробовали. Это вкуснейшая еда. Безумно вкусно».
Когда студентка вышла из моего кабинета, я находилась в оцепенении. Невероятно. Почему я так поступила? Какое мне дело? Я не гурман. Я не торгую бобами. Несколько дней я думала об этом, и наконец меня осенило. Я стыдилась не потому, что никогда не пробовала эдамаме. И не потому я свалила свой стыд на студентку, что мне было важно чувствовать себя умнее ее. Нет, я стыдилась потому, что для меня незнание японской еды было вопросом культуры и принадлежности к определенному классу. Люди на той вечеринке были настоящими гурманами. Путешествуют по свету, знают все об искусстве и винах. У них двухлетний ребенок ест такое, что мне и не выговорить.
Чем больше я об этом думала, тем лучше понимала, что классовый вопрос для меня – фактор стыда. Людям иногда трудно это понять, потому что я профессор в университете, а мой муж – педиатр. Коллеги часто подразумевают, что мы с ними одинакового происхождения, но это не всегда так.
Когда мне было двадцать с чем-то, я не ела суши и не училась в Гарварде, чтобы, продолжая семейную традицию, стать профессором. Нет, я работала в телефонной компании и состояла в том же местном сообществе, что и мои родители в нашем возрасте. Родители старались приобщать нас к разным культурам, книгам, музыке, еде, но, конечно, нам было далеко до уровня «друзей нашей мечты».
Через несколько месяцев после эпизода со студенткой в Хьюстон приехала погостить моя подруга Дон. В том, что касается развенчания тайн, Дон – моя постоянная спутница. Я могу спросить у нее все что угодно и поделиться чем угодно; мы выросли вместе и добились примерно одинаковых позиций в обществе. Я начала готовить обед и произнесла: «Приготовлю-ка я эдамаме. Ты когда-нибудь их пробовала?» Дон посмотрела на меня: «Нет, но слово слышала. А что это такое?» Я улыбнулась. «Так японцы называют соевые бобы. Их надо сварить, посолить, вылущить и съесть. Очень вкусные, я их впервые попробовала месяца три назад».
Развенчание тайны – это ваш выбор. Если вы что-то знаете и имеете возможность раскрыть эту тайну или же закопать ее еще глубже, вы имеете шанс повысить вашу стыдоустойчивость. Выбирая «закапывание» тайны, мы должны спросить себя: почему нам так приятно хранить ее при себе?
Я часто упоминала эту историю в разговорах и на семинарах и получила огромное количество отзывов. Некоторые касаются самой концепции развенчания тайн, но, как ни странно, мне написали множество писем конкретно об эдамаме. Вот что мне написала одна девушка: «Я никогда не пробовала эдамаме, видела в меню, но не заказывала, потому что не знала, как это слово произносится. Прочитав вашу историю, я засмеялась и попросила хорошую подругу, которая уж точно меня не осудит, заказать эдамаме в суши-баре и показать мне, как их есть. Я полюбила это блюдо и каждый раз, когда его ем, думаю о вас. Я – из очень бедной семьи мексиканских иммигрантов. Ваша история и про меня тоже».
Развенчание авторитетов
В ходе интервью многие женщины вспоминали о стыде в связи с преподавателями, докторами и различными специалистами. Меня как преподавателя совсем не удивило то, что стыд оказался школьной проблемой. Я считаю стыд одним из сильнейших препятствий к обучению. К сожалению, общественное мнение настаивает на том, чтобы мы казались обученными, и это становится важнее, чем собственно учение. Мы тратим время и силы на то, чтобы принять вид знающего человека, и поэтому вряд ли осмелимся задать вопрос или рискнем признаться, что чего-то не понимаем. А ведь чтобы учиться, надо и рисковать, и быть смелым. Но что меня поразило, так это стыд по поводу авторитетов как таковых. Женщины признавались, что стыд не дает им вернуться в школу и закончить среднее образование; сходить к стоматологу или другому врачу; записаться на психотерапию; поговорить со священником. В этом разделе я поделюсь своими наблюдениями за авторитетами и поговорю о том, как часто мы теряем силы при одном только взгляде на чью-то должность или звание на визитке или табличке, вывешенной на дверях кабинета.
Люди «авторитетных» профессий имеют три отличительных преимущества перед теми, кто к ним приходит: 1) им позволено «не знать»; 2) им позволено «не говорить» и 3) их объективность не оспаривается. Большинство людей, когда им задают вопрос или требуют мгновенно выдать какую-то информацию, сильно напрягаются в поисках ответа, желательно быстрого и правильного. Если мы не можем ответить или даем неверный ответ, мы виним себя. Другое дело – люди «авторитетных» профессий: они априори наделены правом не знать или не отвечать. Звание врача или профессора – отличная палочка-выручалочка. Например, когда я училась на бакалавра, неверный ответ или отсутствие ответа свидетельствовали о недостатке моих знаний. Обычно в таких случаях я испытывала смущение, но иногда и стыд. Когда я стала учиться на магистра, я уже могла ответить на вопрос «не знаю». Это был не лучший ответ, но, как правило, его ценили за честность. В аспирантуре, если мне задавали вопрос, на который я не знала ответа, задававший приходил к выводу, что либо вопрос неудачный, либо я слишком занятая и умная, чтобы думать о такой ерунде. Привилегия звания – позволение ничего не знать. Тем, кто не защищен табличкой на двери, сертификатом, титулом, буквами «к. н.» или «д. н.» на визитке, эта привилегия выпадает редко.
Второе преимущество – то, что я называю политикой «спрашивания и неотвечания». Во всех авторитетных профессиях формально или неформально поощряется уклончивость. Врачи, психотерапевты, преподаватели, социальные работники, священники и прочие подобные специалисты – обучены выпытывать информацию у людей помимо их воли и при этом сами говорить о себе как можно меньше. Существует негласное правило: чем выше статус и звание, тем больше тебе позволено знать о других и тем меньше положено раскрывать себя.
Подумайте об этом. Ваш доктор может знать все о вашей сексуальной жизни, весе и опорожнении кишечника. Но вы не можете спросить у нее, замужем ли она и есть ли у нее дети. Многие специалисты, если им задать такой вопрос, строго возразят: «Мы здесь не обсуждаем мои личные дела» или «Это бестактный вопрос».
Вот четыре примера.
• Когда я забеременела, я не обращалась к доктору до шести месяцев, не вставала на учет и не наблюдалась. Я выжидала, чтобы наступило такое время, когда уже никто не мог бы запретить мне вынашивать ребенка. Я очень боялась, что врач скажет мне: «Вы слишком толстая, беременность вам противопоказана». Меня это так пугало и мне было так стыдно, что я не шла и не шла к врачу. Даже не верится, но я рисковала собой и ребенком, потому что очень стыдилась своего веса. Ненавижу докторов.
• Моя дочка умерла от рака в шесть лет. Священник сказал, что горевать – это проявлять эгоизм, потому что ей хорошо, она у Бога. Этот священник очень умный и образованный человек. Но он сказал жестокую вещь. Из-за этого я возненавидела его, возненавидела церковь, возненавидела Бога. Я до сих пор ненавижу священника. Не хожу в церковь. И разбираюсь со своим отношением к Богу. Как это возможно – стыдить человека за то, что он горюет о смерти ребенка?! Никакая ряса, никакой сан не дают такого права. Вы можете себе представить, сколько лет мне потребовалось, чтобы преодолеть стыд и начать горевать? Теперь мне это позволено. И в каком-то смысле я буду горевать всегда. Священник воспользовался своим положением и сказал ужасную, кошмарно несправедливую вещь.
• Когда у моего сына впервые обнаружили отит, педиатр сказал: «Ну, что делать будем? Вам придется выбирать – карьера или слух ребенка». Только доктор может чувствовать себя вправе такое ляпнуть. Я спросила его, ходят ли его дети в садик. Он ответил: «Мои дети не пришли в поликлинику с отитом». Возмущает то, что они себя ставят выше других и при этом ты полностью от них зависишь.
• Когда я решила все-таки закончить школу, мне было пятьдесят восемь. Я не умела отправлять имейл и пользоваться компьютером. Когда я последний раз была в школе, кассета казалась революционным изобретением. Я догадывалась, что будет страшно, но когда я нахожусь в классе, то превращаюсь в полную идиотку. Когда я хочу задать вопрос или как-то высказаться, я просто вся трясусь. Не из-за других учеников, а из-за молодых преподавателей. Они меня крайне напрягают. Некоторые даже моложе моих детей. Так противно чувствовать себя дурой перед ними.
Третье преимущество «авторитетов» – их презумпция объективности. Большинство подобных профессионалов действительно проходили разного рода тренинги на объективность, но достижима ли она в самом деле – спорный вопрос, который постоянно обсуждается. Некоторых учат, что объективность возможна, их обучают, чтобы они, работая с клиентами или пациентами, могли заменять свои личные «линзы» профессиональными. Других, например меня, вразумляют, что чистая объективность недостижима и что никто не может полностью отбросить свою собственную точку зрения. Вместо этого мы стараемся познать наши пристрастия и помнить о личном опыте, чтобы иметь возможность оценить его влияние на отношения с клиентами. Мы считаем, что это самый этичный способ работы с людьми.
По моему опыту, наиболее серьезная угроза объективности состоит именно в том, чтобы верить в существование «чистой объективности», «непредвзятости», «беспристрастия». Я больше доверяю тем, кто ставит объективность под сомнение, тем, кто верит, что люди, ценности и переживания влияют на наши исследования и практику.
Когда мы говорим с докторами, терапевтами и другими «авторитетными» специалистами, мы не можем слепо верить, что они объективны. У нас нет права проникать в их личную жизнь, но есть право знать их профессиональные и этические ценности, их мотивацию к работе с нами. Это в особенности верно для специалистов, предлагающих советы и руководство.
Я хочу, чтобы мой педиатр поддерживал работающих мам. Хочу, чтобы мой гинеколог разделял мои убеждения по поводу беременности и родов. Хочу, чтобы мой финансовый консультант понимал мои ценности и этику. И конечно, я хочу, чтобы мой психотерапевт разделял мое глубинное понимание того, как меняются люди.
Учитывая власть авторитетов, легко понять, почему общение с ними часто вызывает стыд. Чтобы выстроить связь и сохранить силу в таких ситуациях, мы должны использовать нашу критическую осознанность. Нам следует определить, кто извлекает выгоду из нашего страха и стыда, и понять, как мы можем найти поддержку. Чтобы добиться этой цели, мы должны отбрасывать сомнения и обращаться за советами к друзьям. Мы также обязаны принять свое абсолютное право расспрашивать «авторитетных» специалистов о том, как они практикуют, перед тем как доверить им личную информацию.
В следующей главе мы поговорим о действенности обращения за помощью. Четыре элемента стыдоустойчивости не всегда появляются в заданном мной порядке, и я обнаружила, что если мы поняли, что вызывает в нас стыд, и достигли некоего уровня критической осознанности, то обращаться за помощью становится не так страшно. Это важно, потому что, как видно из следующей главы, обращение к другим – самый мощный элемент устойчивости к стыду.
Глава 5
Третий элемент: обращение к другим
Я начну главу с трех писем, полученных от женщин, которые применяют в жизни концепции этой книги. Вот что пишет о своих переживаниях Летиция.
Однажды я говорила с мамой по телефону про одного человека, который за мной ухаживал, но не был мне интересен. Маме он все еще нравился, и она решила объяснить почему: «Он любит тебя, несмотря на то что ты не худенькая. Ему не важно, что ты толстая, для него ты все равно хорошенькая». У меня на этом конце провода челюсть отпала. Несколько лет назад я лечилась по поводу расстройства питания. Ходила одновременно к четырем врачам. Мама это прекрасно знает.