Убийства в «Маленькой Японии» Лансет Барри

– Хитрый мерзавец, – сказал Льюк. – Сумел-таки сбить нас с толку.

Нода хмуро кивнул:

– Вероятно, он сумел вернуться. Ему нужен Броуди.

– Я тоже не вижу иного объяснения.

Льюк тихо выругался.

– Он нас подслушал и знал, что мы пойдем за ним, а потому до поры оставлял четкий след, уводя нас в сторону.

– И у него получилось. Мы теперь слишком далеко.

– У меня есть мобильный телефон, вот только…

Нода кивком подтвердил его подозрения. Сотовый телефон Броуди они нашли брошенным в номере отеля на прикроватной тумбочке.

– Мы выведены из игры, – произнес Льюк. – Ваш приятель хорош в деле?

Ответ Ноды прозвучал неутешительно:

– Хорош. Но не настолько.

Глава восьмидесятая

Осмотрев окрестные деревья в поисках Дженни, я обнаружил, что она спряталась за старой сосной. Но стоило мне сделать шаг в ее сторону, как за спиной раздался легкий металлический звон и шуршание стали по одежде.

Оги! Он позади меня и уже достал гарроту. Слишком близко, чтобы развернуться и напасть на него. Я успел лишь сложить ладони у лба и свести локти вместе, чтобы руками защитить лицо и шею. Через мгновение стальная петля опустилась мне сзади через голову, нацеленная в мягкие ткани горла, но встретившая на пути плотные мускулы предплечий.

Защитное движение не позволило гарроте с легкостью перерезать мне горло, но не помешало глубоко войти в плоть на руках. Взревев от боли, я сделал несколько шагов назад и с силой придавил Оги к стволу ближайшего дерева. Было слышно, как у него треснули два ребра, и он тоже издал крик, брызнув горячей слюной мне в шею, однако продолжал крепко натягивать концы стальной проволоки, делая порез все глубже. Острая как бритва сталь рассекала мышцы и нервы. У меня вырвался новый рев, как у раненого зверя, который оказался гораздо громче первого, взлетев куда-то к верхушкам деревьев. Перед глазами поплыли круги. От болевого шока я мог потерять сознание.

В отчаянии я понял, что должен действовать быстро, и ударил затылком в лицо Оги. А затем снова и снова продолжал наносить ему удары затылочной костью, пока у него не провалился нос и не треснула челюсть. Только после этого хватка старого воителя ослабла и проволока гарроты провисла.

Теперь от боли Оги мог лишь хрипеть, тяжело дыша мне в ухо. Все еще не поворачиваясь, я отклонился вперед и навалился всем телом, прижав Оги к стволу, а затем принялся наносить удары локтями, работая ему в корпус с двух сторон. Рукоятки смертоносного оружия, застрявшего в глубокой ране, продолжали при этом болтаться в воздухе.

С еще одним сломанным ребром Оги повалился наконец на землю. Я отошел в сторону. Главарь Соги попробовал подняться, но не смог. Его глаза закрылись, и он затих. Как бы ни был он хорошо тренирован, но человеку на восьмом десятке нелегко оправиться после такого нокаута без посторонней помощи.

У меня начало неметь все тело. По моим рукам струилась кровь. Нервная система, реагируя на невыносимую боль, пыталась отключиться, но все новые волны болевых ощущений прокатывались внутри меня. Перед глазами то вспыхивал, то гас ослепительно белый свет. Из последних сил я пытался не лишиться чувств. Прикусил кончик языка, и новая боль вызвала прилив адреналина, от которого в голове помутилось еще сильнее, но опасность сразу потерять сознание на время отступила. Стиснув зубы, я извлек струну гарроты из глубокого, обильно кровоточащего пореза и отшвырнул ее в темноту.

«Только один или два человека на самом верху владеют полной информацией о каждой операции».

Чтобы остались в живых мы с Дженни, Оги должен был умереть. Вождь Соги неподвижно лежал у моих ног. Он с трудом дышал. Мне невольно пришли на память пророческие слова Хары: «Я умею добиваться своего». Я хотел бы увидеть Оги перед судом. Чтобы все его злодеяния сделались достоянием гласности, а хотя бы некоторые из жертв получили от этого моральное удовлетворение. Но гораздо острее было желание навсегда устранить его из наших жизней. И чем скорее, тем лучше. Достав из кармана капюшон Соги, я перевязал им одну руку, а рубашкой обмотал рану на второй. Оги должен был находиться сейчас в десятках миль отсюда, но гордость и жажда мести заставили его вернуться.

Откуда-то сзади донесся тонкий голосок Дженни:

– Папочка!

Я посмотрел через плечо. Моя дочь вышла из своего укрытия за деревом. В глазах мелькал страх. Я ободряюще улыбнулся, и, раскинув руки в стороны, она бросилась ко мне. Я повернулся и заключил ее в объятия, но не успел даже прочувствовать всей глубины отцовской нежности к этому маленькому существу, как сталь клинка впилась мне в спину, проникнув в тело, как змея-медянка проскальзывает в закрытый спальный мешок. Острая боль пронзила меня. Но как же это возможно? Я ведь отвел взгляд от поверженного лидера Соги всего лишь на несколько секунд.

Покачнувшись, я оттолкнул Дженни в сторону ее прежнего убежища и постарался отойти как можно дальше от места, где распростерся Оги. Но уже в следующее мгновение ноги отказались мне повиноваться, и я рухнул в траву, ощущая холод металла у себя в спине. Посмотрел назад. Главарь Соги стоял неподалеку на коленях, кривясь в улыбке. Его нижняя челюсть отвисла и держалась под неестественным углом к лицу. Нанеся мне удар ножом одной рукой, он успел другой выхватить у меня из-за пояса пистолет Ренны. Оги только притворился побежденным, но стоило мне отвернуться, неслышно подполз сзади.

А теперь, нацелив пистолет в мое распластанное тело, он сумел встать на ноги. Когда он успел сдвинуться с места? Я ведь не слышал ни звука. В этом было что-то сверхъестественное. Человек со сломанной челюстью и тремя ребрами! Я почти сразу вспомнил его собственное гордое заявление: «Это то, что Сога делает всегда. К чему мы готовим себя всю жизнь. То, что наши предки умели делать триста лет назад».

С провалом вместо носа и с изуродованной челюстью Оги больше походил сейчас на какого-то демона, чем на человека. В его глазах запечатлелась вся испытываемая им физическая боль, однако она не мешала ему сфокусировать внимание на мне.

Именно в этот момент я заметил маслянистые синие полосы на его ладони. Яд! С ножа, который вонзился мне в спину. У Оги мог выработаться к нему иммунитет, но что это означало для меня? Я пытался обдумать ситуацию. У ножа, ранившего Ренну, ядом был обработан клинок, но не рукоятка. И то, и другое не могло нести на себе отраву одновременно. Это подтверждал и опыт, полученный нами во время нападения стажеров Соги в деревенской гостинице. Отравленная рукоятка, но чистое лезвие одного из ножей. Отрава на лезвии, а не на рукоятке другого. Похоже, именно в этом заключался метод Соги. Вероятно, так ее бойцы получали различные варианты для применения холодного оружия. Рукоятка ножа Оги была покрыта ядом, и это означало, что на лезвии он отсутствовал. Неужели все так просто?

Сильно хромая, Оги медленно приближался, и, отчаянно цепляясь за траву, я попытался уползти. Он надвигался. И даже толкаясь ногами, я сумел переместиться лишь на несколько дюймов. Оги находился в пяти ярдах и сокращал дистанцию. Густые заросли, из глубины которых, возможно, наблюдала эту сцену Дженни, начинались в трех ярдах впереди, но оказались недостижимы. Возникло ощущение, что мое тело все горит изнутри. Оказавшись в двух ярдах от меня, Оги сказал:

– Перестаньте насиловать себя попусту, Броуди. Все кончено.

Я изогнул шею, чтобы посмотреть на него. Он нетвердо держался на ногах. Его покачивало, и он расставил ступни пошире, стараясь сохранять равновесие. Дуло пистолета оставалось направленным в мою сторону. С такого расстояния не промахнулся бы даже менее опытный стрелок. Я отполз вперед еще на пару дюймов. Оги спустил курок, и пуля вонзилась в землю в волоске от моего правого плеча. Я оставил свои усилия и лишь опрокинулся на бок, чтобы видеть врага. Оги ухмылялся, наслаждаясь мгновениями триумфа.

– А теперь вы умрете, Броуди. Очень медленной и мучительной смертью.

Я молчал.

– Таких страданий, какие я вам причиню, вы даже вообразить не можете.

Но даже лежа на боку, я пытался незаметно отползать. Каждый разделявший нас дюйм мог неожиданно сыграть решающую роль.

– Я буду всаживать в вас пули постепенно – одну за другой. Рядом с суставами.

Мне показалось, что я нащупал за спиной камень, но потом понял, что это какая-то рукоятка…

Расколотая челюсть Оги снова шевельнулась, когда он попытался улыбнуться.

– Самые чувствительные к боли зоны расположены у суставов. Вы знали об этом?

Ствол пистолета поднялся чуть выше, когда он направил мне дуло в левое колено.

– Как только первая пуля прошьет вашу плоть, вы…

Я ощупывал пальцами землю у себя за спиной, и, как оказалось, мне под руку попался пистолет Наразаки. Тот выронил его, сраженный метким выстрелом Льюка. И пока Оги продолжал витийствовать, я незаметно перенес оружие на уровень бедра и нажал на спуск. После первого попадания невидимая сила отбросила вожака Соги назад.

– Н-е-е-т! – взвыл он.

Оги снова прицелился в меня, но я нажал на курок во второй раз. И в третий. Мысленно я делал каждый выпущенный заряд олицетворением жертв Соги: один за Миеко, второй за Мики Накамуру, третий за лингвиста, четвертый за брата Ноды. За Эберса, за Ренну. И еще один – за всех остальных, кого я не знал, но мог догадываться, что их было немало.

И с каждым выстрелом сила отдачи ударом тока пробивала меня насквозь, причиняя страдания, отчего я орал во весь голос, словно выпуская из себя со своей болью муки тех самых людей, чьи имена всплывали в памяти. Никакая боль уже не могла остановить меня. Я спускал курок и слышал собственный жуткий крик. Тело Оги сотрясала конвульсия с каждой полученной пулей. А последний кусок свинца окончательно сбил его с ног. Он завалился на спину. Мертвая рука продолжала сжимать пистолет Ренны.

Все. Нового воскрешения не будет. Я ткнулся лицом во влажные прошлогодние листья. Каждая моя клеточка, казалось, пульсировала от невыносимой болевой пытки.

– Папа!

До меня донесся звук легких и нерешительных шагов Дженни, показавшейся из глубины зарослей. С огромным трудом я приподнял голову. Она протянула руку через мое бедро, чтобы вынуть нож, но я успел помешать ей.

– Не прикасайся к нему, – прошептал я.

Меня тревожило онемение, которое я начал ощущать в нижних конечностях.

– На нем яд. И к тому же, пока лезвие на месте, из меня почти не вытекает кровь. Нужно, чтобы ты немедленно привела сюда помощь.

– Я не могу бросить тебя, папочка! Тебе же больно.

– Но мне необходима помощь, Джен. Приведи кого-нибудь.

– Одна?

– Да.

– Но кругом темно.

Я поморщился. Новые сложности. Настанет ли этому когда-нибудь конец? Дженни боялась оставить меня, боялась уходить одна, боялась темноты, все еще окутывавшей лес. И все ее страхи в этот момент слились в один парализующий волю комок.

Мои нервы тоже были на пределе, и, прежде чем я смог подавить его, с моих губ сорвался протяжный стон, который вверг мою дочь в еще большую панику. Стараясь говорить мягче и спокойнее, я снова обратился к ней:

– Ты должна найти врача или санитара, Джен. Для этого нужно только добежать до дороги. Она в двухстах ярдах справа от тебя. Первого же человека, который попадется навстречу, ты попросишь вызвать медиков. Поняла?

– Но…

Крупная капля пота скатилась с моего лба.

– Надо, чтобы ты отправлялась немедленно. Это очень важно. Никого из них больше здесь нет. Повсюду остались только наши друзья. Обратись к любому из них, чтобы…

Мне пришлось стиснуть зубы, чтобы выдержать еще один приступ острейшей боли. По щекам Дженни заструились слезы. Она видела, как я страдаю. Слышала, как тяжело мне даются слова. Но страх продолжал сковывать ее.

– Я не могу уйти, папочка. Тогда ты умрешь.

«Я умру, если ты сейчас же не пойдешь за подмогой!» – хотелось выкрикнуть мне, но я не мог. Дженни была на грани срыва. Любое новое проявление слабости с моей стороны добило бы ее. И тогда ее хватит только на то, чтобы бессильно склониться надо мной и наблюдать, как в моих глазах угасают последние проблески жизни, а потом чувство вины за мою гибель, которую она, несомненно, возложит целиком на себя, безжалостно растерзает ее такую хрупкую еще душу. Если я не сумею уговорить дочь покинуть меня добровольно, это слишком дорого обойдется нам обоим.

От отчаяния у меня защемило в груди. Я искал слова, чтобы придать ей уверенности в себе.

– Ты меня любишь, Джен?

– Конечно, люблю.

– Если ты меня любишь, отправляйся за помощью. Забудь обо всем остальном.

– Я тебя очень люблю, но все же…

– Забудь обо всем остальном.

– Не могу.

– Постарайся.

Голос изменил ей, и она хрипло прошептала:

– Не могу.

– Хорошо.

– Прости меня, папочка.

Чего я, собственно, ожидал? Дочери только шесть лет. А ее сначала похищают, потом подвергают ужасам плена у злых людей. Теперь ставят перед необходимостью преодолеть себя и свои страхи. Этот мир взвалил непомерное по тяжести бремя на плечи моей малышки. И пока последние силы не покинули меня, я сам должен был защищать ее от враждебного мира.

– Я тебя понимаю, Дженни. Все в порядке. Но ты должна дать мне одно обещание. Это тоже лучшее в мире обещание, как твоя загадка.

– Какое?

Прежде чем умереть, я обязан был избавить ее от чувства вины. Дать ей возможность нормально жить после похищения и всех чудовищных событий, произошедших у нее на глазах этой ночью.

– Ты должна пообещать мне никогда не думать, что ты хоть в чем-то виновата. Никогда-никогда.

– А я не виновата?

– Разумеется, нет. Просто жизнь повернулась к нам на время своей плохой стороной. Ты достаточно сильная, чтобы пережить это. Потому что ты – моя девочка. Обещаешь?

– Ладно.

– Тогда больше не думай ни о чем. Это лучшее в мире обещание. И ты его дала. Ты никогда теперь ни в чем не будешь винить себя. Сдержи слово. А когда позврослеешь, то все сама поймешь.

– Но я сильная уже сейчас?

– Да. В тебе сила твоей мамы.

У Дженни округлились глаза.

– Правда?

– Так и есть.

Покусывая нижнюю губу, она пристально посмотрела на меня, потом внутренне на что-то решилась, встала, подошла к телу Оги и пнула его в колено. Нога мертвеца лишь чуть покачнулась, но мое сердце забилось с облегчением после этой демонстрации храбрости. Дочь сумела преодолеть себя. А значит, пусть в душе и останутся шрамы, но Дженни продолжит жить. Я мог больше не беспокоиться и закрыл глаза.

– Я ударила его, папа, – сообщила она.

– Да, ты это сделала.

Меня поразила слабость собственного голоса. Похоже, силы оказались израсходованы полностью, и во второй раз за эту ночь я понял, что могу потерять сознание.

От Дженни не укрылось мое плачевное состояние.

– Папочка? Ты слышишь меня?

Я изобразил на губах подобие улыбки.

– Я побегу за помощью сейчас же, папуля.

Ответа она не получила.

– Ладно? – В ее вопросе было больше страха за меня, чем настойчивости. – Пожалуйста, ответь!

Собрав в кулак последнюю волю, я выполнил ее просьбу.

– Обязательно дождись меня! Я скоро. Обещай, что дождешься.

Я приоткрыл глаза и кивнул.

Дженни поцеловала меня в щеку и бросилась в сторону дороги.

Держать глаза открытыми долго я не смог. Никакой яд в мой организм не проник, но это и не имело значения. От гарроты и ножевого ранения я потерял очень много крови. Сомнений не оставалось: мне суждено умереть. Но я все же победил. Оги мертв. Его наследный принц мертв. Сога мертва. Убийца Миеко мертв. А это означало, что Дженни сможет жить. С такими мыслями встретить смерть казалось не так страшно.

Издалека донеслись радостные крики полицейских, взявших под контроль усадьбу. От неожиданности я открыл глаза. Прибыли сразу несколько вертолетов, наполнив округу механическим грохотом двигателей и шаря прожекторами во тьме, царившей внизу. С невероятным облегчением я позволил своим векам сомкнуться окончательно и улыбнулся. Началась операция по прочесыванию и зачистке захваченных вражеских позиций. Моя дочь быстро найдет полицейских, или они сами найдут ее. Это все, что меня сейчас волновало. Шестилетней Дженни предстояла еще долгая и полная событий жизнь. Я мог считать, что прожил тридцать два года насыщенно. Повидал мир. Успел сделать своим домом сначала Токио, потом Лос-Анджелес и, наконец, Сан-Франциско. Причем повсюду успел обзавестись верными друзьями. Любил и был любимым. Чего еще оставалось желать?

Боль ослабла, а вскоре перестала ощущаться вовсе. Меня всего словно окутало черное теплое покрывало. Все это предвещало скорый конец.

– Прости, Джен, – прошептал я в темноту ночи. – Я сделал все, что мог.

Эпилог

Позже я узнал, что восемнадцать часов метался в бреду, погруженный в горячечные галлюцинации. Причем снова и снова я видел, как моя дочь бежит ко мне с раскинутыми для объятий ручонками. Эта сцена повторялась очень часто, но никогда не надоедала. В моих видениях, вызванных сильными лекарствами, мир представал поистине идеальным. Все пережитые страхи и боль стерлись из памяти. Никто из тех, кого я любил, не погибли, не пострадали, не пережили глубочайших потрясений, а проплывали передо мной успокаивающими, умиротворяющими, внушающими оптимизм образами, и во снах я был окружен лишь радостными и улыбающимися лицами.

Когда же действие наркотических препаратов ослабевало, с темной периферии моего сознания пробивались воспоминания о жестокой реальности. Эберса застрелили, Ренну погубил яд, Дженни нанесена неизлечимая душевная травма, Наразаки погиб. Но в медикаментозных иллюзиях мой названый дядюшка являлся ко мне живой и смеющийся, по своему обыкновению дружески похлопывая меня по плечу. Как он прожил свою жизнь? Отчего умер? Что мне теперь думать о человеке, которого я прежде считал почти членом своей семьи?

Лишь много часов спустя я впервые полностью вышел из забытья. Огляделся, и передо мной предстало видение: в кровати у противоположной стены комнаты лежал Ренна. Его правая рука была перевязана, а в вену введена трубка капельницы. Лейтенант посмотрел на меня.

– Как мы сюда попали? – спросил я.

– Не имею понятия.

– Ты поправишься?

– Похоже на то.

Я кивнул и снова погрузился в мир грез. До меня доносились голоса. Кругом плясали какие-то призрачные тени. Я действительно разговаривал с Ренной, или то была лишь одна из галлюцинаций? Где Дженни? А Нода? Где нахожусь я сам? Льюк действительно убил Наразаки, или мне это только привиделось? Кто погиб? Кто остался в живых? И что случилось со мной самим?

Через десять часов наступило вторичное пробуждение. На меня смотрел Ренна.

– Я понял, – произнес он.

– Что?

– Как мы здесь оказались. Это ты нас сглазил. Разве ты не говорил: «Пока смерть не разлучит нас»? Или уже забыл?

– Мне очень жаль, извини.

Что-то шевельнулось рядом со мной. Я приподнял одеяло и увидел, что, свернувшись калачиком и громко посапывая, на краю моей кровати спит Дженни.

Следующим видением наяву стал лейтенант Джейми Маккан. Оказалось, что это уже третий его визит, но первый, когда в сознании пребывали мы с Ренной. Он сообщил нам последнюю информацию и поинтересовался нашим мнением: можно ли считать подобный результат окончательной победой над таким монстром, как Сога? Что, естественно, для всех нас оставалось вопросом номер один.

Придется ли нам столкнуться с Согой вновь, или она уже никогда не восстанет из пепла? Этого я пока предвидеть не мог. По словам Маккана, участок на Лонг-Айленде выглядел так, словно там произошла битва. При штурме американского лагеря Соги погибли шестеро полицейских. Ранили – семнадцать. Двенадцать человек пострадали при первой атаке, но, по счастью, вражеские пули поразили их в ноги, когда заработали два установленных Согой пулемета с дистанционным управлением и стволами, нацеленными на уровне голеней. Именно их плотный заградительный огонь остановил первое наступление, вызвав волну самых ужасающих криков боли, которые Маккан когда-либо слышал за всю свою долгую карьеру в полиции. «Что же за люди подобрались в Соге, если способны на такое?» – этот вопрос не давал ему покоя.

Что касается потерь Соги, то полиция уничтожила двух снайперов у главных ворот, а Ренна довел их общий итог до трех убитых противников. Маккан признал, что основной урон нанес врагу я. На моем счету оказались Оги, Кейси, Дермотт, трое похитителей дочери, а также боец-первогодок, найденный позже в кустах связанным и с кляпом во рту. Всего же Сога потеряла девять человек убитыми при одном пленном. Учитывая великолепную боевую выучку противника, это можно было считать огромным успехом, хотя девятерым солдатам Соги удалось скрыться. И конечно, нельзя было забывать о двух гражданских жертвах: Деймонде из мэрии Сан-Франциско и Наразаки, представлявшем агентство «Броуди секьюрити».

На следующий день, когда силы вернулись ко мне, я подробно рассказал по телефону о событиях на Лонг-Айленде Теджиме и Козаве. И бюрократ из министерства обороны, и теневой властитель поздравили меня, но разговаривали сдержанно и кратко. Я понимал, что это означало: оба постараются держаться в стороне от данного дела, что не могло не наводить на грустные размышления.

Впрочем, они оставались верны себе, а потому я отбросил мысли о них и набрал еще один номер в Токио. Вот «томмигавк»-Томита выслушал мое повествование и реагировал на него с искренней радостью и торжеством. После дополнительных бесед с Макканом и представителями полиции Сан-Франциско репортер разразился очередным сенсационным материалом на первой полосе «Майнити». С огромной неохотой, но правительству пришлось начать действовать. Как объяснил мне позднее Томита, у чиновников и политиков возникло искушение в очередной раз замять скандал, «наносящий урон престижу страны», но дело Соги приобрело слишком громкий международный резонанс, чтобы власти могли его под тем или иным предлогом игнорировать.

Впервые в новейшей японской истории население целого поселка было посажено под домашний арест. Операции подобных масштабов не проводились с тех времен, когда воинственные даймио и сёгуны могли предавать огню и мечу целые города, уничтожая кланы своих врагов.

Отряд спецназа сил национальной самообороны окружил деревню. Дороги заблокировали, на каждой тропинке установили часовых, русло реки перегородили колючей проволокой. Сога-джуджо оказалась в полной изоляции.

Обвинения выдвинули против трех руководящих чиновников министерства финансов. Кое-кто предпочел покончить с собой, но Шинго Юда, глава министерства, которого Оги назвал непосредственным заказчиком бойни в «Маленькой Японии», стал первым в списке кандидатов на длительные сроки тюремного заключения. Всего их было двенадцать: семеро из министерства финансов и еще пятеро – из МИДа и ведомства, отвечавшего за внешнюю торговлю. Но карательные меры этим не ограничились. Полетели головы даже в министерстве обороны.

Зато из сотрудников «Броуди секьюрити» сделали настоящих героев. Средства массовой информации не уставали прославлять нашу отвагу и упорство, что вскоре вызвало в наш адрес поток угроз со стороны правых экстремистских группировок. Нас обвиняли в предательстве национальных интересов, утверждали, будто наши действия запятнали японский флаг и величие страны, которое он символизировал. Мы не могли игнорировать всей серьезности угроз и снова приняли повышенные меры безопасности, пока шумиха не улеглась, хотя в целом продолжали работать в нормальном режиме.

А для нас с Дженни самой хорошей новостью стало сообщение от Теджимы, какое он передал мне во время нашего последнего разговора. Обнаружив в деревне полный список членов Соги, включая и тех, кто свил себе гнезда за пределами Японии, министерство обороны отследило их и предложило традиционную для этой страны схему: полную амнистию в обмен на покаяние и отказ от дальнейшей преступной деятельности. Даже после гибели Оги меня все еще тревожила мысль, что убийцы из Соги продолжат охоту на нас, чтобы отомстить. Но сделка с властями, на которую пошли все бывшие боевики организации, устранила эту угрозу.

В Америке тоже происходили примечательные события. Я лично наблюдал с соседней койки, как лейтенанту Франклину Томасу Ренне вручал награду в палате нью-йоркской больницы новый заместитель мэра Сан-Франциско, прилетевший на Восточное побережье вместе с Мириам и детьми полицейского.

Как доверительно информировали меня врачи, Ренна был на грани смерти, и спасла его скорее всего моя решительность, когда я заставил медика сделать ему своевременный укол. И через две недели, поднимаясь на борт лайнера, чтобы отправиться домой, самый крепкий коп во всем управлении Сан-Франциско уже был почти здоров.

Мое выздоровление тоже могло до известной степени считаться чудом. Огромная кровопотеря и повреждения как центральной, так и периферийной нервной системы, по выражению лечащего врача, «почти отправили меня в пике, как самолет с отказавшим мотором». Выяснилось, что самым правильным моим решением было не вынимать нож из раны, пусть он и задел нервные узлы. Именно так удалось предотвратить дополнительное кровотечение, которое стало бы фатальным. Кроме того, это не дало зазубренному лезвию довершить свою смертоносную работу, искромсав внутренние ткани при поспешном извлечении. Однако, отдав должное моему поступку, доктор признал, что спасло меня все же не слишком глубокое проникновение клинка в тело. Основательно избитый и обессиленный Оги смог погрузить острие лишь на 2,2 дюйма, «благодаря чему ни один жизненно важный орган не оказался задет, если не считать прокола в оболочке желудка». После выписки мне прописали тридцатидневную диету из каш и пюре.

Оправляясь физически, я сумел вновь испытать состояние покоя, к которому, по мнению Миеко, должен был стремиться каждый человек. С годами я то обретал, то надолго терял его, находил и утрачивал снова. Мне исполнился двадцать один год, когда умерла мама, и я было решил, что мне больше не познать этого состояния, но с ее уходом в мою жизнь вернулась Миеко, привнеся с собой некое вечное и непреходящее знание. После ее гибели смысл существования вновь стал ускользать от меня, но вскоре мощной волной нахлынул на запятнанном кровью тротуаре «Маленькой Японии». На больничной койке у меня оказалось достаточно времени, чтобы все основательно обдумать, ощутить твердую почву под ногами и надолго обрести покой. Мое новое понимание жизни стало глубоким и ясным. Оно на подсознательном уровне простиралось значительно дальше мелкой повседневной суеты. И до меня дошло, что состояние покоя всегда оставалось со мной, а терял я на время лишь самого себя.

В тот момент, когда все встало на свои места, я умиротворенно закрыл глаза, и в черноте на фоне сомкнутых век мне почудился вдруг отсвет жемчужной улыбки Миеко.

Узнав о смерти Эберса, Дженни спала со мной в одной постели целый месяц, но потом постепенно успокоилась. Казалось, будто похищение не оставило в ее душе глубоких шрамов, хотя я продолжал внимательно следить за ней. Забавно, что дочери помог статус знаменитости, приобретенный в школе. Но только когда все горести забылись настолько, что она задала мне вопрос, которого я так долго ждал, стало ясно: с Дженни все будет в порядке.

Мы сидели за кухонным столом, покончив с большой порцией перечной яичницы, приготовленной мной впервые после длительного перерыва.

– Ну что, папочка, ты так и не сумел найти ответ на мою загадку?

– У какого слона нет хобота?

– Ты не забыл! – радостно воскликнула Дженни и благодарно сжала мне руку.

– Конечно, не забыл. Я много размышлял над ней в Токио и одновременно часто вспоминал о тебе, хотя признаюсь честно – меня сильно отвлекали заботы о твоей безопасности и мешали люди, с которыми приходилось бороться.

– Ты там отлично поработал. Все газеты писали об этом.

– Ты теперь читаешь газеты?

– Ну, вроде того. Просто наши с тобой имена часто упоминались в Интернете. И мистера Ренны тоже.

– Ах вот оно как!

– И потому, что ты действительно был очень занят и сделал так много важного и полезного, на сей раз я согласна подсказать тебе разгадку. Но только один раз, и если ты пообещаешь никому сам не подсказывать. Обещаешь?

Я поднял ладонь.

– Клянусь!

– Сохранишь ответ в секрете?

– Обязательно.

– Тогда слушай. Хобота нет… у шахматного слона.

Я ожидал услышать нечто вроде шутки и приготовился рассмеяться, но на моем лице отразилось лишь недоумение. Шахматы не относились к числу моих любимых игр.

– Но ведь в шахматах не слон, а офицер, – сказал я.

– Ох, папочка, ничего-то ты не знаешь. Шахматную фигуру называют офицером только дилетанты. На самом деле это слон!

Ее укоризненный тон развеселил меня, и я рассмеялся. Как же быстро взрослела моя дочь! И какое счастье, что теперь я находился рядом, чтобы она становилась взрослой у меня на глазах.

О достоверности фактов

Мне пришлось приложить немало усилий, чтобы быть максимально точным в изложении фактов, связанных с Японией. Три десятилетия жизни в этой стране придавали мне уверенности, хотя я понимаю, что мог оказаться небезгрешен.

Итак, вот что в этой книге достоверно.

Мной схематично, но правильно изложена информация о кандзи и японском языке. Иероглиф Соги, разумеется, был придуман специально для сюжета романа, но он состоит из реально существующих компонентов.

Так же точен я в том, что касается японской каллиграфии, ксилографий и других произведений искусства (как японских, так и прочих).

Сцены в гостинице, риотей-клубе, соба-ресторане, как и в прочих упомянутых мной местах, списаны с натуры. И если Сога-джуджо и ее обитатели – плод художественного вымысла, то окружающий пейзаж и обычаи народа я описал на основе знания жизни сельского населения именно того региона Японии. И между прочим, истории известны примеры, когда в тех краях орудовали тайные группы наемных убийц и прочих преступных элементов.

Празднование Обона – один из наиболее почитаемых японских ритуалов.

События, сопутствовавшие землетрясению в Кобе, также описаны достоверно, хотя имена названных жертв по понятным причинам вымышлены.

Упомянутые в романе министерства – это официальные правительственные организации с той лишь оговоркой, что их названия претерпевают изменения. К примеру, министерства здравоохранения и социального обеспечения, как они именовались ко времени землетрясения в Кобе, ныне слились в министерство здравоохранения, охраны труда и социального обеспечения. Многие японцы ощущают на себе давление чиновников, как это описано в книге, хотя у каждого может быть на сей счет свое мнение.

Теневые сёгуны существовали до недавнего времени и, как говорят, утратив часть влияния, действуют за кулисами и сейчас. Считается, что их роль просто слегка изменилась под давлением обстоятельств. Как бы то ни было, но они являются частью системы власти в стране.

Под прозвищем Дог Сёгун был известен Токугава Цунайоши (1646–1709) – пятый из пятнадцати сёгунов династии Токугава. Сорок семь ронинов также являются реальными историческими лицами, похороненными при храме Сенгакудзи в центре Токио.

Накануне и во время Второй мировой войны Япония вторглась на территорию азиатских соседей, чтобы создать то, что в разные годы называлось то «новым порядком», то «сферой всеобщего процветания». Огромную роль в попытках осуществления этих экспансионистских планов сыграла тайная полиция Кэмпэйтай, повинная в многочисленных кровавых злодеяниях.

В сравнении со стандартами, принятыми в США и Европе, на деятельность японских журналистов действительно наложены более строгие ограничения.

«Ханшинские тигры» – популярная бейсбольная команда, что вам подтвердит каждый из огромной армии ее японских болельщиков.

Стихотворные строки, которые любила повторять Миеко Броуди, написаны буддийской монахиней Ренгецу (1791–1875) и опубликованы на английском языке в кратком, но изящном поэтическом сборнике «Лунный лотос» в вольном переводе Джона Стивенса. Но я с удовлетворением должен информировать читателей, что холмы Оказаки находятся у подножия хребта Хигашияма к востоку от Киото.

Страницы: «« ... 1819202122232425

Читать бесплатно другие книги:

Книга способна перевернуть представление об экономике в целом и финансовом мире в частности как самы...
Еще одно яркое имя в серии «Новый одесский юмор» – Вячеслав Верховский....
Оставив мужа, целующегося с очередной крашеной блондинкой, Яна Нагибина отправилась на поиски жилья,...
Николай I учил своих детей: «Ведите себя так, чтобы вам прощали, что вы родились великими князьями»....
Рассматриваются возникновение и развитие социальной политики государства, функции, предпосылки и усл...
Ванесса Джоунс носит строгие костюмы, всегда ведет себя вежливо и пристойно. Милая женщина, которая ...