Верну любовь. С гарантией Костина Наталья

— Счастливая, — позавидовала Катя. — Я совершенно ни к чему такому не способна.

— Зато ты шикарно перевоплощаешься. Я тебя вчера даже не узнал! А знаешь, Дашка сегодня такое странное стихотворение написала… Хочешь, я тебе прочитаю?

— Хочу, — без энтузиазма согласилась Катя. Поэзию она уважала, но больше предпочитала прозу. Но Сашка такой милый, она подняла его среди ночи, и он даже не рассердился…

— Сейчас принесу, — пообещал он.

От разговора с ним она так успокоилась, что даже захотела спать. Когда все это закончится, она будет спать неделю подряд и отоспится за все свои бессонные ночи.

— Ты меня слушаешь? — спросила трубка. — Заглавия нет, но я бы назвал его «Копилка».

— Сашка, какие жуткие стихи!

— По-моему, стихи очень хорошие. — Бухин, кажется, обиделся.

— Я это самое и имела в виду. Ужас! Даже мурашки по коже… Бедная свинья!

Бухин удовлетворенно хмыкнул.

— А у нее есть еще стихи?

— Целая куча, — гордо доложил Сашка.

— А дашь почитать? Потом?

— Не знаю, — осторожно сказал Бухин. — Как Дашка. Она, вообще-то, стесняется. Она даже мне не сразу показала. — Он зевнул. Видимо, чтение отобрало у него последние силы.

— Просто здорово. Саш, спасибо тебе за все.

— Всегда пожалуйста, — ответствовал он галантно. — Заходите, если что.

— Спокойной ночи.

— Ага. И тебе того же. Ну, я пошел? — Он деликатничал — не хотел первым вешать трубку. Катя ему помогла:

— Все. Пока. — И нажала на отбой.

Он думал, что придется долго рассуждать, взвешивать, так что вряд ли удастся принять какое-либо решение к утру. Но решение пришло почему-то очень быстро, еще когда он ехал в такси. Поднявшись к себе, он хотел было сразу звонить — наверняка Лина еще не спала, — но потом рассудил, что такая поспешность ни к чему: раз уж он так легко согласился, то она так же легко может сбросить цену. Нужно изобразить душевные терзания, чтобы продать себя подороже. Но и тянуть не было никакого смысла — она действительно могла найти другого. В семь часов, пожалуй, будет в самый раз. Он поставил будильник на без четверти семь и спокойно лег спать. Никакие сны ему в эту ночь не снились.

— Рома, мне сейчас разговоры разговаривать некогда. У меня в восемь первый пациент. Ты все хорошо продумал?

— В общем… ну… да. Сначала…

— Давай не по телефону, хорошо? — быстро перебила она — раздражаться глупости этого плейбоя у нее не было сейчас времени. Решил обсудить план убийства по телефону! Впрочем, мозгов у него никогда не было. Только смазливая мордочка и бесценное достояние в штанах.

— В два я пойду обедать, ты знаешь куда, — приветливо проговорила она в трубку. Ссориться, когда он сам так облегчает им задачу, не было смысла. Хорошего мальчика нужно поощрять. — Ты меня понял, Ромчик? Подходи туда, там и поговорим.

— Хорошо.

Он задумчиво повертел мобильник в пальцах. Вот так. Теперь он уже не может отказаться. И внезапно все, что виделось таким простым и легко выполнимым, показалось невозможным. А вдруг он слишком слабо ее ударит и она закричит? Переполошит весь дом. Или, наоборот, ударит слишком сильно и она умрет сразу? Тогда это будет уже не несчастный случай и ему не заплатят. Э, нет, господа хорошие! Деньги он должен получить в любом случае, если она умрет. Захлебнется там или сразу концы отдаст — они должны ему заплатить. Так он и скажет Лине. Точно. Это правильное решение. Он облегченно вздохнул и даже повеселел.

Только как ее вырубить? Нужно найти что-нибудь подходящее… Бейсбольной биты, которая так часто фигурирует в кино, у него никогда не было. Да и куда спрятать такую здоровенную дуру? А вот если молоток… Роман Юшко достал с антресолей фирменный чемоданчик с инструментами. Он купил его тогда же, когда и квартиру, в припадке хозяйственной деятельности, но так ничем и не воспользовался. Если что-то ломалось, он приглашал мастера, резонно полагая, что чинить кран должен специалист по кранам. Вот только молоток он, пожалуй, употребил пару раз — чтобы забить гвоздь, смешно кого-то звать. Молоток был аккуратный, небольшой и ловко сидел в руке. Нужно немного потренироваться.

Он прошелся по комнатам, ища что-нибудь такое, что по крепости и форме напоминало бы человеческую голову. Как назло, ни один предмет для этой цели почему-то не подходил. В кухне взгляд его остановился на кастрюле. Нет, тоже не то. Во-первых, металл, во-вторых, грохот будет на весь дом. Где-то он слышал, что кости черепа очень хрупкие, особенно в височной части. Там проломить голову легче всего. Поэтому категорически нельзя бить в висок. Крепче всего, кажется, на макушке. Соболева почти всегда на высоких каблуках. Он представил ее рядом и замахнулся молотком. Нет, попасть точно в макушку не получится, разве что если она нагнется. А если не нагнется? На каблуках она очень высокая. Нужно, чтобы она была в какой-то другой обуви. Она сама говорила, что ездит на выходные куда-то за город. Значит, нужно пригласить ее на прогулку. Например, за подснежниками. Очень романтично. Тогда она наденет кроссовки. Сейчас, правда, еще холодно и подснежников, наверное, и в помине нет… На чем же все-таки потренироваться? А, конечно! Как это он сразу не вспомнил! У него же есть старая боксерская груша… Точно! Он снова залез на антресоли, нетерпеливо выгребая оттуда все, что жаль было выбросить, но не хотелось держать на виду — старые туфли, спортивную сумку, набитую вещами, уже вышедшими из моды и не помещавшимися в шкафу, коробки с древними видеокассетами, которые ему тоже почему-то было жаль выбрасывать, какие-то пакеты…

Груша оказалась в самом дальнем углу. Ее покупала еще мать. Он протер пыльные бока мокрой тряпкой и поискал глазами какой-нибудь крюк. Приладить ее к кронштейну карниза, что ли? Однако он тут же и передумал. Стоять перед окном и бить молотком по груше ему не хотелось. В конце концов он снял со стены свое фото и крепко привязал грушу к гвоздю. Нижний конец растяжки прикрепил к батарее. Вышло кривовато, но прочно. Высота как раз получилась что надо. Он размахнулся и ударил. Молоток шмякнул о старую вытертую кожу почти беззвучно. Это его обрадовало. Он перехватил ручку — молоток был легким и удобным. Он ударил снова, сильнее. Звука и на этот раз почти не было, а вот старая кожа не выдержала и прорвалась. Уже не жалея груши, которая была безнадежно испорчена, он нанес серию ударов. Глазомер у него был хороший, и удары ложились кучно. Дыра на груше все увеличивалась. Он потрогал место разрыва. Кожа была хорошая, прочная. Он вспомнил, как в детстве молотил эту грушу — сильно, не жалея, вымещая всю свою злость на безденежную жизнь, на хорошо одетых одноклассников, на учителей. Груша выдерживала все. Правда, он бил в перчатках, а они все-таки мягче молотка. Его осенило. Конечно, если он хряпнет Соболеву этой железякой, такой с виду легкой и небольшой, но все-таки железякой, то наверняка проломит ей череп. А этого ни в коем случае не должно случиться. Значит, нужно чем-то смягчить удар. В аптечке имелся эластичный бинт, и он аккуратно обмотал головку молотка, а лишнее обрезал. Чтобы бинт не размотался, снизу он закрепил его скотчем. Повернув грушу другой, неповрежденной стороной, он с силой ударил. Звука почти не было, не оказалось и дыры. Потренировавшись еще немного, он решил, что полностью готов.

В два часа, как и договаривались, он подъехал к кафе. Лина как раз заканчивала обедать.

— Подожди меня на улице, — велела она.

Это было правильное решение. Он ни за что не стал бы разговаривать с ней в кафе, тем более показывать молоток. Ощущение, что их подслушивают, вернулось. Он с облегчением уселся обратно в машину. Через минуту вышла Лина и устроилась рядом.

— Поехали, — сказал Юшко своей спутнице. — Я хочу тебе кое-что показать.

Наружное наблюдение — штука дорогостоящая. Наружников постоянно не хватает. Поэтому встреча Романа Юшко и Эвелины Даугуле не была нигде зарегистрирована, а уж тем более никто не услышал их беседы.

— Я тебе не нравлюсь?

— Очень нравишься. Но я замужем.

Нарциссы. На каждом свидании он дарил ей розы — и только розы. Дурацкие голландские красные розы — эмблемы любви. Перевязанные золотыми ленточками. Как на похоронах. А тут вдруг нарциссы. Белые. Кажется, мама называла их поэтическими. Пахли они одуряюще.

— Ты что, очень любишь своего мужа? Что-то я его ни разу не видел.

Она спрятала лицо в цветы.

— А тебе хотелось бы с ним познакомиться?

— Просто мне кажется, что он тебя не слишком балует своим вниманием.

— Допустим, и я его не обожаю. Да и он меня тоже, тут ты прав.

— Так что, у меня есть шанс?

— Шанс есть у всех. Даже у тебя, — дерзко ответила она. Ветер трепал рыжую прядь, сдувал с ее головы капюшон. — А все-таки чувствуется весна, — проговорила она, пряча подбородок в нежный мех.

Он сразу же ухватился за эту фразу.

— А давай завтра съездим в лес? Уже есть подснежники. Побродим, погуляем…

Она бросила рассеянный взгляд на голые деревья сквера, мимо которых они проходили. Вряд ли в лесу есть подснежники. Но он зовет ее за город. Значит, они приняли какое-то решение. Решили, что за городом убивать ее будет легче? Она вспомнила свой недавний сон, как тонула в пруду, и, чтобы он не заметил испуга в ее глазах, снова опустила лицо в цветы. Нет, туда, где есть какой-нибудь водоем, она ни за что не поедет.

— Я завтра работаю.

— Завтра же воскресенье! Раз в году, за подснежниками… весенний лес…

— Ну, если только с утра, — неуверенно согласилась она и заметила, как блеснули у спутника глаза. Значит, завтра. «Ну что ж, — хладнокровно подумала она. — Кто предупрежден, тот вооружен. И то, сколько можно играть в эти игры? Надоело до смерти жить чужой жизнью…»

— В самом деле, если ехать за подснежниками, то только с утра. Хочешь, поедем в одно место — там озеро обалденное. Вокруг дубовый лес…

— Далеко? — При одном только упоминании об озере мурашки побежали по коже.

— На машине чуть больше часа.

— Нет, так далеко я не могу, — решительно отказалась она. — Мне к обеду на работу. Если хочешь, давай съездим в лесопарк.

— Да ну, там все загажено…

— В другое место я не поеду. Если не хочешь в лесопарк, то я вообще…

— Хорошо, хорошо, — поспешно согласился он. — В лесопарк так в лесопарк.

Катя вздохнула. Начальник наверняка сейчас скажет, чтобы она не волновалась и что ее поведут прямо от дома.

— Не дергайся. Тебя поведут от самого дома. Ребята все свои, надежные… Да, старайся отвлекать его внимание от дороги — он не должен заметить хвост. Транспорт будем по возможности менять, но все-таки… сама понимаешь… Чтобы он больше на тебя смотрел, а не в зеркало. Поактивнее разговаривай, старайся быть непринужденной…

Он еще что-то говорил, но Катя предоставила майорскому голосу мерно журчать в трубке, а сама задумалась о том, сможет ли она быть раскованной, зная, что ее везут в лес убивать.

— Так ты меня слушаешь? — недовольно спросил Банников.

— Конечно, Николай Андреич, — заверила она.

— А почему не реагируешь?

— Я слушаю, — растерялась Катя. — А… что?

— Обувь, говорю, удобную надень. Если вдруг бегать придется.

— Я как раз именно об этом и думала, — сообщила она. — Что обувь надо удобную надеть…

— Я тебе об этом битый час толкую, — рассердился Банников. — Катька, ты что там, от страха совсем голову потеряла?

— Знаете что, — с достоинством ответила она, — только дурак ничего не боится! А я, как вы изволили выразиться, Николай Андреич, ничего не потеряла. И голову в первую очередь!

— Ладно, ладно, — примирительно пробурчал он. — Я знаю. Ты умница. Я тебе просто хотел сказать, что бояться совершенно нечего. Завтра все ребята будут что надо. Скажешь, чтобы он ехал к лыжной базе. Там вас будут ждать…

— Да три раза говорили уже. Все я поняла. Спать ужасно хочется.

Здесь лейтенант Скрипковская лукавила. Спать ей нисколько не хотелось. Хотелось просто посидеть в тишине.

— Ладно, ни пуха, — проворчал Банников.

— К черту, — отозвалась она и, пренебрегши правилами служебного политеса, первой опустила трубку на рычаг.

Вчера, когда он обсуждал с Линой свой замечательный план, все казалось ему по-киношному простым и красивым. И действительно, что может быть проще? — ударил эту глупую, заносчивую бабу молотком, сделал укол, оттащил в ванную, раздел, пустил воду. Закрыл дверь и ушел. Деньги Лина обещала заплатить сразу же, как только выяснится, что Соболева умерла. Скорее всего, в этот же день. То есть уже сегодня.

— А как мы узнаем, что она… — осторожно спросил он, и Лина усмехнулась уголком узкого рта:

— Рома, это уже не твоя забота. У меня в любой больнице знакомые. А ее повезут или в неотложку, или сразу… — Она сделала паузу, достала сигарету и не спеша прикурила.

Выдохнула дым и закончила: — Или сразу в морг. Мы встретимся, и я передам тебе всю сумму. Хорошо?

— Хорошо, — согласно кивнул он.

Хорошо. Вчера было все хорошо, все логично, все просто. А сегодня вдруг стало непросто. Вчера Лина дала ему какую-то таблетку, велела выпить и лечь пораньше. Он выпил ее ровно в половине девятого, быстро уснул и действительно спал, как младенец. Даже сны не снились. Впрочем, они ему редко снились. Он поставил будильник с большим запасом, на полшестого, рассчитывая не спеша встать, сделать полноценную зарядку, принять душ, не торопясь выпить кофе… Но когда настойчивый трезвон сообщил ему, что сегодня уже наступило, он вдруг с ужасом понял, что ему предстоит убить человека. И это будет совсем, совсем не так, как в кино, где кровь просто краска и актеры после съемки спокойно смывают смертельные раны и расходятся по домам.

Он машинально умылся, почистил зубы, побрился — все как-то медленно, вяло. О зарядке даже не вспомнил. Потом сварил себе чашку кофе. Но когда он пригубил эту самую чашку, желудок вдруг взбунтовался и тошнота отвратительным клубком подкатила к горлу. Он помчался в ванную, боясь, что его вытошнит прямо по дороге. Он успел добежать, когда сильнейший спазм скрутил его пополам. Из пустого желудка ничего не изверглось, только слюна бежала кисловатой струйкой, и он несколько раз подряд с отвращением сплюнул. Тошнота мало-помалу улеглась, и он прополоскал рот водой с противным вкусом зубоврачебного кабинета. От этого почему-то сразу стало легче, и он даже сделал несколько глотков. Кофе на столе совсем остыл, и он выплеснул содержимое чашки в раковину.

Одно дело — переспать с любой, даже самой страшной бабой, — рассуждал Роман, наблюдая, как гуща растекается замысловатым узором, — и совсем другое — убить, пусть даже и лесбиянку. Лина любит перевернуть чашку и посмотреть, вспомнил он. Что-то она рассказывала об этой самой кофейной гуще… Что-то насчет гадания. Какие-то треугольники, ромбы… Крест. Посередине был крест. Что… что это означает?! У него задрожали руки, и он, обругав себя безмозглой курой, плеснул прямо в середину проклятого креста. Потом намылил губку, вымыл чашку, а заодно и мойку. Эти простые хозяйственные действия так успокоили его, что он, пожалев, что не выпил кофе, решил сварить новый, но тут же и передумал. Достал тот самый пухлый конверт, что дала ему позавчера Лина, и сделал дорожку. Вдохнув, несколько минут сидел с закрытыми глазами, пока не почувствовал, что страшное напряжение потихоньку отпускает, тает холодная льдинка где-то за грудиной, а руки и ноги становятся сильными и невесомыми.

Несмотря на большой запас времени и то, что ехать до дома Соболевой было всего ничего, он все-таки поехал: сидеть и ждать было выше его сил. Молоток он еще с вечера положил в небольшой спортивный рюкзак и туда же бросил маленькую бутылочку воды и большое красное яблоко. Это была невинная конспирация — скорее для себя самого. «Она вряд ли успеет заглянуть туда», — мрачно подумал он, косясь в сторону рюкзака, лежащего рядом на пассажирском сиденье. Он так задумался, что пропустил зеленый, и рванул с места, когда сзади уже вовсю сигналили. Сигнальщики, мать их! Он с облегчением свернул на улицу, где жила Соболева, и взглянул на часы. Езда отняла у него всего десять минут.

Притормозив у круглосуточной аптеки в самом начале улицы, он решил постоять здесь. Чего светиться ни свет ни заря у нее во дворе? Вдруг она выглянет в окно? Он прикрыл глаза и попытался расслабиться — нужно приготовиться и сосредоточиться. Но ни расслабиться, ни тем более приготовиться к убийству Соболевой у него почему-то не получалось. Вместо этого у него задрожали заячьей дрожью пальцы и отчаянно захотелось в туалет.

Уже выходя из запущенной подворотни рядом с новой, с иголочки аптекой и брезгливо вытирая пальцы платком, он увидел приближающуюся знакомую фигуру и понял, что судьба, которая всю жизнь давала ему очередной шанс, в нужный момент сводя его с нужными людьми, ждала его здесь, возле аптеки, и в это утро.

Фигура шла, приволакивая ноги и шаркая подошвами по тротуару так, как будто двигалась из последних сил. И впрямь, сил у нее оставалось совсем немного. Болела голова, болели ноги, болел желудок — болело все, и отчаянно хотелось вмазаться. Вмазаться было не на что — все, что можно было продать, было давно продано, и везде, где можно было занять, было занято без возврата. К матери идти совершенно бесполезно — не даст ни копейки, к сестре — тем более. У сестры был муж, который ненавидел его, Виталия Мухина по кличке Муха, лютой ненавистью, и в воскресенье утром он наверняка был дома. Без него у сеструхи можно было что-нибудь выклянчить, да хоть бы и пожрать на халяву, но этот жмот вонючий не впустит даже на порог. В прошлый раз Виталя стянул у сестры золотую цепочку, которую та неосмотрительно оставила на виду. Хорошо, что успел свалить и толкнуть, — вечером к нему ввалился зять, орал и перетряхивал скудные Мухины пожитки. Муха находился в нирване, и крики зятя воспринимал как нечто настолько далекое и почти нереальное, что зять плюнул, все понял, но под конец разборки не удержался и вломил Мухиной бесчувственной оболочке пару облегчающих душу пендюлей.

Сейчас в карманах бренчала какая-то мелочь, во рту было сухо, как в пустыне Калахари, когда там пять лет кряду не выпадало ни одного дождя; голова была тяжелой от тупой свинцовой боли, а мозги, казалось, стали жидкими и тяжело колыхались в такт шагам. Муха направлялся в аптеку, чтобы купить упаковку пенталгина, хотя знал, что пенталгин ему не поможет. Не поможет и валидол, и седалгин, и вся их сраная фармакопея. Вылечить его может только доза, но на дозу у него не было. Когда у него начиналась ломка, судьба всегда подбрасывала ему что-нибудь — работу, халяву, пьяного с бумажником, лежащего в скверике, или золотую цепочку сестры. И сегодня, когда он вышел за этим никчемным пенталгином, судьба, похоже, околачивалась где-то рядом, держа в руках очередную дозу кайфа.

Роман стоял, ожидая, пока расслабленная фигура добредет наконец до него, и приветливая улыбка расплывалась у него по лицу. Улыбка была почти искренней. В другой день, завидев Муху, он не стал бы его останавливать. Но сегодня Муху послало сюда само Провидение.

— Привет! — Роман Юшко слегка хлопнул ладонью по протянутой мухинской руке, влажной и вялой. — Как жизнь молодая?

Когда-то они с Мухой ходили в один тренажерный зал — качать железо. Сейчас, глядя на жалкую, осунувшуюся и оплывшую особу Мухи, никто не мог бы предположить, что эти два молодых человека когда-то выглядели как два молодых Аполлона. Молодым Аполлоном, безусловно, выглядел сегодня он, Роман Юшко, а вот Виталя Мухин…

— Ничего, — просипел Муха, облизывая совершенно сухим языком сухие губы. — Потихоньку. Рома, — понизил он голос, хотя и так шелестел еле слышно, — у тебя вмазаться нет?

Юшко был неплохой пацан и несколько раз одалживал Витале небольшие суммы, а также, что было несравнимо лучше денег, у него водился вожделенный белый порошок, и за небольшие услуги он щедрой рукой отсыпал Мухину пару раз. Старая дружба — великая вещь.

— Ломает? — сочувственно спросил его Рома, и Муха закрутил давно не стриженной и не мытой головой.

— Так что? Дашь?

— Дам, дам, — заверил его Юшко. — Пошли в машину.

У Мухина затряслись руки. Он ввалился на переднее сиденье, предусмотрительно и почтительно переложив с него хозяйскую вещь, и весь салон мгновенно наполнился сложным запахом кариесного рта, немытого тела и какой-то аптечной дряни, которой он безуспешно старался перебить ломку.

— Так дашь? — Муха искательно заглянул хозяину в глаза. — Я отработаю.

— По-крупному заработать хочешь? — вдруг спросил его Юшко.

— Сколько? — жадно встрепенулся Муха.

Рома зачем-то посмотрел по сторонам, хотя улица была совершенно пустынна, и поправил зеркало.

— Здесь граммов двести, — сказал он, — и дома еще триста.

Глаза Мухина загорелись диким зеленым огнем. Он шумно сглотнул.

— Попробовать товар дашь?

— Только попробовать. — Роман запустил руку под сиденье, где был пришит наивный карман, долженствующий изображать тайник, и извлек оттуда небольшой пакет. В пакете был бережно собираемый кокс, которым постоянно и щедро снабжала его Лина, полагавшая, что Рома употребляет его сам и угощает клиентов. Нет, белый порошочек Юшко скрупулезно копил, постоянно напоминая о нем Лине, а потом сдавал одному хмырю, неплохо зарабатывая еще и на этом.

У Мухи от нетерпения тряслись руки. Он почти вырвал пакет у Юшко и завертел головой во все стороны, ища, на чем раскатать дорожку.

— Журнал в бардачке возьми, — посоветовал Юшко.

Мухин с облегчением вытащил толстый глянцевый журнал, с необычайной ловкостью соорудил дорожку и спросил:

— А ты?

— Я уже. — Юшко смотрел на него каким-то странным, оценивающим взглядом, но Мухе было плевать на какие-то нюансы, ему сейчас хотелось лишь одного — добраться наконец до кокса.

— Бумажку дай, — попросил он своего благодетеля и пояснил: — У меня только мелочь.

Роман полез в бумажник. Банкноты, как назло, были все крупные. Он прекрасно знал, что Муха обратно ничего не отдает.

Мухина уже била крупная дрожь.

— Рома, не жмись! Я же сказал, отработаю!

— На. — Юшко протянул ему банкноту достоинством в сто гривен.

Мухин проворно свернул ее трубочкой и с наслаждением втянул белый порошок.

— А-а-а, — блаженно выдохнул он, откинул немытую голову со свисающими сосульками жирных волос на опрятный чехол вылизанной до блеска юшковской машины и закрыл глаза.

Боль, с утра терзавшая все его тело, куда-то улетучилась, и в голове понемногу становилось ясно и просторно, как в полном воздуха и света бальном зале. Тремор в руках улегся, а где-то внутри твердый и настойчивый голос сказал: «Еще!»

Мухин открыл глаза — на его коленях остался только журнал — и повернулся к Юшко:

— Рома, еще одну, а? До пары?

— После работы все твое будет, — заверил его Юшко. — Журнальчик засунь в бардачок.

Мухин с сожалением провел грязным пальцем по тому месту, где минуту назад была белая дорожка, снял микроскопические остатки порошка и сунул палец в рот.

— Рома, ты же знаешь, за мной не засохнет. Когда работать нужно?

— Сейчас. — Юшко зачем-то снова поправил зеркало. Улица, разделенная на две части широким сквером, была по-прежнему почти пуста, только не спеша катила детскую коляску какая-то ранняя мамаша.

— Так, Муха, слушай меня внимательно, — сказал Юшко.

Вчера Банников плотно общался с начальником службы наружного наблюдения.

— Да ты, Коля, пойми, — разгорячившись, кричал начальник наружки, у которого такое общение уже было в печенках. — Нет у меня людей больше! Я тебе и так на завтра даю три машины! Просишь — даю! Еще два человека — даю. А третьего у меня нет. Нет! Как хочешь, а рожать людей я еще не научился!

— Ты, Паша, тоже пойми, — уговаривал его Банников, — от этого человека, возможно, операция зависит.

— Ну нет у меня этого человека, — устало оправдывался Паша. — Ты у меня сколько людей на завтра забрал? Я тебе хоть слово поперек сказал? Надо — бери. А тебе все мало. Машины три дал? — завел он по новой перечислять все те блага, которые предоставил майору Банникову. — Дал! Людей дал? Дал! Все, Коля, все, что мог, я тебе дал. И ты теперь мне руки не выкручивай…

Банников еще полчаса назад понял, что вытрясти из Паши больше ничего не удастся, но попытка была, как говорится, не пытка. Главное — упорно просить, и тогда, возможно, одна машина волшебным образом превратится в две, а два человека — в три. Сегодня волшебство работать не пожелало, и два человека наружного наблюдения так и остались двумя. Эти наружники нужны были Банникову позарез — для Хлебникова и Даугуле. Операция явно входила в решающую стадию, и от этих двоих можно было, по его мнению, ожидать чего угодно. Третий предназначался для Романа Юшко. Собственно, этот третий и был единицей, которую в случае чего можно сократить, — известно было наперед, что Юшко подъедет к Катерине ровно к девяти, а от дома их должны были вести уже на трех сменяющих друг друга машинах. Так что пасти Юшко с самого утра не было, казалось, никакого смысла — ну, увидит наружник, как тот отъезжает, ну, передаст, а дальше что? Известно же, куда он едет, и там его уже ждут. А вести сразу на машине — опасно. Утром в воскресенье не так много машин, этот тип запросто может засечь слежку.

Своими соображениями Банников поделился с Лысенко, и напарник план действий одобрил. Одобрило его и начальство в лице подполковника Степана Варфоломеича с милой кличкой Бармалей. Одобрил его, наконец, и сам Коля Банников, прикидывая расклад то так, то этак. Получалось вроде бы со всех сторон верно. И третий человек как будто и не нужен был. Но какой-то мелкий червячок настойчиво грыз где-то глубоко внутри, доказывая, что третий завтра был бы совсем не лишний.

Двести граммов и триста граммов! Полкило кокса! Ёпсель-мопсель! Муха полуприкрыл веки, едва вслушиваясь в то, что уже по третьему кругу талдычил ему Рома. Полкило! Это ж насколько хватит! А если… Да, дурак он будет, если не пустит кокс в оборот. Забодяжить кокс чем-нибудь — у Юшко кокс всегда хороший, чистый, где только берет! — забодяжить его хотя бы один к одному, это ж сколько выйдет? Кило? Мама родная! Вот привалило так привалило. А он за пенталгином шел! Забодяжить… да хоть бы детской присыпкой! Хорошая вещь — детская присыпка, совсем безвредная. Муха вспомнил, как один идиот размешал кокс пополам с алебастром и как у его покупателей в носу гипс образовался. Это ж надо такую дурость — с алебастром. Он, Муха, куда умнее. Детская присыпка — и пожалуйста. Килограмм! Развесить на дозы, толкануть — это ж как подняться можно?! Будет, будет у него все — и машина не хуже, чем у этого Юшко, и квартира, где ему досталась от тетки комната в одной из немногих оставшихся в их доме коммуналок, которую он выкупит в свое единоличное пользование. Сделает ремонт, жратвы накупит, чтобы не шастать по ночам по чужим шкафчикам, — холодильники в общей кухне уже давно никто не держал. И не макаронами пустыми будет питаться, не киселем в брикетах столетним, изъеденным по краям прусаками, — нет… И цепочку сеструхе купит, швырнет зятю в толстую харю — на, подавись!

— Так ты понял, что бить только сверху? — озабоченно спросил Юшко, наблюдая за отрешенно-мечтательным выражением мухинского лица.

Только и всего, что прибить какую-то там бабу. Кило кокса!

— Да понял я. А чем бить-то? — вынырнул наконец на поверхность Муха.

Юшко достал с заднего сиденья рюкзак и извлек из него обмотанный эластичным бинтом молоток.

— Вот этим.

— Этим? — Муха с сомнением повертел молоток в руках. — А ты уверен, что она отрубится?

— Уверен, уверен. Проверял. — Юшко мрачно кивнул. Мероприятие с участием Мухи на мгновение показалось ему сомнительным, но при виде обмотанного бинтом молотка опять, как и утром, подкатила тошнота. В конце концов, они с Мухой ходили когда-то вместе качать железо, он и сейчас не хиляк какой-нибудь слабосильный, частенько нанимается грузчиком, да и роста они практически одного.

— И вот этим ее уколешь. — Он достал маленький шприц в прозрачном футляре.

— А что за ширево? — живо поинтересовался Муха.

— Ширнешься — на тот свет сразу отправишься, — пообещал Юшко.

— По вене пустить или как? — спросил Муха, опасливо пряча футляр во внутренний карман видавшей виды куртки.

— Все равно.

— Ага, понял.

— Так, давай еще раз, — быстро взглянув на часы, потребовал Юшко. — Все сначала. Твои действия?

— Так, звоню в дверь, она типа открывает, — обстоятельно начал Муха, — бью, значит, ее по голове…

— Не в висок!

— Да ясен красен! Не в висок!

— Дальше.

— Волоку в ванную…

— Дверь на лестницу закрываешь!

— Да понятно, что закрываю! Не бзди, Рома, все сделаю путем. Да, закрываю дверь, волоку эту блядь в ванную, ширяю ей эту штуку, пускаю воду…

— Раздеть ее не забудь.

— Раздеть — с большим удовольствием. А может, ее… это? Употребить?

— Я за что тебе плачу? — внезапно зло прошипел Юшко. — Чтобы ты самодеятельностью занимался?

— Не хочешь, не надо, — тут же покладисто согласился с работодателем Мухин. — Мне и самому с трупаком не захочется, — заявил он и продолжил: — Значит, пускаю воду на всю катушку и сваливаю по-тихому…

— Перчатки не забудь.

— Перчатки? — Муха с сомнением посмотрел на свои грязные лапы. — Нет у меня никаких перчаток…

— На, возьми. — Юшко достал дорогие лайковые перчатки и протянул Мухе. Перчаток было жаль, но что поделаешь, если у этого дебила даже перчаток нет.

— А кокс? Сразу отдашь? — Мухин снова вернулся к вожделенному порошку.

— Сразу. Потом поедем ко мне и отдам остальное. Но чтобы все было чисто. Понял?

— Слушай, когда я тебя подводил? — солидно спросил Мухин, засовывая перчатки в карман.

Юшко на секунду задумался. Действительно, на Виталика Мухина можно было положиться. Несколько раз он давал ему поручения — то за дамочкой последить, то съездить кое-куда — и Мухин все выполнял аккуратно и точно. Стимул у него был мощнейший — кокаин.

— Слушай, а чего я ей скажу? — вдруг спросил Муха, и на его лице отразилось недоумение. — Чего я приперся? Как она мне дверь откроет?

Действительно, три раза все повторили, а вот о том, что он скажет, как-то не подумали. Да, Виталик Мухин и в самом деле не все мозги прококаинил.

— Телеграмма? — предположил Юшко нерешительно.

— Лучше скажу, что трубу прорвало, — предложил Муха. — Дом старый, такое все время случается. Лады?

— Лады… — Кроме телеграммы, ему почему-то больше ничего не приходило в голову. — Ладно, скажешь, что заливает. Потом спустишься и пойдешь не спеша. Не спеша, понял?

— Ты здесь будешь стоять? — поинтересовался Мухин.

— Здесь. — Юшко снова посмотрел на часы. Была уже почти половина девятого. — Пора, — скомандовал он.

Первая машина наружного наблюдения прибыла на место уже в четверть девятого и остановилась метрах в двадцати, у детской площадки, откуда прекрасно просматривался подъезд. Забрызганную грязью «девятку» невнятного синего цвета маскировали также мусорный бак и большой фургон с надписью «Салтовский хлебозавод», который подъехал несколькими минутами раньше.

Двор был по-воскресному тих — большинство жильцов еще нежились в своих постелях. Собачники же к этому часу уже выгуляли своих питомцев и ушли, потому как для собачников, привыкших подниматься что в воскресенье, что в понедельник в шесть утра, день начинался всегда одинаково. В фургоне Салтовского хлебозавода находилось трое — техник прослушки, Лысенко и старлей Бухин. Бухину здесь находиться было совершенно необязательно, но он желал увидеть все собственными глазами. Объект должен был появиться в девять.

— Когда ж он приедет, красавец наш? — спросил Лысенко и взглянул на часы.

Бухин тоже посмотрел на часы и ответил:

— Наверное, скоро уже.

Обе машины въехали во двор с другой стороны улицы, и поэтому автотранспорт гражданина Юшко, уже часа полтора стоящий на углу возле аптеки вместе со своим хозяином внутри, так и остался незамеченным.

— Юра, у тебя все готово? — спросил Лысенко.

— Сейчас. — Техник принялся щелкать какими-то тумблерами, завертел верньер… — Сейчас, сейчас… — пробубнил он.

К подъезду, за которым наблюдал капитан, вдруг подошла какая-то фигура.

— Это еще кто? — спросил Лысенко.

Любопытный досужий техник, который уже наперечет знал почти всех жильцов дома, мельком взглянул и тут же определил:

— А… Это синяк один из пятого подъезда.

— А у нас он что делает? — спросил Лысенко, как будто техник был еще и ясновидящим.

Техник Юра ясновидящим не был, просто у него была потрясающая память на лица, и поэтому на неуместный вопрос он ответил:

— А хрен его знает! Может, к знакомому какому пришел…

Войдя в пустой и тихий, час назад прибранный старательной дворничихой подъезд, Мухин достал обмотанный эластичным бинтом молоток, взвесил его на ладони и презрительно скривился. Дурак Рома, хоть и большими делами крутит. Да разве ж такой игрушкой бабу пришибешь? Легкая, мягкая… Огреет он эту… даже не спросил у Ромки, как ее зовут, — а она ногтями в физиономию вцепится! Мухин поднялся на площадку между этажами и повертел головой, желая на чем-либо опробовать орудие. На площадке было голо и пусто, лишь в углу подоконника сиротливо лежал пропущенный дворничихой окурок. Мухин постучал легонько сначала по деревянным перилам, а потом по своему колену: нет, точно, никуда не годится. Баба заорет, придется делать ноги, а кокс останется у Ромы. Полкило кокса! Нет, он, Муха, не дурак. Он все сделает по-своему. Роме что требуется? Чтобы баба коньки отбросила, — так он понял. И зачем-то сначала ее надо молотком бить, потом дрянью этой ширнуть — Муха пощупал через карман шприц с отравой, — ну а после еще и утопить. Круто! Чем эта мымра Ромику насолила, что ее так мудрено пришить хочет? Сколько он ему объяснял, как тупому, а суть-то все одна получается: грохнуть нужно эту бабу, и все дела. И только в этом случае Рома Мухе заплатит. А если баба ласты не склеит, он, Муха, ничего не получит. А это не есть гут.

Мухин отлепил скотч и смотал эластичный бинт. Молоток был слишком маленьким — он лично взял бы что-нибудь поувесистее. Но идти домой и искать что-нибудь другое у него уже не было времени. Рома сказал, что баба до девяти будет дома, а потом отчалит, — ищи-свищи. Вот если размахнуться посильнее… Виталик Мухин поставил ногу на две ступеньки выше, размахнулся, но перед своей собственной коленкой все же инстинктивно притормозил, ударил едва-едва в пятую часть силы, чуть не потерял равновесие и зашипел от боли. «Ничего себе, наверное, синяк будет, — подумал он, потирая ушибленное место, — годится! Если как следует размахнуться…»

Где-то наверху загудел лифт. Мухин проворно спрятал молоток в карман. Он услышал, как двумя или тремя этажами выше кто-то сел в кабину и старый лифт, покряхтывая, стал опускаться. «Сейчас уйдут, и позвоню», — подумал он, стоя у нужной квартиры. На часы он не посмотрел — часов у него давно уже не было.

Роман Юшко нервно посмотрел на часы — было почти девять. Без каких-то там семи минут. Муха свалил уже… тридцать три минуты назад. «Ну что он там… уже? Или… — Юшко сглотнул набежавшую горькую слюну — его опять затошнило. — Или… еще?»

Он набрал воздуха, представляя себя жильцом снизу, богатым и крутым… ну, скажем, директором фирмы. Дальше директора фирмы мухинские амбиции не шли. И эта самая мочалка заливает его только что сделанный богатый и крутой ремонт. Сейчас он ее… Он с силой вдавил кнопку звонка. За двойной дверью негромко и как-то неубедительно затренькало. Тогда он придавил пуговку звонка пальцем и не отпускал. Секунд через десять щелкнул замок, дверь рывком распахнулась, едва не съездив Муху по физиономии, и от этого он еще больше вошел в образ. Виталик Мухин в своей никчемной жизни наделал много ошибок, но самой существенной была та, что он не стал актером. С таким талантом зал смеялся бы мухинским смехом и плакал бы мухинскими слезами. Но великий актер погиб в нем не безвозвратно. И сейчас он был как нельзя более убедителен.

— Что ж вы! — заголосил он прямо с порога, кривя лицо и метая глазами молнии. — Заливаете меня! Ванную залило, в кухне по стенам течет! Чего тут у вас творится, а?!

Молодая рыжая баба растерянно смотрела на него, не понимая — у кого течет? Что течет? Она была уже одета — в куртке, брючках, а в руке держала одну кроссовку — и, похоже, впрямь собралась сваливать, как и предупреждал Рома.

— У меня? — спросила она нерешительно. — У меня течет?

— Нет, у меня! — зло бросил Мухин, все более и более входя в образ. — У меня, блин, течет! Только ремонт закончил! Только мастера вчера ушли!

Рыжая недоуменно сделала шаг внутрь квартиры.

— Давайте посмотрим… У меня нигде не течет…

— Давайте, давайте, — запальчиво проорал Муха, вдвигаясь в переднюю и цепким взглядом любителя поживиться за чужой счет окидывая помещение. — Давайте!

На ходу он нашарил в кармане молоток и крепко ухватил его за рукоятку. Рыжая прошла вперед еще пару шагов и вдруг неожиданно обернулась. В глазах ее Мухин увидел мгновенный всплеск какого-то страшного понимания и ужаса. Он сообразил, что сейчас она заорет, махом выхватил из кармана молоток и обрушил его прямо ей на голову.

— Пять минут десятого, однако, — заметил Лысенко, еще раз взглянув на часы. — Что-то наш пунктуальный влюбленный запаздывает…

— О, анекдот по этому поводу классный знаю. — Техник обернулся, бросив копаться в своих приборах, которые почему-то никак не желали включаться.

— Ну, — как-то вяло поощрил его капитан. — Что за анекдот?