Гладиатор по крови Скэрроу Саймон

Глава 15

Парфянин поднял взгляд от иглы с нитью из жилы ягненка. Меч солдата оставил на бедре гладиатора длинный порез. К счастью, рана оказалась неглубокой и чистой, и обильное кровотечение вымыло из нее грязь и пыль. Мышца повреждена незначительно, так что рана легко срастется. Гладиатор стоял перед ним в одной набедренной повязке. Торс его покрывали несколько шрамов, каждый из которых, если судить по виду, мог бы искалечить или вовсе отправить к праотцам человека более слабого. И хотя он был крепок и ловок еще до того, как стал рабом, два года усердных тренировок сделали его тело совершенным. Парфянин никогда не видел подобных ему в те дни, когда обрабатывал раны телохранителей своего господина.

А добрая была жизнь, промелькнуло в памяти, до той самой пограничной стычки, в которой его захватили и потом продали в качестве хирурга семейству состоятельного греческого торговца. А потом началась бесконечная процессия рабов обваренных, рабов с вывихнутыми лодыжками и кистями, рабынь с венерическими болезнями из принадлежавшего торговцу афинского борделя. Парфянин путешествовал по острову со своим господином, когда на Крит обрушилось землетрясение. Он находился на улице, возле той гостиницы, где остановился его грек со своими приспешниками, когда земля взревела и загрохотала под ногами, выбив из-под них опору. Когда землетрясение миновало и он встал на ноги, на месте гостиницы осталась только груда камней, из-под которой не доносилось ни звука.

Воспользовавшись возможностью, парфянин бежал в горы, по которым бродил два дня, не имея крохи во рту, постепенно становясь голодней и голоднее, пока, наконец, не наткнулся на гладиатора и его банду рабов. Сперва он довольствовался теми объедками, которые ему доставались, и намеревался вернуться к побережью и пробраться украдкой на борт уходящего на восток корабля. Но за это время он успел подружиться с гладиатором. В этом человеке было нечто такое, что напомнило парфянину о господине, которому он служил на родине: неистребимая аура властности и не знающей препятствий решимости. Как только гладиатор узнал о его врачебном опыте, парфянина попросили остаться с рабами и заняться их лечением. Впервые в жизни ему предложили выбор, и, оценивая новизну ситуации, решая собственную судьбу, он заметил на себе прямой взгляд гладиатора, дожидавшегося ответа. И в этот самый момент парфянин понял, что выбор сделан.

В последовавшие дни банда гладиатора росла как на дрожжах, к ней присоединялись новые рабы, молившие о возможности с оружием в руках поквитаться с бывшими господами. Гладиатор принимал всех, отделяя способных сражаться. Остальных он отсылал на вершину большого плоского холма, служившего рабам базой. Подступы к вершине уже были защищены рвами и палисадами, и тысячи рабов поселились на нем в грубых укрытиях или просто под открытым небом. Невзирая на все трудности и не оставлявший всех страх пред римскими солдатами и поимкой, они были счастливы и наслаждались каждым проведенным на свободе днем.

Парфянин наклонился к ране, внимательно обследуя ее. Трех стежков будет достаточно, чтобы сшить поврежденную мышцу. Еще девять или десять потребуется, чтобы стянуть рану, решил он, поднимая глаза.

— Будет больно. Ты готов, Аякс?

— Приступай.

Гладиатор остался стоять, а хирург наклонился вперед и ткнул иглой в рану, соединяя два края мышцы. Пронзив мускул, он надавил иглой дальше, делая стежок за стежком, и, наконец, завязал узлом остаток нити и обрезал ее. Он посмотрел вверх.

— Нормально?

Аякс кивнул, не отводя взгляда стальных глаз от раскинувшейся внизу панорамы. Омытый теплым утренним светом, он стоял на краю скалы, поднимавшейся над узкой расщелиной. Солнце встало уже с час назад, и первые лучи его уже проникали в недра теснины, освещая трупы римских солдат, лежавших — кто разбросав руки, кто скорчившись — возле узкой тропы. С ними мешались лошадиные трупы и тела сотен рабов, сражавшихся с попавшими в засаду римлянами. Битва была кровавой, Аякс еще не мог изгнать ее сцены из памяти. Отчаянной храбрости его людей противостояла броня, оружие и военное искусство римлян. Последнего из врагов поймали и убили перед самым рассветом. Теперь его люди избавляли убитых от всего, что могло послужить нуждам его растущей армии. Еще вчера взбунтовавшиеся были вооружены разного рода мечами, ножами, косами, копьями, вилами и топорами. Теперь у них появилось полное вооружение, и Аякс знал, как им пользоваться. Некоторые из его людей также были гладиаторами, и они уже начали учить лучших среди рабов военному делу. Те, в свой черед, передадут полученные знания другим рабам; прежде чем закончится месяц, в его распоряжении будут тысячи бойцов, и ничто тогда не сможет стать на пути восстания.

Он вздрогнул, когда хирург свел вместе открытые края раны и, пропустив иголку сквозь кожу, ловко натянул нить, прежде чем провести иглу сквозь плоть в противоположном направлении. Боль была жгучей, однако, стиснув зубы, Аякс старался не выдать свои страдания. Боль свидетельствует о жизни, говорил его первый учитель в гладиаторской школе возле Брундизия.[35] Умение терпеть боль есть мера мужа, продолжил тренер, обходя строй новобранцев и ударяя каждого из них в лицо. Дергавшихся или скуливших он бил снова и снова, пока они не падали в крови на землю. На следующий день он повторил упражнение, на следующий за ним — тоже, и к концу первых десяти дней все они научились принимать удары с каменными выражениями на лицах.

Поэтому Аякс стоял как неприступная скала, пока парфянин неспешно зашивал его рану, и не глядел вниз, пока сам хирург не встал с иглой в окровавленных пальцах, другой рукой потянувшись к тряпке из своей сумки.

— Ну, вот и всё. Вечером я снова посмотрю твою рану. И постарайся сегодня не слишком перенапрягать ногу: шов может разойтись.

Гладиатор — что было не в его привычке — улыбнулся:

— Сегодня ее напрягать незачем, Кярим. Рабы добыли свою победу; будем праздновать ее. Перевязав свои раны и похоронив убитых, мы возвратимся в свой стан. Заколем стадо коз, зажарим их, устроим пир, достойный богов.

— Чьих богов? Моих или твоих?

Аякс рассмеялся и хлопнул парфянина по плечу:

— Не твоих, и не моих, а может, и твоих, и моих. Какая разница? Пока мы свободные люди, кому интересно, в каких богов мы веруем? Жизнь и так хороша, но еще более сладкой ее делает поражение этих ублюдков-римлян.

— Да, — Кярим кивнул, насухо вытирая руки тряпкой и глядя на распростертые внизу тела. Он недолго помолчал. — Как жаль, что этот мальчик…

Улыбка на лице Аякса померкла, когда он вспомнил мальчишку, заведшего римлян в ловушку.

— Он знал, на что идет. Поллион был воистину отважен.

Аякс медленно стиснул пальцы в кулак.

— Мы не забудем его. Он оплатил нашу победу собственной жизнью. В память его я убью пленных римлян.

Парфянин посмотрел на него полными тревоги глазами.

— Но почему ты так ненавидишь их?

— Странный вопрос. Они сделали меня рабом.

— Они ничем не хуже других рабовладельцев. Но ты не ненавидишь их так, потому что они римляне.

— Ты прав, — Аякс чуть улыбнулся. — На самом деле у меня есть собственные основания ненавидеть империю и, в частности, нескольких римлян. Но это ничего не значит. И пока моя ненависть питает стремление к свободе — моей, твоей, всех рабов, готовых последовать за мной, — пусть существует себе, ладно?

Они обменялись улыбками, а потом Аякс нахмурился, заметив небольшую группу пленников, которых под охраной вели к нему вдоль края утеса. Возглавлял цепочку молодой человек, высокий и широкоплечий; он расплылся в улыбке, приблизившись к своему вождю. Скрестив руки на груди и выпрямившись, Аякс с суровым выражением на лице посмотрел на подведенных к нему пленников.

— Хилон, что такое? Я же приказал не брать пленных.

— Да, Аякс, я не забыл. Но этот вот. — Хилон повернулся и, схватив одного из пленников за плечо, грубо толкнул его вперед так, что тот споткнулся и едва устоял на ногах. — Это центурион. Я поймал его вместе с остальными, прятавшимися под повозкой в хвосте колонны. Они не стали сопротивляться и просто побросали мечи. А я-то считал, что центуриону положено умереть, но не сдаваться.

Аякс бросил взгляд на римского офицера:

— Он говорит правду?

Центурион, уставившись в землю, кивнул.

— Но почему? Скажи, почему ты обесчестил себя и людей, которыми командовал?

— Почему? — Центурион перевел нервный взгляд на Аякса. — Мы были разгромлены, дальнейшее сопротивление показалось мне бесполезным.

— Трус! — завопил Аякс. — Трус! Сопротивляться нужно всегда, до последнего издыхания! Всегда… И поэтому я стою здесь как победитель. А ты склоняешься поверженным. Ты унижен, римлянин, — и еще более, потому что предпочел позор смерти. Раб живет в позоре и покорности, он всегда пребывает в страхе. В этом у него нет выбора, и смерть является для него просто освобождением от унижения и смерти. Вот, что узнал я, когда Рим сделал меня рабом.

Смолкнув на мгновение, он с насмешкой посмотрел на центуриона.

— Вот почему эти рабы победили тебя, римлянин. Они знают, что умирать стоит только за собственную свободу. И все же ты и эти ничтожества предпочли сдаться, отказаться от своей свободы, чтобы не умереть. И поэтому мы победили вас. Поэтому мы одолеем всех римских солдат на Крите. Потому что наша воля крепче вашей.

Центурион молча смотрел на него, ужасаясь полного ярости взгляда Аякса. После напряженной паузы гладиатор набрал воздуха в грудь и спросил:

— Как твое имя, центурион?

— Центурион Микон, господин. Вторая турма Второй Батавской конной когорты.

— Что ж, центурион Микон, похоже, что Второй Батавской конной когорты больше не существует. Посему она больше не нуждается в центурионе. — Аякс быстрым движением извлек кинжал и схватил Микона за ремни на кольчужном нагруднике, свидетельствовавшие о его офицерском чине. К ним были прикреплены три награды за кампании. Аякс с улыбкой подсунул лезвие под кожаный ремень на плече центуриона — римлянин вздрогнул — и быстрым движением разрезал ремень. Потом проделал подобную операцию на другом плече, разрезал тесемки на поясе и сорвал ремни с медалями с груди Микона. Подняв их повыше, чтобы видели все его люди, он брезгливым движением зашвырнул награды в ущелье. Наблюдавшие за этой драмой рабы приветствовали этот жест одобрительным ревом.

— Ты больше не центурион, — фыркнул Аякс. — Ты всего лишь последний ошметок твоей драгоценной когорты. — Он повернулся к Хилону: — Бери своих пленников и сбрасывай их по одному с этой скалы.

Хилон ухмыльнулся.

— Да, полководец! С удовольствием.

— Нет! — выкрикнул один из батавов-ауксилариев. — Ты не смеешь этого сделать! Мы же сдались!

— И зря, — холодно ответил Аякс. — Сомневаюсь, чтобы кто-нибудь из вас пощадил меня, если бы я молил о пощаде на песке арены. Хилон, действуй.

Хилон и двое его людей схватили ближайшего к ним ауксилария и бесцеремонно повлекли его к краю обрывавшейся в ущелье скалы. Извивавшийся в их хватке римлянин визжал и просил пощады. Сопротивляющегося солдата подтащили к краю, остановившись на безопасном расстоянии; двое рабов держали его за руки. Хилон зашел за спину ауксилария, а потом, пнув сапогом пониже спины, послал солдата вперед; оба раба одновременно разжали руки. С полным ужаса воплем, размахивая руками и ногами, батав полетел с края утеса. Тело его вращалось, он пытался вцепиться в воздух. Вопли его прекратились мгновением позже, когда голова его ударилась о скальный выступ и разлетелась, как зрелый арбуз. Тело отскочило от камня и с хрустом рухнуло в валуны у подножия скалы. Один за другим подобную смерть приняли и его товарищи; рабы приветствовали каждого из них, ведомых к краю утеса, и осмеивали тех, кто сопротивлялся сильнее.

Наконец остался в живых только Микон. Рухнув на колени, содрогаясь всем телом, он дожидался своей участи. Люди Хилона потащили его к краю скалы, однако еще на некотором расстоянии от него их остановил голос Аякса:

— Довольно!

Хилон и его люди повернулись к своему предводителю с вопросительными выражениями на лице.

— Отпустите его. — Аякс жестом подозвал всех к себе. — Пусть живет. Приведите его сюда.

Трясущегося римлянина бросили на землю перед гладиатором, и Аякс молча, с отвращением рассматривал этого человека, жалким образом бормотавшего свои ничтожные благодарности.

— Молчи, пес! — Он пнул римлянина. — Слушай меня. Я хочу, чтобы ты вернулся в Гортину и рассказал своим начальникам — всем встречным и поперечным — о том, что видел здесь. Ты расскажешь им, что рабы останутся свободными и что мы огнем и мечом уничтожим всякого, кто посмеет встать между нами и свободой… А теперь встань, трусливая тварь. На ноги! Пока я не передумал.

Сотрясаясь всем телом, Микон поднялся на ноги и встал перед Аяксом.

— Римлянин, ты понял, что тебе следует сделать?

— Д-да.

Аякс повернулся к Хилону:

— Найди ему коня и проводи подальше отсюда — так, чтобы наши парни не соблазнились возможностью погнаться за ним и прирезать. Отвези подальше. И там отпустишь. Это понятно?

Хилон склонил голову.

— Да, полководец. Как прикажешь.

В ту ночь под звездным небом вспыхнули костры, согревавшие праздновавших победу рабов. Посреди образовывавших их стан разношерстных палаток и навесов находилось большое открытое пространство, оставленное перед шатрами Аякса и его ближайших сподвижников. Рабы выкопали почти сотню ям, и в них с наступлением ночи, над грудами жарких углей, стали жариться пронзенные вертелами бараньи туши, наполняя воздух дивными ароматами. Для рабов, привыкших питаться неизменной кашей и мелкими зверьками, которых можно поймать в силки, подобное пиршество было верхом роскоши, которой наслаждались их прежние господа и о которой им оставалось только мечтать. По приказу Аякса всем раздавали вино, хлеб и фрукты из садов и кухонь захваченных рабами поместий.

Пока сподвижники его пировали, Аякс переходил от костра к костру, приветствуя участников засады и терпеливо выслушивая их похвальбы о собственных подвигах в недавней битве. Сердце его ликовало при виде этих присоединившихся к его войне с Римом оборванцев, недавно еще таких униженных, но теперь исполнившихся воинственного пыла. Теперь они без всяких сомнений пойдут за ним в битве туда, куда он их поведет. В Риме он привык к восхищению людей, явившихся поглазеть на гладиаторские игрища, но здесь все было совсем по-другому. Эти бывшие рабы, эти люди шли за ним не потому, что он выигрывал для них заклады, не потому, что тешил их природную кровожадность. Они пошли за ним, потому что разделяли с ним общее бремя. А теперь, решил он, должно быть, и общую судьбу.

Он пробуждал в них честолюбие мелкими налетами на поместья и деревни, нападениями на римских фуражиров. И только убедившись в том, что они готовы к бою, спланировал вчерашнюю ночную засаду. Он следил за отрядом римлян с той самой поры, как войско выступило из Гортины. Поражениями в мелких стычках он заманил римского командира в горы, а затем, когда ловушка была расставлена, подослал к ним этого мальчугана. Ребенок ни минуты не раздумывал, когда Аякс попросил Поллиона исполнить задание, которое почти наверняка окончится его смертью. Отца мальчишки убил надсмотрщик, а мать продали в бордель. Он жил одной только местью. Он с охотой пошел на смерть, и Аякс радовался, видя это, потому что и сам поступил бы на месте этого ребенка точно так же. Он давно уже привык к мысли о том, что не существует ничего такого, чего он не смог бы сделать ради унижения и погибели Рима, и всего, что связано с ним. Со временем и его соратники научатся ненавидеть этот город и его людей так же сильно, как он, как этот мальчик, и сам Рим вострепещет, увидев, как могучий прилив тех, кого он считал неразумными тварями, нахлынет, чтобы поглотить империю.

Аякс позволил себе на мгновение погрузиться в мечты о Риме, раздавленном его пятою, но тут же осадил разгулявшееся воображение и сосредоточился на ближайших нуждах. Одержана победа в маленькой битве. Настало время пожинать ее плоды — пока потрясенные римляне не оправились от поражения.

Кострища погасли, рабы доели последние остатки трапезы, выпили до последней капли вино. Некоторые начинали петь, вспоминая обрывки песен, памятных с тех времен, когда они сами или их предки были людьми свободными. Песни эти, собранные со всех уголков империи, своими мелодиями и ритмами, подчас непривычными для слуха Аякса, глубоко растрогали гладиатора. Воистину не было такого уголка земли, который не ощутил бы на своей спине плеть Рима. Сердце его вновь наполнилось холодной, словно лед, ненавистью и жаждой отмщения.

Возвратившись в середину лагеря, он поднялся на повозку, высоко нагруженную захваченными доспехами и оружием, и, встав на скамье возницы с мечом в одной руке и штандартом батавской когорты в другой, ударил мечом по серебряному диску с изображением императора. Окружавшая толпа повернулась на звук и начала затихать, обратив к своему вождю полные ожидания глаза. Аякс опустил свой меч и окинул взором море лиц, освещенных неярким трепещущим пламенем факелов. Наполнив легкие воздухом, он провозгласил:

— Сегодня вы ели лучшее мясо, пили изысканное вино, набивали животы лучшими яствами, отобранными нами у тех, кто раньше называл себя вашими хозяевами. Но скажите мне, что было сегодня самым вкусным?

— Жареная баранина! — выкрикнул чей-то голос под одобрительный ропот сотен голосов.

— Гарум! — сменил его другой голос.

— Фиги!

— Щелка моей бабы! — заорал кто-то, встреченный громогласным всеобщим хохотом.

Аякс вновь звякнул мечом по штандарту, чтобы заставить всех замолчать.

— Все вы ошибаетесь! Я скажу вам, что сегодня было самым сладким для каждого из нас… свобода! Свобода!

Воздевая сжатые кулаки к небесам, рабы разразились криками, повторяя:

— Свобода! Свобода!

Когда голоса притихли, Аякс продолжил:

— Друзья мои, мы выиграли только первую из многих битв. Но не без выгоды для себя. Взяв в руки дубинки и вилы с цепами и косами, мы вышли на бой с людьми в доспехах, с мечами и копьями. Теперь их оружие досталось нам, и в следующий раз мы сразимся с римлянами на равных… нет, на наших, на справедливых условиях. Они разъелись… разжирели на наших трудах и страданиях, им недоступна решимость тех, кто вышел на бой за свою свободу. Вот почему они проиграют. Вот почему мы победим!

Слова его были встречены с еще большим восторгом. Аякс мгновение наслаждался им, а потом поднял меч и призвал людей к тишине.

— Друзья мои, мы вкусили радость свободы, мы познали ликование победы, но дело наше находится еще в самом начале. У меня есть план. Мы потребуем, чтобы они признали наше право на свободу. Мы потребуем, чтобы римляне выпустили всех нас из своей империи. Однако вполне возможно, что они не обнаружат желания выполнить столь разумное требование…

Толпа расхохоталась и принялась выкрикивать насмешки. Наконец, Аякс продолжил:

— А потому, друзья мои, мы должны преподать им урок, показать, насколько серьезны наши намерения. Завтра утром я поведу свое войско с этого холма на равнину. Через несколько дней я докажу римлянам, что вчерашнее ночное поражение не было случайностью. Я нанесу им новое поражение, которое собьет с них спесь и научит их смирению. Через несколько дней они узнают, сколь ужасным может быть наше отмщение… Тогда им придется выполнить наши требования. И если они не сделают этого, тогда клянусь в том, что мы перебьем на этом острове всех римлян до единого.

Он воздел свой меч к небесам:

— Смерть Риму! Смерть Риму!

Толпа подхватила эти слова, и призыв его гремел над равниной всю ночь, всей своей силой вызывая Рим на решительный бой.

Аякс спустился на землю и подошел к Хилону.

— Пора завершить ночные развлечения. Пусть люди принесут мою ручную зверушку.

— С удовольствием, — ухмыльнулся Хилон.

Он повернулся в сторону, жестом приказав горстке мужчин последовать за ним в шатер Аякса. Мгновение спустя они появились из него с железной клеткой в руках. Увидев клетку, толпа подалась вперед, окружив ее широким кругом. Когда Хилон и его люди поставили клетку между кухонных очагов, Аякс подошел к ней и заглянул между прутьев. Оранжевый свет костров, проходя между прутьями, позволил ему увидеть внутри человеческую фигуру. Нагое тело женщины было покрыто синяками, она обнимала руками колени, а пряди сальных волос спускались на мясистые плечи.

— Госпожа моя Антония, спасибо, что ты присоединилась к нам, — насмешливым голосом молвил Аякс. — Жаль, что ты пропустила пир, однако развлечения еще не закончились. Самое лучшее, в твою честь, я приберег напоследок. Я прекрасно знаю все твои вкусы. Выучил за те месяцы, которые мне приходилось служить тебе в качестве племенного быка. Ты и представить себе не можешь, насколько одна мысль о тебе, о твоем мягком, вялом жирном теле вселяла в меня отвращение. Ты позорила мое семя, ты пачкала меня. Пришло твое время валяться в грязи.

Щелкнув пальцами, он приказал Хилону.

— Выпусти ее!

Хилон перерезал веревки, которыми дверь клетки была привязана к решетке, и, запустив руку внутрь, извлек из нее жену бывшего правителя. После недолгого и жалкого сопротивления она упала к ногам Аякса, и в толпе послышались звуки голодного одобрения.

— Я буду с тобой добр, — холодно усмехнулся Аякс. — Позволю тебе выбирать. На спине или раком.

Женщина посмотрела на него полными ужаса глазами, губы ее тряслись.

— Прошу тебя, умоляю… помилуй меня.

— Нет.

— Тогда почему ты спас меня? Тогда после землетрясения ты пришел за мной в сад. Почему?

— Ради этого мгновения, моя госпожа. Да, в известной мере я спас тебя… спас для того, чтобы иметь возможность отомстить тебе за то унижение, которому ты подвергла меня, сделав своей игрушкой. Я спас тебя для этих добрых мужей. — Аякс показал на Хилона и его спутников, пересмеивавшихся с жестокими улыбками на лицах. — Возьмите ее и используйте любым способом, а когда надоест, швырните в ущелье ко всем прочим.

Аякс отвернулся и направился к своему шатру. Позади него толпа наблюдала за тем, как Хилон и двое его подручных разложили римлянку лицом вниз на голой земле. Мгновение спустя первый из пронзительных, полных ужаса и муки воплей вырвался из ее груди.

Глава 16

Макрон явился в кабинет Семпрония в облаке легкого аромата, подтверждавшего, что центурион действительно контролировал ремонтные работы в городской сточной канаве. Он кивнул Катону в знак приветствия, отдал честь сенатору и обратил полный любопытства взор к центуриону Микону.

— Теперь все собрались, рассаживайтесь. — Семпроний сложил руки вместе. — И пусть центурион Микон доложит о происшедшем. Насколько я понимаю, ты еще ни о чем не знаешь, Макрон?

Тот посмотрел на Катона и покачал головой:

— Ничего совершенно не знаю. Слышал только какие-то вопли на форуме, направляясь сюда.

— Вопли?

— Да. Ничего похожего на праздник в их голосах не было.

— Нашему другу, центуриону Микону хватило ума рассказать свои новости на форуме прежде, чем явиться сюда. К ночи их будет знать вся Гортина.

— Новости? — Макрон нахмурился. — Во имя владык Тартара, скажи мне, господин, что здесь произошло?

— Полное поражение. Марцелл и его отряд полностью уничтожены восставшими рабами. Центуриону Микону удалось спастись. Но лучше выслушаем его самого.

— Конечно, — согласился Макрон, бросив на Микона холодный взгляд. — Рассказ о том, как банда рабов вырезала едва ли не целую тысячу, стоит того, чтобы его услышать.

Семпроний наклонился вперед.

— Тогда слушай.

Воздев к небу руки, Макрон откинулся назад и посмотрел на Микона.

— Будь другом, рассказывай.

Критический тон начальника не смутил центуриона Микона; мгновение помолчав, чтобы собраться с мыслями, он откашлялся и приступил к рассказу.

— Это случилось вчера, в сумерках, в тридцати милях к востоку от Гортины. Как вам известно из рапортов префекта Марцелла, мы выслеживали отряды рабов и прогоняли их от города. И все время они отступали от Гортины в сторону гор. Мы не сомневались в том, что они бегут. Мы прогнали их с равнины и думали, что, заперев в горах, настигнем их, окружим и уничтожим раз и навсегда. Марцелл был уверен, что закончит кампанию менее чем за месяц. И тут, три дня назад, один из наших разъездов поймал раба. Молодого парнишку, лет двенадцати или тринадцати. Его допросили; он сказал, что рабами командует великий гладиатор, поклявшийся привести рабов к свободе или умереть. Наши стали осмеивать его; тогда он сказал, что лично знаком с гладиатором и принадлежит к числу его слуг. Тут он сообразил, что сказал слишком много, и замолчал. Но было уже поздно. Декурион, командовавший разъездом, отвез парня к Марцеллу. Сначала он отказывался говорить. Тогда префект вызвал следователей… — Микон сделал паузу и оглядел присутствующих офицеров. — Вам известно, как хорошо умеют они развязывать языки. Однако им понадобился почти час, чтобы сломать мальчишку. Его избили, прошлись каленым железом, а потом принесли долота. Один только взгляд на них заставил его сдаться. И все же, — задумчиво проговорил центурион Микон, — никогда не видел такой силы духа в подростке… или в рабе.

— Пожалуйста, продолжай, — вмешался Семпроний.

— Да, господин. Так вот, он сказал нам, что знает, где расположились мятежники, и что отведет нас туда, если Марцелл обещает вернуть его бывшему господину без новых пыток. Естественно, префект обещал ему это. После этого Марцелл созвал офицеров, угостил нас вином и сказал, что мы вернемся домой с триумфальной победой, гоня перед собой тысячи пленных рабов, а их предводитель в цепях будет влачиться следом за своими людьми.

На следующее утро он созвал все разъезды и приказал людям готовиться к ночному нападению на стан рабов. Центурион Альбин предложил ему отослать рапорт в Гортину, убеждая не торопиться с атакой, но Марцелл объявил, что куда проще вернуться в город вместе с пленниками после успешного нападения. Ничто не говорит так красноречиво, как успех — таковы были его слова. И мы выступили в горы, следуя указаниям мальчишки, привязанного к коню Марцелла. Поначалу все шло гладко… тропа была широкой, но когда стало смеркаться, а потом и темнеть, оказалось, что тропа сужается и становится все круче. Затем, после двух или трех часов пути, мы заметили неяркий свет на холме, расположенном в миле от нас. Это и был лагерь, как заверил нас мальчишка. Мы продолжили путь с большей осторожностью, Марцелл выслал вперед разведчиков. Какое-то время ничего плохого с ними не было, пока мы не оказались в полумиле от лагеря рабов. Тут один из разведчиков вернулся к нам с известием о том, что дорога пролегает по узкому ущелью, а потом круто взбирается на вершину холма. Марцелл усомнился и приказал колонне остановиться, чтобы снова допросить мальчишку. Тот был непреклонен, и утверждал, что попасть в лагерь можно только по этой тропе, если не считать обходной дороги, по которой в лагерь не придешь и к рассвету. Марцелл приказал нам идти вперед.

Ущелье оказалось очень узким, шагов двадцать шириной, стены его были крутыми, слишком крутыми, чтобы по ним можно было залезть наверх, и мы старались двигаться как можно тише, ибо звуки нашего движения гуляли по нему вдоль и поперек. Когда голова колонны уже начинала выходить на открытое место, вверху над нами на кромках скал вдруг загорелись огни. В руках рабов оказались облитые маслом вязанки хвороста, которые они поджигали и бросали на нас.

Микон снова умолк, вспоминая ужасы вчерашней ночи.

— Огонь был повсюду, вязанки рассыпались искрами вокруг нас. Кони, обезумев, бросались друг на друга, топтали пехоту. Огни осветили нас, и враги — то есть рабы — начали скатывать на нас камни… камни и бревна, в которые они вогнали железные шипы и крючья. Это была чисто мясорубка, господин. Марцелл погиб одним из первых, но все же успел достать меч и перерезать глотку мальчишке. Это было ужасно. Когда все случилось, парень остановился и разразился смехом. Прежде чем умереть, он плюнул в лицо Марцеллу. А мгновение спустя префекта раздавило бревно. Погиб на месте. Командира не стало, и некоторые из нас бросились вперед, к выходу из ловушки. Остальные повернули назад, третьи пытались укрыться от камней под скалами.

— И что ты предпринял? — спросил Макрон.

— Повернул назад, — признался центурион Микон. — Что мне еще оставалось делать? Я созвал всех своих уцелевших людей, и мы повернули назад через колонну тем путем, которым приехали в это место. Но рабы уже успели завалить путь, и ехать было некуда. Некоторые из солдат пытались расчистить завал, однако у рабов по обеим сторонам оврага были выставлены пращники, так что наши люди гибли как мухи. Однако они освободили проезд, и я повел по нему своих людей. — Микон украдкой посмотрел на остальных офицеров. — Мы поскакали к пращникам, чтобы дать всем остальным возможность расчистить баррикаду и вырваться из западни. Однако тут как из-под земли появились копейщики. Они лежали за пращниками, и когда мы помчались вперед, пращники бросились врассыпную, а мы оказались перед самыми остриями. После того как погиб последний из моих людей, я повернул назад и по тропе поскакал к равнине, прорвавшись по пути через горстку рабов, преграждавших путь к отступлению. Я не останавливался, пока не отъехал от ущелья на внушительную часть мили. Тогда я осадил коня, оглянулся и увидел полыхавшее в расщелине пламя. Гулявшие между скал крики и вопли наших людей до сих пор звучат в моих ушах. Копейщики рабов перекрыли путь к отступлению и перебили всех наших людей, пытавшихся вырваться из ловушки.

Центурион Микон поник головой.

— У наших людей не оставалось и полшанса, господин. И я не знал, что делать… возвращаться ли назад, в бой, или выполнить свой долг и явиться сюда с донесением.

— Итак, ты решил спасать свою шкуру, — фыркнул Макрон. — Вместо того чтобы ринуться на помощь погибающим друзьям. Типичное поведение засранца-ауксилария…

Катон склонился вперед:

— Ничего другого центурион Микон сделать не мог.

— Он мог погибнуть, как подобает солдату, а не бежать, поджав хвост, словно пес от плети, бросив своих солдат на смерть.

— Тогда кто доставил бы нам эту весть?