Вторая мировая война Черчилль Уинстон

Глава 7

Равенство в воздухе утрачено (1934–1935 гг.)

Германский генеральный штаб считал, что создание и развертывание германской армии, которая превосходила бы по своим масштабам французскую армию и была бы должным образом обеспечена в материально-техническом плане, удастся завершить не ранее 1943 года. Былая мощь германского военно-морского флота, если не считать подводных лодок, могла быть восстановлена не ранее чем через двенадцать или пятнадцать лет, причем этот процесс восстановления сильно затруднил бы осуществление всех прочих замыслов. Однако вместе со злосчастными открытиями, сделанными незрелой еще цивилизацией, – двигателем внутреннего сгорания и летным искусством – на сцене появилось новое орудие соперничества между народами, позволявшее гораздо быстрее изменять соотношение военной мощи государств. Для великого государства, имеющего доступ к постоянно увеличивающейся сокровищнице человеческих знаний и к достижениям науки, для государства, посвятившего себя этой задаче, потребовалось бы всего четыре-пять лет, чтобы создать мощную, а быть может, и самую мощную в мире авиацию. В воздухе, и только в воздухе, Гитлеру предоставлялась возможность сократить путь – сначала к достижению равенства с Францией и Англией, а затем и превосходства над ними в жизненно важной военной области. Но что предпримут Франция и Англия?

Было бы неверно при оценке политики английского правительства не учитывать того страстного стремления к миру, которым было проникнуто пребывавшее в неведении, дезинформированное большинство английского народа, – стремления, казалось, грозившего политическим уничтожением всякой партии или политического деятеля, которые осмелились бы проводить какую-либо иную линию. Это, конечно, не оправдывает политических руководителей, оказывающихся не на высоте своего долга. Для партии или политических деятелей гораздо лучше лишиться власти, нежели поставить под угрозу жизнь нации. К тому же наша история не знает случая, чтобы какое-либо правительство, требовавшее согласия парламента и народа на проведение необходимых оборонительных мероприятий, получило бы отказ. Но все же тем, кто своими запугиваниями сбил с пути робкое правительство Макдональда – Болдуина, следовало бы по крайней мере помалкивать.

Бюджетные ассигнования на авиацию, обсуждавшиеся в марте 1934 года, составляли всего 20 миллионов фунтов стерлингов и предусматривали создание четырех новых эскадрилий, что увеличивало число наших самолетов первой линии с 850 до 890. Общие затраты в течение первого года равнялись всего 130 тысячам фунтов стерлингов.

По этому поводу я сказал:

«Установлено, что мы являемся всего лишь пятой по значению авиационной державой, и то – в лучшем случае. По своей мощи наша авиация равна лишь половине авиации Франции, нашего ближайшего соседа. Германия вооружается очень быстро, и никто не собирается ей в этом препятствовать.

Я страшусь того дня, когда в руках нынешних правителей Германии очутится оружие, позволяющее угрожать самому сердцу Британской империи. Нужны меры, которые позволили бы нам достигнуть равенства в воздухе. Ни одно государство, играющее в мире такую роль, какую играем мы и хотим играть в будущем, не может позволить себе находиться в таком положении, при котором его можно было бы шантажировать…»

Я обратил свой призыв к Болдуину как к человеку, облеченному необходимой властью, чтобы действовать. В его руках была власть, на него ложилась и ответственность. В своем ответе Болдуин сказал:

«Если все наши усилия достигнуть соглашения потерпят неудачу и если окажется невозможным достигнуть этого равенства в указанных мною областях, тогда любое правительство нашей страны, а тем более национальное правительство, данное правительство, позаботится о том, чтобы в отношении численности и мощи военно-воздушных сил наша страна не уступала ни одной стране, находящейся от нас в радиусе действия авиации».

Это было торжественное и вполне определенное обещание, которое было дано в такой момент, когда оно почти наверняка могло быть осуществлено, если бы меры были энергичными и проводились в широких масштабах.

Тем не менее, когда 20 июля 1934 года правительство внесло несколько запоздалых и неудовлетворительных предложений об увеличении английских военно-воздушных сил на 41 эскадрилью, или примерно на 820 самолетов, причем строительство их должно было быть завершено лишь через пять лет, лейбористская партия, поддержанная либералами, выступила в палате общин против этого.

В обоснование полнейшего отказа оппозиции принять какие-либо меры для укрепления нашей авиации Эттли, выступавший от ее имени, заявил следующее:

«Мы отрицаем необходимость увеличения наших воздушных сил… Мы не согласны с утверждением, будто усиление английской авиации будет содействовать сохранению мира во всем мире, и мы полностью отвергаем всякие претензии на равенство».

Либеральная партия поддержала эту резолюцию о вотуме недоверия.

Если мы вспомним, что все это говорили, тщательно взвесив свои слова, ответственные руководители партий, становится очевидной опасность, грозившая нашей стране. Это было время, когда все находилось еще только в стадии формирования и когда ценой крайнего напряжения наших усилий мы еще могли сохранить свою военно-воздушную мощь, от которой зависела наша свобода действий. Если бы Великобритания и Франция сохранили каждая количественное равенство с Германией в области авиации, то вместе они были бы вдвое сильнее ее и могли бы пресечь карьеру Гитлера, эту карьеру насилий, в самом ее начале, не пожертвовав ни единой жизнью. Когда же этот момент миновал, было уже слишком поздно…

Я мог настаивать на перевооружении, выступая как сторонник правительства. Поэтому консервативная партия выслушала меня с необычной для нее благосклонностью.

«Для врага мы легкая и богатая добыча. Ни одна страна не является столь уязвимой, как наша, и ни одна не сулит грабителю большей поживы… Мы – с нашей огромной столицей, этой величайшей мишенью в мире, напоминающей как бы огромную, жирную, дорогую корову, привязанную для приманки хищников, – находимся в таком положении, в каком мы никогда не были в прошлом и в каком ни одна другая страна не находится в настоящее время.

Мы должны запомнить: наша слабость затрагивает не только нас самих; наша слабость затрагивает также стабильность Европы».

Далее я доказывал, что Германия уже приближается к равенству с Англией в области авиации.

«Во-первых, я утверждаю, что Германия в нарушение мирного договора уже создала военную авиацию, равную по своей мощи почти двум третям нынешних оборонительных воздушных сил нашей метрополии.

Во-вторых, я утверждаю, что Германия быстро расширяет эту авиацию. К концу 1935 года германская авиация будет почти равна по числу самолетов и по своей боеспособности оборонительным воздушным силам нашей метрополии, даже если к тому времени нынешние предложения правительства будут осуществлены.

В-третьих, я утверждаю, что если Германия будет продолжать расширение своей авиации, а мы будем продолжать осуществление наших программ, то примерно в 1936 году Германия, безусловно, будет обладать значительно большей воздушной мощью, чем Великобритания.

В-четвертых, я хочу обратить внимание на обстоятельство, которое особенно внушает тревогу: если только они опередят нас, мы уже никогда не сможем их догнать».

Рассказывая обо всем этом, нельзя не упомянуть об основных вехах пройденного нами длинного пути от безопасности прямо в когти смерти. Оглядываясь назад, я поражаюсь, как много времени было в нашем распоряжении. Англия могла еще в 1933-м или даже в 1934 году создать авиацию, которая поставила бы границы честолюбивым притязаниям Гитлера или, быть может, позволила бы военным руководителям Германии сдерживать его неистовые выходки. Прежде чем мы очутились перед лицом величайшего испытания, суждено было пройти еще долгим пяти с лишним годам. Если хотя бы в тот момент мы действовали с должной предусмотрительностью и энергией, это испытание могло миновать нас. Опираясь на превосходящую авиацию, Англия и Франция могли спокойно обратиться за помощью к Лиге Наций, и все государства Европы объединились бы вокруг них. Лига впервые получила бы в свои руки орудие утверждения своей власти. В конце марта (1935 год) министр иностранных дел и Иден нанесли визит Гитлеру в Германии и в ходе весьма важного разговора, который был запротоколирован, услышали из его собственных уст, что германская авиация уже достигла равенства с английской[6]. Этот факт был сообщен правительством 3 апреля. В начале мая премьер-министр напечатал в своем органе «Ньюс леттер» статью, в которой подчеркивал опасность перевооружения Германии почти в тех же выражениях, которые я так часто использовал начиная с 1932 года.

Мой родственник и друг детства лорд Лондондерри возглавлял министерство авиации. Когда министр иностранных дел вернулся из Берлина, чрезвычайно пораженный утверждением Гитлера, что его авиация равна по мощи английской авиации, весь кабинет проникся глубокой тревогой. Правительство и не подозревало, что Англию догнали в области авиации. Как обычно бывает в таких случаях, оно устремило инквизиторский взгляд на министерство, ведавшее этой областью, и на его руководителя.

Министерство авиации не отдавало себе отчета в том, что времена изменились. Оковы казначейства были сброшены. Ему достаточно было просто потребовать большего. Однако вместо этого министерство занялось тем, что решительно выступило против претензий Гитлера на равенство в воздухе. Лондондерри, выступавший как представитель министерства, утверждал, что «когда Саймон и Иден отправились в Берлин, Германия располагала одной-единственной боевой эскадрильей. Немцы рассчитывали сформировать к концу месяца из учебных команд от 15 до 20 эскадрилий». Министерство авиации втянуло своего начальника в пространные оправдания своей собственной линии поведения в прошлом. В результате его позиция оказалась в полнейшей дисгармонии с новыми настроениями правительства и народа, которые были по-настоящему встревожены. Долгое время скрывавшаяся мощная германская авиация, по меньшей мере равная нашей собственной, наконец появилась на свет совершенно открыто. Ввиду этого уход Рамсея Макдональда с поста премьер-министра, последовавший спустя некоторое время в том же году, послужил также поводом для назначения министром авиации сэра Филиппа Канлифф-Листера, тогдашнего министра колоний. Это было частью новой политики энергичного расширения военно-воздушных сил.

Крупнейшим достижением периода пребывания Лондондерри в министерстве авиации явилось создание и усовершенствование прославленных истребителей «харрикейн» и «спитфайр». Первые образцы этих самолетов прошли летные испытания – один в ноябре 1935 года и другой в марте 1936 года. Лондондерри не упоминает об этом в свою защиту, хотя он мог бы это сделать, поскольку принял на себя вину за многое, в чем был неповинен. Новый министр, пользуясь благоприятной обстановкой, распорядился о немедленном массовом производстве этих самолетов, и некоторое количество их было произведено, хотя и не слишком скоро.

Величайшее бедствие постигло нас. Гитлер уже добился равенства с Великобританией. Отныне ему оставалось только пустить на полный ход свои заводы и летные школы, чтобы не только сохранить превосходство в воздухе, но и неуклонно увеличивать его. Все те неизвестные и неизмеримые опасности, которыми грозило Лондону нападение с воздуха, становились отныне определенным, неотвратимым фактором, подлежавшим учету во всех наших решениях. К тому же мы уже не в состоянии были догнать Германию, или по крайней мере правительство не сумело этого сделать. В течение последующих четырех лет английское правительство приложило весьма серьезные усилия, и мы, бесспорно, добились превосходства в качестве авиации. Однако в отношении количества мы уже ничего не могли поделать. Когда началась война, численность нашей авиации едва достигала половины германской.

Глава 8

Вызов и реакция на него (1935 г.)

Годы тайных подкопов, секретных или замаскированных приготовлений были теперь позади, и Гитлер наконец почувствовал себя достаточно сильным, чтобы бросить миру свой первый открытый вызов. 9 марта 1935 года было объявлено об официальном существовании германской авиации, а 16 марта – что германская армия будет впредь базироваться на всеобщей обязательной воинской повинности. В скором времени были приняты соответствующие законы, требовавшиеся для осуществления этих решений, но практические мероприятия были начаты заблаговременно. Французское правительство, хорошо информированное о том, что должно было произойти, в тот же знаменательный день, но на два часа раньше объявило об увеличении ввиду сложившихся обстоятельств срока службы во французской армии до двух лет.

Германская акция представляла собой открытый, официальный выпад против мирных договоров, лежавших в основе Лиги Наций. Пока нарушения носили характер различных уверток или же маскировались другими названиями, ответственным за соблюдение этих договоров державам-победительницам, одержимым пацифизмом и занятым своими внутренними политическими проблемами, было легко избегать обязывающей констатации того факта, что мирный договор нарушается или же отвергается. Теперь этот вопрос встал со всей остротой.

Почти в тот же самый день правительство Абиссинии обратилось к Лиге Наций с протестом против угрожающих требований Италии. Когда на фоне всех этих событий сэр Джон Саймон и лорд – хранитель печати Иден посетили 24 марта по приглашению Гитлера Берлин, французское правительство сочло, что момент для этого выбран неудачно. Франции пришлось теперь срочно заняться не сокращением своей армии, чего так настойчиво от нее требовал за год до этого Макдональд, а увеличением срока обязательной воинской повинности с одного года до двух. При господствовавшем в то время настроении общественности это было трудной задачей. Соединенные Штаты, поскольку дело касалось Европы, умыли руки и лишь всем желали добра. Они были уверены, что им никогда больше не придется беспокоиться об европейских делах. Но Франция, Великобритания и, безусловно, также Италия, несмотря на все разногласия между ними, считали необходимым выступить против этого явного нарушения мирного договора со стороны Гитлера. В Стрезе была созвана под эгидой Лиги Наций конференция бывших главных союзников, на которой были обсуждены все эти вопросы.

Энтони Иден на протяжении примерно десяти лет почти всецело был поглощен изучением вопросов внешней политики. В коалиционном правительстве Макдональда – Болдуина, сформированном в 1931 году, он был назначен заместителем министра иностранных дел сэра Джона Саймона.

Внешнеполитический курс сэра Джона Саймона в 1935 году не встречал одобрения ни у оппозиции, ни у влиятельных кругов консервативной партии. Поэтому Иден с его знаниями и исключительными способностями стал все более выдвигаться. Вот почему, будучи с конца 1934 года лордом – хранителем печати, он, по желанию кабинета, продолжал поддерживать неофициальную, но тесную связь с министерством иностранных дел и был приглашен сопровождать своего бывшего шефа сэра Джона Саймона в его несвоевременной, но не безрезультатной поездке в Берлин. Вслед за тем Иден был послан в Москву, где он установил контакт со Сталиным – контакт, который предстояло спустя несколько лет с успехом восстановить. На обратном пути его самолет был застигнут жестокой и длительной грозой. Когда они приземлились наконец после этого опасного полета, Иден находился в состоянии почти полного изнеможения. Врачи объявили, что он не может по состоянию здоровья сопровождать Саймона на конференцию в Стрезе, и действительно, в течение нескольких месяцев он был болен. Ввиду этого премьер-министр решил сам сопутствовать министру иностранных дел, хотя в это время его собственное здоровье, зрение и ясность мысли явно начинали ему изменять. Таким образом, Великобритания была слабо представлена на этом важнейшем совещании, на котором от Франции присутствовали Фланден и Лаваль, а от Италии – Муссолини и Сувич.

Все были единодушны в том, что открытое нарушение торжественных обещаний, ради которых миллионы людей отдали свои жизни, недопустимо. Однако английские представители с самого начала дали понять, что они не считают возможным применение санкций в случае нарушения договора. Это, естественно, свело конференцию к одним словопрениям. Единогласно была принята резолюция, в которой говорилось, что с односторонними нарушениями договоров нельзя мириться. Резолюция призывала Совет Лиги Наций высказаться по поводу сложившейся ситуации. На второй день работы конференции Муссолини решительно поддержал это решение и весьма энергично высказался против агрессии какой-либо одной державы в отношении другой.

Заключительная декларация конференции гласила:

«Три державы, целью политики которых является коллективное поддержание мира в рамках Лиги Наций, единодушно признают необходимым противодействовать всеми возможными средствами всякому одностороннему отказу от договоров, который может поставить под угрозу мир в Европе, и будут с этой целью действовать в тесном сотрудничестве».

Итальянский диктатор подчеркнул в своей речи слова «мир в Европе» и выдержал многозначительную паузу после слов «в Европе». Это ударение на «Европе» тотчас же привлекло внимание представителей английского министерства иностранных дел. Они навострили уши, отлично понимая, что, хотя Муссолини готов действовать заодно с Францией и Англией, чтобы помешать Германии перевооружиться, он оставляет за собой свободу действий в Африке, где может впоследствии предпринять любое выступление против Абиссинии, какое только ему заблагорассудится. Следует ли поднять этот вопрос? Об этом спорили в тот вечер чиновники министерства иностранных дел. Все так стремились заручиться поддержкой Муссолини против Германии, что было признано нежелательным делать ему в этот момент какие-либо предостережения относительно Абиссинии, которые, несомненно, вызвали бы у него сильнейшее раздражение. Поэтому этот вопрос не был поднят, он был обойден, и Муссолини решил – в известном смысле не без оснований, – что союзники молчаливо согласились с его заявлением и готовы предоставить ему свободу действий в отношении Абиссинии. Французы по этому поводу не высказались, и участники конференции разъехались.

15–17 апреля Совет Лиги Наций рассмотрел заявление о нарушении Германией Версальского договора, выразившемся во введении всеобщей обязательной воинской повинности. В Совете были представлены следующие державы: Аргентина, Австрия, Великобритания, Чили, Чехословакия, Дания, Франция, Германия, Италия, Мексика, Польша, Португалия, Испания, Турция и СССР. Все эти державы голосовали за поддержку того принципа, что договоры не должны нарушаться путем односторонней акции. Решено было передать вопрос на обсуждение пленарного заседания ассамблеи Лиги. В то же самое время министры иностранных дел трех скандинавских стран – Швеции, Норвегии, Дании – и Голландии, глубоко обеспокоенные вопросом о равновесии военно-морских сил в районе Балтики, также собрались и заявили о своей поддержке указанного принципа. Официальный протест против действий Германии заявили в общей сложности 19 государств. Но какую цену имели все их резолюции, если они не были подкреплены готовностью хотя бы одной из держав или какой-либо группы держав прибегнуть к силе даже в качестве самого крайнего средства!

Лаваль не был склонен подходить к России с непоколебимым духом Барту. Однако Франция испытывала сейчас острую нужду в одном. Тем, кто принимал близко к сердцу жизнь Франции, казалось необходимым добиться прежде всего единодушной поддержки народом закона о двухгодичной воинской повинности, который был принят в марте лишь незначительным большинством. Только советское правительство могло дать значительной части французов, питавших к нему чувство верности, разрешение оказать поддержку этому закону. Кроме того, во Франции ощущалось всеобщее стремление к возрождению старого союза или чего-нибудь вроде этого. 2 мая французское правительство поставило свою подпись под франко-советским пактом. Это был расплывчатый документ, гарантировавший взаимную помощь в случае возникновения агрессии. Срок действия пакта был определен в 5 лет.

Чтобы добиться осязаемых политических результатов в стране, Лаваль нанес трехдневный визит в Москву, где был радушно принят Сталиным. Они вели долгие переговоры, из которых можно здесь воспроизвести один отрывок, нигде до сих пор не опубликованный. Сталин и Молотов, конечно, стремились прежде всего выяснить, какова будет численность французской армии на Западном фронте, сколько дивизий, каков срок службы. После того как с вопросами такого характера было покончено, Лаваль спросил:

«Не можете ли вы сделать что-нибудь для поощрения религии и католиков в России? Это бы так помогло мне в делах с папой».

«Ого! – воскликнул Сталин. – Папа! А у него сколько дивизий?»

Мне не передавали, что ответил на это Лаваль, но он мог бы, конечно, упомянуть о тех легионах, которые не всегда можно узреть на парадах. Лаваль отнюдь не собирался связать Францию какими-либо точно сформулированными обязательствами, на которых Советы имеют обыкновение настаивать. И все же он добился того, что 15 мая было опубликовано заявление Сталина, в котором одобрялась политика национальной обороны, проводимая Францией с целью поддержания ее вооруженных сил на уровне, обеспечивающем ее безопасность. Франко-советский пакт, не связывавший ту или другую из договаривающихся сторон какими-либо обязательствами на случай германской агрессии, как фактор европейской безопасности имел лишь ограниченное значение. Франция не достигла настоящего союза с Россией. К тому же на обратном пути французский министр иностранных дел остановился в Кракове, чтобы присутствовать на похоронах маршала Пилсудского. Там он встретил Геринга, с которым вел самые сердечные беседы. Его высказывания, выражавшие недоверие и неприязнь к Советам, были неукоснительно доведены через немецкие каналы до сведения Москвы.

Здоровье и силы Макдональда ослабли до такой степени, что дальнейшее пребывание его премьер-министром стало уже невозможным. Поэтому, когда 7 июня было объявлено, что Макдональд и Болдуин поменялись постами в правительстве и что Болдуин в третий раз стал премьер-министром, это ни для кого не явилось неожиданностью. Министерство иностранных дел также перешло в другие руки. Сэр Джон Саймон был теперь переведен в министерство внутренних дел, с кругом деятельности которого он был хорошо знаком, а сэр Сэмюэль Хор стал министром иностранных дел.

Одновременно Болдуин применил одно нововведение. Он назначил Идена, престиж которого неуклонно повышался и здоровье которого к этому времени восстановилось, министром по делам Лиги Наций. Иден получил равный статус с министром иностранных дел.

В описанных выше обстоятельствах английское правительство предприняло совершенно неожиданный шаг. Инициатива, по крайней мере отчасти, исходила от военно-морского министерства. Между английским и германским военно-морскими министерствами с некоторых пор велись переговоры о соотношении флотов обеих стран. По Версальскому договору немцы имели право построить не более четырех линкоров водоизмещением 10 тысяч тонн каждый в дополнение к шести крейсерам также водоизмещением 10 тысяч тонн. Однако английское адмиралтейство недавно обнаружило, что два последних из строящихся карманных линкоров – «Шарнхорст» и «Гнейзенау» – гораздо больше по своим размерам, чем это разрешено договором, и совершенно иного типа. В действительности это были легкие линейные крейсера водоизмещением 26 тысяч тонн.

В связи с этим наглым и мошенническим нарушением мирного договора, тщательно подготовленным и начатым по меньшей мере двумя годами раньше (в 1933 году), адмиралтейство сочло целесообразным заключить англо-германское морское соглашение. Правительство Его Величества сделало это, не проконсультировавшись со своим французским союзником и не поставив в известность Лигу Наций. Обращаясь к Лиге и заручаясь поддержкой ее членов для выражения протеста против нарушения Гитлером военных статей мирного договора, оно одновременно уничтожало с помощью частного соглашения морские статьи того же договора.

Главной чертой соглашения было условие, чтобы германский военно-морской флот не превышал одной трети английского флота. Это очень прельщало военно-морское министерство, которое оглядывалось на те дни перед великой войной, когда мы довольствовались соотношением 16: 10. Ради этой перспективы и принимая заверения немцев за чистую монету, наше министерство соглашалось признать за Германией право на строительство подводных лодок, что категорически запрещалось мирным договором. Германии разрешалось построить такое количество подводных лодок, которое составило бы 60 процентов от числа английских подводных лодок, в случае же исключительных, по ее мнению, обстоятельств она могла построить и все 100 процентов. Немцы, конечно, дали заверения, что их подводные лодки никогда не будут использованы для борьбы против торговых судов. Для чего же в таком случае они предназначались? Ведь ясно, что, если бы остальная часть соглашения была соблюдена, они не могли оказать влияния на исход морских операций, поскольку это касалось военных кораблей.

Установление для германского флота предельных размеров, равных одной трети английского, означало, что Германии разрешалась такая судостроительная программа, которая должна была до предела загрузить ее верфи по меньшей мере на десять лет. Таким образом, расширение германских военно-морских сил практически ничем не ограничивалось и не сдерживалось. Немцы могли строить новые корабли так быстро, как это позволяли физические возможности.

Установленная английским проектом для Германии квота судов была даже гораздо щедрее той, которую Германия считала целесообразным использовать. Отчасти это, несомненно, объяснялось тем, что ей приходилось считаться с конкуренцией между танковой и судостроительной промышленностью из-за получения бронеплит. Немцам было разрешено построить 5 линкоров, 2 авианосца, 21 крейсер и 64 эсминца. Фактически же они имели к началу войны готовыми или близящимися к окончанию строительства: 2 линкора, 11 крейсеров, 25 эсминцев и ни одного авианосца – то есть значительно меньше половины того, что мы так благодушно разрешили им построить.

Сконцентрировав все свои наличные ресурсы на строительстве крейсеров и эсминцев за счет линкоров, они могли поставить себя в более выгодное положение на случай войны с Англией в 1939-м или 1940 году. Как мы теперь знаем, Гитлер уведомил адмирала Редера, что война с Англией едва ли начнется ранее 1944-го или 1945 года. Таким образом, планы расширения германского военно-морского флота были рассчитаны на длительный срок. Немцы достигли максимально установленного для них предела только в строительстве подводных лодок. Как только они оказались в силах превысить 60-процентный лимит, они воспользовались той статьей соглашения, которая разрешала им довести строительство до 100 процентов, так что к началу войны ими было построено 57 подводных лодок.

В проектировании новых линкоров преимущество немцев состояло в том, что они не были участниками Вашингтонского морского соглашения или Лондонской конференции. Они немедленно заложили «Бисмарк» и «Тирпиц». И в то время как Англия, Франция и Соединенные Штаты были связаны пределом 35 тысяч тонн, эти два огромных корабля должны были иметь водоизмещение свыше 45 тысяч тонн, так что, когда строительство их было закончено, они оказались самыми мощными кораблями в мире.

С дипломатической точки зрения Гитлеру было также весьма выгодно в тот момент расколоть союзников, добиться того, что один из них готов был простить нарушения Версальского договора, и заключением соглашения с Англией санкционировать восстановление для Германии полной свободы перевооружения. Сообщение об этом соглашении явилось новым ударом по Лиге Наций. Французы имели все основания жаловаться, что разрешение на строительство подводных лодок, данное немцам Великобританией, затрагивает жизненные интересы Франции. Муссолини усмотрел в этом факте свидетельство того, что Великобритания недобросовестно ведет себя в отношении своих союзников и что при условии обеспечения ее специфических интересов как морской державы она готова идти на любые сделки с Германией, какой бы ущерб они ни наносили дружественным державам, находящимся под угрозой в связи с ростом германских наземных сил. Выглядевшая циничной и эгоистичной позиция Великобритании поощрила Муссолини к более энергичному осуществлению своих планов в отношении Абиссинии.

Скандинавские страны, которые всего за две недели до этого мужественно поддержали протест против введения Гитлером обязательной воинской повинности в германской армии, обнаружили теперь, что Великобритания за кулисами санкционировала создание германского военно-морского флота. Правда, он должен был равняться лишь одной трети английского, но и в этих пределах он становился хозяином Балтики.

Соглашение это не только не являлось шагом по пути к разоружению, но, напротив, в случае осуществления его на протяжении нескольких лет оно неизбежно привело бы к развертыванию строительства новых военных кораблей во всем мире. Потребовалась бы реконструкция всего французского военно-морского флота, если не считать его новейших судов. Это в свою очередь оказало бы воздействие на Италию. Что касается нас самих, то было очевидно, что для сохранения нашего тройного превосходства над немцами в современных кораблях мы должны провести весьма значительную реконструкцию английского флота. Возможно, что формула, согласно которой германский флот должен был равняться одной трети английского, истолковывалась нашим морским министерством в том смысле, что английский флот должен быть в три раза больше германского. Это, пожалуй, могло бы расчистить путь для разумной и давно уже требовавшейся перестройки нашего флота.

В действительности же было достигнуто только то, что Германии было позволено в течение пяти или шести последующих лет развернуть строительство новых военных кораблей в таких размерах, какие только позволяли ее физические возможности.

В военной области официальное введение 16 марта 1935 года воинской повинности в Германии означало серьезный вызов Версалю. Однако методы, применявшиеся ныне для расширения и реорганизации германской армии, представляют не только технический интерес. Надо было дать определение тем функциям, которые отводятся армии в национал-социалистском государстве. Целью закона от 21 мая 1935 года было расширить избранный круг прошедших тайную подготовку технических специалистов путем вооружения всей нации.

Наименование «рейхсвер» было заменено на «вермахт». Армия подчинялась верховному руководству фюрера. Каждый солдат приносил теперь присягу не конституции, а лично Адольфу Гитлеру. Военное министерство было поставлено в непосредственное подчинение фюреру. Военная служба была объявлена важнейшим гражданским долгом, и в задачу армии вменялось просветить население рейха и объединить его раз и навсегда. Вторая статья закона гласила:

«Вермахт есть вооруженные силы и школа военного обучения германского народа».

В этом законе нашли свое официальное юридическое воплощение следующие слова из гитлеровской «Майн кампф»:

«Грядущее национал-социалистское государство не должно впадать в ошибку прошлого и приписывать армии задачи, которых у нее нет и быть не может. Германская армия не должна быть школой сохранения племенных особенностей, напротив, она должна быть школой, учащей всех немцев взаимному приспособлению и взаимопониманию. Все, что в жизни нации разъединяет, армия должна объединить. Кроме того, она должна поднять каждого юношу выше узких интересов его родной округи, заставить его ощутить свою связь с германской нацией в целом.

Он должен научиться уважать не границы своего родного местечка, а границы своего отечества, ибо и ему придется их со временем защищать».

На основе этих идеологических принципов законом устанавливалась также новая территориальная структура. Армия отныне делилась на три зоны со штабами в Берлине, Касселе и Дрездене. Каждая из них подразделялась на 10 (впоследствии на 12) военных округов. Каждый военный округ включал один армейский корпус, состоящий из трех дивизий. Кроме того, было запланировано создание воинских формирований нового вида – бронетанковых дивизий. Три такие дивизии были действительно созданы в скором времени.

Порядок прохождения военной службы был также разработан во всех деталях. Новый режим ставил своей главной задачей подчинение германской молодежи строгой регламентации. Немецкие мальчики зачислялись сначала в организацию «гитлеровской молодежи», а по достижении 18-летнего возраста на добровольных началах вступали на два года в отряды СА. По закону от 26 июня 1935 года каждый немец, достигший двадцатилетнего возраста, должен был в принудительном порядке отслужить свой срок в рабочих батальонах. Он должен был шесть месяцев служить родине, прокладывая дороги, строя казармы или осушая болота и подготавливая себя таким образом физически и морально к выполнению наивысшего долга германского гражданина – службе в вооруженных силах. В рабочих батальонах главный упор делался на ликвидацию классовых различий и подчеркивание социального единства германского народа, а в армии – на дисциплину и территориальное единство страны.

Теперь приступили к осуществлению гигантской задачи обучения новой армии и расширения ее кадров в соответствии с технической концепцией Секта. 15 октября 1935 года, опять-таки в нарушение Версальского договора, вновь была открыта германская академия генерального штаба. На официальной церемонии присутствовали Гитлер и представители верховного командования. Это была вершина той пирамиды, основанием которой служили бесчисленные рабочие батальоны. 7 ноября 1935 года был призван в армию первый класс рекрутов 1914 года рождения – 596 тысяч юношей, которые должны были пройти обучение военному ремеслу. Таким образом, численность германской армии единым росчерком пера была доведена, по крайней мере на бумаге, почти до 700 тысяч бойцов.

Помимо задачи обучения возникли проблемы финансирования перевооружения и расширения германской промышленности для удовлетворения нужд новой национальной армии. Секретным приказом Шахт был назначен фактическим экономическим диктатором Германии. Результаты подготовительной работы, проведенной в свое время Сектом, подверглись теперь решающему испытанию. Наибольшие трудности представляло, во-первых, расширение офицерского корпуса и, во-вторых, создание специализированных частей – артиллерии, инженерных войск и войск связи. К октябрю 1935 года было закончено формирование 10 армейских корпусов, еще два были созданы год спустя, и 13-й корпус – в октябре 1937 года. Полицейские части также были включены в состав вооруженных сил.

Было известно, что после первого призыва рекрутов 1914 года рождения последующие годы как в Германии, так и во Франции дадут меньшее число рекрутов в связи с сокращением рождаемости в период мировой войны. Поэтому в августе 1936 года срок действительной военной службы в Германии был увеличен до двух лет.

Следующие цифры, которые довольно точно были предугаданы статистиками, говорят сами за себя:

Сравнительная численность рекрутов 1914–1920 года рождения, призывавшихся с 1934 по 1940 год во Франции и Германии

Эти цифры казались лишь предостерегающей тенью, пока с течением времени они не стали фактом. Все то, что было создано немцами вплоть до 1935 года, уступало по численности и мощи французской армии с ее огромными резервами, не говоря уже о ее многочисленных и сильных союзниках. Даже и теперь еще твердое решение, опирающееся на авторитет Лиги Наций, поддержкой которой легко было заручиться, могло бы приостановить весь этот процесс. Германию можно было призвать к ответу в Женеве и предложить ей дать исчерпывающие объяснения и потребовать, чтобы она разрешила межсоюзническим расследовательским миссиям ознакомиться с состоянием ее вооружений и с теми воинскими формированиями, которые были ею созданы в нарушение мирного договора. Или же, в случае ее отказа, предмостные укрепления на Рейне могли быть вновь оккупированы до тех пор, пока не было бы обеспечено выполнение мирного договора. При этом исключалась всякая возможность эффективного сопротивления со стороны Германии и было маловероятно, чтобы эта операция привела к кровопролитию. Действуя таким образом, можно было предотвратить Вторую мировую войну или по крайней мере оттянуть ее возникновение на неопределенно долгий срок.

Многие факты и общая тенденция их развития хорошо были известны французскому и английскому генеральным штабам, но правительства не столь ясно их сознавали.

Французское правительство, находившееся в результате увлечения партий политической игрой в состоянии вечной неустойчивости, и английское правительство, оказавшееся жертвой тех же пороков в итоге противоположной общей склонности к покою, были одинаково неспособны на какие-либо радикальные и четкие действия, сколько бы эти последние ни оправдывались мирным договором и здравым смыслом. Французское правительство не согласилось осуществить все то сокращение своих вооруженных сил, на котором настаивал его союзник, но, подобно своим английским коллегам, оно было неспособно оказать сколько-нибудь эффективное сопротивление тому, что Сект в свое время назвал «воскрешением военной мощи Германии».

Глава 9

Воздушные и морские проблемы (1935–1939 гг.)

Теперь необходимо остановиться на решениях технического характера, имевших важное значение для нашей будущей безопасности. В этой главе целесообразно охватить все четыре года, непосредственно предшествовавшие войне.

После утраты равенства в воздухе мы оказались уязвимы для гитлеровского шантажа. Если бы мы своевременно приняли меры к тому, чтобы создать воздушные силы вдвое более мощные, нежели те, которые Германия могла создать в нарушение мирного договора, мы сохранили бы за собой контроль в будущем. Но даже простое равенство в воздухе, которое никто бы не мог расценить как проявление агрессивности, в значительной мере дало бы нам в эти критические годы уверенность в своих оборонительных возможностях, а также могло бы послужить основой для нашей дипломатии и способствовало бы дальнейшему расширению наших военно-воздушных сил. Но равенство в воздухе было утрачено, и все попытки восстановить его оказывались тщетными. Мы вступили в такой период, когда оружие, игравшее значительную роль в прошлой войне, всецело овладело умами и превратилось в важнейший военный фактор. Министры рисовали себе самые страшные картины разрушения и кровопролития в Лондоне, которые могли явиться результатом нашей ссоры с германским диктатором. Хотя соображения такого рода не были специфическими для Великобритании, они отражались на нашей политике, а следовательно, и на всем мире.

Летом 1934 года профессор Линдеман обратился в «Таймс» с письмом, в котором указывал, что исследовательская работа в области противовоздушной обороны может дать важнейшие научные результаты. В августе мы попытались привлечь к этому вопросу внимание не только чиновников министерства авиации, которые уже пришли в движение, но и их руководителей в правительстве. Мы считали, что этот вопрос должен быть передан из ведения министерства авиации в ведение Комитета имперской обороны, где руководители правительства, наиболее влиятельные политические деятели страны, имели возможность осуществлять наблюдение и контроль за его действиями, а также обеспечить выделение надлежащих финансовых средств. Министерство авиации, со своей стороны, с негодованием возражало против того, чтобы какой-либо посторонний или вышестоящий орган вмешивался в его специальную область. В результате в течение некоторого времени дело не двигалось с мертвой точки.

Поэтому 7 июня 1935 года я заговорил об этом в парламенте:

«Данный вопрос носит ограниченный и в большей мере научный характер. Речь идет о тех методах, которые могут быть изобретены, применены или открыты, с тем чтобы можно было с земли контролировать воздух, чтобы дать наземным оборонительным силам возможность осуществлять контроль или даже господство над самолетами, находящимися на большой высоте… Мой опыт подсказывает мне, что в таких случаях, когда военные и политические власти исчерпывающим образом разъяснят, в чем именно ощущается потребность, наука всегда оказывается в силах каким-то образом на это откликнуться.

Отвратительная идея – принуждать государства к капитуляции посредством запугивания беспомощного гражданского населения и уничтожения женщин и детей – получила признание и одобрение только в двадцатом столетии. Это вопрос, который касается не какой-либо одной страны. Если было бы установлено, что самолет-бомбардировщик оказался во власти приборов, находящихся на земле, все страны почувствовали бы себя в большей безопасности и навязчивые страхи и подозрения, ныне толкающие государства все ближе и ближе к новой катастрофе, утихли бы… Нам приходится опасаться не только налетов на наши крупные города с их гражданским населением – в этом отношении мы более уязвимы, чем какая-либо другая страна в мире, – но также налетов на доки и другие технические сооружения, без которых наш флот, все еще являющийся существенным фактором нашей обороны, может оказаться парализованным или даже уничтоженным.

Поэтому этот вопрос должен привлечь к себе самое пристальное внимание крупнейших деятелей страны и правительства, и для его разрешения должны быть мобилизованы все средства, которыми располагает английская наука, и все материальные ресурсы, которые в состоянии выделить страна. Это необходимо не только для того, чтобы избавить мир от одной из главных причин взаимных подозрений и войн, но и для того, чтобы вернуть былую безопасность нашему острову – Великобритании».

Буквально на следующий день произошли те перемещения в правительстве, о которых было упомянуто в предыдущей главе, и Болдуин стал премьер-министром. Сэр Филипп Канлифф-Листер, вскоре получивший титул лорда Суинтона, сменил лорда Лондондерри на посту министра авиации. Как-то месяц спустя, когда я находился в курительной комнате палаты общин, туда вошел Болдуин. Он сел рядом со мной и сразу же начал:

«У меня есть к вам одно предложение. Филипп очень хочет, чтобы вы приняли участие в только что образованном Комитете имперской обороны, ведающем исследовательской работой в области противовоздушной обороны, и я надеюсь, что вы согласитесь войти в него».

Я ответил, что критически оцениваю наши приготовления в области авиации и что я намерен сохранить за собой свободу действий.

На это он заявил:

«Это само собой разумеется. Конечно, вы сохраните полную свободу во всем, исключая секретные вопросы, о которых вы узнаете только в комитете».

Работа комитета проходила в обстановке секретности, и никто никогда не упоминал о моих связях с правительством, которое я продолжал все более резко критиковать по другим поводам, также касавшимся состояния нашей авиации.

Опытным политическим деятелям в Англии часто удается сочетать оба рода деятельности. Самые острые политические разногласия подчас не мешают поддержанию личных дружеских отношений.

Мысль о возможности использования радиоволн, отражаемых самолетами и другими металлическими предметами, в тридцатых годах пришла в голову, по-видимому, очень многим в Англии, Америке, Германии и Франции. Мы называли это радиолокацией, а аппаратуру радиолокации – радаром.

В феврале 1935 года профессор Уотсон-Уотт, сотрудник правительственной научно-исследовательской организации, впервые объяснил технической подкомиссии, что обнаружение местонахождения самолета по отражаемым им радиоволнам может оказаться возможным, и предложил провести соответствующее испытание. Была учреждена специальная организация и создана для экспериментальных целей цепь радиолокационных станций в районе Дувра, Орфорднеса.

К 1939 году министерство авиации, используя сравнительно длинные радиоволны (10 метров), построило так называемую береговую цепь радарных станций, которая позволяла обнаруживать самолеты, приближающиеся со стороны моря, на расстоянии до 60 миль. Под руководством маршала авиации Даудинга (истребительная авиация) была создана широко разветвленная телефонная сеть, связывавшая все эти станции с центральной станцией в Аксбридже, где движение всех обнаруженных самолетов отмечалось на больших картах, что давало возможность управлять боевыми действиями наших военно-воздушных сил. Был также изобретен прибор, получивший название IFF (Identification Friend or Foe – «опознаватель друга или врага»), который позволял береговой цепи радарных станций отличать английские самолеты, имевшие на борту эти приборы, от вражеских самолетов. Однако одного только обнаружения приближающегося вражеского самолета над морем было еще недостаточно, хотя мы и получали предостережение по меньшей мере за 15–20 минут. Мы должны стремиться к тому, чтобы направить наши самолеты навстречу атакующим, с тем чтобы перехватить их над сушей. С этой целью сооружалось несколько станций, оборудованных установками под названием CHL (Chain Stations Home Service Low Cover – наземное управление истребителями-перехватчиками). Однако к началу войны все это находилось еще в зачаточном состоянии.

Немцы также проявляли большую активность. Весной 1939 года «Граф Цеппелин» совершил полет над восточным побережьем Англии. Начальник главного управления связи немецкой военной авиации генерал Мартини распорядился поместить на борту «цеппелина» специальную радиоаппаратуру для обнаружения английских радарных радиопередатчиков, если таковые имеются. Попытка окончилась неудачно, но если бы его аппаратура работала исправно, «Граф Цеппелин», несомненно, смог бы доставить в Германию весть о том, что у нас имеется радар, ибо наши радарные станции не только работали в тот момент, но и следили за движением «цеппелина» и догадались о его намерениях. Немцы не были бы удивлены, если бы им удалось перехватить наши радарные сигналы, ибо сами они успели создать весьма совершенную в техническом отношении систему радара, которая в некоторых отношениях превосходила нашу. Но что бы их удивило – это масштабы, в каких мы сумели применить наши открытия на практике и включить их в систему противовоздушной обороны. В этом отношении мы опередили весь мир. Главное достижение заключалось не столько в новизне самого оборудования, сколько в эффективности его использования.

Заключительное заседание исследовательского комитета по вопросам противовоздушной обороны состоялось 11 июля 1939 года. К этому времени между Портсмутом и Скапа-Флоу имелось 20 радарных станций, которые могли обнаруживать самолет, летящий на высоте свыше 10 тысяч футов, на расстоянии от 50 до 120 миль. У нас уже производились приборы, позволяющие успешно бороться с вражескими радиопомехами, и упрощенной конструкции приборы IFF (опознаватели принадлежности самолета).

В эти годы я поддерживал постоянные и тесные связи также с военно-морским министерством. Летом 1936 года военно-морским министром стал сэр Сэмюэль Хор, который разрешил своим подчиненным свободно обсуждать со мной любые вопросы, входившие в компетенцию министерства. Поскольку я питал глубокий интерес к военно-морскому флоту, я использовал эти возможности в полной мере. Я знал начальника военно-морского штаба адмирала Чэтфилда с 1914 года, а моя переписка с ним по военно-морским проблемам началась в 1936 году.

15 июня 1938 года начальник военно-морского штаба взял меня с собой в Портленд, чтобы показать мне «Асдик». Так называлась система нащупывания под водой подводных лодок с помощью звуковых волн, проходящих сквозь воду и отражающихся от любой стальной конструкции, встреченной ими на пути. По этому отражению можно было довольно точно определять местонахождение подводной лодки. Мы были на пороге этого открытия уже к концу Первой мировой войны. Это было ценнейшее достижение морского министерства, над развитием которого оно неустанно трудилось на протяжении жизни целого поколения.

Я писал Чэтфилду:

«Что меня поразило, это ясность и отчетливость показаний (“Асдик”). Я ожидал, что это будет нечто едва различимое и уж во всяком случае расплывчатое и сомнительное. Я не думал, что мне доведется услышать, как эти твари сами просят, чтобы их уничтожили. Это великолепная система и крупнейшее достижение».

«Асдик» не победил подводную лодку, но без «Асдика» подводная лодка не могла быть побеждена.

Глава 10

Санкции против Италии (1935 г.)

Миру во всем мире был нанесен второй тяжелый удар. За утратой Англией равенства в воздухе последовал переход Италии на сторону Германии. Оба эти события, вместе взятые, позволили Гитлеру пойти дальше по избранному им смертоносному пути. Мы видели, какую помощь при защите независимости Австрии оказал Муссолини и что это означало для Центральной и Юго-Восточной Европы. Теперь он решил перейти в противоположный лагерь. Нацистская Германия уже не будет одинока. Один из главных союзников в Первой мировой войне вскоре присоединится к ней. Меня угнетала мысль о серьезности этого неблагоприятного для дела безопасности поворота.

Замыслы Муссолини в отношении Абиссинии шли вразрез с моралью двадцатого века. От них веяло той мрачной эпохой, когда белые люди считали себя вправе покорять желтокожих, коричневокожих, чернокожих или краснокожих и подчинять их себе огнем и мечом. В наш просвещенный век, когда совершаются такие преступления, от которых в ужасе отшатнулись бы или на которые во всяком случае были бы неспособны дикари прошлого, такое поведение не соответствовало духу времени и было достойно порицания. К тому же Абиссиния была членом Лиги Наций. По странному капризу судьбы именно Италия настаивала в 1923 году на ее приеме, а Англия возражала. Англичане считали, что характер правительства Эфиопии и положение, существовавшее в этой дикой стране тирании, рабства и племенных войн, было несовместимо с ее членством в Лиге. Но итальянцы настояли на своем, и Абиссиния стала членом Лиги, пользуясь всеми правами и гарантиями безопасности, которые могла дать Лига. Вот, кстати, был удобный случай для проверки действенности орудия мирового правительства, на которое возлагали надежды все люди доброй воли.

Итальянский диктатор руководствовался не только желанием захватить новую территорию. Его власть, его безопасность зависели от престижа. Казалось, для Муссолини не было иного, более легкого, более дешевого и менее рискованного способа укрепить свою власть или, как он считал, поднять авторитет Италии в Европе, чем присоединить Абиссинию к недавно созданной итальянской империи.

Я очень не хотел, чтобы в этой грозной борьбе против перевооружающейся нацистской Германии, которая, как я чувствовал, неумолимо приближалась, Италия отошла от нас и даже перешла в противоположный лагерь. Не могло быть сомнений, что, если нападение одного члена Лиги Наций на другого в этот критический момент не вызовет негодования, это в конечном счете разрушит Лигу как фактор, сплачивающий силы, которые одни только способны были удержать в узде мощь возрождающейся Германии и ужасную угрозу Гитлера. Все то, что могла бы дать или отнять Италия, не стоило того, что могло бы принести восстановленное величие Лиги Наций. Поэтому, если Лига готова была применить объединенные силы всех своих членов для обуздания политики Муссолини, нашим священным долгом было принять участие в этом и сыграть достойную роль.

Уже со времени конференции в Стрезе стало ясно, что Муссолини готовится захватить Абиссинию. Было очевидно, что английское общественное мнение враждебно отнесется к такому акту итальянской агрессии. Те из нас, кто видел в гитлеровской Германии угрозу не только для мира, но и для нашего существования, страшились этого перехода державы первого ранга, какой в то время считалась Италия, с нашей стороны на противоположную.

С наступлением лета началось непрерывное движение итальянских воинских транспортов через Суэцкий канал, и в результате на восточной границе Абиссинии были сосредоточены крупные силы и большое количество военного снаряжения. 24 августа кабинет принял решение и объявил, что Англия выполнит свои обязательства, вытекающие из заключенных ею договоров и устава Лиги Наций. Это немедленно вызвало кризис в районе Средиземного моря.

К этому времени министр по делам Лиги Наций Энтони Иден, который занимал положение, почти равное положению министра иностранных дел, уже в течение нескольких недель находился в Женеве, где ему удалось убедить ассамблею в необходимости санкций против Италии в случае ее вторжения в Абиссинию. Санкции означали лишение Италии всякой финансовой помощи и товарных поставок и оказание всей финансово-экономической помощи Абиссинии. Для такой страны, как Италия, которая по многим видам материалов, необходимых для войны, зависела от беспрепятственного импорта из заморских стран, это было действительно колоссальной помехой. Рвение, проявленное Иденом, его выступление, провозглашенные им принципы привлекли основное внимание ассамблеи. Министр иностранных дел сэр Сэмюэль Хор, прибыв 11 сентября в Женеву, сам обратился к ассамблее:

«Прежде всего я хочу подтвердить поддержку Лиги правительством, которое я представляю, и интерес английского народа к коллективной безопасности… В соответствии со своими точными и ясно выраженными обязательствами Лига и вместе с ней моя страна стоят за коллективные меры по поддержанию устава во всей его полноте и, в частности, за неуклонное и коллективное сопротивление всем актам неспровоцированной агрессии».

Я вспоминаю, что, несмотря на мою озабоченность германской проблемой и несмотря на то, что мне не очень нравилось, как велись в то время наши дела, эта речь произвела на меня огромное впечатление, когда я прочел ее под лучами солнца Ривьеры. Она всех взволновала и вызвала широкие отклики в Соединенных Штатах. Она сплотила в Англии всех, кто выступал за неустрашимое сочетание справедливости и силы. Это по крайней мере была политика. Если бы оратор понимал, какие колоссальные возможности открылись в этот момент перед ним, он, может быть, действительно смог бы в течение некоторого времени вести за собой мир.

Вескость этих заявлений проистекала из того факта, что за ними, как и во многих случаях в прошлом, имевших жизненно важное значение для прогресса и свободы человечества, стоял британский флот. Первый и последний раз Лига Наций, по-видимому, имела в своем распоряжении реальную силу. Это были международные полицейские силы, опираясь на которые можно было применить всевозможные методы дипломатического и экономического нажима и убеждения. 12 сентября, то есть на следующий день, когда линейные крейсера «Худ» и «Ринаун», сопровождаемые 2-й эскадрой крейсеров и отрядом эсминцев, прибыли в Гибралтар, всюду царило убеждение, что Англия подкрепит свои слова делом. Подавляющая часть общественности Англии немедленно выступила с поддержкой действенной политики. Считалось само собой разумеющимся, что это заявление и переброска военных кораблей не могли быть сделаны, если бы специалисты военно-морского министерства не произвели тщательных расчетов, какие силы флота потребуются на Средиземном море для успешного выполнения наших задач.

В октябре Муссолини, не встретив помех со стороны английского флота, переброска которого запоздала, бросил итальянские армии против Абиссинии и начал вторжение. 10 октября ассамблея Лиги пятьюдесятью голосами суверенных государств против одного постановила принять коллективные меры против Италии, и был создан «комитет восемнадцати», который должен был предпринять дальнейшие попытки добиться мирного урегулирования.

Оказавшись перед лицом таких обстоятельств, Муссолини выступил с недвусмысленным заявлением, свидетельствовавшим о его глубокой проницательности. Вместо того чтобы сказать: «Италия ответит на санкции войной», он сказал: «Италия ответит на них дисциплиной, умеренностью и готовностью пойти на жертвы». В то же время, однако, намекнул, что не потерпит применения таких санкций, которые помешают его вторжению в Абиссинию. Если его действия окажутся под угрозой, он начнет войну против всякого, кто будет стоять на его пути.

«Пятьдесят стран! – сказал он. – Пятьдесят стран, предводительствуемых одной!» Такова была обстановка в период, предшествовавший роспуску парламента и всеобщим выборам в Англии, которые согласно конституции должны были состояться в это время.

Кровопролитие в Абиссинии, чувство ненависти к фашизму и призыв Лиги к применению санкций вызвали потрясение в английской лейбористской партии. Профсоюзные деятели, особенно Эрнест Бевин, по своему темпераменту отнюдь не были пацифистами. Решительный класс трудящихся был охвачен сильным стремлением драться с итальянским диктатором, осуществить энергичные санкции и в случае необходимости пустить в ход британский флот. На митингах, происходивших в атмосфере возбуждения, произносились резкие и горячие речи.

Однако такое пробуждение страны не отвечало ни взглядам, ни намерениям Болдуина. И только спустя несколько месяцев после выборов я начал понимать, на каких принципах строились санкции. Премьер-министр заявил, что, во-первых, санкции означают войну; во-вторых, что он твердо решил не допустить войны; и, в-третьих, что он решил осуществить санкции. Эти три условия были явно несовместимы. Под руководством Англии и под давлением со стороны Лаваля комитет Лиги Наций, которому поручили разработать программу санкций, воздерживался от таких санкций, которые могли бы спровоцировать войну. Поставки многих товаров, в том числе и военных материалов, в Италию были запрещены, и был составлен внушительный план. Но нефть, без которой абиссинская кампания не могла бы продолжаться, свободно поступала, так как все понимали, что приостановить поставку ее означало развязать войну. В этом вопросе позиция Соединенных Штатов, не члена Лиги Наций, но главного в мире поставщика нефти, хотя и благожелательная, все же не была ясна. Кроме того, прекращение поставок нефти Италии требовало прекращения таких поставок и Германии. Экспорт алюминия в Италию был строжайше запрещен; но алюминий был почти единственным металлом, производившимся Италией в количестве, превышавшем ее потребности. Ввоз в Италию железного лома и железной руды был также категорически запрещен во имя общественной справедливости. Но, поскольку итальянская металлургическая промышленность мало использовала их и поскольку это запрещение не распространялось на стальные болванки и чугун, Италия не испытывала никаких затруднений. Таким образом, меры, на проведение которых столь шумно настаивали, не были реальными санкциями, способными сковать агрессора. Это были лишь такие нерешительные санкции, которые агрессор стал бы терпеть, ибо они, хотя и создавали затруднения, на деле разжигали воинственные настроения итальянцев. Поэтому Лига Наций взялась за спасение Абиссинии, заранее убежденная в том, что ничем нельзя помешать вторгшимся итальянским армиям. Во время выборов все эти факты не были известны английской общественности. Англичане искренне поддерживали политику санкций и полагали, что это верный способ положить конец действиям Италии против Абиссинии.

Еще в меньшей степени правительство Его Величества намерено было использовать флот. Рассказывали всевозможные басни об итальянских эскадрильях пикирующих бомбардировщиков, пилотируемых летчиками-смертниками, готовыми обрушиться на палубы наших кораблей и взорвать их. Британский флот, находившийся в Александрии, получил теперь подкрепления. Одним жестом он мог бы заставить итальянские транспорты повернуть обратно и уйти из Суэцкого канала, и в результате ему пришлось бы вызвать итальянский флот на бой. Нам говорили, что он неспособен противостоять такому противнику. Я с самого начала поднял этот вопрос, но меня тогда успокоили. Наши линкоры, конечно, были старые, а теперь оказалось, что у нас нет и самолетов для прикрытия с воздуха и что у нас очень мало боеприпасов для зенитной артиллерии. Однако, как выяснилось, адмирал – командующий флотом был возмущен, что ему приписывали утверждение, будто он не располагает достаточными силами для боевых действий. Прежде чем принять свое первое решение оказать сопротивление итальянской агрессии, правительству Его Величества, видимо, следовало тщательно изучить все возможности и составить определенное мнение.

Учитывая то, что нам известно теперь, можно не сомневаться, что смелое решение позволило бы перерезать итальянские коммуникации с Эфиопией и любое морское сражение, которое могло бы последовать в результате такого шага, было бы успешным для нас. Я никогда не был сторонником изолированных действий со стороны Великобритании, однако после того, как мы зашли уже так далеко, отступление было достойно сожаления. Кроме того, Муссолини никогда не посмел бы схватиться с решительно действующим английским правительством. Против Муссолини был почти весь мир, следовательно, ему пришлось бы рисковать своим режимом, вступая в единоборство с Англией – единоборство, в котором морские операции на Средиземном море явились бы быстрой и решающей проверкой сил. Да и каким образом могла бы Италия вести такую войну? Не считая весьма незначительного преимущества в современных легких крейсерах, ее флот был вчетверо меньше английского. Ее хваленая многомиллионная армия, которую якобы можно было собрать по мобилизации, не могла бы вступить в дело. Ее авиация как в количественном, так и в качественном отношении намного уступала даже нашим скромным военно-воздушным силам. Италия оказалась бы блокированной с первого же дня войны. Итальянские армии в Абиссинии очутились бы на голодном пайке и в отношении провианта, и в отношении боеприпасов. Германия еще не могла оказать действенной помощи. Именно тогда представлялась превосходная возможность нанести решающий удар во имя благородного дела, и притом с минимальным риском. Тот факт, что мужество изменило английскому правительству в этой обстановке, можно оправдать только его искренним миролюбием. По сути дела, это миролюбие было одной из причин, приведших к бесконечно более ужасной войне.

Муссолини удался его блеф, и из этого факта один важный наблюдатель сделал для себя далеко идущие выводы. Гитлер уже давно принял решение начать войну за расширение владений Германии. Теперь же у него сложилось мнение о вырождении Великобритании, и этим взглядам суждено было измениться слишком поздно для дела мира и слишком поздно для судьбы самого Гитлера. В Японии также внимательно наблюдали за развитием событий. Я все те годы не стремился занять какой-либо государственный пост, ибо уже достаточно побыл на таких должностях. Рост германской угрозы вызвал во мне желание взять в свои руки нашу военную машину. К этому времени я очень отчетливо представлял себе, что нам предстоит. Растерявшаяся Франция и робкая, миролюбивая Англия вскоре окажутся перед лицом бросивших им вызов европейских диктаторов. Я сочувствовал перемене настроений лейбористской партии. Возникла благоприятная возможность создать подлинно национальный кабинет. Насколько было известно, открылся вакантный пост в военно-морском министерстве, и мне очень хотелось занять его в случае победы консерваторов на выборах. Я, конечно, отлично понимал, что моего желания не разделяет ряд ближайших коллег Болдуина. Я олицетворял собой определенную политику, причем было общеизвестно, что я буду бороться за эту политику независимо от того, войду ли я в состав правительства или нет. Они, конечно, были бы весьма рады обойтись без меня. В известной мере решение этого вопроса зависело от большинства, которое им удалось бы получить на выборах.

Я одержал победу на выборах в избирательном округе Эппинг, отстаивая необходимость перевооружения и строгого и добросовестного проведения политики санкций. В общем я поддерживал правительство, и, хотя многие из моих друзей-консерваторов были оскорблены моей почти непрекращавшейся критикой мероприятий, проводимых правительством, я был избран значительным большинством.

Повсюду шли разговоры о том, что меня нужно ввести в правительство в качестве морского министра. Но как только были объявлены цифры, характеризовавшие масштабы победы Болдуина, последний, не теряя ни минуты, заявил через центральный совет[7], что не было ни малейшего намерения включать меня в состав правительства. Этим путем он в какой-то мере оплатил свой долг пацифистской депутации, которую принимал за несколько дней до выборов. В печати было немало насмешек по поводу того, что меня не включили в состав правительства.

Министр иностранных дел сэр Сэмюэль Хор проездом через Париж в Швейцарию, куда он направился на вполне заслуженный зимний отдых, беседовал с Лавалем, тогда еще французским министром иностранных дел. Результатом этих переговоров явился пакт Хора – Лаваля от 9 декабря. Стоит несколько остановиться на обстоятельствах, предшествовавших этому примечательному событию.

Мысль о том, что Англия возглавляет Лигу Наций в ее борьбе против фашистского вторжения Муссолини в Абиссинию, вызвала в стране небывалый подъем. Но как только выборы прошли и министры увидели, что они располагают большинством, которое даст им возможность в течение пяти лет руководить государством, пришлось столкнуться с некоторыми неприятными последствиями. Причиной их были заявления Болдуина: «Войны не должно быть» и «Не должно быть широкого перевооружения». Этот замечательный лидер партии, одержав на выборах победу под лозунгом руководства миром против агрессии, был глубоко убежден, что мы должны сохранить мир любой ценой. Англия твердо заявила, что ни при каких обстоятельствах не станет воевать из-за Абиссинии. О этот честный Болдуин! Полная победа на выборах; прочное консервативное большинство еще на пять лет; всемерное проявление праведного возмущения, но только не война, только не воевать! Ввиду этого французы твердо решили, что они не должны позволить втянуть себя в постоянную вражду с Италией только из-за той острой неприязни, которая неожиданно вспыхнула в Англии против Муссолини. Французы особенно укрепились в своем решении, вспомнив, как Англия отступила перед вызовом, брошенным ее флоту на Средиземном море Италией, и учитывая, что в случае, если бы Германия вторглась в пределы Франции, мы смогли бы послать ей на помощь в начальный период войны всего лишь две дивизии. Нетрудно понять позицию Лаваля в этот момент.

Наступил декабрь, и возник ряд новых обстоятельств. Муссолини, испытывая большие затруднения в результате применения санкций и оказавшись перед лицом весьма серьезной угрозы со стороны «пятидесяти наций, предводительствуемых одной», был готов, как ходили слухи, пойти на компромисс в вопросе об Абиссинии. Хотя применение отравляющих веществ против туземного населения Эфиопии могло быть успешным, оно, конечно, не возвеличило бы Италию. Абиссинцы терпели поражение. Говорили, что они не собирались пойти на большие уступки и отдать значительную часть своей территории. Нельзя ли было заключить мир, который дал бы Италии то, что она агрессивно требовала, и оставил бы Абиссинии четыре пятых ее империи?

Но в Англии время от времени возникают боевые настроения. Реже, чем какая-либо другая страна в мире, она проявляет готовность бороться за какое-то дело или за какую-то идею, ибо в глубине души убеждена, что не сможет извлечь из конфликта никаких материальных выгод. Болдуин и его министры, оказывая в Женеве сопротивление Муссолини, вызвали большой подъем в Англии. Они зашли настолько далеко, что могли спасти себя в глазах истории, лишь пойдя на все. Если они не собирались подкрепить свои слова и жесты действиями, то, быть может, лучше было, подобно Соединенным Штатам, вообще держаться в стороне, дать событиям развиваться своим чередом и посмотреть, к чему это приведет. Это был возможный план. Но они приняли иной. Они воззвали к миллионам, и невооруженные, остававшиеся до сих пор равнодушными миллионы ответили громкими возгласами, заглушившими все другие крики: «Да, мы выступим против зла, и выступим теперь же. Дайте нам оружие».

Новый состав палаты общин оказался энергичным. Это качество было весьма нужно палате, учитывая то, что ей предстояло в ближайшее десятилетие. Поэтому, еще не остыв от возбуждения, вызванного выборами, палата была страшно потрясена, услышав весть о компромиссе по поводу Абиссинии, заключенном сэром Сэмюэлем Хором и Лавалем.

9 декабря кабинет одобрил план Хора – Лаваля[8] о разделе Абиссинии между Италией и императором. 13 декабря Лиге Наций был представлен полный текст предложений Хора – Лаваля, что привело к отставке сэра Сэмюэля Хора. Иден был вызван премьер-министром на Даунинг-стрит, 10[9], чтобы обсудить положение, создавшееся в связи с отставкой сэра Сэмюэля Хора. 22 декабря Иден стал министром иностранных дел.

Крах сопротивления Абиссинии и аннексия Италией всей страны произвели большое впечатление на германское общественное мнение. Даже те элементы, которые не одобряли политику или действия Муссолини, восхищались тем, как быстро, удачно и безжалостно, казалось, была проведена эта кампания. По общему мнению, Великобритания оказалась в результате основательно ослабленной. Она заслужила вечную ненависть Италии, а утрата ею престижа в мире находилась в приятном контрасте с ростом силы и репутации новой Германии.

«Я поражен, – писал один из наших представителей в Баварии, – с каким презрением говорят во многих кругах об Англии… Следует опасаться, что сочтут необходимым для Германии проявить более твердую позицию при переговорах об урегулировании дел в Западной Европе и более общем урегулировании европейских и неевропейских проблем».

Статья в «Мюнхнер цайтунг» (16 мая 1936 г.) содержит некоторые места, проливающие свет в этом отношении:

«Англичане любят жить в хороших условиях по сравнению с нашими германскими условиями. Это, конечно, вовсе не означает, что они неспособны на длительные усилия, но они избегают их насколько возможно, если при этом не страдает их личная безопасность или безопасность их страны. Они имеют также в своем распоряжении средства и ресурсы, которые позволяли им, в отличие от нас, на протяжении примерно столетия более или менее автоматически увеличивать свой капитал… после войны, во время которой англичане, действуя вначале несколько нерешительно, проявили затем, бесспорно, поразительную энергию. Британские хозяева мира считали, что они заслужили наконец небольшой отдых. Они разоружились по всем линиям – в гражданских областях даже больше, чем на суше и море. Они примирились с отказом от принципа двойного превосходства (на море) по сравнению с любой другой державой и согласились на паритет с Америкой…

Политика, которая хочет добиться успеха путем отсрочки решений, вряд ли может рассчитывать сегодня на то, что ей удастся выдержать вихрь, сотрясающий Европу, да и весь мир.

Сегодня вся Абиссиния окончательно, целиком и полностью принадлежит одной Италии. Поскольку это так, ни Женева, ни Лондон не могут сомневаться в том, что вытеснить итальянцев из Абиссинии можно, лишь применив чрезвычайную силу. Но для применения силы нет ни энергии, ни мужества».

Все это было, увы, справедливо. Правительство Его Величества неосторожно выступило в роли защитника великого дела международного значения. Своими смелыми речами оно повело за собой пятьдесят стран. Оказавшись перед лицом грубых фактов, Болдуин отступил. Длительное время цель политики правительства состояла в том, чтобы удовлетворять желания влиятельных кругов общественного мнения Англии, а не в том, чтобы учитывать реальные факты положения в Европе. Вызвав враждебность Италии, оно нарушило всю систему равновесия в Европе и ничего не добилось для Абиссинии. Оно довело Лигу Наций до полного фиаско, которое сильно повредило ей, а быть может, и нанесло пагубный ущерб ее действенности.

Глава 11

Гитлер наносит удар (1936 г.)

Как только гитлеровской Германии позволили перевооружиться без активного противодействия со стороны союзников, возникновение Второй мировой войны стало почти неизбежным. Чем дальше будет откладываться решающая проверка сил, тем меньше у нас будет шансов остановить Гитлера без серьезной борьбы, а затем, после тяжкого испытания, одержать победу. Летом 1935 года Германия в нарушение договоров восстановила обязательную воинскую повинность. Великобритания простила это, а заключив с ней сепаратное соглашение, позволила ей восстановить флот, и если бы та пожелала, строить подводные лодки в одинаковом количестве с Англией. Нацистская Германия тайно и незаконно создала военно-воздушные силы, которые к весне 1935 года открыто претендовали на равенство с английской авиацией. Она уже второй год после длительной тайной подготовки усиленно производила вооружение. Великобритания и вся Европа, а также далекая, как в то время считали, Америка оказались перед лицом организованной мощи и воли к войне самой боеспособной 70-миллионной нации Европы, жаждавшей вернуть себе свою национальную славу. А если бы она заколебалась, безжалостный военный, социальный и партийный режим погнал бы ее вперед.

Гитлер имел теперь полную возможность нанести удар. Ряд его последовательных шагов не встретил сколько-нибудь действенного сопротивления со стороны двух европейских либеральных демократий и, если не считать дальновидного президента Соединенных Штатов, лишь постепенно возбудил внимание этой страны. Таким образом, битва за мир, которую в 1935 году можно было выиграть, была теперь почти наверняка проиграна. Муссолини одержал победу в Абиссинии и бросил успешный вызов Лиге Наций и особенно Великобритании. Теперь он находился в жестокой вражде с нами и объединился с Гитлером. Возникла ось Берлин – Рим. Как оказалось, теперь осталось мало надежд на предотвращение войны или отсрочку ее путем такой проверки сил, которая была бы равносильна войне. У Франции и Англии почти не оставалось иного выбора, как ждать того момента, когда будет брошен вызов, и тогда сделать все возможное.

Быть может, еще было время отстоять систему коллективной безопасности на основе открыто выраженной готовности всех членов, которых это касалось, с оружием в руках осуществить решения Лиги Наций. Демократические страны и связанные с ними государства реально и потенциально все еще были значительно сильнее их противников, но положение их по сравнению с противниками не было и наполовину таким благоприятным, каким оно было год назад. Добронамеренность, сдерживаемая инертностью и робостью, не может противостоять вооруженной и объятой решимостью безнравственности. Искренняя любовь к миру не может служить оправданием для втягивания сотен миллионов простых людей в тотальную войну. Ободряющие голоса слабых, добронамеренных ассамблей вскоре перестанут находить отклик и приниматься в расчет. Роковой день приближается.

На протяжении 1935 года Германия отвергала и саботировала все попытки западных держав начать переговоры о восточном Локарно. В этот момент новый рейх провозгласил себя оплотом против большевизма и заявил, что для него не может быть и речи о сотрудничестве с Советами. 18 декабря Гитлер сказал польскому послу в Берлине, что «он решительно выступает против всякого сотрудничества Запада с Россией». Придерживаясь таких взглядов, он пытался помешать и сорвать французские попытки достигнуть прямого соглашения с Москвой. Франко-советский пакт был подписан в мае, но не был ратифицирован ни одной из сторон. Помешать ратификации стало главной целью германской дипломатии. Берлин предупредил Лаваля, что если этот шаг будет сделан, то не может быть никакой надежды на дальнейшее франко-германское сближение. С этого времени стало отчетливым его нежелание настаивать на этом; но это не повлияло на развитие событий.

В январе 1936 года новый французский министр иностранных дел Фланден приехал в Лондон на похороны короля Георга V. Вечером, в день своего приезда, он обедал на Даунинг-стрит с Болдуином и Иденом. Разговор зашел о будущей позиции Франции и Англии в случае нарушения Германией Локарнского договора. Считали возможным, что Гитлер сделает такой шаг, поскольку французское правительство намеревалось теперь ратифицировать франко-советский пакт. Фланден обещал выяснить официальную точку зрения французского кабинета и генерального штаба. В феврале, по его словам, он сообщил Идену в Женеве, что вооруженные силы Франции будут предоставлены в распоряжение Лиги, в случае если Германия нарушит договор, и просил английского министра об условленной помощи Великобритании в соответствии со статьями Локарнского договора.

28 февраля французская палата ратифицировала франко-советский пакт, а на следующий день французский посол в Берлине получил инструкции обратиться к германскому правительству и выяснить, на какой основе могут быть начаты общие переговоры о франко-германском соглашении. Гитлер попросил несколько дней для размышлений. 7 марта в 10 часов утра германский министр иностранных дел фон Нейрат вызвал на Вильгельмштрассе[10] английского, французского, бельгийского и итальянского послов и объявил им о предложении заключить пакт сроком на 25 лет, провести демилитаризацию обеих сторон рейнской границы, заключить пакт, ограничивающий военно-воздушные силы, а также пакты о ненападении с восточными и западными соседями.

Демилитаризованная зона в Рейнской области была создана в соответствии со статьями 42, 43 и 44 Версальского договора. В этих статьях указывалось, что Германия не должна иметь или создавать укрепления на левом берегу Рейна и в пределах пятидесяти километров от его правого берега. Германия не должна была также держать в этой зоне какие-либо вооруженные силы, проводить там военные маневры или иметь там средства для проведения военной мобилизации. Все это венчал Локарнский договор, свободно заключенный обеими сторонами. По этому договору подписавшие его державы гарантировали каждая в отдельности и все коллективно неприкосновенность германо-бельгийской и германо-французской границ. Статья 2 Локарнского договора обещала, что Германия, Франция и Бельгия никогда не предпримут вторжения или нападения через эти границы. Если, однако, статьи 42 и 43 Версальского договора будут нарушены, это будет означать «неспровоцированный акт агрессии» и державы – участницы договора, пострадавшие вследствие сосредоточения вооруженных сил в демилитаризованной зоне, должны будут предпринять немедленные действия. О таком нарушении должно быть немедленно доведено до сведения Лиги Наций, а последняя, установив факт нарушения, должна затем сообщить державам – участницам договора, что они обязаны оказать военную помощь пострадавшей державе.

В тот же день, 7 марта 1936 года, спустя два часа после того, как было сделано предложение о заключении пакта сроком на 25 лет, Гитлер в полдень заявил в рейхстаге, что он намерен вернуть Германии Рейнскую область, и, пока он говорил, немецкие войска общей численностью приблизительно 35 тысяч хлынули через границу и заняли все основные немецкие города. Повсюду их встречали с радостью, несколько охлаждавшейся страхом перед возможными действиями союзников. Одновременно, чтобы сбить с толку английское и американское общественное мнение, Гитлер заявил, что оккупация носит чисто символический характер. Германский посол в Лондоне вручил Идену предложения, подобные тем, которые Нейрат передал утром в Берлине послам других держав – участниц Локарнского договора. Это было утешением для тех по обеим сторонам Атлантики, кто хотел быть одураченным. Иден дал послу решительный ответ. Теперь нам известно, что эти примирительные предложения были сделаны Гитлером в соответствии с его планами и служили лишь маскировкой для совершенного им насильственного акта, успех которого имел важное значение для его престижа, а тем самым и для следующего шага, предусматривавшегося его программой.

Это было не только нарушение обязательства, вырванного силой оружия в войне, а также Локарнского договора, свободно подписанного в условиях мира, но и использование факта дружественного ухода союзников из Рейнской области за несколько лет до истечения установленного срока. Весть об этом вызвала сенсацию во всем мире, французское правительство во главе с Сарро и с Фланденом в качестве министра иностранных дел выступило с громогласной гневной отповедью, взывая ко всем своим союзникам и к Лиге Наций. В ту пору Франция имела на своей стороне Малую Антанту, состоявшую из Чехословакии, Югославии и Румынии. Прибалтийские государства и Польша также входили во французскую систему. Но, что важнее всего, Франция имела полное основание рассчитывать на Великобританию, памятуя о той гарантии, которую мы дали в отношении французских границ на случай немецкой агрессии, и о том давлении, которое мы оказали на Францию, настаивая на скорейшем выводе войск из Рейнской области. Это был явный случай нарушения не только мирного договора, но и Локарнского договора; это был случай, предусмотренный обязательствами, принятыми на себя всеми заинтересованными державами.

Для Франции это было страшным ударом. Сарро и Фланден были склонны немедленно объявить всеобщую мобилизацию. Если бы они были в состоянии справиться со своей задачей, они бы так и поступили и тем самым заставили бы других последовать их примеру. Для Франции это был жизненно важный вопрос. Но она, по-видимому, не могла действовать без согласия Англии.

Впрочем, это объяснение, но отнюдь не оправдание. Вопрос этот имел жизненное значение для Франции, и всякое французское правительство, достойное этого названия, должно было принять определенные решения и остаться верным обязательствам, взятым на основе договора. Не раз в эти неустойчивые годы французские министры, входившие в состав бесконечно сменявшихся правительств, довольствовались тем, что находили в английском пацифизме оправдание для своего собственного пацифизма. Во всяком случае в своем намерении оказать сопротивление германской агрессии они не встретили поощрения со стороны англичан. Наоборот, если они колебались предпринять действия, то их английские союзники, не колеблясь, стали отговаривать их. Все воскресенье происходили взволнованные телефонные переговоры между Лондоном и Парижем. Правительство Его Величества советовало французам подождать, с тем чтобы обе страны могли предпринять совместные действия после всестороннего рассмотрения вопроса. Благовидный предлог для отступления! Британский кабинет, стремясь идти по линии наименьшего сопротивления, счел, что самый легкий путь – заставить Францию еще раз обратиться к Лиге Наций.

Во Франции также наблюдался сильный разброд. Политические деятели желали мобилизовать армию и предъявить ультиматум Гитлеру, а генералы, подобно их германским коллегам, взывали к спокойствию, терпению и отсрочкам. Теперь мы знаем, что в этот момент между Гитлером и германским верховным командованием возникли разногласия. Если бы французское правительство мобилизовало французскую армию, насчитывавшую около 100 дивизий, а также свои военно-воздушные силы (которые в то время ошибочно считались сильнейшими в Европе), германский генеральный штаб, несомненно, заставил бы Гитлера отступить и удалось бы обуздать его притязания. Это, возможно, оказалось бы роковым для его правления. Следует помнить, что в то время Франция была достаточно сильна, чтобы самостоятельно вытеснить немцев из Рейнской области, даже без помощи Великобритании, которая, несомненно, вынуждена была бы оказать помощь, если бы Франция начала действовать или если бы был применен Локарнский договор. На деле же Франция осталась абсолютно инертной и парализованной и тем самым безвозвратно утратила последний шанс остановить без серьезной войны обуреваемого честолюбивыми стремлениями Гитлера. Между тем Англия убеждала французское правительство переложить свое бремя на Лигу Наций, к тому времени уже ослабленную и приведенную в уныние провалом санкций и англо-германским морским соглашением, заключенным в предыдущем году.

В среду 11 марта в Лондон прибыл Фланден и в четверг, примерно в 8 часов 30 минут утра, посетил меня в моей квартире на Морпетменшенс. Он рассказал мне, что намерен потребовать от английского правительства одновременной мобилизации сухопутных, военно-морских и военно-воздушных сил обеих стран и что он получил заверения о поддержке от всех стран Малой Антанты, а также от других государств. Он зачитал мне внушительный перечень полученных им ответов. Не было никакого сомнения в том, что на стороне союзников по прошлой войне оставалось превосходство сил. Чтобы победить, им надлежало лишь действовать. С кем бы Фланден ни встречался, он всем говорил следующее:

«Весь мир, и в особенности малые страны, обращает сегодня свои взоры на Англию. Если Англия будет сейчас действовать, она сможет повести за собой Европу. Если у вас будет определенная политика, весь мир пойдет за вами, и таким образом вы предотвратите войну. Это ваш последний шанс. Если вы не остановите Германию теперь же, все будет кончено. Франция уже не сможет больше обеспечивать гарантии Чехословакии, ибо это окажется невозможным с географической точки зрения. Если вы не поддержите Локарнский договор, вам останется лишь ждать перевооружения Германии, помешать которому Франция не в силах. Если вы не остановите сегодня Германию силой, война неизбежна, если даже вы установите временную дружбу с Германией. Что касается меня, то я не думаю, чтобы дружба между Францией и Германией была возможна. Отношения между этими двумя странами всегда будут напряженными. Тем не менее, если вы откажетесь от Локарно, я изменю свою политику, ибо ничего другого не останется».

То были смелые слова. Но действия прозвучали бы громче.

Лорд Лотиан сказал:

«В конце концов они просто вступают в свои собственные владения».

Такая точка зрения была характерной для англичан.

Собрав своих генералов после успешной оккупации Рейнской области, Гитлер смог показать необоснованность их страхов и доказать, насколько его суждение или «интуиция» выше суждений заурядных военных. Генералы подчинились. Как добрые немцы, они были рады, что их страна так быстро завоевывает позиции в Европе, в то время как ее бывшие противники столь разобщены. Несомненно, что престиж и авторитет Гитлера в высших кругах, которым принадлежала власть в Германии, был поднят на небывалую высоту, что поощрило его и позволило ему приняться уже за более крупные дела. Миру он объявил:

«Все территориальные притязания Германии удовлетворены».

Франция была в смятении. Преобладали страх перед войной и чувство облегчения, вызванное тем, что войны удалось избежать. Рядовая английская печать убеждала рядовых англичан утешаться мыслью, что «в конце концов немцы лишь возвратились в свою собственную страну. Что бы мы чувствовали, если бы нас не пускали в течение десяти или пятнадцати лет ну, скажем, в Йоркшир?». Никто даже не отметил, что исходные рубежи, откуда германская армия могла начать вторжение во Францию, оказались теперь вынесенными вперед на сотню миль. Факты, показывающие всем странам Малой Антанты и всей Европе, что Франция не будет сражаться и что Англия будет удерживать ее даже в том случае, если Франция захочет вступить в борьбу, ни у кого не вызвали беспокойства. Этот эпизод укрепил власть Гитлера над рейхом, поставил в смешное положение генералов, которые до тех пор старались сдерживать его, и бросил в то же время позорящую тень на их патриотизм.

Я все еще надеялся, что обращение Франции к Лиге Наций приведет к международному нажиму на Германию, с тем чтобы она выполнила решения Лиги.

«Франция, – писал я 13 марта 1936 года, – обратилась к международному суду и требует справедливости. Если суд сочтет ее жалобу справедливой, но не сможет дать ей удовлетворение, окажется, что устав Лиги Наций – это обман, а коллективная безопасность – фикция. Если нельзя будет обеспечить законного удовлетворения обиженной стороны, вся доктрина международного права и сотрудничества, на которой основаны надежды на будущее, позорным образом рухнет. Она немедленно будет заменена системой союзов и группировок стран, лишенных всяких гарантий, помимо тех, которые может обеспечить им их сила. Если же Лига Наций могла бы заставить одну из самых могущественных стран в мире, которая оказалась агрессором, выполнить свои решения, тогда авторитет Лиги был бы поднят на такую высоту, что впредь Лига признавалась бы всеми верховной властью, способной разрешать и регулировать все споры между народами. В этом случае мы могли бы разом добиться осуществления наших самых сокровенных мечтаний».

Можно не сомневаться, что, если бы правительство Его Величества решило действовать твердо и смело через Лигу Наций, оно могло бы повести за собой объединенную Англию на решающую попытку предотвратить войну.

Вопрос об оккупации Рейнской области не обсуждался вплоть до 26 марта. Промежуток был частично заполнен сессией Совета Лиги Наций, проходившей в Лондоне. В результате Германии предложили обратиться в Гаагский международный суд и изложить свои доводы против франко-советского пакта, на который жаловался Гитлер, а также дать обещание не увеличивать свои войска в Рейнской области в ожидании дальнейших переговоров. Если Германия откажется выполнить эту последнюю просьбу, английское и итальянское правительства обязуются принять меры, вытекающие из их обязательств на основе Локарнского договора. Обещанию Италии нельзя было придавать большого значения. Муссолини уже установил тесный контакт с Гитлером. Германия чувствовала себя достаточно сильной, чтобы отвергнуть всякие условия, ограничивающие ее вооруженные силы в Рейнской области. Поэтому Иден настаивал на переговорах штабов Великобритании, Франции и Бельгии для того, чтобы изучить и заранее разработать любые совместные действия, которые могли бы оказаться необходимыми в будущем в соответствии с Локарнским договором. Молодой министр иностранных дел произнес смелую речь и увлек за собой палату. Сэр Остин Чемберлен и я пространно выступили в его поддержку.

В своей речи я сказал:

«Занятие Рейнской области имеет серьезное значение, поскольку это создает угрозу для Голландии, Бельгии и Франции. Я с тревогой слушал выступление министра иностранных дел, сообщившего, что немцы отказались даже воздержаться от строительства укреплений на время переговоров. Когда будет создана линия укреплений – а я полагаю, что это произойдет довольно скоро, – это, бесспорно, отразится на положении в Европе. Будет создан барьер, прикрывающий парадную дверь Германии, и это даст Германии возможность Предпринимать вылазки на Восток и на Юг через другие двери».

Все эти предсказания быстро сбылись одно за другим.

После оккупации Рейнской области и создания линии укреплений против Франции стало ясно, что следующим шагом будет включение Австрии в состав германского рейха. История, начавшаяся с убийства канцлера Дольфуса в июле 1934 года, имела вскоре логическое продолжение. Как нам теперь известно, германский министр иностранных дел Нейрат с поразительной откровенностью заявил 18 мая 1936 года американскому послу в Москве Буллиту, что германское правительство не предусматривает никаких активных действий во внешней политике до тех пор, пока Рейнская область не будет освоена. Он заявил, что, пока на французской и бельгийской границах не будет создана германская линия обороны, германское правительство будет делать все возможное, чтобы предотвратить выступление нацистов в Австрии, и во всяком случае не будет это поощрять, и что оно будет вести себя спокойно в отношении Чехословакии.

«Как только будут возведены наши укрепления, – сказал он, – и страны Центральной Европы поймут, что Франция не может вторгнуться на германскую территорию, все эти страны начнут придерживаться совершенно иных взглядов на свою внешнюю политику».

21 мая 1936 года Гитлер, выступая в рейхстаге, заявил, что «у Германии нет никакого намерения или желания вмешиваться во внутренние дела Австрии, аннексировать Австрию или заключить соглашение об аншлюсе».

11 июля 1936 года он подписал с австрийским правительством договор, обязавшись не оказывать никакого влияния на внутренние дела Австрии, и в частности не оказывать активной поддержки австрийскому национал-социалистскому движению. Через пять дней после подписания этого соглашения национал-социалистской партии в Австрии были посланы секретные инструкции расширить и активизировать свою деятельность. Тем временем германский генеральный штаб по приказу Гитлера приступил к разработке военных планов оккупации Австрии, когда пробьет час.

Глава 12

Напряженная пауза – Испания (1936–1937 гг.)

Здесь уместно изложить принципы английской политики в отношении Европы, которых я придерживался в течение многих лет и все еще продолжаю придерживаться. Я не мог лучше изложить их, чем я сделал это на заседании консервативных членов комиссии по иностранным делам, которые пригласили меня выступить перед ними на закрытом заседании в конце марта 1936 года.

«На протяжении 400 лет внешняя политика Англии состояла в том, чтобы противостоять сильнейшей, самой агрессивной, самой влиятельной державе на континенте и, в частности, не допустить захвата такой державой Бельгии, Голландии и Люксембурга. Если подойти к вопросу с точки зрения истории, то эту 400-летнюю неизменность цели на фоне бесконечной смены имен и событий, обстоятельств и условий следует отнести к самым примечательным явлениям, которые когда-либо имели место в жизни какой-либо расы, страны, государства или народа. Более того, во всех случаях Англия шла самым трудным путем. При столкновениях с Филиппом II Испанским, с Людовиком XIV, с Наполеоном, а затем с Вильгельмом II ей было бы легко и, безусловно, весьма соблазнительно присоединиться к сильнейшему и разделить с ним плоды его завоеваний. Однако мы всегда выбирали более трудный путь, объединялись с менее сильными державами, создавали из них коалицию и таким образом наносили поражение и срывали планы континентального военного тирана, кем бы он ни был, во главе какой бы страны ни стоял.

Заметьте, что политика Англии совершенно не считается с тем, какая именно страна стремится к господству в Европе. Дело не в том, Испания ли это, французская монархия, Французская империя, Германская империя или гитлеровский режим. Ей безразлично, о каких правителях или странах идет речь; ее интересует лишь то, кто является самым сильным тираном или кто может превратиться в такого тирана.

В связи с этим встает вопрос: какая держава в Европе является сейчас сильнейшей и кто стремится установить свое деспотическое господство? Сегодня, в нынешнем году, по-видимому, на известный период 1937 года французская армия – сильнейшая в Европе. Но никто не боится Франции. Все знают, что Франция хочет, чтобы ее не трогали, и что она стремится только к самосохранению. Все знают, что французы мирно настроены и охвачены страхом. В то же время это храбрые, решительные, миролюбивые люди, которых гнетет чувство тревоги. Это либеральная страна, имеющая свободные парламентские институты.

Германия же никого не боится. Она вооружается в масштабах, еще невиданных в истории этой страны. Во главе ее стоит кучка торжествующих головорезов. При правлении этих деспотов денег не хватает, недовольство растет. Очень скоро им придется сделать выбор между экономическим и финансовым крахом или внутренним переворотом, с одной стороны, и войной, у которой не может быть иной цели и которая, если она успешно закончится, не может иметь иного результата, кроме германизации Европы под нацистским контролем, с другой.

Поэтому мне кажется, что сейчас снова создались все прежние условия и что наше национальное спасение зависит от того, удастся ли вновь собрать все силы Европы, чтобы сдержать, ограничить и, если необходимо, расстроить планы установления германского господства. Наш долг – в первую очередь заботиться о жизни и способности Британской империи к сопротивлению, а также о величии нашего острова и не предаваться иллюзиям, мечтая об идеальном мире, который означает лишь, что вместо нас контроль установила бы другая, худшая сила и что в будущем руководство принадлежало бы ей.

Мои три основных положения состоят в следующем. Во-первых, мы должны оказать сопротивление претенденту на роль властелина или потенциальному агрессору. Во-вторых, Германия при ее нынешнем нацистском режиме, с ее громадными вооружениями, созданными с такой быстротой, несомненно, играет эту роль. В-третьих, Лига Наций самым действенным образом сплачивает многие страны и объединяет наш собственный народ, позволяя обуздать возможного агрессора. Прежде всего мы должны учитывать нашу действенную связь с Францией. Это не означает, что мы должны создать излишне враждебное отношение к Германии. Наш долг и наши интересы требуют, чтобы мы не допускали накаливания отношений между этими двумя странами. Нам это будет нетрудно в той мере, в какой это касается Франции.

Подобно нам, это – парламентарная демократия, сильно настроенная против войны, и, подобно нам, сталкивающаяся с серьезными трудностями при подготовке своей обороны. Поэтому, говорю я, мы должны считать наш оборонительный союз с Францией основой всего. Все остальное мы должны подчинить этому факту теперь, когда наступили такие трудные и опасные времена. Самое главное – решить, в каком направлении следует идти. Я лично стою за вооруженную Лигу всех наций или стольких наций, сколько удастся привлечь к этому, лигу, противостоящую потенциальному агрессору, причем основой этой лиги должны быть Англия и Франция».