Верну любовь. С гарантией Костина Наталья

Но он ошибся. Все вышло на редкость просто — спрос намного превышал предложение. Самым трудным ему казалось дать объявление — он думал, что, прочитав текст, в него будут тыкать пальцем или вытаращат глаза. Но ничего подобного не случилось. Приемщица деловито пересчитала знаки, выписала квитанцию, выдала в окошечко сдачу и пробормотала обыденное: «Большое спасибо, приходите еще». Потом он уже не оглядывался и не прятал глаза, как будто предлагал к продаже не себя самого, а пианино или говорящего попугая. Второй раз он дал объявление почти через год — захотелось разнообразить приевшуюся клиентуру. К старому тексту он добавил «Дорого. Только для состоятельных дам», потому что попадались и такие, которые норовили ограничиться грошовыми подарками — галстуком или даже упаковкой носков. На третий курс осенью он не вернулся — не видел никакого смысла в том, чтобы корпеть над чертежами и зарабатывать копейки. Снял уютную однокомнатную квартирку, матери же сказал, что устроился на хорошую работу и получает сейчас в три раза больше, чем после техникума.

— Глупо терять, потом я такую уже не найду, мам, — убеждал он ее.

Мать сомневалась:

— А вдруг уволят?

— А уволят, тогда в техникуме восстановлюсь. Я же сам ушел, правда?

— А со мной тебе чего не живется? — обижалась мать.

— Ну что за жизнь в одной комнате? — резонно замечал Роман. — У меня работа в разные смены. И ночью бывает, а тут буду мешать, ходить, холодильником хлопать… И… девушки у меня бывают, мам, — обезоруживающе улыбался он матери.

— Понимаю, Ромочка, — вздыхала она. — Ты у меня уже взрослый. Смотри только с малолетками не связывайся. Еще за изнасилование привлекут…

— Не волнуйся, у меня девушки вполне взрослые, самостоятельные…

Девушки у него действительно были вполне взрослые и зачастую совершенно самостоятельные: средний возраст — 45–50 лет, хотя попадались и моложе, и старше. Иногда определить возраст было довольно трудно — дамы интенсивно пользовались услугами косметологов и пластических хирургов. Правда, бывали и такие жабы… Но работа есть работа. Очень быстро Роман Юшко научился утешаться этим нехитрым афоризмом. И его работа была не из самых худших. Куда противнее казалась ему работа грузчика, или продавца рыбы, или… или… или… Всякий раз по размышлению выяснялось, что он, Рома, устроился не хуже многих, а в некоторых отношениях и гораздо лучше. Первый угар, когда на все заработанное он покупал тряпки, менял марки телефонов, немного поутих, и он стал копить на собственное жилье. Цены на рынке недвижимости тогда были невысоки, и всего за десять тысяч он приобрел обветшавшую и совершенно запущенную трехкомнатную квартиру в так называемом «тихом центре», в районе улицы Петровского. Ремонт был не проблемой, благо зарабатывал он все больше и больше, а вот преимущества жилья были неоспоримы — чуть не метровой толщины стены, огромная ванная, — ведь попадаются клиентки весьма темпераментные и с бурной фантазией…

Словно тягостный сон вспоминал он жизнь с матерью в однокомнатной клетушке — ее половина в темном закутке возле двери, его — возле окна; посередине — трехстворчатый платяной шкаф, фанерный испод которого был деликатно прикрыт физической картой мира. Мать скучала без него, и он, нужно отдать ему должное, регулярно отзванивался, а по праздникам радовал ее небольшими, но приятными подарками. Но вскоре мать, неожиданно даже для самой себя, вышла замуж за отставного полковника-вдовца, и Роман стал навещать ее все реже и реже, раздражаясь необоримым солдафонством ее избранника и такой же стопроцентной тягой к здоровой жизни — даче, рыбалке и походам по грибы. Слушая словоохотливого отчима, он испытывал огромное желание засунуть холодного равнодушного леща, которого тот настойчиво совал ему в лицо, прямо в синие тренировочные полковничьи штаны и уйти, хлопнув дверью. Но мать была так счастлива с этим старым ослом, у которого из ушей пучками вылезали черные густые волосы, что он терпеливо слушал и даже уносил с собой банку перетертой с сахаром смородины. После этих посещений у него по нескольку дней кряду было плохое настроение и он отказывал старым клиенткам, от которых в такие дни его почему-то воротило почти так же сильно, как и от отставного вояки.

И он еще раз опубликовал свое объявление, все в той же газете, которая обеспечила его работой. Рядом с приемщицей сидел маленький мальчишка — не то сын, не то внук — и нараспев читал: «В третий раз закинул он невод. Пришел невод с одною рыбкой, С непростою рыбкой — золотою». Роман Юшко усмехнулся: он тоже в третий раз закидывал невод и, может быть, также вытащит свою золотую рыбку. Предчувствие его не обмануло — золотая рыбка сама нашла его. Звали ее Эвелина Даугуле.

Саша осторожно положил лист. Теперь она уже не прятала черновики, а оставляла на видном месте, чтобы он мог прочитать, оценить и даже покритиковать. Он прочитал еще раз и вздохнул. О чем это Дашка написала? С кем это она гуляла? Это что, осенью еще было? Точно, осень, сейчас никакой листвы нет, на улице слякоть, вчера опять шел мокрый снег и тут же таял. Честно говоря, надоела зима. И рассвет сегодня какой-то хмурый. Он еле-еле поднял себя с постели, а вот Даша, ранняя птица, неизвестно когда встала, и с кухни доносятся приятные звуки и запахи.

— Даш, — позвал он, входя в кухню, — у нас все в порядке?

Даша сдула с глаз непослушную прядь, потому что руки у нее были в фарше.

— А почему ты спрашиваешь? Сомневаешься в моих кулинарных талантах?

— Я в тебе вообще не сомневаюсь. — Он поцеловал ее в мягкую щеку. — А что это будет?

— Котлеты. Бухин, ты любишь котлеты?

— Я тебя люблю. Даш, ну чего ты в такую рань затеяла… А с чем котлеты?

— Котлеты с мясом, — важно ответила Дашка. — Или ты вегетарианец?

— Боже упаси, — заверил ее любимый. — Картошки начистить или салатик приготовить?

— Можешь салатик приготовить. Я вчера огурцов свежих купила и пучок редиски.

— Даш, а может, огурцы с редиской на вечер оставим?

— Не жадничай. Вечером я еще принесу. Нам одна тетка с овощной фабрики прямо на работу носит. Дешевле, чем на базаре. Ты завтракать всегда должен хорошо, — заметила она строгим учительским тоном, — ты же на весь день уходишь! А то утром чай, в обед — тоже чай…

Старший лейтенант Бухин даже умилился, так что внутри что-то стеснилось и подозрительно защекотало в носу. Бабушка дома также кормила его горячим завтраком и говорила примерно то же самое, что сейчас Даша, но почему-то дома его это не трогало.

— Здорово, — проговорил он, не зная, каким еще словом выразить нахлынувшие на него чувства. И тут же вспомнил стихи. — Даш, а… ты на меня не обиделась? — спросил он осторожно.

— За что?! Ой, стреляется! — Она вытерла со щеки каплю раскаленного жира.

— Дай поцелую… Откуда я знаю, за что, Даш. Ты стихи написала такие грустные…

— А… — Даша ловко пристроила котлету на сковородку. — Ой, Саш, у меня веселых стихов и не бывает… А это и вообще не мое…

— Как не твое? — удивился Саша. — В каком смысле?

— Ну, в смысле, что мы осенью с бухгалтершей нашей в парке гуляли. Ее как раз парень бросил, и она мне рассказывала. А вчера вспомнила, как раз настроение было, и я увидела… как бы ее глазами, понимаешь? Ой, подгорели! Нет, в самый раз… Саш, соль мне передай, картошку уже пора посолить… Со мной часто бывает, — продолжила она, — я как будто становлюсь другим человеком — вижу и чувствую, как он. С тобой такого никогда не бывает?

— Не знаю. — Он пожал плечами. — Даш, огурцы кружочками резать или кубиками?

— Сначала вдоль, а потом поперек. Полукружочками, значит.

— Иногда я пытаюсь влезть в шкуру другого человека… Чтобы понять его логику.

— Это когда ты преступников ловишь? — живо заинтересовалась Даша. — Так, котлетки готовы. Две сейчас съешь, а две на работу возьмешь. Ой, Сань, на меня хлеб не режь, пожалуйста.

— Это еще почему? — строго вопросил ее будущий муж.

— Ну, я и так толстая, — печально пояснила Даша, — а если еще и хлеб с картошкой есть буду…

— Дашка, ты совсем не толстая. — Он нежно ее обнял и поцеловал куда-то в район уха. — Даш, ты не придумывай, пожалуйста. Ты очень красивая. Очень-очень. И я тебя очень люблю.

— Саш, давай завтракать, а то ты на работу опоздаешь, — сказала она, усугубляя положение, при котором лейтенант Бухин рисковал уж точно опоздать на работу. Правда, времени впереди было довольно много, но, если Дашка будет так к нему прижиматься… — Саня! Картошка горит!

— Чуть-чуть только. Как печеная будет, с дымком.

— Это уже вторая, — расстроилась Даша. — Что я Катерине скажу? Всю посуду ей испортила…

— Я приду вечером и отчищу. Самую малость прихватило. Ничего, Катька — свой парень…

— Саш, а у Катерины есть кто-нибудь?

— Не знаю, — он пожал плечами, — кажется, никого. Она вообще после того случая, по-моему…

— Какого случая? — Даша навострила уши.

— Ну, Даш, это не мой секрет, — спохватился он.

— Саш, ну какие от меня могут быть секреты! — рассердилась Дашка. — Рассказывай, какой у вашей Скрипковской скелет в шкафу. Что, у нее с кем-то из ваших неудачный роман был?

— Даш, это не мой секрет, — серьезно повторил Саша. — И у нас, кроме меня, никто не знает. И Катерина не знает, что я знаю.

— Саш, я тебе обещаю… Если ты не скажешь, то я целый день буду мучиться. И стихи грустные писать. Если бы не я, то вы бы и не знали, что в городе орудуют такие страшные преступники! — следуя неизвестно какой логике, заявила она, и ее ярко-голубые глаза сверкнули.

— Даш, только я тебя предупреждаю — никому. Даже Ольге.

— Я тебе клянусь! — серьезно сказала она, прижимая руки к груди.

— Дело в этой самой квартире, в которой мы сейчас живем.

— Квартира хорошая, — согласилась Даша. — Большая.

— Пока училась, она ее сдавала, потому что они только вдвоем с матерью, сама понимаешь, жить на что-то было нужно. Но перед дипломом она сюда переехала, может, чтобы спокойнее было. И пригласила однокурсников на день рождения. А в ее группе один парень был… Ну, нравился он ей очень, а она ему — нет. Он на нее никогда внимания не обращал. А после дня рождения вдруг обратил. По полной программе. Цветы, провожания. Бурный роман. И сделал ей предложение. Сам откуда-то из райцентра, очень хотел в городе остаться…

— Вот подлец! И что, Катя за него замуж вышла?

— До свадьбы дело не дошло, хотя они уже заявление подали. Она у него какой-то конспект забыла, прибежала в общежитие поздно вечером, тут же буквально пять минут… А он там с другой. Он жениться хотел по расчету, чтобы в городе остаться и квартиру потом поделить…

— Бедная, бедная, — расстроилась Даша. — Как она только все это пережила?

— Она, по-моему, до сих пор переживает. А ты почему не ешь? — спохватился он.

— Ну как я могу теперь есть, — тоненьким голоском заявила Даша, и по щекам ее потекли слезы. — Бедная, бедная Катерина! А я еще две кастрюли ей спалила!

— Даш, я тебя очень прошу. Мне эту историю Катькин однокурсник рассказал, с которым я как-то пересекся, и, кроме меня, этого никто не знает. Грязная история, и Катерина… Даш, ну что ты плачешь! Дашунь! Ну как я теперь на работу пойду и оставлю тебя в таком виде, а? — И Саша Бухин изо всех сил прижал к себе плачущую Дашу Серегину. Ближе ее у него не было человека.

— Рома, ну иди, разнюхайся, что ли, — донесся до него раздраженный голос. — Ты спишь прямо на ходу! Ты все понял, что я тебе говорила?

— Я тебя когда-нибудь подводил? — многозначительно заметил он.

Он очень берег свое здоровье, поэтому не курил, почти не пил, а уж наркотики… Но делал вид, будто постоянно нуждается в подпитке. Во-первых, несколько его постоянных клиенток, оставшихся еще с прежних времен, крепко сидели на коксе, и он не мог не доставить им этого маленького удовольствия, тем более за Линин счет. Во-вторых, кокаин был недешев и взамен белого порошка он получал деньги. А в-третьих, пусть Эвелина думает, что это та самая ниточка, которой она его накрепко привязала, а на самом деле…

— Рома, на этот раз все должно быть сделано быстро и ни в коем случае не сорваться. Слышишь? Если все пройдет, как надо, за работу получишь пятьдесят тысяч.

— Сколько? — Он подумал, что ослышался. Никогда ему столько не платили. Что такое с этой рыжей дамочкой, если Лина по три раза ему все втолковывает, да еще так нервничает, что ее бесцветная физиономия идет пятнами? Сколько же они намерены сорвать? Если ему только отвалят пятьдесят тонн? Ладно! С его делом осечки не будет — никогда еще не бывало. От хорошей новости он даже проснулся — здесь пятьдесят, от Соболевой тоже наверняка что-нибудь перепадет, дамочки обожают делать ему подарки, хотя больше всего он любит деньги, денежки, капусту, бабло, наличные…

Эвелина Даугуле с брезгливой миной наблюдала, как этот красавчик оживился, когда речь зашла о деньгах. Пусть порадуется напоследок, великий трахальщик, зайчик ты наш заводной… Ключик к этому зайчику у нее всегда в руках. Даже два ключика — кокаин и деньги. Насчет первого она глубоко заблуждалась, а вот второй был именно от этого замк.

— Привет. Ты одна? — услышала она голос Лысенко.

Катя машинально оглянулась, хотя и так знала, что сейчас она на задней лестнице «Парижа» совершенно одна.

— Одна, — доложила она.

— Ты где? — продолжал интересоваться неугомонный начальник.

— На работе, на лестнице стою.

— Ишь ты, на работе! — Голос у Лысенко был неестественно приподнятый, и это ее сразу насторожило. — Если стоишь, то сядь. Шучу, шучу. Ну что, Кать, настроение боевое?

Она внезапно поняла: началось. И слава Богу. А то ждать, ждать…

— Готовиться к приему гостей?

— Угадала. Думаю, ближе к вечеру. Не забудь про романтическую обстановку. Он парень романтический ну просто до ужаса. Тебе понравится.

Сердце внезапно дало сбой, а потом толкнулось так, что Катя коротко вздохнула прямо в трубку. Лысенко тут же отозвался — своим таким знакомым и почти что родным голосом:

— Все под контролем. Не боись. Мы будем рядом. Скажи, чтоб зарезервировали пару мест. Сейчас придет наш человечек, присмотри место для знакомства, он там аппаратуру поставит.

— А для меня?

— На тебя ничего лепить не будем. Вдруг какой личный контакт…

— Игорь Ана…

— Ну, потанцевать он тебя вдруг пригласит, а ты что подумала?

— Ничего я не подумала!

— Вот и плохо, что не думаешь…

— Обо всем я думаю, — обиделась Катя.

— Так что, где его думаешь кадрить?

— Это он меня будет кадрить, — буркнула она. — Столик в ресторане подойдет? — В сердце ей впилась какая-то тупая игла и начала медленно там вращаться. На черной лестнице было холодно, дуло откуда-то из подвала, куда рабочие с грохотом перетаскивали ящики, и, наверное, от этого сквозняка было ей сейчас так зябко.

— Отлично! — заверил ее капитан, не заметивший или не захотевший заметить ее испортившегося настроения. — Техник минут через десять подгребет, уже выехал. Народу много?

— Нет еще никого, ресторан только с одиннадцати. Я сама ему открою зал…

— Чудно, чудно, — ворковал Лысенко. — Ты у нас просто умница. И красавица. Чего молчишь?

— А чего говорить? — ядовито поинтересовалась Катерина. Игла вдруг вылетела, и она вдохнула полной грудью. — Я его знаю?

— Роман Юшко. Фото в деле есть. Тебе его сейчас передадут, посмотришь на всякий случай, чтобы накладок не случилось.

— Это тот, что…

— Ага, он самый. Специалист по богатым дамочкам. Утром мы их с Даугуле слушали. Инструктаж получал. Ключики от квартиры у тебя где лежат?

— От какой квартиры? — почему-то растерялась Катя.

— От какой, от какой… Положи их так, чтобы он до них не добрался. А то еще придушат тебя ночью, — сварливо изрек Лысенко. — Инструкции хорошо помнишь?

— Помню. — Теперь ей почему-то сало ужасно жарко, даже ладони вспотели.

— Ну, с Богом.

Катя еще несколько секунд подержала телефон, потом сунула его в карман и медленно двинулась по лестнице. Да, еще и дела… «Не забывай, что ты здесь оставлена за хозяйку, — строго сказала она себе. — Нужно все успеть и ничего не напутать». Дел, поскольку она заменила заболевшего завхоза, действительно было много: во-первых, сдать белье в прачечную, потом на вечер подготовить банкетный зал… и, в-третьих… в-третьих… в-третьих… — отбивали ее каблуки по ступеням.

Она ужасно устала к вечеру. Так устала, что даже страх притупился и куда-то ушел. Беготня целый день по лестницам старого здания, где один этаж равнялся двум обычным, да еще на каблуках, так утомила Катю, что к вечеру ей стало почти все равно, как будет соблазнять ее этот самый Роман Юшко, чью фотографию она внимательно рассмотрела, потом разорвала в мелкие клочья и спустила в унитаз. Она помнила только, что ключи от квартиры Антипенко нужно спрятать, чтобы ночью ее действительно не придушили. Потому что ночью она будет спать, как говорится, без задних ног. Если завхоз проболеет неделю, то, пожалуй, она плюнет на все приличия и заведет себе мягкие комнатные тапки. И пусть Роман Юшко соблазняет ее прямо в тапках. Или не соблазняет вовсе. Вдруг она ему не понравится? «И если я ему не понравлюсь, — сказала она в утешение себе, — это только его проблемы. Даже если ему очень этого не захочется. Даже если я покажусь ему страшнее атомной войны».

Он сразу увидел и узнал ее — она сидела за маленьким, на двоих, столиком, в самом дальнем углу небольшого уютного зала, и ее рыжие волосы мягко светились в полумраке. Он еще ни разу не был в этом месте. «Париж»! Ну и название! Эти дамочки буквально все бредят Парижем. Нет ни одной, чтобы не рвалась туда. Но ресторан, как ни странно, ему понравился — ничего местечко, вполне приличное. Классическая обстановка, картины в простенках, изящные драпировки, полумрак, на каждом столике горят свечи. Красный кабинетный рояль дополнял впечатление. За роялем молодой человек во фраке негромко импровизировал что-то джазовое. Музыка была приятная, какая-то текучая, переходящая от одной темы к другой. Подошедший к нему неслышной походкой метрдотель мягко поздоровался:

— Добрый вечер. Поужинать?

— Пожалуй.

— К сожалению, — мэтр, состроив кисло-сладкую мину на своей полной, гладко выбритой физиономии, замялся, ища глазами свободный столик и не находя его. — Вы один… или с дамой?

— Один.

— Я сейчас узнаю, не будет ли дама против, — важно произнес он и направился к столику с единственным свободным местом.

Роман не стал по-сиротски дожидаться в дверях, не спеша прошел к бару, размышляя, остаться ли здесь, а потом пригласить даму на танец? Но он не успел ничего заказать, как вернулся проворный, услужливый мэтр и пригласил его:

— Попрошу со мной.

Она хмуро тыкала прибором в тарелку и даже не взглянула на подошедшего. Мэтр вежливо усадил его, подал меню в черной кожаной папке с золотой Эйфелевой башней. Едва не фыркнув, Роман прикрылся папкой и начал бегло просматривать список предлагаемых блюд. Цены были довольно высоки, как он про себя отметил, и от названий слишком попахивало нарочитой Францией — луковый суп, салат «Монмартр», бараньи ребрышки по-провансальски, десерт «Мулен Руж»… Он сделал вид, будто внимательно изучает поданную ему карту вин, а сам исподтишка посматривал в сторону рыжеволосой, все так же вяло возившейся в своей тарелке. Она была, несомненно, лучше, чем на фото. На вид, пожалуй, он дал бы ей не больше двадцати двух: матово-нежная кожа, особенно соблазнительно выглядящая сейчас при трепетных бликах горящей на столике свечи; роскошные волосы, поднятые на затылке с показной небрежностью, — несколько прядей разных оттенков рыжего выбивались из прически. Но он был достаточно искушен и знал, чего стоил такой хорошо продуманный беспорядок, — наверняка прическа обошлась в баснословную сумму, — и холеные руки, и кольца на этих руках…

Она или действительно не замечала, что ее рассматривают, или привыкла к вниманию, что было не мудрено с такой яркой внешностью и с такими деньгами. Он вспомнил, что Лина обещала ему отвалить пятьдесят тысяч за то, что он вскружит голову этой птичке. Может быть, ему стоит увести эту красавицу от мужа насовсем? Приданое-то очень даже ничего…

Официант подошел, чтобы принять заказ. Роман не спеша отложил карту в сторону.

— Так, мне, пожалуйста, вот этот салат, потом жаркое с грибами… Грибы какие? Трюфели?

— Не знаю… — пролепетал официант. — Хорошее жаркое, мясо свежее, парное, и повар у нас…

— Хорошо, значит, жаркое, — перебил его излияния клиент. — И бутылку «Перье» без газа.

— Пить что-нибудь будете? — вопросил официант, игнорируя воду и быстро строча карандашом в блокноте. — И на десерт?

Роман полагал, что на десерт сегодня у него будет гораздо более аппетитное блюдо, чем «Мулен Руж», поэтому сказал неопределенно:

— Там видно будет. Пить? — Он еще раз взял винную карту, демонстрируя одновременно задумчивость, нерешительность, высокомерие и некоторую брезгливость. Мол, видал я и заведения получше, и меню поизысканней, и прислугу порасторопней. И, кроме всего прочего, в приличных заведениях имеется отдельный мэтр по винам. Но у вас… Ладно уж, какой спрос с провинции! Прислуживающий молодой человек виновато переступил с ноги на ногу. Наконец клиент изрек:

— А вино у вас хорошее?

Гарсон просиял:

— Очень хорошее! Прямые поставки из Франции!

Судя по ценам, поставки были даже и не из Франции, но мелочиться не стоило, тем более что «производственные расходы» шли за счет конторы.

— Бутылку «Кален Сегюр» восемьдесят пятого года, — велел он.

Молодой человек даже шаркнул ножкой.

— Отличный выбор! — И испарился.

Роман расслабился — музыка плыла в зале, слегка приглушаемая колоннами, поддерживающими потолок, и обилием мягких складчатых драпировок. Волны ее то усиливались, то завораживающе сходили на нет. Да, кухня в этом «Париже», может, и не французская, но музыка и женщина… Из собственного опыта он знал, что важен сам момент знакомства, и музыкант за красным роялем был очень кстати. Как и свечи на столе. Ему самому по большому счету наплевать и на музыку, и на свечи, но бабы — это совсем, совсем другой коленкор! Им подавай не переполненный транспорт, а музыку, и свечи, и разговоры. И чем больше, тем лучше. Видно, эта тоже не исключение — сидит, откинувшись на спинку, даже есть перестала. Кстати, какими такими деликатесами она питается, эта хозяйка ресторана «Париж»?

Он скосил глаза в ее тарелку и сначала даже не понял, но затем, разглядев, чуть не свалился со стула. Рыжеволосая красотка ела… овсянку. Просто сваренную на воде овсянку, липкой лепешкой расплывшуюся по дорогой фарфоровой тарелке.

Между тем подавальщик бесшумно поставил ему на стол салат, а второй — значит, специалист по винам все-таки пришел обслужить клиента лично — ловко откупорил бутылку вина, почтительно показал этикетку и плеснул на донышко бокала немного темно-красной жидкости.

Он не спеша отпил, прокатав жидкость по языку, — вино и в самом деле было превосходным — и кивнул. Гарсон налил ровно треть бокала и удалился вслед за первым. У его соседки такая же точно емкость для вина пустовала, а в стакане была вода, которую она несколько раз при нем пила мелкими глотками.

— Раз уж мы волей случая оказались за одним столом, разрешите предложить вам вина, — не спеша, с расстановкой сказал он и плеснул в ее бокал рубиновую жидкость.

Безмерно удивленная, она повернулась к нему и смерила его таким оценивающим взглядом, каким мать невесты на выданье смотрит на нищего голодранца, осмелившегося предложить ее сокровищу руку и сердце. Ничего не ответив, она достала сигарету и вставила в накрашенные бронзово-терракотовой помадой губы. Не дожидаясь, пока она найдет зажигалку, он быстро достал ту, которую специально носил для таких случаев — тонкую, стильную, черного дерева в серебряной оправе, и почтительно щелкнул, добывая для дамы огонь.

Она оценила рвение, выдержала совсем крошечную паузу, которую он тем не менее заметил, и, потянувшись к огню, не спеша прикурила. Глаза же ее при этом неотрывно смотрели прямо ему в глаза, и что это был за взгляд! Таких глаз он не видел ни у одной женщины — прозрачно-янтарные, с золотыми искрами, с трепетно светящимися в каждом зрачке огоньками свечи. Это были даже не кошачьи глаза — это были глаза хищной птицы… Несколько секунд она смотрела, потом отпила глоток из бокала, с гримасой отвращения поставила его на стол и отчетливо выговорила:

— Жуткая дрянь.

Вино было отличное, настоящее французское «Кален Сегюр». В этом он мог бы поклясться. Сколько он выпил его в настоящем Париже! Или же она ничего не понимает в винах, или любит какую-нибудь приторную гадость, банановый ликер к примеру…

— Жаль, что вам не понравилось.

— У нас, по-видимому, разные вкусы. Вы вот трюфели любите.

Она, несомненно, над ним смеется, а сама ест овсянку и запивает ее водой!

— А вы любите овсянку? Что-то я не видел ее в меню.

— Постоянному клиенту тут даже овсянку подают. — Она изящно стряхнула пепел, и кольцо на ее руке вспыхнуло. «Два карата, не меньше», — определил Роман.

На самом деле она терпеть не могла овсянку, но за эту неделю вынужденной ресторанной пищи ее желудок, не привыкший к изыскам, внезапно взбунтовался. Очень озабоченная этим Наталья тут же перезвонила Инне, и та распорядилась готовить для Катерины Александровны диетический стол. Сегодня к ужину это была овсянка. К тому же овсянка, помимо целебного действия на желудок, была очень полезна для кожи. А этот сидит и смотрит, как будто она лягушек живьем ест. Скотина.

На самом деле он был очень даже ничего, этот Роман Юшко. Русые волосы, хороший рост, прекрасная фигура. Зубы вот показал, как лошадь на ярмарке. Глаза серые… мальчишеские какие-то. Взгляд мягкий, даже какой-то робкий. Неужели человек с таким взглядом может вытащить у нее ключи и придушить ее ночью подушкой? Понятно, что и этот взгляд, и вино — это все игра, но все же… Ладно, жаждешь познакомиться со мной поближе? Я тебе подыграю.

— Терпеть ее не могу, — сказала она откровенно, закинув ногу за ногу и слегка покачивая узким носком изящного сапожка.

— А что вы любите?

— Хороший кальвадос. И еще я не люблю нахалов. И людей, которые мыслят штампами. Тем более, ими разговаривают.

Она его подловила! Оказывается, он говорит штампами.

— Но я вовсе не нахал. — Роман обезоруживающе улыбнулся. Улыбка у него тоже была какая-то мальчишеская. И густые волосы немножко вихрами. «Наверное, женщины любят запускать пальцы в такие волосы», — вдруг подумала она, и лицо ее мгновенно изменилось — захлопнулось, как створка раковины, на которую неосторожно нажали грубые пальцы. Резким движением она погасила тонкую сигарету в пепельнице и тут же достала из пачки новую.

— Вы много курите, — заметил он. — Это вредно для здоровья.

— Послушайте! — Ее янтарные глаза загорелись недобрым огоньком. — Вы косо смотрите на мою еду, наливаете какой-то отравы и еще читаете мне проповеди! Да к тому же все время говорите банальности. С какой стати вы портите мне вечер? Кто вы такой? Что вам от меня надо?

— Меня зовут Роман, — прервал он гневную тираду. — А вас?

— Катя, — буркнула она и прерывисто вздохнула.

— У вас что, был тяжелый день, Катя? Овсянку едите, на людей бросаетесь? Давайте лучше проведем этот вечер мирно, — предложил он.

«У меня действительно был тяжелый день, и не один, и все это из-за тебя и твоих друзей», — неприязненно подумала она, изящным движением стряхивая пепел. Курение, кажется, стало входить у нее в привычку.

— А может, не нужно больше? — Он вдруг ловко накрыл ее руку своей, а потом мягко разжал ей пальцы. Руки у него были твердые и… ласковые? Она вдруг по-настоящему испугалась, как будто это прикосновение напомнило ей… Что-то, чего не должно было с ней случиться и все-таки случилось. Это прикосновение твердых и ласковых мужских рук было из другой жизни, и оно почему-то показалось таким же неприятным, как и увиденный сегодняшней ночью кошмар.

— Лучше выпейте, — сочувственно глядя на нее, посоветовал он, все еще держа ее ладонь в своей. — Если был плохой день — выпейте. Будет меньше вреда, это я как специалист вам говорю…

Она зло выдернула руку.

— Я не люблю вино, специалист по выпивке!

Он пропустил ее колкость мимо ушей.

— Давайте я закажу для вас кальвадос? Хотите?

— Хочу, — неожиданно согласилась она.

Внутри была противная мелкая дрожь — и от прикосновения его рук, и от того, что нельзя было встать и уйти, потому что это была работа. Ее работа. Нужно было как-то успокоиться. И не отпугнуть его. Хотя он вряд ли встанет и уйдет, ведь для него она — это тоже работа. Его работа.

Музыка стихла. Работа этого невысокого молодого человека, почти мальчика, на сегодня закончилась, и Катя от души ему позавидовала. Сейчас он повесит фрак в шкаф, наденет джинсы и курточку и уйдет домой. А ей нельзя повесить эти чужие вещи в шкаф, нельзя уйти. Да и дома у нее Бухин с Дашей. Счастливые. Наверное, нажарили картошки… А тут сиди и позволяй всякой мрази хватать тебя за разные места. Да еще и свои наблюдают за всем этим, наверное. Сволочи. Сволочи! Она даже не знала, кого уже называет этим словом — своих ли, которые наблюдают, или чужих, которые прислали этого хлыща с мальчишеской улыбкой и серыми пристальными глазами. Глаза у него были совсем как у того… Все они одинаковые. Сволочи. Она почувствовала, что неожиданные слезы наворачиваются на глаза. Этого только не хватало!

Принесли кальвадос. Она пила его только один раз — с Натальей, и нельзя сказать, чтобы он ей тогда понравился. Но делать было нечего. Одним махом она опрокинула в себя содержимое маленькой рюмки — как будто проглотила каплю живого огня. Но огонь этот пробежал по каждой жилочке, и дрожь, мучившая ее, в одночасье исчезла. Согрелись руки и даже пальцы ног, стиснутые узкими носами сапог. Заедать этот волшебный напиток овсянкой она не стала. Поставила локти на стол и оперлась о сцепленные пальцы подбородком. Она сидела сейчас в точно такой же позе, как и «Любительница абсента» со знаменитой картины, но ни он, ни она об этом не догадывались. Она — потому что живопись совсем не пересекалась с ее работой, а он — потому что никогда не интересовался картинами. Только женщинами и денежными купюрами. Но женщин он знал, как никто другой.

— Вы пьете кальвадос совсем как француженка, — восхищенно сказал он собеседнице.

— А вы много видели француженок? — снисходительно осведомилась она.

— Ну… Приходилось. А вы бывали во Франции? В Париже?

— А вы? — ответила она вопросом на вопрос и прищурилась. Быстро прикурила, не воспользовавшись его услугами, резко выдохнула дым.

— Мне там приходится частенько бывать. По работе.

— Завидую. Хорошая работа.

— Да, не жалуюсь. Может, потанцуем?

На эстраде уже играл небольшой оркестр, и под неспешную музыку танцевали несколько пар.

— Если хотите…

Фигура у нее была как раз в его вкусе. Он не любил костлявых женщин и не понимал, что хорошего мужчины находят в моделях. Они успели протанцевать совсем немного, но мелодия закончилась. Следующий танец был быстрый, и Катя решительно выскользнула из рук партнера.

— Я не мастерица скакать на таких каблучищах!

Роман Юшко вздохнул. Двигалась она легко и изящно, и он не прочь был потанцевать еще, но…

— Может, поедем куда-нибудь, где музыка вам больше понравится? — предложил он.

— Куда?

— Ну… мало ли хороших мест. Свет же не клином сошелся на этом «Париже».

В самом деле. Не клином же все сошлось на этом «Париже»! Особенно когда на тебе столько знакомых и незнакомых глаз и столько ушей слушают, как ты разговариваешь, дышишь, смеешься, слышат даже, наверное, как стучит сердце… Не станет же он убивать ее прямо сегодня, этот самый Юшко. Ну не может она флиртовать с ним здесь, где на нее смотрят и слушают! — глупо стучало сердце. Голос же разума кричал: никуда не уходи! Здесь ты в безопасности. И она послушала его.

— Что-то я сегодня не в настроении танцевать. Да и устала очень, — не солгала она. — Если хотите, просто посидим, поговорим.

— И выпьем?

— И выпьем. — Она неожиданно улыбнулась. Улыбка ей очень шла. — Расскажите мне о Париже, — попросила она.

Он снова наткнулся на ее взгляд — янтарно-золотой, манящий… опасный взгляд!

— Разве вы никогда не были в Париже? — еще раз спросил он, с трудом отрываясь от этих глаз.

— Мне интересны чужие впечатления. — Она вновь оперлась подбородком о руки.

— Хотите еще кальвадоса?

— Хоч у.

Принесли крохотную рюмочку. Она взяла ее, согревая в ладонях, а он поднял свой бокал с вином.

— Давайте выпьем за нашу случайную и такую приятную встречу!

Она уже не сказала, что он говорит банальности.

— Ну… что ж. Давайте!

— На брудершафт?

— А куда вы так торопитесь?

— Я очень хочу вас поцеловать, — просто сказал он, и эта простота ему шла.

— Вы обещали рассказать мне о Париже.

— Хорошо. — Он покорно кивнул. — О Париже так о Париже. Как вы, наверное, уже и сами знаете, Париж — это город влюбленных, самый прекрасный город на земле…

Он говорил и говорил. Рассказ его не был лишен живости, обаяния, даже некоторого художественного блеска. У него вдруг случился приступ самого настоящего вдохновения. Его рыжая собеседница внимательно слушала, застыв в своей излюбленной позе. Она слушала, не сводя с него загадочных глаз, по которым он все никак не мог определить, нравится он ей или нет. Какой у нее мягкий овал лица, точно очерченный разлет бровей — и брови не черные, не коричневые, а какого-то странного цвета… старого золота? Опавших листьев? Поэзией он тоже никогда не грешил, предпочитая вещи более простые — земные, плотские. И сейчас ему хотелось перестать разливаться соловьем, а молча запустить руку в ее волосы, разрушая прическу, властно сжать затылок, попробовать на вкус ее губы… Но вместо этого он нес какую-то романтическую чушь о Булонском лесе и о том, как хороша Сена в лунном свете. Он говорил, говорил — благо, язык у него всегда был подвешен как надо — и отхлебывал из своего бокала. Бутылка перед ним была уже почти пуста. Ей тоже уже несколько раз приносили ее любимый кальвадос, но последнюю рюмку она так и не допила — пригубила и поставила на стол.

— Может быть, еще потанцуем? — спросил он, прерывая свой рассказ. Да и рассказывать, честно говоря, было уже нечего. Он поймал себя на том, что начал повторяться, а это было плохо.

— Ну что ж… давайте потанцуем, — согласилась она, и он счел это хорошим знаком. — Только не быстро, — предупредила она его, и он согласно кивнул:

— Я уже понял… вы не любительница дрыгать ногами. Во всяком случае, на танцплощадке.

Она запрокинула голову и засмеялась. Смех у нее был мягкий, горловой, с волнующими глубокими нотками. Он вдруг почувствовал, что покрывается гусиной кожей от этого ее смеха, от вида запрокинутой шеи — с лебединым изгибом? — и безмерно удивился. Особенно тому, что в голову пришло это идиотское сравнение — лебединый изгиб. Чушь собачья! Такого с ним еще не случалось.

— Пойдемте. — Она качнулась и слегка оперлась на его руку. От прикосновения новая волна прошла по нему, и он снова поразился. «Что такого в этой рыжей бабе?» — как-то даже злобно подумал он и развернул ее к себе на танцевальном пятачке резко, почти грубо. Она удивленно взглянула ему в лицо, и он различил мгновенно промелькнувшие в ее глазах страх, изумление, покорность. Так вот как с ней нужно! Хорошо, в нужный момент он этим воспользуется. Покажет ей, кто на самом деле хозяин жизни. Чтобы снова не испугать и не оттолкнуть, он обнял ее очень нежно, ведя в такт музыкальному рисунку и при этом почти не двигаясь на тесном, заполненном танцующими парами пространстве. Она подчинилась, и он привлек ее сильнее, вдыхая запах ее волос и кожи. Духи у нее были из очень дорогих, скорее всего японские, — в духах он разбирался очень хорошо, — но ее собственный, пробивающийся сквозь духи запах оказался еще более волнующим. Внезапно он наклонился и нашел губами ее маленькое розовое ухо. Поцелуй длился какую-то долю секунды — она отпрянула.

— Спокойно, я не кусаюсь, — прошептал он.