Русская драматургия ХХ века: хрестоматия Коллектив авторов

Путь драматурга к своему призванию был непростым: сиротское детство, когда его приютил в своей семье дядя – московский врач; мечты об актерском или режиссерском поприще; с 1939 года служба в армии, а затем – война, ранение, госпиталь, демобилизация; учеба в Государственном институте кинематографии, который окончил в 1949 году; наконец, первые опубликованные литературные произведения. Дебютировал Володин, правда, не как драматург, а как прозаик. В 1953 году он написал несколько рассказов; в 1954 году вышла книга, Володин был принят в Союз писателей. Но ранняя его проза была, безусловно, лишь подступом к истинному призванию – драматургии.

Это стало ясно в 1956 году, когда появилась на свет первая володинская пьеса «Фабричная девчонка». На начинающего драматурга сразу посыпались упреки в «бытовизме» и «мелкотемье», в том, что он «очерняет» образ молодой советской работницы. Но цену подобным упрекам в те времена уже знали.

Буквально за год Володин стал одним из самых репертуарных драматургов. Около сорока театров страны включили в свой репертуар «Фабричную девчонку» в сезоне 1956–1957 годов.

Володин был одним из тех, кто изменил тогда сам взгляд на героя драмы. Человек перестал у него служить неким приложением к маске «новатора», «консерватора» или «передовика производства», а человеческая жизнь получила в володинских пьесах нормальный, естественный объем, внутреннее единство, обнаружила реальные причины конфликтов.

После феерического успеха «Фабричной девчонки» стало ясно, что в театр пришел талантливый драматург, со своим мироощущением, неповторимой интонацией. Если бы нужно было определить основополагающую черту володинской драматургии, наверное, следовало бы сказать, что это – интеллигентность. Проявляется она в том, что автор никогда не стремится навязать читателю свою точку зрения, а приглашает вместе задуматься над несовершенством и одновременно глубокой мудростью жизни. И главные герои пьес Володина, как правило, интеллигенты. Давно замечено, что это удивительное свойство определяется не общественным положением, не образованием, не профессией, а исключительно внутренними качествами личности. Вот почему в один ряд можно поставить и Надю Резаеву из «Старшей сестры», и Чеснокова из «Похождений зубного врача», и Тамару из «Пяти вечеров», и Лямина из «Назначения», и Бузыкина из «Осеннего марафона» и многих других. Они беззащитны, легко ранимы, предпочитают страдать сами, но не причинять боли близким людям, поэтому особенно нуждаются в сочувствии и понимании. Такие герои дороги Володину.

Особого упоминания заслуживает сценическая судьба пьесы «Пять вечеров», что объясняется значением для русского театра 1950-1960-х годов спектакля, поставленного по володинской пьесе режиссером Г.А. Товстоноговым. Это камерная пьеса для шестерых актеров, где не было ни начальников, ни подчиненных, а были просто люди, обычные обитатели послевоенных ленинградских коммуналок, которые счастливы или несчастливы по своим глубоко личным причинам. Конфликт сразу переносится драматургом не во внешние обстоятельства, а внутрь человеческой психологии, потому что препятствия на пути встречи этих двух людей не внешние, а внутренние, и потому преодолеть их значительно труднее. Это внутреннее движение героев навстречу друг другу и составляет основу драматического действия володинской пьесы.

В начале 1960-х годов в драматургии Володина на первый план выходят герои-мужчины. В пьесе «Назначение» (1964) он вновь оказался первопроходцем: Володин одним из первых заговорил о моральном праве руководить людьми, поднял голос в защиту близкого ему героя-интеллигента, способного понимать людей, их заботы, и именно поэтому не попадающего в сложившийся стереотип «руководителя».

В середине 1970-х годов в театре Володина вновь появляется новый жанр – пьеса-притча. Именно жанр притчи, где пружину драматического действия составляет диалектика авторской мысли, позволила Володину сконцентрировать внимание на вечных проблемах, стоящих перед любым человеком, в частности, на проблеме выбора. Тема выбора, решающего судьбу отдельного человека и всего человеческого сообщества, становится центральной во всех притчах Володина: и в «Дульсинее Тобосской», и в трилогии о первобытных людях, и в «Матери Иисуса», и в «Кастручче».

Среди володинских произведений 1970-1980-х годов особое место занимает киносценарий «Осенний марафон», тоже своего рода притча. Удивительно точно найдено название: «Осенний марафон» – символическое определение судьбы главного героя, переводчика Андрея Бузыкина. «Марафон» – человеческая жизнь, дистанция от рождения до смерти, время, за которое нужно успеть угадать и реализовать свое предназначение. Вновь перед героями Володина стоит проблема выбора, только на этот раз выбора несделанного. Персонажи «Осеннего марафона» напрочь лишены желания и возможности выстроить свою жизнь на иных началах, однако автор их не судит – он им сочувствует, сопереживает.

В заключение необходимо отметить, что пьесы и сценарии Володина не «умирают» в том или ином, пусть даже очень удачном, спектакле или фильме, потому что это – настоящая литература, и никакая интерпретация не может заглушить лирического голоса автора.

Ланина Т. Александр Володин: Очерк жизни и творчества. Л., 1989.

Рассадин Ст. Стыдно быть несчастливым, или Непонятный Володин // Театральная жизнь. 1989. № 1.

Идеалистка

Она сидит за своим столиком и, немного стесняясь, рассказывает.

– Наша библиотека ведет свою родословную с тысяча девятьсот двадцать шестого года. Тогда мы находились неподалеку отсюда, в маленькой старой церкви. Впрочем, библиотека – это было только название. Мне дали церковный ключ. Когда я вошла туда впервые, книги были свалены так, что не открыть дверей. Ни каталога, ни формуляров, ничего.

Но я хотела рассказать о наших читателях. Многие ходят к нам в течение долгих лет. Они теряли книжки, вносили штраф, забывали нашу библиотеку, но потом записывались снова. Такие, например, как Евсеева, Гурфинкель, Боровко – это гордость нашей библиотеки. Некоторые из вас, возможно, слышали про Сергея Николаевича Баклажанова, он профессор, крупный ученый, его статьи печатались в «Известиях» (Скромно.) Тоже наш читатель. Когда-то он был для меня просто Сережа Баклажанов.

Как только я открыла библиотеку, первыми пришли, сверкая бежевыми чулками, две молодые нэпманши и взяли Оливера Кервуда и Ги де Мопассана. Вслед за ними явился он.

Входит Баклажанов.

– Можно записаться?

– Почему же нет? Заполните формуляр, только аккуратно.

Баклажанов заполняет формуляр.

– Социальное происхождение – служащий, социальное положение – учащийся… Это был первый вузовец в стенах нашей библиотеки. (Поглядывая на Баклажанова.) К вузовцам у меня было двойственное отношение. С одной стороны, я их уважала, но в то же время именно среди них тогда встречались упадничество, моральная распущенность. Надо сознаться, Баклажанов подтвердил мои опасения.

– Лев Гумилевский, «Собачий переулок» есть?

– Нет.

– Пантелеймон Романов есть, «Без черемухи»?

– Этого рассказа у нас нет.

– Сергей Малашкин, «Луна с правой стороны»?

– Тоже нет.

– «Марию Магдалину» тогда я уж не спрашиваю.

– И правильно делаете.

– Что же у вас тогда есть?

– Если вас интересует литература только такого рода, то должна вас разочаровать.

– Какого же это рода?

– Прежде всего – примитивная в художественном отношении.

– Во всяком случае, здесь решаются самые больные вопросы нашей жизни. Все эти вывихи, разложение – почему мы должны об этом молчать? Это критикобоязнь.

– А может быть, вас в этих книгах интересует не критика, а совсем другое? Двусмысленные любовные описания?..

Библиотекарша сказала это просто, мягко, и Баклажанов немного смутился.

– Это естественная потребность разобраться в ряде проблем без обывательского лицемерия.

– Теория «стакана воды»?

– Да, я считаю, что при коммунизме удовлетворить потребность в любви будет так же просто, как выпить стакан воды. Это сэкономит гигантское количество эмоциональной энергии.

– И все-таки это будет происходить не так, как вы себе представляете.

– Откуда вам известно, как я это себе представляю?

Библиотекарша махнула рукой.

– А все-таки! А все-таки!..

Она все же решила вступить в спор.

– Значит, вы утверждаете, что любви нет? А есть физиологическое явление природы?

– Да, я утверждаю.

– Ну и утверждайте. Выбрали книги?

– А вы что утверждаете? Что вы утверждаете?

– Не кричите, здесь библиотека.

– Я высказал свою точку зрения, а вы уклонились. Почему?

– Потому что мне надоело.

– Это не довод.

– Если бы все это говорил какой-нибудь донжуан, было бы, еще понятно. Когда это говорите вы – мне только смешно.

– Это тоже не довод.

– Я знаю, что сейчас модно быть грубым и распущенным… Ну что же, я буду немодная. Я знаю, как некоторые легко сходятся на неделю и как они смеются над теми, кто в любви ищет чего-то большего.

– Чего-то нет, чего-то жаль, чего-то сердце мчится вдаль. Чистейшей воды идеализм.

– Пускай идеализм.

Баклажанов обрадовался, расхохотался, указывая на нее пальцем, присел.

– Ага!

– Что?

– Значит, ты идеалистка? Да?

– Почему?

– Ты сама сказала! Ищешь чего-то большего, потустороннего? Говори, ищешь? Или не ищешь? Ищешь или не ищешь?

– Ищу!

– Нашла?

– Нашла!

– Ого! Ага! Ха-ха!.. Ладно, прощаю… Значит, книжек нет?

– Нет.

– Библиотечка!

– Какая есть.

– Формуляр оставьте на память.

Он уходит напевая. Библиотекарша осталась одна и снова обратилась к зрителям.

– Я могла бы тоже разувериться во всем. У меня было для этого больше оснований. В то время я уже носила в ясли дочку. А ее отца послали на посевную, он остался работать в деревне и вскоре даже перестал нам писать. Поэтому Баклажанов тогда меня просто разозлил. Но потом я поразмыслила и пожалела его. Вузовцам жилось трудно. И учеба и общественные нагрузки. Стипендия – двадцать пять рублей. И в то же время мысли о женщинах, связанные с возрастом, нэпманши, которые ходят по улицам в таком виде, что я бы просто запретила. (И снова, как бы продолжая отчет.) Контингент читателей у нас непостоянный. Одни вырастают и перестают читать, другие взрослеют и начинают читать. Однако Баклажанов посещал библиотеку довольно регулярно. Сдавая прочитанную книгу, он обязательно высказывал какую-нибудь сверхъестественную точку зрения. Мы с ним постоянно спорили. В уме ему, во всяком случае, нельзя было отказать. А в своей научной специальности Баклажанов уже тогда, до войны, многого достиг. До войны! Как давно! Словно в другой жизни. Больше других мне запомнилось одно его посещение. Почему, сейчас вам будет ясно.

Входит Баклажанов. Ему уже за тридцать. Он изменился. Перемены, которые с течением времени будут происходить с библиотекаршей, просты: накинула шерстяной платок, иначе заколола волосы…

– Здравствуйте, дорогой мой читатель, как я рада вас видеть!

– Не волнуйте меня подобными восклицаниями.

– А я и правда по вас соскучилась. Что вы мне принесли?

Принимая книги, библиотекарша продолжает свой рассказ.

– Не удивляйтесь моему тону, этот легкомысленный тон задал сам Баклажанов. Может быть, слишком легкомысленный?.. О чем именно мы спорили в тот раз, я уже не помню. Хотя я все совершенно ясно представляю себе зрительно, как в немом кино. Сначала он стоял, облокотясь о барьер, и твердил какие-то странности, а я сидела и слушала. Потом встала и начала возражать… Потом он замолчал… я тоже…

Библиотекарша обращается к Баклажанову с неловкостью.

– Что же вы возьмете?.. «Угрюм-реку»? У нас только второй том. Кому же я дала первый?.. Кому-то дала, а он все не приносит… Вы не простой читатель. Хорошие читатели берут, что я им предлагаю, и довольны. А вам я не могу угодить и чувствую себя ответственной за советских писателей.

– Вы скоро кончаете?

– А что?

– Так…

– Ну, скоро.

– Пойдемте куда-нибудь?

– Куда? (Все это ровным от волнения голосом.)

– Все равно.

– Вот это новость. Меня ждет дочка. Да и вас, наверно, кто-нибудь ждет?..

– Можно сходить в кино, это недолго.

– Дорогой мой читатель, зачем это?

– А то можно погулять. Не в смысле ухаживания, а просто так, вы будете держаться за мой рукав и плестись сзади.

– Я читала, что малознакомая женщина не должна держать под руку мужчину: вдруг он кого-нибудь встретит!..

– Мы пойдем по набережной и будем мирно беседовать о социалистическом реализме. Сегодня еще можно искупаться. Знаете, когда я случайно вспомнил вас на работе, у меня сразу повысилось настроение.

– Я рада…

– Тогда все. Что же мы решаем? В кино?

– Можно в кино.

– Или пошататься?

– Можно пошататься.

– Или искупаться?

– Или искупаться.

– Вы гений!

Но тут библиотекарша запнулась и опустила глаза.

– Простите за этот вопрос, может быть, он покажется пошлым.

– Спрашивайте.

– Или, может быть, это нескромно.

– Ничего.

– У вас есть жена?

– Есть. И страшно ревнивая. Но какое это имеет значение в данном случае?

– Для меня имеет.

– Я же не предлагаю вам отправиться в загс! Сходим в кино. В этом нет ничего порочного!

– Может быть.

– Но глупо же!

– Может быть.

Баклажанов пожал плечами и пошел прочь.

– А книги! Книги вы не будете брать?..

– В другой раз.

– Вот и весь разговор. Незадолго перед войной. В блокаду я сидела, закутанная вот так, возле буржуйки и выдавала книги. Тут и спала. Тут же и прочитала наконец всю свою библиотеку. Вообще поразительно, как люди читали во время блокады! Говорят, когда грохочут пушки, музы молчат. Категорически возражаю. Тогда-то как раз музы и говорят… Я долго берегла формуляры моих блокадных читателей…

Война. У кого отняла, а кому вернула. К нам с дочкой вдруг вернулся отец. Если бы он пришел здоровый, возможно, мы бы его и не приняли. Но он вернулся без руки. И мы стали жить втроем. Но это уж личное… Баклажанов тоже тем временем вернулся с фронта, а через несколько лет он уже был доктором наук. После войны он уже не посещал нашу библиотеку. Вместо него стала ходить жена, очень милая женщина. Они, видимо, жили дружно, во всяком случае, он полностью доверял ей выбирать книги: «Это мне, а это мужу». Но я считала, что Баклажанов – все равно читатель нашей библиотеки. Ведь формуляр-то заполнен на него… Один раз, году примерно в сорок девятом, он явился сам.

Входит Баклажанов.

– Здравствуйте!..

– Здравствуйте!

– Порядочно я у вас не был…

– Порядочно. Наверно, мы вас больше не устраиваем, фонд у нас небольшой… Что-нибудь хотите взять?

– Сегодняшнюю газету.

– Я знала, зачем ему газета. Там его ужасно ругали. Его фамилию писали даже с маленькой буквы. Когда он прочитал эту статью, я сказала:

– Простите, что я вмешиваюсь, но не стоит так переживать. Мало ли, какая у человека может быть неудача. От этого никто не застрахован.

– Нет, дорогая моя…

– Наверно, он забыл мое имя и отчество.

– Неудачи у меня не было. А пишут это бездарные люди, которым необходимо кого-то хватать и топить, хотя бы для того, чтобы о них думали: «Смотри, как трудятся! Молодцы, нужные люди!» Все это ложь с начала и до конца.

Он отбросил газету, но библиотекарша, расстроенная, прижала ее к груди.

– Этого не может быть. Кто-то же проверяет, есть же редколлегия.

– Вы идеалистка.

– Ну что ж, если у вас есть завистники – это тоже неплохо. Значит, есть чему завидовать. И Галилея обвиняли в ошибках, а потом спохватились.

– Спохватились через два столетия.

– Вы не Галилей, вы оправдаетесь скорее. Еще будете ходить в маститых, вам это надоест. Поверьте мне!

Баклажанов смотрит на нее молча. Потом он поднялся, поцеловал ее в щеку и ушел. Библиотекарша смотрит ему вслед.

– И я оказалась права. Сейчас Сергей Николаевич Баклажанов – всемирно известный ученый. Теперь и жена его перестала ходить за книгами. Наверно, обзавелись собственной библиотекой.

И снова, как бы отчитываясь.

– А время идет. Нас перевели в новое помещение, значительно увеличили фонд. Я, может быть, и забыла бы Сергея Николаевича – все уходит в прошлое, – если бы ко мне не явился его сын.

Словно вызванный ее воспоминаниями, появился сын Баклажанова.

– Здравствуйте!

– Можно записаться?

– Почему же нет. Паспорт есть? Заполните формуляр, только аккуратно.

Он заполняет.

– Ах, я сама бы могла заполнить за тебя формуляр. Баклажанов Игорь Сергеевич. Год рождения сорок четвертый, когда отец твой вернулся из госпиталя домой.

– Ваш номер 1616. Легкий номер, запомните?

Игорь усмехнулся.

– Попытаюсь.

– Что вас интересует?..

«Какой ты? Кто ты?» – хочется ей спросить.

– «Жизнь Эйнштейна». (Он озабочен, деловит.)

– Пожалуйста… (Она довольна.)

– Тьюринг, «Может ли машина мыслить».

– Выдана.

– Лавров, «Электроника и современность».

– Увы…

– Тогда все.

Ей хочется хоть немного задержать его.

– Вы можете взять что-нибудь из художественной литературы.

– Ну дайте там что-нибудь про шпионов.

– Вас интересует литература такого рода?..

– Какого же это рода?

– Скажем, примитивная в художественном отношении.

Поспорить Игорь не прочь.

– Тут хотя бы с первой страницы не становится ясно, чем все кончится. Три шашечные комбинации, которыми оперируют современные писатели…

– Вы имеете в виду всех писателей?

– Во всяком случае, большинство. Я их не читаю.

– Вы не читаете, потому что не умеете читать. Есть люди, которые не умеют слушать музыку.

– Виноват, вы читали Винера «Кибернетика и общество»?

– Нет.

– Видите – нет. Это пробел. Но я вас не обвиняю. В условиях громадного количества впечатлений, которые обрушивает на вас современная жизнь, интеллект стремится ограничить круг своих интересов… Что вы так на меня смотрите?

– Я смотрела на него, и какое-то странное волнение поднималось у меня в груди. (Сын Баклажанова с этой минуты перестает участвовать в действии, он – как бы воспоминание.) Как он похож и как непохож. Самоуверенный в том, чего не понимает, да и понять еще не может. И в то же время знает то, чего я не знаю да уже едва ли успею узнать. Я смотрела на него и не могла оторваться. Он запнулся, покраснел и не понимал, что со мной происходит. А мне хотелось сказать ему, не смейтесь, прямо словами Пушкина: «Здравствуй, племя младое, незнакомое!..»

1962

Писатель и драматург родился 12 марта 1940 года в Москве в семье военнослужащего. Окончил 1-й Московский медицинский институт им. И.М. Сеченова в 1963 году и несколько лет работал врачом «скорой помощи». Путь Горина в драматургию начался с сочинения сценок для студенческого «Клуба веселых и находчивых» (КВН), а с середины 1960-х годов он начал публиковать фельетоны, юмористические рассказы и скетчи, где остроумно высмеивал пороки «застойного» периода: засилье бюрократии, ложь и показной характер советского официоза. Сатирическая публицистика Горина пользовалась неизменным успехом, и в течение нескольких лет он заведовал отделом юмора в популярном в те годы журнале «Юность».

Как драматург Горин дебютировал в 1966 году, создав в соавторстве с А. Аркановым пьесу «Свадьба на всю Европу». Сотворчество двух сатириков оказалось плодотворным: созданные Гориным и Аркановым комедии в конце 1960-х – 1-й половине 1970-х годов имели большой успех («Банкет», 1968;

«Маленькие комедии большого дома», 1973; «Тореадор», 1973; «Соло для дуэта», 1975). Однако эти сатирические комедии были лишь прелюдией к тому драматургическому жанру, который стал любимым жанром Горина-драматурга в течение всех последующих лет – к тем философским притчам, которые и определили в конечном итоге уникальность творческого почерка автора.

Отношение критики к сценической притче в 1970-1980-е годы было неоднозначным. Раздавались голоса, что пьесы-прит чи чересчур сложны для восприятия, так как рассчитаны на публику с достаточно широкой литературной эрудицией. Однако такие упреки вряд ли можно назвать справедливыми, ведь Горин, наряду с другими драматургами-современниками, ощутил потребность общества в серьезных размышлениях над кардинальными, вечными философскими и нравственными проблемами, будь то комедия «Тиль» (1970), созданная по мотивам фламандского фольклора и романа Шарля де Костера; трагикомедия «Забыть Герострата!» (1972), в которой оспаривалось право разрушителя на историческую память; или пьеса «Самый правдивый» (1974) о бароне Мюнхгаузене, бесконечные выдумки которого оказываются интереснее и в сущности правдивее приземленной правды обывателей.

В своих драматургических произведениях Горин предлагал читателю и зрителю своеобразные исторические игры-фантазии («Дом, который построил Свифт», 1980; «Поминальная молитва», 1989). Здесь было очевидным стремление автора использовать в качестве сюжетной основы альтернативные версии тех или иных литературных сюжетов или исторических событий («Кин IV», 1991– о великом английском актере; «Чума на оба ваши дома!», 1994 – своеобразное «продолжение» трагедии В. Шекспира «Ромео и Джульетта», вновь провозглашающая торжество и одновременно трагическую обреченность двух любящих людей).

Последними яркими театральными работами Г. Горина стали исторические фантазии «Королевские игры» (1995) и «Шут Балакирев» (1999), спектакли по которым по сей день с неизменным успехом идут на сцене московского театра «Ленком», а также на многих сценах российских и зарубежных театров.

Бугров Б.С. Проблемы развития русской советской драматургии на современном этапе (60-70-е годы). М., 1980.

Громова М.И. Русская современная драматургия. М., 1999.

Мир современной драмы. Л., 1985.