Верну любовь. С гарантией Костина Наталья

Глаза ее блеснули, она сбилась с ритма, но он мягко вернул ее в музыкальные волны.

«Господи, за что мне все это? — в отчаянии думала Катя, ощущая на себе настойчивые чужие руки. — Когда же эта чертова музыка закончится?! Завтра весь персонал только и судачить будет, как хозяйка обжималась с первым попавшимся альфонсом!» — «Стоп, стоп, погоди, — здравый смысл, не до конца загнанный в угол лошадиной дозой выплеснувшегося в кровь адреналина и такой же дозой алкоголя, стал возражать. — С какой стати он — первый попавшийся? Может, это муж, или брат, или деловой партнер, в конце концов! И потом, если кто-то позволит себе лишнее, то Инна быстро укоротит болтунам языки. Вышвырнет к чертям собачьим на улицу, и все. И вообще, ты ничего такого с этим хмырем себе не позволяла, ведь так?» — «Так, так, — согласилась Катя с доводами разума. — Но все-таки это пытка!» — «Тогда иди работать в архив, — злорадно сказал голос. — К тому же и домой будешь приходить вовремя». — «Иди ты сам в архив!» — Она позволила себе расслабиться. Ее партнер понял это как-то уж очень по-своему и теснее прижал ее к себе. Еще несколько секунд — и музыка кончилась. У нее чуть не вырвалось: «Слава Богу!» — но она вовремя прикусила язык.

Нежно придерживая за локоть, он подвел ее обратно к столику.

— Может, закажешь еще что-нибудь? — интимно спросил он.

«Ого, мы уже перешли на “ты”», — заметила лейтенант Скрипковская. Есть нисколько не хотелось, а вот пить… Но нет, кальвадоса явно достаточно.

— Стакан воды, — ответила она. Нужно было как-то отвлечь его внимание от своей особы. — Ты еще не досказал мне про Париж. Когда ты там был в последний раз?

— А пошел он к черту, этот Париж, — весело произнес он, окинув ее совершенно шальным взглядом.

Взгляд был бесшабашный и в то же время ласкающий, как теплая душистая ванна. Она вздрогнула и стряхнула с себя это наваждение.

— Знаешь, здесь мне гораздо больше нравится, — продолжил он. — Потому что ты, — он сделал нарочитое ударение на слове ты, — потому что ты рядом.

Она отвернулась и стала смотреть на танцующих. Он также отвел от нее взгляд, усмехнулся и не спеша долил себе вина. Пошел он действительно к черту, этот Париж. Побродить бы по нему с этой рыжей или на худой конец в одиночестве — тогда другое дело. А так как он туда ездит… Роман был там уже восемь раз, и все восемь он возил туда дамочек, жаждущих от него высокой романтической страсти. И эта страсть могла быть утолена почему-то именно в Париже. Последней было уже далеко за пятьдесят, и с ней было почему-то особенно тяжко разыгрывать бурную влюбленность, хотя внешне она была и не из самых худших. Но она все время висла на нем, и губы у нее были почему-то постоянно мокрыми. Когда он смог наконец от нее освободиться, то испытал настоящее облегчение, и тут уже ему было не до парижских красот — так она его достала, эта навязчивая сухопарая тетка. Он вдруг вспомнил, как удирал — рано утром, когда его спутница, утомленная ночными ласками, мирно и доверчиво спала в роскошном номере для новобрачных, — какая ирония! Она его так доняла, была так ненасытна и навязчива, что Роман позволил себе не вполне невинную шалость — забрал у нее из сумочки пухлый кошелек с документами, деньгами, платиновой «Визой» и собственными игривыми записочками, которые, впрочем, он аккуратно разорвал на мелкие клочки — мало ли что! — и спустил в унитаз. Кошелек же выбросил в «очаровательную в лунном свете» Сену — с документами и «Визой», предвкушая по дороге в аэропорт, какие неудобства будет испытывать докучливая особа, оставшись без денег и документов. Наличные деньги, немного поколебавшись, он переложил в собственный карман. Она была единственной из всех его многочисленных дам, которая не сделала ему никаких существенных подарков, поэтому он счел это некоторой компенсацией. Не считать же платой за удовольствие эту самую поездку в Париж, на которой она же и настояла! Да и обаяния города он из-за нее толком не ощутил — на каждом углу она лезла к нему с поцелуями. Вот с этой немногословной рыжей Соболевой он бы с удовольствием махнул не только в Париж… да хоть куда угодно. Действительно, бросить все и улететь с ней в Париж… Сейчас там уже настоящая весна — тепло, цветут деревья, клумбы — сплошной ковер цветов. Катались бы на речном трамвае по Сене, а вечером целовались бы на увешанных тысячами разноцветных лампочек каруселях. Но Лина велела никуда ее не сманивать — зачем-то ей нужно, чтобы она оставалась здесь. Внезапно откуда-то взявшаяся подспудная злость на Лину затопила его. Раскомандовалась, стерва! Да все они стервы! И эта рыжая ничуть не лучше других.

— Слушай, поехали отсюда, — сказал он.

Она пила свою как раз принесенную воду и ни одним движением не выдала, как быстро и гулко ударило сердце.

— Куда? — спросила она равнодушно и аккуратно поставила стакан на стол.

— Хочешь, поехали ко мне, — предложил он.

— Лучше ко мне.

— Я вызову такси. — Он вынул бумажник и жестом подозвал официанта.

— Не нужно, я на машине. Подожди меня в вестибюле, я скоро. — Она быстро, не оставляя ему времени для ответа, поднялась со своего места, мазнула глазами по подоспевшему гарсону и, легко лавируя между столами, скрылась из виду. Он расплатился, не проверяя счета. Зашел в туалет, ополоснул лицо и руки прохладной водой. Причесываться не стал, только слегка взъерошил густые светло-русые волосы. Сердце почему-то билось короткими, частыми толчками — от вина, что ли? Наверное, пора спускаться, решил он. Нельзя заставлять ее ждать.

Она накинула шубу и мельком оглядела себя в зеркале, но ничего не увидела, кроме нечеткого цветового пятна. Надо спускаться. А вдруг он начнет приставать к ней в машине? Она чуть не задохнулась от подкатившего к горлу спазма. Господи, да возьми же ты себя в руки! Начнет приставать, дашь ему по лапам. Не изнасилует же он тебя, в самом деле? Табельное оружие у нее не забрали, но носить с собой не советовали — пистолет так и остался лежать в маленьком сейфе, который Наталья освободила специально для нее. Да глупости все это. Что она, и вправду стрелять в него будет? Она снова повернулась к зеркалу, на этот раз даже излишне четко различив свое отображение. Затем вышла из кабинета и стала осторожно спускаться по крутым ступеням черной лестницы. В вестибюле никого не было. «Ушел!» — с облегчением и радостью сказала где-то глубоко внутри задавленная трусость. «Провалила!» — ужаснулся оперативник, которым она была все-таки до мозга костей. «Он же меня совсем не здесь ждет, — подсказал здравый смысл. — Это служебный вестибюль, а он ждет у гардероба». Быстро процокав каблуками по темноватому коридору, она вышла через неприметную дверь в ярко освещенный центральный вестибюль. Он поджидал ее у зеркала и рассеянно поглядывал на свое отражение. Позади него перешептывались две молоденькие девицы и, делая вид, что надевают шубки, строили ему глазки.

— Я готова. — Бесцеремонно протиснувшись мимо барышень, она подошла к нему.

Они обиженно защебетали что-то о своем, провожая их завистливыми взорами.

— Ну что, пойдем? — Он снова, как и в зале, ласково взял ее под руку. Пальцы его скользили по меху дорогой шубы, лаская ее руку.

Ни на кого не глядя — весь персонал знал хозяйку в лицо и по имени-отчеству, — она быстро, насколько позволяли выпитый кальвадос и высокие каблуки, прошмыгнула мимо стойки администратора и выскочила на улицу. Снег, которого утром и в помине не было, ударил ей в лицо, и почему-то от этой мокрой, холодной оплеухи ей стало мгновенно легче.

— Так где твоя машина?

— Во дворе. — Она вдруг поскользнулась.

— Хочешь, я тебя донесу?

Она высвободилась из его рук.

— Это лишнее.

Ветер вздымал полы ее мехового пальто, силился растрепать ее прическу, но она шла, гордо запрокинув голову и выпрямив спину, презрев протянутую ей руку.

«Нет ничего хуже, чем эти недотраханные бизнес-леди, — с досадой думал он, идя на два шага позади. — Ничего, красавица, мы тебя быстро на место поставим. Будешь бегать за мной как привязанная, из рук у меня будешь есть…»

Во внутреннем дворе снег мел чуть потише. Одна из машин ожила, мелодично пискнув. «Хорошая машинка, “Порше-Каррера”», — немного завистливо отметил он.

— Садись, — бросила она, открывая дверь и забрасывая сумочку на заднее сиденье.

Кожаное кресло мягко и упруго приняло его. Она откинула голову на спинку, вздохнула и закрыла глаза. Он воспринял это как сигнал и потянулся к ней.

«Да что ж это я так расслабилась! Фу ты, черт! Только потеряешь бдительность, как этот уже тут как тут». Почувствовав на своем лице чужое дыхание, оперативник Скрипковская мгновенно открыла глаза и сгруппировалась.

Поцеловать он не успел — она отодвинулась. Зрачки в полумраке машины у нее были огромные.

— Дай мне мою сумку, — приказала она.

Он покорно перевесился назад, нащупал сумку и подал ей. Она зачем-то стала копаться внутри.

— Ключи от машины у тебя здесь, — мягко заметил он, и рука его оказалась где-то под сумкой, которую она держала на коленях и в недрах которой безуспешно рылась.

— Я знаю, — сухо произнесла она. — Дай мне их, пожалуйста.

Она почти вырвала у него из рук злополучные ключи и вставила их в замок. Машина ответила сразу же, мотор заработал ритмично и почти бесшумно.

— Я забыла ключи от квартиры! — вдруг вспомнила она. — Посиди здесь. Я сейчас вернусь.

Она выпрыгнула из машины, спасаясь от навязчивой близости своего спутника. Снег летел сразу во всех направлениях — верх, вниз, вбок, и у стен «Парижа» намело уже небольшие сугробы. Катя нырнула в дверь служебного хода, человек в дверях кивнул ей, и она снова помчалась вверх. Чертовы лестницы, сколько же она сегодня по ним набегала? В кабинете она открыла сейф и вытащила ключи от квартиры Антипенко, которые Лысенко велел ей поберечь. Сунула их в карман и не спеша, выравнивая дыхание, стала спускаться. Если разобраться, спешить ей было некуда. Этот урод сейчас или будет ее убивать, или снова станет распускать руки. Впрочем, он совсем даже не урод. Она усмехнулась.

Забыла ключи от квартиры! Баба всегда баба, даже и самая суперделовая. Ладно, ему это только на руку. Он открыл ее сумку. Внутри, конечно, бардак, как и у любой бабы. Какие-то бумажки, шпильки, косметичка, кошелек… Визитница, пачка жевательной резинки, карамелька и довольно потрепанная книжка в мягком переплете. Наверное, женский роман. Нет, смотри ты, детектив. Надо же! А, бабский детектив. Это ничуть не лучше дамского романа. Он раскрыл кошелек. Кроме денег и банковской карточки, в нем ничего не было. Ее деньги его сейчас не интересовали. А, вот еще кармашек сбоку, который он сразу не заметил. Он, уже торопясь, расстегнул его. Там лежали ее права, он достал их, повертел в пальцах, приноравливаясь к неверному свету фонаря, прорывающемуся сквозь летящую сплошную завесу снега. Все правильно. Соболева Екатерина Александровна. Он быстро засунул документ на место. Один раз он ужасно прокололся — познакомился не с той дамочкой, спутав ее с такой же невзрачной на вид особью. Потерял время, к тому же доставил невзрачной дамочке совершенно бесплатное удовольствие. Здесь с самого начала он был уверен, спутать эту мадам с кем-либо другим практически невозможно, но провериться все-таки стоило. Он обошел машину и сел на водительское место. Что-то она сильно топорщится. Пора поставить ее на место.

Она возникла из метели внезапно, дернула ручку двери и ужасно удивилась. Он вышел, в который раз за вечер подхватил ее под локоток и подвел к пассажирскому месту.

— Ты много выпила. Так что машину поведу я.

— А ты?.. — Она еще ершилась, и он почти силой усадил ее.

— Я мужчина, — проронил он веско. — Бутылка вина для меня — ничто.

Она покорно подобрала внутрь шубу. Вот так-то лучше, кошечка. Он снова обошел автомобиль, невольно им любуясь и завидуя, и сел за руль.

— Куда едем? — Он повернул к ней красивое лицо и улыбнулся.

Она назвала адрес. Он показался ему смутно знакомым. А, да, Лина утром его уже называла. Ехать было всего ничего — пересечь три улицы, пятнадцать минут неспешного ходу. Но такие, как она, и в киоск за хлебом ездят на машине.

Слава богу, что этот мачо уселся за руль и не будет хватать ее руками! Правда, машина Натальи Антипенко, и она за нее отвечает… Ну, будем надеяться, что у этого Казановы водительского опыта побольше, чем у нее, тем более после кальвадоса.

Он не спеша, плавно доехал до перекрестка, потом так же не спеша повернул. Было уже довольно поздно, и поток машин почти иссяк. Еще раз свернул и не торопясь поехал вдоль домов.

— Куда дальше?

— В арку.

Вот почему адрес показался знакомым — этот дом он хорошо знал, тут жил один человечек, с которым он иногда контактировал. Вот где, значит, она живет. Дом был пятиэтажный, выстроенный «покоем», бывший доходный дом начала прошлого века, с толстенными стенами, огромными коммуналками, которые постепенно выкупались и превращались в элитное жилье. Двор, несмотря на то что это все-таки центр города, был не тесный и летом даже зеленый.

— Туда, к гаражам, — сказала она. Гаражи лепились к старой кирпичной ограде, замыкающей периметр.

Распахнулись ворота, и «порше» благополучно въехал, едва не задев стоящий в гараже еще один большой темный автомобиль.

— Это тоже твоя? — Юшко кивнул на темную громаду второй машины, слегка подсвеченную цепочкой невысоких фонарей.

«Откуда она тут взялась?! — с тоской и ужасом подумала она. — Зачем они ее тут поставили?!» Вчера машины не было — она каждый день ездила на Натальином «порше» с работы и на работу, привыкая к нему. Автомобиль, который заинтересовал ее спутника, был тем самым джипом, на котором ее мнимый муж несколько раз засветился перед компанией профессора Хлебникова. Если они сообщили ее провожатому номер машины, он сообразит, что к чему, и…

— Моя, — хрипло сказала она, делая к нему торопливый шаг. — На дачу езжу. — Она споткнулась о какой-то камешек, занесенный снегом, он подхватил ее и сразу же нашел ее губы. Она еле слышно застонала. Он воспринял это как сигнал к действию и настойчиво зашарил руками, задирая на ней юбку. Она извивалась в его руках — то ли пытаясь вырваться, то ли освободиться от шубы. Он прижал ее к полированному боку большой темной машины и стал торопливо расстегивать пуговицы шубы и своего собственного пальто.

— Не здесь. Не сейчас. — Она вырвалась из его цепких рук, одергивая юбку и проклиная про себя недальновидность кого-то из коллег, фонари, дурацкую ситуацию, в которой очутилась, оттого что находчивому Лысенко пришла в голову гениальная идея сделать из нее светскую даму! Заодно прокляла и самого капитана, его ни в чем не повинную мать и всех родственников до седьмого колена, а также себя саму, поскольку вляпалась в эту авантюру. Пусть бы нашли актрису, или какую-нибудь опытную оперативницу, или кого угодно, но только не ее!

Дрожащими руками она заперла ворота, он же стоял в распахнутом пальто, с непокрытой головой и смотрел на нее. Его лица она не различала. Горло снова перехватило. О том, что на них сейчас наверняка смотрели и записывали все на пленку, не хотелось и думать. Она быстро побежала сквозь летящий снег к подъезду, сжимая пальцами ключи в кармане шубы, которую так и не застегнула. Стремительно нажала кодовую комбинацию, рванула на себя тяжеленную подъездную дверь и, не глядя, идет ли за ней он, Роман Юшко, взбежала на второй этаж. Щелкая замками, она с ужасом думала, что сейчас ему скажет, под каким предлогом не впустит в квартиру. То, что она его не впустит, Катя знала точно, даже если для этого придется применить физическую силу. Применять к нему физическую силу было просто смешно, и она это тоже знала. Дверь была двойная, и, открыв наружную часть, она услышала, как с той стороны неистово царапается Финя. Это почему-то подействовало на нее лучше успокоительного.

— Сейчас, мой родной, сейчас, — пропела она, щелкая последним замком. Она уже знала, что ей дальше делать и как себя вести.

Кот стоял на пороге и нервно бил хвостом. Если бы у него была шерсть, то можно было бы сказать, что он ощетинился. Катя подхватила его на руки. Свитер у нее был весь мокрый и холодный от налетевшего в распахнутую шубу снега, но кот все равно прижался к ней и издал какой-то совершенно дикий горловой звук. Гость стоял на пороге, впрочем, так его и не переступив.

— Спокойной ночи, — сказала она. — Спасибо, что проводил.

— Ты разве… не предложишь мне чашечку кофе? — многозначительно спросил он.

— Нет, — отрезала она. — Я не впускаю в дом незнакомых людей. Уже поздно, и я хочу спать.

Он, видимо, понял, что форсировать события нет никакого смысла, — можно было ее спугнуть. Или, может, у нее, как теперь принято выражаться, критические дни?

— Мы еще встретимся? — спросил он искательным тоном, и глаза у него из холодных блестяшек снова стали мальчишескими. Растаявшие снежинки тысячами искрящихся капель осели у него на пальто, на волосах, на ресницах. Он был очень красив и, безусловно, знал это. — Завтра?

— Завтра, — согласилась она, все еще прижимая к себе кота.

— Где тебя ждать?

Она секунду помедлила, словно раздумывая. На этот счет ей были даны четкие указания.

— В сквере, у памятника Шевченко, — наконец назначила она свидание.

— А во сколько?

— В шесть вечера тебя устроит?

— Мы куда-нибудь пойдем?

— Еще не знаю. Я человек настроения. А что?

— Ну, чтобы одеться соответственно, — пояснил он.

— Слушай, откуда ты свалился на мою голову? — вдруг спросила она. — У меня куча проблем, я очень занятой человек — и вдруг появляешься ты, срываешь все мои планы, назначаешь свидание и еще требуешь сказать, что тебе надеть!

— Уже не требую. — Он со вздохом улыбнулся. — Так ты точно придешь? Дай мне свой телефон.

— Я не даю свой номер кому попало, — отрубила она. — Все. Пока.

Он понял, что это действительно все, и не стал настаивать. Она с грохотом захлопнула дверь. Выражение лица у него мгновенно изменилось. На нем читались такое неприкрытое разочарование, такая досада, что, открой теперь Катя дверь, она не узнала бы своего галантного кавалера. Несколько секунд он медлил, уставившись невидящим взором в лакированную поверхность двери, потом развернулся и побрел вниз.

Там, за дверью, совершенно обессиленная, она сползла по стене прямо на пол, комкая дорогую шубу и скребя каблуками сапог по паркету. Финя все так же тихо сидел, прижимаясь к ее груди и не делая никаких попыток освободиться. Она поцеловала кота в голову.

— Финя, Финечка… хороший ты мой!

Он коротко благодарно мяукнул, все еще косясь на дверь и беспокоясь явно больше о ней, чем о своей вечерней кормежке. Выпустив кота, она стала сдирать сапоги — проклятую пыточную обувь! — и прямо на полу, судорожными движениями освободилась от шубы. Один сапог она в сердцах отбросила, и он доехал по паркету почти до кухни. Финя брезгливо переступил через него и снова коротко мяукнул, глядя через плечо на временную хозяйку. Встать не было никаких сил. Только теперь она почувствовала, как устала за этот долгий, долгий, долгий день. В кармане вдруг ожил телефон, и она поняла, что день, который начался больше чем двадцать часов назад, еще не окончен.

Весь день он ругал себя последними словами за то, что так подставил неопытную девчонку. Трясется небось, как овечий хвост. Предприятие было все же очень, очень сомнительным. Эх, его бы опыт, да Колькино хладнокровие, да… Ладно, что ни говори, а мозги у Катерины все-таки имеются. И конечно, она очень изменилась за последние дни — Наташка из кого хочешь конфетку бы сделала! — и конфетка из лейтенанта Скрипковской получилась что надо — яркая, в броском фантике, хотя на вкус, наверное, чистая химия. Но для них сейчас главное — фантик. С таким фантиком любую химию можно продать. Если бы Лысенко западал на рыжих, он бы точно мимо не прошел. Он западал на блондинок, брюнеток, шатенок, только рыжих почему-то никогда у него не было. «Может, непорядок какой в организме?» — подумал он. Капитанский организм на это измышление никак не прореагировал, капитанскому организму ужасно хотелось есть и спать. Может, хотя бы выпить чашку крепкого чая с сахаром или с пирожным, а лучше — и с сахаром, и с пирожным. Но употребить чашку чая, а уж тем более с пирожным было никак нельзя. Ему казалось, что если он сейчас отвлечется хотя бы на пять минут, то непременно произойдет что-нибудь плохое — либо сорвется Катерина, либо забарахлит далеко не новая техника, либо провалится вся операция в целом. Иногда ему казалось, что это вот-вот произойдет — этот Юшко отнюдь не дурак, а Катька… Сегодня днем, когда он ей звонил, голос у нее то и дело давал петуха, и будь его воля, отменил бы он всю операцию к чертям собачьим — не выйдет из этого ничего путного, какая там из Катьки миллионерша! Саму Наталью на ее место — вот кто отлично вписался бы в тему.

И вечером, когда они слышали каждый вздох, каждое слово парочки в ресторане, он ругал себя самыми последними словами — нет, не сможет Скрипковская с ним справиться, нужно было брать другого человека. Ну хоть бы и ту страшную, из прокуратуры. С этим Юшко повадка нужна совсем другая, а Скрипковская что, девчонка зеленая. Он ее мгновенно раскусит.

Но час шел за часом, и ничего ужасного не происходило. Вопреки его ожиданиям Катерина держалась молодцом. Когда не знала, что ей сказать, просто молчала. Другая бы язык распустила и непременно на чем-нибудь прокололась…

Дверь подъезда, за которым они наблюдали, вдруг с грохотом отворилась, и из нее буквально вывалился человек. Зачерпнул горсть снега, протер лицо.

— Он? — шепотом спросил техник, хотя услышать их из звукоизолированного фургона с надписью «Салтовский хлебозавод» человек явно не мог.

— Он, — так же шепотом ответил Лысенко.

Человек постоял, вытер лицо, потом задрал голову и посмотрел на окна второго этажа. Они были темными.

Техник в наушниках услышал, как несколько раз подал голос кот. Потом донеслись какие-то невнятные шумы и шорохи и что-то свалилось на пол.

— Почему она свет не включает?

— Откуда я знаю? Сейчас позвоним. — Лысенко быстро набрал номер.

Вышедший из подъезда человек прошел в трех шагах от темного, залепленного снегом хлебного фургона, на ходу застегивая пуговицы длинного пальто и что-то бормоча сквозь зубы.

— Катерина, ты говорить можешь?

— Могу. — Она вздохнула, уперлась спиной в стену и блаженно вытянула ноги. Очень хотелось ответить, что «могу, но не хочу», но тогда пришлось бы долго объяснять, почему именно она не хочет. Лысенко так просто не отцепится.

— Что ж ты, Катька, мужика продинамила? — весело поинтересовался голос. — Авансы целый вечер раздавала, а потом перед носом дверью хлопнула? «Я не пускаю кого попало в свою квартиру!» — гнусным тенорком пропел он.

Она промолчала, шевеля затекшими от проклятой модельной обуви пальцами ног.

— Ты чего молчишь? — спросил он уже другим, «человеческим» голосом. — Устала?

— Ужасно устала, — ответила она тихо.

— Ты умница, все как надо сделала. Я, честно говоря, даже не ожидал.

Не ожидал он! Катю внезапно охватила какая-то глупая, неконтролируемая злость. Все они от нее не ожидали! Сколько она сил положила на этого Юшко! Сидит на полу как выжатая! Да он ее сейчас чуть не изнасиловал в гараже!

— Я тоже от вас не ожидала, — ядовито заметила она.

— Чего?

— Того! Джип в гараже стоит! Тот самый! А если он номера срисовал?

В трубке помолчали, потом Лысенко виновато произнес:

— Ну ты же его отвлекла?

— Отвлекла, — зло бросила она и шмыгнула носом. — И что теперь делать? Я наплела, что машина моя, я на ней на дачу езжу. Убирайте его оттуда к чертовой матери!

— Умница, — похвалил Лысенко и приказал: — В гараж его больше не пускай.

— А куда пускать?!

— Ну, чего ты так разбушевалась? Все уладим. Машинку утречком заберем. Я думаю, он про нее и не вспомнит. А если вдруг вспомнит, скажешь, что в автосервис отогнала, на ремонт. Да, как-то нехорошо вышло… Извини. Слушай, ты сейчас выпей чего-нибудь, чаю сладкого погорячее, можно с коньячком, — и спать. И валерьянки пару таблеток. Слышишь?

— Слышу, — буркнула она. Валерьянки! В таком состоянии никакая валерьянка не поможет.

— Завтра после оперативки созвонимся. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи. — Она с силой нажала на кнопку отбоя. Не хотелось вставать с пола, в приказном порядке пить валерьянку… Сидеть бы вот так, в углу, и ни о чем не думать. Афиноген, покрутившись в темной и пустой кухне, вернулся, аккуратно, не зацепив нигде тонких прозрачных колготок, прошел прямо по ногам, уселся точно посередине Катиного живота и поощрительно боднул ее головой.

— Ну хорошо. — Прижав его к себе, она с усилием поднялась. — Уговорил. Тебе корма, мне валерьянки. А хочешь, тебе валерьянки, а мне корма?

С улицы было видно, как в квартире на втором этаже вспыхнуло окно. Хлебный фургон с надписью «Салтовский хлебозавод» тоже ожил и выехал со двора.

Это был, наверное, самый странный период в ее жизни. Она так вжилась в образ Екатерины Соболевой, владелицы ресторана, состоятельной женщины, возможно убийцы собственной матери и, разумеется, стервы, что у нее изменились походка, мимика, привычки, взгляд — еще немного, и не будет пути обратно. Не станет той милой и немного неуверенной в себе Кати Скрипковской, а ее место займет властная, резкая, нагловатая красотка.

Да и к образу жизни этой особы она, как ни странно, начала привыкать — много курила, спокойно и уверенно отдавала распоряжения, научилась ходить целый день на каблуках и не лезть пальцами в накрашенные глаза. К своему навязчивому поклоннику она также несколько попривыкла — хотя как можно было привыкнуть к гранате с выдернутой чекой? К бомбе с часовым механизмом? Но Юшко почему-то не торопился, вел себя как обыкновенный влюбленный — назначал свидания, дарил цветы. Они встречались сегодня уже шестой раз — не многовато ли?

«Либо у него кишка тонка, либо убийца — другой, а он, так сказать, только готовит плацдарм, — думала она ночью. Финя, как всегда, бесшумно спал под боком. — Но зачем тогда он так долго за мной ходит? Достаточно было показать меня кому надо, и все. Да, как же я забыла! Им ведь нужен несчастный случай! Несчастный случай…»

Больше всего она боялась оставить своего поклонника наедине с ключами от квартиры и поэтому никогда не бросала сумку без присмотра, а потом и вовсе аккуратно пришила к нескольким вещам потайные карманы и прятала ключи там, хотя это было ужасно неудобно. Но уберечь ключи стало ее манией. Боязнь того, что они завладеют ключами и снимут дубликат, дошла у нее до какого-то болезненного состояния. И только ночью, вернувшись наконец в квартиру, она чувствовала себя в относительной безопасности. Однако иногда ей казалось, что она слышит скрежет ключа в замке, и Катя обливалась холодным потом, хотя точно знала, что ключи все время были при ней и ее навязчивый поклонник не имел к ним доступа. Из-за такого странного, неестественного образа жизни она практически перестала спать, хотя всю неделю замещала в «Париже» болеющего завхоза.

По ночам, измотанная дневной работой и вечерними свиданиями, она, тем не менее, совершенно не спала. По совету врача пробовала пить снотворное. От него она ненадолго засыпала, но сон был тяжелый, рваный, и утром у нее едва хватало сил, чтобы подняться. У нее притуплялось внимание, голова была как чужая, и поэтому от снотворного она категорически отказалась. И Лысенко, и Банников, и даже сам Степан Варфоломеич советовали ей пока бросить ресторан — но из какого-то дикого упрямства она продолжала ходить и исполнять обязанности завхоза. Да и не могла она пообещать и не сделать! Тем более она знала, что действительно там нужна. Инна носилась целыми днями по каким-то делам, увольнялись не пришедшиеся ко двору люди и набирались новые, не хватало то уборщиц, то гардеробщиц, все время приходилось изворачиваться, крутиться, а завхоз и не думала выздоравливать от какого-то особо зловредного гриппа. Наталья звонила каждый день и также уговаривала ее бросить все и отдохнуть, видимо по голосу слыша, что Катя находится на пределе физических возможностей. Но как она могла трусливо сбежать после всего, что Наталья для нее сделала? И неважно, какие у Натальи Антипенко отношения с Банниковым, — у нее с Натальей свои счеты. И Катя работала, трудилась на совесть, быстро освоив несложную, но отбирающую много сил, кропотливую и мелочную службу завхоза.

Все их свидания с Юшко проходили практически одинаково — встреча в сквере, под бдительным оком наружки, недолгая прогулка по центральным, хорошо освещенным и людным улицам, и ужин в каком-нибудь кафе — по предварительному выбору начальства. Потом он отвозил ее на такси к дому. И каждый раз делал попытку пройти дальше порога, становясь все настойчивее и настойчивее. Вчера Юшко вел себя с ней просто по-хамски, и она подумала, что сейчас он ворвется, несмотря на ее холодный тон и решительное «Спокойной ночи!». Но в последний момент он почему-то отступил — то ли не имел опыта общения с такими особами, то ли у него не было четких инструкций на этот счет.

— Смотри, с огнем играешь! — высказался Лысенко. — По-моему, Катька, лучше бы ты его впустила. Мы уже наготове были. Сразу бы и повязали. Все равно придется его провоцировать на какие-то действия. Вот тут-то мы его теп леньким и возьмем, и поплывет он как миленький сразу, — мечтал Лысенко. Даже Банников, как руководитель операции, такой план, похоже, одобрял. Не одобряла план только сама Катя — квартира была единственным местом, где она чувствовала себя в безопасности.

— Если он тебя попытается под машину толкнуть, тут можно и не успеть, — пугал ее капитан.

— Игорь Анатольич, вы же сами понимаете, что под машину толкнуть — самый ненадежный способ. Даже если машина на меня и наедет, это еще не факт, что со смертельным исходом. Скорее руку сломаю или ногу, и все их планы пойдут псу под хвост. Им надо, чтобы наверняка. Чтоб сразу в морг. А то плакали их денежки, — с фальшивым легкомыслием рассуждала Катя. — Давайте еще потянем. Может, они как-нибудь раскроются?

— Ладно, ты с ним общаешься, тебе виднее, — бурчал Лысенко.

На самом деле «общение» записывалось на пленку, над ним работали аналитики и психологи, и на мнение лейтенанта Скрипковской начальству было, в общем, глубоко начхать. Но в этом случае ее мнение, видимо, совпадало с мнением кого-то важного на самом верху. Сегодняшнее свидание, шестое, ничего не прибавило к данным, уже имевшимся у них. Снова она пожелала господину Юшко спокойной ночи и как-то даже без эксцессов закрыла дверь. Почему-то именно сегодня он не сделал попытки проникнуть на ее территорию — не попросил ни воды, ни кофе, — а просто повернулся и пошел вниз по лестнице, даже не дождавшись, пока она захлопнет дверь.

— Странно, — прокомментировал Лысенко, когда объект наблюдения вышел из подъезда. И пошутил: — А может, он влюбился в нее?

— А может, ты влюбился в нее, Рома?

— Слушай, давай без идиотских шуток!

Влюбился! Какая глупость! Влюбиться и зависеть от кого-то. Влюбиться и стать слепым, глухим и полоумным. Не замечать ничего, как его мать не замечает, что у ее полкаша пахнут ноги и в ушах растут черные кабаньи волосы. И зачем, спрашивается, нужно влюбляться, если все всегда и у всех заканчивается одинаково — в постели. Значит, если ты оказался с бабой в постели, то ты в нее влюблен? Тогда выходит, он был влюблен во всех своих дамочек: глупых, ненасытных, жадных или, наоборот, слишком щедрых, старых и молодых, во всех скопом и в каждую по отдельности? Да глупости все это! Никогда он не был влюблен и не собирается. Он слишком умен для этого. И вообще, это для него просто работа. Конечно, это его первый прокол, и обидно, что он не смог ничего поделать с этой Соболевой, а сего дня по большому счету даже и не попытался. Не было настроения. Конечно, деньги ему обещаны немаленькие, можно сказать, даже большие деньги, но почему-то именно сегодня на него напала такая апатия.

— Рома, ты понимаешь, что осталась только одна неделя? — Металлический голос с так до конца и не изжитым прибалтийским акцентом вывел его из оцепенения. — У нас было две недели. Ничего не сделано! Даже ключей нет. Может, ты ей не нравишься? — насмешливо спросила она.

Это был чувствительный щелчок по его самолюбию. Да не бывало еще такой бабы, которая, только увидев, не захотела бы затащить его в постель! Кроме самой Лины, конечно. Но к ней он и не пробовал подкатываться. Зачем? Если бы он имел от этого какую-то конкретную выгоду… Но Лина была женщина босса и сама немножко босс, и вообще, она была… неживая, что ли? Слишком правильные и бесцветные черты лица, слишком правильная речь, да к тому же худая и плоская, как доска. Если бы он знал слово «андроид», то непременно окрестил бы им Лину.

А эта, рыжая, — она была как раз в его вкусе. За неделю, которую Лина сейчас ставила ему в укор, он полностью осознал это. Странно, что никогда раньше у него не было рыжих женщин. Кажется, натуральных рыжих не так-то и много. Крашеных полно, а вот натуральных… У нее даже кожа пахнет как-то особенно. Какими-то белыми цветами. Может быть, нарциссами. Или жасмином. И это не был запах духов, это был ее собственный запах, на который духи только накладывались. Ему нравилось в этой женщине все — и то, как она ходит, и как волосы падают ей на лицо, и как она поправляет непослушную прядь, закладывая ее за маленькое розовое ухо, и как сидит, положив круглый подбородок на сплетенные в замок пальцы, и как закидывает ногу на ногу — от этого движения его просто бросало в жар! Он чувствовал, он знал, что эта женщина была создана для него, Романа Юшко, но с его огромным опытом соблазнения она его отвергала!

Лина, похоже, также вдруг засомневалась в нем. Да что Лина! Лина — бездушная механическая кукла. Наверное, никогда никого не любила и не хотела. Да и он тоже никогда никого не любил — но с его работой и любить было невозможно. Просто по техническим причинам. А вот Лина, похоже, такая от природы. А с боссом спит, наверное, потому что так ближе к власти. Такие фригидные дамочки больше всего любят власть. А рыжая как раз не фригидна — в этом он готов был поклясться. Просто у нее другие правила. И он был готов принять эти правила. До сих пор он навязывал ей свою игру. Почему не попробовать так, как хочет она? Может быть, в этом и есть ключ к успеху? Но слова Лины задели его за живое. Влюбился! Готовность играть по другим правилам, конечно, можно истолковать только так. Он не может, не должен влюбляться в эту рыжую, с ее чуть слышным, но совершенно умопомрачительным ароматом белых цветов, с капризным ртом, янтарными глазами хищной птицы. Это будет означать, что она выиграла, а он проиграл. До сих пор выигрывал только он. И Лина права. Деньги. Он получит кучу бабок, если заставит рыжую все-таки играть по своим правилам. Но она не хочет. Он почувствовал, что окончательно запутался.

— У тебя кокс есть? — спросил он сумрачно.

— Для прочищения мозгов? — насмешливо ответила вопросом на вопрос бледная прибалтийская моль. — Ладно. Возьми. Здесь даже больше, чем ты заслуживаешь.

Да много она понимает, чего он заслуживает!

— И что, ты так ни разу с ней и не переспал? — продолжала допытываться Даугуле. — Может, все-таки дело не в тебе?

— Что ты хочешь сказать? — удивленно спросил он. — У нее что, есть кто-нибудь другой?

— Я думаю, что скорее другая.

— Что?!

— Ромочка, ну чего ты так кричишь! Ночь на дворе. А у меня соседи. Еще подумают бог весть что.

— Если ты с самого начала все знала, зачем тогда ее мне подставила?! — зло прошипел Юшко. — Что, выбора другого не было?!

— Я сама ничего не знала. Да что ты так задергался! Это только предположение. Остынь.

Она пристально взглянула на него, и в ее водянистых северных глазах читалось что-то — он никак не мог понять что. Сочувствует она ему? Или все-таки издевается? Или рада, что у него ничего не получилось? Да что же это такое?! Врет она, подставила его, а сама все знала. Вот сука, а? Ключи ей были нужны, вот что. Чтобы пошарить у этой Соболевой. Что-то ей у нее понадобилось. А про деньги просто для отвода глаз. Он ей как дурак принесет ключи, а она ему ничего не заплатит. Договор дороже денег — это Линины любимые слова. И она еще советы ему дает! Хорошенькое дело. Остынь! Да, это, наверное, все и объясняет. Так все и есть.

— Но… она ведь замужем?.. Да? Или нет? — неуверенно и зло спросил он.

— Замужем, — подтвердила Даугуле, с усмешкой наблюдая, как целая гамма чувств отразилась на лице собеседника. — И ее муж платит нам пятьдесят тысяч, чтобы мы его от нее избавили. Я хотела, чтобы эти деньги заработал именно ты. Я всегда к тебе хорошо относилась, Рома.

— Что значит — избавили? — не понял он. — Он хочет с ней развестись? Ему нужен на нее компромат? Но ты же видишь сама, что у меня с ней ничего не выходит…

— Он не хочет с ней разводиться.

Да, времени остается чертовски мало. Придется сказать этому самовлюбленному кретину почти все. Все равно он им больше не нужен. Слишком большой риск, что он когда-нибудь проговорится. А еще он слишком любит деньги. Хотя это даже хорошо.

— А зачем тогда… — Он умолк на полуслове. Понял. Закашлялся. — Лина, я не стану ее убивать.

— А тебе и не нужно будет ее убивать. Дурачок. — Даугуле улыбнулась.

Она подошла к нему вплотную, ласковым жестом взлохматила волосы. От этого жеста, а особенно от улыбки у него мороз пошел по коже — так было страшно, как будто улыбнулась и приласкала его восковая кукла из музея мадам Тюссо.

— Не нужно никого убивать. Не нужно никакой крови. Все должно выглядеть как несчастный случай. Маленький несчастный случай. Просто несильно ударишь ее — и все. Чтобы она потеряла сознание. И сделаешь маленький укольчик. Понял? А потом разденешь, уложишь в ванну и пустишь воду. Все очень просто.

— Она не пускает меня дальше порога, — упрямо повторил он.

— Ну, на порог все-таки пускает? А дальше и не нужно. И денежки, Рома, денежки. Огромные деньги за такую пустяковую работу.

Да, деньги. Она, несомненно, знала его слабые места. Болезненное, замешанное на собственном обожании самолюбие и деньги. Сначала он испугался. Потом испуг как-то незаметно стал улетучиваться. Действительно, человек может поскользнуться в ванне, удариться, потерять сознание и утонуть. Особенно под кайфом. И это ни у кого не вызовет ни малейших подозрений. Милиция? Сборище тупых, ленивых, жадных скотов. Они даже не почешутся, если их не заставить. А кто будет заставлять? Муж? Он будет молчать.

— А она правда лесбиянка? — вдруг спросил он.

— Рома, Ро-о-ма, — благодушно пропела Даугуле. — Ну зачем тебе это знать? Я думаю, что, скорее всего, да. Может быть, скрытая, латентная, так сказать. А может быть…

Больше всего он не любил, когда она при нем умничала. Он не понимал и половины тех терминов, которыми она сейчас сыпала. Обычно, когда при нем говорили о вещах, которых он не понимал, Роман страшно раздражался. Но сейчас это даже как-то его успокоило. Так. Ударить ее по голове совсем не сложно — хоть и на пороге квартиры. Охраны в доме никакой, только кодовый замок. За все время, что они с ней встречались, он ни разу не видел никого из соседей. Плохо, что этаж у нее не последний. Ничего. Главное — все сделать быстро. Реакция у него дай бог всякому, да и силой он тоже не обижен. Не зря столько времени проводит в тренажерном зале. Итак, ударить и быстро затащить в квартиру. Да, двух-трех секунд хватит. Эта рыжая постоянно высокомерно поворачивается к нему спиной, когда открывает дверь и берет на руки своего жуткого кота. Он все равно заработает эти пятьдесят тысяч!

— Слушай. — Он вдруг обернулся и с ужасом посмотрел на темные окна, как будто все его мысли сейчас были озвучены. — А нас тут никто не услышит?

— Ну кто нас тут услышит? Сам посуди — пятнадцатый этаж. Привидения в бетонных домах не водятся. Рома, у тебя совсем развинтились нервы. Это она тебя довела. Я тебя не тороплю. Езжай домой, перевари все. Обдумай. Но ответ должен быть у меня не позже завтрашнего утра. Иначе я буду искать другого человека. И я его легко найду, поверь. Пятьдесят тысяч — огромные деньги. Но… знаешь, я бы хотела, чтобы они достались тебе.

Он с трудом поднялся, как будто разговор отнял у него совершенно все силы. Слишком много она предлагала ему… переварить. Как бы не подавиться. Пятьдесят тысяч — большой кусок. Но… сколько нужно пахать на всяких старых уродинах, чтобы столько заработать? В конце концов, когда-то ему было страшно начинать и то, чем он сейчас весьма успешно зарабатывает на жизнь. Пятьдесят тысяч — большие деньги. У него отложено еще, и если прибавить эти пятьдесят, то уже можно открыть тренажерный зал. Пятьдесят тысяч! Обидно, если они уплывут в другие руки.

Он стоял в маленькой прихожей, одевался. Эвелина смотрела на него из неосвещенной комнаты, отступив вглубь, и он не видел ее лица. На нем были написаны одновременно и торжество, и брезгливость высшего разума по отношению к низшему.

— Слушай, у меня такое чувство, что нас действительно кто-то подслушивает, — сказало низшее существо, у которого инстинкты явно преобладали над разумом. — Очень неприятно.

— Ты фантазер, — ласково успокоила его Даугуле и еще раз напомнила: — Завтра, Рома.

Он кивнул ей, уже стоя в дверях. Сейчас он поедет домой, примет ванну и даже сделает себе дорожку, хотя и не одобряет это занятие. Нет, две дорожки. Но иначе ему не расслабиться. Все время кажется, что на тебя кто-то смотрит и слушает. Противное ощущение.

— Мать твою разтак и разэтак, — длинно выматерился человек в наушниках. — Техника! Блин, на грани фантастики!

— Слышь, Юрик, может, починишь?

— Старье списанное!

Банников хотел было надеть наушники, чтобы послушать, но передумал. Не стоило дразнить специалиста. Может, еще наладит. В прошлый раз слышно было просто отлично…

— А как вообще эта штука работает?

— Считывает колебания стекла и потом преобразовывает их обратно в звуковые волны. Понятно? — раздраженно пояснил специалист.

— Понятно… Значит, точно не работает? Может, еще попробуешь, а?

— Могу еще попробовать, — безрадостно согласился техник. — Как скажешь. Я же на работе.

Банников тоже был на работе. Без малого уже пятна дцать часов. И этот ночной разговор между Даугуле и Юшко он очень желал бы услышать. Надежнее, конечно, было наставить этой компании старых добрых жучков, но если у них есть прибор для обнаружения, или вдруг они случайно найдут хотя бы один…

Вопреки заявлению техник ожесточенно пытался наладить прибор — в основном с помощью народной смекалки и набора матерных выражений. Банников сидел рядом и терпеливо ждал.

Едва выпроводив гостя, она сбросила джинсы и свитер, которые не снимала с утра, и накинула любимый халат. Нужно было как-то расслабиться. Наркотики она категорически не признавала, а лучшим способом релаксации считала хороший секс или, в крайнем случае, качественный алкоголь. Сегодня секса не будет. Она достала бутылку, плеснула в бокал остро пахнущей жидкости. Разговор с Романом отнял у нее массу сил, а к ночи их и так оставалось немного — день выдался суетный и тяжелый. Весна. Этим все сказано. Что маньяки? Даже у совершенно нормальных людей вылезает такое… Истерички идут к ним за утешением такими плотными стадами, что сегодня она даже не всех приняла. И будущая неделя расписана наперед. Ничего, как-нибудь… Больших дел затевать уже не будут, а закрыться сейчас — значит вызвать ненужный интерес у этого уголовника. Пусть все идет, как идет, а они пока станут оформлять документы, переводить в наличные деньги имущество. У нее практической сметки побольше, чем у Радика. Да, все приходится решать самой. Даже если Рома сейчас придет к нужному выводу, то это будет только ее заслуга. Сегодня пришлось потратить на этого эгоистичного Аполлона столько душевных сил… Почему, если Бог дает людям такие красоту и обаяние, то обязательно недодает чего-то другого? И чаще всего это другое — мозги.

Она с ногами забралась в кресло и отхлебнула из бокала. Пришлось наплести этому красавчику, что Соболева — лесбиянка. Нужно было как-то поддержать его уязвленное эго. Дамочка на него не клюнула. Да еще молодая и красивая. Не клюнула, скорее всего, именно потому, что молодая и красивая. Значит, у нее есть кто-то и Ромочка ей даром не нужен. И на этого кого-то у нее серьезные виды, сделала Эвелина логический вывод, раз она с их суперменом даже из спортивного интереса перепихнуться не захотела. А может, ей нравятся не высокие, красивые и молодые, а низенькие, жирные и лысые. Кто-то любит арбуз, а кто-то — свиной хрящик. Вот Радик всю жизнь западает на грудастых, попастых, роскошных брюнеток. А она — субтильная, плоская и уже не очень молодая блондинка. Но Радик будет именно с ней, и только с ней. Не зря она всю жизнь положила на это. Осталось еще чуть-чуть. Еще немного, и они уедут и проведут вдвоем остаток жизни, и это будут лучшие их годы. Ему ни о чем не придется жалеть рядом с ней. Глаза ее потеплели, заблестели, на щеках появился румянец. Он и сегодня хотел приехать, но Ромочкин визит испортил им вечер…

Рома привык контактировать с ней — с женщиной ему проще. Примитив. Плохо, конечно, что приходится в самый ответственный момент полагаться на такого слабака, но что поделаешь… С самого начала она сделала ставку на него, и переигрывать уже поздно. Она рассчитывала, что он сразу влезет в постель к этой бабе, а потом по-тихому вколет ей нужную дозу, но эта сука оказалась слишком осторожной. Она отправила на тот свет свою мать и поэтому хорошо знает, что не стоит впускать в дом кого попало. Она, Лина, сильная женщина. Она бы, пожалуй, справилась с этой Соболевой… Да, она справилась бы. Но ее она и близко не подпустит, эта сучка подозрительна и осторожна. А Рома так хорошо играет роль влюбленного, что даже смешно! Бегает к ней на свидания каждый день. С цветами. Она фыркнула. Да он и на самом деле влюбился, дурачок. Надо же, влюбился в эту Соболеву! До этого он получал все, что хотел. А теперь вдруг не получил. И не получит. И поэтому он ее убьет. А вовсе не потому, что ему хочется денег. Хотя и денег тоже хочется. Ничего, скоро все они получат. Каждый свое. Она, Лина, получит Радика. Потому что она его заслужила. Потому что она слишком долго ждала, чтобы его получить. Полностью.

— Саш, ты еще не спишь? — спросила она в трубку почему-то шепотом. Шептать не было никакого смысла — даже если Саша Бухин и спал, телефонный звонок его наверняка разбудил.

— Еще не сплю, — ответил он сипло, и Катя поняла, что спал. — А который час?

— Полвторого. Ты извини меня…

— Катюх, ну что ты! Подожди чуть-чуть, я сейчас куда-нибудь… — В трубке было слышно, как он возится, и она еще раз пожалела, что разбудила человека среди ночи. Но больше звонить было некому. Самые близкие люди — мама и… Наталья. Но позвонить маме среди ночи? У нее инфаркт случится. Наталья? Наталье она могла бы все рассказать — но ей она рассказывать не имеет права. Может быть, потом, когда-нибудь…

В трубке послышался приглушенный кашель — наверное, Сашка готовился к разговору. Зря она ему позвонила…

— Кать, ну куда ты пропала? — спросил голос в трубке.

— Я не пропала, — обрадовалась она. — У меня бессонница, и я подумала, что ты тоже…

— С тобой все в порядке?

— В общем-то, да, — подумав, ответила она. — Наверное, в порядке. Знаешь, я даже засыпать стала, а потом вдруг… дикий страх. У тебя такого никогда не было?

У него такого никогда не было, и поэтому он спросил:

— Кать, а ты снотворные какие-нибудь пьешь?

— Сань, мне свежая голова нужна, — печально сказала она. — А после снотворного я такая… ватная. Как старое одеяло.

— Кать, а ты стихи не пишешь?

От удивления страх прошел окончательно.

— Нет. А что? Заснуть помогают? А почему ты спросил?

— Ну… образ очень хороший. Старого ватного одеяла. Емкий такой.

Она тихо засмеялась. И правда, смешно получилось.

— А Дашка стихи пишет, — похвастался Бухин. — Хорошие.