Вектор атаки Филенко Евгений

Марш-бросок к черту в пасть

В прежние времена Кратову не составляло большого труда облететь несколько кубопарсеков Галактики за сутки. Правда, для этих целей обычные средства передвижения, вроде трансгалов с их комфортом и роскошью, совершенно не годились. Нужен был транспорт небольшой массы и повышенной мобильности, и он существовал, причем не в металле, а во плоти. Звали его Чудо-Юдо-Рыба-Кит, относился он к классу биотехнов – квазиживых организмов, специально выведенных для перемещений в экзометрии, и сейчас он смирно дожидался Кратова на удаленной от сторонних глаз посадочной площадке космопорта «Сиринга-Аркадия», принимаемый непосвященными за причудливый элемент ландшафтного дизайна. Собственно говоря, в силу упомянутой высокой мобильности сюда он прибыл своим ходом и порожняком задолго до трансгала «Шаритхакраана».

Узнав, что ее в эту часть путешествия не берут, Ледяная Дези сделалась настолько ледяной, что до абсолютного нуля оставалось рукой подать, то есть преисполнилась высокомерия, заговорила пренебрежительным тоном и не давала ни единого шанса поймать взгляд своих дивных зеленых глаз.

– Ничего страшного, – говорила она, всем своим видом демонстрируя запредельную обиду. – Я уже большая девочка и в состоянии добраться домой без посторонней помощи.

– Место, куда я отправляюсь, враждебно и непривлекательно, – отвечал Кратов невпопад, – населено существами, неприятными в общении, не имеющими представления о гуманизме.

– К тому же доктор Тенебра был так добр, что обещал мне незабываемое морское путешествие. Его несколько старомодные манеры весьма располагают к себе. А в особенности это сердечное обращение «моя госпожа»…

– Да уж, – сказал Кратов. – Несчастный собственник… дамский любезник… Я вернусь, не пройдет и суток. Цейтнот – вещь малоприятная, но по крайней мере не оставляет времени на долгие сборы.

Это был разговор двух глухих.

Он и вправду не мог взять ее с собой. В кабину Чуда-Юда могли поместиться двое, но безо всякого намека на комфорт. Кратову отчего-то представлялось, что эта женщина заслуживает большего, нежели трехчасовое стесненное соседство с его массой. Да и сам он не желал бы себя ни в чем ущемлять.

– Не стоит затруднений, – говорила Дези, упрямо глядя в сторону. Слава богу, она не превращалась на его глазах ни в разъяренную ведьму, ни в змееглавую горгону. Хотя могла бы, и наверняка. – Разумеется, у вас найдутся более неотложные дела…

– Я привезу вам сувенир, – брякнул Кратов совершенно уже наобум.

– Не обольщайтесь, – ее губы скривились в презрительной гримаске. – В этой вашей Галактике нет ничего, что может поразить воображение женщины.

– Дези, вы мне очень нужны, – сказал он проникновенно. – И я не желаю подвергать вас неоправданному и, что важно, бессмысленному риску.

– Идите к черту, Кратов!

Как будто не он буквально на днях склонил ее к самому рискованному путешествию, какое только могло выпасть на долю человека!

Впрочем, адрес был указан более чем точно.

Очередной точкой в его путешествии был Рондадд, малоизвестный мирок Светлой Руки Эхайнора, где вдали от цивилизации, предоставленные самим себе, содержались изгои и преступники. Проникнуть туда мог не всякий эхайн: без особых полномочий ни с кем и разговаривать бы не стали. На счастье, такие полномочия у Кратова имелись. Титул и положение т’гарда давали ему определенные преимущества, а необходимые регалии, полученные из рук самого гекхайана, единоличного и безраздельного властителя Светлой Руки, хранились до поры в его багаже, и в самом ближайшем будущем Кратову предстояло много и настойчиво их предъявлять.

Разумеется, Дези и представления не имела обо всех этих обстоятельствах. Что-то подсказывало Кратову: узнай она о них, и отговорить ее сделалось бы задачей абсолютно невыполнимой.

С тяжелым сердцем Кратов оставил взбешенную Дези в пустом номере гостиницы «Киллена» и спустился во внутренний дворик, где его дожидались гравитр и Тиссен в качестве пилота. Местные власти настаивали на том, чтобы в течение периода акклиматизации гости Сиринги перемещались строго в сопровождении квалифицированного летного персонала. Или, применительно к Тиссену, ответственного чиновного лица.

Что было тому причиной, оставалось загадкой: не то загадочные особенности атмосферных потоков, не то гипертрофированное чувство ответственного гостеприимства. Помнится, на Эльдорадо с его постоянными шквалистыми ветрами и непредсказуемо возникающими тайфунами Кратова сразу же без лишних слов запихнули в гравитр и предоставили судьбе. На Тайкуне отнеслись с еще большим равнодушием, утратив к нему интерес сразу после прохождения послеполетного контроля. Впрочем, справедливости ради стоило здесь же вспомнить и Титанум, где для перемещения была предложена бронированная гравитационная танкетка с допотопным ручным управлением, от удовольствия экспериментировать с которым он благоразумно отказался, положившись на автопилот. А взять к примеру Охазгеон, где передвигаться приходилось верхом на резвых и озорных тварях, которые помимо отличных ездовых качеств одарены были еще и начатками разума и потому, верно, при всяком удобном случае норовили слопать наездника! А взять Уанкаэ, где в качестве транспортных средств использовались бегающие и летающие рептилии, вдобавок еще и огнедышащие! А взять Са-Одд-Уарайд… нет, последний лучше не брать ни при каких обстоятельствах!..

Выгодой такого положения было еще и то, что Тиссен всю дорогу до космопорта развлекал Кратова болтовней, с упоением расписывая прелести Сиринги, делясь планами администрации, жалуясь на сложности с поставками и раздолбайством менеджмента среднего звена («Согласитесь, Консул, трудно заставить сразу и активно трудиться человека, вдруг ни с того ни с сего угодившего в райские кущи! Все вдруг становятся лириками, философами, ищут древо познания, а уж в Евах и наипаче в Лилит здесь недостатка не наблюдается…»), и, что самое ценное, при этом совершенно не нуждался в реакции собеседника.

Кратов расстался с другом возле центрального входа в необъятное взором здание космопорта, но заходить не стал и остаток пути до площадки, где под щедрым солнцем дремал биотехн, проделал пешком.

«Что тебя задержало? – проворчал Чудо-Юдо. – Опять женщина?»

«Для космического тарантаса ты удивительно прозорлив», – мысленно усмехнулся Кратов.

«Тарантас… новое слово. Мне нравится. Словно камни перекатываются в потоке. Тар… ран… Когда мы полетим? Я уже устал ждать. Пока я ждал, то, кажется, сожрал всю энергию у этого светила».

«Не льсти себе, Мелисса будет лелеять в своих лучах эту восхитительную планету еще очень долго. А мы полетим прямо сейчас. И очень быстро».

«Быстро – это мне нравится еще больше. Ведь я самый быстрый космический тарантас!»

«И самый хвастливый».

«Вот если бы я хвастался и при этом волочился по экзометрии, как одно из ваших огромных пассажирских корыт… тоже твое слово, заметь! – это было бы неправильно. Но я никогда не обещаю того, что не могу сделать».

«И самый тщеславный».

Если бы у биотехна было лицо, оно расплылось бы в довольной ухмылке. А так все обошлось теплой волной любви и преданности, что накрыла Кратова с головой, как пуховая перина.

«Ты ведь уже знаешь, куда мы направляемся, не так ли?» – спросил тот, ныряя во вскрывшийся в лоснящемся боку биотехна люк.

«Я знаю все твои намерения. Поверь, мы не успеем надоесть друг другу, как уже будем на месте».

«Не то чтобы я сильно тревожился, а для порядка, чтобы не тратить время попусту… гляди, не увязни в нуль-потоке!»

«Тьфу на тебя!»

Мичман Нунгатау близок к цели

В тесноватом помещении было безлюдно, теплый густой воздух стоял недвижно. В дальнем углу, сблизившись головами, о чем-то чирикала юная парочка – судя по нарядам, не из низших слоев: какие-нибудь искатели острых, но безопасных ощущений, удравшие из дому, отметившиеся в прилетной зоне Хоннарда… мы-де до самой Анаптинувики, пограничья цивилизации, долетели, и сам демон-антином Юагрморн нам теперь не брат… и теперь дожидающиеся обратного рейса в уютное родительское гнздышко, в метрополию-матушку. Возле окна, привалившись к стене, надвинув на лицо капюшон и упрятав руки в складках просторного серебристого плаща, дремал пилигрим, а перед ним стояла внушительная чашка уже остывшего супа. За стойкой скучал бармен. Бармен был новый и мичмана в лицо не знал. Равнодушно проводив нового клиента взглядом, однако же не предпринял никаких попыток обозначить служебное рвение, а продолжал пялиться в трепещущий прямо перед носом экран, на котором беззвучно разворачивалось какое-то спортивное ристалище. Нунгатау присел на свободный диванчик и пару минут пытался понять смысл состязания, то есть кто кого и по каким правилам должен был одолеть, но скоро убедился в тщетности своих усилий. Спортивный канал был явно не местного происхождения, а в других уголках Эхайнора почитаться спортом могло что угодно. Пока Нунгатау разбирался в хитросплетениях начертанного на столешнице меню, будучи совершенно уверен, что двух третей перечисленного в ассортименте так и так не наличествует, к нему неспешно приблизилась официантка, дебелая дама более чем средних лет, и вот она-то мичману была положительно знакома.

– Мое почтение, госпожа Боскаарн, – сказал он. – Есть же в мире вечные ценности…

– Рада видеть тебя живым и непопорченным, малыш Ахве, – отвечала госпожа Боскаарн с каменным выражением лица. – Хотя я могу что-то упустить.

– Все мое пока при мне, – ухмыльнулся Нунгатау и быстро произвел перед лицом отгоняющий злую судьбу жест. – Чем порадуете изнуренного солдата?

– Дай припомнить, что ты обычно заказываешь. Или нынче ты решил изменить своим обычаям?

– Обычаи на то и существуют, чтобы их блюсти, – сказал Нунгатау расслабленно.

– Тогда так, – сказала госпожа Боскаарн. – Плодовая корзинка – свау, хтоуи сейруксонэ, крупно порубленные, в собственном соку с добавлением острого соуса из молодых побегов хмишаргуядовитого… представь себе, сюда иногда приходят те, что полагают, будто « хмишаргуядовитый» и впрямь ядовит, и шарахаются от безобидной специи, как демон от священного свитка!

– Безобидной эту адскую смесь можем считать только мы с вами, – заметил Нунгатау, – мы, уроженцы этого мира. Остальным разумнее держаться от нее подальше, если, конечно, дорог желудок и жаль времени, которое придется провести в отхожем месте.

– А ты все так же любишь поболтать, малыш Ахве, – сказала госпожа Боскаарн. – Дальше… Две горячие лепешки из зерен лугаугрубого помола. Два больших медальона из вырезки молодого уорранха, в перечной пудре и в маринованных стеблях тилкугуа.

– И с ягодами пласароннэбез косточек! – напомнил мичман, требовательно воздев палец.

– Непременно, малыш. Как насчет большой, запотевшей кружки холодного нхетикмини?

Мичман сглотнул.

– Я на задании, моя госпожа, – молвил он виновато.

– И что? – Краешки каменных губ приподнялись в усмешке. – Кружка безобидного пойла собьет с пути моего отважного следопыта?

– Нет, но…

– Горсть орехов фару-фару, и никто не догадается, чем утолял жажду малыш Ахве в заведении под названием «Зелье и порок»… хотя трудно ожидать, что в забегаловке с такой вывеской подают парное молоко.

Нунгатау усмехнулся и едва заметно кивнул в сторону парочки:

– А ведь, похоже, подают!

– Ты же знаешь, мы всякому клиенту рады и никому не откажем в гостеприимстве.

«Гори оно все!» – подумал мичман.

Спустя самое короткое время он уже имел счастливую возможность припасть пересохшими губами к ледяному напитку, который перед тем, как провалиться в желудок, успевал нанести чувствительный удар по мозгам. Мир уже не выглядел привычно враждебным, а, как по волшебству, окрасился в приязненные тона… возможно даже розовые. Мичман вольготно раскинулся на диванчике в ожидании прочих блюд. Он жаждал общения.

– Эй, братишка, – окликнул он бармена. – Что за херюзгуты смотришь?

– Это не херюзга, – неохотно откликнулся тот, но пояснениями не удостоил.

– У тебя там не найдется чего-нибудь одинаково забавного для всех?

Парочка прекратила миловаться, и теперь оба – красивая рыжеволосая девица с загорелым, неуловимо знакомым лицом, и худой мрачноватый парень, слишком коротко стриженный для штатского и потому, наверное, выглядевший болезненным, – смотрели в его сторону. В прежние времена мичман уже рявкнул бы что-то вроде: «Чего вылупились?!» – и полез в пузырь. Но сейчас в кармане у него был личный знак гранд-адмирала, а на плечах – великая ответственность за судьбы Эхайнора. Поэтому он ограничился тем, что пошевелил в воздухе пальцами, а это могло, например, означать: «Ладно вам, я не хочу неприятностей, продолжайте заниматься своими делами, а я дождусь своих медальонов и вернусь к исполнению воинского долга…»

Тут, кстати, подоспели и медальоны.

– Чего это ты расшумелся, малыш? – строго спросила госпожа Боскаарн. – Если ищешь приключений, так дождись темноты. Ночью у нас весело – да ты же помнишь, наверное.

Мичман кивнул.

– Такое не скоро забудется, – сказал он. – Да только давно уже нет в людях того веселья!

Госпожа Боскаарн потрепала его по ершистой макушке и удалилась. Мичман же принялся пластать дымящееся мясо. Он накалывал ломтики на острую палочку, окунал в соус, вокруг мяса наматывал стебелек тилкугуа, а чтобы конструкция не распалась, последней поддевал большую черную в сизых потеках ягоду пласароннэ. Без косточек, как и положено. Глотка превращалась в доменную печь, и тут нужно было продержаться достаточно, чтобы прочувствовать вкус мяса, стеблей и ягод, а уж когда станет невмоготу, затушить пекло глотком студеного нхетикмини. «Хорошо! – подумал Нунгатау после первого медальона. – Травки бы сейчас двинуть для полного счастья…» Впервые он пожалел об отсутствии рядом сержанта Аунгу, у которого наверняка было чем ужалиться.

– Сынок! – позвал он юнца, перекрыв голосом барабанные ритмы. – Не найдется ли шлаперикаотравы для солдата?

После долгой паузы тот раздельно произнес:

– Я не понимаю.

– Ну и ладно. Без обид. Не понимает он…

Мичман отвернулся от парочки и занялся вторым медальоном, на сей раз уделяя больше внимания рубленым плодам. «Если бы и впрямь никуда не спешить… зависнуть тут до утра. Уродов этих позвать – сержанта и остальных… показать им настоящую ночную жизнь. А уж поутру заняться поисками всерьез, как полагается. Хотя проще, наверное, сыскать бриллиантовое зернышко в Ктетхонской тундре зимней порой, чем этого чудика… келументари… в огромном городе, на огромной планете… в особенности, если он не полный идиот. Здесь есть где схорониться, и хорониться можно годами… Эршаронна, Гнугаагр или Хахтаглугнская степь… и встретиться только при большом везении… случайно… а случайностей, как мы уже слышали, не бывает, бывают хорошо поставленные трюки. Знать бы еще, что эта жуткая синешарая тварь имела в виду…»

Стоп.

Он меланхолично дожевал уже почти остывший пласточек мяса и выплеснул в рот остатки пойла.

Стоп-стоп-стоп.

Хорошо поставленные трюки.

Вот оно, значит, как.

Отложил нож и палочку. Закрыл глаза, чтобы успокоиться. Прислушался к самому себе. Ни страха, ни азарта, никаких бурных эмоций. Одно мертвое спокойствие. Как у клинка в ножнах перед страшной битвой. Так и надо… Откинувшись на спинку дивана, как бы в умиротворении, поднес к лицу личный браслет и промолвил одними губами: «Аунгу, я в «Зелье и пороке», знаешь, где это?» – «Попадалось на глаза». – «Две минуты вам!..» – «Четыре. Быстрее не успеем». – «Занять позиции, внутрь не ломиться». – «Понятно». В животе было пусто и звонко, загривок увлажнился, а от приятного розового тумана в голове не осталось и следа. «Как я близок! – подумал мичман Нунгатау. – Почему мне это удалось? За что мне это? В том вовсе нет моей заслуги, ни на мушиное крылышко. Что особенно унизительно. Стало быть, трюки, в грунт вас по уши со шкурой и мощами… Неважно. Трюки, игры… есть игры, в которых не стыдно быть пешкой. Но как же близко я к нему подобрался!»

Спецканал ЭМ-связи, протокол PXVE

04.06.152–11.12.12

(Федеральное нормализованное время)

ЛУНЬ: Ворон, я вижу его. И, похоже, не я один.

ВОРОН: Это неважно. Вы знаете, что нужно делать.

ЛУНЬ: Знаю. Задержать, обездвижить и прорываться к месту эвакуации.

ВОРОН: Да, и не просто прорываться – а непременно прорваться. Переть танком, снося все препятствия. Этот парень мне нужен дома.

ЛУНЬ: Мне могут попытаться помешать.

ВОРОН: Лунь, я выдаю вам санкцию на любые действия. Вам ясно? На любые. Объясняться и разбираться станем позже. Просто верните мальчишку домой.

Личный друг гекхайана

Они могли бы подкрасться к планете исподтишка, выскочить из экзометрии на самой границе газовой оболочки, в области диссипации, и никто бы их, скорее всего, не заметил. При иных обстоятельствах Кратов именно так бы и поступил. Но сейчас он мог и имел полное право действовать официально, как аристократ Светлой Руки, приближенный ко двору гекхайана. Поэтому выход из экзометрии произошел в зоне видимости эхайнских локаторов, после чего был сделан запрос на причаливание к орбитальной станции слежения, и после некоторого раздумья (проверялись полномочия, совершались запросы в метрополию, наверняка имели место спекуляции на тему «А зачем он вообще сюда приперся и чего ему нужно?!») соответствующее разрешение было выдано.

Орбитальная станция всплыла на фоне белесого размытого шара планеты, словно фигурка из старинного театра теней, и лишь в непосредственной близости обрела объем. Теперь она казалась гигантской улиткой в угольно-черной гофрированной раковине. Чудо-Юдо-Рыба-Кит присосался боковым люком к свободному шлюзу, и Кратов, в сером походном, без изысков и золотого шитья, костюме т’гарда, однако же с обязательной тросточкой, при всех регалиях, как то: нагрудный знак личного друга гекхайана (чистая формальность, таких друзей у властителя наверняка набрался бы добрый полк), нагрудный же знак «Хранитель Очага» – стилизованный рубиновый трезубец в металлической оправе, вручаемый за прямое участие в искоренении злых умыслов против правящего рода (а вот это уже дорогого стоило, и очаг подразумевался не домашний, не какой-нибудь там декоративный в домике для отдыха, а вполне конкретный – сакральный Очаг в главной резиденции гекхайанов Светлой Руки, к которому допускают очень немногих из числа тех, кто не принадлежит к дому Нишортуннов), опять-таки нагрудный знак «Неоценимая польза» и еще кое-что по мелочам, – ступил на борт станции.

– Яннарр т’гард, – услышал он от важного, как домашний кот, сменного офицера в чине ашпайгаобращение на эххэге, языке Светлой Руки, – благоволите следовать за мной.

Кратов не без усилия нацепил на себя маску пренебрежительного любопытства и соблаговолил.

Внутренние пространства станции были аскетичны и утилитарны, как и полагалось космическому объекту военного назначения. Немного белого пластика, немного огнеупорного стекла и много темного пористого металла. Звук шагов тонул в упругом покрытии пола, навстречу никто не попадался, все было очень камерно и по-деловому, буквально не за что зацепиться глазу.

Возле одной из дверей, глубоко утопленных в металле, ашпайг остановился и прижал ладонь к сканирующей панели. Кратов усмехнулся: такая защита от несанкционированного доступа годилась в том случае, когда защищать особенно нечего. Возможно, так и было. Бронированные створки раздвинулись, и они ступили внутрь тесноватого, ярко освещенного помещения, больше напоминающего офис какой-нибудь мелкой транспортной компании в забытом богом и разумными существами уголке Галактики. Ашпайг коротко кивнул и удалился.

Кратов выждал с минуту и сел в единственное кресло возле овального стеклянного стола – Светлые Эхайны в большинстве случаев предпочитали хрупкую мебель, искренне полагая, что это позволит им лучше контролировать свои эмоции. Разнести вдребезги стол в присутствии стороннего посетителя означало безнадежно потерять лицо и унизить себя в чужих глазах… Впрочем, кресло оказалось достаточно прочным.

Немолодой эхайн в потертом вицмундире мышиных расцветок прервал свое занятие – он сосредоточенно, хотя на вид и бессистемно, тасовал на столе красиво и, по-видимому, от руки исписанные листы плотной бумаги, – и обратил изрезанное глубокими морщинами лицо на Кратова.

– Т’гард Лихлэбр, – сказал он сухим, невыразительным голосом. – Добро пожаловать в пределы Светлой Руки.

Кратов молча кивнул и обозначил правой рукой что-то вроде воинского салюта. Ему следовало бы вести себя нагло и независимо. Но скоро отрешиться от поведенческих стереотипов нормального человеческого общения было для него не просто.

– Инспектор Директората колоний и поселений Эркуэллэбр, – представился чиновник. – Имею честь сообщить, что ваше прошение было рассмотрено, как вы и настаивали, в чрезвычайном порядке.

– Надеюсь, вы не нашли оснований для отказа? – усмехнулся Кратов.

Инспектор смотрел на него прозрачным, ничего не выражающим взглядом.

– Если это шутка, то считайте, что я оценил, – произнес он бесстрастно. – Кто может отказать личному другу гекхайана?

– И действительно, кто? – фыркнул Кратов.

– Только самоубийца, – со всей откровенностью подтвердил инспектор. – То есть лицо, которое не заботится ни о своей карьере, ни о процветании своего рода.

– И однако же удовлетворение моего прошения не доставило вам большой радости, – сказал Кратов сочувственно.

– Никого в администрации поселения Рондадд не способны ободрить незапланированные визиты частных лиц, – сказал инспектор. – В особенности персон, приближенных к Справедливому и Беспорочному. И не потому, что нам есть что скрывать или в делопроизводстве допущены некие упущения. Хотя и это тоже… – добавил он с едва уловимой иронией. – Никому в администрации не по душе, что высокородный… – Инспектор запнулся, вдруг осознав, что допустил дерзость. Побагровев, он не без труда подобрал подходящее развитие своего периода: – …высокочтимый гость подвергает собственную жизнь серьезной опасности по весьма незначительному поводу.

– Высокочтимый гость с этим справится, – надменно сказал Кратов. – В конце концов, это его решение и его прихоть.

– Случись что, и в руководстве Директората не станут разбираться, чья это была прихоть. Не говоря уже о Департаменте внешней разведки.

– А они-то при чем? – сдержанно удивился Кратов.

– Ваши кураторы, – пояснил инспектор. – И, если можно так выразиться, незримые покровители. Разве вы не знали?

Кратов и вправду не знал.

– Сразу по получении нами предписания удовлетворить ваше прошение с директором администрации поселения Рондадд связался супердиректор Департамента внешней разведки и убедительно просил оказать вам всевозможное содействие…

«Можешь сколько угодно употреблять мужской род, но я-то знаю, о какой влиятельнейшей особе идет речь, – подумал Кратов. – Седовласая валькирия с дипломом ксенолога, янтайрн Авлур Этхоэш Эограпп, кто же еще. И я знаю, что в ее понимании означает «убедительно просить». Проскрежетать несколько приказных фраз тоном, исключающим не то что возражения, а даже саму возможность обсуждения означенных приказов, и разорвать связь ударом кулака по пульту…»

– Поэтому вам будет выделен конвой и предоставлен транспорт, – продолжал инспектор тусклым голосом. – Поскольку космический аппарат, на котором вы прибыли, вряд ли подойдет. Тем более что вы все равно бы запросили и то и другое. Хотя бы потому, что обитаемая площадь Рондадда составляет тридцать восемь миллионов драконьих гнезд. И вы не знаете, где и как найти персону, которая вас интересует. Зато определенно рискуете, что персоны, до которых вам нет никакого дела, заинтересуются вами, и отнюдь не затем, чтобы просто побеседовать.

«Драконье гнездо» было малоупотребительной эхайнской единицей измерения площади, такой же архаичной, как земные десятина или акр, и составляло что-то около двух квадратных километров (судя по всему, эхайнские драконы обходились без лишних претензий). Кратов легко согласился, что выполнить намеченное в разумные сроки без поддержки администрации действительно немыслимо.

На каменном лице инспектора впервые проступило удовлетворенное выражение.

– Я отдам распоряжения, – сказал он. – Для вас благоразумным будет не покидать кабинет до моего прихода. Не потому, что нам есть что скрывать…

– …хотя и это тоже, – покивал Кратов. – Буду признателен, если это не займет много времени. И при случае отмечу вашу готовность к сотрудничеству перед руководством Департамента внешней разведки и лично перед супердиректором. За меня не беспокойтесь, я прекрасно умею дремать сидя.

Он был почему-то уверен, что инспектор не чает поскорее от него избавиться, и здесь их желания как нельзя более удачно совпадали.

– Позвольте вопрос, – сказал инспектор, складывая свои бумаги в аккуратную стопку и убирая в стенной сейф. – Что это за оригинальный вид транспорта, на котором вы прибыли?

– Это биотехн, и у него есть имя – Чудо-Юдо-Рыба-Кит, – отвечал Кратов, следя за тем, как шевелятся губы эхайна, безуспешно пытающегося повторить его слова. – Выпускается ограниченными партиями. Обладает повышенной комфортностью, своей прытью превосходит все известные средства передвижения в экзометрии.

– Он скорее похож на животное, чем на космический аппарат.

«Тарантас», – мысленно поправил Кратов.

– Так и есть, – сказал он. – Это вполне себе живое существо. И к тому же исключительно здравомыслящее.

С сомнением покачав головой, инспектор удалился. «Что за тайны мадридского двора, – подумал Кратов. – Чего, казалось бы, проще: включил интерком, отдал команду…» Ему тут же пришло в голову, что это часть какой-то непонятной ему игры, возможно – наивная в своей бесхитростности проверка на лояльность. Подняв глаза, он сразу же обнаружил нацеленные на него мониторы. Наивно и бесхитростно.

Устроившись поудобнее и вытянув ноги, он откинулся на спинку кресла и смежил веки. Игра игрой, а сон был тут как тут…

…ему давно уже не снились вещие сны: после известных событий он утратил эту свою странность и редко о том сожалел, а с годами начал подзабывать и сами сны, которые отличались от обычных не столько яркостью и богатством несмываемых деталей, сколько неподатливостью к забыванию, нестираемостью, что позволяло вновь и вновь возвращаться к этим никогда в реальности не случавшимся событиям, искать и находить в них смысл, который зачастую лежал на поверхности и вовсе не требовал напряженных поисков… все это осталось в прошлом, теперь сны были те же, что и у других – обрывки переживаний, смутные образы, разыгрываемые малознакомыми персонажами бессвязные скетчи, косноязычные старания что-то кому-то объяснить… и так же легко изглаживались из памяти, едва только он открывал глаза…

…и прервался оттого, что Кратова деликатно и в то же время настойчиво потрясли за плечо.

– Яннарр т’гард, – сказал инспектор Эркуэллэбр. – Транспорт и конвой в вашем распоряжении. В той части поселения Рондадд, куда вы направляетесь, сейчас полдень. Было бы весьма разумно, если бы вы вернулись на борт станции до наступления сумерек.

Кратов и сам не желал бы застревать здесь надолго. У него оставалось слишком много дел, с которыми надлежало разобраться так быстро, насколько позволяла физика экзометральных переходов.

Спустя четверть часа он уже сидел в слишком просторном для него пассажирском кресле эхайнского орбитального челнока, с профессиональным любопытством следя за работой пилота. Позади него клевали носами четверо конвоиров. Они были увешаны разнообразным самого устрашающего вида оружием и упакованы в мимикрирующую броню. Последняя, предприняв отчаянную попытку слить своих носителей с окружающей средой, сделалась песочно-желтой в крупную черную клетку, в тон диванам. А по ту сторону смотровых экранов клубилась тугая, темно-серая со спутанными седыми прядями, как праздничная прическа старой ведьмы, облачность тюремной планеты Рондадд.

Мичман Нунгатау огребает по полной

Между тем они уходили.

Мичман положил ладонь на рукоятку скерна. На ощупь сдвинул регулятор мощности до минимума. Оглушить, обездвижить, но не навредить. Живой келументари во сто крат ценнее мертвого!.. Когда эти двое проходили мимо, рука об руку (девушка заботливо поддерживала юнца, которому было нехорошо… выпил лишнего или местная кухня оказалась не по нутру…), Нунгатау нарочито грубо окликнул их:

– Эй, молодняк!

Юнец остановился, будто споткнувшись.

– Что вам угодно, сударь? – спросил он, старательно выговаривая слова, словно у него язык примерзал к зубам.

– Идем! – прошипела девица и потянула его к выходу.

– Плохая мысль, юная янтайрн, – сказал мичман, поднимаясь. – Я вооружен, я в боевом дозоре, и я хочу видеть ваши документы.

– Ахве, малыш! – услышал он за спиной. – Ты опять за свое?! Немедленно оставь в покое моих клиентов.

– Он пьян! – сказала рыжая девица с отвращением. – В дозоре не пьют. Этот эхайн просто ищет ссоры.

– Тогда мы уходим, – равнодушно сказал юнец.

– Стоять! – заорал мичман и перевел скерн в боевое положение.

…Краем глаза уловил невнятное движение где-то сбоку, за пределами обзора. Монах-пилигрим, о котором все забыли. Ему-то что понадобилось?! Мичман гаркнул что-то угрожающее, не отводя взгляда от главной цели, и в этот момент ему в висок врезался твердый, гулкий и горячий снаряд. Вдобавок еще и пахучий. Миска с супом… Мичман рухнул, как колода, и даже на несколько мгновений выключился… а когда способность соображать вернулась к нему, то первое, о чем он подумал, было: «Меня только что вырубили миской с супом. Хорошо, что никто из подчиненных не видел!» – а затем обнаружились три обстоятельства. Первое было из разряда приятных: он упал, но не выронил оружия. Второе можно было считать любопытным: оказывается, госпожа Боскаарн, несмотря на возраст и гвардейские стати, способна визжать, будто малолетка, узревшая привидение. Ну, а третье… что ж, никогда не получается, чтобы все срослось с первого раза. Уж слишком удачные выпали кости… Иными словами, юнец и его рыжая спутница, чье лицо теперь казалось уже совершенно знакомым и виденным при иных обстоятельствах, благополучно сбрызнули, не дожидаясь развития событий. Почти вечность мичман тупо таращился на пустой дверной проем, а затем с мыслью «Завалю гада!» перекатился на бок в рассуждении взять проклятого пилигрима на прицел. Больших усилий для того не понадобилось: тип в серебристом плаще, с пилигримом теперь сходный менее всего, слишком для этого мощный и не по-местному загорелый, стоял прямо над ним и рассматривал с явным любопытством… такое же точно выражение любопытства Нунгатау однажды видел у полевого хирурга, который целую ночь сшивал его лоскуток к лоскутку после бойни под Книргумуарти, причем где-то к утру делал это уже из чистого любопытства, чтобы утвердиться в собственном профессиональном искусстве, а заодно узнать, откроет ли после всего результат его бессонных трудов глаза, ну не глаза, так хотя бы рот, пускай для того лишь, чтобы выразить несправедливо обошедшемуся с ним миру свое крайнее презрение. Имя хирурга мичман за заботами по выздоровлению узнать так и не удосужился, хотя постоянно о нем думал и прикидывал, как бы получше отблагодарить в пределах солдатского бюджета… а вот к пилигриму благодарности он отнюдь не испытывал и, легким движением вскинувши скерн, выстрелил в упор. Не попал. Госпожа Боскаарн вне поля зрения снова завизжала. Не веря своим глазам, Нунгатау выстрелил снова. И снова промазал – с расстояния протянутой руки. Потому что пилигрим не упал, даже, кажется, и не шелохнулся, а продолжал изучать его, хотя и без прежнего любопытства, а с некоторым раздражением, как докучливое насекомое или прилипший к обуви комок грязи. Затем вдруг взмахнул рукой, и скерн улетел куда-то в угол, вывихнув перед этим мичману пальцы. « Этоне твое, – сказал пилигрим негромко и с сильным звенящим акцентом, какой бывает у Красных Эхайнов, – оставь этонавсегда». Перешагнул через поверженного мичмана и двинулся было к выходу. «Драного демона я оставлю», – прошипел тот и обеими руками обхватил его за ногу. Боль в пальцах была жуткая, но терпеть можно, и не такое терпели. Госпожа Боскаарн перешла на ультразвук, а бармен с решительным выражением на лице перемахнул через прилавок и надвигался на дебоширов, поигрывая дубинкой из черного полированного дерева. Пилигрим с большим неудовольствием обернулся, коротко глянул на бармена – тот остановился, как будто к полу подошвами прилип. Снова оборотился к мичману, с какой-то неожиданной и неуместной печалью в глазах… не дотрагиваясь, произвел пальцами быстрое движение, словно стряхивал с них что-то мерзкое… Нунгатау ощутил мягкий тычок в шею и мигом обмяк, будто этим тычком из него выпустили воздух, ослабил мертвую хватку и даже выругаться не имел силы. И уж тем более сообщить своему обидчику, что досконально понял, с кем по случаю пересекся. Пилигрим же удовлетворенно кивнул, выпростал ногу…

…Рядовой Юлфедкерк боком выскочил откуда-то из подсобки, непривычно быстрый, собранный, как хорошо налаженная машина, с неприятным хищным выражением на обычно туповатом лице, ладонью отмел оказавшегося на пути бармена, словно соломенную куклу, и вогнал пилигриму короткую серию полновесных, убойных разрядов из скерна точно в спину.

Враг на вес золота

Пилот и один из конвоиров остались внутри челнока, благоразумно укрывшись защитным полем и для подстраховки открыв бойницы. Посадочная площадка являла собой пятачок утрамбованной земли в окружении высоких жестких стеблей какой-то растительности неприятного ржавого цвета. Небо было затянуто сизыми тучами, напоминавшими провисшие бурдюки с дождевой водой. «Дальше пешком, яннарр т’гард», – буркнул шедший впереди конвоир и двинулся по едва различимой тропинке, раздвигая стебли стволом личного энергоразрядника (модель, помнится, называлась «Горний Гнев», или как-то в этом роде). Повышенная сила тяжести слегка пригибала к земле. Земля была влажная, скользила, пахла сыростью и гарью. Звуковой фон чужого мира был невыразителен и однообразен, как и в большинстве обитаемых, но неважно обжитых миров. Ветер в траве, далекое невнятное щелканье, словно кому-то по ту сторону зарослей отсыпали розог, да еще гулкое печальное уханье. Через сотню шагов ржавая трава кончилась, и за участком голого, изрытого глубокими следами каких-то раздвоенных копыт поля обнаружился внушительный шипастый плетень. Передний конвоир выстучал по наручному коммуникатору кодовую комбинацию, и часть плетня шустро сдвинулась, открывая тайный проход шириной как раз в одного эхайна.

Поселок состоял из десятка вросших в землю хижин, сложенных из грубого камня и обмазанных для прочности и непродуваемости серой глиной. У доброй половины строений отсутствовала крыша, вместо нее на уродливые низкие стены навалены были сверху бесформенные шапки знакомого уже ржавого сена. Некоторые жилища обнесены были невысокими изгородями из колючки, призванными не столько воспрепятствовать нежелательному проникновению, сколько обозначить личное пространство, на какое претендовала персона, в нем обитавшая. Вместо окон были узкие, в два кулака, темные амбразуры. Разило болотной сыростью и тухлятиной, да еще внезапный порыв ветра временами доносил откуда-то запах паленого мяса. Ни единого звука, ни движения. Убожество и запустение. «Зачем мы здесь? – смятенно подумал Кратов. – Наверное, здесь давно никто не живет. Как тут можно жить?..» И тут же заметил аборигена, сидевшего перед входом в одну из хибар на замшелом бревне, такого же серого и неопрятного, как и все вокруг. Абориген был в ветхом мундире без знаков различий, в грязно-желтых арестантских брюках и босиком. Между безвольно скрюченных пальцев тлела самокрутка. Костистое, лишенное возраста лицо не выразило никаких чувств при виде нежданных гостей. Один из конвоиров гаркнул что-то угрожающее: не то велел убираться, не то спросил, как пройти. Эхайн не ответил, даже не пошевелился. Погруженному в замкнутый, возможно – огороженный той же колючкой мирок собственных мыслей, ему было безразлично все, что происходило за его пределами.

Оттоптав еще сотню шагов по узкой тропинке, процессия остановилась. На лысом, словно каска, угоре обнаружились несколько строений, которые с известным допущением могли называться домами. Стены были ровные, крыши высокие; у некоторых даже имелись застекленные окна. Изгороди здесь были повыше, и огораживали они пространство пошире. Должно быть, хозяева этих строений пользовались серьезным авторитетом у поселенцев. Но, как видно, не у визитеров из администрации. Передний конвоир свирепо выпятил челюсть и пинком распахнул калитку, едва не сорвав ее с петель. Перебросил разрядник на грудь и лютым зверем попер через поросший рыжей травкой дворик.

– Стоп, стоп! – вмешался Кратов. – Дальше я сам.

Конвоир остановился в нерешительности.

– Вы уверены, яннарр?..

– Абсолютно.

Эхайны сгрудились в кружок и коротко посовещались. Очевидно, никому не хотелось огрести неприятностей от Директората колоний и уж тем более от спецслужб.

– Плохая идея, яннарр т’гард, идти без охраны, – наконец сказал тот, что был за старшего. – Этот отступник очень опасен. У него скверная репутация. Он злостный нарушитель режима.

– Режима? Разве здесь есть режим?

– Режим есть повсюду.

– Во всяком случае, со мной он будет вести себя хорошо.

– Возьмите хотя бы оружие.

– В прошлый раз оно мне не понадобилось, – сказал Кратов высокомерно.

По мрачной физиономии конвоиров было заметно, что они не поняли, о чем речь. «Мирская слава действительно проходит», – подумал Кратов меланхолично. Наконец старший сказал, хмурясь:

– Малейший шум, малейшее возвышение голоса, и мы берем штурмом эту халупу. Так и передайте отступнику. Пусть проявит уважение.

– Всенепременно, – обещал Кратов.

Он поднялся на скрипучий порожек и постучал. Никакой реакции. По-видимому, здесь считалось нормой не отвлекаться на внешние раздражители. «Ну, как угодно…» Он толкнул дощатую, обитую для тепла какими-то вытертыми до лоска шкурами дверь. Пригнувшись, переступил порог.

Полумрак, едва разгоняемый тлеющим на столе фитильком. Раскрытая на середине толстая старинная книга, точнее – эхайнский ее вариант: свиток, сложенный гармошкой и схваченный по краям декоративными зажимами из темного металла. Деревянное кресло с одним подлокотником. Аккуратно застеленная суровым солдатским покрывалом лежанка в дальнем углу, подальше от окна и вне видимости с порога. Застойный кислый запах. И никого.

«Наивно. Я же чувствую: вы здесь, яннарр. Простой эхайнский эмоциональный фон выдает вас с головой и с потрохами…»

Кратов сделал еще шаг. И ощутил неприятный укол в области сонной артерии.

– Что вы потеряли в моей скромной обители, яннарр? – прошипели у него над ухом.

Проделано эффектно, ничего не скажешь. Но «эффектно» не значит «эффективно».

Учитель Рмтакр «Упавшее Перо» Рмтаппин о подобных ситуациях, помнится, говаривал: «Когда на тебя направлен нож, пусть дух твой стоит нерушимо, но тело уберется подальше».

Кратов мог бы обезоружить противника и даже нанести ему несколько легких, но обидных увечий. Мог выскользнуть из-под лезвия и сам оказаться позади. Но из всех вариантов он выбрал самый демонстративный. Глубоко вздохнув, ушел в теньи возник спустя мгновение в нескольких футах, по ту сторону стола. Лицом к врагу, в спокойной, расслабленной позе, скрестив руки на груди. И только тогда выдохнул.

– Ваше гостеприимство по-прежнему оставляет желать много лучшего, – сказал он с иронией.

Злоумышленник и изгнанник Кьеллом Лгоумаа, бывший третий т’гард Лихлэбр, опустил ставший бесполезным длинный изостренный шип из твердого дерева. Худой, неважно выбритый, безобразно обросший, с лицом, обтянутым темной нездоровой кожей в шрамах, которых прежде не было. С дурно заживленными, едва ли не зашитыми в стежок следами то ли от капкана, то ли от укусов всей пастью на предплечьях. В таком же жалком армейском тряпье, что и давешний эхайн с самокруткой. Сутулый, ощутимо постаревший, но по-прежнему злой и опасный.

– Все время забываю, – промолвил он, усмехаясь. – Ведь холодное оружие против вас бесполезно.

– Равно как и всякое другое. Не пробовали читать заклятия против нечистой силы? Авось подействует!

– Я не настолько суеверен. Да и экспериментальный материал в большом дефиците.

– Хотите подсказку? Солидная доза алкоголя все же способна меня уложить.

– Меня она уложит раньше вашего. Вам, людям, и здесь пофартило: эхайнские катализирующие ферменты не столь активны в присутствии алкоголя, нежели человеческие. Ведь вы же не станете пить в одиночестве.

– Разумеется, не стану. Только с друзьями и никогда с врагами.

– Следовательно, у меня нет ни единого шанса.

Кратов придвинул к столу случившийся неподалеку колченогий табурет и сел.

– Кстати, чувствуйте себя как дома, – великодушно позволил он.

Кьеллом Лгоумаа смущенно рассмеялся и аккуратно положил деревянный шип на специально обустроенную нишу в стене возле входа.

– И действительно, что это я торчу здесь, как болван? – проговорил он. – Уж из этих-то хором вы меня наверняка не вытряхнете. Никаких удобств для такого развращенного комфортом организма, как ваш. Мне они достались нелегко, ценой двух зубов и трещины в ребрах. Прежний хозяин был такой же упрямый наглец, как и я сам. Но день, когда я ступил на Рондадд, оказался не его днем…

– Мне это неинтересно, – отрезал Кратов. – Садитесь наконец в свое кресло. У вас там что-нибудь припасено для меня?

– Разумеется. – Эхайн бесшумно приблизился и сел напротив, с другой стороны стола. – Не все визитеры здесь настолько благожелательны к несчастному, всеми забытому изгою. Но сюрпризы я приберегу для других.

– Нельзя ли прибавить свет? – осведомился Кратов.

– Если хотите, зажгу еще один светильник. Раньше у меня был персональный светляк – здесь обитают такие самосветящиеся твари, настолько ленивые и малоподвижные, что я думаю, уж не грибы ли они. Но он подох, а за новым нужно идти на болото. Все было как-то недосуг… здесь вообще рискованно оставлять жилище надолго, вернешься – а там уже новый хозяин… да я и не ждал гостей. Мне даже угостить вас нечем: дневной паек от этой сволочи, – эхайн кивнул в сторону пристроенного в закутке полевого пищеблока, – я уже оприходовал, а вечернего, полагаю, вы ждать не станете.

– Тогда не стоит хлопот. Я и впрямь ненадолго.

– Скрывать не стану, – сказал Кьеллом Лгоумаа, глядя ему в глаза, – было время, когда в каждом, кто хотел моей смерти, я узнавал вас. На Рондадде моей смерти хотели очень многие. А я видел перед собой только вас. И если доводилось убивать – а мне доводилось! – то всегда убивал только вас. Хотите знать, сколько раз и каким способом я вас убивал?

– Да, мне уже поведали о вашей безнадежно испорченной репутации, – сказал Кратов. – Что же изменилось с тех пор в вашем ко мне отношении?

– Изменилось? – переспросил Кьеллом Лгоумаа. – Да ничего!