Я и Софи Лорен Верховский Вячеслав
Еду я в трамвае. Я на площадке задней, а какой-то дядька, весь из патриотов, – он на передней, но, зоркий, все же высмотрел меня. Продирается сквозь всех. Ему не терпится вступить со мной в дискуссию. Еще не веря в это счастье, благоговея, тычет в меня пальцем:
– Во, жид!
Я уточняю:
– Еврей.
Ну, он на минуту задумался: что же ляпнуть дальше. Во, придумал!
– А жиды, а жиды… Хуже смерти!
Я:
– Лучше.
Он думает: так, ну что ж еще ему такого отмочить? А все ж молчат, как водится у нас, их активная жизненная позиция – молчание, и с интересом наблюдают: что же будет?
И, этот дядька, поощряемый молчанием толпы:
– А жиды… А жиды – распяли нашего Христа!
Я не сдержался:
– А вы… А вы… А вы нашего казнили Стеньку Разина!
И трамвай сочувственно заржал.
Работая в макеевской газете «Час», имел я дело с неорганизованными авторами. Среди тех, кто с улицы что-то там приносит напечатать, чего греха таить, встречаются и не совсем здоровые. Психически. Встречаются довольно-таки часто. И кажется, что даже больше, чем писать, для них поговорить… Им только дай! Тем, кто работает в газетах, эта ситуация знакома.
Ну и вот: некой графоманше, слишком назойливой даме, я, не сдержавшись, тихо намекнул, что, дескать – мы же только «Час», что час проговорили – ну и хватит. Мол, пора и честь… А еще – что я не психиатр.
На «психиатре» – что тут началось! Оказалось, она жаждет моей крови. Но вот что интересно – как повел себя главред. Он пригласил ее в редакционный кабинет, на чай с печеньями и булками с изюмом. Мне же бросил: «Ну и вы зайдите!..
С тем, что я такой-сякой, он, конечно, тут же согласился. Если честно, я стоял там как потерянный…
– Но с ним же что-то нужно делать?! – взвилась ненормальная, представляя дело так, что это продиктовано исключительно заботой о газете.
И тут главный – оказался не дурак:
– А мы его накажем! А вы пейте… Вам какой: зеленый, черный байховый? По всей строгости редакционного закона!
Та, устроившись уютно и прихлебывая:
– И как же вы его накажете?
– Как? Как? Во! Мы переведем его на месяц в младшие Верховские! Пусть знает!
Я не поверил собственным ушам. А главред:
– Ну, вы согласны?
Разомлевшая, она сказала:
– Да! – и, осклабившись: – А можно еще булочку?
Расставил все точки над «i». Сижу, отдыхаю. Звонит мой друг:
– Слава, ты сдурел! А ну, опомнись! Какие точки над «i»?! Ведь мы же русские!
Я тупо повторяю:
– Мы – конечно!
– Какие «i»?! – все больше распаляется. – Нам нужно срочно спасать родную плоть от плоти букву «ё»! Население от буквы – отвернулось! «Ё» третируют! Над «ё» открыто потешаются враги!
Я вздохнул и расставил все точки над «е». Пришли родитёли, но я ужё успёл…
Старейший из донецких краеведов мудрый Михаил Савельевич Ледняк водил меня экскурсией по городу. Он показывал – и город открывался.
До чего же я не знал родной Донецк!
– Слава, поглядите на балкончик! Где? Да вон же он, свисает!
Ага, увидел! Что ж, балкончик был ничем не примечательный.
– Верно, – он заметил, – неказистый, зато в декабре семнадцатого года с этого балкона к рабочим обращался сам Ильич!
– Ленин был в Донецке?!
– Никогда!
– Так как же мог он?.. – до меня не доходило.
Все оказалось очень даже просто: в Ленинграде было обнаружено по меньшей мере сорок семь балконов, с которых Ленин выступал перед рабочими.
Их объявили достоянием истории.
Их поставили на исторический учет.
В тридцать пятом, по просьбе наших местных коммунистов, что обратились к коммунистам ленинградским, один из тех балконов Ильича очень бережно доставили в Донецк (впрочем, тогда он назывался город Сталино) и прикрепили к одному из зданий.
Но балкон не очень-то прижился, рухнул, придавив собой двоих. Старый краевед достал платочек:
– Это тоже жертвы революции! А потом балкон восстановили. Собрали по кусочкам. Раритет! Но он опять упал, примяв троих. Это было… Так, в восьмидесятом.
– И это тоже жертвы революции?!
– Они!
И вновь его глаза на мокром месте…
А я смотрел на старенький балкон, над головой:
– Так это что, выходит, он опять?!
– Конечно, он, тот самый. Раритет! Любовно воссоздали! Сам Ильич!..
Втянувши голову, я отбежал на безопасное.
Не в силах сдерживаться, краевед расхохотался…
На работе мой начальник Петр Илларионович Овечкин угостил меня молодильным яблочком. Я такого вкусного – не ел!
Возвращаюсь домой, стучу в дверь (до звонка уже не достаю).
Выходит моя дочка:
– Мальчик, ты кто?
– Ты что, сдурела, Люся?! Я твой папа!
Люся в комнаты:
– Мама, мама, тут один мальчик, он дурачится!
Выходит моя жена, подозрительно смотрит:
– Мальчик, что ты хочешь, наконец?
– Полина, ты сдурела, я твой муж!
И Полина горько зарыдала.
Она же знала: развода ей не дам, а хоть ты тресни…
Слышал, к ней захаживает Петр. Мой начальник, Петр Илларионович Овечкин. Так говорят.
Но как его подловишь? А никак!
Целый день – я в детском садике, как проклятый…
Поезд ехал так медленно, как будто вышел на прогулку. За окном – лента бесконечного пейзажа. И вот что характерно: ни одно дерево в лицо не узнаю – чужое все.
Выдали постельное белье. Одеяло – жуткое такое. Распадается в руках на лоскуты. Я еще подумал: ну и ну! А после – я уже не думал ничего: свалился спать…
Вдруг в купе вломились с барабаном. Бешено колотят в барабан. Что за праздник?! Я продрал глаза.
– О, вам крупно повезло! Вы тысячный, кто укрылся этим одеялом! Вот вам приз!
И дали стопку водки.
Я подумал: я сошел с ума. Сошли они!
Но все же выпил: водка отдавала…
Своих вещей я, в общем, не нашел.
Так я въехал в город Запорожье!
Говорят, что в моде позитив.
Так вот вам самый свежий позитив: не раньше, чем вчера, стихи одной донецкой поэтессы обсуждали не коллеги и не критики, а консилиум врачей. Оказалось, автор их – вполне нормален. Более того: весь консилиум – ее горячие поклонники. Так они ей и сообщили напоследок.
И в первый раз за много дней она уснула…
Мой сосед по номеру гостиницы (пятизвездочная, называется «Бомбей») мне пожелал спокойной ночи и:
– Да, совсем забыл: если ночью буду я храпеть… Вас…
– Вячеслав я!
– Вот, я очень попрошу вас, Вячеслав… Пристрелите меня к чертовой матери и не мучайтесь! Здоровый сон – залог всего хорошего… – И на прикроватную тумбочку он выложил свой боевой наган: – Стрелять умеете?..
Я отчего-то сильно побледнел. Между тем мой визави продолжил:
– Да, без жалости, берете и стреляете. Чтоб наверняка – сюда, в висок! – И он непринужденно улыбнулся. – Но если вы… Если вы решитесь здесь храпеть – уж не обессудьте! С вами будет, извините, то же самое…
В общем, выходило: кто кого. Бледный, я посунулся к дверям. Но двери номера отчего-то оказались закрыты. Я сполз по стенке, размазня, там и уснул. Сквозь сон мне раздавался чей-то храп. Но мне, казалось, было все равно. Потом исчез и храп, и все кругом…
Светило солнце. Мой визави лежал в луже крови – уже без храпа. Кто его убил? Я и стрелять-то толком не умею. А это снайперское попадание в висок… Я как можно хладнокровней застегнулся и, шатаясь… Двери были отчего-то не заперты. И шатаясь… Вышел в нижний холл. Ко мне бесшумно подошли и повязали. Опустошенный, я не трепыхался. И вот тут из-за кулис выходит он:
– С добрым утром! Первое апреля!..
Моя бабушка
На концерте бабушка так кричала «Браво!», что в зале началась паника.
Детство. Дает большую кружку молока и:
– Слава, пей!
Я протестую:
– Это же мне много!
– А ты пей – и будет меньше, вот увидишь!
Она всегда умела убеждать…
Взял интервью у одного местного деятеля. Возвратился домой. Бабушка:
– Ну и какой он человек? А ну скажи!
– Ужасный. Он ужасный человек!
Бабушка внезапно заступилась:
– Зачем же человека обижать?! А может, Слава, он такой и есть!..
Однажды к бабке в гости явился ее знакомый Павел Ермолаевич, который… Такие еще есть! Не знают меры! Вот как пришли, так все – пиши пропало! Эти каменные гости нам известны…
Ну, бабка сразу ему тапки у порога. А тапки – что в них можно утонуть.
Он:
– А зачем такие мне большие?
Бабка тут же:
– Это вам на вырост!
Старики на лавочке рассуждали о нашей эстраде. Один старичок не сдержался и, смущаясь, выдал бабке комплимент:
– Вы, Циля, самая красивая из звезд, которые пока еще не пели…
Узнала, что в Приморье замерзают люди, а власти не реагируют никак.
– Да, – вздохнула бабушка, – эта страна еще долго будет Россией…
А, и вот еще, из жизни: мы так любили Чехова, что самое дорогое – свою бабушку – называли Каштанкой…
Бабушка интересуется, где я собираюсь провести отпуск. Отвечаю:
– Хочу в Москву.
В восторге:
– Наполеоновские планы!
Бабушка отдыхала в пансионате под Киевом. Как-то попросила, чтоб ее пораньше разбудили. Утром приходят, а на дверях записка: «Просьба не будить. Ушла на речку»…
Как говорила наша бабушка:
– Ну и страна! Кто богат, а кто и беден…
У бабушки на званом обеде стол сервирован изысканно. Такие блюда! А в солонке – каменная соль крупного помола.
– Интересно, почему такая крупная?
Простодушно:
– А мелкую я вижу очень плохо…
– Люди думают, что вечные они. Но мы-то знаем: далеко не каждый!..
Каждое утро, просыпаясь в шесть утра, бабка восклицала:
– Только шесть утра! Какая прелесть!
Наша бабушка была очень экономной. Так, чай она уже давно не заваривала, а жила былыми заслугами: в размокшие листья все доливала и доливала воду, добиваясь удивительной чистоты и прозрачности. В семье этот чай за глаза так и прозвали – «Белые ночи».
Однажды дедушка не выдержал: «Довольно!» – и заварил нам чая свежего, пахучего. «Что ты сделал?! – бабка негодуя: – И как же это называется, по-твоему?!» – «Это называется, – ответил дедушка, – «Прощание с Петербургом»…»
Почему в последние годы на земле сделано так мало открытий, моя бабушка пояснила на собственном примере:
– Сижу я в комнате, мне жарко, и я мужу говорю: «Боря, открой окно!» Открывает. «Боря, мне по-прежнему жарко». Открывает другое. «Боря, мне жарко все равно!» – «Но что же мне делать, Циленька, в нашем доме больше нечего открыть!»
Вот так и в науке.
Моя бабка рассказывала, что в городе Козельске жил известный архитектор Болховитинов, в 30-е годы по ложному доносу его посадили, а в 60-е – на одном из козельских домов установили мемориальную доску, что надолго выбило мою бабку из колеи: «Жилой дом начала XX в. Архитектор Виктор Болховитинов. Охраняется государством».
– Какая брехня, – возмущалась моя бабка, – его уже давно как отпустили!
Моя бабка была человеком предельно деликатным. Однажды она встретила в городе своего бывшего соседа Льва Петровича, фамилию не помню, и они разговорились.
Потом бабка внезапно разговор прервала и спросила:
– Лева, вы не обидитесь, если я назову вас идиотом?
– Ничего себе! Конечно, я обижусь!
Бабка смутилась:
– Ну, тогда не буду.
Беседа продолжалась, как ни в чем…
На дне рождения нашей соседки старухи Елизаветы, сидящей в окружении любящих, очень заботливых внуков-правнуков, моя растроганная бабушка воскликнула:
– Боже, Лиза, в какой хорошей семье ты родилась!
Уныло глядя на свой тощий кошелек:
– Да, деньги не пухнут…
– Он был такой красивый, что ему можно было даже и не мыться…
Наша бабка очень остроумная. Вот она упала, растянулась – и содрала кожу на руке. Вечером интересуюсь:
– Как рука?
Весело:
– Заживает как на собаке. Прямо перед людьми неудобно!..
К соседям по коммуналке бабка обращалась так: «Коллеги!»
Я:
– Коллеги?
– А что, друзья?!
– Патриотизма – никакого! Взятки берет – только в долларах!
Утром позвонил я своей бабке, чтобы справиться о самочувствии ее. Но бабка извиняющимся голосом:
– Что ты утром мне звонишь?! У меня утром головокруженье, и я падаю!
– Головокруженье от успехов?
– А представь! Я проснулась – успех!
Бабушка оставалась женщиной до самого конца.
– Ба, тебя нужно немедленно показать доктору!
Подкрасила губки:
– Ты думаешь, я буду иметь успех?..
Свет в конце тоннеля
Двустишия
- Здесь не описка – автор прав,
- Что написал: «Отрав из трав».
- Настроенье нулевое?
- Не грусти, я наливаю!
- Известно: даже в пальцев отпечатки
- Нет-нет, да и вкрадутся опечатки.
- Меня опять
- Будили спать.
- На самом деле он не Дон Кихот,
- На самом деле – это тонкий ход…
- Когда отплатит мне добром
- Красавица с моим ребром?
- Луна и солнце круглые затем,
- Чтоб по€ небу катиться без проблем.
- Я с детства не любил овал,
- Я с детства угол обживал…
- Ну как же это в нашем стиле:
- Поймали кайф – и отпустили!..
- Опять на небе полная луна.
- Диету, что ли, не блюдет она?
- А холодно мне никогда не бывает:
- Есть в мире Канары – и это меня согревает…
- Впервые книгу взяв, узрел:
- Не чех был Чапек, а карел.
- Когда есть выбор, мне не спится:
- С какой повинной мне явиться?
- А патриоты как-то раз
- Мне заглянули за анфас. Всё…
- На что подбил Левша блоху,
- Блоха об этом – ни гу-гу.
- Зачем провоцируют янки
- Меня на «Прощанье славянки»?
- Нет, точно человек венец творения:
- Всю жизнь животное, а под конец растение!..
- Вороне – Бог,
- А мне не смог…
- Наш повар в детском садике готовит – не краснеет.
- Я пасочки в песочнице леплю куда вкуснее…
- Видел свет в конце тоннеля!
- Жаль, что первого апреля…
- Уж сколько раз касались этой темы,
- А размножаемся – по-прежнему не с теми…
- Крутой пиджак
- Диктует шаг.
- Я б на рожу пенять не стал
- В королевстве кривых зеркал!
- А ежики неуязвимы:
- Чуть что – скрываются в туман…
Собака Цуцик: Париж – Америка – транзит
Если кому-нибудь взбредет написать мировую антологию человеческих счастий и несчастий, то эта история претендует на то, чтобы войти туда всенепременно. Ее главного героя по фамилии Белкин в Донецке уже нет. Отъехал в Америку. А вскоре к нему отправляется его родная сестра, тоже Белкина. Она мне со всеми подробностями и поведала…
Собаку Цуцика донецкий инженер-системотехник Мирон Осипович Белкин нашел у ворот, в бачке с пищевыми отходами. Забытый посреди вселенной неизвестно кем, Цуцик лежал в кожуре и лушпайках и тихо плакал. Близорукий Мирон Осипович удивился несказанно: когда это было, чтобы пищевые отходы рыдали, но приглядевшись, увидел Цуцика. Живого, маленького, дрожащего, с человечьими глазами. Белкин протянул руку. Собака подняла голову и доверчиво потерлась о рукав. И тут Мирон Осипович понял, что в его жизни для полного счастья этого Цуцика как раз и не хватало. Домой они возвращались вдвоем…
Белкин и его жена Людмила Ивановна Мишанич (здесь и далее фамилии все подлинные) жили как все – так себе, а если честно, то не приведи Господь. И когда Белкин, инженер-системотехник, да еще и с высшим экономическим, подсчитал, что в нашей стране оставаться в живых – уже экономически невыгодно, и решил наложить на себя руки, на горизонте вдруг замаячила эта вожделенная Америка. Там, в Америке, объявилась родная тетя его троюродного дяди по непрямой линии его двоюродной мачехи. Родство, прямо скажем, неблизкое, малоубедительное, а значит, и безнадежное. Впрочем, как сказал мне по секрету сам Белкин: «Нет таких крепостей, которых не могли бы взять…». Ну и т. д. По секрету, ха! О большевиках я знал и без него!
Короче, вызов на постоянное место жительства в США он получил в том же 97-м. Его жена и дети хотели в Америку – аж пищали. И вот…
Бросить Цуцика – у Мирона Осиповича и Людмилы Ивановны такого не было и в мыслях. По размерам Цуцика заказали специальную клетку, обшили ее пледом, чтобы в самолетном багажнике ему было тепло и уютно. Терпеливо учили входить в клетку. Свободный пес, поначалу он сопротивлялся. А потом, умница, все понял, согласился…
А следом началась канитель, к которой Цуцик был уже непричастен: продажа квартиры, иностранные паспорта, нотариальные бумаги, инвентарбюро, квартирная справка… Выписаться, открыть визу… Нервы становились ни к черту, и, находясь в общественных местах, Белкин уже не стесняясь насвистывал и даже напевал известный хит прошлых лет: «И родина щедро доила меня…» Этот навязчивый мотивчик не шел из головы, когда вымогатели всех мастей требовали за шуточные справки нешуточных денег, когда…
Цуцик семье Белкиных-Мишанич… Он тоже обошелся им в копеечку. В одной кинологической экспертизе потребовали денег за племенную ценность породы.
– Извиняюсь, – извинился Мирон Осипович, – а разве вам не видно: это ж цуцик?!
– Внешность бывает обманчива…
После долгих мытарств наконец определили собакину национальность, плавно переходящую в партийность: б/п – беспородная или беспартийная. За таможенный сертификат на право вывоза Цуцика взяли деньги. Затем пошли справки об эпидокружении, о прививках против а) бешенства, б) чумы, в) гепатита, г) энтерита… Взяли б деньги, но вот закавыка. Собакам до шести месяцев от роду прививки делать запрещается. Цуцику до шести месяцев еще расти и расти. А без прививки он поехать не сумеет никуда. Ход мыслей улавливаете? Правильно, взяли деньги. Потом долго советовали, как Цуцика усыплять на период полета. Предлагали транквилизатор байпамун, «вколоть аминазина, димедрола…» Взяли деньги…
Самое веселое началось на таможне. Поначалу бдительные таможенники думали, что хитрый Белкин вывозит дворнягу Цуцика неспроста. Они светили Цуцику «взад и вперед», они просили Цуцика открыть рот, но бриллиантов, икон и старинных канделябров в маленьком Цуцике обнаружено не было: донецкий инженер-системотехник Мирон Осипович Белкин любил своего Цуцика совершенно бескорыстно.
А потом вдруг оказалось, что клетка собаки Цуцика «не соответствует стандартам».
– Тц! – выдавили они сквозь зубы. – Эта клетка не катит.
– Что значит «не катит»?! – Мирон Белкин глянул на часы и обмер. До посадки оставалось полчаса. – Да мы же по инструкции, да я же…
Флегматично:
– Не тот поддон. Поддон обязан быть… – И не спеша, на непонятном для них самих украинском стали зачитывать требования, предъявляемые к собачьему поддону.
Белкин упорно не соглашался…
Ну то, что клетка снабжается поилкой, надеюсь, вам общеизвестно. Чтобы собака, когда будет в воздухе лететь, из поилки потребляла воду. Приклепались «до поилки»:
– Так, ладно, э-э-э… Нам не нравится ваша поилка.
– Не нравится – не пейте! – Белкин осмелел настолько, что от своей смелости ему стало просто жутко…
А время поджимало – не то слово. Еще через пять минут клиент М. О. Белкин созрел и с дрожью в голосе задал им извечный русский вопрос:
– Мама, что же делать?!
Для виду они растерялись, а потом «вдруг» вспомнили:
– У нас есть клетка специально для вас!
– Клетка?! Для меня?!
– Не для вас – для собаки, но какая разница! У нашего таможенника, сегодня он в отгулах, но мы его попробуем найти.
– Шоб вы так жили! – воскликнул догадливый Белкин. – Только, если можно, поскорей!
Клетку того, кто был «в отгулах», разыскали прямо в аэропорту. Белкин хорошо рассчитался.
В самолет, отлетающий в Париж, они поднимались последними…
Во французской столице, где в тот же день была запланирована пересадка уже на американский «Боинг» рейсом Париж – Нью-Йорк, случилось самое страшное. Едва они ступили на землю аэропорта Шарль де Голль, к ним подошли озабоченные французы и на ломаном русском назвали по фамилии:
– Кто здесь такая мадам Мишанич?
Читать бесплатно другие книги:
