Сильвин из Сильфона Стародубцев Дмитрий

Запись 13

«БуреВестник», «Мэр — глава мафии?»

…Теперь не остается сомнений, что мэр не только поддерживал связь с преступными сообществами города, но и фактически осуществлял личное руководство некоторыми из них. К примеру, как обосновать его настойчивые попытки выгородить главу самой опасной группировки — так называемого Офицера, который обвиняется чуть ли не во всех смертных грехах и ныне скрывается от правосудия? Как оправдать беспрецедентные усилия мэра по сокрытию от горожан важной общественной информации? А развязанная им в масс-медиа компания по дискредитации действий следственных органов? К тому же, отнюдь не праздным остается вопрос, кто финансирует его предвыборную агитацию, чьи миллионы осели на его кандидатских счетах?.

Сантьяго Грин-Грим

До выборов мэра Сильфона оставалось несколько дней.

От избирательной склоки все давно устали, даже средства массовой информации, пожавшие, пожалуй, рекордный урожай на невиданном доселе соперничестве кандидатов. Теперь в газетах и по местным телеканалам чаще демонстрировали любительскую фотосессию Германа, сопровождая показ подробными разоблачительными комментариями. Чуть позже к ним добавились откровения из заведенных на Германа уголовных дел, собственные журналистские расследования, притянутые за уши разнообразные домыслы.

В скором времени в глазах общественного мнения он предстал в незаслуженно возвеличенном, скорее собирательном образе самого кровожадного и самого предприимчивого за всю историю города бандита — некая буффонадная и зловещая помесь Робин Гуда, Бен Ладена и дядюшки Скруджа. Однако теперь, когда его коммерческие структуры разорились, его многочисленная бригада разбежалась, а его самого загнали в угол и приготовились закатить в лунку, его совершенно никто не боялся. Неожиданно нашлось множество свидетелей, которые все знали о Германе, все видели и слышали, а еще служили вместе с ним в армии, учились в одной школе, нянчили его на руках, когда он был безобидным малюткой. Всем было безумно интересно. Весь город смаковал подробности у экранов телевизоров, когда известный психотерапевт между четырьмя громадными рекламными паузами живописал о том, как пытался излечить преступного авторитета от алкоголизма.

Аквариумный мир, который Герман ранее цепко контролировал, купив и застращав, нынче сам исполнял зажигательную и похотливую ламбаду на руинах его бутафорской империи.

Всевидящий Сильвин знал, что Герман воспользовался его предупреждением, переданным через Мармеладку, и за пятнадцать минут до намеченного ареста покинул свой номер в гостинице Атлантида. Теперь он с несколькими самыми преданными сподвижниками скрывался в том самом многоквартирном доме, приготовленном под снос, где когда-то встречался с заезжими горцами, торгующими контрабандным золотом. Он пьянствовал, щелкал каналами переносного телеприемника и в минуты неконтролируемой ярости метал боевой десантный нож в старую фанерную дверь, отчего та довольно быстро превратилась в дуршлаг.

Герман даже не мог никому позвонить (его представления о конспирации этого не позволяли), но при этом все еще надеялся, что настанет день выборов, Старикашка в избирательном марафоне придет к финишу первым, и травля, наконец, закончится. Он вернется в свой императорский кабинет, разожжет старинный гигантский камин и, склонившись над картой провинившегося Сильфона, спланирует новые, еще более решительные походы и кровопролитные сражения. Он наберет новых рекрутов и беспощадно разделается с теми, кто сейчас пирует по нему поминки. Столичные, затем чиновники, журналисты, бывшие друзья-предатели — всех на дыбу! А этого гнусного докто-ришку, к тому же нарушившего врачебную тайну, он силой посадит на иглу, так что в ближайшие десять лет того будут лечить… от наркомании.

Отдельная проблема — вернуть во флигель Сильвина. И как он мог тогда проморгать этих замаскировавшихся под водопроводчиков конкурентов, которые ухитрились за считанные дни прорыть туннель в сотню с лишним метров! А ведь с этого и начались все его беды! Впрочем, Герман был уверен, что разыщет Сильвина и, крепко проучив, заставит вновь на себя работать. А в тандеме с этим гениальным шизофреником он будет непобедим, тля!

А тем временем столичные, хотя и бросили на поиски улизнувшего Германа лучших своих сыщиков, решили, что он больше не играет в высшей лиге и полностью сосредоточились на непотопляемом Старикашке. Вскоре на суд общественности было представлено множество неопровержимых доказательств, что мэр не только содействовал Герману в приватизации Сильфона (в том числе помог скупить ему по смехотворной цене лучшие объекты городской недвижимости и самые сочные участки земли в центре), но и якобы руководил им, то есть подлинный глава местной мафии — именно он. Не зря же он изо всех сил пытался спасти Германа, когда тот попал в водоворот обвинений. Старикашка угодил под беспощадный пресс отбившихся от рук газетчиков и, огрызаясь и отплевываясь, отступил в тень, обиженно отгородился ото всех, словно деепричастие запятыми, а его предвыборные проценты упали с семидесяти до тридцати.

Без новых финансовых поступлений и под камнепадом критики мэр вскоре показался столичным меньше муравьиного помета, но затем кто-то из здешних мальчиков-полит-технологов подсказал ему один креативный ход: если преследование Германа нельзя прекратить, то его нужно возглавить.

Вскоре все информационное пространство вновь занял Старикашка. Он предстал в новой роли бескомпромиссного борца с криминогенной ситуацией. Он с дистиллированным лаконизмом гневно обличал, клеймил, он обрушил карающий меч правосудия на уличную преступность и коррумпированные чиновничьи кабинеты.

В первую же ночь в Сильфоне накрыли пять публичных домов и три подпольных казино, арестовали свыше двух сотен хулиганствующих молодчиков, воров и проституток. На следующий день очередь дошла до бюрократов. Что касается скрывшегося от правосудия Германа, то теперь его искал весь город (его портреты наклеили даже в кабинках общественных туалетов, рядом с прокламациями стимуляторов потенции), а мэр ежедневно докладывал горожанам о результатах поисков, каждый раз уверяя жителей в том, что если б не бездарные, а может быть и нечистые на руку агенты федеральных спецслужб, Герман давно был бы схвачен и осужден. Попутно отправили в городскую тюрьму три десятка знакомых Германа, даже допрашивали его бывшую жену, но в конце концов отпустили, поставив ее мобильный телефон на прослушивание. Далее Старикашка обрушился на Иисуса, обозвав его крупнейшим мафиози, видным представителем глобальной преступной сети, пытающейся превратить Сильфон в собственную колонию, а потом доказал связь Иисуса с некоторыми кандидатами в мэры, окрестив их наймитами, актеришками, комедиантами, — правда, следует признать, очень хорошими, получающими отменную плату за каждое сыгранное представление…

Таким образом, Иисус получил от Старикашки чувствительный апперкот и кубарем покатился в угол ринга.

Есть такой тип победителей. Они всю жизнь одерживают верх за счет того, что соперники значительно их недооценивают. При всей своей кажущейся скромности, уступчивости и неказистой сентиментальности, такие люди являются на самом деле хитроумными и беспощадными перпетуум-мобиле. Старикашка был гениальным стратегом, талантливым менеджером, блестящим оратором с лучистой и возбуждающей харизмой. Его слова и обещания, несмотря на его пустую крючковатую внешность, всегда источали такой беспрецедентный свет добра и справедливости, что многие силь-фонцы верили ему безусловно.

Рейтинг мэра опять пополз вверх и остановился на пятидесяти процентах. Одновременно с этим все прочие претенденты сняли свои кандидатуры в пользу человека, за которым стоял Иисус. Таким образом, на избирательном поле брани установилась шаткое равновесие. Это удручало обе стороны.

Так получилось, что на день, предшествующий выборам, когда агитация за кандидатов в мэры запрещена, назначили День города. Раньше об этом празднике никто и не слышал, никто его не отмечал, но историки покопались в архивах и неожиданно выяснилось, что Сильфону доподлинно триста лет, а вот и он — День города, аккурат перед самыми выборами. Конечно же, это выдумал Старикашка вместе со своими изобретательными пиарщиками, чтобы, не нарушая законов, на целый день оседлать экраны городских телевизоров и оглоушить избирательные массы пламенными речами.

Терпению столичныхнаступил предел. Проиграть на выборах — значит разом потерять Сильфон, а вместе с ним сотни доходных мест и ежемесячные миллионные прибыли. Об их решимости любым способом не допустить этого Сильвин уже догадывался, только не знал, что конкретно будет предпринято.

Накануне Дня города он вновь оказался в кабинете Иисуса. На этот раз Сильвину удалось пробиться сквозь плотную неподатливую структуру взгляда этого влиятельного человека и не только кое-что узнать о нем самом, но и выведать его ближайшие планы. Возможно, Иисус именно этого и хотел, ведь в прошлый раз ему без видимых усилий удалось захлопнуть перед Сильвином бронированные двери в кладовые своей души, и то был единственный случай, когда Сильвин, заглядывая в глаза человека, остался ни с чем.

Итак, Сильвин проник в воспаленный мозг Иисуса и неожиданно испытал такое потрясение, такой животный страх, которого еще никогда не испытывал. Здесь, внутри сознательного и бессознательного этого человека, было абсолютно мрачно и неразборчиво. Потемки, тяжелые раскаты далеких громов. Хлесткий колючий ветер пытался сорвать кожу с лица. Холодный мрак лишь изредка разрезали чудовищные молнии, обнажая скалы и посреди них — странное озеро с черной липкой водой. У самой воды возвышалось мертвое дерево, уходя частью обнаженных корней в воду, а на его скрюченных ветвях покачивались отрезанные головы — некоторые почерневшие, высохшие до черепа, некоторые еще кровоточащие, сохранившие живую краску лица. Сильвин присмотрелся: ему показалось, что некоторые лица сменяют выражения, двигают глазами и губами, а еще он услышал едва различимые стоны и даже слова. Он прислушался сквозь скрежет ветра: «Помоги нам! Освободи нас!» Сильвин нашел в себе силы и сделал несколько шагов к дереву, но сразу оступился на жидком иле, упал в озеро и тут же пошел ко дну. А под водой было полным-полно загадочных лабиринтов, образованных подвижными кроваво-красными кораллами, по которым метались тени призрачных воспоминаний.

Сильвин, толком не разобравшись, попытался вернуться в кабинет Иисуса, но тени вдруг схватили его и потащили в подводную мглу. И как он ни пытался высвободиться, они увлекали его все глубже и глубже. Он начал задыхаться, спазмы сдавили горло, но в последнее мгновение, когда сопротивление уже представлялось бессмысленным, он дернулся в последний раз и вырвался, вынырнул в реальность.

Сильвин обессилено упал на кожаный диван, не в силах отдышаться. Иисус едва заметно усмехнулся…

Господи! Это был мозг гения, но, вопреки внешнему впечатлению, гения несомненно злого. Он отнюдь не бог, его суть ужасающа! Он зря его обожествлял, теперь-то Сильвину доподлинно известно, что на самом деле представляет собой этот индивидуум. Да, благодаря головокружительному обаянию и льющемуся из глаз добродетельному свету он казался богом, но в этом-то и заключается самая гнусная мистификация естества — абсолютное зло всегда кроется в личине самого светлого добра!

Сильвин взглянул на хозяина кабинета. И опять, как и в прошлый раз, он увидел над его головой улыбчивых ангелов, только теперь они были с маленькими рожками и короткими хвостиками.

Он Мистификатор! Величайший Мистификатор!

Понемногу придя в себя, Сильвин стал перебирать в голове увиденное и вдруг вспомнил главное. А ведь ему удалось узнать, что Иисус, то есть Мистификатор, готовит на Старикашку покушение, и что действующий мэр, если будущее не изменить, погибнет, а власть в городе окончательно и бесповоротно захватят столичные. Сильфон преобразится за месяцы — самая последняя лавчонка в городе будет принадлежать Мистификатору, а еще — урезание социальных программ, безработица, коррупция, наркотики, проституция… Сильфон окончательно погрузится во мрак, точно такой же, в котором Сильвин только что побывал. При этом он и Мармеладка окажутся в вечном заточении в загородном доме, не говоря уже о Германе, которого в итоге выследят и, не мудрствуя лукаво, пристрелят.

Мистификатор. Теперь ты все знаешь, мой друг. Ты разочарован?

Сильвин. Ничего нового, я давно разочаровался в людях.

Мистификатор. И ты готов после этого продолжать со мной сотрудничать? А как же твоя мораль? Твои увлекательнейшие рассуждения о нравственных материях? Твои представления об обществе высшей справедливости? Где правят странники?

Сильвин. Во-первых, у меня нет другого выхода. Во-вторых, мне в любом случае нужен босс — одному мне не выжить. В-третьих, мои прежние идеалистические взгляды теперь мне смешны, поскольку не имеют никакого соприкосновения с взаправдашней жизнью. Путем долгой цепочки умозаключений мне удалось отделаться от них. Человек навсегда останется всего лишь человеком — лживым, жестоким, алчным, порочным. Это его исконная натура, к тому же подкрепленная долгой и кропотливой эволюцией характера и наследственным опытом предыдущих поколений. Какими бы способностями я ни обладал, я не в силах что-либо изменить. Забота о судьбах всего человечества? Ой-ё! Я слаб и духом, и телом, мне бы, дай Бог, хватило мужества и сил позаботиться о самом себе, а прежде — о своей женщине. И к черту всех людей, а в особенности странников- пусть каждый выживает, как может! Кем я был до того, как открылись мои способности? Гнусом, животным, вонючим клопом. И что я сейчас, когда сами боги не брезгают общением со мной, удостаивают меня местом на Олимпе рядом с собой?

Мистификатор сделал круг по кабинету, задержался у окна, обежав хозяйским взглядом укутанный в глазурь вечера Сильфон, затем резко обернулся и неожиданно ужалил скромного посетителя взором соскучившегося по деликатесу каннибала. Глаза его тут же подобрели, из них заструился прежний успокаивающий свет, властный, но необъяснимо притягательный, однако этот взгляд уже не мог ввести Сильвина в заблуждение.

Мистификатор. Ты сравниваешь меня с Богом? Благодарю за комплимент, тронут! Я необыкновенно рад, что ты правильно все понимаешь. Человека никогда, ни за что не переделаешь. Жизнь — это кровавая борьба за власть, за обладание ресурсами, умами. И эта извечная борьба, которая, на первый взгляд, поддерживает разрушительный вектор, является на самом деле двигателем прогресса, орудием созидания, развивает знания, культуру, а с ней и пресловутую нравственность. Нравственность не высосанную из пальца, театральную, лицемерную, а нравственность, так сказать, прикладную, применимую в сегодняшнем бытии. Старые мировоззренческие учения навсегда похоронены в пыльных архивах. Лубочные добродетели, пропахшие ладаном, давно стали экспонатами кунсткамеры, совесть — наивный наскучивший миф, выдуманный романтически настроенными сочинителями. Библейская мораль — сказка для детей и убогих, божьи заповеди — нарядный пропагандистский инструментарий для правящих кланов. Прежние боги, мой друг, безнадежно истлели под пластами ушедших времен, они уже не в состоянии обслужить современную мысль и современные общественные отношения. Людям нужна новейшая философская мысль, а с ней — новейшая мораль! Человечество нуждается в богах нового поколения — искренних, милосердных, убедительных, трудолюбивых, властных, если надо — жестоких, в общем — совершенных во всем. А главное, не виртуальных — живых, с хорошо налаженной обратной связью!

Сильвин. Здорово! Я и сам много об этом думал.

Мистификатор. Вот видишь! Однако мы отвлеклись. Насколько я понимаю, ты уже в курсе задуманного. Я имею в виду то, что произойдет завтра утром…

Сильвин. Завтра утром? Да, я все знаю. Мэр будет убит.

Мистификатор. И какое твое к этому отношение?

Сильвин. Я уже сказал — не мне вмешиваться в схватку титанов. Вы — мой хозяин, вы мне платите, поите и кормите, если вы так решили — значит, это правильно.

Мистификатор. А угрызения совести?

Сильвин. Вы же сами сказали, что это миф. Я давно избавился от этого бесполезного и опасного чувства.

Мистификатор. Что ж, отлично, мой друг! Тогда у меня к тебе последний, хотя и самый существенный вопрос. Можешь ли ты мне сказать, что будет дальше?

Сильвин. В подробностях — нет. Но точно знаю, что покушение удастся, что выборы из-за этого будут отложены и что потом вашего кандидата изберут новым главой города. Сильфон будет принадлежать всецело вам!

Запись 14

Впоследствии события этого дня Сильвин прокручивал в памяти тысячу раз, тем более что ему не составило труда воссоздать их в мельчайших деталях. Где он ошибся?! Почему не предусмотрел?! Да, ему удалось изменить завтрашний день, но взамен явилось новое, непредсказуемое будущее, страшнее которого и представить невозможно…

Внезапно в Сильфоне все стихло, как перед землетрясением, даже кошки попрятались. Только шаловливый ветерок гонял по пустынным тротуарам обрывки предвыборных плакатов, счищенных накануне со стен дворниками. И в этой зловещей тишине, сладострастно предвкушающей близкий коллапс или местного значения заварушку, появилась из ниоткуда вместе с вертлявым музыкальным ритмом сногсшибательная процессия.

Ряженым не было числа: персонажи сказок и герои полюбившихся блокбастеров, клоуны и жонглеры, античные воины и древнегреческие боги. За ними — грудастые танцовщицы, намасленные силачи, переспелые школьницы из группы поддержки. Далее небольшими, но сплоченными отрядами — городские водопроводчики, электрики, дорожные рабочие… Участники шествия передвигались либо пешком, либо на велосипедах, иногда на лошадях, даже в колесницах и на цирковых слонах, на открытых грузовиках. Яркие одежды, красочные ленты, плакаты, развевающиеся флаги, фейерверк тысяч цветов. А в середине колонны на подвижной платформе, стилизованной под старинную галеру, в окружении преторианцев и приближенных можно было лицезреть самого Юлия Цезаря или, по крайней мере, одного из императоров Древнего Рима. Несмотря на сценические одежды, доспехи и грим, у зрителей не возникло никаких сомнений, что это и есть досточтимый мэр Сильфона.

Недавнее хмурое утро, не сулившее ничего, кроме новых астрономических счетов в почтовом ящике за коммунальные услуги, вдруг обернулось беззаботным и сытным праздником — Днем города. Горожане высыпали горохом на улицу показались торговцы мороженым и флажками, появились микроавтобусы телевидения.

Сильвин не любил телевизор — слишком много глаз, а значит, чужих мыслей, чужой памяти, чужой жизни. И к тому же слишком много унылого предвидения, не говоря уже о том, что по большому счету конечное будущее у всех совершенно одинаково… Удовольствия, счастья в людях нынче совсем мало — преимущественно скука, печаль, душевная боль, крайнее отчаяние или вообще бесчувственное отупение. А еще вся эта человеческая мерзость: зависть, склочность, интриганство, отвратительные помыслы, гнусные желания и часто криминальные фантазии. И с ними порок пороков — безграничная ложь, а люди сейчас лгут в таком количестве, что Землю давно пора переименовать в Планету Лжецов.

Сильвин перед экраном уже через пять минут начинал плакать, а еще через пять у него невыносимо болела голова. Вскоре он корчился в агонии, и остановить это самоистязание можно было лишь выключив телевизор, или, если Мармеладка хочет досмотреть любимый сериал, сбежать в другую комнату. Что он и делал.

Нормально и даже хорошо Сильвин себя чувствовал, только если видел на экране детей. У них не было плохих воспоминаний, их настоящее виделось безоблачным, грядущее почти не проглядывалось, а их маленькие беды и трогательные слезы вызывали у него только умиление. Их доверчивые глаза излучали безграничную искренность, их открытые нараспашку души дарили успокоение и надежду, их сердца отбивали победные марши радостно шагающей по планете новой жизни. Многие из них, в особенности малютки, являлись самыми что ни на есть ангелами, чаще всего они пребывали в состоянии эйфории и верили в свои радужные мечты настолько безоговорочно, что Сильвин иногда принимал их за реальное будущее.

Сегодня по местному телеканалу детей показывали редко, но прямая трансляция праздничных мероприятий, посвященных Дню Города, которую включил Сильвин, подразумевала множество общих планов — когда глаза взрослых видны только издалека и мельком. Поэтому Сильвин долгое время сохранял самообладание, по крайней мере до тех пор, пока прозорливая телекамера не стала выхватывать отдельные лица, пытаясь при помощи простодушных человеческих эмоций передать интонации праздника с самой выгодной стороны.

Веселый кортеж уже гремел по главной улице города. Съемки велись с камер, установленных стационарно, из специально оборудованных автомобилей, сопровождающих шествие, а также с вертолета, который кружил над городом. Еще немного — и торжественная колонна достигнет площади Согласия, где накануне все подготовили к митингу и последующему концерту; оборудовали крытую сцену для выступлений, построили трибуны для почетных граждан, огородили турникетами пространство, напоминающее загон, для рядовых горожан и самое дорогое удовольствие — установили гигантский монитор, как на стадионе.

Невидимому режиссеру наскучило сопровождать шествие, и репортаж переместился на площадь, мощеную еще два века назад брусчаткой, где в ожидании редкого зрелища кипела нетерпением возбужденная масса и где импровизированные трибуны давно уже заполнились VIP-зрителями. Трепетали на ветру ликующие флаги, колыхались растяжки с лозунгами, рвались к небу щедрые грозди цветных воздушных шаров.

Камера пренебрежительно прошлась по головам рядовых сильфонцев и скользнула к охраняемым трибунам, где с почтением задержалась на депутатах городского собрания и отдельных важных персонах. Сильвин что-то почувствовал, насторожился и, действительно, увидел на самых привилегированных местах громоздкого и вальяжного Иисуса, то есть Мистификатора, в окружении подтянутых и декоративно улыбчивых приближенных. Массивный Мистификатор внешне сиял, белоснежно и восхитительно, смотрел дымчато-пряно, с волнующей ноткой притягательности, но внутренне был напружинен до отказа. Казалось, отпусти рычаг — и он тут же подскочит выше небоскреба. Сильвин с появившейся в один миг аритмией в сердце вспомнил, как вчера едва не захлебнулся в его безобразной сути.

По левую от Мистификатора руку сидел инкрустированный многочисленными регалиями генерал, известный по нескольким победоносным блицкригам, а по правую — альтернативный кандидат в мэры Сильфона, обаятельнейший столичный франт или как его нарек Сильвин, Артист. Впрочем, он и по профессии был артистом, весьма популярным. Артист, с драматической морщинкой на лбу, с терпким душещипательным взглядом, блистал своим легендарным великолепием и демократичным простодушием. Каждое его движение, жест, поза, выражение лица были отполированы до зеркального блеска годами безупречной хорошо оплаченной игры и всем до боли знакомы.

За спиной столичного корифея, в обрамлении сдержанных качков с безмозглыми взглядами, мелькнула скромная Мармеладка. Сильвин сглотнул подкативший к горлу горький ком и поспешил сунуть под язык нитроглицерин. Сегодня утром ему позвонил сам Мистификатор и в изысканных выражениях попросил одолжить девушку на несколько часов: Нам всем так будет спокойнее! Сильвин сразу понял, что опытный мафиози по привычке решил подстраховаться. Ведь пока Мармеладка с ним, Сильвин, даже если очень захочет, не сможет помешать осуществлению его коварного плана.

Камера телеоператора, не сдержав любопытства, вновь наехала крупным планом на лицо Мистификатора. Пожалуй, самая известная, не считая Старикашки, личность в городе, самая таинственная и самая грозная, она всегда вызывала острейший интерес публики. Газеты о Мистификаторе почти не писали, разве что нейтрально упоминали, а если кто-то и говорил о нем в телепередаче, то весьма нерешительно, скованным языком. Впрочем, смекалистые горожане и без масс-медиа прекрасно знали, кто он таков, и относились к нему со страхом и глубоким уважением.

В этот момент Мистификатор, не снимая с губ накрахмаленной улыбки, наклонился к Артисту и заговорил с ним.

Мистификатор. Посмотри вокруг, видишь эту площадь? А ведь здесь собралось как минимум полгорода. Все это, мой друг, твоя будущая паства! Видишь, как они выглядывают из-за спин и поднимаются на цыпочки, чтобы разглядеть тебя, своего будущего поводыря?

Артист. Я тебя умоляю! Это не паства, а паршивое стадо овец! Из каких бабушкиных сундуков они достали это ужасное тряпье, в которое нарядились? Я бы для начала весь этот паноптикум, прежде чем иметь с ними дело, хорошенько продезинфицировал.

Мистификатор. Пусть стадо, но в ближайшем будущем — твое стадо. Тебе понадобится их пасти, регулярно чистить, стричь и иногда самых несговорчивых отправлять на бойню. И чем больнее будет бить твой хлыст, тем больше будут тебя любить! Поверь мне, я их хорошо изучил! Впрочем, предоставь всю черную работу нам — пусть каждый занимается своим делом. Мы будем управлять городом, а ты играть свою пьесу: регулярно читать проповеди электорату и проводить пышные приемы. А еще объезжать местных красоток.

Артист. Красотки? Ну их! Я предпочел бы объезжать свои новые владения.

Мистификатор. Если станешь мэром — получишь все, что захочешь. Мы уже присмотрели тебе особняк в центре города. Между прочим, памятник старины. Его предыдущий владелец в бегах, скоро его поймают и запрячут за решетку на всю жизнь, а здание пока национализировано.

Артист. Особняк — это здорово, но выборы надо еще выиграть! Я тебя умоляю, этот трухлявый старикан, этот гнусный мэришка, он совершенный беспредельщик! Это ж надо, что придумал, сволочь, — праздник Города за день до выборов! Я думаю, у нас теперь нет никаких шансов!

Мистификатор. Ошибаешься, мой друг, все еще впереди.

Артист. Что можно сделать за несколько часов до выборов, тем более что агитация уже запрещена?

Мистификатор. Это наш маленький сюрприз. Тебе понравится…

В этот момент Артист заметил краем глаза на экране уличного монитора себя и в момент смастерил на лице выражение поданного к праздничному столу бисквитного пудинга.

Внезапно облака расползлись, как занавеси на сцене, и на праздник явилось собственной персоной полуденное солнце — сочное, пронзительное, такое, каким оно и должно быть в зените разрумянившейся весны. В то же мгновение вся площадь вспыхнула свирепым пожаром бушующих красок, присутствующие зажмурились от счастья и синхронно подумали: Какой славный праздник устроил нам мэр! Он просто молодчина! А на брусчатку высыпали поварята в высоких колпаках с подносами ароматной снеди и принялись раздавать ее всем желающим, бесплатно.

На другом конце площади, в окне второго этажа шестиэтажного дома мелькнул знакомый фарфоровый оскал. В опрятной комнатке, обставленной давно состарившейся мебелью, мистер Colgate поспешил приглушить солнечный свет, задернув тюлевую занавесь, однако оставил щелку чтобы хорошо видеть часть площади и, главное, — собранную посреди нее сцену.

Двое суток мистер Colgate вместе со своими белозубыми подручными лично возводил эти подмостки. Для этого потребовалось получить подряд, пришлось задействовать самые секретные связи во властных кабинетах, потом заказать в столице конструкцию и доставить ее в разобранном виде, — восемь грузовиков железа и брезентовой ткани. Не успели только снабдить рабочих спецодеждой с символикой несуществующего продюсерского центра, но здесь пригодились форменные комбинезоны водопроводной компании, причем за все время проведения работ никто так и не поинтересовался, при чем тут водопровод.

Электрика, звук, рекламные таблоиды — трудностей преодолели не счесть, но самым сложным оказалось заложить мощный тротиловый заряд, да так, чтобы комар носа не подточил. Взрыв должен быть такой силы и направленности, чтобы уничтожить только тех, кто будет находиться на сцене — волоска не должно упасть с головы прочих, не говоря уже о высокопоставленных зрителях на трибунах. Заряд нужно заложить так, чтобы этого никто не видел и чтобы впоследствии его не обнаружили многочисленные ищейки мэра, которые, несомненно, прежде чем глава города взойдет на сцену, исследуют всю конструкцию сверху донизу.

Но вот все позади, никто ни о чем не подозревает. Мистер Colgate сидит на стуле у окна, прямо напротив сцены, и сжимает во влажной руке сотовый телефон, при помощи которого задействует детонатор. Нажать придется всего одну кнопку — она свяжет этот мобильник с другим, присоединенным к заряду, и сразу же: бум! Ну что ж, поделом! Кто не с нами — тот против нас, как говорил небезызвестный идеолог коммунистов Владимир Ленин и как любят повторять столичные!

Тем временем авангард праздничной колонны — военный духовой оркестр — уже показался на площади Согласия. Взрослые поспешили поднять детей на плечи, мальчишки полезли на турникеты. Все замерли в ожидании, напряжение подскочило до тысячи вольт. Вскоре толпа ахнула, завидев слонов и древние колесницы, а чуть позже сотням изумленных фотоаппаратов и видеокамер явился плывущий по асфальту чудесный корабль и гордый римлянин на его корме. С новой силой грянул оркестр, началось всеобщее ликование.

Запись 15

Сильвин с огромным трудом справился с волнением и душившей тошнотой. Он больше не мог смотреть трансляцию, сердце демонстрировало джиу-джитсу, мозг был до отказа нафарширован болезнетворными впечатлениями. Но оттого, что должно было в ближайшее время произойти, зависело всё.

Сильвин впервые заподозрил, что на Старикашку готовится покушение, во время разговора с мистером Colgate, в день несостоявшегося побега Мармеладки. Как он тогда сказал? Мэр поплатится за свою несговорчивость! Возможно, скоро в городе запахнет мертвечиной. Долго придется проветривать! А вчера в беседе с Мистификатором эти слова полностью подтвердились.

Вечером, когда Сильвина привезли домой, он еще долго слонялся из угла в угол, сшибая инвентарь, грыз ногти и бубнил себе под нос что-то инфантильное. Наконец процесс мыслительного брожения закончился — он принял решение. Он больше не будет потворствовать бандитам, предотвратит катастрофу! Какой бы мэр ни был двуличный, он все же лучше столичных. Но дело не в этом. Есть черта, через которую человек ни при каких обстоятельствах не должен переступать, как бы ему ни хотелось. Еще Ницше говорил…

После этого Сильвину стало значительно легче. Теперь он взялся соображать, как вмешаться в планы столичных и при этом самому остаться в тени.

Итак, сцена будет заминирована. Вернее, уже заминирована мистером Colgate и его командой — эта информация, вместе с прочими подробностями, содержалась в мозге Мистификатора. Самый простой и верный способ предотвратить беду — анонимно сообщить об этом кому-нибудь, например, журналистам. Говорить нужно быстро, чтобы звонок не успели отследить, и убедительно, чтобы они поверили и подняли шум. Для достоверности можно выдать себя за одного из злоумышленников, указать точное место закладки заряда…

Сильвин, естественно, был лишен связи с внешним миром — никакого общения с посторонними, никаких мобильных аппаратов, ни одного шанса на несанкционированный контакт, — а единственный здесь проводной телефон находился в домике охраны. Ранее ему и в голову не приходило воспользоваться им, тем более что это едва ли возможно, но он должен попробовать, это его единственный шанс.

Он бесшумно спустился в цокольный этаж, скользнул в незапертую котельную и через единственное не подключенное к общей сигнализации окно выкарабкался, ободрав ладони, наружу. Прямо в домашних тапочках он юркнул во влажный сад и от куста к кусту устремился к домику охраны.

Внезапно перед его носом выросла мощная собака со свирепой мордой. Застигнутый врасплох, Сильвин от неожиданности осел на землю. Как он забыл, что на ночь собак выпускают! Пес был черный с рыжим подпалом, мускулистый, бойцовского вида — ротвейлер. Он неподвижно стоял в сбалансированной стойке с приоткрытой пастью и молча, самоуверенно глядел в лицо Сильвина.

Сильвин пошевелился, собака ощерилась. Он терпеливо замер, но, подметив, что ротвейлер не собирается нападать, по крайней мере пока его не спровоцировать, принял более удобную позу и отважно заглянул в темно-коричневые глаза хладнокровного убийцы. К своему удивлению, он обнаружил, что в отличие от злобного внешнего вида и производимого впечатления черного сатаны, пес вполне дружелюбен, обладает уравновешенным характером и более того — общительный, любящий ласку. Видимо, один из охранников испортил сторожевую собаку чрезмерным вниманием.

Сильвин. Как тебя зовут, красавец? Ты мальчик? Да, вижу — мальчик. Меня Сильвин. Сильвин из Сильфона. Я не вор. Я здесь живу. Неужели ты не помнишь моего запаха?

Поверь мне, ничего плохого я не собираюсь делать. Мне только нужно пройти вон туда. Ты мне позволишь?

Выпуклый проницательный глаз Сильвина словно просверлил собаку насквозь и внушил ей какую-то важную мысль. Пес немного ослабил стойку и оглянулся, будто ища поддержки.

Сильвин. Нет, так дело не пойдет. Мы же не будем здесь всю ночь с тобой сидеть на холодной земле? Ты хороший парень, с тобой приятно поболтать, но мне надо идти, от этого зависит жизнь как минимум одного человека.

Ротвейлер еще сомневался, взгляд его еще был обеспокоен, но уже расслабился, уже не держал зла. Наконец, он в последний раз потянул широкими ноздрями в сторону человека и так же молча и неслышно, как появился, растворился в сумраке сырого сада.

Сильвин перевел дух, тяжело поднялся, ухватившись на куст, и продолжил путь. Через минуту он подкрался к домику охраны и осторожно заглянул в одно из освещенных окон. За ним незнакомый лысый здоровяк, забросив ноги почти на потолок, смотрел по телевизору футбольный матч и опрокидывал в пухлые губы маленькую бутылочку пива. Судя по его жестам и доносящимся репликам, он был так увлечен игрой, что его, пожалуй, можно было не опасаться. Другой охранник лежал на топчане, накрывшись спортивной курткой, — похоже, спал.

Сильвин поднырнул к другому окну. За стеклом была голая прихожая с телефонным аппаратом на самодельном табурете. Он шагнул к двери, толкнул ее — она была не заперта, и неслышно втиснулся в помещение. Дверь, за которой находились охранники, была прикрыта, а шум ревущего стадиона был столь силен, что быстро поговорить по телефону представлялось совсем несложным. Сильвин снял трубку услышал гудок городской станции и спешащим пальцем стал набирать известный ему телефонный номер газеты «БуреВестник».

Положи трубку! — На плечо легла тяжелая рука с сильными пальцами. Сильвин вздрогнул, в голове заискрилось, потом замкнуло и резко потемнело.

В трубке уже ответили: «БуреВестник» слушает. Дежурный отдела срочных новостей Сантьяго Грин-Грим. Говорите, пожалуйста, я слушаю! Говорите же!

Сильвин медленно положил трубку и затравленно обернулся. Перед ним стоял тот самый лысый мужчина, который секунду назад безобидно наслаждался футбольным матчем и пивом.

Лысый. Что-то я не помню, чтобы тебе разрешалось звонить по этому телефону.

Сильвин. Я прошу вас! Мне надо позвонить маме!

Лысый. Ничем не могу помочь!

Сильвин. Умоляю! Она тяжело больна!

Лысый. Послушай, друг. У тебя своя работа, а у меня своя. Я получаю деньги за то, чтобы ты не звонил по этому телефону. У меня тоже есть мать и я не хочу оставить ее без куска хлеба. Так что извини!

Сильвин. Могу я хотя бы попросить вас, чтобы вы никому не говорили о том, что я пытался позвонить.

Лысый. Ладно, это можно. Я все понимаю, не звери какие-нибудь. Проваливай!

Сильвин вернулся в дом. В гостиной его встретила сонная Мармеладка в халатике после душа.

Мармеладка. Милый, ты где был?

Сильвин. Что? Я прогулялся вокруг дома…

Мармеладка. Ты с ума сошел, ведь запрещено!

Сильвин. Ничего страшного.

Мармеладка. Спать хочется, ляжем?

Сильвин. Я пока не хочу.

Мармеладка. Тогда уложи меня. Пожалуйста!

Они прошли в спальню, девушка скинула с худых плеч халат, продемонстрировав свои смуглые прелести, легла и по-детски свернулась калачиком. Сильвин закурлыкал скрипучим голосом единственную колыбельную, которую знал:

Мармеладке нравилась эта простая песенка, она действовала на нее лучше всякого снотворного. Несколько куплетов — и девушка безнадежно спала.

Боже мой, она, в сущности, еще совсем девочка! — подумал Сильвин, с болью разглядывая ее азиатское лицо и такое маленькое беззащитное тельце. — Ее жизнь только начинается, а сколько ей уже пришлось пережить!

Он поправил одеяло и неожиданно для самого себя заплакал.

Убаюкав Мармеладку, Сильвин торопливо проковылял в гостиную и поспешил включить телевизор. Его интересовали последние предвыборные дебаты, и он поспел как раз вовремя. Старикашка сошелся в решительной схватке с Артистом, и оба были настолько хороши, что, не зная этих людей лично, насколько их знал Сильвин, сложно было кому-либо отдать предпочтение. Кандидатам нечего было терять — оба, сорвав дозаторы со своей сдержанности и тасуя крапленые карты, не гнушались ничем, из всех бом-болюков метали друг в друга хлесткие каверзы. Артист, с трудом удерживая на лице лоск политического тяжеловеса, каким хотел казаться, едва поспевал штопать подмеченные прорехи в своей программной логике. Но и Старикашка с привычно засахаренной физиономией опытного популиста замучился выковыривать из мягкого места дробь искрометных нападок.

Политики, истратив к концу передачи по нескольку картриджей выдержки, так устали, что по разу забавно оговорились. Артист однажды напустил такого фразеологического тумана, что сам в нем заблудился и вместо фразы генеалогическое древо произнес гинекологическое древо. Старикашка же, пугая зрителей последствиями возможной смены власти, изрек, что город постигнет катаклизма, имея в виду, конечно, катаклизм.

Но не итоги дебатов заставили Сильвина уставиться в ненавистный ящик. Ему были необходимы глаза мэра, и он увидел в них то, во что до последнего не хотел верить: завтрашнюю смерть Старикашки — мгновенную, ужасающую, на глазах у тысяч, за сутки до самой важной его победы. Эта смерть повергнет в шок не только весь Сильфон, но и всю страну.

Итак, если не изменить завтрашний день, то мэр погибнет. Но что еще можно предпринять, сидя взаперти в загородном доме, без средств связи? Разве что…

Сильвин насторожился. Внезапно пришедшая идея была космической глупостью, но не воспользоваться ею значило бы упустить последнюю возможность. В этот момент ведущий дебатов позволил Старикашке излить заключительную речь, и он не преминул развернуть перед телезрителями гипертекст своих доводов, посулов, опасений и страстных призывов. Сильвин, понимая, что время уходит, поспешил глубоко войти взглядом в зрачки мэра и принялся напряжением всех сил посылать ему телепатические сигналы с информацией о завтрашнем покушении. …Радиоуправляемый заряд заложен под полом сцены, в том месте, где будет стоять микрофон; приведет его в действие человек, который будет наблюдать за происходящими событиями из дома напротив; он сделает это тогда, когда ты будешь выступать перед собравшимися с праздничной речью…

Сильвин выложил все, что знал, а потом повторил процедуру. Он не верил ни на секунду, что из этого что-нибудь получится, но старался, как мог, а когда телепередача закончилась, с разбухшей до размеров генетически модифицированной тыквы головой едва добрался до постели и сразу провалился в вакуум сна.

Запись 16

Шум площади окатил солеными брызгами трибуны с высокопоставленными гостями, и Мистификатор, повернувшись к Мармеладке, почти кричал, чтобы его слова можно было разобрать.

Мистификатор. Надеюсь, ты не очень расстроилась, что попала на этот праздник?

Мармеладка. Нет, что вы, мне нравится! Я давно не была на людях.

Мистификатор. Отлично. Если честно, я давно хотел с тобой познакомиться лично.

Мармеладка. Я тоже много о вас слышала…

Мистификатор. Единственное, чего я не понимаю, как получилось, что такая юная прелестная девушка сожительствует с таким, мягко говоря, неприглядным человеком, старым, больным и… и немного сумасшедшим? Можешь не отвечать, если не хочешь.

Мармеладка. Сначала меня заставил Герман. Чтобы я за ним следила. А потом я его полюбила. Ко мне никто никогда так не относился, как он. Правда! Он очень хороший, добрый, светлый! Вы его совсем не знаете!

Мистификатор. Ошибаешься, моя дорогая. Я его уже очень хорошо изучил. Я знаю, что он хороший, но все же, как и в любой женщине, в тебе должен быть заложен ген здорового материнства. Неужели тебе не нравятся молодые крепкие парни?

Мармеладка. Нравились когда-то… Но теперь я ненавижу мужчин. Они принесли мне столько зла!

Мистификатор. Извини, я не хотел испортить тебе настроение! Ну-ка, улыбнись! Знаешь что, давай дружить? Сегодня вечером состоится одна очень закрытая вечеринка. Будет Пласидо Доминго, мисс Вселенная прошлогодняя и прочий звездопад. Тебе обязательно надо отвлечься. Я приглашаю!

Мармеладка. Я с удовольствием. Но как же… Мистификатор. Сильвин? Но ты же знаешь, моя дорогая, что ему нельзя показываться на людях. Он у нас, как ядерный объект, его нужно всячески оберегать. Но ничего, я думаю, он не будет против. Ну что, согласна? Мармеладка. Хорошо…

Мэр города, неся в одной руке бутафорский шлем и придерживая другой ножны меча, уже поднимался на сцену в окружении грозных преторианцев. В объективах телекамер, пронзительно освещенный солнечными лучами, словно софитами, в своем сверкающем образе римского императора, он казался поистине великим — не менее великим, чем та личность, славу которой он на себя примерил. Толпа зачарованно рукоплескала, в этот момент на площади Согласия не было ни одного гражданина, который не желал бы завтра проголосовать за этого человека.

Мистер Colgate, пристально наблюдавший за происходящим, злорадно скривил губы, вытер носовым платком крупные капли пота со лба и бросил взгляд на мобильник в руке.

Вот она, эта страшная кнопка! Одно прикосновение — и он, лично он, а не кто-нибудь другой, превратит это торжество в сущий ад! Если мэр — император Рима, то он — тот самый молодой дерзкий варвар, который безжалостно разрушит погрязшую в пороках Римскую империю, положит конец старому ленивому укладу, изменит жизнь людей до неузнаваемости. И тогда лавры победителя украсят именно его чело! Сколько лет он был на побегушках, безмолвно выполнял указания паханов, довольствовался жалкими крохами с их пышного стола. Воровал, отнимал, убивал, пока они наслаждались богатством и лучшими женщинами. Его даже заставили подтирать задницу этому умалишенному ублюдку, мнимому оракулу! Но теперь справедливость восторжествует! Быть может, его даже вызовут в столицу и допустят к одной из самых нефтеносных кормушек!

Он примерил палец к заветной кнопке и представил, как будет ее нажимать. Нет большего удовольствия, чем наблюдать за смертью врага, но еще большее удовольствие стать причиной этой смерти!

Внезапно под окном бесцеремонно припарковался рекламный грузовик с громоздкой щитовой конструкцией. Ранее он был в составе праздничной колонны, но теперь решил встать здесь — возможно, так определили организаторы. Высокий транспарант плотно перекрыл обзор площади, и как мистер Colgate ни заглядывал в углы окна, он не обнаружил ни одной щели, через которую можно было бы хоть что-нибудь разглядеть. Теперь он мог догадываться о том, что происходит на улице, только по доносящемуся шуму.

Мама мия, этого я не предусмотрел! Но неужели такой пустяк меня остановит!

Мистер Colgate растерянно огляделся и почти сразу заметил на облупившемся платяном шкафу допотопный радиоприемник. Он подскочил к нему, включил, повернул регулятор громкости — о чудо! — в то же мгновение услышал, сквозь рьяные оркестровые марши и натурализм многолюдья, голос диктора местной радиостанции, ведущего с пеной у рта репортаж: И в от, наконец, мэр нашего города поднимается на сцену. Он приветствует собравшихся на площади Согласия горожан…

Что ж, это выход. Конечно, лучше было бы наблюдать за происходящим своими глазами, например, у телевизора или находясь непосредственно на площади, но теперь куда-то бежать нет времени. Не отменять же все! Эту квартирку, это окно, расположенное всего в сотне метров от возведенной сцены, он выбрал сам, предпочтя нескольким других вариантам — ведь ему нужно видеть все своими глазами, следить за мэром и за боссом, который должен подать сигнал к взрыву. Теперь, если операция сорвется, прежде всего его обвинят в неудаче и, пожалуй, в наказание разжалуют и сошлют куда-нибудь на северное побережье навязывать контрабандный алкоголь и без того спившимся эскимосам. Нет, кукиш вам! Благодаря этой радиорухляди он в курсе происходящих событий и сам примет решение, когда активировать заряд. У него хватит ума!

Наконец Сильвин увидел Старикашку вблизи. Тот с парадной медлительностью поднялся на сцену и проследовал к головастому микрофону. Сильвин, чувствуя пульсацию сердца во всем теле и вяжущий привкус во рту, приник к экрану телевизора. Глаз мэра он не увидел — слишком много солнца, но не было сомнений, что новоявленный император ни о чем не догадывается — чересчур безмятежен, на его лице нет ни единого признака опасения за свою жизнь. Неужели сейчас Сильвин станет свидетелем самой ужасной трагедии за всю историю Сильфона?!

Старикашка житейским движением подчинил себе микрофон, определив ему необходимую высоту и угол наклона, и поздоровался с бурлящей людской массой, вскинув вперед, как было принято у древних римлян, правую руку Далее он всего несколькими мастерскими жестами свел на нет приветственный гул и в хрустальной тишине дружески-иронично заговорил стенограммой: Я приветствую вас, славные жители нашего города! Извините за этот маскарад! Поверьте — я бы с удовольствием поменял доспехи полководца на скромную тогу рядового гражданина. Но у этого праздника есть свои режиссеры, и, я вынужден подчиниться их. смелым замыслам (одобрительный смех,). Я здесь, чтобы не только поздравить вас с Днем города, но и сообщить о блестящей победе, которую мы все вместе одержали. После трех лет бесконечной и, я бы добавил, кровопролитной борьбы, мы завоевали право иметь собственные воздушные ворота. То есть, аэрокомиссия приняла решение строить новый аэродром здесь, у нас, а это значит, что наш город очень скоро приобретет важное международное значение (достает из поданной помощником папки какие-то бумаги и показывает их). Не мне вам объяснять, сколько выгод получит городской бюджет и каждый из вас лично (взрыв всеобщей радости)…

Пока мистер Colgate напряженно вслушивался в шипение частот, пытаясь понять, что происходит на площади, этажом выше, прямо над ним, в голой комнате с единственным столом, у лэптопа и нескольких таинственных электронных приборов, опутанных проводами, колдовали трое в одинаково скучных костюмах. Из динамиков компьютера слышался шум площади и напевы мэра, продолжающего свою пламенную арию.

Добавь помех! — потребовал один из костюмов, и другой коротко сыграл длинными пальцами на клавишах клавиатуры. Хорошо. Сейчас начнем. Приготовились. Поехали! Что-то щелкнуло, мэр в динамике запнулся, но тут же, как ни в чем не бывало, продолжил свою речь, хотя другим голосом и на другую тему, а посторонние шумы резко трансформировались. Теперь на экране компьютера вразнобой подпрыгивали две шкалы звуковых дорожек — прежняя и та, которая только что была активирована.

Надеюсь, он повелся! — произнес костюм, который здесь распоряжался. А куда он денется с подводной лодки? — ответил тот, который следил за работой аппаратуры. К чему это все? Надо было просто его хлопнуть! — высказался третий костюм, который до этого безучастно стоял у окна. — Бесят меня все эти новомодные штучки!

Старикашка, тем временем, закончил свое пафосное вступление и в последующие пять минут тщетно успокаивал захлебывающуюся в радости площадь. Стихия бушевала, неистовствовали флаги, на громадном мониторе транслируемая картинка больше напоминала репортаж с футбольного стадиона, где тысячи воодушевленных победой фанатов в шквальном порыве благодарили своего кумира за решающий гол. Это был триумф, даже VIP-трибуна разом поднялась с мест и безудержно аплодировала, отбивая ухоженные ладони.

Тут многоуважаемые оппоненты вменяют мне в вину, — продолжил мэр, перекрикивая на первых словах шум, — что я устроил День города накануне выборов якобы для того, чтобы этаким запрещенным приемом резко поднять себе рейтинг. Это неправда, и я хочу вам это доказать!..

Какой-то незримый диссонанс почуял мистер Colgate, что-то странное в окружающей обстановке. Он огляделся, прислушался и внезапно поймал это несоответствие: что-то нескладное было в шуме, доносящемся из окна, и уличном фоне в динамиках радиоприемника. Вроде бы и там, и там одно и то же — присутствие нескольких тысяч людей, но все время ощущается какое-то легкое, как взвесь на дне коллекционной бутылки, различие, будто оба события происходят в разных местах и с разными людьми. Впрочем, слишком задумываться над этим он не захотел, тем более что несколько лет назад, когда мэр выступал на этой же площади примерно перед таким же количеством людей, мистер Colgate избавлялся от наличных на Карибах в компании одной бывшей монашки и не мог знать, что речь, которую он сейчас слышал в прямом эфире, уже когда-то произносилась.

Наверное, пора! Он сжал мобильный телефон в своей руке и прикоснулся пальцем к смертельной кнопке. Сейчас же он ощутил страх, который огненной лавой разлился по жилам, хотя этот страх только разгорячил кровь, придал решимости во что бы то ни стало завершить начатое.

Запись 17

Сильвин продолжал смотреть репортаж с площади Согласия. В горле уже стоял кусок свинца, во рту не осталось ни молекулы влаги. Больше всего на свете ему сейчас хотелось все бросить, куда-нибудь сбежать, далеко-далеко, например, воспарить над Сильфоном, оставив внизу всю мерзость жизни, зарыться лицом в облака, чтобы ничего не видеть, залить уши расплавленным ветром, чтобы ничего не слышать, и никогда больше не возвращаться. Но то, что происходило на экране, вопреки всему, всецело удерживало его внимание.

А дело в том, что по настоятельному приглашению Старикашки на сцену уже поднимались оппозиционеры — несколько известных политиков и крупных предпринимателей, которые до этого сидели компактной общиной и с кислыми лицами наблюдали за происходящим. Идите сюда, все идите! Весь этот сектор! Я прошу! Нет, я требую! С женщинами идите! С охраной идите! Не стесняйтесь, не укушу! Поднимайтесь же, скорее! — запанибрата подбадривал мэр.

Сильвин еще не верил своему глазу, но на помост уже карабкался по крутым ступенькам позирующий каждым своим мускулом Артист, далее — приятно смущенный генерал, потом перепугавшийся тучный Мистификатор, еще растерявшаяся темнокожая Мармеладка, с которой предводитель столичных, видимо, боялся расставаться, и с ними — друзья, консультанты и охранники.

Вскоре сцена до отказа заполнилась людьми. Здесь была представлена вся палитра политической конкуренции Силь-фона, включая привычных аутсайдеров предвыборной гонки — местных красных, черных зеленыхи ЛигуБожьего храма, ныне прожорливой оравой примкнувших к коалиции Артиста. По всему было видно, что для многих, взошедших на помост, такой поворот событий явился полной неожиданностью. Народ на мостовой, который Старикашка всего за пятнадцать минут присутствия на сцене успел окончательно обратить в свою веру встретил его недругов неодобрительным гулом и пронзительным свистом.

Итак, будем справедливыми до конца, — заявил действующий мэр, решительными жестами заставляя площадь замолчать. — Сколько я говорил до этого? Минут пятнадцать? Что ж, давайте, друзья, наберемся терпения и предоставим возможность моим почтенным оппонентам поздравить нас с Днем города. Будьте любезны! И Старикашка с учтивостью джентльмена пригласил к микрофону своего главного соперника — Артиста.

Это провокация! В случае победы, нам абсолютно точно пришьют незаконную агитацию и, признают результаты выборов недействительными! — шепнул на ухо сгруппировавшемуся в клубок нервов Мистификатору один из его советников. На другое ухо ему сообщил начальник его охраны: У мэра под доспехами бронежилет — вон лямка видна. Что-то здесь не так!

Но Артист, ни на кого не глядя и не собираясь испрашивать разрешение, с пластикой виртуоза мизансцены уже подплывал к микрофону, уже открывал рот в первом приветственном па. В дебюте речи он все время спотыкался, но постепенно нащупал вдохновение экспромта и вскоре вошел в роль так, что произнес один из самых захватывающих монологов в своей жизни. С одной стороны, это был пустой набор красивых премудростей, псевдологичных утверждений и прочей казуистики, но с другой — все эти моллюски, которые копошились у его ног, крикливые глупые мягкотелые твари, были настолько беззащитны перед простейшим кодированием, что для их перевербовки требовалось всего-то всучить каждому по палочке сахарной ваты и китайскому презервативу. Артист орудовал тем же шулерским репертуаром, что и мэр, но более пластично, с колоритной столичной патетикой, поэтому обаяние его легендарной личности уже нависло над площадью, уже затуманило умы наиболее подверженных гипнозу.

Пока Артист импровизировал, не столько отрабатывая деньги, сколько наслаждаясь мгновением, к невозмутимому Старикашке подкрался помощник и что-то ему доложил. Мэр негромко, чтобы, не дай бог, не помешать оратору, извинился: Прошу прощения, я на минуточку! — и удалился, оставив присутствующих на сцене с ощущением легкой растерянности.

Первые секунды Мистификатор еще храбрился, но в последующие несколько минут с ним произошла неописуемая метаморфоза: весь дорогой глянец его величия откровенно стек с него расплавленной карамелью, встал лужицей в его ногах и перед публикой и телезрителями возник обыкновенный растерявшийся и чем-то очень напуганный толстяк.

Сильвину пришла в голову чудовищная гипотеза, и он почувствовал, что ему сейчас потребуется дефибриллятор. Мистификатор, между тем, огляделся, ища ускользнувшего со сцены Старикашку, и вдруг стал смотреть куда-то вдаль, поверх голов и будто бы даже подавать кому-то глазами и губами знаки. Потом он выхватил из кармана мобильный телефон и попытался соединиться, но тот оказался отключен от провайдера, и это несмотря на то, что девяносто процентов акций фирмы-оператора городской сотовой связи принадлежало ему лично. Наконец Мистификатор, обливаясь потом и уже совсем не скрывая своего деморализованного состояния, попытался бешеным взглядом, жестами и даже шипящими окриками дать понять выступающему, чтобы тот немедленно закруглялся, но Артист настолько оседлал красноречие, что в эту минуту остановить его могло бы только прямое попадание в рот шаровой молнии. Его несло и несло по буеракам политической риторики навстречу непреходящей славе, а над его головой уже показался нимб, извещающий о рождении нового пророка.

Чем дальше мистер Colgate слушал по радиоприемнику речь мэра, тем меньше понимал, а чем меньше понимал, тем больше бесился. При чем здесь события многомесячной давности? При чем здесь люди, которые давно уже покинули политическую арену города? При чем здесь проект городского парка, который давно уже существует? Какое отношение имеет весь этот треп ко Дню города? Не в силах сориентироваться во всей этой возмутительной абракадабре, мистер Colgate почувствовал себя окончательным питекантропом. И тогда он облизнул губы, перекрестился и, примерившись, нажал одну из кнопок мобильника. В последнее мгновение Сильвин увидел в телевизоре нависшую дамокловым мечом над центром площади Согласия галлюцинацию-предчувствие ядовитую черную воронку — и сразу же конструкцию сцены разорвало надвое, а те, кто на ней находился (Артист, Мистификатор, Мармеладка, прочие) мгновенно испарились в дыму и вздыбленной пыли. Все смешалось, расщепилось, кровавыми клочьями взмыло в воздух. Тугая взрывная волна ударила в объектив снимавшей телекамеры, изображение распалось на сотни фрагментов и экран погас. Через минуту в телевизоре появилась трясущаяся от пережитого шока девушка-диктор и пролепетала парализованным языком, что трансляция прервана по техническим причинам. Но этого Сильвин уже не видел — он распластался на полу, то ли без сознания, то ли мертвый.

Мистер Colgate едва увернулся от осколков упавшей с комода вазы. Грохот взрыва постепенно оседал, уступая пространство истошным воплям многих сотен людей — на площади царила паника. В его сердце расцвели орхидеи: сработано на славу, боссы будут кипятком писать от счастья.

Убрав мобильный телефон в карман куртки и тщательно осмотревшись, мистер Colgate шагнул к двери, и тут только недоуменно заметил, что мэр, как ни в чем не бывало, продолжает вещать из радиоприемника, будто репортаж ведется совершенно из другого измерения, где тот же праздник и тот же выступающий, но никто ничего пока не взрывал. Какая-то дельная догадка легла коромыслом на его брови, но дойти до конца логической цепочки он не успел — хлипкая дверь в комнату вылетела от рассчитанного удара и на пороге выросли трое в одинаковых костюмах. Мистер Colgate только и успел, что машинально улыбнуться рекламным буклетом по протезированию. Три пистолета выстрелили почти одновременно, а потом, когда мистер Colgate изумленно осел, сделали постскриптумом еще один залп, в упор.

Вот за что я люблю свою работу, — сказал один из костюмов, — что при всей этой электронике без старого доброго пиф-паф, как ни крути, ни одно дело не обходится!

Вороной лимузин дождался своего пассажира в оцепленном закоулке и, как только услужливо распахнутая дверца за ним закрылась, причмокнув пневматикой, рванул прочь. Два крупнокалиберных джипа сопровождения со стрелками в открытых окнах последовали его примеру.

Да помоги же мне, олух! — взвизгнул Старикашка, с трудом избавляясь от громоздких и бездарных доспехов римского императора. Помощник, сидящий рядом, бросился дрожащими руками расстегивать многочисленные ремешки.

Навстречу изредка попадались с ревущими сиренами пожарные машины и кареты скорой помощи.

Да, дорогая!.. Я скорее жив, чем мертв!.. Все в порядке!.. — Мэр Сильфона уже в джинсах и обыкновенной рубахе с расстегнутым по-домашнему воротом разговаривал по мобильному телефону. Помощник разливал по бокалам ароматный коньяк. — Да успокойся же!.. Говорю тебе: с моей головы волоска не упало!.. Да, скоро буду дома!.. Очень устал!.. Что? Тефтели из баранины?.. Годится!

Старикашка отключил телефон и откинулся на спинку сиденья со стаканом коньяка в руке. Он сделал первый жадный глоток и сразу почувствовал горячее торжество, разливающееся по жилам.

Сегодня ему самым мистическим образом удалось выжить! И все благодаря чудесному наитию. Вчера он вышел из здания телецентра, где участвовал в предвыборных дебатах, и вдруг его посетило странное озарение — ему привиделось, что на него готовится покушение. Мало того, он почему-то знал самые незначительные подробности готовящейся акции, включая имена ее организаторов и исполнителей. Не иначе ему сам Бог оказывал услугу!

Уже дома, ни на йоту не веря в свои анекдотические предположения и приписывая их усталости мозга, он все-таки послал на площадь Согласия одного из лучших своих агентов, приказав ему, на всякий случай, ничего не предпринимать, только незаметно все проверить. Под утро тот действительно сообщил о наличии под полом собранной сцены замаскированного заряда. Вот это да!

Он всегда был настоящим игроком — волевым, бесстрашным, склонным к изящным многоходовым комбинациям, поэтому, не сомневаясь ни секунды, принял вызов и в итоге из лимона, который ему подкинула судьба, сделал отменный лимонад — не только остался жив, но и разом попрощался со всеми своими недругами!..

Мэр допил коньяк и прикрыл отяжелевшие после бессонной ночи и сумасшедшего дня веки. Бронированный лимузин летел, сломя голову, по пустынному Сильфону презирая правила дорожного движения.