Убийства в «Маленькой Японии» Лансет Барри
Он сделал шаг назад, направив дуло «глока» мне в грудь. Его движения отличала элегантная плавность. А по-английски он говорил без акцента. Оружие держал так, словно оно было продолжением руки, и это подсказывало, что передо мной даже не просто хороший стрелок, а мастер своего дела. Подобная грация давалась только годами отработки приемов восточных единоборств. Не приходилось сомневаться, что и ими он владел превосходно. На что был хорош «китаец», от которого мне с огромным трудом удалось отбиться, но его напарник не оставил бы от меня и мокрого места.
Эберс сразу сел, куда ему указали, а я остался на прежнем месте, пытаясь найти хоть какой-то выход из положения.
– Дермотт, мне кажется, мистер Броуди что-то замышляет. Развейте, пожалуйста, его иллюзии.
Дермотт направил ствол на Эберса и нажал на спуск. Пуля впилась в стену в двух дюймах над плечом старика, он вздрогнул, а глаза округлились от страха. Я поднял руки, показывая готовность подчиниться, и занял стул рядом со своим помощником.
– Поскольку, мистер Броуди, как мне показалось, свою собственную жизнь вы не цените, я буду держать под прицелом мистера Эберса, пока мой коллега не прикует наручниками вас обоих. Если попытаетесь напасть на Дермотта и даже ухитритесь сделать это успешно, я сразу же пристрелю мистера Эберса, а затем разберусь и с вами. Дермотт рассказывал мне, что вас отличают превосходные рефлексы. Увы, но подобные таланты порой развивают в человеке излишнюю самонадеянность и толкают на безрассудные поступки, и потому спешу вас заверить: стоит вам лишь сделать лишнее движение, как я всажу в вашего друга три пули подряд. Стреляю я неплохо, и его смерть станет мгновенной. В лучшем для вас случае вы сможете совладать с нами обоими, но мистер Эберс отправится на тот свет. В худшем – получите сильный удар по голове, а мистеру Эберсу все равно не жить. Поэтому любой ваш порыв приведет к одинаковому результату, а именно – к смерти мистера Эберса. Ясно?
Я кивнул. Он говорил тоном человека, привыкшего отдавать распоряжения, которые незамедлительно выполнялись.
– Отлично. Займитесь делом, Дермотт.
Тот запер на засов входную дверь, перевернул табличку надписью «Закрыто» наружу и опустил жалюзи на окнах. Затем он вернулся к нам, продернул цепочку наручников через перекладину спинки мягкого виндзорского стула, на который я вынужден был сесть, и защелкнул браслеты на моих вывернутых за спину кистях рук. Потом проделал ту же операцию на Эберсе.
– Превосходно. А теперь давайте быстро покончим с формальностями знакомства. Меня зовут Лоренс Кейси, а моего напарника, с которым вы имели удовольствие встречаться рядом с собственным домом, Дермотт Саммерс.
Самодовольный и заносчивый при нашей первой встрече, Дермотт в присутствии Кейси больше походил на услужливого лакея, и я понимал почему. Кейси излучал властность. В его манерах присутствовало нечто величавое и отстраненное, словно сам он считал нынешнее занятие ниже собственного достоинства. Каждый волосок в его прическе был тщательно зачесан назад и стянут в «конский хвост», свидетельствуя о том, что этот человек предельно аккуратен даже в мелочах. На нем был отлично сшитый черный костюм и в тон ему водолазка из того же материала, какой использовали люди, напавшие на нас в Соге, только с виду чуть более плотного. Дермотт носил схожего покроя пиджак, но с широкими лацканами, чтобы сгладить впечатление от чрезмерной ширины плеч. На ногах у обоих красовались одинаковые черные мокасины – легкие, мягкие, не издававшие при ходьбе ни звука. И оба были японцами.
Я поинтересовался с наигранным недоумением:
– Дермотт? Кейси? Что за имена для выходцев из Японии?
– Считайте это творческими псевдонимами, – не без иронии ответил Кейси, вложил пистолет в кобуру и оправил складки пиджака.
– Можем мы теперь поговорить о моей дочери? – спросил я.
Он окинул меня суровым взглядом.
– Вы, кажется, собираетесь диктовать нам свои условия, мистер Броуди?
– Нет, но я всего лишь…
– Впрочем, мы тоже не настроены отнимать у вас много времени. Запускайте часы, Дермотт.
Часы? Какие часы?
Но прежде чем я успел что-либо понять, Дермотт поднял пистолет и выстрелил в Эберса.
Глава пятьдесят девятая
Эберса отбросило на спинку стула. От ужаса у него буквально отвисла челюсть. Левая штанина на бедре окрасилась кровью.
– Броуди… – пробормотал он.
– Держитесь, Билл, – сказал я и крикнул Кейси: – Какого дьявола вы творите? Мы же в наручниках!
Его лицо помрачнело.
– Вы слишком глубоко засунули свой нос в наши дела, мистер Броуди. Мне даже пришлось специально вернуться в Сан-Франциско, а это не только напрасная трата моего времени, но и… грубое нарушение наших правил. Так что ответная мера лично мне представляется адекватной. Дермотт прострелил бедренную артерию, и мистер Эберс будет истекать кровью в течение промежутка времени, который легко поддается подсчету. Если не остановить кровотечение, он умрет через двенадцать, максимум – пятнадцать минут. Со скованными за спиной руками вы не сумете помочь ему. Ключ от наручников у нас. После этого вы еще желаете высказать какие-то требования?
– Нет, – процедил я, кусая губы.
Я посмотрел на Эберса, у которого от боли и напряжения вздулись вены на лбу. Кейси улыбнулся:
– Ответ правильный. Давайте наконец начнем. Наши условия предельно просты. Мы хотим разрядить сложившуюся ситуацию. И захват вашей дочери стал первым шагом в этом направлении. При обычных обстоятельствах мы бы убили вас, однако ваша связь с полицией Сан-Франциско и «Броуди секьюрити» все усложняет. Женщину из полиции мы убили, чтобы продемонстрировать серьезность наших намерений. От вас же требуется одно – прекратить расследование по заказу Хары. Вы уйдете в тень тихо, незаметно и бесславно, мистер Броуди. На сей раз никаких победных фанфар. Если ваше агентство самоустранится, а полицейское расследование зайдет в тупик, ваша дочь останется жива. Вы еще несколько дней можете изображать активность, чтобы не вызвать подозрений у своего клиента и полицейских, а потом признаете, что вам не удалось ничего добиться. Судьба вашей дочери в ваших руках.
– Продолжайте, я вас внимательно слушаю, – произнес я, думая, что Дженни останется в живых, только пока я представляю для них угрозу. Кейси нагнал-таки на меня страху. Он был беспощаден, методичен и умен. Но более всего меня пугала его непредсказуемость. Как ни старался я приободриться, уверенность в себе моментально исчезала, стоило Кейси окинуть меня своим равнодушно-холодным взглядом.
– Хорошо. Вы заполните ближайшие дни бесцельной деятельностью. Можете, например, начать с повторной беседы с Лиззой Хара. Для этого придется посетить Нью-Йорк. Намек понятен?
– Вполне.
– В качестве следующего шага отправите мистера Ноду и мистера Сузуки куда-нибудь в дальние страны с поручением, которое выдумаете сами. Главное, чтобы оно оказалось для них убедительным.
– Это не проблема, – сказал я, не сводя взгляда с Эберса. – А нельзя ли побыстрее закончить наш разговор?
– Что?
Дермотт направил ствол пистолета на другое бедро Эберса и, судя по ухмылке, был бы рад снова спустить курок.
– Вы, кажется, что-то сказали?
– Ничего, – ответил я. – Пожалуйста, продолжайте.
Кейси одобрительно кивнул.
– С этого момента, мистер Броуди, ни вы сами, ни ваши подручные не должны отклоняться от согласованного нами плана. Мы имеем возможность нанести по вам удар и нанесем его, если ваши действия вызовут у нас хоть малейшие подозрения. Причем первоочередными целями станут члены семьи и ваши друзья. Мы выкорчуем вас с корнями.
Это означало, что угроза распространяется на всю семью. Кейси напомнил об одной из самых грозных традиций страны, где не было недостатка в жестоких обычаях, сохранившихся с древних времен. Феодалы вырезали семьи своих врагов, не исключая даже грудных младенцев, твердо убежденные, что выросшие дети явятся, чтобы отомстить, как не раз случалось в японской истории. Для выживших отмщение превращалось в вопрос чести, становилось смыслом жизни, а потому только полное уничтожение клана обеспечивало безопасность в будущем. Напоминание об этом парализовало мою волю. Я силился придумать, как прореагировать, чтобы не вызвать новой вспышки насилия, но вынужден был лишь кивнуть.
– Хорошо, потому что мы с успехом применяли обычай недаяси на протяжении трех столетий. Ничто не действует так убедительно, как понимание, что мы убьем не только вас, но и всех родственников и близких друзей. – Он щелкнул пальцами. – Дермотт!
– Сандра Фандино, квартира «Б» в доме 1713 по Фремонт-авеню, Милл-Вэлли.
– Вы говорите о моей давней подружке? Так ведь она, вероятно, даже не знает, жив ли я.
– Однако она сохранила ваши письма, а на ее холодильнике висят ваши фото.
– Да у нее там целая портретная галерея! Вероятно, никак руки не дойдут навести дома порядок.
– Ее особое внимание к вашим снимкам весьма красноречиво.
Сказать по правде, через общих знакомых я знал, что она все еще на что-то надеется, но мы даже не разговаривали с ней несколько лет. И я изобразил равнодушие.
– Это для меня новость.
– Тем лучше. Значит, не будете ее оплакивать. Мы займемся ею в качестве легкой разминки.
Кейси снова щелкнул пальцами.
– Принято, – отозвался Дермотт с плотоядной улыбкой. – Она погибнет завтра же во время утренней пробежки под колесами автомобиля, который, конечно, скроется с места происшествия.
Господи… Сандра… Мое сердце словно провалилось на дно черного колодца. Дрогнувшим голосом, который предательски выдавал мои чувства, я произнес:
– Я видел результаты вашей работы. Больше примеров для устрашения мне не требуется.
Кейси вперился в меня сквозь щелки глаз.
– А по-моему, вам мало. Вы по-прежнему настроены спорить со мной.
Спорить? После вялой попытки не подчиниться распоряжению сесть я вообще не подавал никаких признаков несогласия. Сказал лишь несколько слов, причем нейтральных и тщательно взвешенных. А он оставался мной недоволен. Напрашивался вывод, что этим людям просто нравилось убивать.
– Отмените приказ, Кейси.
– Слишком поздно.
– Отмените, – повторил я и начал пытаться освободить руки от оков, но лишь услышал легкий треск в спинке стула.
Кейси внимательно наблюдал за мной, отмечая все приметы страха. Разглядеть их не составляло труда. Только безмозглый идиот выглядел бы бесстрашным в подобной ситуации – и бездумная смелость могла приблизить смерть. Потом Кейси милостиво улыбнулся:
– Хорошо. Я сделаю исключение и удовлетворю вашу просьбу, мистер Броуди. Но мне необходимы гарантии, что мы поняли друг друга. Вы можете мне их дать?
– Да.
– Хорошо. Потому что, как я замечаю, мистер Эберс выглядит совсем плохо. Но если вы снова начнете делать глупости, я больше не стану пересматривать своих решений. Терпеть не могу отменять свои приказы. Это плохо сказывается на дисциплине. Еще одна ошибка, и Сандра Фандино будет принесена в жертву из-за вашего упрямства, а вскоре наступит черед следующей кандидатуры из нашего списка. И предупреждаю сразу: больше ни в какие переговоры мы вступать не намерены.
Снова щелчок пальцами.
– Мать подружки Дженни, – тут же выдал Дермотт. – Эта Майерс, что живет этажом выше.
Я побледнел.
– Соседка и приятельница. Звучит многообещающе, – усмехнулся Кейси. – Какие у тебя идеи по ее поводу?
– Накачать наркотой и бросить поздно ночью полураздетой в трущобах, где особенно падки на белых женщин, а там…
Голова Эберса опустилась на левое плечо. Глаза закатились.
– Броуди, я что-то… – пробормотал он.
Кейси сверился со временем.
– Наши импровизированные часы немного спешат, как я погляжу. Жаль. Но Дженни постигнет та же участь, если не выполните наших условий, мистер Броуди. Будет вас прикрывать полиция или нет, мы всегда сумеем устранить вас. Сможем добраться до вас и ваших друзей в любом месте и в любое время. Если хоть кто-то посмеет выступить против нас, умрет ваша дочь, вы сами и остальные тоже.
Он наклонился, чтобы наши глаза оказались на одном уровне.
– Мистеру Эберсу сейчас очень больно. Но эту боль причинили ему вы, развив бурную деятельность здесь и в Токио.
Он поднялся, развернулся и вышел из магазина, даже не оглянувшись. Последовавший за ним Дермотт задержался на пороге и помахал мне на прощание «глоком».
– До встречи, Броуди!
При этом он выронил ключ от наручников себе под ноги и с гаденькой ухмылкой скрылся. Не сводя с ключа глаз, я резко подался вперед, но наручники лишь больнее впились мне в кисти. Тогда я качнул стул и опрокинулся вместе с ним на бок. Было слышно, как лопнуло старинное дерево в основании. Прощай еще одно из моих бесценных «сокровищ»! Реставрации подобные вещи не поддавались.
Орудуя ногой, я подтянул себя по полу вместе со стулом к месту, где лежал ключ. Перевернулся на спину и стал ощупывать доски пальцами. Эберс застонал. Его лицо покрывала мертвенная бледность, а лужа крови увеличивалась с пугающей быстротой. Я сумел схватить ключ и стал раскачиваться из стороны в сторону, пока не ухитрился снова перевернуться на бок.
Повозившись в поисках замочной скважины у себя за спиной, я поймал нужное положение для ключа, чтобы он вошел в нее, и услышал щелчок замка. Освободив одну руку, я тут же вскрыл второй браслет и снял наручники с Эберса. Потом я уложил его на пол и поставил раненую ногу в вертикальное положение, чтобы хоть немного ослабить кровотечение. Под жгут я использовал кимоно-оби, перевязав излишком материи саму рану. Когда я изо всех сил стягивал концы жгута, Эберс снова чуть слышно застонал.
Я позвонил в службу спасения и склонился над потерявшим сознание другом. Наотмашь хлестнул сначала по одной щеке, а потом по другой.
– Билл, как вы?
Он не отвечал.
Послышалось завывание сирен.
– Билл, помощь уже близка.
Неожиданно он открыл глаза, и лицо исказила гримаса боли.
– Что?
– Слышите сирены? Вам уже скоро окажут помощь.
– Мне холодно, как же мне холодно…
Я быстро стащил расшитое одеяло со старинной корейской кровати и накрыл его.
– Так лучше?
У него снова закатились глаза, но он лишь сказал:
– Они нанесли магазину такой ущерб…
– Ничего, мы все исправим.
– Мне придется продать несколько вещей, чтобы вам не разориться.
– Да уж, вам придется постараться.
– У меня получится, вы же знаете.
– Конечно. Получится, как всегда.
С чуть заметным кивком он закрыл глаза, и, как мне показалось, жизнь покинула его тело.
Глава шестидесятая
Я сидел в приемном отделении больницы, обхватив голову руками и чувствуя себя совершенно потерянным. Куда идти? Что делать? Мысли путались. Я даже дышал какими-то порывами и всхлипами. Все, кто был мне дорог, подвергались теперь по моей вине смертельной опасности.
Сразу из операционной санитары перевели Эберса в реанимацию, куда посетителей не пускали. Хирургу удалось справиться с большинством внутренних повреждений, но возникли осложнения, и состояние пациента оставалось крайне тяжелым.
Сообщив, что Эберс теперь будет спать от двенадцати часов до суток, доктор посоветовал мне отправляться к себе. Я так и поступил. Все еще плохо соображая, доехал до магазина, оставил на месте табличку «Закрыто» и достал бутылку редкого саке двенадцатилетней выдержки, которую приберегал для особо почетных клиентов. Пить одному не хотелось, но и податься было некуда. Ренне и без меня хватало нервотрепки с глубокой душевной травмой, нанесенной жене, и чувством собственной вины. У Майерсов мне не дала бы покоя расспросами Лайза – лучшая подруга Дженни. А дома, куда бы я ни бросил взгляд, все напоминало о дочери.
В общем, я остался в магазине.
Первую чашку раритетного саке я проглотил быстро. Налил себе вторую, взял бутылку и перешел из кабинета в примыкавшую к ней маленькую гостиную. Так же быстро я расправился с третьей и четвертой дозами крепкого напитка. Мой взор блуждал по поверхности бежевого ковра и по жемчужно-серым стенам. Прежде я всегда гордился этим укромным уголком, где заключал самые важные сделки и размышлял над динамикой цен на свой товар. Теперь это все казалось таким мелочным, пустяковым. Я посмотрел на акварель Берчфилда. И пятую чашку поднял в честь непризнанного гения.
Бледные, почти пастельные тона картины заворожили меня, как это случалось и прежде. На горизонте закат сталкивался с оранжевыми всполохами рассвета. На переднем плане высилось сюрреалистическое дерево, чьи окрашенные в розовые, черные и зеленые тона ветви, полные жизненных соков, буквально пульсирующие внутренней силой, дожидались наступления нового дня с невероятным для растения чувством собственного достоинства.
Того достоинства, за которое я не переставал бороться, казалось, всю свою жизнь.
С откровенной ухмылкой во весь рот Скотт Мутрекс уложил меня броском на лопатки в третий раз подряд. Но мне только исполнилось семнадцать лет, упрямства не занимать, и когда я, пошатываясь, вышел против него в четвертом раунде, он снова опрокинул меня на маты. Мутрекс был рослым блондином и известным драчуном на три года старше меня, а я – новичком, только что приехавшим из Японии и теперь пробовавшим свои силы в одном из борцовских клубов Лос-Анджелеса. Причем до этого момента я мало кому уступал в единоборствах как в Токио, так и здесь, на новом месте.
Оглушенный, с расквашенным носом, я попытался встать. Перед глазами все плыло, а по краям моего поля зрения вообще сгустилась тьма. Меня подхлестывала продолжать борьбу лишь отчаянная злость. На маты вышла Миеко, склонилась надо мной и прошептала на ухо строки о безмятежной тишине холмов Оказаки. По-японски. В самый первый раз. Не понимая по молодости лет всех нюансов стихотворения, я вдруг проникся самим по себе идеалом дзен – стремлением к покою и к познанию. Уловил главную мысль.
Дыхание Миеко обдало меня теплом и сладостью. Я сердцем почувствовал тягу к тому покою, прелесть которого она только что мне открыла. Перед глазами вновь вспыхнул свет, а мы с Миеко обменялись улыбками.
Больше в схватку с Мутрексом я в тот день не вступал и позволил Миеко усадить себя в уголке, чтобы в голове окончательно прояснилось. И сидел я ровно, прямо и гордо. Как дерево у Берчфилда.
Скотт Мутрекс знал нечто, неведомое мне. И именно это познание, в чем бы оно ни заключалось, давало ему превосходство. Однако я был полон решимости раскрыть его секрет.
Два года я провел в упорных тренировках. Ката, камае, сизентай и реи[8] наполнили мои дни и снились по ночам. А в кошмарах мне являлась ухмылка Скотта Мутрекса. Через год я начал включать в свой арсенал приемы уличной драки, которым поневоле обучился. Кое-что из дзюдо и тэквондо. В моем распоряжении появилась новая комбинация трюков, я совершенствовал ее и оттачивал до седьмого пота. Покой оставался лишь идеалом. Я стремился к этому состоянию, но очень редко достигал его. И продолжалось оно недолго. Но уж зато когда я погружался в него, приносило мне невыразимое умиротворение. Тело словно застывало, а внутри появлялось согревавшее душу сияние.
В тот самый первый день Миеко внушила мне: «Проиграй схватку, но не теряй себя».
Через два года мы со Скоттом Мутрексом сошлись снова. Мне было девятнадцать, ему – двадцать два. Но я подрос за это время на несколько дюймов. Дважды мне удались победные броски, после чего Мутрекс под улюлюканье зрителей покинул зал.
Ночь после того дня, когда Сога нанесла визит в мой магазин, показалась мне самой долгой в жизни. Она тянулась дольше и тоскливее, чем предыдущая, когда я не находил себе места после похищения Дженни. Дольше и тоскливее, чем та, когда после четырнадцати лет молчания мне впервые позвонил Джордж, чтобы сообщить о смерти отца.
Дольше и тоскливее, потому что никогда прежде я не ощущал себя настолько беспомощным.
Меня терзали образы Дженни, Эберса – всего хорошего и здравого, что существовало в моей жизни. Я не знал ответа, но ясно осознавал стоявший передо мной вопрос: как я мог рассчитывать найти Дженни или помочь Эберсу, если потерял почву под ногами? И я искал ответы в саке, у Берчфилда, у самого себя. Первый согрел меня, второй вдохновил, а третий, стоило мне только как следует прислушаться, дал искомый ответ.
Я вновь обрел покой и ощутил сияние. Пришло знание. Появилась внутренняя сила. А потом я словно услышал слова отца, которые уже давно привык считать своими: «Что бы ни случилось, умей сохранить лицо. Научись защищать простых людей и самого себя». Сога забрала у меня Миеко. В их руках оказалась сейчас Дженни. Но я не позволю так легко завладеть моей жизнью и буду бороться за нее, пока способен дышать.
День девятый
Отчаяние
Глава шестьдесят первая
На следующее утро телефон в моем кабинете издал два звонка и умолк.
Я запер магазин и сел за руль белого служебного микроавтобуса без маркировки, припаркованного на заднем дворе. Проехав вдоль по Ломбард-стрит, свернул на Ван-Нуйс и несколькими кварталами ниже зарулил к расположенной на углу заправочной станции. Велев Элу заполнить бак, я направился в гараж. На подъемнике стоял джип для сафари, с передней полуосью которого возился сын Эла. Я кивнул ему, выскользнул через калитку в проволочном заборе с тыла автомастерской и быстро зашел в соседнее кафе. Сога наверняка поставила на прослушку все телефоны-автоматы в окрестностях моего магазина и имеет возможность перехватывать мои переговоры по сотовому телефону, но, воспользовавшись неприметными задворками автозаправки, чтобы попасть в расположенное на параллельной улице скромное кафе, я потратил всего двадцать секунд, после чего превратился для них в невидимку.
Заказав чашку кофе и датский бутерброд, я направился к туалетам. Рядом с ними на стене висели два телефона-автомата. Осмотревшись, я убедился, что меня никто не сможет подслушать. Набрал номер и стал ждать соединения. Трубку сняли после первого же гудка.
– Слушаю!
– Это я. Узнал что-нибудь?
– Они здесь. Но пока не знаю, сколько их.
– В Нью-Йорке? Ты уверен?
– Да. Носят костюмы, которые сидят на них, как детские платьица на бульдогах.
– Ты быстро сработал.
– А как же! У меня десять человек ведут наблюдение круглые сутки. Я держусь оттуда подальше. Джордж действует по той же схеме в Лос-Анджелесе.
Мне снова стало страшно. Десять человек – это целая армия.
– Я же просил все делать как можно незаметнее. Жизнь Дженни поставлена на карту.
– Мы ведем слежку с очень большого удаления. Через бинокли из соседних зданий или из машин, припаркованных в дальнем конце улицы. Ничто не должно бросаться в глаза.
– Никого пока не засекли?
– Нет.
Я немного успокоился.
– Что удалось установить?
– Мы обратили внимание на боковой вход из переулка и на подземную парковку.
– Значит, основного входа они избегают?
– Может, пользовались им прежде, но не сейчас.
Всегда на шаг впереди, подумал я. Как только их хакер обнаружил следы взлома, Сога перешла на чрезвычайный режим.
– Скольких насчитали?
– Пока пятерых.
– А команда Джорджа?
– У них трое. Все приезжают на машинах с тонированными стеклами, паркуются под зданием и поднимаются по черной лестнице, а не на лифтах главного вестибюля. Очень трудно разглядеть каждого.
Но ведь разглядели же!
– Пятеро для них – уже много. Установили, где они обитают?
– Да. Уединенный участок на Лонг-Айленде. Северное побережье.
– Хорошее местечко?
– Много пространства, лесистое и выходит к самой воде. Высоченная ограда по всему периметру.
– А что за вода?
– Большая.
– Ты имеешь в виду, что это берег океана? Ни гавани, ни бухты?
– Ничего подобного.
– Значит, перекрыть выход в море не удастся.
– Едва ли. Там причал с двумя катерами. На вид – очень быстроходными.
– Кто владелец земли?
Нода усмехнулся:
– Мой человек побеседовал с хозяином бензоколонки в двух милях по шоссе оттуда. Говорит, что там живут престарелый японец и два молодых парня.
Молодые подчиненные в услужении у пожилого начальника. Типично для традиционного японского понятия об иерархии. И верный признак для нас.
– Что ж, пора приступать, – произнес я.
– Мы будем готовы.
– Отлично. Встретимся сегодня вечером.
– Да.
– Случилось еще кое-что. Они нанесли мне визит.
– Сколько их было?
– Всего двое. Но они опасно ранили моего помощника.
Я успел узнать, что за прошедшую ночь состояние Эберса не улучшилось.
– Расскажи подробности, – попросил Нода. Он выслушал мой отчет, потом надолго замолчал. – Ничего не поделаешь. Будем надеяться на медиков. Не теряй присутствия духа, не дергайся, старайся не попасть им на глаза.
– Таков мой план, но только кому-то все же придется за все расплатиться.
Нода попрощался со мной и положил трубку.
Вскоре я позвонил Ренне. После предупреждения Соги я не мог позволить себе быть замеченным в компании лейтенанта полиции или подслушанным во время разговора с ним, и не имело значения, что он был, помимо прочего, просто моим другом. Я сообщил, что направляюсь в Нью-Йорк, и поинтересовался, готов ли он к нам присоединиться.
– Ни за что на свете не упустил бы такой возможности, – сказал Ренна. – Я уже подал официальное заявление на краткосрочный отпуск по личным делам. Об этом даже написали в местных утренних газетах.
– Превосходно. Публикации непременно будут замечены Согой. Тогда увидимся на Восточном побережье?
– Да. О моей отлучке не будет знать никто, кроме шефа полиции и мэра.
– Хорошо. Что-нибудь еще?
– Тут многие считают нас параноиками.
– А ты сам?
– Я слишком много знаю, чтобы разделять это мнение…
Следующий звонок я сделал в Токио с оплатой за счет вызываемого абонента. Когда к телефону подошел Горо Козава, я произнес:
– Настало время открыть те двери, о которых вы упомянули.
– Что от меня требуется?
И я проинформировал его обо всем.
Потом, размахивая пакетом с заказанным бутербродом, чтобы его было видно издалека, я вернулся на заправку Эла, расплатился за топливо и двинулся обратно к магазину. Оказавшись в кабинете, я сделал то, что настоятельно рекомендовал мне Кейси: позвонил Лиззе Хара, разговаривая с ней нарочито игривым тоном. Она охотно согласилась на встречу, что вызвало у меня чувство вины. Ведь, как и отец, я собирался вслепую использовать ее.
Он хотел, чтобы она привлекла внимание Соги. А для меня она станет живым щитом.
Как только Джим Броуди отъехал от своего магазина в неизвестном пока направлении, четыре таких же неприметных микроавтобуса, как и его собственный, располагавшиеся по всем четырем сторонам света от «Антиквариата Броуди», тоже пришли в движение. Оборудованные приборами слежения, настроенными на «жучок», который заблаговременно прикрепили к шасси фургона Броуди, все они последовали за ним на почтительной дистанции. Пока он катил по Ломбард-стрит, две машины двигались по параллельным улицам слева и справа, третья держалась в трех четвертях мили впереди на случай перехвата, а четвертая пристроилась в полумиле сзади.
Когда же Броуди свернул на Ван-Нуйс, передний и задний микроавтобусы повторили его маневр, чтобы обеспечивать теперь боковое прикрытие, а два других тоже выехали на Ван-Нуйс спереди и сзади. Пока цель двигалась, в визуальной слежке не было необходимости. Ни один микроавтобус не приближался к ней менее чем на три квартала.
Но как только объект наблюдения достиг пункта назначения, преследователи ускорились. Следовавшая сзади машина нагнала Броуди, когда тот заезжал на заправку, и пристроилась в тени деревьев у противоположного тротуара, откуда у агента, сидевшего сзади, открывался через тонированные стекла превосходный вид на происходящее.
Три других фургона тоже встали, образовав между собой прямоугольник со сторонами от семидесяти до ста ярдов, и активировали параболические микрофоны, способные уловить любой шорох на расстоянии в двести ярдов. Потом и водитель ближайшей к месту действия машины включил аппаратуру с усилителями звука. Звонки Броуди оказались перехваченными тремя из четырех направленных примерно в его сторону микрофонов.
Причем две записи получились отменного качества.
Глава шестьдесят вторая
Сквозь иллюминатор лайнера «Юнайтед эйрлайнс» передо мной открылся вид на Манхэттен с его устремленными в подернутое желтоватой дымкой небо высотными зданиями. Как только шасси самолета коснулись посадочной полосы аэропорта Кеннеди, я снял с полки свою дорожную сумку и устремился к выходу. Такси доставило меня в заштатный отель на углу Тридцать девятой улицы и Девятой авеню. Я прошел через мрачноватый холл, подсвеченный одной лишь запыленной люстрой, с полом, покрытым черно-белым клетчатым линолеумом, и с парой продавленных красных диванов с обивкой из винила. В противоположном конце холла находилась дверь, которая вела в старомодный коктейль-бар, тоже уставленный виниловой мебелью. В баре было почти темно, однако я сумел разглядеть спину мужчины в дорогом летнем пиджаке, но не его лицо. Что делал этот богатый человек в такой дыре?
Дребезжащий лифт поднял меня на пятый этаж, и я постучал в потрескавшуюся фанеровку двери, которую не меняли, наверное, лет восемьдесят. Мне открыли. Я вошел. Дверь захлопнулась у меня за спиной. В затененном углу стоял Нода с пистолетом в одной руке и мобильным телефоном в другой. Свет в номере был приглушенным, шторы на окнах плотно задернуты. Большую часть комнаты занимала двуспальная кровать с пурпурным покрывалом. Пол устилал коричневый ковролин с хорошо заметной протоптанной ногами дорожкой. В углу стоял уродливый письменный стол, на поверхности которого было больше царапин, чем железнодорожных путей перед Центральным вокзалом Нью-Йорка.
– Копы сидели у тебя на «хвосте», – сообщил Нода. – Наши партнеры вели тебя от самого аэропорта. По их словам, слежки не было.
– Это Джордж свил себе гнездо в баре?
– Разумеется.
Нода был в серых летних брюках и черной водолазке под пиджаком в полоску. Покрой пиджака позволял свободно прятать под ним кобуру.
– Как я погляжу, ты уже при делах, – заметил я, указывая на пистолет.