Дедушка русской авиации Волчек Григорий

«Дурак, что не жахнул!»

Неудачу Игорь пережил на удивление спокойно. Более того, из-за провала на личном фронте вновь проснулся интерес к работе. С утра Игорь решил расколоть, наконец, огромные древесные кряжи, в беспорядке валяющиеся вокруг кочегарки. Игорь взял штатную кочегарскую кувалду, набор клиньев разной величины и принялся за дело. Через пару часов страшноватые на вид пни метрового диаметра развалились на относительно тонкие, пролезающие в отверстие топки поленья. Тем временем пришел Гайк.

— Гоша, ты мне только одно скажи — с кем это ты вчера целый день по гарнизону болтался? Я прихожу в батальон, а мне говорят: Гоша такую телку снял — обалдеть можно! Невозможно смотреть — глаза болят! Правда?

— Правда.

— Но вот ведь какая лажа получается — весь гарнизон видел, весь гарнизон знает, и только родные пекари ничего не видели, ничего не знают! Ай, жаштам! Ай, пуцэт кунэн! Как некрасиво, как обидно!

— Что ты квохчешь, как курица.

— Просто обидно, Гоша! Нет, ты скажи — кто она? Ты, между прочим, такой скрытный! Вот я совсем не скрытный! Я лично про кого хочешь тебе расскажу, а ты нет! Ну, кто она?

— Журналистка.

— Вай! Откуда она здесь взялась?

— От верблюда.

— Какой интересный верблюд! Последний вопрос: почему ты ее сюда не привел, паразит? Почему нам не показал, а? Совесть у тебя есть? Нет, ты скажи!

— Скажу — не привел я ее сюда, потому что вы некультурные люди. Вы женщин глазами насилуете.

— Слушай, Гоша, а ты ее случайно на жахнул? Только не дергайся, скажи — жахнул? Скажи!

— Не жахнул.

— Почему?

— Повторяю специально для тех, кто в танке: она — журналистка!

— Ну и что? Журналистки — не люди?

— Гайк, или ты сейчас заткнешься, или я тебя с говном смешаю, и скажу, что так и было!

Аветисян замолк, отошел на безопасное расстояние и оттуда выпалил:

— Ну и дурак, что не жахнул! Я бы ее обязательно жахнул! Элементарно!

После обеда Игорь перехватиил идущего на почту Маджидова и вручил каптеру буханку хлеба, завернутую в полиэтиленовый пакет.

— Зайдешь в стоквартирный дом, последний подъезд, четвертый этаж, девяносто третья квартира. Передашь посылку хозяйке или хозяину, и еще оставишь им по одному экземпляру всех центральных газет плюс окружную. На обратном пути зайдешь сюда.

Маджидов вернулся через полчаса.

— Рассказывай.

— Значит так, Гоша. Зашел, звоню, открывает баба…

— Не баба, а женщина.

— Да, женщина, правильно! Открывает женщина, с которой ты вчера в казарму приходил, корреспондентка. Я ей отдаю хлеб и газеты. Она говорит — что это? Я говорю — Гоша Полторацкий передал. Она говорит — не надо. Я говорю — берите, от хлеба отказываться нельзя — грех! От газет тоже нельзя — политически неправильно!

— Молодец!

— Да. Ну вот, она взяла и сказала «большое спасибо». Я сказал «пожалуйста» и ушел. Все.

— Отлично! Будешь ходить к ней с посылками каждый день. Действуй.

Комплексный подход

У пекарей возникли производственные проблемы. Резко похолодало, и надо было срочно утеплять пекарню, чтобы она держала тепло для нормального всхода теста. В рекордно короткий срок пекарня была отремонтирована и покрашена в темную охру с черным смоляным «сапожком», дырки заделаны, паровое отопление отрегулировано, вода из труб спущена, трубы и дымоходы прочищены, вторые рамы и недостающие стекла вставлены. Заодно привели в порядок и интерьер пекарни — покрасили подоконники, рамы, двери и косяки, побелили стены и потолок, окультурили электропроводку, установили лампы дневного света. Пекарня преобразилась — даже сдержанный майор Щербина удовлетворенно цокал языком.

Любивший комплексный подход, Гоша организовал наведение порядка и в захламленном чулане. Оттуда было выброшено не менее тонны мусора, после чего помещение отремонтировали. Майор Щербина, чье обширное хозяйство нуждалось в дополнительных площадях, объявил пекарям устную благодарность и распорядился разместить в бывшем чулане склад для хранения мебели офицерского общежития.

Как-то раз, Маджидов, вернувшийся из очередного похода на почту и в квартиру 93, выдал Игорю, помимо свежей прессы, записку. Игорь развернул свернутый вчетверо тетрадный листок, прочитал лапидарный текст: «Игорь, жду тебя сегодня в гости. Ирина», и стал готовиться к выходу «в свет». Перед уходом Игорь в раздумье лег на диван. А с какой, собственно, стати, он должен идти? Подумаешь, великая радость! Прямо как по Роберту Бернсу: «Ты свистни — собачкой прибегу!» Нет, не дождется госпожа Пелагейченко, чтобы Игорь Константинович Полторацкий перед ней унижался! Не на того напала!

Преисполнившись гордости, Игорь стремительно выскочил из пекарни и чуть ли не побежал к дому Ирины — боялся передумать и повернуть назад.

Когда муж в командировке

Игорь позвонил. Дверь открыла Ирина в нарядном платье.

— Здравствуй, Ирина! Вот, получил приглашение и пришел. Извини, на этот раз без подарка.

— Ничего, все нормально. Подарков и так предостаточно. Спасибо, что откликнулся. Вот твои тапочки.

Игорь зашел. В комнате был накрыт стол.

— Ждешь гостей?

— Все гости уже здесь.

— А Сережа?

— Он подъедет позже. Наливай.

Игорь вскрыл стоявшую на столе бутылку, разлил вино по бокалам.

— За что первый тост?

— За дружбу. За примирение. Мы ведь помирились, не так ли?

— Ну, вроде помирились.

Выпили под несколько нейтральных тостов, поговорили о пустяках, потом еще выпили.

— Смотри, так ведь Сереже ничего не останется. Он не обидится?

— Не обидится.

— Хороший парень.

— Да, очень хороший, и, кстати, очень толковый инженер с карьерной перспективой! Я чувствую себя с ним комфортно и уверенно. Но самое главное — я его люблю!

— Поздравляю. Надеюсь, твое чувство взаимно.

— Да, я его люблю, и он меня любит!

— Ирина, ты счастлива в браке, и я искренне за тебя рад.

— Да, я счастлива! Сережа — просто чудо, а ты — доморощенный гарнизонный донжуан, болван и подонок! Знаешь, почему я тогда ушла?

— В целом догадываюсь.

— Я ушла, потому что я не привыкла к такому обращению! Все мои мужчины обхаживали меня месяцами! Сережа ходил за мной как привязанный четыре года! Четыре! А ты в первый же день полез ко мне своими похотливыми губешками!

— Извиняюсь, но мы к тому времени были знакомы уже трое суток.

— Это мизер!

— Нет, не мизер. Посидела бы ты на губе — поняла бы тогда, как это много — трое суток!

— Ты хулиган, посягнувший на неприкосновенную личность! Мужчины до меня не могут дотронуться без специального разрешения!

— Да, я слышал, есть такие разрешения — в письменном виде, в двух экземплярах, с подписью и печатью профкома. Или ЖЭКа. Или кожвендиспансера.

— Не смешно.

— Где уж мне. Ну, что, Ирина Николаевна, уже ночь на дворе, мне пора. Разрешите откланяться?

— Не разрешаю.

— Почему? Мы ждем Сережу? Кстати, он что-то сильно задерживается. Я уже начинаю сомневаться в том, что он отличный семьянин.

— Сережа со своими блоками уехал на неделю в Озерский полк. Так что оставайся, будешь за него.

— Не буду.

— Ты что, совсем дебил?

— Нет, у меня твердые моральные устои.

— А вот мы сейчас проверим твои устои.

Ирина поцеловала Полторацкого в губы, крепко обняла, прижалась грудью. Гоша вздрогнул, на его лбу выступил пот. Он начал мелко дрожать. Яростно стучало сердце, кровь била в голову, кожа пошла мелкими пупырышками. Ирина положила голову на плечо Полторацкого. Игорь молчал и как заведенный, гладил Ирину по спине. Потом Ирина встала и потянула разомлевшего молодца за собой. Тот шел, прикрыв глаза.

Открыл глаза Гоша уже утром. Ирина лежала на боку, вытянувшись и тесно прижавшись к Полторацкому. Игорь обнимал гибкое горячее тело, красивое даже на ощупь.

Когда Игорь, глупо улыбаясь, пошел в родную пекарню, он столкнулся с патрулем. Знакомый прапорщик и двое солдат из аэродромной роты поздоровались с Игорем, но он их даже не заметил.

— Полторацкий! — окликнул Игоря прапорщик.

— А? Чего?

— Ты почему не здороваешься?

— Извини, Степаныч, задумался. Я вас приветствую, доблестные авиаторы, соколы Заполярья!

Чувак с большой буквы

Пекари были в сборе. Гайк бушевал.

— Что за херня! Я прихожу, а печь не натоплена! Все я должен делать — и печь кочегарить, и хлеб печь, да?

— Не ори, Аветисян, не порть мне настроение.

— И ты мне не порть настроение! Мы тут пашем, а ты болтаешься неизвестно где! Посмотри на время! Уже почти десять часов!

Аветисяна поддержал обкурившийся с утра Джон.

— А что, Гая правду говорит! Ты что, особенный? Мы — старший призыв, мы — Кавказ! Почему мы пашем, а ты балдеешь?

«Все, мир в пекарне кончился» — подумал со скукой Полторацкий. Неожиданно пришел на помощь Ризван.

— Молчать! Разгавкались, щенки! Вы сначала спросите, а потом наезжайте! Может, у человека есть уважительная причина. Гоша, у тебя есть причина?

— Есть. И именно из-за этой причины я хочу закосить от работы, ибо всю ближайшую неделю я собираюсь жить в гарнизоне.

— Где?

— У одной женщины.

— С ночевкой?

— Естественно.

— Ну и ночуй на здоровье! А мы здесь и без тебя справимся.

— Спасибо за проявленную чуткость. Обещаю приходить и помогать.

— Гоша, если не секрет — что за баба? Интересно просто!

— Корреспондентка.

— Ух ты! Это та, которая красива как солнце?

— Да.

— Тогда ставлю тебе одно условие — приведи ее сюда. Мы хоть посмотрим на нее живьем, а она у нас интервью возьмет.

Назавтра Полторацкий привел Ирину в пекарню. Пекари приоделись, навели на объекте образцовый порядок. Не обошлось без казуса. Когда Игорь представил Ризвана, Ирина спросила:

— А откуда вы родом, Ризван?

— Из ЧИАССР.

— А кто вы по национальности — чех или словак?

— При чем здесь чехи и словаки?

— Притом, что они живут в ЧССР.

— Извините, но в ЧИАССР живут чечены и ингуши. Я чечен.

В общем, пообщались живенько. Когда молодые люди ушли, пекари единодушно решили: «баба — супер, а Гоша — чувак с большой буквы».

Черновик в пяти частях

Игорь прочно обосновался у Ирины и наслаждался жизнью. Его беспокоило только одно — досрочный приезд Сережи. Ирина успокаивала:

— Не бойся, Сережа обязательно позвонит перед приездом.

— Почему это он позвонит?

— Он всегда звонит перед приездом.

— Всегда, но не сейчас.

— Нет, он позвонит и сейчас.

— Неужели он ничего не понимает?

— А что он должен понимать?

— Тебя и меня.

— Он не ревнует меня к тебе. Он вообще не ревнивый.

— Не ревнует — значит, не любит.

— Не ревнует — значит, уважает и полностью доверяет. Он всегда говорит: «ревность унижает человека».

— Вот поэтому он и стал рогоносцем!

Как-то раз Полторацкий, увидев, что Ирина села за свою пишущую машинку, не ушел, как обычно, из комнаты.

— Ирочка, ты бы дала мне посмотреть свои зарисовки.

— Это еще черновики.

— Хотелось бы посмотреть черновики.

— Нет, нельзя. Черновики не для постороннего глаза — это закон журналистики. Тем более, они вряд ли тебе будут интересны. Пока это только картинки с натуры, которую ты знаешь гораздо лучше меня.

— Всегда интересен свежий взгляд со стороны. У тебя есть общая концепция материала?

— Есть.

— Доложи.

— Первая часть — общая: природа, заполярная экзотика, сопки, самолеты, энская часть близ границы, провокации проклятого загнивающего империализма. Вторая часть — солдаты: жизнь, быт, служба, боевая учеба, отдых, тоска по дому, надежды и мечты. Третья часть — молодые офицеры: учеба в училищах, распределение, карьера, семьи, сложности, трудности, проблемы. Четвертая часть — партийно-политическая работа: армейский комсомол, общественная жизнь в гарнизоне, военно-патриотическая деятельность, ретроспектива геройской обороны Заполярья, история 16-го гвардейского авиаполка, летчики-герои Великой Отечественной войны — Сафонов, Хлобыстов, Небольсин, Грачев.

— Это еще зачем?

— Не забывай, наша газета — официальный орган ЦК комсомола Украины. И наконец, пятая, заключительная часть: жители гарнизона, молодежь и юношество, размышления об их будущей судьбе. Затем итоговый комментарий командира полка и замполита и заключительное романтически-возвышенное описание здешних природных красот. Ну, еще по тексту перебивки, вставки, фрагменты официальных документов. Общий объем — пять тысяч строк.

— Солидно. В-принципе, схема стройная, но много партийно-политической шелухи, а вот армейского юмора нет вообще. Кстати, для повышения читабельности материала юморок, скажем, в виде армейского фольклора, совсем бы не помешал. Вот, например — как расшифровывается ПВО?

— Противовоздушная обо…

— Неправильно. ПВО означает «полувоенная организация». Или еще вот так: «постой, вдруг отменят» — намек на боевую тревогу.

Древнейшая профессия

Через пару дней, когда у Ирины оформился более-менее связный сюжет, она отдала готовый текст — десяток листков, отпечатанных через полтора интервала — на рецензию Игорю. Полторацкий углубился в изучение материала, и чем дальше читал, тем больше изумлялся. О каком гарнизоне идет речь? «Очаровательный пейзаж, великолепные северные ночи и шелковая лента полярного сияния» (это летом-то!), «разноцветные аккуратные домики», «вежливые подтянутые солдаты», «строгие, но заботливые командиры», «идеальная чистота в казармах», «солдаты все делают сами, уборщиц в армии нет», «рядовой Асламов задушевно рассказал о родном Джизаке», «крепкая дружба, царящая в интернациональном подразделении», «отслуживший полтора года Сторожук заботливо опекает новичка Мухамадиева», «старшина заботится, чтобы его подопечные были одеты, обуты и накормлены», «генеральная уборка в бодром темпе», «уютный теплый кубрик», «строгая уставная дисциплина», «железный армейский порядок»…

Игорь с негодованием бросил листки на стол.

— Ирина, откуда ты это взяла, из какой такой заграничной жизни? Я тебе показывал другой гарнизон, не имеющий ничего общего с этой идеальной картинкой!

— Это смотря какими глазами смотреть! Ты зациклился, тебе здесь все осточертело, а у меня взгляд объективный, ты же сам говорил!

— Отставить базар! Я для чего тебя водил по казармам, для чего показывал все это убожество и рухлядь? Ты же на себе почувствовала, что там холодина, ветер свищет изо всех углов! Жаль, сейчас не зима, когда в казарме плюс пять-семь градусов. А как тебе понравились пахари из аэродромной роты, которые круглые сутки вкалывают на полосе как сволочи? Ты же все видела — круги под глазами от недосыпания, носы заостренные, морды вечно мазутные, чумазые, техничка блестит от керосина! А где описана наша замечательная столовка — рассадник антисанитарии, источник тотального гастрита? Где у тебя все это? Почему правду не пишешь?

— Игорь, по-другому об армии я написать не могу!

— Почему?

— Такова специфика нашей профессии. Я ведь далеко не последняя инстанция. В газете есть строгая иерархия — материал пойдет сначала к заведующему отделом, потом к заместителю редактора, потом к самому редактору. Все они будут читать и править. Потом за дело возьмется ответственный секретарь, главный в редакции специалист «по ловле блох». Одновременно я должна отдать копию материала в лит — это организация, которая…

— Знаю!

— Ну, вот — один экземпляр — в лит, второй — военному цензору. Это обязательно. Материал большой, серьезный, так что для надежности могут послать в копию в ГлавПУР — это структура…

— Знаю!

— Если я напишу что-то лишнее, это будет убрано сразу, на первом же этапе. Чуть-чуть больше вольности — и могут зарубить вообще весь материал! И месяц работы насмарку!

— Ну и пусть! Чем так писать — лучше вообще ничего не писать.

— Но почему же лучше? Матери прочтут этот очерк и хоть немного успокоятся за своих сыновей. Да и ребята охотнее пойдут в армию.

— Извини, но твое вранье не очень убедительно. Кроме того, начитавшись таких статей, люди тяжелее переносят столкновение с жестокой реальностью. А потом все вокруг удивляются — с чего это солдатик себе вены взрезал, с чего это он повесился? Вон был тут один дух — из города Чернобыля, между прочим. Только зашел он в батальонный карантин, только здешнего хавчика отведал, только на него звероподобный сержант гавкнул, так он бритвочку из кармана достал — и по руке! И кровища — фонтаном, еле остановили. Духу жгут накладывают, а он в истерике бьется, орет: «Не хочу оставаться здесь, домой отправьте!» Ему фельдшер ласково так говорит: зачем домой, там ведь радиация. А он: «Лучше я в самом реакторе жить буду, чем здесь!»

— Я бы с обязательно обо всем этом написала, но я в системе, а система диктует свои условия!

— Извини, но это не журналистика, а проституция!

— Ты неоригинален, журналистку с древнейшей профессией сравнивал еще Робеспьер. Правда, буржуазную журналистку.

— А я уж, извини, обижу этим сравнением нашу родную советскую прессу.

— Неужели тебе совсем-совсем ничего в материале не понравилось?

— Нет. Автор — золото, а очерк — говно. Диалектика. Хотя по сравнению с пасквилями газеты «На страже Заполярья» твое произведение — высший класс журналистики.

— Спасибо и на этом. Вот ты упомянул о Чернобыле. Как здесь откликнулись на аварию? Для нас это очень актуально.

— Особо рассказывать нечего. Деньги собрали — у солдат сугубо добровольно (чего с них взять, голодранцев), а у офицеров и прапоров — добровольно-принудительно. Офицеры раскошелились, а прапора жмутся. Тогда Варфоломееев собрал полк на построение, обложил всех пятиэтажным матюгом и сказал: «Товарищи прапорщики, большинство из вас с Украины родом, а вы пятерку жалеете?» Потом прозрачно намекнул, что к несдатчикам у него будет особое отношение. Тогда все сдали минимум по червонцу. А еще у моряков, которые на станции эшелоны разгружают, новую должность ввели — техник-дозиметрист. Как поезд с Украины или Белоруссии приедет, он сразу же со своим щупом кидается вагоны проверять. Один поезд с картошкой завернул обратно. У них с этим строго.

— Все это весьма интересно.

— Да, забавно. Кстати, тот дух из Чернобыля сейчас в психушке. Когда гласность победит вашего ответсека, ЦК комсомола Украины, Главлит, ГлавПУР и военную цензуру, можешь смело об этом написать.

«Челюскин» на льдине

К радости любовников, Сережа вместо одной недели отсутствовал почти две. Со времени «идеологической» размолвки молодые люди не ссорились. Игорь ловил себя на мысли, что из них могла бы получиться образцовая семейная пара. Впрочем, эту мысль он немедленно прогонял прочь.

Поздним вечером в квартире раздался телефонный звонок.

— Игорь, это звонил Сережа с Озерского узла связи. Будет сегодня ночью.

— Значит, мне надо срочно эвакуироваться, а тебе — заметать следы.

— Да.

— Не расстраивайся, Ирина, я тебя буду навещать.

— Да, конечно.

— Э, мать, да ты совершенно деморализована! Выше нос, красавица! Тебе ли плакать? Когда-нибудь это все равно должно было кончиться.

— Да, конечно.

— Ира, не кисни, прошу тебя! Это мне впору горевать — у тебя-то хоть муж есть, а я здесь один, как «Челюскин» на льдине. Но ведь еще не все потеряно! Кто знает, может, в дальнейшем свидимся на гражданке? Киев такой город, что проехать мимо него никак невозможно!

— Ты серьезно?

— А когда я шутил?

— А ты будешь писать мне в Киев?

— Буду.

— Спасибо тебе большое, Игорь! Спасибо за все!

— Что за тон? Мы еще не расстаемся! Жизнь продолжается!

Ниткой по подушке

Подошел осенний приказ. Пекари изрядно выпили по этому поводу, а потом Игорь пошел на «приемку» в ТЭЧ, где всласть отколотил карасей мокрым скрученным ремнем, расстегнул их и поздравил с «черпаковкой». Турчанинов, Колоев и Маджидов подверглись избиению чисто символически, и только от Полторацкого и Гиддигова. Когда стандартная процедура была завершена, у Игоря вдруг появилась свежая идея.

— Внимание, ТЭЧ! Полторацкий возрождает старую, добрую и незаслуженно забытую традицию!

Полторацкий отобрал двух новообращенных черпаков и отдал краткие распоряжения. Через пару минут одетый Полторацкий возлежал животом на своей койке (койка была зарезервирована за ним и пустовала уже больше трех месяцев). Под койкой сидел хилый черпачок, а еще один солдатик встал наготове с толстой скрученной ниткой в руке. Рядом — ведро воды. Полторацкий положил на задницу подушку.

— Давай!

Боец обмакнул нитку в воду и шмякнул ею по подушке.

— Извините, дедушка!

Черпак под койкой истошно заорал, изображая крик от боли. «Ударов» было двенадцать. Пьяный Полторацкий безмятежно улыбался.

— Вот так в приличных частях принимают в деды! Кто хочет — вперед!

Все новоявленные деды изъявили желание принять участие в процедуре.

На следующий вечер пьянство в пекарне продолжилось. Еще бы — сразу трое пекарей стали дембелями! Увы, в самый неподходящий момент появилась заведующая общежитием — жена комполка Варфоломеева.

— Как поживает моя мебель?

— Нормально поживает, Тамара Фоминична!

— Сейчас посмотрим!

Тамара Фоминична тщательно пересчитала имущество и выявила крупную недостачу.