Секретные поручения 2. Том 1 Корецкий Данил

Продавцы переглянулись в очередной раз. Охранник сделал шаг вперед: после таких слов на свет божий вполне может появиться пистолетный ствол и логическое продолжение фразы: «Это ограбление, всем лечь на пол!»

Но на свет божий появилось бордовое кожаное удостоверение, аккуратно извлеченное Денисом из нагрудного кармана.

– Я следователь прокуратуры Петровский. Благодарю вас, граждане, за бдительность и содействие правоохранительным органам!

Наступила немая сцена. Только красавица за кассой весело улыбалась.

– Я знаю Сергея Леонидовича давно. Еще в то время, когда я только обживал свой первый кабинет в районной прокуратуре, неоперившимся зеленым юнцом, – Курбатов сделал паузу, давая слушателям возможность представить его, первого следователя в городе, в роли неоперившегося зеленого юнца.

– Если неоперившимся – то птенцом, а не юнцом! – пробасил судмедэксперт Рачков, перебивая тостующего с цинизмом, свойственным людям его профессии. Цинизм усугублялся выпитым для разгона стаканом водки, выводящим Рачкова вперед на всех застольях. – Но птенцы зелеными не бывают! Зелеными бывают черти при белой горячке!

Гости засмеялись. Но Курбатов не обратил на реплику никакого внимания.

– Уже тогда в Тиходонске гремела фамилия Суровец. И как гремела! Дело Фантомасов, дело Грачей, Лесополоса, можно назвать еще не меньше десятка – о них говорил весь город. Я помню, даже в центральной прессе писали…

– Ну он загнул, товарищ полковник, – шепотом прокомментировал Суровец соседу за столом. – «Грачей» в 75-м брали, меня там и близко не было.

– Разве? – удивился полковник. – Да, точно! Но кажется, ты везде был!

– Вообще мы с Курбатовым много дел раскрыли, это верно, – Суровец расправил плечи, где на потертом штатском пиджаке условно сияли две новенькие подполковничьи звездочки. – Есть что вспомнить.

– Вот он и вспоминает… – Сосед вытер губы салфеткой. – «Я помню», «я обживал», «я то», да «я это»… И целых два раза упомянул о тебе. Гордись, именинник.

– …возможно потому я, как и многие из здесь присутствующих, добился определенных успехов, что каждый свой шаг сверял с лучшими по профессии! – чеканил Курбатов. – Ведь, кажется, самая обычная фамилия – Суровец. Ничего особенного. Но ухо опытного сыщика слышит… – Важняк приставил ладонь к уху, будто в самом деле что-то услышал. – Это не такая уж простая фамилия, здесь что-то закодировано. «С» – это смекалка, «У» – ум, «Р» – решительность. «О»…

– Отвага, – подсказал кто-то за столом.

– Правильно, – одобрил Курбатов.

– «В» – выдержка! – послышался другой голос.

Захмелевший художник многотиражки Рулев пробормотал: «вэ – это ж выпивка, мужики», – вызвав одобрительные смешки у соседей.

– А что означает «Е»? – перекатывая во рту потухший и замусоленный «беломор», поинтересовался эксперт-криминалист Савицкий.

За столами развеселились.

– Да эта ж… Как его? Ети… Да отс-стань ты! – Лейтенант Паршнов отмахнулся от инспектора Ереминой, пытающейся его урезонить. – Ети-ли-гетность! Вот что это такое!

Завлаб Нечаева переглянулась с Курбатовым. Оба улыбнулись.

– В таком случае «Ц» – это трезвость, – хмыкнул себе под нос художник Рулев. – Так выпьем же, господа, за гениального сыщика, за великого трезвенника Сергея Леонидыча Суровца!

Его никто не услышал. Рулев чокнулся с салатницей и опрокинул в себя очередную рюмку.

Тостующий Курбатов закончил речь под жидкие хлопки. Собравшиеся выпили и закусили. Лейтенант Паршнов гладил инспектора Еремину по коленке. Она сидела с каменным лицом, стреляя глазками по сторонам: не слишком ли это наглядно. В малом зале ДК имени Дзержинского, где проходило чествование 45-летнего именинника и новоиспеченного подполковника, становилось душно. Курбатов вяло пожевал оливку, выплюнул косточку в тарелку и вышел в коридор. Там уже висела завеса вонючего табачного дыма, группа курильщиков сгрудилась у окна, что-то горячо обсуждая громкими, расторможенными водкой голосами. Завидев важняка, курильщики взяли на полтона ниже – здесь, в «ментовской тусне», он был, с одной стороны, своим, а с другой – прокурорским, а значит – чуждым элементом. Вот она, диалектика!

Но раз так, к курильщикам Курбатов не подошел. Закурив, он демонстративно отошел в сторону и остановился у информационного стенда. На листе ватмана размером с газетную страницу был намалеван мужской портрет анфас, украшенный, словно порция заливного, зелеными веточками. Над теменной областью сияла золотом цифра 45. Единственной приметой, по которой Курбатов идентифицировал личность изображенного, была подпись: «Сотрудники УВД г. Тиходонска сердечно поздравляют Суровца С. Л. с 45-летием и присвоением звания подполковника».

– Это я с фотокарточки на паспорт срисовывал, – послышался голос за спиной.

Курбатов развернулся и увидел помятое лицо с неопределенной мимикой, выдающей человека, застрявшего между второй и третьей стадиями алкоголизма.

– Видимо, фото было не слишком качественное, – заметил следователь.

– Ерунда. Леонидыч, главное, не в обиде, даже на банкет пригласил. Это вот здесь, – помятый зачем-то показал на свою голову. – Вот здесь вся проблема, а не в фотке. Проблема пропорции и диспропорции. А ментам эти красивости по барабану, это я точно знаю.

Он протянул Курбатову руку.

– Я же художник. Натура у меня ранимая. Держи. Потянешь грамульку, остальное мне.

В руке у него был пластиковый стаканчик с водкой, который следовало выпить за творчество. Курбатов вежливо отказался. Художник нисколько не обиделся, оттопырил мизинец и выпил водку сам.

– Вот… Тебя бы я не рискнул изобразить. Чеканный профиль – это не ко мне. Да и не портретист я, если в академическом смысле. Без комплексов, как есть – так и говорю. Не лежит у меня в этом направлении. Бодяга, скучно. Евгений Рулев – единственный в этом городе криминальный художник, «уркин мазило». Слыхал о таком?.. Во, смотри.

На одном из соседних стендов, между «Уставом работника милиции» и «Планом эвакуации в случае пожара» располагалась персональная выставка криминального художника Рулева. Восемь оформленных в паспарту фотороботов преступников. Точнее – портретных набросков от руки, довольно неуклюжих, но старательно обведенных черной тушью. У всех изображенных здесь людей начисто отсутствовал лоб и сильно выделялись надбровные дуги. Они были похожи, как братья, – разнили их лишь незначительные уродства: бородавка на щеке, сильно оттопыренные уши или вздернутый поросячий нос…

– Ранний Ван Гог, брюссельский период, – с гордостью сообщил Рулев.

Курбатов вопросительно посмотрел на него.

– В смысле, ну… Он в Брюсселе хату снимал, один хлеб жрал и вареную репу. У него был голодный тремор. Во, смотри.

Он ткнул пальцем в портрет какого-то подонка, с низкой прямой челкой.

– Сема Плух, вор в законе. В федеральный розыск объявили. Видишь, мелкими такими штришками все нарисовано? Почти как у Ван Гога, значит. Похоже?

– Угм, – сказал Курбатов.

– А это Мамадыев, разбойное нападение. У свидетеля минус семь на оба глаза и болезнь Альцгеймера впридачу. Полдня провозились, пока нарисовал. Видишь, линия какая? Это я уже не косил, это настоящий тремор. Но сработало. Мамадыева через недельку патруль на Бакинском шоссе взял. А вот Паша Дрын, моя, считай, главная удача…

– С поросячьим носом, что ли?

– Ну. Его потом свои же заколбасили, от рожи мало что осталось, зато я видел фотки из архива – ну один в один, не подкопаешься. Даже Нечаева, сучка худая, и та похвалила. Не ожидала, говорит. Еще потянешь, командир?.. Ну, как хочешь.

Каким-то образом стаканчик в руке Рулева опять оказался наполненным. Он аккуратно ухватился за его край губами и перелил в себя содержимое.

– Нравится? – хмыкнул он. – Это не коники из навоза, точно. Это ты угадал, командир. Это, считай, единственная в таком роде вещь. Нашим-то олухам по барабану, им только порно-анимашки подавай, а вот когда человек с образованием, он без всякого компьютера и идентификационных программ сработает…

– Вот это чья рожа? – перебил его Курбатов, показывая на соседний с Дрыном портрет.

Рулев замолчал и подумал.

– Напарник Дрына. Как его… Курилов. Не помню… Курлов. Кажется, Курлов. А чего – знакомый, что ли?.. А?.. Эй, командир!

Курбатов собрал полные губы в точку и с отсутствующим видом смотрел на стенд. Он думал. Кто ищет, тот всегда найдет, думал он. А тот, кого ищет важняк Курбатов, тому уж точно никуда не схорониться. Без вариантов. Как все просто и как все замечательно в этом лучшем из миров.

– Вот и хорошо, – сказал Курбатов.

Он ловко щелкнул окурок в ведро для мусора, стоявшее у двери банкетного зала, и, не взглянув на Рулева, направился к гардеробной. Мимо прошел лейтенант Паршнов. Он целеустремленно вел куда-то инспектора Еремину.

Отксерокопированный в архиве фоторобот, проходивший по драке в кафе «Пилот», был еще теплым на ощупь, когда Курбатов положил его на свой рабочий стол. Да уж, мазню Рулева трудно с чем-то спутать.

Здесь же, рядом, лежал фоторобот «квадрата», сделанный в лаборатории Нечаевой со слов Суши. Курбатов отдернул шторы на окнах кабинета, чтобы было светлее. Сел. Пепельницу, вычищенную утром уборщицей, поставил перед собой. Слева положил ксерокопию рулевского Курлова. Справа – «квадрата». Закурил и стал смотреть.

Через десять минут он взял новую сигарету. Курбатов не торопился. Но когда черная обугленная линия тронула надпись «Camel» у фильтра, сомнений больше не осталось.

Вот Деда Мороза, к примеру, рисуют детсадовцы. Третьеклассники тоже рисуют на уроках. Полупьяные ханыги типа Рулева оформляют новогодние стенгазеты. И профессиональные художники рисуют: открытки, скажем, или рождественская реклама – сидит Дед Мороз в новенькой БМВ «семерке», цена от 92 000 у. е., спешит к ребятишкам, ручкой машет. Да. Разные люди рисуют Деда Мороза… Но даже у самого плохого художника Дед Мороз обязательно имеет: 1) бороду седую, 2) рукавицы, 3) шубу красную до пят, 4) мешок с подарками. Ну и блондинку Снегурочку, скажем, под боком. Но это уже не обязательно. Четыре пункта идентификации. И благодаря этому каждый может понять, что нарисован именно Дед Мороз, – а не Александр Солженицын и не Дима Маликов.

Сейчас Курбатов имел перед собой два портрета одного и того же человека. Он был уверен в этом. Только тот портрет, что слева, выполнен мазилой-самоучкой. Справа – профессиональная работа идентификационной лаборатории. Массивная челюсть, волосы ежиком, небольшие залысины, поперечная складка, отрезающая нос от лба, пухлые губы… Это присутствует на обоих портретах. А горизонтальная складка на переносице, между прочим, – черта довольно нетипичная, это вам не кот чихнул. Она зрительно утяжеляет лоб, выдает упрямство и, пожалуй, непредсказуемость поведения… Среди друзей и знакомых Курбатова не было ни одного человека с такой складкой. Возможно, только среди врагов. Потому что друзья Курбатова всегда были людьми предсказуемыми. Это их идентификационный пунктик, если хотите.

Он набрал по внутренней связи заместителя по кадрам Климчука. Климчук был если не другом, то товарищем по работе – как минимум.

– Это Курбатов. Здравствуйте, Пал Анатольевич. У меня к вам дельце на четыре рубля… Если прям сейчас – можно?

Он вышел из кабинета и вернулся спустя полчаса с картонной папочкой. Там лежала увеличенная на ксероксе копия фото Дениса Петровского из личного дела. Поперечной складки на переносице у Дениса Александровича не имелось. И все-таки в число друзей и приближенных Курбатова он не входил. Он был непредсказуемым человеком. Мало того – неуправляемым. Он мог быть опасен. Вот, стоит только взглянуть… Вместе с фотороботом Курлова важняк отксерил в архиве несколько бумаг из папки по «Пилоту».

Интересные бумаги. Особенно последний рапорт. «Такого-то числа такого-то месяца я, следователь Петровский Д. А., во время допроса подвергся нападению со стороны подозреваемого Курлова С. И. Угрожая захваченным оружием, Курлов вывел меня из здания прокуратуры через черный ход и приказал садиться в микроавтобус, припаркованный во дворе…»

В тот же день, когда Курлов захватил Петровского, был убит прокурор Степанцов. Портрет одного из убийц, «квадрата», по описанию Суши совпадает с портретом Курлова. Примем это как данное. Второй убийца – «инженер», кто он и что он – неизвестно. На фотороботе – интеллигентное лицо без особых примет.

Иначе говоря «Х + У = труп Степанцова», где «Х» нам известно – это Курлов. А вот «У»… Курбатов попытался представить себе все последствия такого неожиданного поворота дела. Нет-нет, слишком долго придется представлять. Потом. Последствия могут быть самыми неожиданными. А сейчас надо работать.

Еще один звонок – начальнику СИЗО Сирошу.

– Здорово. Ну, как там моя зазноба, не воюет больше? Успокоилась… Хорошо. Вот и отлично. Я как раз хотел с ней перемолвиться. Ага. В половине одиннадцатого где-то, плюс-минус…

Без четверти одиннадцать он припарковал свою машину на служебной стоянке СИЗО, рядом с сирошевским «Фордом-мондео». На секунду заглянул поручкаться к начальнику оперчасти, и – в комнату для допросов. Комната «что-где-когда», как называет ее сам Сирош. Суханова уже сидела там.

– Что-то с утра как заморосило, так и сыпет… Здравствуйте.

Старший лейтенант Жданкова, сопровождавшая Суханову, по-военному выпрямилась. Курбатов до самого последнего момента решал, спровадить ее отсюда или оставить как свидетеля – на всякий случай. Хотя в принципе… В принципе, пусть остается.

– Сегодня у меня только один вопрос, Суханова. Совсем простой.

Он сел напротив Суши и достал картонную папочку.

– Этот человек, – он выложил перед ней фото Петровского. – Знаком ли он тебе?

Суханова тупо смотрела на фотокарточку. Сама она выглядела из рук вон. Ссутуленная, отросшие волосы торчат как попало. От супервумен осталась только наколка в виде красно-черной буквы «А», проглядывающая сквозь разорванную майку.

– Да ты на фотку смотри, а не в стол… – процедила Жданкова.

– Разберемся, – небрежно осадил ее важняк. – Ну?

Он увидел, как вдруг напряглась Суша, выпрямилась. Разглядела что-то. Ожила.

– Да, – сказала она негромко. – Я видела этого человека.

– Кто он?

– Этот… Кекс. И с ним второй был, квадратный.

– Какой «кекс»?

– Тот, что скрутил нас с Гулем. Они забрали взрывчатку.

Курбатов положил перед ней копию фоторобота, выполненного Рулевым.

– Это второй, – кивнула Суша. – Это он Гуля опрокинул. Квадратный этот…

– Посмотри еще раз.

– Да, это они.

Курбатов быстро набросал протокол допроса, дал подписать Сухановой, попросил Жданкову написать рапорт. Так мол и так, сего числа, на допросе, в моем присутствии, обвиняемая Суханова опознала на предъявленной ей следователем Курбатовой фотографии, ну и так далее… Готово.

– Можете идти.

Отпирая дверцу своей машины, Курбатов мысленно поздравил себя. Меньше десяти минут на все про все. Как это классик наш выразился? Молодец, Курбатов! Ай да сукин сын!.. Правда, предстоит еще официальное опознание Петровского при очной встрече и при понятых… Она его опознает, можно не сомневаться. А дальше Петровский все расскажет сам. Если он, Курбатов, его попросит. Важняк самодовольно усмехнулся. Крутился-крутился, шпрот несчастный. Докрутился. Осталось всего ничего. Осталось только решить, что делать со всем этим добром, которое накопилось в картонной папке…

И тут Курбатова осенило. Он даже перестал улыбаться. На выезде со двора его машина, не притормаживая, выскочила на проезжую часть, «подрезав» переполненный автобус. Водитель автобуса одновременно врезал по тормозам и сигналу на рулевом колесе. Па-ааау!.. Пассажиры навалились друг на друга, заворчали, кто-то громко выругался. Опять эти, едрить их, на иномарках… Но Курбатов был уже далеко. Он думал о своем.

Ладно, прокурор Степанцов, Суша, Гуль – это спетая песня и пройденный этап. Если идти дальше, то возникает следующий вопрос: а кто же в конце концов убил Курлова С. И., того самого «Х»? В свете-то последних данных… Ого. Стоит только задать себе этот вопрос, только задать – а ответ уже сам в руки прыгает: тепленький, кругленький. Кто ж с ним в паре-то был, с Курловым? Ага. Кому было выгодно убрать его, как лишнего свидетеля? Ага…Теперь мы знаем, кто и кому.

«Ай да Курбатов, – сказал себе важняк. – Ай да сукин сын! Даже не так – ты гений следствия!»

По дороге из СИЗО он купил бутылку водки и упаковку копченого лосося, с коими и явился вскоре пред светлые очи начальника экспертно-криминалистического отдела майора Варашкова.

– Не ждал, Семен Константиныч?.. А я вот мимо ехал, думаю: а не выпить ли нам водки?

– Ух ты, «Тиходонская»! Да у тебя и закусь шикарная! А хлеб есть?

– Хлеба нету. Забыл.

– Интересно – хлеб вроде самая простая вещь, а его всегда забывают. Почему?

– Потому и забывают, что простая…

– А у меня, кстати, есть. И тоже потому, что простая!

– Диалектика! Ну давай, за все хорошее!

И понеслось-покатилось… Стукаются граненые стаканы, переливается их огненное содержимое в привычные к такому огню желудки, веселит кровь, копченые ломтики красной рыбы оттеняют чистоту водки класса «премиум», задушевно течет беседа.

Как работается? Да полегче стало. Как статью за холодное и газовое отменили, так и количество экспертиз упало. Теперь хоть можно дух перевести. Неправильно все это. На руку преступникам играет. Но мы-то что можем? Ничего. А легче стало – и слава богу! А как твои дела? Да ничего, спасибо. А у тебя что слышно? Да все путем, холостякую вот в свое удовольствие. Кстати, о холостяках. Петровский-то наш крепко запил, похоже. М-да. Какой Петровский? Ну, как какой – тот, что на Контору работает. Не слышал, что ли? Во-во. Он сейчас убийство в Первомайском парке ведет. Ну, сам знаешь, как. Из стакана не вылезает. А мне Рахманов по шее, мол, попустительство, старший товарищ обязан… И все такое. Ну, так я насчет этого. Он же вам что-то скинул на экспертизу по тому огнестрелу? Пистолет. Отлично. И что там – чисто? Или не припудрили еще? Ну, даешь. Нет, Семен, я понимаю, время оно везде время, но где у вас часы, у меня – минуты и секунды. Давай-ка ты прямо сегодня своих хлопцев озадачишь, а вечерком перезвонишь мне и… Как это почему? Потому что сегодня такой день, Константиныч. А завтра будет совсем другой. Я тебе вот что по секрету скажу: если завтра ждать, так его никогда не будет. Потому что завтра опять превращается в сегодня, и надо снова ждать завтра. Ты меня понял? Кончайте вы с этим пистолетом, хватит ему тут валяться. Так до второго пришествия не разгребемся, Рахманов мне печенку выест… Ну, вот и хорошо. А я в долгу не останусь, ты знаешь.

Время провели хорошо: посидели душевно, даже песню спели: «По тундре, по железной дороге, там где мчится курьерский „Воркута – Ленинград“, мы бежали с тобою, опасаясь погони, опасаясь тревоги и криков солдат…»

Почему-то и менты, и судьи, и прокуроры, и юристы-профессора любят петь зэковские песни. Хотя никто их, естественно, не заставляет. Видно, и впрямь есть в блатном фольклоре нечто привлекательное!

По Банану не скажешь, что его застали врасплох. Он скалил желтые зубы и держался нагло. Однако зубы стучали.

– А че мне вынюхивать-то? – сказал Банан. – Я ж не мусор какой, чтоб вынюхивать. Вот от Кирьяна привет тебе. Ну и ваще, эта… Поговорить надо.

Денис накрутил ворот его пальтеца на кулак и с силой припер к бетонной стене магазина. Грязный мохеровый берет сполз бомжу на глаза.

– А зачем ходил за мной?

– Ну так… Я ж в кабинет твой прокурорский не пойду. И домой ты меня то ж небось не пригласишь. Вот я и искал, где прибазариться.

Банан заерзал под рукой Дениса, пытаясь освободиться. Денис легонько ударил его по почкам.

– А где тогда этот Кирьян твой?

– Дык… Ждет.

– Где?

– Ты ослабь маленько, покажу…

– Что он тебе говорил?

– Да ничё…

– А подумать?

– А чё? Да пш-шел ты, Банан…

Денис засек его по дороге в овощной. Сегодня суббота, по субботам заботливый сын Денис Петровский покупает десять кило картошки и всякой дряни по паре: лук, морковка, тушенка, концентраты. Когда переходил улицу, глянул влево-вправо, как учили в школе, – и заметил этот дурацкий берет вкупе с выношенными штанами, метрах в тридцати от себя. Берет сразу нырнул в кусты. Денис его вспомнил: Банан, да ты чё, рупий зажался? Но виду не подал, шел как шел, в магазине купил что надо, а пока в кассу стоял, то успел через окно хорошенько разглядеть этого Банана, который с деловым видом отирался у крыльца. Денис вышел через черный ход, где фургоны разгружаются, подошел к нему сзади и, так сказать, поставил вопрос ребром.

– Отпусти, скза-ал…

Банан опять задергался, защелкал зубами. Денис и не подумал ослабить хватку. Свободной рукой нашарил сигарету, зажигалку, прикурил. Кулак вдавливался дальше под небритую челюсть. От бомжа воняло, как от кочана прокисшей капусты.

– П-правду гр-ррррю… – просипел Банан. – Ты… че-оо?

Возможно, он успел слегка испугаться. А возможно и не успел.

– Что Кирьян говорил тебе? – повторил Денис.

– Не помню-у-у…

– А?

Снова по почкам. Под пальцами правой руки – отчетливый хрящик на горле.

– Вз-зззз… – прожужжал Банан. – Вззз…

Денис отпустил немного.

– Вз-з-зпомнил!

– Тогда говори.

Банан, почувствовав свободу, вдохнул полной грудью.

– Ну… не знаю, чего там у вас… Типа слышал он чего-то или видел… Кирьян сказал только, с тебя бабок можно отрясти рублей двести, а с какой радости – не знаю. Куртку ему надо, чтобы эта… перекантоваться зиму. Он сам хотел обкашлять с тобой, но потом испугался, сказал: не, он меня чего доброго под трамвай… Ты, говорит, адресок только узнай…

Кирьяна они нашли в том же Первомайском парке, где у него плантация стеклотары в полтораста квадратных метров. И где Кирьян как раз собирал очередной свой урожай. Банана Денис отправил к нему по главной аллее, сам подошел с другой стороны – чтоб не сбежал.

– А я что? – Тот сразу набычился, пакет с бутылками прижал к себе, зыркнул испуганно на Банана. – Ты кто такой? Я вас не знаю. Не видел, не слышал и не трогал.

– Знаешь, – сказал Денис. – Это Банан. Я – следователь. А ты – Кириченко Анатолий Олегович, шестьдесят седьмого года рождения. Проходишь свидетелем по убийству. И если в две минуты мне не объяснишь, какого лешего воду здесь мутишь, то…

Денис выразительно обвел глазами Первомайку.

– …Собирать тару будешь уже не здесь, а на Северном кладбище. Ты веришь мне, Анатолий Олегович?

Кирьян поверил.

– Зачем пугать беззащитного человека? За нас и так заступиться некому, никому не нужны. Я бы, может, давно на работу устроился, так не берут ведь…

– Ты тут пургу не гони! Колись быстро!

– Я только хотел, ну… – Он нерешительно почесал давно не мытую башку. – Я ж тут ходил тогда, когда это… Стреляли. Я просто хотел сказать, что тот парень, ну… Один из этих. Не тот, что упал, другой… Он…

– Банан, пошел отсюда, – сказал Денис. – А ты продолжай.

Банан вперевалочку двинулся в сторону проспекта.

– Он росту примерно такого же, – выпалил Кирьян, собравшись с духом. – И одет был похоже…

– На кого похоже? – уточнил Денис.

– Ну, на тебя… На вас, то есть.

– Это я уже слышал раньше. Что еще?

– Так это… И прическа тоже. И даже голос как бы…

– Голос? – удивился Денис. – Так они разговаривали между собой?

– Кричали. Один что-то про Маркса и про яблоки… Другой по матушке крыл.

«А на Марсе будут яблони цвести?» – вспомнил Денис.

– Что ты мне бороду-то лепишь? – произнес он вслух. – Какой еще Маркс? Какие яблоки? Маркс «Капитал» написал!

– Че слышал, то говорю…

– А в прокуратуре почему смолчал?

– Я ж в несознанке был, считай, скумекал пока… – Кирьян хотел развести руками в стороны и чуть не выронил пакет. Глаза его стреляли по сторонам.

– Та-а-ак… Значит, и рост, говоришь, и прическа, и голос… Ну и что из этого?

Бомж воткнулся взглядом в асфальт. Мама родная, думал Денис, ну как же это я вляпался, каким поганым ветром этого идиота занесло сюда в тот вечер?!

– Ну! Что? – рявкнул он.

– Ничего, – пробормотал бомж. – Просто похожи очень…

– Значит, ты хочешь сказать, что это я тогда стрелял?

– Не, не, ты че! – Бомж отступил к скамейке. – Я ж не говорил так. Я ж только это… Ну, показалось чего-то, да… Вон там фонарь целый, а здесь еще один, а остальные все поперебили… Так он, когда уходил, вот под этим фонарем аккурат и прошелся, и лицо у него… Ну, нос особенно…

Он замолчал, ковыряя носком ботинка асфальт, дрожа, поджимая хвост, поглядывая искоса то на проспект, то на Дениса. Он был похож на голодного пса, который и укусить боится, и убежать не решается. Но случай подвернется – укусит обязательно.

Хорошенькое дело, подумал Денис. А что в таких случаях предписывает мистер Холмс?

«Убить, – посоветовал мистер Холмс. – Либо отрезать кусок мяса с собственной ноги и скормить ему».

Издеваешься, мистер Холмс…

– Мне б вот пальто справить на зиму, – бубнил под нос Кирьян. – Мне-то что… Я ж никого и ничего… Пальтишко вот на вате, рублей триста, больше ничего не надо. И вам спокойнее, и мне теплее, глядишь…

Денис не выдержал, сунул ему легонько в челюсть. Гнида. Кирьян покорно свалился, как куль с соломой, упал и лежал, не поднимался.

– Объясняю, – сказал Денис как можно спокойнее. – Все, что ты мне здесь навешал на уши, это называется шантаж и вымогательство. Если я тебя сдам с этим диагнозом, то твой век закончится на нарах.

– Не сдашь, – проблеял снизу Кирьян. – У тебя свидетелей нет.

«Вот же гад! Убить его среди бела дня в центральном парке города все равно нереально, – подумал Денис. – Да и не умею я убивать. Хотя и приходилось…»

Он схватил Кирьяна за лохмотья и рывком поднял.

– Сдам, – сказал Денис. – Но не сейчас. И не за это. За что-нибудь другое. И тебя, и Банана твоего. Так что держитесь от меня подальше.

Он еще раз сунул ему на прощание – только не в рожу уже, а в нагрудный карман. Десять рублей. Пусть подавится.

Дома Денис отыскал в справочнике телефонный номер 12-го опорного пункта, позвонил и представился по форме. Участковый Володько знать не знал никакого Кирьяна-Банана…

– Как по фамилии? Кириченко? Никогда не слышал. И вообще, с какой такой стати ими должна заниматься милиция? Если криминала нет, то и претензий к ним нет… С бомжами после советской власти не боремся: права человека не позволяют…

Денис предложил не тянуть кота за хвост и сообщил, что двадцать минут назад эти два тормоза цеплялись к мамаше с коляской, требовали деньги.

– А-а, ну так другое дело, – подумав, ответил Володько. Но как-то неуверенно, для проформы. Чтобы следак отвязался.

– Мое дело предупредить, – сказал Денис. – Еще раз увижу их там, сам задержу и задокументирую. А потом представление накатаю: отсутствие профилактической работы на участке и все такое…

– Да сам я с ними разберусь, чего прокуратуру такой мелочевкой загружать, – бодро отрапортовал Володько. – Спасибо, что подсказали.

– Вот и хорошо. Рад помочь.

– Если что – звоните, не стесняйтесь.

– Спасибо, до свиданья.

В комнату поскреблась Джоди. Денис впустил ее, потом открыл форточку, вдохнул холодный влажный воздух. Как это Курбатов любит говорить?.. О-па. Опачки. Попался.

Да полная херня, такого не бывает. Это чтобы так не везло!.. Смешно просто.

– Ты что-то сказал? – крикнула из гостиной мать.

– Нет, – сказал Денис.

Он прогнал собаку и заперся. Ладно, выкурит их Володько из парка, а они прямиком – в прокуратуру. Что тогда? Да не пойдут они ни в какую прокуратуру. Хочется верить. Почему это не пойдут? Да потому что испугаются. Шантаж, вымогательство, смерть на нарах и все такое…

А могут и не испугаться. Это особенные люди. На свалках живут, из мусорников питаются… И мышление у них особенное: о том, что потом будет, не думают. Только о том, что сейчас. «Стратегия мышления низшего типа», – вот как это называется по-умному. А когда о деньгах речь идет, то и вообще голову теряют: за стольником руку под гильотину сунут. Они вроде и не люди вовсе, а какие-то человекообразные особи. Только и нынешние хозяева жизни, те, что на «мерсах» раскатывают и костюмчики по три тыщи баксов носят, они ведь тоже за бабками руку в гильотину суют… Только за другими бабками! Кто за миллионом, а кто и за миллиардом. У каждого свой уровень риска… Они, выходят, тоже особи? Или это бомжары обычные полноценные люди? Впрочем, сейчас не об этом речь…

Так что вполне могут прийти куда-то и заявить. За три копейки, тарелку супа, разрешение в открытую собирать бутылки где угодно. Может и правда дать ему эти три сотни? Так ведь нельзя, еще хуже, не отвяжутся…

«Где же вы, доктор Ноль-Пять? – тоскливо подумал Денис. – Ку-ку…»

Доктор, как обычно, дожидался его на книжной полке за толстыми учебниками криминалистики.

Утром, сразу после совещания, позвонили из лаборатории: на пистолете марки ТТ, проходящем по делу № 28845, обнаружен «пальчик». Один-единственный отпечаток, на затворе. Рукоятку, видно, обтерли, про затвор забыли. Бывает. В общем, заключение готово, можете приезжать…

Сорок минут на дорогу туда и обратно. Это время Денис еще мог надеяться, что отпечаток – не факт. Мало ли чей отпечаток. Может, того же Гуля, к примеру. Суша тоже лапала небось. Не факт.

Вернувшись в свой кабинет, он взял пепельницу, плеснул туда чуть воды – получилась черная жидкая кашица. Обмакнул по очереди каждый палец, приложил к листу чистой бумаги. Положил рядом увеличенную копию отпечатка из лаборатории. «Пальчик» на пистолете был бледным и нечетким. Незначительная часть папиллярного рисунка явно реконструирована, но здесь специалистам лаборатории можно было доверять…

Впрочем, искал Денис недолго. Нашел. «Бэ Эл», как пишут лаборанты. БЛ, большой палец левой руки. На задней части затвора типичный отпечаток. Денис посмотрел на свой большой палец. Вот зараза. БЛ…ский палец. Ведь вытирал же!.. Теперь остается только отрубить его, к херу, и выкинуть в унитаз.

Голову свою дурную отруби, посоветовал Холмс.

Денис спрятал заключение в сейф, медленно разорвал испачканный пеплом лист и выкинул в корзину мелкие кусочки. Мысль хорошая. Спасибо, Холмс.

Потом он неожиданно врезал ему по черепу. Холмсу. Тот явно не ожидал, даже заскулил от боли. Вот так-то, сказал Денис. Сиди там и не высовывайся, умник.

– Башка трещит? Трубы горят? – поинтересовался Курбатов, заглянув к нему в кабинет. – Такое бывает…

– Все в порядке, не беспокойтесь, – буркнул Денис, занимая позу мыслителя и прикрывая ладонью еще гудящий после удара лоб.

Курбатова ему только сейчас и недоставало.

– Да ты не тушуйся, коллега, – доброжелательно сказал важняк. – Я не помешал? Может, позже зайти?